Современная электронная библиотека ModernLib.Net

История Энн Ширли. Книга 2

ModernLib.Net / Сентиментальный роман / Монтгомери Люси / История Энн Ширли. Книга 2 - Чтение (стр. 20)
Автор: Монтгомери Люси
Жанр: Сентиментальный роман

 

 


      Как-то вечером Джильберт отвез их повидаться с Дианой и посмотреть на ее месячную дочку.
      На обратном пути Кэтрин призналась:
      — Я никогда не держала на руках младенца. Во-первых, мне не хотелось, и, во-вторых, я боялась, что не удержу. Ты не представляешь себе, Энн, что я ощутила — такая большая и неуклюжая, — держа в руках этого прелестного маленького человечка. Я уверена, миссис Райт до смерти боялась, что я ее уроню. Я видела, как героически она скрывает свой страх. Но она породила во мне прежде неизведанные чувства — девочка, а не миссис Райт, — чувства, которые я даже не могу описать.
      — Маленькие дети — необычайно интересные существа, — мечтательно произнесла Энн. — Помню, в Редмонде кого-то из студентов назвали сгустком потенциальных возможностей. Подумай только, Кэтрин: Гомер ведь тоже когда-то был ребенком — с огромными светлыми глазами и ямочками на щеках… не мог же он родиться слепым!
      — Как жаль, что его мать не знала, кто из него получится, — отозвалась Кэтрин.
      — Зато я рада, что мать Иуды не знала, кем станет ее сын, — тихо сказала Энн. — Надеюсь, она так и не узнала.
      В один из вечеров в клубе Эвонли старшие школьники давали концерт, после которого все были приглашены на ужин с танцами к Абнеру Слоуну. Энн уговорила Кэтрин пойти и на концерт, и на ужин.
      — Может быть, ты тоже примешь участие в концерте, Кэтрин? — предложила Энн. — Я слышала, ты прекрасно декламируешь.
      — Да, я выступала раньше, и мне это даже нравилось. Но позапрошлым летом после выступления на концерте, устроенном курортниками, я услышала, как они смеются надо мной.
      — Ты точно знаешь, что они смеялись над тобой?
      — Над кем еще они могли смеяться? Больше там ничего смешного не было.
      Энн улыбнулась про себя и продолжила уговоры:
      — А на «бис» ты им прочитаешь «Джиневру». Она включена в хрестоматии, и я иногда читала ее в классе.
      Наконец Кэтрин согласилась выступить на концерте, но сильно сомневалась, стоит ли ей идти на танцы.
      — Ну ладно, пойду. Но меня никто ни разу не пригласит, и мне станет стыдно. Я впаду в свой саркастический тон и начну всех ненавидеть. Я всегда подпирала стенки — когда еще ходила на танцы. Никому не приходило в голову, что я могу танцевать, а ведь я совсем неплохо танцую, Энн. Научилась, когда жила у дяди Генри. У них была забитая служаночка, которая тоже хотела научиться танцевать, и мы с ней отплясывали по вечерам на кухне под музыку, доносившуюся из гостиной. Я с удовольствием потанцевала бы, если бы нашелся подходящий партнер.
      — Здесь ты не будешь подпирать стенки, Кэтрин. Ты будешь среди своих. Ты не представляешь, какая это разница: свой ты — и выглядываешь на улицу посмотреть на луну, или чужой — и заглядываешь в дверь посмотреть на танцы. У тебя такие красивые волосы, Кэтрин. Можно, я причешу их по-другому?
      Кэтрин пожала плечами:
      — Причесывай. Я ничего с волосами не делаю — мне некогда с ними возиться. И мне нечего надеть на танцы. Только вот зеленое платье. Сойдет?
      — Сойдет… но я вообще не советую тебе носить зеленое, дорогая. По крайней мере, ты наденешь на него красный шифоновый воротник, который я для тебя сшила. Да-да, наденешь как миленькая. Красный — это твой цвет, Кэтрин.
      — Но я ненавижу красный цвет. Когда я жила у дяди Генри, тетя Гертруда заставляла меня надевать ярко-алый фартук в школу. Как только я входила в класс в таком фартуке, дети кричали: «Пожар!» И вообще наряды меня не интересуют.
      — Господи, пошли мне терпения! Одежда — это очень важно для женщины, — сурово произнесла Энн, принимаясь за волосы Кэтрин. Закончив прическу и убедившись, что ее удовлетворяет результат, она обняла Кэтрин за плечи и повернула ее к зеркалу. — Тебе не кажется, что мы с тобой довольно симпатичные девушки? — со смехом спросила она. — И что людям будет приятно на нас смотреть? На свете полно некрасивых женщин, которые выглядели бы совсем неплохо, если бы взяли на себя труд позаботиться о своей внешности. В позапрошлое воскресенье в церкви — помнишь, когда у бедного мистера Милвена был такой насморк, что из проповеди невозможно было понять ни слова, — так вот, я развлекалась тем, что придумывала, как сделать красивыми сидевших вокруг меня женщин. Миссис Брент я приделала новый нос, Мэри Эддиссон завила волосы, а Джейн Мардсен заставила покраситься в лимонный цвет. Кроме того, я одела Эмму Дилл в голубое платье вместо коричневого, а Шарлотту Блэр в полосатое вместо клетчатого. Ты не представляешь, как они все похорошели. И, собственно говоря, за исключением носа миссис Брент, все остальное было вполне по силам им самим. Кэтрин, у тебя глаза цвета чая… золотистого чая. Ну покажи сегодня, что ты умеешь смеяться и блистать.
      — Куда уж мне!
      — Всю неделю у тебя это отлично получалось.
      — Это Грингейбл оказывает на меня такое магическое действие. Вот вернусь в Саммерсайд — и пробьют часы, возвещающие полночь для Синдиреллы.
      — Нет, ты возьмешь колдовство с собой. Посмотри на себя — вот так ты должна выглядеть всегда!
      Кэтрин долго глядела на свое отражение в зеркале, словно не веря, что это действительно она.
      — Я и в самом деле кажусь гораздо моложе, — признала она. — Ты права: одежда меняет женщину. Я знаю, что в Саммерсайде выглядела старше своих лет. Но мне было все равно. Кому до этого есть дело? Я не такая, как ты, Энн. Ты как будто родилась, зная, как надо жить. А я не знаю и боюсь, что мне уже поздно учиться. Я так долго прикрывалась сарказмом, что теперь уже не понимаю, какое мне нужно принять обличье. Сарказм казался мне верным способом произвести впечатление. И потом… мне всегда было страшно в обществе… я боялась, что скажу какую-нибудь глупость… что надо мной будут смеяться.
      — Кэтрин Брук, посмотри на себя в зеркало и запомни, как ты выглядишь: роскошные волосы… глаза, горящие как темные звезды… румянец на щеках. Помни про все это — и тебе не будет страшно. Пойдем, мы немного опаздываем, но Дора говорила, что для участников концерта зарезервированы места в зале.
      В клуб их отвез Джильберт. Энн напомнило это прежние годы, только рядом с ней теперь была не Диана, а Кэтрин. У Дианы сейчас полно других забот, и ей некогда бегать на концерты и танцы.
      Перед ними расстилалась атласно-гладкая дорога. Западная часть неба светилась зеленоватым светом. Орион гордо плыл в небе, а вокруг в жемчужной тишине лежали поля, холмы и рощи.
      Кэтрин оказалась отличным декламатором, и ее слушали затаив дыхание, а на танцах у нее не было отбоя от кавалеров. И она действительно блистала и смеялась. А потом они вернулись домой в Грингейбл и сели напротив камина, согревая у огня замерзшие в дороге ноги. Когда они легли спать, к ним в комнату на цыпочках пришла миссис Линд спросить, не нужно ли им еще одно одеяло, и сообщить Кэтрин, что ее щенок сладко спит в своей корзинке возле печки на кухне.
      «Я теперь совсем иначе гляжу на жизнь, — думала, засыпая, Кэтрин. — Я просто не знала, что на свете существуют такие люди».
      На прощанье Марилла сказала Кэтрин: «Приезжайте еще», — а Марилла никогда не говорила таких слов просто из любезности.
      — Конечно, она приедет еще, — пообещала Энн. — Она будет приезжать на уик-энды, а летом проведет здесь несколько недель. Мы будем жечь костры, работать в огороде, собирать яблоки, ходить за коровами на пастбище, кататься на плоскодонке по пруду и хоть раз обязательно потеряемся в лесу. Кэтрин, я хочу показать тебе Приют Радушного Эха и Фиалковую поляну в цвету.

Глава седьмая

       5 января Звонкие Тополя
      «Многоуважаемый друг!
      Это не цитата из письма бабушки тети Шатти. Но она бы обязательно так написала, если бы ей это пришло в голову. На Новый год я приняла решение — писать о любви только в серьезном тоне. Как ты считаешь — это возможно?
      Я рассталась с Грингейблом, но вернулась в дорогие Звонкие Тополя. Ребекка Дью к моему приезду разожгла огонь в пузатенькой печке и положила в постель грелку.
      Как хорошо, что я люблю Звонкие Тополя! Было бы ужасно жить в доме, который мне не нравится и которому не нравлюсь я… который не говорит мне: «Я рад, что ты вернулась». А этот немного старомодный и чопорный дом меня любит.
      И я была рада снова увидеть тетю Кэт и тетю Шатти, и Ребекку Дью тоже. Конечно, я замечаю их смешные стороны, но за это люблю их еще больше.
      Вчера Ребекка Дью сказала очень приятные слова:
      — С вашим возвращением у нас вся улица повеселела, мисс Ширли.
      Я рада, что тебе понравилась Кэтрин, Джильберт. И она очень мило себя вела с тобой. Вообще, удивительно, какой она может быть приятной, когда постарается. По-моему, она сама этому удивляется не меньше других. Она и не представляла, что это так легко.
      Теперь в школе у меня будет помощница, с которой мы сможем работать рука об руку. Она собирается снять другую квартиру, и я уже уговорила ее купить ту бархатную шляпку и надеюсь уговорить петь в хоре.
      Вчера к нам во двор забежала собака мистера Гамильтона и загнала Мукомола на дерево.
      — Нет, это — предел, — сказала Ребекка Дью.
      Ее красные щеки стали малиновыми, она в спешке надела шляпку задом наперед и, сотрясаясь всем телом от негодования, устремилась к Гамильтону. Представляю себе его глуповато-добродушное лицо под натиском разгневанной Ребекки Дью.
      — Я терпеть не могу Проклятого Котяру, — говорила она мне потом, — но он наш кот, и не хватало еще, чтоб какая-то псина гоняла его на собственном дворе! «Да она просто погонялась за ним шутки ради», — сказал мне Джек Гамильтон. «Ваши представления о шутках, мистер Гамильтон, — заявила я, — не имеют ничего общего с представлениями миссис Макомбер и миссис Маклин, и если на то пошло, с моими собственными». — «Да что вы так распетушились, мисс Дью, — говорит он, — верно, капусты объелись?» — «Нет, — отвечаю, — капусты у нас на обед не было, но могла бы и быть. Миссис Макомбер не продала весь свой урожай до последнего кочана и не оставила семью на зиму без капусты, потому что осенью на нее была высокая цена. А некоторые, — говорю, — не способны слышать ничего, кроме звона монет в кармане». С этим я и ушла. Пусть знает! Ну, да чего ждать от Гамильтонов? Отребье, а не люди.
      Над белым Царем Бурь висит красная звезда. Как бы я хотела, чтобы ты был здесь и смотрел на нее вместе со мной, Джильберт! Но если бы ты был здесь, боюсь, наши чувства вышли бы за пределы уважения и Дружбы».
       12 января
      «Элизабет пришла ко мне позавчера со слезами на глазах и пожаловалась, что учительница предложила ей спеть в школьном концерте, но миссис Кемпбелл сказала:
      — Ни в коем случае. — А когда Элизабет попыталась ее уговорить, отрезала: — Попрошу мне не дерзить, Элизабет!
      Девочка плакала у меня в башенной комнате, жалуясь, что весь класс примет участие в концерте, а она осталась одна, как «прожженная». Надо полагать, она хотела сказать «прокаженная». Нет, я не могу позволить, чтобы малышка Элизабет чувствовала себя обделенной.
      И вот я придумала причину, чтобы обратиться к миссис Кемпбелл, и на следующий вечер отправилась в замок. Дверь открыла Марта, у которой был такой ветхий вид, точно она родилась еще до Потопа. Она уставилась на меня враждебным взглядом своих холодных водянистых глаз, молча завела меня в гостиную и пошла звать миссис Кемпбелл.
      Знаешь, Джильберт, по-моему, в эту гостиную никогда не заглядывает солнце. В ней стоит рояль, но на нем наверняка никто ни разу не играл. Жесткие, покрытые чехлами из парчи стулья выстроились вдоль стен, и вообще вся мебель расставлена вдоль стен, кроме стола, одиноко высящегося посреди комнаты. Я убеждена, что вся эта мебель незнакома друг с другом.
      Вошла миссис Кемпбелл. Раньше я ее никогда не видела. У нее красивое старческое лицо, которое могло бы принадлежать и мужчине, черные глаза и густые черные брови. Волосы с сильной проседью. Она, оказывается, еще не совсем отказалась от суетных украшений: в ушах у нее были большие серьги из черного оникса, свисавшие почти до плеч. Несколько минут мы перебрасывались ничего не значащими фразами о погоде. Потом я попросила ее одолжить мне на время «Мемуары» преподобного Джемса Кемпбелла: говорят, что в них много интересного о заселении нашего острова, и я хотела бы использовать эти материалы на уроках в школе.
      Тут миссис Кемпбелл заметно оттаяла, позвала Элизабет и велела ей подняться наверх и принести «Мемуары». У девочки были заплаканные глаза, и миссис Кемпбелл снизошла до объяснения: учительница Элизабет прислала вторую записку, в которой просит миссис Кемпбелл позволить внучке участвовать в концерте, и она, миссис Кемпбелл, написала резкий ответ, который Элизабет завтра отнесет в школу.
      — Я против того, чтобы дети в ее возрасте выступали перед публикой, — объяснила она мне. — От этого они начинают слишком много о себе понимать и вызывающе себя вести.
      Господи, это Элизабет-то может вести себя вызывающе!
      — Вы совершенно правы, миссис Кемпбелл, — заметила я снисходительным тоном. — К тому же в концерте будет петь Мейбл Филлипс, а у нее, говорят, такой замечательный голос, что она затмит всех остальных. Элизабет, видимо, не стоит и состязаться с ней.
      Видел бы ты лицо этой старухи! Может, снаружи она и Кемпбелл, но внутри — Прингл. Однако она ничего не сказала, а я понимала, что больше на эту тему ничего говорить не нужно. Я поблагодарила ее за «Мемуары» и ушла.
      Когда на следующий вечер Элизабет пришла пить молоко, ее бледное личико порозовело от счастья. Бабушка разрешила ей участвовать в концерте, но предупредила, чтобы она не воображала о себе Бог весть что.
      Всему этому есть очень простое объяснение: я узнала от Ребекки Дью, что между кланами Филлипсов и Кемпбеллов давно идет соперничество — у кого лучше голоса.
      Я подарила Элизабет на Рождество картинку, чтобы она повесила ее над кроватью. На ней нет ничего особенного: лесная тропинка поднимается вверх по холму ксимпатичному, окруженному деревьями домику. Элизабет говорит, что она теперь не боится спать в темноте так как ложась в постель, сразу начинает воображать будто идет по этой тропинке, входит в дом и там ее ждет папа.
      Бедная девочка! Как я ненавижу ее отца!»
       19 января
      «Вчера у Керри Прингл была вечеринка с танцами, и Кэтрин появилась там в модном вишневом платье и с новой прической, которую ей сделали в парикмахерской. Представляешь, люди, которые знают ее с тех пор, как она приехала в Саммерсайд, спрашивали друг друга: кто эта женщина? Но мне кажется, дело даже не столько в красивом платье и новой прическе, сколько в перемене, произошедшей в самой Кэтрин.
      Раньше, когда она появлялась на людях, ее вид говорил: «Какие вы все скучные! Как вы мне действуете на нервы, а я, надеюсь, действую вам». А вчера казалось, что она выставила зажженные свечи во всех окнах своего дома.
      Мне трудно далась дружба с Кэтрин, но ведь ничто важное и не дается легко. Я всегда чувствовала, что с ней стоит подружиться.
      Тетя Шатти провела два дня в постели с простудой и думает, не позвать ли завтра доктора — вдруг у нее начинается воспаление легких. Поэтому Ребекка Дью, повязав голову полотенцем, весь день чистит дом к приходу доктора. Сейчас она на кухне гладит для тети Шатти белую ночную рубашку с высоким вязаным воротником, которую та к приходу доктора наденет поверх фланелевой. Рубашка и так была безупречно чистой, но Ребекка решила ее выстирать и погладить — вдруг она пожелтела от долгого лежания в ящике комода».
       28 января
      «Весь январь стояла холодная погода с частыми метелями, которые засыпали Тропу Привидений непроходимыми сугробами. Но вчера ночью немного потеплело и утром все покрылось серебряным инеем. Сейчас появилось солнце, и моя кленовая роща сказочно красива. Даже самые обыкновенные проволочные ограды превратились в хрустальное кружево.
      Сегодня вечером Ребекка Дью разглядывала журнал с иллюстрированной статьей «Типы красивых женщин».
      — Правда, было бы замечательно, мисс Ширли, — с грустью сказала она, — если бы какой-нибудь волшебник махнул палочкой, и все женщины стали красивыми? Представьте себе, что бы я почувствовала, став вдруг красивой! Хотя, с другой стороны, — со вздохом добавила она, — если бы все были красавицами, кто бы делал черную работу?»

Глава восьмая

      — Ох, я так устала, — со вздохом проговорила кузина Эрнестина Бьюгл, опускаясь на стул в столовой Звонких Тополей. — Иногда мне страшно садиться: боюсь, что не смогу встать.
      Кузина Эрнестина приходилась троюродной сестрой покойному капитану Макомберу, но тетя Кэт часто думала, что и это слишком близкое родство. Она явилась с визитом из Лоуэлла. Нельзя сказать, чтобы вдовы были рады ее видеть. Кузина Эрнестина принадлежала к той категории людей, которые вечно тревожатся и за себя и за других, никому не дают возможности вздохнуть спокойно и всем портят настроение.
      — На нее только посмотришь, — говорила Ребекка Дью, — и сразу убеждаешься, что жизнь — это юдоль слез.
      Кузину Эрнестину нельзя назвать красивой, и весьма сомнительно, что она была красивой даже в молодости. У нее сухое сморщенное лицо, выцветшие бледно-голубые глаза, несколько неудачно расположенных на лице родинок и плаксивый голос. Поверх черного шуршащего платья она надела вытертую горжетку под котик которую не сняла даже за столом, опасаясь сквозняков.
      Ребекка Дью, если бы захотела, могла сесть за стол вместе со всеми, потому что вдовы не считают кузину Эрнестину особо важной гостьей. Но Ребекка утверждает, что в обществе этой зануды у нее еда застревает в горле. Она предпочла перекусить на кухне, но это не мешало ей отпускать реплики, прислуживая за столом. Сейчас, в ответ на жалобу кузины Эрнестины, она сказала без тени сочувствия в голосе:
      — Весной все чувствуют себя хуже.
      — Если бы дело было только в этом, мисс Дью. Боюсь, со мной происходит то же, что случилось с бедной миссис Гейдж. Она прошлым летом поела грибов, но среди них, наверное, оказались поганки, — так ей с тех пор и неможется.
      — Но сейчас еще не пошли грибы, — возразила тетя Шатти. — Как вы могли ими отравиться весной?
      — Грибами нет, но, может, я съела что-нибудь другое. И не пытайся меня утешить, Шарлотта. Я знаю, ты это делаешь по доброте души, но это бесполезно. Слишком много на мою долю выпало несчастий. Слушай, Кэт, ты уверена, что в кувшинчик со сливками не попал паук? Мне показалось, что-то мелькнуло, когда ты наливала их мне в чашку.
      — У нас в сливках не бывает пауков, — грозно проговорила Ребекка Дью и вышла на кухню, хлопнув дверью.
      — Может быть, мне и показалось, — кротко сказала кузина Эрнестина. — У меня что-то зрение стало портиться. Боюсь, я скоро ослепну. Да, кстати… по дороге к вам я зашла к Марте Маккей. У нее температура и все тело покрылось какой-то сыпью. Я решила, что надо ее подготовить к худшему. «По-моему, у вас корь, — сказала я ей. — От нее многие слепнут. У вас и так в семье у всех слабые глаза». Ее мать тоже нездорова. Доктор говорит, что у нее несварение желудка, но я боюсь, у нее опухоль. «Если вам придется лечь на операцию, вы можете не прийти в себя после хлороформа, — предупредила я ее. — Не забывайте, что вы урожденная Хиллис, у всех Хиллисов слабое сердце». Ее отец умер от инфаркта.
      — В возрасте восьмидесяти семи лет, — уточнила Ребекка Дью, забирая у гостьи пустую тарелку.
      — А в Библии человеку назначен век в семьдесят лет, — добавила тетя Шатти.
      Кузина Эрнестина положила себе в чай третью ложку сахару и с грустным видом принялась его размешивать.
      — Это сказал царь Давид, Шарлотта, но боюсь, в некоторых отношениях он был не очень хорошим человеком.
      Энн переглянулась с тетей Шатти и невольно рассмеялась. Кузина Эрнестина неодобрительно поглядела на нее.
      — Я слышала у вас веселый нрав и вы часто смеетесь, мисс Ширли. Дай Бог вам и впредь оставаться такой, но боюсь, вы быстро переменитесь, осознав, что жизнь полна горя. Я тоже когда-то была молодой.
      — Разве? — иронично спросила Ребекка Дью, входя в столовую с блюдом горячих ватрушек. — А по-моему, вы всю жизнь боялись быть молодой. На это ведь тоже нужна смелость, мисс Бьюгл.
      — Какие странные вещи говорит ваша Ребекка, — пожаловалась кузина Эрнестина. — Я, конечно, не обращаю на нее внимания. Смеяться хорошо, мисс Ширли, пока вы на это способны, но боюсь, что своим счастливым видом вы испытываете судьбу. Вы мне напоминаете тетку жены нашего последнего пастора… Она тоже все время смеялась и умерла от апоплексического удара. Третий удар всегда бывает смертельным. Боюсь, что наш новый пастор в Лоуэлле несколько легкомысленный человек. Как только я его увидела, я сказала Луизе: «У него ноги, как у заправского танцора». Он, наверное, бросил танцевать, когда его посвятили в сан, но эта склонность еще проявится в его детях. У него молодая жена, которая, говорят, обожает его до неприличия. Не представляю, как это можно выйти замуж за пастора по любви? В этом есть какое-то неуважение к церкви. Проповеди он читает неплохие, но в прошлое воскресенье сказал об Илии Фесвитянине нечто такое, из чего я вывела, что он слишком вольно толкует Библию.
      — В газете пишут, что Питер Эллис женился на Фанни Бьюгл, — заметила тетя Шатти.
      — Да, женился. Тот самый случай: женись в спешке, а пожалеть успеешь. Они были знакомы всего три года. Боюсь, Питер скоро обнаружит, что под яркими перышками может скрываться не очень хорошая птица. Фанни ужасно безалаберна. Она гладит столовые салфетки только с правой стороны. Не то что ее покойная мать — вот уж была святая женщина. Она-то делала все обстоятельно. Когда носила траур, то и ночные рубашки надевала черные. Мне, говорила она, так же грустно ночью, как и днем. Я помогала Бьюглам готовить угощение к свадьбе, и можете себе представить: спустившись утром на кухню, я увидела, как Фанни сидит себе и спокойно ест яйцо. Это в день свадьбы-то! Вам небось не верится, и я бы тоже не поверила, если бы не видела это собственными глазами. Моя бедная покойная сестра три дня перед свадьбой маковой росинки в рот не брала. А когда ее муж умер, мы боялись, что она вообще уморит себя голодом. Мне иногда кажется, я совсем не понимаю свою родню. Раньше ты знал, что можно ждать от Бьюглов, а чего нельзя, а сейчас все пошло кувырком.
      — А правда, что Джин Янг опять выходит замуж? — спросила тетя Кэт.
      — Да, это так. Конечно, все считают ее мужа Фреда погибшим, но у меня страшное предчувствие, что в один прекрасный день он возьмет и объявится. Он всегда был ненадежным человеком. Она собирается за Аиру Робертса. Боюсь, что он женится на ней только для того, чтобы доставить ей удовольствие. Его дядя Филипп когда-то хотел жениться на мне, но я ему сказала: «Выйти замуж — это все равно, что прыгнуть в темную пропасть. Я не позволю себя туда затащить». Этой зимой в Лоуэлле было очень много свадеб. Не удивлюсь, если летом будут сплошные похороны. В прошлом месяце поженились Анни Эдварде и Крис Хантер. Мне кажется, лет через пять они уже не будут так обожать друг друга, как сейчас. По-моему, он ей просто вскружил голову. Его дядя Хайрем к концу жизни сошел с ума и вообразил себя собакой.
      — Ну, если он лаял и охранял дом, то в этом не было большого вреда, — съязвила Ребекка Дью, внося на подносе вазу с грушевым вареньем и слоеный торт.
      — Я не слышала, чтобы он лаял, — сказала кузина Эрнестина. — Он просто грыз кости и зарывал их в землю. Его жена от этого очень страдала.
      — А куда уехала на зиму миссис Лили Хантер? — спросила тетя Шатти.
      — Она уехала с сыном в Сан-Франциско, и я ужасно боюсь, что там их застанет новое землетрясение. А если этого и не случится, то она наверняка попытается провезти через границу штата что-нибудь запрещенное и попадет в историю. Когда уезжаешь из дома, с тобой обязательно что-нибудь приключается: не то — так это. Но всех все равно куда-то тянет ехать. Мой кузен Джим Бьюгл провел зиму во Флориде. Слишком уж он разбогател и думает лишь о мирских удовольствиях. Перед отъездом я ему сказала… — это был тот самый день, когда у Колманов сдохла собака… или не тот… нет, кажется, тот, — так вот, я ему сказала: «Погибели предшествует гордость, а падению надменность». Его дочь работает учительницей и никак не может решить, за которого из своих кавалеров выйти замуж. «Вот что я тебе скажу, Мари-Аннет, — сказала я ей, — все равно тебе не достанется тот, кто нравится больше всех. Так что лучше выходи за того, кто тебя больше любит». Надеюсь, она сделает лучший выбор, чем Джесси Чипмен, которая выходит за Оскара Грина просто потому, что он не давал ей проходу. «Неужели уж лучше никого не нашла?» — спросила я ее. Его брат умер от скоротечной чахотки.
      — Как вы всегда умеете порадовать человека, — заметила Ребекка Дью, внося в столовую блюдо с миндальным печеньем.
      — Вы не знаете, — продолжала кузина Эрнестина, подкладывая себе еще грушевого варенья, — что такое кальцеолярия — цветок или болезнь?
      — Цветок, — ответила тетя Шатти.
      На лице кузины Эрнестины отразилось разочарование.
      — Я слышала, как в прошлое воскресенье вдова Сэнди Бьюгла сказала своей сестре, что наконец-то заполучила кальцеолярию… Что-то твоя герань захирела, Шарлотта. Ты, наверное, не подсыпаешь в горшки удобрения… Миссис Сэнди перестала носить траур, а бедняжка мистер Сэнди всего четыре года как в могиле. Что ж, мертвых теперь быстро забывают. Моя сестра вот носила траур по мужу двадцать пять лет.
      — У вас расстегнулась застежка на юбке, — сообщила Ребекка, ставя перед тетей Кэт кокосовый кекс.
      — У меня нет времени без конца торчать перед зеркалом, — отрезала кузина Эрнестина. — Что из того, что у меня расстегнулась застежка? У меня там еще три нижних юбки. А нынешние девицы носят только одну. Все думают лишь об удовольствиях, и никто не вспоминает о Судном дне.
      — Вы думаете, что в Судный день нас спросят, сколько мы надевали нижних юбок? — спросила Ребекка Дью и скрылась на кухне, не дожидаясь, пока кузина Эрнестина выразит ужас по поводу такой ереси. Даже тетя Шатти подумала, что Ребекка на этот раз зашла слишком далеко.
      — Вы, наверное, видели сообщение о смерти Алека Крауди на прошлой неделе? — вздохнула кузина Эрнестина. — Его жена умерла два года назад, и, говорят, он загнал ее в могилу бесконечными придирками, а потом изнывал от одиночества. Боюсь, они от него еще натерпятся — даром что он уже в могиле. Я слышала, он отказался написать завещание, и его наследники обязательно все перессорятся.
      — А что поделывает Джейн Голдвин? — спросила тетя Кэт. — Я что-то давно не видела ее в городе.
      — Бедняжка Джейн! Она чахнет, и никто не знает, что с ней. Боюсь, это окажется белокровие… Чего это Ребекка хохочет на кухне, как гиена? Помяните мои слова, вы еще с ней намучаетесь. В семье Дью было много слабоумных.
      — И Тира Купер, говорят, родила, — перебила ее тетя Шатти.
      — Родила, бедняжка. Слава Богу, только одного. Я боялась, что будут двойняшки. У Куперов часто бывают двойняшки.
      — Тира и Нед — такая приятная пара, — улыбнулась тетя Кэт, видимо, решив спасти хоть что-нибудь из развалин Вселенной.
      Но кузина Эрнестина отказалась признать наличие бальзама в Галааде, не говоря уж о Лоуэлле.
      — Она была ужасно рада его заполучить. Какое-то время она совсем отчаялась и думала, что он не вернется с запада. «Вот увидишь, — сказала я ей, — он тебе еще натянет нос. Он этим знаменит. Когда он родился, все думали, что он умрет, не дожив до года, а он натянул всем нос и до сих пор жив». А когда они купили дом у Джозефа Холли, я опять ее предупредила: «Этот ваш колодец заражен брюшным тифом. Пять лет назад его работник умер от брюшного тифа». Так что пусть пеняют на себя, если что-нибудь случится. У Джозефа Холли все время болит спина. Он говорит, что это прострел, а я боюсь, у него начинается спинно-мозговой менингит.
      — Джозеф Холли — прекрасный человек, — вступилась Ребекка Дью, входя с чайником.
      — Да-да, — уныло подтвердила кузина Эрнестина. — Он даже чересчур хороший человек. Боюсь, все его сыновья собьются с пути. Так часто бывает. Нет, спасибо, Кэт. Больше чаю не надо… Может, еще одно миндальное печенье. Они такие воздушные. Но я уже и так слишком много съела. Пора мне идти, а то придется возвращаться домой в темноте. Мне не хочется промочить ноги: я опасаюсь воспаления легких. Всю зиму у меня какое-то странное чувство, словно что-то ползает у меня по рукам и ногам. Сколько ночей я провела без сна! Никто не знает, как я страдала, но я не привыкла жаловаться. Я потому и решила навестить вас сегодня, так как боюсь, к следующей весне меня уже не будет. Но вы обе тоже сильно сдали, так что, может, уйдете в лучший мир еще раньше меня. Что ж, лучше умереть, пока у тебя еще остались родные, которые могут тебя прилично похоронить. Боже, какой ветер поднялся! Не дай Бог будет гроза — тогда у нас обязательно снесет крышу с амбара. Этой весной дуют такие сильные ветры, — по-моему, у нас меняется климат… Спасибо, мисс Ширли, — сказала кузина Эрнестина, когда Энн помогла ей надеть пальто. — Берегите себя. У вас ужасно бледный вид. Я слышала, что люди с рыжими волосами не отличаются сильным здоровьем.
      — Да нет, со здоровьем у меня все в порядке, — улыбнулась Энн, подавая кузине Эрнестине ее невообразимую шляпку с тощим страусовым пером, которое свешивалось ей на лоб. — Сегодня, правда, горло немного побаливает.
      — Вот как? — Кузина Эрнестина напоследок выдала еще одно зловещее предсказание: — Полоскайте его как следует. У ангины и дифтерита до третьего дня совершенно одинаковые симптомы. Одно утешение — если умрешь молодой, то избежишь многих несчастий.

Глава девятая


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25