На протяжении следующих трех недель Аня и Присилла продолжали чувствовать себя чужими в чужой земле. Затем неожиданно все встало на свои места — университет, профессора, классы, студенты, учеба, развлечения и быт. Жизнь опять слилась в единый поток, вместо того чтобы состоять из отдельных фрагментов. Из сборища не связанных друг с другом индивидуальностей новички превратились в «первый курс» — единую группу, с групповым духом, групповым кличем, групповыми интересами, групповыми антипатиями и групповыми амбициями. Они одержали победу над второкурсниками в ежегодном конкурсе, приуроченном ко Дню гуманитарных наук, и тем самым добились уважения студентов всех курсов и глубокой уверенности в собственных силах. Три предыдущих года в подобных конкурсах побеждали второкурсники, и то, что в этом году победа досталась первокурсникам, было приписано искусному оперативному руководству со стороны Гилберта Блайта, возглавлявшего кампанию и разработавшего некую новую тактику, которая деморализовала противника и привела к триумфу первого курса. В награду за заслуги он был избран президентом курса — почетное и ответственное положение (по крайней мере, с точки зрения первокурсников) — положение, о котором мечтали многие. Он также получил приглашение присоединиться к «Ягнятам» — редмондское словечко, обозначавшее членов общества «Лямбда тета» , — честь, которой редко удостаивался кто-либо из первокурсников. Перед посвящением в члены требовалось пройти испытание: Гилберт должен был целый день прогуливаться по самым оживленным улицам Кингспорта в старомодной дамской шляпе с огромными полями и в необъятной ширины кухонном переднике из ярчайшего цветастого ситца. Ом прошел через это испытание бодро и весело, с изысканной учтивостью снимая шляпу в знак приветствия, когда на пути ему встречались знакомые дамы и девицы. Чарли Слоан, которого не приглашали вступить в ряды «Ягнят», сказал Ане, что не понимает, как Блайт может разгуливать в таком виде, и что уж он-то, Чарли, никогда до этого не унизился бы.
      — Только представь Чарли Слоана в шляпе с полями и в переднике, — фыркнула Присилла. — Он выглядел бы точь-в-точь как его бабушка. А у Гилберта даже в таком наряде вид был ничуть не менее мужественный, чем в обычной мужской одежде.
      Довольно скоро Аня и Присилла оказались в самой гуще светской жизни Редмонда. То, что это произошло так быстро, было в большей мере заслугой Филиппы Гордон. Филиппа была дочерью богатого и хорошо известного человека и принадлежала к старому аристократическому «синеносому» семейству, что в сочетании с ее красотой и очарованием — очарованием, которое отмечали все, кто встречал ее, — быстро открыло ей двери во все общества, клубы и компании, существовавшие в Редмонде, и всюду, где бывала она, бывали и Аня с Присиллой. Фил обожала их обеих, особенно Аню, и была абсолютно свободна от каких-либо снобистских предрассудков. «Любишь меня — люби моих друзей» — таков, казалось, был ее девиз. Легко и естественно она вводила их во все расширяющийся круг своих знакомых, и для двух деревенских девушек путь в редмондский «свет» оказался легким и приятным, к зависти и удивлению других первокурсниц, которые, не имея поддержки Филиппы, были обречены в течение первого года пребывания в университете влачить существование где-то на периферии происходящего.
      Для Ани и Присиллы, с их более серьезным подходом к жизни, Фил оставалась очаровательным, порой забавным ребенком, каким она предстала перед ними во время их первой встречи. Впрочем, как она сама выражалась, «ума ей было не занимать». Когда и как она умудрялась находить время для учебы, оставалось загадкой, так как ее постоянно приглашали для участия во всякого рода развлечениях, а ее домашние вечера всегда собирали множество гостей. Поклонников у нее было столько, сколько душа желала, ибо девять из каждых десяти первокурсников и значительная часть студентов остальных трех курсов соперничали между собой в стремлении добиться ее благосклонной улыбки. Она простодушно радовалась этому и с восторгом сообщала Ане и Присилле о каждой новой победе, сопровождая свой рассказ комментариями, от которых у несчастного влюбленного, доведись ему их услышать, несомненно, запылали бы уши.
      — Но, кажется, пока у Алека и Алонзо нет сколько-нибудь серьезных соперников, — заметила Аня, поддразнивая ее.
      — Ни одного, — согласилась Фил. — Я каждую неделю пишу им обоим и рассказываю все о моих здешних поклонниках. Я уверена, что это их забавляет. Но того, кто нравится мне больше всех, я, конечно, завоевать не смогу. Гилберт Блайт не обращает на меня никакого внимания — только смотрит иногда так, будто я хорошенький котеночек, которого ему хочется погладить. И причина мне отлично известна. Я завидую вам, королева Анна… У меня есть все основания злиться на тебя, а я вместо этого люблю тебя безумно и прямо-таки несчастна, если хоть один день тебя не вижу. Ты так не похожа на всех тех девушек, которых я знала до сих пор. Когда ты смотришь на меня этим своим особенным взглядом, я чувствую, какое я ничтожное легкомысленное создание, и у меня появляется горячее желание стать лучше, умнее, сильнее. И тогда я преисполняюсь благими намерениями; но первый же симпатичный мужчина, встретившийся мне, выбивает их все из моей головы… Университетская жизнь просто великолепна, правда? Теперь мне смешно думать, какое отвращение к ней я испытывала в первый день. Но если бы не тогдашние мои чувства, я, возможно, так и не познакомилась бы с вами. Аня, пожалуйста, скажи мне еще раз, что ты маленькую чуточку любишь меня. Я страстно хочу это услышать.
      — Я люблю тебя большую чуточку…и думаю, что ты милый, прелестный, очаровательный, бархатный и без коготков маленький… котеночек, — засмеялась Аня. — Но ума не приложу, где ты находишь время, чтобы учить уроки.
      Однако Фил, должно быть, все-таки находила время, так как успешно справлялась со всеми предметами. Даже старому ворчливому профессору математики, который терпеть не мог студенток и резко возражал против приема девиц в Редмонд, никогда не удавалось поставить ее в тупик своими вопросами. Она была первой среди студенток по всем предметам, кроме английского языка и литературы, где Аня Ширли оставила ее далеко позади. Самой же Ане учеба в течение первого университетского года казалась очень легкой, главным образом благодаря самостоятельным занятиям, которым они с Гилбертом посвятили столько времени в предыдущие два года в Авонлее. Это позволяло уделить больше внимания светской жизни, которой Аня смогла насладиться вполне. Но никогда, ни на мгновение она не забывала об Авонлее и своих авонлейских друзьях. И каждую неделю самым счастливым для нее был день, когда приходили письма из дома.
      Пока не пришли первые письма, Аня не могла и представить, что когда-нибудь полюбит Кингспорт и почувствует себя в нем как дома. Пока они не пришли, казалось, что Авонлея лежит за тысячи миль от университета, но письма сделали ее близкой и связали старую жизнь с новой так тесно, что Аня перестала считать свое существование разделенным на два безнадежно изолированных друг от друга периода. В первой почте было шесть писем: от Джейн Эндрюс, Руби Джиллис, Дианы Барри, Мариллы, миссис Линд и Дэви. Письмо Джейн было написано каллиграфическим почерком — над каждой буквой "i" была аккуратно поставлена точка, каждая буква "t" была тщательно перечеркнута — и не содержало ни одной интересной фразы. Джейн ни разу не упомянула о школе, о которой Ане так хотелось услышать, и не ответила ни на один из вопросов, которые Аня задала ей в своем письме. Зато она сообщала, сколько ярдов кружев недавно связала крючком, какая погода была в Авонлее, какого фасона платье она собирается шить и какие именно ощущения вызывает у нее головная боль. Руби Джиллис в своем пространном послании оплакивала Анино отсутствие, уверяла, что ей, Руби, во всем не хватает Ани, спрашивала, какие в Редмонде парни, а затем переходила к отчету о собственных душераздирающих переживаниях, связанных с ее многочисленными обожателями. Это было глупое, безобидное письмо, и Аня, вероятно, просто посмеялась бы над ним, если бы не постскриптум. В нем Руби писала: «Гилберту, судя по его письмам, Редмонд нравится. Чарли же, похоже, он не слишком пришелся по душе».
      Значит, Гилберт переписывается с Руби! Очень хорошо. Разумеется, он имеет на это полное право. Только!.. Аня не знала, что Руби первая написала Гилберту, а он ответил на это письмо просто из вежливости.
      Аня с презрительным видом отбросила письмо Руби в сторону. Но избавиться от неприятного чувства, вызванного этим постскриптумом письма Руби, удалось, лишь прочитав от начала до конца веселое, богатое новостями, замечательное письмо Дианы. В нем, пожалуй, слишком много говорилось о Фреде, но вместе с тем содержалось и немало интересных известий, и, читая его, Аня чувствовала себя так, словно снова была в Авонлее. Письмо Мариллы оказалось довольно сухим и бесцветным посланием, исполненным суровой и добродетельной сдержанности, — ни слухов о соседях, ни выражения чувств. Но так или иначе, а от него на Аню повеяло духом простой, здоровой жизни в Зеленых Мезонинах, со всей прелестью умиротворения, покоя и любви, которая всегда ждала ее там. Письмо миссис Линд содержало множество новостей церковной жизни. Не обремененная ныне хозяйственными заботами, миссис Линд могла посвящать делам церкви больше времени, чем прежде, и вкладывала в эту деятельность всю душу. В данное время она выходила из себя по поводу никуда не годных «временных заместителей» священника — претендентов на недавно ставшую вакантной авонлейскую кафедру.
 
      "Похоже, что в наши дни в священники идут одни дураки, — с горечью писала она. — Каких кандидатов нам присылают и какую ахинею они несут! Половина того, что они говорят, просто неверно, и, что еще хуже, все это никак нельзя назвать убедительной теологией. Но этот священник, который у нас сейчас, хуже всех: берет библейский текст, а потом пускается в рассуждения о чем-нибудь другом. И к тому же он, видите ли, не верит в то, что ни один язычник никогда не получит спасения души. Надо же до такого додуматься! Коли так, то все деньги, что мы пожертвовали на христианские миссии в других странах, выброшены на ветер — вот что я вам скажу! В прошлое воскресенье он объявил, что в следующий раз будет проповедовать о плавающем топорище . Уж лучше бы он ограничился Библией и оставил в покое сенсационные темы. Если пастор уже не может найти в Священном Писании подходящей темы для проповеди, дело скверно, скажу я вам. Какую церковь ты посещаешь, Аня? Надеюсь, ты делаешь это регулярно. Вдали от дома люди зачастую начинают легкомысленно относиться к посещению церкви, и я полагаю, что студенты университета большие грешники в этом отношении. Мне говорили, что многие из них даже учат уроки в воскресенье. Надеюсь, ты, Аня, никогда не опустишься до такого. Вспомни, как тебя воспитывали. И будь очень осторожна, завязывая новые знакомства. Кто знает, что за народ там, в этих университетах. Снаружи-то они, может быть, как гробы повапленные , а внутри — волки алчущие. Лучше бы тебе и не разговаривать ни с одним молодым человеком, если он не с нашего острова.
      Я забыла рассказать тебе, что произошло, когда священник заходил к нам в гости. Смешнее ничего в жизни не видела. Я и Марилле сказала: «Вот бы Аня посмеялась, если бы была здесь!» Даже Марилла смеялась. Понимаешь, он маленький, толстый, и ноги колесом. Ну так вот, а этот старый боров мистера Харрисона — большой, высокий — бродил неподалеку в тот день да и зашел во двор. забрался в задние сени, а мы и не заметили. Когда священник появился в дверях, боров заметался — хотел выбраться из сеней, но выскочить было невозможно иначе как между священниковых кривых ног. Так боров и поступил, а так какой большой, а священник маленький, боров сбил священника с ног и утащил на спине. Шляпа полетела в одну сторону, тросточка в другую — и все это в ту самую минуту, когда мы с Мариллой появились в дверях кухни. В жизни не забуду, что это был за вид. А бедный боров перепугался до смерти. Теперь всякий раз, когда я буду читать то место в Евангелии, где говорится о стаде безумных свиней, бросившихся с кручи в море , мне будет вспоминаться, как боров мистера Харрисона несется с холма со священником на спине. Боров, верно, решил, что дьявол вскочил ему на спину, вместо того чтобы войти внутрь. Хорошо еще, что близнецов не было во дворе. Священник в таком унизительном и неприятном положении — неподходящее зрелище для детей. А когда боров подлетел к ручью, священник соскочил с него и упал, а боров бросился, как бешеный, через ручей и скрылся в лесу. Мы с Мариллой подбежали. помогли священнику подняться и отчистить сюртук. Он не ушибся, но был в ярости. Он, кажется, решил, что виноваты в случившемся мы с Мариллой, хотя мы и объясняли ему, что боров не наш и что он досаждал нам все это лето. И потом, зачем священнику подходить к задней двери? Мистер Аллан никогда так не поступал. Не скоро удастся нам найти такого священника, как мистер Аллан. Но нет худа без добра. С тех пор мы не видали ни рыла, ни копыта этого борова, и я уверена, что никогда не увидим.
      В Авонлее все довольно спокойно. Я совсем не нахожу Зеленые Мезонины таким глухим и уединенным местом, каким ожидала найти. Думаю, что этой зимой начну вязать еще одно хлопчатое одеяло. У миссис Слоан есть красивый новый узор из листьев яблони.
      Когда хочется развлечься, я читаю в бостонской газете, которую присылает мне племянница, колонку судебной хроники — о судах над убийцами. Прежде я никогда такого не читала, но, оказывается, бывают по-настоящему интересные случаи. Эти Штаты, должно быть, ужасное место. Надеюсь, ты, Аня, никогда туда не поедешь. Но как теперь девушки разъезжают по всему свету — это просто что-то страшное! Я всегда вспоминаю сатану из Книги Иова, как он все ходил туда и сюда, вверх и вниз . Не верю, чтобы так было задумано Богом для людей, вот что я вам скажу.
      Дэви ведет себя неплохо, с тех пор как ты уехала. Только один раз расшалился, и Марилла наказала его — заставила весь день ходить в Дорином передничке. Так он потом взял и изрезал все Дорины переднички на куски! Я отшлепала его за это, и тогда он пошел и загонял до смерти моего петуха.
      В мой дом въехали Макферсоны. Она хорошая хозяйка и очень любит порядок. Взяла и выдрала с корнем все мои июньские лилии, так как, по ее словам, они придают саду неопрятный вид. Эти лилии посадил Томас, когда мы поженились. Ее муж, кажется, неплохой человек, но она так привыкла быть старой девой, что никак не может отвыкнуть, вот что я вам скажу.
      Не изнуряй себя учебой и непременно начни носить теплое белье, как только настанут холода. Марилла очень о тебе беспокоится, но я ей говорю, что здравого смысла у тебя теперь гораздо больше, чем можно было предположить раньше, и что все у тебя будет в порядке".
 
      Письмо Дэви начиналось с жалоб.
 
      "Дорогая аня, пожалуйста напиши марилле чтобы она не привязывала меня к пирилам на мосту когда я иду ловить рыбу мальчишки смеются надо мной когда она это делает. Здесь ужасно грусно без тебя но здорово весело в школе. Джейн эндрюс сердитей тебя. Вчера вечером я напугал миссис линд фонарем из тыквы . Она жутко рассердилась и ищо рассердилась что я гонял ее петуха по двору пока он не свалился замиртво. Я не хотел его уморить. Отчего он умир, аня, я хочу знать. Миссис линд выбросила его в свиной загон а магла прадать ево мистеру блэру. мистер блэр дает педесят центов за хорошего мертвово петуха. Я слыхал как миссис линд просила свещеника помолится за нее. Что она такого плохово сделала, аня я хочу знать. У меня, аня, есть воздушный змей с атличным хвостом. Милти бултер вчера расказал мне замичательную историю, это чистая правда, старый Джо моузи и Леон играли на прошлой неделе в лесу в карты. Карты лежали на пне и большущий черный человек больше дерева прибежал и схватил карты и пень и исчес с таким звуком как гром. Об заклад бьюсь здорово они струсили. Милти говорит что черный человек это был старый гарри . это правда, аня, я хочу знать. Мистер кимбел из спенсерваля очень болен и ему придется ехать в гостипаль падажди пажалуйста минуточку я сбегаю спрашу мариллу как это пишится. Марилла говорит, что ему надо в самашетший дом и никуда больше. Он думает что у него внутри змея а как это когда внутри змея, аня, я хочу знать. миссис белл тоже балеет. миссис линд говорит что все дело в том что она слишком много думает о своих внутренностях".
 
      — Интересно, — сказала Аня, складывая полученные письма, — что миссис Линд сказала бы о Филиппе.

      — Что вы собираетесь сегодня делать, девочки? — спросила Филиппа, неожиданно появившись в Аниной комнате в субботу после обеда
      — Идем на прогулку в парк, — ответила Аня. — Мне, конечно, следовало бы остаться дома и дошить блузку. Но я не могу шить в такой день, как этот. Что-то носится в воздухе, проникает в кровь и рождает в душе радость. Мои пальцы будут вздрагивать, и шов получится кривой. Так что — вперед, в парк, к соснам!
      — Твое «мы» включает еще кого-то кроме тебя и Присиллы?
      — Да, оно включает Гилберта и Чарли, и мы будем очень рады, если оно будет включать также и тебя.
      — Но, — возразила Филиппа страдальчески, — в таком случае я должна буду отправиться на прогулку без кавалера, а это нечто непривычное для Филиппы Гордон.
      — Ничего, непривычное расширяет наш кругозор. И впредь ты будешь всегда сочувствовать бедняжкам, которым случается остаться без пары. Но где же все жертвы твоих чар?
      — О, я так от всех них устала и просто не желаю, чтобы они беспокоили меня сегодня. Кроме того, я чуточку хандрю — чуть-чуть, ничего серьезного. На прошлой неделе я писала Алеку и Алонзо. Я уже вложила оба письма в конверты и надписала адреса, но не запечатала. А в тот вечер произошел очень смешной случай. То есть Алек нашел бы, что это смешно, но Алонзо, вероятно, нет. Я спешила отправить письма, так что схватила письмо Алеку — так я думала, — вынула его из конверта и сделала приписку. А потом отправила оба письма. Сегодня утром я получила ответ Алонзо. Ох, девочки, оказывается, я сделала приписку к письму, адресованному ему, и он был в ярости. Конечно, он это переживет — да мне наплевать, если и не переживет, — но вся история испортила мне настроение на целый день. Вот я и решила зайти к вам, дорогие мои, чтобы развеселиться. Когда начнется футбольный сезон, у меня не будет ни одной свободной субботы. Я обожаю футбол. У меня есть великолепная шапочка и полосатый свитер цветов Редмонда, и я буду надевать их, отправляясь на стадион болеть за нашу команду. Хотя издали я, конечно, буду выглядеть как ходячая вывеска цирюльника. А ты знаешь, Аня, что этот твой Гилберт избран капитаном футбольной команды первокурсников?
      — Да, он говорил нам об этом вчера вечером, — сказала Присилла, видя, что возмущенная Аня не намерена отвечать. — Гилберт и Чарли заходили вчера к нам в гости. Мы знали, что они придут, и постарались расположить все подушки мисс Ады вне пределов видимости и досягаемости. Одну, с искусной рельефной вышивкой, я спрятала в угол, за стул, на котором она обычно лежит. Я считала, что там она будет в безопасности. Так что ты думаешь! Чарли Слоан подошел к этому стулу, заметил подушку, торжественно выудил ее из-за стула и просидел на ней весь вечер! На что теперь похожа несчастная подушка! Бедная мисс Ада спросила меня сегодня, как всегда улыбаясь, но с каким укором, почему я позволила гостям сидеть на ней. Я ответила, что вовсе не позволяла, — это было сочетание рока с неисправимой «слоанностью», а я оказалась не в силах противостоять такой комбинации.
      — Подушки мисс Ады действуют мне на нервы, — заметила Аня. — На прошлой неделе она закончила еще две, набитые до отказа и вышитые так, что свободного места на них не осталось. И так как класть их уже негде, она просто прислонила их к стене на лестничной площадке. Они постоянно падают, и, когда мы поднимаемся или спускаемся по лестнице в темноте, всякий раз чуть не спотыкаемся о них. В прошлое воскресенье в церкви, когда доктор Дэвис молился за всех, подвергающихся опасностям на море, я мысленно добавила: «И за всех, живущих в домах, где любовь к подушкам из разумной превращается в чрезмерную!» Ну вот! Мы готовы, и я вижу, мальчики идут к нам через кладбище. Ты согласна связать свою судьбу с нашей, Фил?
      — Я пойду, но только буду шагать рядом с Присиллой и Чарли. Это будет выносимая степень состояния третьей лишней. Этот твой Гилберт, Аня, просто прелесть, но почему он все время ходит с Пучеглазым?
      Аня взглянула на нее холодно. Она никогда не испытывала особого расположения к Чарли Слоану, но он был из Авонлеи, и никто чужой не имел права смеяться над ним.
      — Чарли и Гилберт всегда были друзьями, — отозвалась она с чопорным видом. — Чарли — славный мальчик. И не его вина, что у него такие глаза.