— Нет, не знаю, — безжалостно отрезала Марилла, — а уж у тебя-то они вряд ли потемнеют.
Энн вздохнула.
— Ну вот, рухнула еще одна надежда. У меня не жизнь, а просто кладбище рухнувших надежд. Я прочитала эту фразу в книжке, и произношу ее вслух каждый раз, когда мне необходимо утешение.
— Ну и какое же в этом утешение? — спросила Ма-рилла.
— Просто это так романтично звучит, будто я — героиня какой-нибудь книги. Я очень люблю романтичные вещи. Я даже рада, что могу сейчас так про себя сказать. А мы поедем через Лучезарное озеро?
— Если ты имеешь в виду пруд Барри, то нет, мы поедем вдоль берега.
— Вдоль берега — это тоже приятно, — мечтательно проговорила девочка. — Когда вы сказали «вдоль берега», я сразу представила эту дорогу. И Белые Пески тоже звучит приятно, но Эвонли мне нравится больше. Такое красивое название, мелодичное. А далеко до Белых Песков?
— Миль пять. Раз уж ты все равно не можешь молчать, то говори хоть по делу: расскажи мне, откуда ты, почему живешь в приюте?
— Ой, об этом мне совсем не хочется говорить! Вот если бы вы мне позволили рассказать вам, кем я себя люблю воображать, это было бы куда интереснее.
— Нет, не надо мне твоих выдумок. Расскажи про то, что было на самом деле. Начни с начала. Где ты родилась и сколько тебе лет?
— Мне в марте исполнилось одиннадцать, — ответила Энн, смирившись с необходимостью говорить о том, что происходило на самом деле. — Родилась я в Болингброке, в Новой Шотландии. Моего отца звали Уолтер Ширли, и он был учителем в средней школе. Маму звали Берта Ширли. Правда, Уолтер и Берта — прелестные имена? Я так рада, что у моих родителей такие красивые имена. Было бы очень обидно иметь отца, которого звали бы, например, Джедедя.
— По-моему, неважно, как человека зовут, лишь бы он хорошо себя вел, — сказала Марилла, решив воспользоваться случаем, чтобы преподать девочке урок морали.
— Не знаю, — задумчиво ответила Энн. — Я как-то читала, что роза пахла бы так же хорошо, даже если бы имела другое название. Но я в это не верю. Мне кажется, что роза не стала бы таким замечательным цветком, зовись она чертополох или крапива. Наверное, мой отец был бы хорошим человеком, даже если бы его звали Джедедя, но ему было бы трудно жить с таким именем. Ну, так вот. Мама тоже преподавала в школе, но когда она вышла замуж за папу, то, конечно, оставила работу. Ей хватало забот о муже. Миссис Томас говорила мне, что они ничего не понимали в жизни и были к тому же ужасно бедны. Они поселились в крошечном желтом домике в Болингброке. Я никогда не видела этого домика, но представляла его тысячи раз. Мне кажется, что под окнами росла жимолость, а у самой калитки — ландыши. Да, и на окошках висели кисейные занавески. Это так украшает — кисейные занавески. В этом домике я и родилась. Миссис Томас говорит, что я была ужасно некрасивым ребенком — тощая, маленькая, одни глазища. Но мама считала, что я красавица, а мама ведь лучше знает своего ребенка, чем женщина, которая приходит убираться в доме, правда? Во всяком случае, я рада, что нравилась маме. Мне было бы очень грустно думать, что она во мне разочаровалась, — она ведь недолго прожила после моего рождения. Мама умерла от лихорадки, когда мне исполнилось только три месяца. Жаль, что я даже не успела научиться называть ее мамой. И совсем ее не помню. А папа умер через четыре дня после нее — тоже от лихорадки. И я осталась сиротой, а наши соседи не знали, что со мной делать. Так, по крайней мере, говорит миссис Томас. Я и тогда никому не была нужна. Такая у меня, видно, судьба. Папа с мамой приехали в Болингброк издалека, и соседи знали, что у них нет родных. Наконец миссис Томас сама решила взять меня, хотя она жила очень бедно и ее муж ужасно пил. Она меня и вырастила. Потом мистер и миссис Томас переехали из Болингброка в Мэрисвилл, и я так с ними и жила, пока мне не исполнилось восемь лет. Я ухаживала за ее маленькими детьми — у миссис Томас было четверо детей меньше меня, и я вам скажу, дел с ними по самую макушку. А потом мистер Томас попал под поезд, и его мать позвала миссис Томас и ее детей жить к себе. Но меня она взять отказалась. Миссис Томас опять не знала, что со мной делать. А тут пришла из поселка миссис Хэммонд и сказала, что возьмет меня, раз я хорошо умею ходить за детьми. Ну, я и стала жить у нее в домике, который стоял в лесу на полянке среди пеньков. И никаких других людей там не было. Я, наверно, не вынесла бы такой жизни если бы не мое воображение. Мистер Хэммонд работал неподалеку на лесопилке, а у миссис Хэммонд было восемь детей. У нее три раза рождалось по двойне. Я вообще-то люблю маленьких детей, но двойняшки три раза подряд — это уж чересчур. Когда родилась третья пара, я так и сказала миссис Хэммонд. Мне было очень тяжело таскать их на руках. С ними я прожила два года, а потом мистер Хэммонд умер, а миссис Хэммонд раздала детей по родственникам, а сама уехала в Штаты. Меня отправили в приют в Хоуптауне, потому что тогда я совсем никому не была нужна. Меня и в приют-то не хотели брать, говорили, что он переполнен. В приюте я прожила четыре месяца, а потом приехала миссис Спенсер.
Энн вздохнула, на этот раз с облегчением. Видно, ей нелегко было рассказывать о том, что она никому не нужна.
— А в школу ты когда-нибудь ходила? — спросила Марилла, заворачивая лошадь на дорогу, идущую вдоль берега залива.
— Не очень много. Ходила в последний год жизни с миссис Томас. Когда я поселилась у миссис Хэммонд, то школа оказалась очень далеко. Зимой мне туда было не дойти, а летом в школе каникулы. Так что я училась только весной и осенью. Но, конечно, в приюте я ходила в школу. Я хорошо умею читать и знаю наизусть много стихов. Я очень люблю стихи. А вы?
— А эти женщины — миссис Томас и миссис Хэммонд — они хорошо с тобой обращались? — осведомилась Марилла.
— Да как сказать… — замялась Энн. Ее личико вдруг вспыхнуло от смущения. — Они старались хорошо со мной обращаться, а когда человек хочет быть к тебе добрым, то не так обижаешься, если у него это не всегда получается. У них ведь своих хлопот много. У одной муж пил, а другая без конца рожала двойняшек. Но вообще-то они старались меня не обижать.
Марилла больше ее ни о чем не спрашивала, и Энн молча любовалась красотами окрестностей. Марилла, глубоко задумавшись, рассеянно погоняла кобылу. Ей вдруг стало ужасно жаль девочку. Бедная, как же ей не повезло: никто ее не любил, жила она в нищете, выполняла недетскую работу. Марилла была достаточно проницательной женщиной, чтобы из короткого рассказа Энн понять, каково той приходилось на самом деле. Неудивительно, что она так обрадовалась, узнав, что у нее будут приемные родители и настоящий дом. Жаль, что ее придется отослать назад. А может, осуществить странную фантазию Мэтью и оставить девочку у себя? Он явно этого хочет, а девочка как будто добрая и неглупая. «Болтает, правда, много, — размышляла Марилла, — но от этого ее можно будет отучить. Опять же она не говорит ничего грубого и не употребляет нехороших слов. Воспитанная девочка. Родители у нее, видно, были порядочные люди».
— Как красиво море! — воскликнула Энн. — И как величественно парят чайки! Вам никогда не хотелось стать чайкой? А мне бы хотелось, если бы я не была девочкой. Как это прекрасно — парить над синей водой с утра до вечера, а ночью улетать в гнездо. А что это там за дом виднеется — такой большой?
— Это отель «Белые Пески». Но летний сезон еще не начался. Летом сюда приезжает много американцев. Им тоже нравится этот берег.
— А я уже испугалась, что это дом миссис Спенсер. Мне не хочется, чтобы мы так скоро приехали. Это будет конец всему.
Глава шестая МАРИЛЛА ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ
Однако вскоре они таки подъехали к дому миссис Спенсер. Когда хозяйка открыла ворота, на ее добром лице отразилась радость, смешанная с удивлением.
— Господи, вот уж кого не ожидала увидеть! — воскликнула миссис Спенсер. — Но все равно я очень рада. Заводите лошадь. Как дела, Энн?
— Дела так себе, — без улыбки ответила девочка.
— Ну ладно, мы немного у вас побудем, чтобы дать лошади отдохнуть, — сказала Марилла, — но я обещала Мэтью вернуться пораньше. Дело в том, миссис Спенсер, что произошла ошибка. Вот я и приехала выяснить, как это получилось. Мы просили вам передать, чтобы вы привезли нам из приюта мальчика лет десяти-одиннадцати. Так мы сказали Роберту.
— Правда? — изумленно воскликнула миссис Спенсер. — А Роберт прислал к нам свою дочку Нэнси, которая сказала, что вам нужна девочка. Правда, Флора? — обратилась она к своей дочери, которая тоже вышла на крыльцо.
— Да, она сказала: девочку, — подтвердила Флора.
— Мне очень жаль, — сокрушалась миссис Спенсер, — но это не моя ошибка, мисс Кутберт. Мне сказали девочку — я и привезла девочку. У этой Нэнси один ветер в голове. Я ее не раз ругала за то, что она никогда не слушает, что ей говорят.
— Нет, это мы сами виноваты, — обреченно вздохнула Марилла. — Нужно было самим к вам приехать, а не передавать серьезную просьбу через третьи руки. Так или иначе, ошибка уже совершена, теперь надо ее исправлять. Можно ли отправить девочку обратно в приют? Они возьмут ее?
— Я думаю, возьмут, но, кажется, нам не надо этого делать. Вчера ко мне приходила миссис Блуветт и сожалела, что не попросила меня привезти ей девочку, которая помогала бы ей по дому. У нее большая семья, а служанку найти нелегко. Энн как раз ей подойдет. Все складывается как нельзя лучше.
Но Марилла, судя по выражению ее лица, совсем не была уверена, что все так уж хорошо складывается. Ей представлялся случай избавиться от девочки, но, казалось, ее это совсем не радовало. Она видела миссис Блуветт, худую и вечно сердитую женщину, всего раза два или три в жизни, но много слышала о ней: «Сама не присядет за день и другим не даст». Служанки, которых она уволила, рассказывали страшные истории про ее скупость и вспыльчивость. И дети у нее нахальные и драчливые. Марилле стало не по себе при мысли, что она обрекает Энн на жизнь у этой мегеры.
— Ну ладно, пойдем и обсудим все как надо, — неохотно проговорила она.
— Смотрите, а вон и миссис Блуветт идет, — воскликнула миссис Спенсер, заводя гостей в стылую гостиную, где зеленые шторы, казалось, не пропускали в комнату ни капельки тепла. — Как удачно! Сейчас мы все и решим. Садитесь в кресло, мисс Кутберт, а ты, Энн, садись на кушетку и не болтай ногами. Снимайте шляпы. Флора, поставь чайник на огонь! Добрый день, миссис Блуветт. Как вы кстати. Познакомьтесь — это мисс Кутберт. Извините меня, я сейчас. Забыла сказать Флоре, чтобы она вынимала пышки.
Миссис Спенсер вышла из комнаты. Энн молча сидела на кушетке, стиснув на коленях руки и неотрывно глядя на миссис Блуветт. Неужели ее отдадут этой злюке? У девочки сдавило горло и глаза наполнились слезами. Еще минута — и она бы заплакала, но тут вошла улыбающаяся миссис Спенсер. У нее был вид женщины, способной с легкостью разрешить любое затруднение.
— Видите ли, миссис Блуветт, — начала она, — с этой девочкой произошло недоразумение. Я думала, что мистер и мисс Кутберт хотят удочерить девочку — так мне, по крайней мере, передали. Но они, оказывается, хотят мальчика. Так что если вы не передумали, вот для вас подходящая девочка.
Миссис Блуветт осмотрела Энн с головы до ног.
— Сколько тебе лет? — спросила она. — И как тебя зовут?
— Энн Ширли, — прошептала девочка. — Мне одиннадцать лет.
— Какая-то ты малорослая. Но вроде жилистая. Жилистые лучше работают. Ладно, я тебя возьму, только ты должна хорошо себя вести и беспрекословно делать что тебе говорят. Я не собираюсь кормить тебя даром. Ладно, мисс Кутберт, считайте, что вы от нее избавились. Малыш у меня ужасно капризный, я с ним просто с ног сбилась. Если хотите, я ее прямо сейчас и заберу.
Марилла поглядела на девочку, и сердце у нее сжалось: бледное лицо Энн выражало глубокое отчаяние — отчаяние беспомощного существа, словно она опять попала в западню, из которой только что вырвалась. Марилле показалось, что если она не отзовется на немой призыв о помощи, эти печальные глаза будут укором стоять перед ней до самого смертного часа. И ей очень не нравилась миссис Блуветт. Отдать этой женщине такую чувствительную девочку? Нет уж, этот грех она на душу не возьмет!
— Вот уж и не знаю, — медленно проговорила Марилла. — Собственно, мы с Мэтью еще не решили, отсылать ее назад или взять к себе. Мэтью очень хочет, чтобы она осталась. Я просто приехала узнать, как получилось, что произошла ошибка. Пожалуй, я отвезу ее обратно и поговорю с Мэтью. Не хочу принимать окончательного решения, не посоветовавшись с ним. Если мы решим ее отдать, то завтра вам ее привезем, миссис Блуветт. А если нет, значит мы решили ее оставить. Вас это устраивает?
— Ладно уж, — недовольно буркнула та.
За эти минуты лицо Энн словно просветлело. Исчезло выражение отчаяния, появился проблеск надежды. Глаза засияли, как утренние звезды. Девочку было не узнать. Когда миссис Спенсер и миссис Блуветт пошли искать рецепт пирога, за которым как раз и явилась миссис Блуветт, Энн вскочила на ноги и бросилась через комнату к Марилле.
— О, мисс Кутберт, вы действительно сказали, что, может быть, оставите меня в Грингейбле? — проговорила она прерывистым шепотом, как будто опасаясь, что громкий голос может разбить вдребезги ее хрупкую надежду. — Вы это правда сказали? Или я это вообразила?
— Знаешь что, Энн, придется тебе учиться не давать волю воображению, если ты не можешь отличить того, что происходит на самом деле, от того, чего нет, — сердито ответила Марилла. — Да, я действительно сказала, что, может быть, мы оставим тебя. Но не больше. Вопрос еще не решен, может, мы все же отдадим тебя миссис Блуветт. Ей ты нужна гораздо больше, чем мне.
— Уж лучше я поеду обратно в приют! — почти закричала Энн. — Она похожа на… на шило.
Марилла сдержала улыбку: по ее мнению, детям нельзя было прощать подобные вольности.
— Как тебе не стыдно так говорить о взрослом человеке, которого, к тому же, ты совершенно не знаешь! Иди садись на кушетку и веди себя тихо, как положено воспитанной девочке.
— Я все буду делать, как вы хотите, только оставьте меня у себя, — повторила Энн и покорно вернулась на место.
Когда они возвратились в Грингейбл, Мэтью встретил их на дороге. Марилла издалека увидела, как он бродит перед воротами, и поняла почему. Как она и ожидала, при виде Энн на его лице отразилось облегчение. Но мисс Кутберт ничего не сказала брату, пока они не пошли в хлев доить коров. Там она кратко пересказала ему историю Энн и результат своего разговора с миссис Спенсер.
— Ну уж, этой Блуветт я и собаку бы не отдал, — с непривычным для него пылом высказался Мэтью.
— Мне она тоже не больно-то нравится, — согласилась Марилла, — но нам надо решать: либо мы отдаем Энн миссис Блуветт, либо берем ее к себе в дом. А раз уж ты хочешь ее оставить, придется, видно, мне согласиться. Я вроде бы привыкла к этой мысли. У меня такое чувство, что это мой долг. Мне никогда не приходилось воспитывать ребенка, особенно девочку, и, наверное, у меня это плохо получится. Но я постараюсь. Ладно, Мэтью, я согласна, пусть она живет у нас.
Мэтью просиял.
— Я так и думал, что ты согласишься, Марилла. Она такая забавная.
— Если бы еще от нее была какая-нибудь польза! — отрезала Марилла. — Но я постараюсь научить ее всему, что надо уметь женщине. И уж пожалуйста, Мэтью, не вмешивайся в ее воспитание. Может быть, старая дева не очень-то разбирается в детях, но уж наверняка лучше, чем старый холостяк. Так что воспитывать ее буду я. Вот если уж у меня совсем ничего не получится, тогда берись ты.
— Да что ты, Марилла, конечно, воспитывай ее, как считаешь нужным, — успокоил ее Мэтью. — Только будь с ней подобрее, хотя и баловать чересчур не надо. Мне кажется, что если она тебя полюбит, то будет делать все, что ты ей скажешь.
Марилла хмыкнула, выражая свое презрение к мнению брата относительно тайн женской души, взяла ведро с молоком и вышла из коровника. «Сегодня я ей не скажу, что мы решили, — думала она, процеживая молоко. — Она так разволнуется, что не сможет заснуть. Ну, Марилла Кутберт, попала ты в историю! Тебе и не снилось, что ты когда-нибудь удочеришь девочку-сироту! Удивительное дело. Но самое удивительное это то, что все дело заварил Мэтью. Подумать только — он ведь всю жизнь до смерти боялся девочек. Ну ладно, раз решили — посмотрим, что из этого выйдет».
Глава седьмая МОЛИТВА НА СОН ГРЯДУЩИЙ
Поднявшись вечером с Энн в ее комнату, Марилла заявила недовольным тоном:
— Послушай, Энн, вчера ты разбросала свою одежду по всей комнате. Так нельзя. Я этого не позволю. Одежду надо аккуратно вешать на стул. Я не люблю нерях.
— Но я вчера была в таком отчаянии, что и думать забыла про одежду, — оправдывалась Энн. — Сегодня я все аккуратно повешу. В приюте нас тоже заставляли это делать. Правда, я часто забывала — мне так хотелось поскорее лечь в постель и начать думать о чем-нибудь приятном…
— Нет уж, здесь тебе придется об этом помнить. Ну, вот так-то лучше. А теперь помолись на сон грядущий и ложись в постель.
— Я не умею молиться, — призналась девочка. Марилла поглядела на нее в ужасе.
— Как, Энн? Разве ты не знаешь, что на ночь надо молиться? Это же грех — ложиться спать, не помолившись. Ты, оказывается, плохая девочка.
— Если бы у вас были рыжие волосы, вы увидели бы, что легче быть плохой, чем хорошей, — укоризненно произнесла Энн. — Те, у кого волосы другого цвета, просто не знают, как тяжело жить рыжим. Миссис Томас говорила мне, что Бог нарочно сделал меня рыжей, и я после этого не хотела иметь с ним никакого дела. И потом я всегда к вечеру так уставала, что у меня просто не было сил молиться. Нельзя требовать от людей, которым приходится нянчить двойняшек, чтобы они еще молились. Где им взять на это силы?
Марилла решила незамедлительно начать религиозное воспитание девочки.
— Нет уж, Энн, под моей крышей ты будешь каждый день молиться на сон грядущий.
— Пожалуйста, если вы настаиваете, — весело согласилась Энн. — Для вас я на все готова. Только вы мне для начала скажите, какие слова надо говорить. А когда я лягу в постель, я уж придумаю замечательную молитву и буду произносить ее каждый вечер. Это будет даже интересно.
— Встань на колени. — Марилла почему-то смутилась.
Энн встала на колени рядом со стулом, на котором сидела Марилла, и подняла на нее глаза. Ее лицо было серьезным.
— А зачем становиться на колени? Если бы мне захотелось обратиться к Богу, знаете, что бы я сделала? Я бы пошла в широкое поле или в густой лес, посмотрела бы на небо — бездонное голубое небо, и тогда бы мне захотелось молиться. Ну, я готова. Что говорить?
— Неужели ты не знаешь, Энн? Просто поблагодари Господа Бога за все, чем он тебя наградил, и смиренно попроси у него того, чего тебе хочется.
— Ладно, сейчас. — Энн уткнулась лицом в колени Мариллы. — Господь всеблагой и всемилостивый — так говорят пасторы в церкви, наверное, и мне можно обратиться к Богу этими словами? — вставила Энн, на минуту приподняв голову. — Господь всеблагой и всемилостивый, благодарю тебя за Белый Восторг, Лучезарное озеро, Милашку и Снежную Королеву. Я ужасно Тебе за них благодарна. Пока что других наград я не припомню. А хочется мне так много, что долго перечислять. Так что я назову только два своих главных желания: пожалуйста, сделай так, чтобы меня оставили жить в Грингейбле и чтобы я стала красивой, когда вырасту. С уважением — Энн Ширли. Ну и как? — спросила она, поднимаясь с колен. — Я бы могла и покрасивее все расцветить, если бы у меня было время подумать.
Эта невероятная молитва привела Мариллу в состояние, близкое к шоку, но она не стала бранить девочку, подумав, что та, наверное, так непочтительно разговаривала со Всевышним лишь оттого, что ее никто не наставлял в религии. Поэтому Марилла лишь поправила одеяло и дала себе слово, что завтра же научит Энн настоящей молитве. Когда она была уже в дверях, Энн окликнула ее:
— Ой, я вспомнила, что надо было под конец сказать не «с уважением», а «Аминь!» — как это делают пасторы. Я совсем забыла, но нужна же какая-то концовка, вот я и сказала «с уважением». Как вы думаете, Бог не обидится?
— Думаю, нет, — улыбнулась Марилла. — Спи. Доброй ночи.
— Вот теперь я с чистой совестью могу сказать «доброй ночи», — ответила Энн, свернувшись клубочком под одеялом.
Марилла пришла на кухню, поставила свечу на стол и излила свое возмущение на брата:
— Мэтью Кутберт, мы вовремя удочерили эту девочку — а то бы она выросла нехристем. Мне придется научить ее, как должна вести себя христианка. Можешь себе представить, что она до сего дня ни разу не молилась? Завтра же схожу к пастору и возьму у него молитвенник для детей. И отправлю Энн в воскресную школу, как только сошью ей приличное платье. Да, дел на меня свалилось — невпроворот. Ну что ж, у кого в этом мире нет забот? До сих пор мне жилось слишком легко, но теперь и мое время пришло. Что ж, буду нести свой крест.
Глава восьмая НАЧАЛО ВОСПИТАНИЯ ЭНН
По какой-то лишь ей одной ведомой причине Марилла утром не сказала Энн, что решила взять ее к себе. Она давала девочке одно поручение за другим и зорко наблюдала, как та их выполняет. К обеду она пришла к выводу, что Энн — послушная и понятливая девочка, что она охотно делает любую работу и легко осваивает все новое. Главным ее недостатком была привычка улетать в мечтах куда-то далеко, в заоблачные выси, и возвращаться к действительности, только когда ее окликнут или когда что-нибудь сгорит или прольется.
После обеда, вымыв посуду, Энн вдруг подошла к Марилле с видом человека, готового к самому худшему. Она дрожала всем своим худеньким тельцем, лицо ее пылало, зрачки так расширились, что глаза стали черными. Сжав перед собой руки, она умоляюще произнесла:
— Пожалуйста, мисс Кутберт, скажите, отошлете вы меня назад или нет? Я все утро терпела и не спрашивала, но у меня больше нет сил выносить эту неизвестность. Мне просто нехорошо. Пожалуйста, скажите.
— Я тебе велела прополоскать посудное полотенце в горячей воде, а ты этого до сих пор не сделала, — невозмутимо ответствовала Марилла. — Пойди прополоскай, а потом уж задавай вопросы.
Энн прополоскала полотенце, вернулась к Марилле и умоляюще воззрилась на нее.
— Так вот, — начала Марилла, почувствовав, что больше откладывать нет причин и надо сообщить девочке о ее судьбе, — пожалуй, можно тебе сказать, что мы с Мэтью решили оставить тебя в Грингейбле, если ты, конечно, постараешься хорошо себя вести и будешь нам благодарна за наше доброе дело. Энн, что с тобой?
— Я плачу, — удивленно всхлипнула Энн. — Не знаю почему. Я так рада. Только это слово не выражает моих чувств. Я радовалась Белому Восторгу и вишневому цвету, но это совсем другое. Это не просто радость. Я счастлива. Я постараюсь хорошо себя вести. Наверное, мне это будет нелегко, потому что миссис Томас часто говорила, что я плохая девочка. Но я постараюсь. Только не пойму, почему плачу.
— Ты просто себя взвинтила, — неодобрительно сказала Марилла. — Сядь на стул и постарайся успокоиться. Уж очень ты легко принимаешься то плакать, то смеяться. Да, ты останешься у нас, и мы постараемся сделать для тебя все, что нужно. Тебе надо будет ходить в школу, но до каникул осталось всего две недели и, наверное, не стоит уж начинать. Подождем до сентября.
— А как мне вас называть? — спросила Энн. — Нельзя же всю жизнь звать вас мисс Кутберт. Можно я буду обращаться к вам тетя Марилла?
— Нет, зови меня просто Марилла и на «ты». К «мисс Кутберт» я не привыкла.
— Но как-то неуважительно звать вас по имени.
— Ничего тут нет неуважительного, если будешь говорить со мной с уважением. Все в Эвонли от мала до велика зовут меня Мариллой. Кроме пастора. Он говорит мисс Кутберт — если вдруг вспоминает мое имя.
— Как бы мне хотелось звать вас тетей Мариллой, — с сожалением сказала Энн. — У меня никогда не было тети — и вообще никаких родственников, даже бабушки не было. Если бы я звала вас тетей, я чувствовала бы, что я вам родная. Ну, пожалуйста, разрешите мне.
— Нет, не разрешу. Я тебе никакая не тетя, и я не люблю, когда людей называют неправильно.
— Но можно вообразить, что вы мне тетя.
— Я этого вообразить не смогу, — отрезала Марилла.
— Неужели вы никогда не воображаете того, чего нет на самом деле?
— Никогда.
— О, мисс… Марилла, вы даже не знаете, как много теряете.
— Не вижу, зачем мне воображать то, чего нет на самом деле. Господь Бог поместил нас в определенные обстоятельства не для того, чтобы мы воображали, что этих обстоятельств нет. Да, кстати, Энн, поди в гостиную… У тебя ноги чистые? Да не напусти туда мух! Принеси мне открытку, которая стоит на каминной полке. На ней молитва «Отче наш». Пожалуйста, выучи ее сегодня наизусть. Таких молитв, как вчера, я больше терпеть не стану.
— Да, это была довольно нескладная молитва, — извиняющимся тоном сказала девочка, — но мне ведь никогда раньше не приходилось сочинять молитвы. Нельзя же ожидать, чтобы человек с первого раза придумал хорошую молитву.
— Энн, когда я тебе велю что-то сделать, ты должна сразу это делать, а не стоять столбом и рассуждать. Иди и делай, что тебе велели.
Энн отправилась в гостиную без дальнейших разговоров, но обратно не пришла. Подождав минут десять, Марилла положила на стол вязанье и отправилась вслед за ней с выражением лица, которое не предвещало ничего хорошего. Девочка неподвижно стояла перед картиной, висевшей в простенке между окнами. Она сцепила руки за спиной, подняла вверх лицо и явно унеслась куда-то в страну грез. Зеленоватый свет, проникавший в комнату сквозь ветви деревьев и завесу из дикого винограда, окружал ее застывшую в восторге фигурку почти неземным сиянием.
— Энн, когда я тебя за чем-нибудь посылаю, ты должна тут же принести то, что нужно, а не стоять перед картинами, воображая бог знает что. Пожалуйста, запомни это. Возьми открытку и иди на кухню. Ну вот, садись за стол и учи молитву.
Девочка поставила открытку так, чтобы та опиралась о вазу с цветущими ветками яблонь, которые она принесла из сада для украшения стола. Марилла весьма неодобрительно поглядела на этот букет, но воздержалась от замечаний. Подперев щеку ладошкой, Энн стала внимательно читать текст на открытке.
— Мне это нравится, — наконец заявила она. — Очень красиво. Эту молитву однажды читал попечитель нашего приюта. Только тогда она мне не понравилась. У него был такой надтреснутый голос, и он произносил слова так уныло. Мне показалось, что ему неприятно молиться, но он считает это своим долгом. Эта молитва — не стихи, но она так же волнует меня, как стихи: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое». Звучит как музыка. Как я рада, что вы велели мне это выучить, мисс… Марилла.
— Ну так и учи, а не болтай языком.
Энн наклонила к себе вазу с яблоневыми ветками и поцеловала розовый бутон. Потом несколько мгновений учила молитву. Однако молчала она недолго.
— Марилла, как вы думаете, найду я себе в Эвонли закадычную подругу?
— Какую?
— Закадычную. Близкого друга, родственную душу, которой я могла бы поведать мои самые сокровенные мысли. Я всю жизнь мечтала, чтобы у меня была такая подруга, но мне казалось, что этого никогда не будет. Однако сейчас, когда осуществилась моя самая заветная мечта, может быть, осуществится и эта. Как вы думаете, это возможно?
— Рядом на ферме живет Диана Барри. Это очень славная девочка примерно твоих лет. Скоро она вернется домой — сейчас она гостит у тетки в Кармоди, и, может быть, вы подружитесь. Только тебе надо будет очень хорошо себя вести у них в доме, потому что миссис Барри не позволит Диане дружить с девочкой, которая придется ей не по вкусу.
Энн с интересом глядела на Мариллу сквозь яблоневые ветки.
— А какая Диана из себя? Надеюсь, у нее не рыжие волосы? Это было бы уж чересчур. Пусть только у меня, но если и у закадычной подруги тоже!..
— Диана — очень хорошенькая девочка. У нее черные волосы, черные глаза и розовые щечки. Кроме того, она послушная и умная девочка — а это куда важней, чем быть хорошенькой.
Марилла была убеждена, что, разговаривая с ребенком, надо к каждой фразе привешивать поучение.
Но Энн отмахнулась от поучения и просто обрадовалась тому, что рядом живет девочка, с которой у нее есть надежда подружиться.
— Я очень рада, что она хорошенькая. Если уж самой нельзя быть красивой, то, по крайней мере, у меня будет красивая закадычная подруга… Ой, Марилла, поглядите — из цветка вылез шмель. Как это замечательно — жить в цветке яблони! Представьте себе, как приятно заснуть в такой красивой колыбели, которую чуть колышет ветерок. Если бы я не была человеком, то хотела бы быть пчелой и жить среди цветов.
— Вчера ты хотела быть чайкой, сегодня пчелой. Какая-то ты непостоянная. Я тебе велела выучить молитву, а ты все болтаешь. Но, видно, ты не можешь держать рот закрытым, когда есть кому тебя слушать. Иди к себе в комнату и учи молитву там.
— Да я уже почти все выучила — осталась одна строчка.
— Неважно, делай как тебе говорят. Иди к себе наверх и не спускайся, пока я не позову тебя помочь мне приготовить чай.
Энн, вздохнув, пошла к себе наверх и села на стул у окна.
— Ну вот, молитву я выучила, и последнюю строчку тоже, пока шла по лестнице. А теперь я буду думать, как бы я обставила эту комнату. На полу лежит белый бархатный ковер с розами, а на окнах розовые шелковые шторы. Стены обиты золотисто-серебряной тканью. Мебель красного дерева. Я никогда не видела красного дерева, но это неважно. Зато звучит роскошно. На софе разбросаны потрясающие шелковые подушки розового, голубого, красного и золотистого цветов. Я грациозно полулежу среди этих подушек и вижу свое отражение в огромном зеркале на стене. Я высокая, у меня царственная манера держаться, на мне длинный кружевной пеньюар, на груди — крест из жемчуга и в волосах тоже заколки с жемчугом. Волосы у меня черные как ночь, а кожа — цвета слоновой кости. Меня зовут леди Корделия Фитцджеральд. Нет, не так, почему-то в это я не могу поверить…
