История Энн Ширли. Книга 2

      — Ему за всю жизнь ни разу не дали как следует подраться. Держу пари, он отделал своего соперника еще почище!
      С гавани наплывает туман и постепенно скрывает дорогу, которая так интригует Элизабет. Во всех садах жгут сухие листья, и сочетание дыма и тумана придает нашей Аллее Оборотней действительно потусторонний заколдованный вид. Уже поздно, и кровать манит меня. Я привыкла забираться в нее по лесенке… и так же спускаться. Ой, Джильберт, я никому об этом не рассказывала, но тебе расскажу — уж очень это смешно! Когда я первый раз проснулась в Звонких Тополях, я, совершенно забыв про лесенку, выскочила из постели и — рухнула на пол, по выражению Ребекки Дью, как тысяча кирпичей. К счастью, костей я не сломала, но синяками украсилась.
      Мы с Элизабет уже по-настоящему подружились. Она теперь сама приходит за молоком, потому что Марта лежит, как выражается Ребекка Дью, «с брункитой», и мы так и разговариваем через калитку, которую не отпирали уже много лет. Элизабет растягивает стакан молока как можно дольше, чтобы досыта со мной наговориться. И когда она допивает последнюю каплю, в окне ее мрачного дома всегда раздается громкий стук.
      Оказывается, главная радость, которую ей принесет Завтра, это письмо от отца. Он не написал ей ни разу. Понять не могу, есть ли у этого человека сердце.
      — Ну, допустим, мисс Ширли, что он глядеть на меня не хотел, но ведь письмо-то можно написать и не глядя.
      — Кто говорит, что он глядеть на тебя не хотел? — возмущенно спросила я.
      — Марта. И наверное, это правда, а то бы он иногда приезжал ко мне.
      В тот вечер она была Бет… Она вспоминает отца только в обличье Бет. Становясь Бетти, она строит гримасы за спиной у бабушки и Марты; но, превращаясь в Элси, раскаивается в своем плохом поведении и, может быть, даже призналась бы в нем, если бы так не боялась старух. Элизабет она бывает очень редко, и тогда лицо у нее становится как у человека, который слушает волшебную музыку и знает, о чем розы разговаривают с маргаритками. Это такая необычная девочка, Джильберт… ее душа отзывается на добро, как листья наших ив на малейшее дуновение ветерка. Я ее очень полюбила. Так бы, кажется, и растерзала этих двух старух за то, что они заставляют ее спать в темноте.
      — Марта говорит, я уже большая и могу спать без огня. Но самой себе я кажусь ужасно маленькой, мисс Ширли, а ночь такая огромная и страшная. И потом, у меня в комнате стоит чучело вороны, и я его боюсь. Марта как-то сказала, что если я буду плакать, ворона выклюет мне глаза. Конечно, я в это не верю, но мне все равно страшно. Ночью кто-то все время шепчется. Но Завтра я не буду ничего бояться… даже того, что меня похитят.
      — Откуда ты взяла, что тебя могут похитить, Элизабет?
      — Марта говорит, что если я пойду куда-нибудь одна или буду разговаривать с незнакомыми людьми, то это может случиться. Но вы ведь не незнакомый человек, мисс Ширли?
      — Нет, моя радость, мы всегда знали друг друга в твоем Завтра, — сказала я».

Глава четвертая

       10 ноября
       Саммерсайд
       Аллея Оборотней
       Звонкие Тополя
      «Любимый!
      Больше всего на свете я ненавижу, когда мне портят наконечник пера. Но я не могу ненавидеть Ребекку Дью, хотя она без спросу берет мою ручку, чтобы переписывать кулинарные рецепты. И вот она опять испортила мне перо, и ты не получишь длинного и нежного письма (только не думай, что я перестала тебя любить!).
      Кузнечиков в полях уже не слышно. Вечера стали такие холодные, что Ребекка Дью принесла мне в комнату маленькую пузатую печку и к моему приходу из школы всегда разжигает в ней огонь. Это такая крошечная печурка… Она похожа на черную собачку на четырех кривых ножках. Но когда ее растопишь, она расцветает розовым цветом и от нее распространяется замечательное тепло. Ты не представляешь, как уютно становится в комнате. Вот и сейчас я сижу перед ней, поставив ноги на специальную маленькую подставку, и пишу тебе письмо.
      Весь Саммерсайд — практически весь — на танцах у мистера Харди Прингла. Но меня не пригласили. Ребекка Дью из-за этого в таком гневе, что мне жалко Мукомола.
      Кажется, сегодня ночью выпадет снег. Я люблю такие вечера, когда в воздухе носится предчувствие снегопада. Ветер завывает в трубах, и моя уютная комнатка кажется еще уютнее. Сегодня ночью с осины слетят последние оранжевые листочки.
      По-моему, я уже побывала во всех домах Саммерсайда, то есть во всех домах своих учеников, на традиционном ужине, который дается в честь директрисы. Ох, Джильберт, знал бы ты, как мне осточертело варенье из тыквы! Давай договоримся, что в нашем доме его никогда не будет.
      Куда бы я ни пришла, мне везде подавали варенье из тыквы. Когда я его увидела в первый раз, я восхитилась его прелестным золотистым цветом, — казалось, что ешь варенье из солнечных лучей. В общем, я была неосторожна в выражениях своего восторга и теперь, прослышав, что я обожаю варенье из тыквы, все стали специально для меня его припасать. Вчера меня пригласили к миссис Гамильтон, и Ребекка Дью утверждала, что варенья из тыквы там не будет, потому что никто в этом доме его не любит. Однако первое, что я увидела, когда села за стол, была ваза с тыквенным вареньем!
      — Я сама его не делаю, — сказала миссис Гамильтон, накладывая мне на тарелку большую порцию, — но мне сказали, что вы его очень любите. И вот, когда я в прошлое воскресенье была у своей двоюродной сестры в Лоуэлле, я сказала: «У нас в гостях на этой неделе будет мисс Ширли, а она, говорят, страшно любит варенье из тыквы. Ты не можешь одолжить мне баночку?» Она и одолжила. Что не доедите, возьмете с собой.
      Видел бы ты выражение лица Ребекки Дью, когда я явилась домой от Гамильтонов с банкой, на две трети заполненной тыквенным вареньем. У нас в доме никто его не ест, так что мы под покровом ночи похоронили банку в саду.
      — Вы про это не напишете в каком-нибудь рассказе? — обеспокоенно спросила меня Ребекка Дью. С тех пор как она узнала, что я иногда пописываю рассказики и их даже печатают в журналах, она живет в постоянном страхе… или надежде, что все события, происходящие в Звонких Тополях, я вывожу в своих рассказах. Она предлагала мне в этих рассказах дать жару Принглам, но пока что Принглы дают жару мне. И до того меня допекли, что у меня пропало всякое желание заниматься сочинительством.
      В саду остались только высохшие листья и голые стволы. Ребекка Дью укутала розовые кусты соломой, а сверху надела на них мешки от картошки, и в сумерках они похожи на кучку горбунов, опирающихся на посохи. Сегодня получила открытку от Дэви с десятью крестиками-поцелуями и письмо от Присциллы, написанное на бумаге, которую ей прислал приятель из Японии. Удивительная бумага — тонкая и шелковая на ощупь, а если посмотреть на свет, в ней просвечивают цветы вишни. И что это за приятель, интересно? Но больше всего меня порадовал толстый конверт, который пришел от тебя. Я перечитала твое письмо четыре раза, смакуя каждую фразу — как собака, вылизывающая до блеска свою миску. Это не очень романтическое сравнение, но почему-то оно вдруг пришло мне в голову. И все-таки даже самое толстое и нежное письмо оставляет чувство неудовлетворенности. Я хочу тебя видеть. Как хорошо, что до рождественских каникул осталось только пять недель!»

Глава пятая

      Как-то вечером, сидя у своего окошка и грызя карандаш, Энн выглянула наружу в сумеречный ноябрьский мир и вдруг решила пойти прогуляться по кладбищу. Она там еще ни разу не была, предпочитая прогулки в кленовой роще. Но в ноябре наступает пора безвременья, когда листья уже опали, а снег еще не лег, и Энн казалось почти что святотатством вторгаться в лес который уже утратил свою яркую земную красоту, но еще не обрел чистоты и белизны небесной. И она направилась на кладбище. Последние дни ее одолевало такое уныние и безнадежность, что кладбище могло показаться ей вполне жизнерадостным местом. Кроме того, по словам Ребекки Дью, оно кишмя кишело Принглами. Они хоронили там своих покойников из поколения в поколение до тех пор, пока, как опять же говорила Ребекка Дью, их стало некуда совать. Энн казалось, что у нее обязательно станет легче на душе при виде такого количества Принглов, которые уже никому не могут навредить.
      Терпение Энн было на исходе. Преследование Принглов все больше напоминало ей кошмарный сон. Кампания неповиновения, столь искусно организованная Джен Прингл, наконец вылилась в кризис. На прошлой неделе Энн задала классу сочинение на тему «Самое важное событие прошедшей недели». Джен Прингл написала совершенно блестяще — паршивка, несомненно, была талантлива, — но вставила в него столь оскорбительный, хотя и завуалированный, выпад против учительницы, что игнорировать его Энн не могла. Она отправила Джен домой и сказала, что не пустит ее в класс до тех пор, пока та не извинится. Это было открытое объявление войны. И у бедной Энн не оставалось сомнений, кто в этой войне окажется победителем. Попечительский совет, разумеется, поддержит Принглов, а ей предложат выбор: либо допустить Джен к занятиям, либо подать в отставку.
      У Энн было очень тоскливо на душе. Она ведь старалась изо всех сил, и если бы ей на каждом шагу не вставляли палки в колеса, все было бы хорошо.
      «Ничего не поделаешь, — грустно думала она. — Ну кто бы устоял против такой рати и такой тактики?»
      Но мысль о том, что она вернется в Грингейбл, так сказать, на щите, приводила ее в отчаяние. Придется терпеть возмущение миссис Линд, ликование Пайнов… И даже сочувствие друзей будет причинять ей боль. Молва о ее провале в Саммерсайде разнесется по всей провинции, и пост директрисы ей уже нигде не предложат.
      Но, по крайней мере, им не удалось сорвать спектакль!
      При воспоминании о единственном поражении, которое она нанесла Принглам, Энн злорадно улыбнулась, и у нее в глазах вспыхнули веселые искорки.
      Дело в том, что она решила силами старших школьников поставить пьесу. На сборы от спектаклей планировалось приобрести хорошие гравюры и развесить их в классах. Буквально через силу она обратилась за помощью к Кэтрин Брук — ей было жаль, что та всегда остается за бортом. Впоследствии Энн тысячу раз раскаялась в своем добром порыве: на занятиях драматического клуба Кэтрин вела себя еще более вызывающе, чем обычно. Ни одной репетиции не проходило без какого-нибудь ядовитого замечания в адрес Энн, а уж поднятые в притворном изумлении брови сопровождали почти каждое ее слово. Более того, Кэтрин настояла, чтобы роль Марии Стюарт отдали Джен Прингл.
      — Никто другой с ней не справится! — заявила она. — Тут нужна яркая личность.
      Энн же считала, что для этой роли больше подходит Софи Синклер, высокая девушка с зелеными глазами и пышной каштановой шевелюрой. Но Софи даже не была членом клуба и ни разу в жизни не играла на любительской сцене.
      — Я отказываюсь допускать к ролям неумех. Зачем мне связываться с делом, заранее обреченным на провал? — своим обычным сварливым тоном заявила Кэтрин, и Энн сдалась.
      Нельзя отрицать, что Джен отлично играла шотландскую королеву. У нее явно было сценическое дарование, и она старалась изо всех сил. Репетиции проводились по вечерам четыре раза в неделю, и на первый взгляд все шло гладко. Джен, казалось, так увлеклась ролью, что на репетициях вела себя вполне прилично. Энн предоставила Кэтрин репетировать роль с Джен и не вмешивалась в их работу. Однако раза два она поймала на лице Джен хитроватую победоносную ухмылку и задумалась: не иначе как негодница замышляет какую-то каверзу. Однажды вечером, когда репетиция уже началась, Энн зашла в раздевалку девочек и увидела горько плачущую Софи Синклер. Сначала та только трясла головой и не хотела объяснять причину своих слез, но потом во всем призналась:
      — Мне так хотелось участвовать в спектакле… играть Марию Стюарт! Но я даже не член клуба… Папа говорит, что у него нет лишних денег платить еще какие-то взносы — и так каждый цент на счету. И опыта у меня, конечно, нет никакого. Но я всегда восхищалась Марией Стюарт… от одного ее имени у меня мурашки бегут по спине. Я не верю… и никогда не поверю, что она участвовала в заговоре против Дарнли. Как бы мне хотелось побыть ею хотя бы час! Но на это нет никакой надежды!
      И тут в дело не иначе как вмешался ангел-хранитель Энн, который и подсказал ей ответ:
      — Я перепишу эту роль, Софи, и сама буду с тобой репетировать. Во-первых, это хоть какой-то опыт для тебя. Во-вторых, если спектакль хорошо пройдет здесь, мы собираемся показать его и в других городках, и нам лучше иметь дублера на главную роль — вдруг Джен почему-нибудь не сможет выступить. Но это будет наш с тобой секрет, ладно?
      Уже на следующий день Софи знала роль наизусть. Каждый день после уроков она шла домой к Энн, и они репетировали в башенной комнатке. Эти репетиции доставляли много удовольствия обеим: Софи оказалась живой и веселой девочкой. Премьера должна была состояться в последнюю пятницу ноября в городском концертном зале; повсюду висели объявления о спектакле, и места с наценкой были проданы все до единого. Энн и Кэтрин провели два вечера, украшая зал, наняли оркестр; известная певица обещала приехать из Шарлоттауна и выступить в антрактах. Генеральная репетиция прошла успешно. Джен играла великолепно, остальная труппа тоже старалась не отстать. Но в пятницу утром Джен не пришла в школу, а днем ее мать прислала записку, что у Джен разболелось горло и они опасаются ангины. «Весьма прискорбно, но об участии в спектакле не может быть и речи…»
      Кэтрин и Энн, объединенные общей бедой, беспомощно смотрели друг на друга.
      — Придется отложить спектакль, — медленно проговорила Кэтрин. — А это значит, что он вообще не пойдет. На декабрь запланировано столько всего. Я же говорила: ставить пьесу осенью глупо.
      — Нет, — заявила Энн, — ничего откладывать мы не будем. — В ее глазах светился злорадный огонек, который сделал бы честь самой Джен. В глубине души Энн была уверена, что никакой ангины у Джен нет. Просто девчонка решила — то ли с ведома остальных Принглов, то ли нет — навредить учительнице, провалив спектакль.
      — Как это? — пожав плечами, каркнула Кэтрин. — И что же вы собираетесь предпринять? Читать роль по книжке? Но Мария Стюарт — главная героиня, на ней все держится. Это верный провал.
      — Марию сыграет Софи Синклер. Она отлично знает роль. И костюм Марии ей будет впору… слава Богу что он дома у вас, а не у Джен.
      Спектакль состоялся. Зал был набит до отказа. Софи, вне себя от восторга, играла Марию Стюарт, перевоплотившись так, как это никогда не удалось бы Джен… В бархатном платье с кружевами и в жемчугах она выглядела как настоящая королева. Ее одноклассники, которые раньше видели Софи только в захудалых платьишках и старых шляпках, взглянули на нее новыми глазами. Тут же было решено принять Софи в клуб — Энн сама заплатила за нее взнос. С этого момента Софи Синклер стала весьма заметной персоной в школе. Но, конечно, никто, включая саму Софи, и вообразить не мог, что в тот день она сделала первый шаг на пути к головокружительной карьере на сцене. Через двадцать лет Софи Синклер стала одной из самых известных американских актрис. Ей предстояло услышать еще много аплодисментов в своей жизни, но ни одни не радовали ее так, как те, которыми наградили ее в тот памятный день зрители, собравшиеся в Саммерсайдском концертном зале.
      Разумеется, миссис Прингл рассказала о триумфе Софи своей дочери Джен, и та была просто вне себя от ярости.
      — Хоть раз поганке утерли нос, — радовалась Ребекка Дью.
      И поганка отплатила за это Энн ядовитой стрелой в своем сочинении.
      Энн шла к кладбищу по дороге, обсаженной изящными пирамидальными тополями, с которых ветер сорвал еще не все листья. Их силуэты чернели на аметистовом фоне дальних холмов. Само же старое кладбище, где большинство памятников стояли вкривь и вкось словно пьяные, по периметру окружали суровые ели. Энн не ожидала кого-нибудь встретить здесь и несколько опешила, увидев в воротах мисс Валентину Куртлоу с ее тонким изящным носом, тонкими изящными губами, покатыми изящными плечами и общим обликом непоколебимого изящества. Разумеется, Энн знала мисс Валентину, как и все в Саммерсайде. Она считалась модной портнихой, и ей было известно все и про всех — живых и мертвых. Энн хотела побродить по кладбищу одна, почитать старинные эпитафии и задуматься о людях, которые когда-то любили друг друга, а теперь покоятся под заросшими лишайником плитами. Но она не сумела отговориться, когда мисс Валентина взяла ее под руку и сказала, что покажет ей самое интересное на кладбище, где, похоже, Куртлоу были представлены так же богато, как и Принглы. В мисс Куртлоу не было ни капли прингловской крови, и ее племянник считался одним из любимых учеников Энн. Так что в принципе Энн ничего не имела против ее общества.
      — Я очень рада, что оказалась сегодня на кладбище, — расскажу вам про всех, кто здесь похоронен, — заявила мисс Валентина. — Я считаю, что получить удовольствие от прогулки по кладбищу можно, только если знаешь всю подноготную про каждого покойника. Мне это кладбище нравится больше нового. Здесь похоронены только старожилы, а там хоронят кого попало. Наши могилы — вон в том углу. Вы не представляете, сколько у нас было похорон.
      — Но ведь, наверное, в любой старинной семье много похорон, — заметила Энн, видя, что мисс Валентина ждет от нее какой-то реакции на свои слова.
      — Нет уж, столько, как у нас, не было ни у кого! — Ревниво возразила мисс Валентина. — Нашу семью так и косила чахотка. Почти все умерли от кашля. Это могила моей тетки Бесси. Вот уж святая была женщина! Но зато ее сестра, тетя Цецилия, считалась более интересной собеседницей. Когда я ее видела в последний раз, она сказала: «Садись, милочка, садись вон на тот стул. Без десяти одиннадцать я умру, но это не причина, чтобы нам напоследок всласть не посплетничать». Самое странное, мисс Ширли, что она действительно умерла без десяти одиннадцать. Как вы это объясняете? Энн никак не могла этого объяснить.
      — Вот могила моего прапрадеда Куртлоу. Он приехал сюда в тысяча семьсот шестидесятом году и стал делать прялки на продажу. Говорят, за свою жизнь он смастерил тысячу четыреста прялок. Над его могилой пастор прочел проповедь на текст из Библии: «…и дела их идут вслед за ними», а Майром Прингл сказал, что в таком случае дорога в рай будет забита прялками. Вам не кажется, мисс Ширли, что это было не очень тактичное замечание?
      Если бы речь шла не о члене клана Принглов, Энн, может быть, высказалась бы с меньшим жаром:
      — Просто возмутительное!
      — Это могила моей кузины Доры. У нее было три мужа, и все они умерли вскоре после свадьбы. Бедной Доре просто не везло на здоровых мужей. Ее последнего мужа звали Бенджамен Баннинг… но он похоронен не здесь, а в Лоуэлле, рядом со своей первой женой. Он очень не хотел умирать. Когда Дора сказала ему в утешение, что он уходит в лучший мир, бедный Бен ответил: «Может, оно и так, но я как-то привык к недостаткам нашего». Он принимал шестьдесят разных лекарств и все же протянул довольно долго… А здесь лежит вся семья дяди Дэвида Куртлоу. В ногах каждой могилы посажен розовый куст, и вы не представляете, как они цветут летом! Я специально прихожу сюда за ними — жаль ведь, что такие цветы пропадают зря, правда?
      — Да, наверное…
      — А вот могила моей бедной сестрички Гарриет, — вздохнула мисс Валентина. — Какие у нее были роскошные волосы… такого же цвета, как ваши… может, чуть потемнее. До колен ей доходили. Она была обручена, но умерла, так и не выйдя замуж. Говорят, вы тоже обручены, мисс Ширли? Мне никогда не хотелось выйти замуж, но я не возражала бы обручиться. Разумеется, у меня была такая возможность… и не раз… может, я чересчур разборчива… Но ведь если ты из Куртлоу, ты не можешь обручиться с кем попало.
      Энн не стала оспаривать это заявление.
      — Вон там в углу лежит Франк Дигби. Он хотел на мне жениться. По правде говоря, мне было немного жаль ему отказывать… но выйти замуж за какого-то Дигби! В конце концов он женился на Джорджине Троп. Она всегда опаздывала в церковь, чтобы все могли рассмотреть ее наряд. Как же она любила наряжаться! Ее похоронили в красивом синем платье… Она собиралась пойти в этом платье на свадьбу, а вместо этого отправилась к Всевышнему. У нее было трое очаровательных детишек. Их семья сидела в церкви прямо передо мной, и я всегда давала детишкам конфетки. Как вы думаете, это грех — давать детям конфеты в церкви, мисс Ширли?
      Если и грех, то небольшой, считала Энн.
      Когда все могилы Куртлоу были откомментированы, мисс Валентина ударилась в более пикантные воспоминания. Она не считала нужным так уж сильно печься о репутации чужих покойников.
      — Здесь лежит миссис Рассел Прингл. Я часто задумываюсь, попала ли она на небо.
      — Почему же?! — воскликнула изумленная таким сомнением Энн.
      — Она так ненавидела свою сестру Мэри-Энн, что, когда та умерла, сказала: «Если Мэри-Энн в раю, то я туда не хочу». А она была женщиной слова, как все Принглы. Она Прингл по рождению и вышла замуж за своего кузена Рассела. А это могила миссис Дан Прингл. Она умерла точно в тот день, когда ей исполнилось семьдесят лет. Ведь в Библии человеку положен такой жизненный срок — семьдесят лет, а она очень чтила Библию и считала, что прожить дольше просто грех. Чего только люди не придумывают, правда? И говорят, это единственное, что она посмела сделать, не спросившись мужа, — умереть. Знаете, милочка, что он выкинул, когда она купила шляпку, которая ему не понравилась?
      — Не представляю.
      — Он ее съел! — серьезно провозгласила мисс Валентина. — Правда, это была совсем маленькая шляпка — одни кружева и цветочки, без перьев. Но все же вещь неудобоваримая. Говорят, у него после этого долго болел живот. Я не видела своими глазами, как он ее ел, но все утверждают, что это правда. Как вы думаете, могло такое быть?
      — Принглы, по-моему, на все способны, — с горечью ответила Энн.
      Мисс Валентина дружески пожала ей руку.
      — Я вам очень сочувствую… очень. Так ополчиться на человека — возмутительно! Но ведь в Саммерсайде живут не одни Принглы, мисс Ширли.
      — Порой мне кажется, что только они одни, — горестно улыбнулась Энн.
      — Ничего подобного. В городе полно людей, которые желают вам добра. Вы только не поддавайтесь. Принглы — это такие люди: чтоб все было, как они хотят. Это их Сатана подзуживает. Мисс Сара очень хотела, чтобы директором школы стал ее племянник… А здесь лежит мистер Натан Прингл. Он всю жизнь считал, что жена пытается его отравить, но это его как-то не очень огорчало. Он даже говорил, ему так интереснее жить. Однажды он заподозрил, что она положила ему в кашу мышьяк. Натан Прингл скормил кашу свинье, и та через три недели сдохла. Но он сказал, что это, может, случайное совпадение, да он уж и не помнит толком, та ли это свинья. В конце концов жена умерла раньше него, и он всем говорил, что она была ему доброй женой — вот только почему-то хотела отравить. Так ведь и не признал, что ошибался.
      — «Вечной памяти мисс Кинси», — с удивлением прочла Энн надпись на плите. — Какая странная эпитафия! Разве у этой женщины не было другого имени?
      — Если и было, то его никто не знал, — пояснила мисс Валентина. — Она приехала из Новой Шотландии и сорок лет работала у Джорджа Прингла. Она сказала, что ее имя — мисс Кинси, и все ее так и звали. А когда она вдруг умерла, оказалось, что никто не знает ее полного имени. Родственников у нее тоже вроде не нашлось. Вот и написали на плите «мисс Кинси». Но хозяева устроили ей очень приличные похороны и на плиту не поскупились. Работящая была женщина, но выглядела так, словно ее с самого рождения звали мисс Кинси… А это могила Джемса Морли и его жены. Я была у них на золотой свадьбе. Народу съехалось… все их дети… подарков нанесли… цветов… речи говорили… А эти двое сидели рядышком за столом, как птенчики, улыбались, кланялись, хотя ненавидели друг друга лютой ненавистью.
      — Ненавидели?
      — Просто не выносили друг друга. Все это знали. Они в первый раз поссорились по пути домой после свадьбы, и так и пошло. Мне даже странно, что они мирно лежат рядышком в могиле.
      У Энн по спине пробежал озноб. Как это ужасно — каждый день сидеть друг против друга за столом, лежать рядом в постели, крестить в церкви детей… и при этом ненавидеть друг друга. Но ведь вначале-то они, наверное, были влюблены. А вдруг и у них с Джильбертом получится так же? Нет, это невозможно! От этих Принглов у нее совсем расстроились нервы.
      — А здесь похоронен красавчик Джон Мактаб. Считалось, что это из-за него утопилась Аннета Кеннеди. Мактабы все были красавцы, но ни одному их слову верить было нельзя. А вот здесь раньше лежал плита, которую родные поставили в память дяди Сэмюеля, когда им сообщили, что он погиб в море. А потом он возьми и объявись, живой и здоровехонький. Тогда плиту убрали, но человек, который им ее продал, не соглашался вернуть деньги, и она осталась у них в доме. Жена дяди Сэмюеля раскатывала на ней тесто. Очень удобно, говорила она. Дети Мактабов приносили в школу печенье, на котором отпечатались буквы эпитафии. Они давали его всем, кто попросит, но я как-то ни разу не решилась съесть такое печенье. Как представлю… у меня очень богатое воображение, мисс Ширли… А здесь лежит мистер Харли Прингл. Ему как-то пришлось на пари надеть дамскую шляпку и провезти по главной улице в тачке Питера Мактаба. Весь Саммерсайд высыпал на улицу — кроме, конечно, Принглов. Они-то не знали, куда деваться от стыда… А здесь лежит Милли Прингл. Я ее очень любила, хоть она и из этой семейки. До чего же она была хорошенькой — и танцевала как фея. Иногда мне мерещится, что в ясные ночи, вроде сегодняшней, она выходит наверх и танцует среди могил. Но, наверное, такие мысли не подобают доброй христианке. А это могила Герберта Прингла. Вот был веселый человек — среди Принглов и такие встречались. Один раз он расхохотался в церкви: когда, во время молитвы с коленопреклонением, из цветов на шляпке Меты Прингл выскочила мышь. Мне тогда было не до смеха — я не видела, куда эта мышь побежала. Затянула юбку потуже вокруг щиколоток и так и просидела до конца проповеди. Честно говоря, проповеди я уж толком не слышала. А Герберт сидел позади меня. Как же он хохотал! Те, кто не видел мышь, решили, что он сошел с ума. Если бы он был жив, он бы за вас заступился. Плевал он на Сару… Ну а это, само собой, памятник капитану Абрахаму Принглу.
      Памятник был виден отовсюду. Пьедестал образовывали положенные друг на друга четыре плиты, каждая немного меньше предыдущей. На пьедестале возвышалась мраморная колонна, на вершине которой помещалась нелепо задрапированная урна. Под урной толстый херувим дул в рожок.
      — Какой безобразный памятник! — откровенно высказалась Энн.
      — Вы так считаете? — Мисс Валентину явно поразило такое мнение о местной достопримечательности. — Когда его воздвигли, все им восхищались. Эта фигура изображает архангела Гавриила. А мне так кажется, что памятник украшает кладбище, придает ему тон. Он стоил девятьсот долларов. Капитан Абрахам был прекрасный человек. Жаль, что он умер. Если бы он был жив, они бы не посмели устроить эту травлю. Неудивительно, что Сара и Эллен так им гордятся, хотя можно было бы заноситься и поменьше.
      У ворот Энн оглянулась. Над мирным кладбищем царили тишина и покой. Не чувствовалось ни малейшего дыхания ветерка. Лунный свет проникал между ветвями чернеющих елок, освещая некоторые плиты, сгущая тени между ними. Но кладбище не наводило грусти. После историй, рассказанных мисс Валентиной, Энн казалось, что оно населено ее давними знакомцами.
      — Я слышала, вы пишете рассказы, — озабоченно проговорила мисс Валентина. — Надеюсь, вы не станете в них использовать то, что я вам сегодня поведала?
      — Ни в коем случае, — пообещала Энн.
      — Вы не думаете, что плохо отзываться о покойниках нехорошо… а может, и опасно? — с тревогой прошептала мисс Валентина.
      — По-моему, ни то ни другое, — ответила Энн. — Просто немного нечестно — словно ударить человека который не может дать сдачи. Но вы ведь ничего плохого ни о ком и не рассказали, мисс Куртлоу.
      — Я рассказала про Натана Прингла, который считал, что жена хочет его отравить…
      — Но из ваших слов вытекало, что он был не прав…
      И мисс Валентина, успокоенная, пошла домой.

Глава шестая

      «Я сегодня направила свои стопы на старое кладбище, — писала Энн Джильберту в тот вечер. — Мне ужасно нравится это выражение — «направила свои стопы», и я всегда ищу случая его использовать. Казалось бы, смешно говорить, что я получила удовольствие, прогулявшись среди могил, но это действительно так. Меня сопровождала мисс Куртлоу, рассказывая пресмешные истории о каждом покойнике. Видно, комедия и трагедия живут бок о бок, Джильберт. Единственная история, которая оставила неприятный привкус, — это рассказ о семейной паре, прожившей вместе пятьдесят лет и все пятьдесят лет ненавидевшей друг друга. Я просто не могу в это поверить. Мне кажется, под ненавистью у них все же скрывалась любовь… Как было и со мной — ведь все годы, когда я думала, что ненавижу тебя, на самом деле я тебя любила. Надеюсь, после смерти они это поняли, и рада, что я это поняла еще при жизни. Кроме того, я узнала, что среди Принглов были и приличные люди. Жаль только, что все они умерли.
      Прошлым вечером, когда я пошла на кухню попить воды, то застала там тетю Кэт, которая протирала лицо пахтой. Она умоляла меня не говорить об этом тете Шатти, потому что та будет над ней насмехаться. Я пообещала, что не скажу.
      Элизабет все еще сама приходит за молоком, хотя Марта уже почти поправилась. Удивляюсь, почему они ей это разрешают, особенно если учесть, что старая миссис Кемпбелл принадлежит к клану Принглов. В прошлую субботу Элизабет — по-моему, она в тот день была Бетти — побежала от меня в дом, напевая песенку, и я явственно расслышала, как Марта сказала ей в дверях: