Шарль Луи Монтескье
      Избранные произведения
      О ДУХЕ ЗАКОНОВ
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      Если бы среди бесконечного разнообразия предметов, о которых говорится в этой книге, и оказалось что-нибудь такое, что против моего ожидания может кого-либо обидеть, то не найдется в ней по крайней мере ничего, сказанного со злым умыслом. Мой ум не имеет от природы склонности к порицанию. Платон27 благодарил небо за то, что родился во времена Сократа28, я же благословляю небо за то, что оно судило мне родиться при правительстве, под властью которого я живу, и повелело мне повиноваться тем, к которым внушило любовь. Я прошу одной милости, хотя и. боюсь, что мне в ней откажут: не судить по минутному чтению о двадцатилетнем труде; одобрять или осуждать всю мою книгу целиком, а не отдельные ее фразы. Когда хотят узнать цели и намерения автора, то где же всего ближе искать их как не в целях и намерениях его произведения. Я начал с изучения людей и нашел, что все бесконечное разнообразие их законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии. Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы сами собою подчиняются им, что история каждого народа вытекает из них как следствие и всякий частный закон связан с другим законом или зависит от другого, более общего закона. Обратившись к древности, я постарался усвоить дух ее, чтобы случаи, существенно различные, не принимать за сходные и не просмотреть различий между теми, которые кажутся сходными. Принципы свои я вывел не из своих предрассудков, а из самой природы вещей.
      Немало истин окажутся здесь очевидными лишь после того, как обнаружится цепь, связующая их с другими истинами. Чем больше будут размышлять над подробностями, тем более будут убеждаться в верности общих начал. Самые эти подробности приведены мною не все, ибо кто может сказать все и не показаться при этом смертельно скучным? Здесь не найдут тех крайностей, которые как будто составляют характерную особенность современных сочинений. При известной широте взгляда все крайности исчезают; проявляются же они обыкновенно лишь вследствие того, что ум писателя, сосредоточившись всецело на одной стороне предмета, оставляет без внимания все прочие. Я пишу не с целью порицать установления какой бы то ни было страны. Каждый народ найдет в моей книге объяснение существующих у него порядков, и она, естественно, приведет к заключению, что предлагать в них какие-нибудь изменения этих порядков имеют право только те лица, которые получили от рождения счастливый дар проникать одним взглядом гения всю организацию государства. Нельзя относиться безразлично к делу просвещения народа. Предрассудки, присущие органам управления, были первоначально предрассудками народа. Во времена невежества люди не ведают сомнений, даже когда творят величайшее зло, а з эпоху просвещения они трепещут даже при совершении величайшего блага. Они чувствуют старое зло, видят средства к его исправлению, но вместе с тем видят и новое зло, проистекающее от этого исправления. Они сохраняют дурное из боязни худшего и довольствуются существующим благом, если сомневаются в возможности лучшего; они рассматривают части только для того, чтобы познать целое, и исследуют все причины, чтобы уразуметь все последствия, Если бы я мог сделать так, чтобы люди получили новье основания полюбить свои обязанности, своего государя, свое отечество и свои законы, чтобы они почувствовали себя более счастливыми во всякой стране, при всяком правительстве и на всяком занимаемом ими посту, - я счел бы себя счастливейшим из смертных. Если бы я мог сделать так, чтобы у тех, которые повелевают, увеличился запас сведений относительно того, что они должны предписывать, а те, которые повинуются, нашли новое удовольствие в повиновении, - я счел бы себя счастливейшим из смертных. Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы мог излечить людей от свойственных им предрассудков. Предрассудками я называю не то, что мешает нам познавать те или иные вещи, а то, что мешает нам познать самих себя. О духе законов Стремясь просветить людей, мы всего более можем прилагать к делу ту общую добродетель, в которой заключается любовь к человечеству. Человек - это существо столь гибкое и в общественном быту своем столь восприимчивое к мнениям и впечатлениям других людей - одинаково способен и понять свою собственную природу, когда ему показывают ее, и утратить даже всякое представление о ней, когда ее скрывают от него. Я много раз начинал и оставлял этот труд, тысячу раз бросал я на ветер уже исписанные мною листы и каждый день чувствовал, что мои руки опускаются от бессилия. Исследуя свой предмет без всякого предварительного плана, я не знал ни правил, ни исключений и если находил истину, то для того только, чтобы тут же утратить ее; но когда я открыл мои общие начала, то все, чего я искал, предстало предо мною, и на протяжении двадцати лет я видел, как труд мой возник, рос, развивался и завершился. ЕСЛИ этому труду суждено иметь успех, я буду в значительной степени обязан этим величию моего предмета. Не думаю, однако, чтобы тут не было никакой заслуги и с моей стороны. Когда я прочел все, что было написано прежде меня столь многими великими людьми во Франции, в Англии и Германии, я был поражен восхищением, но не пал духом. "И я тоже художник!", - воскликнул я вместе с Корреджио.
      ЗАЯВЛЕНИЕ АВТОРА
      Для понимания первых четырех книг этого труда следует заметить, что 1) под словом республиканская добродетель я разумею любовь к отечеству, т. е. любовь к равенству. Это не христианская или нравственная, а политическая добродетель; она представляет ту главную пружину, которая приводит в движение республиканское правительство подобно тому, как честь является движущей пружиной монархии. На этом основании я и назвал любовь к отечеству и к равенству политической добродетелью: новые идеи, к которым я пришел, обязывали меня приискать для них и новые названия или употреблять старые слова в новом смысле. Лица, не понявшие этого, приписали мне много таких нелепых мнений, которые показались бы возмутительными во всех странах мира, так как во всех странах мира дорожат нравственностью. 2) Следует обратить внимание на то, что между утверждением, что известное свойство, душевное расположение или добродетель не являются главными двигателями такого-то правительства, и утверждением, что они в этом правительстве совсем отсутствуют, есть большое различие. Если я скажу, что такое-то колесо или шестерня не относятся к орудиям, приводящим в движение механизм часов, то можно ли из этого заключить, что их совсем не имеется в этих часах? Столько же оснований для заключения, что христианские и нравственные добродетели и даже сама политическая добродетель отсутствуют в монархии. Одним словом: честь существует и в республике, хотя движущее начало республики - политическая добродетель, а политическая добродетель существует и в монархии, несмотря на то, что движущее начало монархии честь. Говоря в V главе третьей книги моего сочинения о добродетельном человеке, я имел в виду не человека, обладающего христианскими или нравственными добродетелями, а человека, стремящегося к политическому благу, т. е. обладающего тою политическою добродетелью, о которой была речь. Это человек, который любит законы своей страны и любовью к ним руководствуется в своей деятельности. Все это я уточнил в настоящем издании путем еще более четкого определения своих идей; в большинстве случаев, где было употреблено мною слово добродетель, я заменил его выражением политическая добродетель.
      КНИГА ПЕРВАЯ
      О законах вообще
      ГЛАВА I
      О законах в их отношениях к различным существам
      Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей; в этом смысле все, что существует, имеет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека. Те, которые говорят, что все видимые нами в мире язления произведены слепою судьбою, утверждают великую нелепость, так как что может быть нелепее слепой судьбы, создавшей разумные существа? Итак, есть первоначальный разум; законы же - это отношения, существующие между ним и различными существами, и взаимные отношения этих различных существ. Бог относится к миру как создатель и охранитель; он творит по тем же законам, по которым охраняет; он действует по этим законам, потому что знает их; он знает их, потому что создал их, и он создал их, потому что они соответствуют его мудрости и могуществу. Непрерывное существование мира, образованного движением материи и лишенного разума, приводит к заключению, что все его движения совершаются по неизменным законам, и какой бы иной мир мы себе ни вообразили вместо существующего, он все равно должен был бы или подчиняться неизменным правилам, или разрушиться. Таким образом, дело творения, кажущееся актом произвола, предполагает ряд правил, столь же неизбежных, как рок атеистов- Было бы нелепо думать, что творец мог бы управлять миром и помимо этих правил, так как без них не было бы и самого мира. Эти правила - неизменно установленные отношения. Так, все движения и взаимодействия двух движущихся тел воспринимаются, возрастают, замедляются и прекращаются согласно ПЛ Монтескье отношениям между массами и скоростями этих тел; в каждом различии есть единообразие, и в каждом изменении - постоянство. Единичные разумные существа могут сами для себя создавать законы, но у них есть также и такие законы, которые не ими созданы. Прежде чем стать действительными, разумные существа были возможны, следовательно, возможны были отношения между ними, возможны поэтому и законы. Законам, созданным людьми, должна была предшествовать возможность справедливых отношений. Говорить, что вне того, что предписано или запрещено положительным законом, нет ничего ни справедливого, ни несправедливого, значит утверждать, что до того, как был начерчен круг, его радиусы не были равны между собою. Итак, надо признать, что отношения справедливости предшествуют установившему их положительному закону. Так, например, если существует общество людей, то справедливо, чтобы люди подчинялись законам этого общества; если разумные существа облагодетельствованы другим существом, они должны питать к нему благодарность; если разумное существо сотворено другим разумным существом, то оно должно оставаться в той же зависимости, в какой оно находилось с первого момента своего существования; если разумное существо причинило зло другому разумному существу, то оно заслуживает, чтобы ему воздали таким же злом, и т. д. Но мир разумных существ далеко еще не управляется с таким совершенством, как мир физический, так как, хотя у него и есть законы, по своей природе неизменные, он не следует им с тем постоянством, с которым физический мир следует своим законам. Причина этого в том, что отдельные разумные существа по своей природе ограниченны и потому способны заблуждаться и что, с другой стороны, им свойственно по самой их природе действовать по собственным побуждениям. Поэтому они не соблюдают неизменно своих первоначальных законов, и даже тем законам, которые они создают сами для себя, они подчиняются не всегда, Неизвестно, находятся ли животные под управлением общих или каких-нибудь особенных законов движения. Как бы то ни было, они не связаны с богом более близкими отношениями, чем остальной материальный мир; способность же чувствовать служит им лишь для их отношений друг к другу, к другим существам и к самим себе. В свойственном им влечении к наслаждению каждое из них находит средство для охраны своего отдельного бытия, и это же влечение служит им для сохранения рода. Они имеют естественные законы, потому что соединены способностью чувствовать и не имеют законов положительных, потому что не соединены способностью познавать. Но они не следуют неизменно и своим естественным законам; растения, у которых мы не замечаем ни чувства, ни сознания, лучше их следуют последним. Животные лишены тех высоких преимуществ, которыми мы обладаем, но зато у них есть такие, которых нет у нас. У них нет наших надежд, но нет и наших страхов; они, подобно нам, умирают, но не сознают этого; большая часть их даже охраняет себя лучше, чем мы себя, и не так злоупотребляет своими страстями, как мы. Как существо физическое, человек, подобно всем другим телам, управляется неизменными законами; как существо, одаренное умом, он беспрестанно нарушает законы, установленные богом, и изменяет те, которые сам установил. Он должен руководить собою, и, однако, он существо ограниченное; как всякое смертное разумное существо, он становится жертвою неведения и заблуждения и нередко утрачивает и те слабые познания, которые ему уже удалось приобрести, а как существо чувствующее, он находится во власти тысячи страстей. Такое существо способно ежеминутно забывать своего создателя - и бог напоминает ему о себе в заветах религии; такое существо способно ежеминутно забывать самого себя - и философы направляют его законами морали; созданный для жизни в обществе, он способен забывать своих ближних - и законодатели призывают его к исполнению своих обязанностей посредством политических и гражданских законов.
      ГЛАВА II
      О законах природы
      Всем этим законам предшествуют законы природы, названные так потому, что они вытекают единственно из устройства нашего существа. Чтобы основательно познакомиться с ними, надо рассмотреть человека во время, предшествовавшее образованию общества. Законы, по которым он жил в том состоянии, и будут законами природы. Тот закон, который, запечатлев в нас идею творца, влечет нас к нему, в ряду естественных законов занимает первое место по своей важности, но не по порядку законов во времени. Человек в природном состоянии обладает не столько познаниями, сколько способностью познания. Ясно, что первые идеи его не будут носить умозрительного характера: прежде чем размышлять о начале своего бытия, он думает о его охранении. Такой человек вначале чувствует лишь свою слабость. Он будет крайне боязлив; если бы для подтверждения этого потребовались примеры, то они уже найдены в лесах, обитаемых дикарями: все заставляет их трепетать, все обращает в бегство. В таком состоянии каждый чувствует себя низшим по отношению к другим людям и лишь с трудом доходит до чувства равенства с ними. Стремление нападать друг на друга чуждо таким людям; следовательно, мир является первым естественным законом человека. Гоббс29 неправ, когда приписывает первобытным людям желание властвовать друг над другом. Идея власти и господства настолько сложна и зависит от такого множества других идей, что она не может быть первой во времени идеей человека. Если война не есть естественное состояние людей, то почему же, спрашивает Гоббс, люди всегда ходят вооруженными и запирают на ключ свои жилища? Однако не следует приписывать людям, жившим до образования общества, такие стремления, которые могут возникнуть у них только после образования общества, вместе с которым у них появляются поводы для нападения и защиты. С чувством своей слабости человек соединяет ощущение своих нужд. Поэтому второй естественный закон человека - стремление добывать себе пищу. Я сказал, что страх побуждает людей бежать друг от друга; но как только они увидят, что страх их является взаимным, у них появится желание подойти друг к другу. Кроме того, их влечет к сближению и чувство удовольствия, испытываемое каждым животным при встрече с животным той же породы, причем то очарование, которое связано с различием двух полов, еще более увеличит это удовольствие. Таким образом, просьба, обращенная одним человеком к другому, составляет третий естественный закон человека. Первоначально человек обладает способностью чувство вать; в дальнейшем он доходит до приобретения познаний. Таким образом, людей связывает вторая нить, которой нет у животных; отсюда возникает новый повод к сближению. Желание жить в обществе - четвертый естественный закон человека.
      ГЛАВА III
      О положительных законах
      Как только люди соединяются в обществе, они утрачивают сознание своей слабости, существовавшее между ними равенство исчезает и начинается война, Каждое отдельное общество начинает сознавать свою силу - отсюда состояние войны между народами. Отдельные лица в каждом обществе начинают ощущать свою силу и пытаются обратить в свою пользу главные выгоды этого общества - отсюда война между отдельными лицами, Появление этих двух видов войны побуждает установить законы между людьми. Как жители планеты, размеры которой делают необходимым существование на ней многих различных народов, люди имеют законы, определяющие отношения между этими народами: это международное право. Как существа, живущие в обществе, существование которого нуждается в охране, они имеют законы, определяющие отношения между правителями и управляемыми: это право политическое. Есть у них еще законы, коими определяются отношения всех граждан между собою: это право гражданское. Международное право, естественно, основывается на том принципе, согласно которому различные народы должны во время мира делать друг другу как можно более добра, а во время войны причинять насколько возможно менее зла, не нарушая при этом своих истинных интересов. Цель войны - победа; цель победы - завоевание; цель завоевания сохранение. Из этого и предшествующего принципов должны проистекать все законы, образующие международное право. Международное право имеется у всех народов, оно есть даже у ирокезов, поедающих своих пленников: они отправляют и принимают послов, у них существуют определенные правила ведения войны и поведения в период мира; плохо только, что это международное право основано не на истинных принципах. Кроме международного права, относящегося ко всем обществам, есть еще политическое право для каждого из них в отдельности. Общество не может существовать без правительства. "Соединение всех отдельных сил, - как прекрасно говорит Гравина, - образует то, что называется политическим состоянием (государством)". Эта соединенная сила может быть отдана в руки или одному лицу или нескольким лицам. Основываясь на том, что отеческая власть установлена самой природой, некоторые полагают, что правление одного - самое естественное из всех. Но пример отеческой власти ничего не доказывает, ибо если власть отца и представляет некоторое соответствие с правлением одного, то власть братьев по смерти отца или по смерти братьев власть двоюродных братьев соответствует правлению нескольких лиц. Политическая власть необходимо предполагает союз нескольких семейств. Вернее будет сказать, что правительство наиболее сообразно с природой в том случае, если его особенные свойства больше всего соответствуют характеру народа, для которого оно установлено. Силы отдельных людей не могут объединиться, пока не пришли к единству их воли; это последнее единство и есть то, что, опять-таки по прекрасному выражению Гравина, называется гражданским состоянием. Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли; а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума. Эти законы должны находиться в таком тесном соответствии со свойствами народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными и для другого народа. Необходимо, чтобы законы соответствовали природе и принципам установленного или установляемого правительства, имеют ли они целью устройство его, - что составляет задачу политических законов, - или только поддержание его существования, - что составляет задачу гражданских законов. Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату холодному, жаркому или умеренному, - качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов - земледельцев, охотников или пастухов, - степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются. Их нужно рассмотреть со всех этих точек зрения. Это именно я и предполагаю сделать в настоящей книге. В ней будут исследованы все эти отношения; совокупность их образует то, что называется Духом законов. В этом исследовании я не отделяю политических законов от гражданских, так как, занимаясь исследованием не законов, а Духа законов, который заключается в различных отношениях законов к различным предметам, я должен был сообразоваться не столько с естественным порядком законов, сколько с естественным порядком этих отношений и предметов. Я начну с рассмотрения тех отношений, в которых законы состоят к природе и принципу каждого правительства, уделяя особое внимание изучению этого принципа, ввиду того что он оказывает решающее влияние на законы. И если мне удастся установить этот принцип, я покажу, что законы вытекают из него, как из своего источника. Затем я перейду к рассмотрению других, по-видимому, более частных отношений.
      КНИГА ВТОРАЯ
      О законах, вытекающих непосредственно из природы правительства
      ГЛАВА I
      О природе трех различных образов правления
      Есть три образа правления: республиканский, монархический и деспотический. Чтобы обнаружить их природу, достаточно и тех представлений, которые имеют о них даже наименее осведомленные люди. Я предполагаю три определения или, вернее, три факта: "республиканское правление - это то, при котором верховная власть находится в руках или всего народа или части его; монархическое, - при котором управляет один человек, но посредством установленных неизменных законов; между тем как в деспотическом все вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица". Вот что я называю природой правления. Предстоит рассмотреть, каковы законы, непосредственно вытекающие из этой природы и, стало быть, имеющие значение основных краеугольных законов.
      ГЛАВА II
      О республиканском правлении и законах, относящихся к демократии
      Если в республике верховная власть принадлежит всему народу, то это демократия. Если верховная власть находится в руках части народа, то такое правление называется аристократией. В демократии народ в некоторых отношениях является государем, а в некоторых отношениях - подданным. Государем он является только в силу голосований, коими он изъявляет свою волю. Воля государя есть сам государь. Поэтому законы, определяющие право голосования, являются основными для этого вида правления. В самом деле, для республики столь же важно определить, как, кем, пред кем и о чем будут производиться голосования, как для монархии - знать, кто государь и как он должен управлять. Либаний говорит, что в Афинах иностранец, вмешавшийся в народное собрание, подлежал смертной казни; он был виновен в узурпации прав верховной власти. Существенно важно определить число граждан, из коих состоит народное собрание, ибо без этого во многих случаях было бы неизвестно, высказался ли весь народ в целом или только часть его. В Лакедемоне требовалось 10 тысяч граждан. В Риме, рожденном в ничтожестве и возвысившемся до величия, в Риме, которому было суждено изведать все превратности фортуны, в Риме, который то видел всех своих граждан вне своих стен, то заключал в своих стенах всю Италию и часть земного шара, это число не было определено, и в этом заключалась одна из важных причин его падения 30. Народ, обладающий верховной властью, должен делать сам все, что он в состояния хорошо выполнить, а то, чего он не может выполнить, он должен делать через посредство своих уполномоченных. Но эти уполномоченные не будут таковыми, если они не назначены самим народом; поэтому основной принцип этого вида правления состоит в том, что народ сам избирает своих уполномоченных, т. е. должностных лиц государства. Подобно монархам и даже в еще большей степени народ нуждается в руководстве со стороны совета или сената. Но чтобы иметь к ним доверие, он должен сам избирать членов этих учреждений или непосредственно, как в Афинах, или чрез посредство особого учреждения, созданного народом для того, чтобы их выбирать, как это делалось в некоторых случаях в Риме. Народ в высшей степени удачно избирает тех, кому он должен поручить часть своей власти. Тут ему нужно руководиться лишь обстоятельствами, которых он не может не знать, и самыми очевидными фактами. Он знает, например, что такой-то человек часто бывал на войне и воевал успешно - и вот. он уже способен избрать полководца. Он знает, что такой-то судья усердно исполняет свои обязанности, никогда не был уличен в подкупности и что люди вообще довольны им, - и он уже достаточно осведомлен для избрания претора. Он поражен роскошью и щедростью какого-нибудь гражданина, и это все, что ему нужно знать для выбора эдила. Все это факты, о которых он узнает на своих площадях гораздо лучше, чем монархи в своих дворцах. Но сумеет ли он сам выполнить какое-нибудь дело, изучить места, возможности, благоприятные моменты, воспользоваться этими знаниями? Нет, этого он не сумеет сделать. Если бы кто-либо усомнился в естественной способности народа распознавать достоинства избираемых им лиц, то пусть он бросит взгляд на непрерывный ряд поразительно удачных выборов, которые были произведены афинянами и римлянами и которые, конечно, невозможно объяснять случайностью. Известно, что, хотя в Риме народ и завоевал себе право поручать отправление государственных должностей плебеям, он так и не мог решиться выбирать их, и, хотя в Афинах по закону Аристида дозволялось избирать на эти должности лиц из всех классов, простой народ, по словам Ксенофонта31, никогда не претендовал на те должности, от которых зависело его благополучие и его слава. Подобно тому, как большинство граждан вполне способно быть избирателями, но не имеет всех нужных качеств для того, чтобы быть избираемыми, народ способен контролировать деятельность других лиц, но неспособен вести дела сам. Необходимо, чтобы дела шли, и шли не слишком скорым и не слишком замедленным шагом; но народ всегда или не в меру деятелен или совсем безучастен. Иногда он все ниспровергает своими сотнями тысяч рук, но бывает и так, что на своих сотнях тысяч ног он ползет, как насекомое. В демократическом государстве народ разделен на определенные классы. В различных способах производить это разделение особенно наглядно проявился гений великих законодателей. Именно от правильности этого разделения и зависели всегда прочность и процветание демократии. Сервий Туллий создавал свои классы, руководствуясь аристократическим принципом. Тит Ливии и Дионисий Галикарнасский рассказывают нам, как он сосредоточил право голосования в руках первых граждан государства. Он разделил римский народ на сто девяносто три центурии, образовавшие шесть классов. Поместив богатых в относительно меньшем количестве в первые центурии, а менее богатых в количестве сравнительно большем в следующие, он отбросил всю массу бедняков в одну последнюю центурию. И так как центурии имели только по одному голосу каждая, то выходило, что право голоса принадлежало не столько лицам, сколько влиянию и богатству. Солон32 разделил афинский народ на четыре класса. Руководствуясь демократическим духом, он образовал эти классы для того, чтобы обозначить не тех, которые должны избирать, а тех, которые могут быть избраны; предоставив каждому гражданину право избирать, он разрешил избирать судей из граждан всех четырех классов, между тем как на более высокие государственные должности могли быть избраны лица только первых трех классов, в которые входили зажиточные граждане. Итак, разделение на классы населения, имеющего право голоса, составляет основной закон республики. Другим основным ее законом является способ подачи голосов. Назначение по жребию свойственно демократии; назначение по выборам аристократии. Жребий представляет самый безобидный способ избрания: он предоставляет каждому гражданину возможность послужить отечеству. Но так как в этом именно состоит недостаток этого способа, то великие законодатели затратили большие усилия для того, чтобы его исправить и упорядочить. В Афинах Солон постановил, чтобы назначения на все военные должности производились по выбору, а сенаторы и судьи назначались по жребию. Далее, он постановил, чтобы те гражданские должности, которые были связаны с большими расходами, замещались по выбору, а прочие - по жребию. Но для исправления недостатков, связанных с назначением по жребию, он определил, что избирать следует только из числа тех граждан, которые сами выставят свои кандидатуры, что достоинство избранного таким образом лица подлежит рассмотрению судей и что каждый гражданин может выдвинуть против него обвинение в том, что он недостоин избрания. Таким образом, получалось нечто среднее между избранием и жребием. Наконец, по истечении установленного срока снова производилось обсуждение деятельности данного должностного лица. Все это должно было в значительной степени удерживать неспособных людей от согласия баллотироваться по жребию. Закон, определяющий самую форму подачи избирательных бюллетеней, также принадлежит к числу основных законов демократии. Здесь особую важность имеет вопрос, будет ли голосование открытым или тайным. Цицерон пишет, что законы, установившие в последние времена римской республики тайное голосование, были одною из главных причин ее падения. Ввиду того что этот вопрос решается в различных республиках неодинаково, вот что, полагаю я, следует сказать о нем. Когда голоса подает народ, то голосование, несомненно, должно быть открытым, и в этом следует видеть один из основных законов демократии. Нужно, чтобы руководители вразумляли простой народ и чтобы известные лица сдерживали его своим авторитетом. Поэтому, когда в римской республике было введено тайное голосование, все в ней стало разрушаться; не было уже более возможности вразумить погибающий народ. Когда же голоса подаются в аристократии знатью или в демократии сенатом и когда поэтому все дело сводится лишь к предупреждению происков честолюбия, то в этих случаях находит применение самая строгая тайна голосования. Происки честолюбия опасны в сенате и в знати, но они не опасны в народе, которому свойственно действовать по влечению страсти. В государствах, где народ не имеет никакого участия в управлении, он будет увлекаться каким-нибудь актером, так же как в других случаях увлекался бы государственными делами. Полное отсутствие честолюбивых стремлений большое несчастье для республики. Оно постигает ее, когда народ развращен подкупами; он становится тогда равнодушным, пристращается к деньгам, но уже больше не интересуется государственными делами, не думает ни о правительстве, ни о его намерениях и пребывает в тупом спокойствии. К основным законам демократии принадлежит и тот, в силу которого власть издавать законы должна принадлежать только народу. Однако есть тысячи случаев, когда бывают необходимы постановления сената; часто полезно даже испробовать закон, прежде чем установить его окончательно. Конституции Рима и Афин отличались в этом отношении большой мудростью. Определения сената имели там силу закона в продолжение года и обращались в постоянный закон только по воле народа.
      ГЛАВА III
      О законах, относящихся к природе аристократии
      В аристократии83 верховная власть находится в руках группы лиц. Эти лица издают законы и заставляют исполнять их; остальной народ является по отношению к ним тем же, чем в монархии подданные по отношению к государю. Выбор по жребию не должен иметь места; он проявил бы здесь только свои дурные стороны. В самом деле, в правлении, которое уже установило самые прискорбные различия между людьми, должностное лицо не станет менее ненавистным оттого, что оно выбрано по жребию: тут завидуют не служебной должности человека, а его знатности. Если число знатных очень велико, то является необходимость в сенате для решения дел, которые знать не в состоянии решать сама, и для подготовки тех дел, которые подлежат ее решению. В этом случае можно сказать, что сенат представляет собою аристократию, знать - демократию, а народ ничто. В аристократическом государстве отрадны случаи, когда народ каким-нибудь косвенным способом оказывается выведенным из такого состояния небытия. Так, вследствие того что генуэзский банк св. Георгия управляется в основном почетными лицами из народа, народ получает возможность оказывать некоторое влияние на правительство, от чего зависит все его благосостояние. Сенаторы не должны иметь права замещать по собственному выбору вакантные места в сенате: это повело бы к большим злоупотреблениям. В Риме, который первоначально был аристократическим государством, сенат не имел права избирать своих членов, новые сенаторы назначались 34 цензорами. Чрезмерная власть, внезапно предоставленная в республике гражданину, образует монархию и даже больше чем монархию. В монархии законы охраняют государственное устройство или приспосабливаются к нему, так что тут принцип правления сдерживает государя; в республ-ике же гражданин, завладевший чрезвычайной властью, имеет гораздо больше возможностей злоупотреблять ею, так как тут он не встречает никакого противодействия со стороны законов, не предусмотревших этого обстоятельства. Исключение из этого правила допустимо лишь в том случае, когда самое устройство государства таково, что оно нуждается в должности, сопряженной с чрезвычайною властью. Таков был Рим со своими диктаторами; такова Венеция со своими государственными инквизиторами: это страшные власти, насильственно возвращающие государство к утраченной свободе. Но чем объясняется столь существенное различие между обоими учреждениями в этих двух республиках? Тем. что в Риме диктатура защищала остатки его аристократии против народа, тогда как Венеция пользуется своими государственными инквизиторами, чтобы поддерживать свою аристократию против знати. Отсюда проистекают все различия: в Риме диктатура была кратковременной, потому что народом двигают не обдуманные намерения, а вспышки страсти; она должна была действовать гласно и торжественно, потому что имела в виду устрашить, народ, а не карать его; диктатор назначался только для одного определенного дела и только в границах этого дела пользовался своей неограниченной властью, потому что назначение диктатора всегда вызывалось каким-нибудь непредвиденным случаем. Наоборот, в Венеции инквизиция должна быть учреждением постоянным: здесь намерения зарождаются, развиваются, откладываются на время и снова возрождаются, здесь честолюбивые стремления одного лица овладевают всем семейством, а от одного семейства передаются многим. Здесь необходимо тайное судилище, потому что преступления, которые оно карает, имеют глубокие корни и зарождаются в тишине и тайне. Власть этого судилища должна распространяться на все дела, потому что цель его - не только пресекать уже известное зло, но и предупреждать то зло, которое еще никому неизвестно. Наконец, инквизиция установлена, чтобы мстить даже за те преступления, о существовании которых она только подозревает, между тем как римская диктатура действовала более угрозами, чем карами, даже против тех преступлений, в которых виновные уже сознались. Во всех установлениях подобного рода обширность власти должна иметь свой противовес в кратковременности ее существования. БОЛЬШИНСТВО законодателей назначает ей срок в один год. Большая продолжительность была бы опасна, а меньшая - не соответствовала бы существу дела. Кто согласился бы управлять на таких условиях даже домашними делами? В Рагузе глава республики сменяется каждый месяц, прочие должностные лица - каждую неделю, а комендант крепости - каждый день. Но это может иметь место лишь в небольшой республике, окруженной могущественными держа-вами," которые легко могли бы подкупать мелк-их должностных лиц. Лучшая аристократия та, где часть народа, не принимающая никакого участия во власти, настолько бедна и малочисленна, что господствующая часть народа не может извлечь никакой выгоды из того, чтобы угнетать ее. Так, Антипатр своим постановлением, лишавшим в Афинах права голоса всех, у кого не было двух тысяч драхм, образовал лучшую из возможных аристократий, потому что этот ценз был так мал, что исключал лишь очень немногих и не затронул никого из граждан, пользовавшихся некоторым почетом в городе. И.так, аристократические роды должны, насколько это возможно, сближаться с народом. Аристократия будет тем лучше, чем она более приближается к демократии и тем хуже, чем она более приближается к монархии. Худшая из аристократий та, где часть народа, которая повинуется, находится в гражданском рабстве у той, которая повелевает, какова, например, аристократия Польши, где крестьяне - рабы дворянства.
      ГЛАВА IV,
      О законах в их отношении к природе монархического правленияз5
      Власти посредствующие, подчиненные и зависимые образуют природу монархического правления, т. е. такого, где правит одно лицо посредством основных законов. Я сказал: посредствующие, подчиненные и зависимые потому, что в монархии источником всякой политической и гражданской власти является сам государь. Эти основные законы необходимо предполагают существование посредствующих каналов, по которым движется власть, так как если в государстве нет ничего, кроме изменчивой и капризной воли одного, то в нем ничего не может быть устойчивого, а следовательно, не может быть и никакого основного закона. Самая естественная из этих посредствующих и подчиненных властей есть власть дворянства. Она некоторым образом содержится в самой сущности монархии, основное правило которой: "Нет монарха, нет и дворянства, нет дворянства, нет и монарха". В монархии, где нет дворянства, монарх становится деспотом. Есть люди, которые в некоторых государствах Европы задумали полностью отменить юрисдикцию сеньоров. Они не видели, что добивались того, что было сделано английским парламентом. Уничтожьте в монархии прерогативы сеньоров, духовенства, дворянства и городов, и вы скоро получите в результате государство либо народное, либо деспотическое. Трибуналы одной великой европейской державы 36 на протяжении нескольких веков наносят удары исключительной юрисдикции господ и духовенства. Мы не хотим критиковать столь мудрых судей, но предлагаем подумать о том, до какой степени может измениться от этого государственное устройство. Я не питаю чрезмерного пристрастия к привилегиям духовенства, но мне хотелось бы, чтобы его юрисдикция была раз навсегда точно определена. Вопрос не в том, следовало ли ее устанавливать, а в том, установлена ли она, составляет ли она часть законов страны, связанную со всеми прочими ее учреждениями, не должно ли существовать соответствие в положении двух властей, признаваемых независимыми, и не все ли равно для доброго подданного - защищать ли юстицию государя или те пределы, на которые она всегда претендовала. Насколько власть духовенства опасна в республике, настолько она уместна в монархиях и в особенности в тех из них, которые склоняются к деспотизму. Что сталось бы с Испанией и Португалией после утраты их законов без этой власти, которая одна только сдерживает могущество произвола? За неимением других преград хороша и эта, так как в виду ужасных зол, которые деспотизм причиняет природе человека, даже зло, которое ограничивает его, есть уже благо. Подобно тому как море, готовое, кажется, затопить всю землю, останавливается, встретив на своем пути травы и крошечные камешки, рассыпанные по его берегам, так и монархи с их, невидимому, безграничной властью останавливаются перед малейшими препятствиями, смиряя свойственную им гордость перед обращенной к ним жалобой и мольбой. Чтобы создать благоприятные условия для свободы, англичане уничтожили все посредствующие власти, входившие в состав их монархии. И они совершенно правы, сохраняя эту свободу; утратив ее, они стали бы самым рабским народом на земле. Г. Ло, не понимавший ни республиканского, ни монархического государственного устройства, был одним из величайших поборников деспотизма, каких когда-либо видела Европа. Кроме произведенных им изменений, столь резких, столь необычных и неслыханных, он хотел устранить все посредствующие классы и уничтожить политические сословия; своими химерическими выкупами он подрывал монархию и чуть ли не замышлял выкупить и самую конституцию. Недостаточно, чтобы в монархии были посредствующие власти; она еще нуждается в учреждении, охраняющем законы-" Таким учреждением могут быть лишь политические коллегии, которые обнародуют вновь изданные законы и напоминают о существующих, когда о них забывают. Свойственное знати невежество, ее невнимательность и презрение к гражданской власти вызывают необходимость в учреждении, которое постоянно извлекало бы законы из тьмы забвения, в которой они были бы погребены. Состоящий при государе совет не годится для этой цели. По самой природе своей он есть исполнитель и блюститель тех распоряжений монарха, которые имеют временный характер, а не охранитель основных законов. Сверх того, совет государя постоянно меняется, он не действует непрерывно, не может быть многочисленным, наконец, он не пользуется в достаточно высокой степени доверием народа и потому не в состоянии ни вразумить его в затруднительных обстоятельствах, ни привести его к повиновению. В деспотических государствах, где нет основных законов, нет также и охраняющих их учреждений. Этим объясняется та особенная сила, которую в этих странах обычно приобретает религия: она заменяет непрерывно действующее охранительное учреждение; иногда же место религии занимают обычаи, которые там почитаются вместо законов.
      ГЛАВА V
      О законах, относящихся к природе деспотического государства3?
      Из природы деспотической власти следует, что одно лицо, обладающее ею, поручает осуществлять ее также одному только лицу. Человек, которому все его пять чувств постоянно говорят, что он - все, а прочие люди ничто, естественным образом, ленив, невежествен, сластолюбив. Поэтому он сам не занимается делами. Но если он поручит их нескольким лицам, то между ними пойдут распри, начнутся интриги из-за чести быть первым между рабами, и государю снова придется вмешиваться в дела правления. Поэтому гораздо проще предоставить все дела визирю, наделив его всей полнотой власти. Учреждение должности визиря есть поэтому основной закон такого государства. Говорят, что некий папа. проникнутый во время избрания сознанием своей неспособности, очень долго отказывался от сана. Наконец, он согласился и поручил вести все дела своему племяннику. Он был в восторге и говорил: "Я и не думал, что это так просто". То же и с государями Востока. Когда из затвора, где евнухи расслабляли их ум и сердце, часто оставляя их даже в полном неведении об их сане. их извлекают для того, чтобы возвести на трон, они сначала бывают озадачены; но после того как они назначили визиря, удовлетворили свои необузданные страсти в серале да увидели, как легко выполняются все самые бессмысленные их капризы раболепным двором, они тоже находят, что "это так просто". Чем обширнее государство, тем обширнее сераль и тем, следовательно, более государь упивается наслаждениями; так что, чем большим количеством народов приходится в этих государствах управлять государю, тем меньше он озабочен делами правления; чем значительнее дела, тем меньше о них рассуждают.
      КНИГА ТРЕТЬЯ
      О принципах трех видов правления
      ГЛАВА I
      О различии между природой правления и его принципом
      После рассмотрения законов, вытекающих из природы каждого образа правления, надо рассмотреть те, которые вытекают из их принципа. Различие между природой правления и его принципом в том, что природа его есть то, что делает его таким, каково оно есть; а принцип - это то, что заставляет его действовать. Первая есть его особенный строй, а второй человеческие страсти, которые двигают им. Но законы должны в такой же степени соответствовать принципу каждого правительства, как и его природе. Итак, надо найти этот принцип. Это и будет предметом настоящей книги.
      ГЛАВА II
      О принципе различных видов правления
      Я сказал, что природа республиканского правления заключается в том, что там верховная власть принадлежит всему народу или определенному количеству семейств; природа монархического - в том, что там этою властью обладает государь, (управляющий, однако, в соответствии с установленными законами; природа деспотического образа правления - в том, что там управляет одно лицо по своей воле и прихотям. Вот все, что мне нужно для выяснения принципов этих трех видов правления; они естественно вытекают из этих определений. Я начну с республиканского образа правления и прежде всего с его демократической формы.
      ГЛАВА III
      О принципе демократии
      Для того чтобы охранять и поддерживать монархическое или деспотическое правительство, не требуется большой честности. Все определяет и сдерживает сила законов в монархии и вечно подъятая длань государя в деспотическом государстве. Но народное государство нуждается в добавочном двигателе; этот двигатель - добродетель. Сказанное мною подтверждается всей совокупностью исторических данных и вполне сообразно с природой вещей. Ясно, ведь, что монархия, при которой лицо, заставляющее исполнять законы, считает себя выше законов, не имеет такой надобности в добродетели, как народное правление, при котором лицо, заставляющее исполнять законы, чувствует, что само подчинено им и само несет ответственность за их исполнение. Ясно также, что государь, который вследствие небрежности или дурных советов перестал бы блюсти за исполнением законов, может легко исправить порожденное этим зло: для этого ему стоит только взять других советников или самому исправиться от своей небрежности. Но если законы перестают соблюдаться в народном государстве, то оно уже погибло, так как причина этого зла может быть только в испорченности самой республики. Поучительное зрелище представили нам в прошлом столетии бессильные попытки англичан водворить у себя демократию. Так как лица, принимавшие здесь участие в делах правления, далеко не отличались добродетелью, а честолюбие их разжигалось успехами лица, отличавшегося наибольшим дерзновением 38, и так как стремления одной партии могли быть обузданы только стремлениями другой, то правительства постоянно менялись и народ, всюду искавший демократию, к удивлению своему, не находил ее нигде. Наконец, после многих движений, толчков и потрясений пришлось остановиться на том самом образе правления, который до этого был отвергнут. Когда Сулла захотел возвратить Риму свободу, Рим уже не мог принять ее. Он сохранил лишь слабый след прежней добродетели, и так как в дальнейшем добродетель продолжала угасать, Рим вместо того, чтобы пробудиться после Цезаря, Тиберия, Кая, Клавдия. Нерона, Домициана, все более погрязал в рабстве; все удары падали на тиранов, и ни один - на тиранию. Политические деятели Греции, жившие во времена народного правления, не признавали для него никакой другой опоры, кроме добродетели. Нынешние же только и говорят, что о мануфактурах, торговле, финансах, богатстве и даже о роскоши. Когда эта добродетель исчезает, честолюбие овладевает всеми сердцами, которые могут вместить его, н все заражаются корыстолюбием. Предметы желаний изменяются: что прежде любили, того уже не любят; прежде была свобода по законам, теперь хотят свободы противозаконной; каждый гражданин ведет себя, как раб, убежавший от своего господина; что было правилом, то стало казаться строгостью; что было порядком, то стало стеснением, осмотрительность называют трусостью, корыстолюбие видят в умеренности, а не в жажде стяжаний. Прежде имущества частных лиц составляли общественную казну, теперь общественная казна стала достоянием частных лиц. Республика становится добычей, а ее сила - это власть немногих и произвол всех. В период своего позорного рабства Афины обладали теми же силами, что и во времена своего славного господства. Там было двадцать тысяч граждан, когда они защищали греков от персов, боролись за господство с Лакедемоном и шли походом на Сицилию, там было двадцать тысяч граждан и тогда, когда Деметрий Фалернский пересчитал их поголовно, как на рынке считают рабов. Когда Филипп осмелился господствовать в Греции, когда он показался у ворот Афин, то там ничего еще не было потеряно, кроме времени. Можно видеть из речей Демосфена, каких трудов стоило пробудить афинян: они боялись Филиппа не как врага народной свободы, но как врага удовольствий. Этот город, уцелевший от стольких поражений и столько раз возрождавшийся после разрушений, был побежден при Херонее и побежден навсегда. Что из того, что Филипп возвращает ему всех пленных? Он не возвращает прежних людей. Восторжествовать над силами Афин было всегда столь же легко, как трудно было восторжествовать над их добродетелью. Каким образом мог бы удержаться Ка"рфаген? Когда Ганнибал, став претором, захотел помешать чиновникам грабить республику, не обратились ли они с жалобами на него к римлянам? Эти несчастные хотели быть гражданами без государства и поручить охранять свое богатство своим разорителям! Вскоре Рим потребовал у них в заложники триста их знатнейших лраждан, заставил их выдать оружие и корабли и затем объявил им войну. По тем подвигам, которые совершило в безоружном Карфагене отчаяние, можно судить о том, что могла бы совершить добродетель, когда он еще обладал всеми своими силами.
      ГЛАВА IV
      О принципе аристократии
      Добродетель, составляющая условие народного образа правления, нужна также и для аристократического. Правда, в последнем она не столь настоятельно необходима. Народ, который по отношению к знати является тем же, чем подданные по отношению к своему государю, сдерживается ее законами. Поэтому добродетель менее необходима для него, чем для народа демократического государства. Но что же будет сдерживать самую знать? Те ее представители, которым придется применять законы против равных себе, сразу же почувствуют, УТО они действуют против самих себя. Итак, добродетель необходима для аристократии по самой природе этого государственного устройства. Аристократическое правительство по самой своей природе обладает некоторой силой, которой нет у демократии. Знать является в нем таким сословием, которое в силу своих прерогатив и ради своих собственных интересов сдерживает народ; так что в этом отношении, поскольку законы существуют, они исполняются. Но насколько легко этому сословию обуздывать другие, настолько трудно ему обуздывать самого себя. Природа этого государственного строя такова, что он как будто в одно и то же время и ставит людей под власть закона и освобождает их от нее. Такое сословие может обуздывать себя двумя способами: или при посредстве великой добродетели, которая в некоторых отношениях как бы уравнивает знать с народом, что может послужить основой великой республики; или посредством меньшей добродетели, которая заключается в некоторой умеренности, и по крайней мере уравнивает знать в ее среде, что и составляет охраняющую силу. Умеренность есть поэтому душа этих правлений. Разумеется, умеренность, которая основана на добродетели, а не та, источник которой в трусости и духовной лени.
      ГЛАВА V
      О том, что добродетель не есть принцип монархического образа
      правления
      В монархиях политика совершает великие дела при минимальном участии добродетелей, подобно тому как самые лучшие машины совершают свою работу при помощи минимума колес и движений. Такое государство существует независимо от любви к отечеству, от стремления к истинной славе, от самоотвержения, от способности жертвовать самым дорогим и от всех героических добродетелей, которые мы находим у древних и о которых знаем только по рассказам. Законы заменяют здесь все эти добродетели, ставшие ненужными; государство освобождает всех от них: всякое действие, не производящее шума, там в некотором смысле остается без последствий. Хотя все преступления по природе своей оуть явления публичные, тем не менее от преступлений действительно публичных принято отличать преступления частные, называемые так потому, что они вредят более отдельному липу, чем целому обществу. Но в республиках частные преступления ближе к публичным, т. е- таким, которые нарушают скорее конституцию государства, чем права отдельных лиц; а в монархиях публичные преступления имеют более характер частных, т. е. таких, которые скорее нарушают интересы отдельного лица, чем конституцию самого государства. Убедительно прошу не оскорбляться тем, что я сказал; я говорю согласно со всеми свидетельствами истории. Я очень хорошо знаю, что добродетельные государи встречаются нередко, и хочу только сказать, что очень трудно достигнуть того, чтобы в монархии народ был добродетельным. Прочитайте, что писали историки всех времен о дворах государей; вспомните, что говорят во всех странах о гнусной природе придворных; это не умозрение, а плоды печального опыта. Честолюбивая праздность, низкое высокомерие, желание обогащаться без труда, отвращение к правде, лесть, измена, вероломство, забвение всех своих обязанностей, презрение к долгу гражданина, страх перед добродетелью государя, надежда на его пороки и, что хуже всего, вечное издевательство над добродетелью - вот, полагаю я, черты характера большинства придворных, отмечавшиеся - всюду и во все времена. Но трудно допустить, чтобы низшие были честны там, где большинство высших лиц в государстве люди бесчестные, чтобы одни были обманщиками, а другие довольствовались ролью обманываемых простаков. Если же в народе и найдется какой-нибудь злополучный честный человек, то кардинал Ришелье в своем политическом завещании намекает, что государю следует остерегаться пользоваться его услугами. Вот до какой степени непреложна истина, что добродетель не есть движущее начало этого образа правления. Конечно, она может встретиться и в нем, но не она управляет его деятельностью.
      ГЛАВА VI
      Чем восполняется отсутствие добродетели в монархическом правлении
      Лечу вперед поспешными шагами, чтобы предупредить подозрение, будто я пишу сатиру на монархическое правление. Нет, взамен одного двигателя у него есть другой. Честь, т. е. предрассудки каждого лица и каждого положения, заменяет в нем политическую добродетель, о которой я говорю выше, и всюду ее представляет. Честь может там вдохновлять людей на самые прекрасные деяния и в соединении с силою законов вести их к целям правительства не хуже самой добродетели. Поэтому в благоустроенных монархиях всякий человек будет более или менее добрым гражданином, но редко кто будет человеком добродетельным, так как для того, чтобы быть человеком добродетельным, надо иметь желание быть таковым и любить государство не столько ради себя, сколько ради его самого,
      ГЛАВА VII
      О принципе монархии
      Таким образом, в хорошо управляемых монархиях почти всякий человек является хорошим гражданином, и мы редко найдем в них человека, обладающего политической добродетелью, ибо, чтобы быть человеком, обладающим политической добродетелью, надо иметь намерение стать таковым и любить государство больше ради него самого, чем ради собственной пользы. Монархическое правление, как мы сказали, предполагает существование чинов, преимуществ и даже родового дворянства. Природа чести требует предпочтений и отличий. Таким образом, честь по самой своей природе находит себе место в этом образе правления. Честолюбие, вредное в республике, может быть благотворно в монархии; оно одушевляет этот образ правления и притом имеет то преимущество, что не опасно для него, потому что может быть постоянно обуздываемо. Все это напоминает систему мира, где есть сила, постоянно удаляющая тела от центра, и сила тяжести, привлекающая их к нему. Честь приводит в движение все части политического организма; самым действием своим она связывает их, и каждый, думая преследовать свои личные интересы, по сути дела стремится к общему благу. Правда, с философской точки зрения, эта честь, приводящая в движение все силы государства, есть ложная честь, но эта ложная честь так же полезна для общества, как была бы полезна истинная честь для отдельного лица. И разве этого мало - обязывать людей выполнять все трудные и требующие больших усилий дела, не имея при этом в виду другого вознаграждения, кроме производимого этими делами шума?
      ГЛАВА VIII
      О том, что честь не есть принцип деспотических государств
      Честь не может быть принципом деспотических государств: там все люди равны и потому не могут превозноситься друг над другом; там все люди рабы и потому не могут превозноситься ни над чем. Сверх того, так как честь имеет свои законы и правила, от соблюдения которых она не может уклониться, так как она зависит от своих собственных прихотей, а не от чужих, то по всему этому она может иметь место лишь в государствах с определенным устройством и твердыми законами. Может ли деспот потерпеть ее в своем государстве? Она полагает свою славу в презрении к жизни, а вся сила деспота только в том, что он может лишать жизни. Как она сама могла бы стерпеть деспота? У нее есть неуклонные правила и неприкосновенные прихоти, а деспот не имеет никаких правил и не признает никаких прихотей, кроме своих собственных. Честь, неведомая в деспотических государствах, где часто нет даже и слова для ее обозначения, господствует в монархиях; там она вносит жизнь во все: в политический организм, в законы и даже в добродетели.
      ГЛАВА IX
      О принципе деспотического правления
      Как для республики нужна добродетель, а для монархии честь, так для деспотического правительства нужен страх. В добродетели оно не нуждается, а честь была бы для него опасна. Безграничная власть государя переходит здесь целиком к тем, кому он ее поручает. Люди с большим самоуважением могли бы затевать в таком государстве революции, поэтому надо задавить страхом всякое мужество в людях и погасить в них малейшую искру честолюбия. Правительство умеренное может по желанию и без опасности для себя ослабить бразды правления: оно держится собственною силою и силою законов. Но если в деспотическом государстве государь хотя бы на мгновение опустит угрожающую руку, если он не может без замедления уничтожать лиц, занимающих первые места в государстве, то все пропало, так как страх единственное движущее начало этого образа правления - исчез, и у народа нет более защитника. В этом, по-видимому, смысле и говорили кадии, что великий повелитель не обязан соблюдать данное им слово или клятву, если он ограничивает ими свою власть. Нужно, чтобы народ был судим по законам, а вельможи - по прихоти государя; чтобы жизнь последнего из подданных была ограждена, а жизнь пашей - в постоянной опасности. Нельзя говорить без ужаса об этом чудовищном правлении. Сефевид, низвергнутый в наши дни в Персии Мир Вейсом, был свидетелем гибели правительства еще до завоевания страны, потому что он недостаточно пролил крови. История говорит нам, что Домициан своими страшными жестокостями до того напугал своих чиновников, что народ чувствовал некоторое облегчение во время его царствования. Так поток, разрушивший все на одном берегу, оставляет на другом нетронутые пространства, где глаз издали замечает несколько зеленеющих лужаек.
      ГЛАВА Х
      Различие в характере повиновения в умеренных и деспотических
      государствах
      В деспотических государствах природа правления требует беспрекословного повиновения, и, раз воля государя известна, все последствия, вызываемые ею, должны наступить с неизбежностью явлений, обусловленных ударом одного шара о Другой. Здесь уже нет места смягчениям, видоизменениям, приспособлениям, отсрочкам, возмещен и ям, переговорам, предостережениям, предложениям чего-нибудь лучшего или равносильного. Человек есть существо, повинующееся существу повелевающему. Здесь уже нельзя ни выражать опасений относительно будущего, ни извинять свои неудачи превратностью счастья. Здесь у человека один удел с животными: инстинкт, повиновение, наказание. Здесь не принимаются во внимание естественные чувства - уважение к отцу, любовь к детям и женам, - законы чести, состояние здоровья: приказ объявлен - этого достаточно. В Персии раз государь осудил кого-нибудь никто уже не смеет ни заводить с ним речь об осужденном, ни испрашивать для него помилования. И если бы, изрекая свой приговор, властелин был пьян или не в полном рассудке, приговор все-таки должен быть приведен в исполнение. Иначе государь противоречил бы самому себе, а закон не может себе противоречить. Такой образ мыслей всегда господствовал в этой стране: за невозможностью отменить указ царя Агасфера об избиении евреев, там пришлось разрешить им защищаться. Но есть, однако, и там одна сила, которую можно иногда противопоставить воле государя: это религия. По приказу государя человек покинет своего отца, даже убьет его, но он не станет пить вина, несмотря ни на какие приказы. Законы религии исходят от высшей власти, одинаково обязательной как для государя, так и для его подданных. Иное дело - естественные права человека: тут государь перестает быть простым смертным. В умеренной монархии верховная власть ограничивается тем, что составляет ее движущее начало, я хочу сказать - честью, которая, как монарх, господствует там над государем и народом. Там ссылаются не на требования религии - придворный счел бы это смешным, - а на правила чести. Отсюда происходят необходимые видоизменения в характере повиновения; понятию чести свойственны различные причуды, и все они отражаются на повиновении. Но хотя в этих двух видах правления характер повиновения неодинаков, тем не менее у них одна и та же верховная власть. Куда бы ни обратил свой взор государь, он всюду заставляет чашу весов склониться на свою сторону и ему повинуются. Все же различие тут в том, что в монархиях государи - люди более просвещенные, и министры их несравненно искуснее и опытнее в делах правления, чем в деспотическом Государстве.
      ГЛАВА XI
      Размышления обо всем этом
      Таковы принципы трех видов правления. Это не значит, что в такой-то республике люди добродетельны, но это значит, что они должны быть таковыми. Из этого не следует также, что в таком-то монархическом государстве господствует честь, а в таком-то деспотическом - страх; из этого следует лишь, что так должно быть, ибо иначе эти государства не будут совершенными.
      КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
      О том, что законы воспитания должны соответствовать
      принципам образа правления
      ГЛАВА I
      О законах воспитания
      Законы воспитания - это первые законы, которые встречает человек в своей жизни. И так как законы эти подготавливают нас к тому, чтобы стать гражданами, то каждая семья должна управляться по образцу великой семьи, охватывающей все отдельные семьи. Если весь народ живет каким-нибудь принципом, то все его составные части, т. е. семейства, живут тем же принципом. Поэтому законы воспитания должны быть различными для каждого вида правления; в монархиях их -предметом будет честь, в республиках - добродетель, в деспотиях - страх.
      ГЛАВА II
      О воспитании в монархиях
      В монархиях воспитание получают в основном не в публичных школах, где обучаются дети; настоящее воспитание начинается для человека лишь со времени его вступления в свет. Свет - вот та школа, где мы знакомимся с тем общим нашим наставником и руководителем, имя которому - честь. В этой школе мы постоянно видим и слышим три вещи: "нужно известное благородство в добродетели, известная искренность в нравах и известная учтивость в обращении". Добродетели, примеры которых мы видим здесь, всегда говорят нам менее о наших обязанностях к другим, чем о наших обязанностях к самим себе: предмет их не столько то, что влечет нас к нашим согражданам, сколько то, что отличает нас от них; В поступке здесь ценят не доброе чувство, а показную красоту, не справедливость, а широту размаха, не благоразумие, а необычайность. Усмотрев в известном поступке нечто благородное, честь или признает законность этого поступка как судья, или обосновывает его как софист. Она допускает волокитство, если оно связано с представлением о чувствах сердца или о победе; и вот истинная причина того, почему в монархиях нравы никогда не бывают так чисты, как в республиканских государствах. Она допускает хитрость, если она сочетается с представлением о великом уме или о великих делах, как это бывает в политике, уловки которой не оскорбляют ее. Она запрещает лесть лишь в том случае, когда она не связана с представлением о большой выгоде и свидетельствует только о нашей низости. Что же касается до нравов, то, как я уже сказал, монархическое воспитание должно внести в них известную долю искренности и прямоты. Там, следовательно, требуют правды от речей человека. Но из любви ли к самой правде? Вовсе нет, а только потому, что человек, привыкший говорить правду, кажется смелым и свободным. И в самом деле, создается впечатление, что такой человек считается только с действительным положением вещей, а не с мнением людей о нем. Вот почему там столько же ценят прямоту подобного рода, сколько презирают прямоту народа, основанную лишь на простодушии и правдивости. Наконец, воспитание в монархиях требует известной учтивости в обращении. Люди созданы для совместной жизни, и потому они должны нравиться друг другу. Человек, который стал бы оскорблять своих ближних несоблюдением правил приличия, уронил бы себя в общественном мнении до такой степени, что лишил бы себя всякой возможности быть полезным. Но не из этого чистого источника проистекает обыкновенно учтивость. Ее порождает желание отличиться. Мы учтивы из чванства: нам льстит сознание, что самые приемы нашего обращения доказывают, что мы не принадлежим к низшим слоям общества и никогда не знались с этой породой людей. В монархиях вежливость сосредоточивается при дворе. Перед необычайным величием одного человека все прочие чувствуют себя одинаково малыми. Отсюда любезная внимательность ко всем; отсюда эта вежливость, равно приятная и тем, которые ее оказывают, и тем, которым она оказывается; ибо она свидетельствует о том, что мы принадлежим ко двору и достойны состоять при нем. При дворе люди обыкновенно отказываются от своего собственного величия для заимствованного. Последнее более лестно для придворного, чем свое. Оно сообщает некоторую высокомерную скромность, которая распространяется далеко, но горделивость которой незаметно уменьшается по мере удаления от источника этого величия. При дворе мы находим тот тонко развитый вкус, который происходит от постоянного пользования излишествами большого богатства, от разнообразия удовольствий и особенно от пресыщения ими, от множества и даже хаотического смещения всевозможных причуд, которые там всегда поощряются, если могут доставить удовольствие. На все это и обращает свои усилия воспитание, чтобы образовать так называемого порядочного человека39, т. е. такого, который обладал бы всеми желательными для этого образа правления качествами и добродетелями. Здесь все проникнуто понятием чести - оно пронизывает всякий образ мыслей, каждое чувство, оно определяет даже принципы. Эта своеобразная честь возводит в добродетель все, что ей угодно и как угодно. Она собственной властью предписывает правила всему, что нам вменено в обязанность, и по произволу своей фантазии то расширяет, то суживает пределы наших обязанностей, где бы ни был их источник: в религии, в политике или в морали. Ничто в монархиях не предписывается так настоятельно религией, законами и честью, как повиновение воле государя; но эта честь в то же время подсказывает нам, что государь никогда не должен требовать от нас действия, несогласного с честью, так как это лишило бы нас способности служить ему. Крильоп отказался умертвить герцога Гиза, но заявил Генриху III, что согласен драться с ним на поединке. Когда Карл IX после Варфоломеевской ночи дал всем губернаторам приказ избивать гугенотов, виконт д'Юрт, комендант Байонны, писал королю: "Государь, между жителями и военными я нашел только добрых граждан и храбрых солдат, но ни одного палача, поэтому мы умоляем Ваше Величество употребить наши руки и жизни для дела, которое мы в состоянии исполнить". Для мужественного и великодушного сердца этого человека совершение подлости было делом невозможным. Из всего, что честь вменяет знати в обязанность, самое настоятельное служить государю на войне. В самом деле, это особенно почетная служба, так как все ее случайности, успехи и даже неудачи ведут к величию. Но, установив этот закон, честь и его подчиняет своему, верховному суду и если почувствует себя оскорбленной, то дозволяет воину вернуться домой или даже требует от него этого. Она требует, чтобы люди с одинаковым равнодушием искали должностей и отказывались от них, и эту свободу ценит выше самого богатства, Итак, честь имеет свои верховные правила, и воспитание должно сообразоваться с ними. Первое и главнейшее из них дозволяет нам дорожить имуществом, но безусловно запрещает дорожить жизнью. Второе правило чести требует, чтобы, возвысившись до того или иного ранга, мы не совершали сами и никому не позволяли совершать по отношению к нам ничего, показывающего, что мы не стоим на высоте, соответствующей этому рангу. Третье правило ее внушает, чтобы мы тем более избегали нарушать требования чести, чем менее эти нарушения преследуются законом, и тем неукоснительнее выполняли эти требования, чем менее законы настаивают на их выполнении.
      ГЛАВА III
      О воспитании в деспотическом государстве
      Как в монархических государствах воспитание стремится вселить в сердца дух высокомерия, так в деспотических государствах оно старается их унизить. Оно должно быть проникнуто духом рабства. Хорошо, если в этом духе воспитаны здесь и начальствующие, ибо в этом государстве всякий тиран в то же самое время и раб. Безоговорочное повиновение предполагает невежество не только в том, кто повинуется, но и в том, кто повелевает: ему незачем размышлять, сомневаться и обсуждать, когда достаточно только приказать. В деспотических государствах каждый дом - отдельное государство. Поэтому задача воспитания. заключающаяся главным образом в том, чтобы на(учить искусству жить с Другими людьми, там очень ограничена: она сводится к тому, чтобы вселить в сердца страх, а умам сообщить познание некоторых самых простых правил религии. Знание там было бы . опасно, соревнование гибельно, что же касается добродетелей, то, по мнению Аристотеля, нет ни одной добродетели, которая была бы свойственна рабам; все это очень суживает задачи воспитания в этом строе. В известном смысле воспитание там совсем отсутствует. Надо лишить человека всего, чтобы дать ему нечто, и сначала сделать из него дурного подданного чтобы потом получить хорошего раба. Да и зачем старагься там воспитать хорошего гражданина, чуткого к общественным бедствиям? Ведь любовь к государству может увлечь его к попыткам ослабить бразды правления, и если это ему не удастся, то он погубит себя; а если удастся, то он рискует погубить и себя самого, и государя, и государство.
      ГЛАВА IV
      Различные плоды воспитания у древних и у нас
      Большинство древних народов жило в государствах, принципом которых была добродетель, и в пору процветания этой последней там совершались дела, которых мы теперь уже не видим и которые поражают изумлением наши мелкие души. Их воспитание имело еще и другое преимущество перед нашим: последующая жизнь не отрицала его. Эпаминонд и в последние годы своей жизни говорил, видел, слышал и делал то же самое, чему его учили в детстве. Ныне-же мы получаем воспитание из трех различных и даже противоположных друг другу источников: от наших отцов, от наших учителей и от того, что называют светом. И уроки последнего разрушают идеи двух первых. Это отчасти происходит от существующего у нас противоречия между требованиями религии и правилами света - явления, неизвестного древним.
      ГЛАВА V
      О воспитании в республиканском государстве
      Ни одно правление не нуждается в такой степени в помощи воспитания, как республиканское правление. Страх в деспотических государствах зарождается сам собою под влиянием угроз и наказаний; честь в монархиях находит себе опору в страстях человека и сама служит им опорой; но политическая добродетель есть самоотверженность - вещь всегда очень трудная. Эту добродетель можно определить как любовь к законам и к отечеству. Эта любовь, требующая постоянного предпочтения общественного блага личному, лежит в основании всех частных добродетелей: все они представляют собою не что иное, как это предпочтение. Эта любовь получает особенную силу в демократиях. Только там управление государством вверяется каждому гражданину. Но правительства подчинены тому же закону, что и все вещи в мире. Чтобы их сохранить, надо их любить. Нам никогда не приходилось слышать, чтобы государь не любил монархии, а деспот ненавидел деспотизм, Дело, следовательно, в том, чтобы водворить в республике эту любовь, ее-то и должно прививать воспитание. Но лучшее средство привить детям любовь к отечеству состоит в том, чтобы эта любовь была у отцов. Человек обыкновенно способен передавать детям свои познания; в еще большей степени он способен передавать им свои страсти. Если же этого не происходит, то это значит, что все внушаемое в родительском доме разрушается влияниями, приходящими извне. Народ вырождается не в пору своего зарождения; он погибает лишь тогда, когда зрелые люди уже развращены.
      ГЛАВА VI
      О некоторых учреждениях греков
      Древние греки, проникнутые сознанием необходимости того. чтобы народы, живущие под властью народного правительства, воспитывались в духе добродетели, придумали с этою целью весьма оригинальные учреждения. Читая в жизнеописании Ликурга о законах, данных им лакедемонянам, мы можем подумать, что читаем историю Севарамбов40. Законы Крита были прообразом законов Лакедемона" а законы Платона - их исправленным изданием. Я прошу обратить внимание на силу гения, которою должны были обладать эти законодатели для того, чтобы видеть, что, нарушая все принятые обычаи и смешивая все добродетели, они явят миру свою мудрость. Ликург, смешан грабеж с духом справедливости, беспощадное рабство с крайней свободой и самые свирепые чувства с величайшей умеренностью, дал устойчивость своему городу. Он, по-видимому, отнял у него все: ремесла, торговлю, деньги, городские стены; там есть честолюбие, но нет надежды удовлетворить его; есть влечения, вкушаемые природой, но нет ни отца, ни мужа, ни детей; и даже стыдливость отнята у целомудрия. Вот пути, которыми Спарта шла к величию и славе, и учреждения ее были столь непогрешимы, что никакие одержанные над нею победы не могли сломить ее, если не удавалось сломить эти учреждения. Такими законами управлялись Крит и Лакедемон. И Лакедемон последний сдался македонянам, а Крит стал после всех добычею римлян. Те же самые учреждения были и у самнитян41, и они доставили римлянам двадцать четыре триумфа. Та же необычайная сила, которую мы видели в учреждениях Греции, явилась нам и среди грязи и разложения нашего времени. Один законодатель и честный человек образовал народ, у которого честность - такое же естественное качество, как храбрость у спартанцев. Г. Пенн - настоящий Ликург, и хотя первый поставил себе целью мир, а второй - войну, они сходны по тем своеобразным путям, на которые они вывели свои народы, по силе своего влияния на свободных людей, по своим победам над их пред рассудками и господству над их страстями, Другой пример может нам представить Парагвай. То, что было сделано здесь, хотели вменить в преступление обществу42, которое в удовольствии повелевать видит единственное благо жизни. Но управлять людьми, делая их счастливыми, всегда прекрасно. Это общество достойно славы за то, что первое показало в этих странах пример сочетания религии с гуманностью. Исправляя опустошения, произведенные в стране испанцами, оно приступило к излечению одной из величайших ран, когда-либо нанесенных человечеству. Топкая чувствительность этого общества ко всему, что оно называет честью, его рвение к религии, которая в гораздо большей степени смиряет тех, кому она проповедуется, чем тех, кто ее проповедует, позволили ему затеять великие предприятия и успешно выполнить их. Оно вызвало из лесов рассеянные в них народы, обеспечило их пищей, снабдило их одеждой; и если бы все это повело лишь к тому, что больше людей стало заниматься промышленностью, то и этим одним было бы уже много сделано. Те, кто пожелает создать подобные учреждения, должны установить общность имущества республики Платона, благочестие, которого он требовал по отношению к богам, отчуждение от иностранцев для охранения нравов; нужно поручить ведение торговли государству, а не отдельным гражданам; нужно дать людям наши искусства без нашей роскоши и наши нужды без наших желаний. Нужно запретить употребление денег, которое ведет к тому, что люди увеличивают свои богатства выше меры, положенной природой, бесполезно хранят то, что они бесполезно накопили, и до бесконечности умножают свои желания. Деньги как бы восполняют природу, которая дала нам очень ограниченные средства для того, чтобы возбуждать наши страсти и развращать друг друга. Граждане Эпидамна, почувствовав, что нравы у них портятся вследствие сношений с варварами, избрали особое должностное лицо для заведования всеми торговыми оборотами от имени города и для города. Таким образом, торговля перестает вносить разложение в государственное устройство, а государственное устройство не лишает общество выгод торговли.
      ГЛАВА VII
      В каком случае могут быть полезны эти своеобразные учреждения
      Учреждения подобного рода могут быть уместны в республиках, так как в основе их лежит политическая добродетель. Но для того, чтобы развить чувство чести у подданных монархии и внушать страх подданным деспотических государств, не требуется так много забот. Кроме того, такие учреждения возможны лишь в небольших государствах, где можно весь народ воспитывать, как одно семейство, в одном, общем для всех направлении. Законы Миноса, Ликурга и Платона предполагают бдительный надзор одних граждан над другими, на который нельзя рассчитывать при смятении, рассеянности и обширном характере дел народа крупного государства. Эти учреждения требуют, как было уже сказано, отмены денег. Но в больших обществах многочисленность, разнообразие, сложность, важность дел, удобства купли-продажи и медленность обмена требуют общей денежной меры. Для повсеместного распространения своей власти или повсеместной защиты ее надо иметь то, с чем люди везде связывают власть.
      ГЛАВА VIII
      Объяснение одного парадоксального мнения древних, относящегося
      к воспитанию нравов
      Полибий, рассудительный Полибий, говорит нам, что музыка была необходима для смягчения нравов обитателей Аркадии, которые жили в стране суровой и холодной, и что жители Кинета, пренебрегавшие музыкой, превзошли в жестокости всех прочих греков, так что не было города, где совершалось бы столько преступлений, как у них. Платон не побоялся даже сказать, что нельзя внести никакого изменения в музыку, которое не повлекло бы за собой соответственного изменения в государственном устройстве. Аристотель, который написал свою Политику, кажется, только для того, чтобы противопоставить свои идеи идеям Платона, согласен, однако, с ним в мнении о важном влиянии музыки на нравы. Теофраст43, Плутарх, Страбон44 - все древние писатели разделяли эту точку зрения. И это у них не необдуманное мнение, а одно из основных начал их политики. Так они создавали законы; так, думали они, надо управлять государствами. Полагаю, что я буду в состоянии объяснить это. Надо иметь в виду, что в греческих городах и особенно в тех, главным занятием которых была война, всякий труд и всякая профессия, которые имели целью денежный заработок, считались недостойными свободного человека. "Большая часть ремесел, говорит Ксенофонт, - калечит тела людей, занимающихся ими; они заставляют сидеть в тени или близ огня и не оставляют времени ни для общения с друзьями, ни для участия в государственных делах". Ремесленники стали гражданами в некоторых демократиях только в пору разложения последних. И Аристотель, сообщая нам об этом, утверждает, что благоустроенная республика никогда не даст им права гражданства. Земледелие тоже считалось делом рабским, и занимался им обыкновенно какой-нибудь покоренный народ: илоты у лакедемонян, пе)риэки у критян, пенесты у фессалийцев и другие порабощенные народы в других республиках. Наконец, всякая мелкая торговля считалась у греков постыдной. Она заставляла гражданина оказывать услуги рабу, постояльцу, иностранцу, мысль об этом возмущала свободолюбие эллина, и Платон в своих законах требует наказания для гражданина, занявшегося торговлей. Таким образом, греческие республики были в очень затруднительном положении. Они не хотели, чтобы граждане занимались торговлей, земледелием, ремеслами, но не хотели также, чтобы они проводили время в праздности. Граждане не имели никаких других занятий, кроме гимнастических и военных упражнений. На греков надо поэтому смотреть как на общество атлетов и воинов. Но эти упражнения, столь пригодные для воспитания людей грубых н диких, требовали противовеса в других занятиях, способных смягчать нравы. Музыка как искусство, действующее на душу через посредство органов тела, была очень подходящим для этого средством. Она занимает середину между телесными упражнениями, которые делают людей жестокими, и отвлеченными умствованиями, которые делают их нелюдимыми. Нельзя сказать, чтобы музыка внушала добродетель. Это было бы непостижимо; но она противодействовала ожесточающему влиянию грубого учреждения и в области воспитания отводила и для души место, которого у нее без этого не было бы. Предположим, что среди нас есть общество людей, до того страстно любящих охоту, что они ею одной только и занимаются. Нет сомнения, что такое занятие подействовало бы на них ожесточающим образом. Но если бы эти люди, кроме того, получили бы еще и вкус к музыке, то вскоре в их обращении и нравах мы заметили бы некоторое различие сравнительно с прежним. Наконец, обычные упражнения греков возбуждали в них лишь грубые страсти: суровость, гнев, жестокость. Музыка же пробуждает все чувства и дает душе ощутить кротость, сострадание, нежность, тихую отраду. Наши сочинители моральных рассуждений, с такою строгостью запрещающие нам посещать театры, этим достаточно убеждают нас в силе той власти, которую И1меет музыка над душой человека. И если бы обществу, о котором я говорил, дали одни барабаны и трубы, то, не правда ли, поставленной цели, было бы труднее достигнуть, чем если бы ему дали более нежную музыку. Древние поэтому были правы, отдавая в определенных обстоятельствах предпочтение тому или другому средству воздействия на нравы. Но почему же, спросят, отдавать предпочтение музыке? Потому, что изо всех чувственных удовольствий она менее всего способна повреждать нравы. Мы краснеем, читая у Плутарха о фиванцах, которые для смягчения нравов молодежи узаконили у себя некоторый род любви, который должен был бы быть осужден всеми пародами мира.
      КНИГА ПЯТАЯ
      Законы, издаваемые законодателем, должны соответствовать принципу образа
      правления
      ГЛАВА I
      Идея этой книги
      Мы уже установили, что законы воспитания должны соответствовать принципу каждого правления. То же следует сказать и о законах, создаваемых законодателем для всего общества. Это соответствие законов с принципом правления приводит в действие все пружины правления, и самый принцип получает от этого новую силу. Так в области физических движений за всяким действием всегда следует противодействие. Мы рассмотрим это соответствие для каждого вида правления отдельно и начнем с государства республиканского, принцип которого - добродетель.
      ГЛАВА II
      Что такое добродетель в политическом государстве
      В республике добродетель есть очень простая вещь: это - любовь к республике, это - чувство, а не ряд сведений. Оно столь же доступно последнему человеку в государстве, как и тому, который занимает в нем первое место. Раз усвоив себе добрые правила, народ держится за них дольше, чем так называемые порядочные люди. Разложение редко начинается с него, и часто из своих скудных познаний он черпает более сильную привязанность к тому, что установлено, Любовь к отечеству порождает добрые нравы, а добрые нравы порождают любовь к отечеству. Чем менее мы можем удовлетворять наши личные страсти, тем более мы отдаемся общим. Что заставляет монахов так любить свои монашеские ордена? Именно то, чем они всего более несносны для них. Уставы орденов лишают их членов всего, что питает обычные страсти человека, оставляя место только одной страсти - к тому самому уставу, который удручает нх. И чем он более суров, т. е. чем больше склонностей он урезывает, тем более силы придает он тем склонностям, которые не подвергаются его запрету.
      ГЛАВА III
      Что такое любовь к республике в демократии
      Любовь к республике в демократии есть любовь к демократии, а любовь к демократии есть любовь к равенству. Любовь к демократии есть, кроме того, любовь к умеренности. Так как все должны там пользоваться одинаковым благополучием и выгодами, то каждый должен иметь такие же удовольствия и предаваться таким же надеждам, что и прочие; а все это возможно только при общей умеренности. Любовь к равенству в демократии ограничивает честолюбие одним желанием, одним счастьем - послужить отечеству более важными деяниями, чем прочие граждане. Все не могут быть для него равно полезны, но все равно должны быть ему полезны. Граждане уже с самого рождения находятся в неоплатном долгу перед отечеством. Таким образом, самые отличия вытекают там из принципа равенства, даже когда последнее, по-видимому, совсем устраняется превосходством таланта или удачным служением. Любовь к умеренности ограничивает в демократии стремление приобретать желанием иметь необходимое для семьи, а излишек - для отечества. Богатство дает власть, которую гражданин не может употреблять для собственной пользы, потому что он перестал бы быть равным другим гражданам. Оно доставляет наслаждения, которыми он тоже не должен пользоваться, потому что этим также нарушалось бы равенство. Поэтому благоустроенные демократии, утвердив умеренность в области домашней жизни, открыли двери для роскоши в области жизни общественной, как это и было в Афинах и в Риме. Так умеренность явилась источником изобилия и великолепия, и как религия требует, чтобы жертвы богам были приносимы чистыми руками, так законы устанавливают умеренность в нравах, чтобы была возможность приносить дары отечеству. Здравый смысл и благополучие отдельных лиц в значительной степени обусловливаются посредственностью их талантов и достатка. Республика, в которой законы воспитают большое число людей посредственных, будет управляться благоразумно, ибо она будет состоять из людей благоразумных; она будет очень счастлива, ибо ее население будет счастливо.
      ГЛАВА IV
      Как внушается любовь к равенству и умеренности
      Любовь к равенству и умеренности доводится до высшей степени самими же равенством и умеренностью у людей, живущих в обществе, где и то и другое установлено законом. В монархиях и в государствах деспотических никто не стремится к равенству; даже мысль об этом никому не приходит в голову; там каждый стремится к возвышению. Люди самого низкого положения желают выйти из него лишь для того, чтобы господствовать над другими людьми. То же и с умеренностью: чтобы полюбить ее, надо наслаждаться ею. И, конечно, не люди, развращенные роскошью, могут полюбить воздержание; если бы этот переход был явлением естественным и обычным, то Алкивиад не стал бы предметом восхищения всего мира. Не полюбят умеренность и те, которые завидуют роскоши других людей или восхищаются ею; люди, которые имеют перед глазами только или богачей или таких же бедняков, как они сами, ненавидят свою бедность, не любя и не ведая того, что составляет середину между бедностью и богатством. Итак, вполне истинно правило, что для развития любви к равенству и умеренности в республике нужно, чтобы они были там установлены законами,
      ГЛАВА V
      Как законы водворяют равенство в демократии
      Некоторые древние законодатели, как, например, Ликург и Ромул, разделили земли поровну. Это могло произойти лишь при основании новой республики или когда старая была до того испорчена и состояние умов в ней было таково, что бедные считали необходимым домогаться подобного средства, а богатые допустить его. Если законодатель, совершив такой раздел, не установит особых законов для его охранения, то создание его будет недолговечно: неравенство проникнет в него с той стороны, которая не защищена законом, и республика погибнет. Поэтому для поддержания этого порядка необходимо регулировать приданое женщин, дарения, наследования, завещания. наконец, все роды договоров. Ибо если бы было дозволено передавать свое имущество кому угодно и как угодно, то каждая отдельная воля подрывала бы положения основного закона. Солон, дозволив афинянам в случае бездетности передавать имущество по завещанию кому угодно, пошел вразрез с древними законами, не дозволявшими выхода имущества из семьи завещателя. Он стал вразрез и со своими собственными законами, так как, уничтожая долги, он добивался равенства. Закон, запрещавший получать более одного наследства, был очень благоприятен для демократии. Он коренился в равном разделе земельных участков между гражданами. Он не допускал скопления в одних руках нескольких участков. Из такого же источника вытекал закон, предписывавший брак наследницы с ее ближайшим родственником. Он был установлен у евреев после подобного же раздела. Платон, законы которого основаны на этом разделе, тоже дает этот закон; и это был закон Афинской республики. В Афинах был один закон, дух которого, насколько мне известно, никто до сих пор не мог уяснить. Он разрешал жениться на сестре единокровной, но не на сестре единоутробной. Этот обычай вел свое происхождение от республик, которые согласно господствовавшему в них духу не допускали сосредоточения в одних руках двух земельных участков, а следовательно, и двух наследств. Человек, вступивший в брак со своей сестрой с отцовской стороны, мог получить только одно наследство - от своего отца; но если он вступал в брак с сестрой единоутробной, то могло случиться, что отец этой сестры за неимением у него детей мужского пола сделал бы ее своей наследницей, вследствие чего ее брат, женившийся на ней, получил бы два наследства. И пусть не возражают мне указанием на Филона, который говорит, что если в Афинах разрешалось жениться на сестрах единокровных, а не единоутробных, то в Спарте можно было жениться лишь на единоутробных, а не на единокровных сестрах. Ибо у Страбона мы читаем, что в Лакедемоне сестра, вышедшая замуж за брата, получала в приданое половину части, приходившейся на долю брата. Ясно, что этот закон был издан для предупреждения нежелательных последствий
      нарушается только кажущееся равенство, так как человек, разорившийся на службе обществу, оказался бы в худшем положении, сравнительно с прочими гражданами, и этот самый человек, будучи вынужден необходимостью пренебрегать своими служебными обязанностями, мог бы этим поставить прочих граждан в положение, худшее даже по сравнению с его собственным, и т. д.
      ГЛАВА VI
      Как законы должны поддерживать умеренность в демократии
      В благоустроенной демократии земельные участки должны быть не только равными, но также и небольшими, как у римлян. "Не дай бог, - говорил Курий своим воинам, - чтобы гражданин почитал слишком малым кусок земли, достаточный для прокормления человека!" Как равенство состояний поддерживает умеренность, так умеренность поддерживает равенство состояний. Хотя это две различные вещи, но они таковы, что одна без другой существовать не может; каждая из них есть и причина и следствие; если одна покидает демократию, другая всегда уходит вслед за нею. Правда, в демократиях, которые основаны на торговле, может случиться, что отдельные липа будут обладать большими богатствами, а нравы, несмотря на это. останутся неповрежденными. Дело в том, что дух торговли влечет за собою дух воздержания, бережливости, умеренности, трудолюбия, благоразумия. спокойствия, порядка и исправности, поэтому, пока этот дух держится, богатства, производимые им, не оказывают никакого дурного влияния. Зло наступает лишь после того как этот дух торговли будет уничтожен излишним накоплением богатств. Тогда все неурядицы неравенства, которые до той поры не давали себя чувствовать, вдруг выступают наружу. Чтобы поддержать этот дух торговли, надо, чтобы первые граждане сами занимались ею; чтобы этот дух господствовал безраздельно, не смешиваясь с другим; чтобы все законы охраняли его; чтобы те же законы, распределяя богатства по мере того, как они увеличиваются торговлей, доставляли каждому бедному гражданину такое благосостояние, которое давало бы ему возможность работать, как прочие, а каждого богатого гражданина ставили бы в такое умеренное положение, которое заставляло бы его трудиться, чтобы приобретать и сберегать. Закон, уделяющий всем детям равную долю из наследства их отца. очень благоприятен для торговой республики. Благодаря этому закону, как бы ни был богат отец, дети всегда будут беднее его и потому будут склонны избегать роскоши и трудиться по примеру своего отца. Говоря это, я имею в виду лишь торговые республики; для прочих же есть немало других мер, о которых следует подумать законодателю. В Греции было два рода республик: одни - военные, как Лакедемон, а другие - торговые, как Афины. В одних хотели сделать граждан праздными, в других им старались внушить любовь к труду. Солон считал праздность преступлением и хотел, чтобы каждый гражданин отдавал отчет в том, каким образом он приобретает средства к существованию. В самом деле, при хорошей демократии, в которой все должны ограничиваться необходимым, каждый должен приобретать средства к существованию своим трудом, так как никто не может их ему предоставить.
      ГЛАВА VII
      Другие средства, содействующие принципу демократии
      Равный раздел земель возможен не для всех демократий. Есть обстоятельства, когда такая мера была бы неудобоисполнима, опасна и даже могла бы поколебать государственное устройство. Не всегда необходимо прибегать к крайним мерам. И если этот раздел, цель которого - охранение нравов, окажется неподходящим для какой-нибудь демократии, -то надо обратиться к другим средствам. Можно создать определенное учреждение, которое само собой явится образцом и правилом в области нравов, например, сенат, доступ в который открывается возрастом, добродетелью, степенностью характера, заслугами. Такие сенаторы, поставленные перед лицом народа как некое подобие богов, внушат ему чувства, которые глубоко укоренятся во всех семействах. Особенно нужно, чтобы этот сенат отличался приверженностью к учреждениям старины и действиями своими поддерживал любовь к ним в народе и его сановниках. Нравы много выигрывают от этой приверженности к обычаям старины. Народы с испорченными нравами редко совершают великие дела; не они учреждают общества, основывают города, устанавливают законы; напротив, большая часть учреждений создана народами, нравы которых были суровы и просты; призывать людей к заветам старины значит в большинстве случаев возвращать их к добродетели. Сверх того, когда совершалась какая-нибудь революция и государству придавалась новая форма, то все это могло осуществиться лишь посредством бесконечных усилий и трудов и редко - при наличии испорченных нравов и праздности. Те самые люди, которые совершали революцию, желали сделать ее блага ощутимыми для всех, и они могли достигнуть этого лишь посредством установления хороших законов. Древние учреждения поэтому обыкновенно являются исправлением зла, а новые - злоупотреблениями, В течение долгого правления люди незаметно спускаются ко злу и могут снова подняться к благу только усилием. Было много споров о том, должны ли члены сената, о котором идет речь, избираться пожизненно или только на время. Конечно, пожизненно, как это было в Риме46, Лакедемоне, даже в Афинах, так как не надо смешивать того, что называли в Афинах сенатом, весь состав которого обновлялся через каждые три месяца, с ареопагом, члены которого избирались на всю жизнь в качестве постоянных образцов. Общее правило: в сенат, созданный для того, чтобы служить образцом и, так сказать, хранилищем нравов, сенаторов следует избирать пожизненно; в сенат, созданный для подготовки дел, сенаторов можно избирать на срок. Дух, говорит Аристотель, стареет так же, как и тело. Но это замечание верно только по отношению к единичному государственному деятелю и не может быть приложимо к собранию сенаторов. В Афинах кроме Ареопага были еще стражи нравов и стражи законов. В Лакедемоне все старцы были цензорами. В Риме цензура принадлежала двум особым сановникам. Как сенат наблюдает за народом, так цензоры должны надзирать за народом и сенатом. Они обязаны исправлять всякий порок в республике, отмечать недостаток усердия, судить упущения, исправлять ошибки, подобно тому как законы карают преступления. Римский закон, предписывавший, чтобы обвинение в прелюбодеянии предъявлялось публично, в высшей степени способствовал охранению чистоты нравов; он устрашал женщин; он устрашал и тех, которые должны были надзирать за ними. Ничто так не способствует охранению нравов, как крайнее подчинение молодых людей старикам. Оно сдерживает и тех и других; первых - в силу уважения к старцам, а последних - в силу уважения к самим себе. Ничто не придает такой силы законам, как крайнее подчинение граждан их правителям. "Великое различие, которое Ликург установил между Лакедемоном и прочими государствами, - говорит Ксенофонт, - заключалось главным образом в том, что он заставил граждан повиноваться законам: на призыв правителя они устремляются бегом. В Афинах же богатый человек пришел бы в отчаяние, если бы на него посмотрели как на лицо, зависящее от чиновника". Отеческая власть - тоже очень полезное средство для охранения нравов. Мы уже сказали, что в республике нет той сдерживающей силы, которая есть в других видах правления, поэтому законы должны стараться возместить ее чем-нибудь, и это достигается отцовской властью. В Риме отцы имели право жизни и смерти над своими детьми. В Лакедемоне каждый отец имел право наказать чужого ребенка. Отцовская власть исчезла в Риме вместе с республикой. В монархиях, где нет никакой надобности в такой чистоте нравов, требуется, чтобы каждый жил под властью чиновников. Римские законы, приучив молодых людей к зависимости, установили длительный период несовершеннолетия. Мы, может быть, напрасно усвоили этот обычай: монархия не нуждается в таких стеснениях47. Во имя того же повиновения в республике может явиться надобность в законе, предоставляющем отцу пожизненное право распоряжаться имуществом своих детей, как это было в Риме. Но это не в духе монархии. ГЛА В А VIII Каково должно быть отношение законов к принципу правления в аристократическом государстве Если в аристократическом государстве народ добродетелен, то люди могут быть почти так же счастливы, как и при народном правлении, и государство будет могущественно. Но так как редко случается, чтобы там, где имущество граждан распределено так неравномерно, люди были бы очень добродетельны, то нужно, чтобы законы старались, насколько это от них зависит, водворить в этом государстве дух умеренности н восстановить в нем то равенство, которое неизбежно устраняется самим характером его устройства. Этот дух умеренности и есть то, что в аристократии зовется добродетелью; он занимает там место духа равенства в народном государстве. Если роскошь и великолепие, окружающие государя, составляют часть его могущества, то скромность и простота обращения составляют силу аристократической знати. Если она ничем не старается отличить себя от других, если она сливается с народом, носит одинаковую с ним одежду и допускает его к участию в своих удовольствиях, народ забывает о своем бессилии. У каждого правления есть своя природа и свой принцип, поэтому аристократия не должна усваивать себе природу и принцип монархии, что произошло бы в том случае, если бы одна группа знати имела какие-нибудь личные, особенные прерогативы, отличные от тех, которые принадлежат всему сословию. Привилегии пусть даются сенату, а сенаторам - ничего, кроме простого уважения. Есть два основных источника неурядиц в аристократических государствах: крайнее неравенство между теми, которые управляют, и теми, которыми управляют; и такое же неравенство между членами сословия, которое управляет. Из этих двух неравенств рождается и зависть и ненависть, которые должны предупреждаться или пресекаться законами. Первое неравенство происходит по преимуществу в том случае, когда привилегии аристократии почетны лишь потому, что они позорны для народа. Таков был в Риме закон, который запрещал патрициям заключать браки с плебеями и единственные последствия которого состояли в том, что патриции стали, с одной стороны, более высокомерными, а с другой - более ненавистными. Нечего говорить о том, какую пользу нз-влекли трибуны для своих речей из этого закона, Это неравенство является еще и тогда, когда граждане поставлены в неодинаковые условия по отношению к налогам, что происходит в следующих четырех случаях: когда дворяне дают себе привилегию не платить налогов, когда они обманом избавляются от платежа, когда они употребляют в свою пользу эти платежи под предлогом вознаграждения или жалования за отправляемые ими должности, наконец, когда они облагают народ данью и разделяют между собою налоги, взимаемые ими с него. Последнее случается редко; в таком случае аристократическое правление является самым тягостным изо всех. Пока в Риме преобладало аристократическое направление, о,н очень успешно избегал этих неудобств. Его должностные лица никогда не получали жалования за свою службу- Первые лица в республике были обложены, как м прочие, и даже больше прочих, а иногда только они одни и облагались. Наконец, они не только не присваивали себе доходов государства, но все, что они могли извлечь из общественной казны, и все богатства, которыми их наделяла фортуна, - все это они распределяли в народе как бы в возмещение тех почестей, которыми они пользовались, Одно из основных правил состоит в том, что такие подарки народу настолько же вредны в демократии, насколько они могут быть полезны в аристократическом правлении. В первом случае они губят гражданский дух, а во втором - укрепляют его. Если же эти доходы не распределяются в народе, то надо ему показать, что ими хорошо распоряжаются: даже видя их, он уже некоторым образом пользуется ими. Золотая цепь, которую протягивали в Венеции, богатства, которые проносили на триумфах в Риме, сокровища, хранившиеся в храме Сатурна, были поистине богатствами народа. В аристократическом государстве всего важнее то, чтобы взимание податей не было делом знати. В Риме первый разряд граждан был свободен от этой обязанности: ее возложили на второй, но и тут обнаружились впоследствии большие неудобства. При аристократическом правлении, когда подати взимала бы знать, частные лица оказались бы оставленными на произвол должностных лиц, и над этими лицами не было бы никакого верховного суда. Люди, обязанные преследовать злоупотребления, предпочли бы пользоваться ими. Зяать уподобилась бы деспотическим государям, которые конфискуют имущества у всех, у кого только пожелают. Вскоре на получаемые таким образом доходы стали бы смотреть как на законную собственность, которую корыстолюбие приумножало бы по собственному произволу. Доходы от откупов резко снизились бы, доходы государства были бы сведены почти к нулю. Вот причина того, почему некоторые государства без всяких заметных потрясений доходят до слабости, которая удивляет их соседей и даже их собственных граждан. Законы должны также воспрещать знати заниматься торговлей, иначе такие могущественные купцы заведут всякого рода монополии. Торговля требует равенства между лицами, занимающимися ею, и из всех деспотических государств самые несчастные те, где государь занимается торговлей. Законы Венеции запрещают дворянам торговлю, которая могла бы дать им возможность приобретать слишком большие богатства даже невинными средствами. Законы должны во что бы то ни стало заставить знать оказывать правосудие народу. Если они не создали должности трибуна, то они сами должны быть трибуном. Всякая возможность обойти закон губит аристократию и приближает тиранию. Во все времена законы должны обуздывать высокомерие тех, кому принадлежит господство. Необходимо учреждение - временное или постоянное, которое заставляло бы трепетать дворян, учреждение, подобное тем эфорам Спарты и государственным инквизиторам Венеции, деятельность которых не была стеснена никакими формальностями. Это правление нуждается в крутых, сильно действующих мерах, В Венеции к услугам доносчиков была вечно открытая щель каменного ящика, словно разверстая пасть тирании. Эти тиранические учреждения аристократии соответствуют цензуре в демократии, которая по своей природе не менее независима. В самом деле, цензоры не подлежат ответственности за свои действия на протяжении всего срока исполнения ими своих обязанностей. Им надо доверять и никогда не убивать в них энергии. Римляне были замечательны в этом отношении: они позволяли требовать отчета у всех должностных лиц, за исключением цензоров. Две вещи пагубны для аристократии: крайняя бедность знати и ее чрезмерное богатство. Чтобы предупредить обеднение знати, надо более всего стараться обязать ее к своевременной уплате долгов. Чтобы умерять ее богатство, необходимо прибегать к мерам благоразумным и незаметным, но отнюдь не к конфискациям, аграрным законам, отмене долгов, что причиняет бесчисленные бедствия. Законы должны отменить у дворян право первородства, дабы имущества уравнивались путем постоянного раздела наследств, Не следует допускать субституций, выкупа родовых имений, майоратов, усыновлений. Все средства, изобретенные в монархических государствах для поддержания могущества отдельных родов, не должны иметь места в государствах аристократических. Уравняв роды, закон должен еще поддерживать между ними дух единения. Раздоры между дворянами должны разрешаться быстро, иначе споры между лицами обращаются в родовые распри. Эти споры могут разрешаться или предупреждаться посредниками. Наконец, законы отнюдь не должны покровительствовать тем различиям, которые устанавливает между семействами тщеславие под предлогом большей знатности или древности. Такие притязания следует рассматривать как проявление мелочности со стороны отдельных лиц. Достаточно бросить взгляд на Лакедемон, чтобы увидеть, как умело справлялись там эфоры со слабостями царей, вельмож и народа.
      ГЛАВА IX
      О соответствии законов монархии их принципу
      Так как принцип этого образа правления - честь, то законы его должны соответствовать этому принципу. Они должны поддерживать знать, которая есть, так сказать, и создатель и создание этой чести. Они должны установить наследственность дворянства, но для того чтобы оно было не стеной между силой государя и слабостью народа, а связью между ними. Субституции, как средство, препятствующее переходу семейного имущества в чужие руки, очень полезны для этого образа правления, хотя неуместны в прочих. Обязательный выкуп родового имущества возвращает в дворянские семьи земли, отчужденные мотовством какого-нибудь родственника. Дворянские земли должны обладать привилегиями, подобно лицам. Нельзя отделить достоинство государя от достоинства его государства, точно так же нельзя отделять и достоинство дворянина от достоинства его поместья. Все эти прерогативы должны составлять особенности дворянства; их нельзя предоставлять народу, если не желаюг поколебать принцип правления и подорвать силы и дворянства и народа. Право субституций стеснительно для торговли; выкуп родового имущества порождает бесчисленные тяжбы; все запроданные земли государства остаются по меньшей мере в продолжение года без владельца. Прерогативы, связанные с феодами, очень обременительны для тех, кто их получает, но все эти неудобства, связанные с существованием дворянства, исчезают перед приносимой им общей пользой. Однако предоставить подобные привилегии народу значит поколебать без всякой необходимости все принципы правления. В монархиях можно разрешить отцу завещать большую часть своего имущества одному из сыновей. Собственно, только здесь и уместно такое разрешение. Законы должны покровительствовать всякой торговле, допускаемой этим образом правления, дабы подданные могли без крайнего разорения удовлетворять вечно возрождающиеся потребности государя и его двора. Законы должны внести некоторый порядок в способ взимания налогов, дабы он не стал тяжелее самих налогов. Тяжелые налоги вызывают непосильный труд; труд - изнурение; изнурение дух лености.
      ГЛАВА Х
      О быстром выполнении дел в монархии
      Монархическое правление имеет одно преимущество перед республиканским: так как дела там ведутся одним лицом, то они выполняются скорее. Но чтобы эта скорость не выродилась во вредную поспешность, законы должны внести в нее некоторые замедления. Они должны не только покровительствовать природе каждого образа правления, но и противодействовать тем злоупотреблениям, которые могут явиться следствием этой природы. Кардинал Ришелье не хотел допускать в монархиях образования промышленных компаний, которые создают так много затруднений. У этого человека деспотизм был не только в сердце, но и в голове. Учреждения, обязанные охранять законы, всего лучше исполняют свои обязанности, когда они двигаются замедленным шагом и вносят в обсуждение дел государя ту обдуманность, которой невозможно ожидать ни от малосведущих в законах государства придворных, ни от торопливых государственных советов. Что стало бы с самой лучшей в мире монархией 48, если бы должностные лица своей медлительностью, своими жалобами л проьми ле останавливали даже добрых порывов своих Саомц когда те, повинуясь только одним влечениям своей -&Мкои души, захотели бы награждать выше всякой меры за услуги, оказанные им мужеством и преданностью, также не 3а1:шими меры?
      ГЛАВА XI
      О преимуществах монархического образа правления
      Монархическое правление имеет одно большое преимущество перед деспотическим. Так как самая природа этого правления требует наличия нескольких сословий, на которые опирается власть государя, то благодаря этому государство получает большую устойчивость; его строй оказывается более прочным, а личность правителей - в большей безопасности. Цицерон считает, что учреждение в Риме трибунов было спасением республики. "В самом деле, - говорит он, - сила парода ужаснее, когда у него нет предводителя. Предводитель чувствует, что он за все будет в ответе, и озабочен этим, между тем как ослепленный страстью народ не видит опасностей, которым он себя подвергает". Это рассуждение приложимо и к деспотическому государству, которое есть народ без трибунов, и к монархии, где у народа есть нечто подобное трибунам. В самом деле, мы всюду видим, что в волнениях, происходящих в деспотических государствах, народ, предоставленный самому себе, доводит всякое дело до крайних пределов возможного, совершая ужасные беспорядки, между тем как в монархиях такие крайности случаются очень редко. Предводители боятся за себя; они опасаются быть покинутыми; зависимые посредствующие власти не хотят, чтобы народ забрал слишком много силы. Государственные чины редко бывают полностью развращены; государь опирается на них, и бунтовщики, не имея ни желания, ни надежды ниспровергнуть государство, не могут и не хотят низвергнуть государя. При таких обстоятельствах люди, обладающие благоразумием и властью, выступают в качестве посредников. Начинаются переговоры, уступки, смягчения, законы снова вступают в силу и заставляют себе повиноваться. Вот почему наша история полна рассказов о гражданских войнах без переворотов; история каждого деспотического государства изобилует переворотами без гражданских войн. Те, кто писал историю гражданских войн в разных государствах, и даже те, кто возбуждал эти войны, достаточно убеждают нас, насколько мало подозрительной должна казаться государям та власть, которую они предоставляют некоторым государственным сословиям, ибо и писатели, и народные предводители даже среди своих заблуждений не переставали вздыхать о законах и своем долге и более сдерживали пылкую стремительность мятежных элементов, чем содействовали ей. Кардинал Ришелье. полагая, может быть. что он уже слишком пренебрежительно относился к сословиям государства, обратился для поддержки государства к добродетелям государя и его министров, требуя от них такой проницательности, такого просвещения, такого мужества и таких познаний, что надо поистине быть ангелом, чтобы иметь все это. Едва ли позволительно надеяться, что за все время от наших дней до исчезновения монархий будет когда-либо такой государь и такие министры. Народы, которые живут под охраной хорошего управления, счастливее тех, которые, не зная ни законов, ни начальников, скитаются по лесам; подобно тому и монархи, которые под" чиняются основным законам своего государства, счастливее тех деспотических государей, у которых нет ничего способного управлять сердцами их подданных и даже собственным сердцем.
      ГЛАВА XII
      Продолжение той же темы
      Не ищите великодушия в деспотических государствах; государь не может передать там своим подданным величия, которого нет у него самого; слава не живет в его владениях. Только в монархиях мы видим вокруг государя подданных, озаряемых лучами его света; только тут каждый, занимая, так сказать, более значительное пространство, может проявлять те добродетели, которые, не развивая в душе чувства независимости, все же придают ей величие.
      ГЛАВА XIII
      Идея деспотизма
      Когда дикари Луизианы хотят достать плод с дерева, они срубают дерево под корень и срывают плод. Таково деспотическое правление.
      ГЛАВА XIV
      О соответствии законов деспотического правления их принципу
      Принцип деспотического правления - страх; но для народов робких, невежественных, угнетенных не нужно много законов. Тут все должно держаться на двух, трех идеях - новых и не требуется. Обучая чему-нибудь животное, надо всего более остерегаться менять учителей, уроки и приемы обучения. Вы запечатлеваете в его мозгу два-три движения - не больше. Если государь живет затворником, то он не может выйти из приюта своих наслаждений, не приведя в отчаяние всех, кто удерживает его там. Все эти люди боятся, чтобы его личность и власть не перешли из их рук в другие, поэтому он редко ведет войну лично и тем более боится доверить руководство военными действиями своим полководцам, Такой государь, не привыкший встречать в своем дворце никакого противодействия, возмущается сопротивлением, которое ему оказывают с оружием в руках, поэтому он обыкновенно действует в таких случаях под влиянием гнева или мстительности. К тому же он не может иметь понятия об истинной славе. Поэтому войны здесь ведутся с первобытной свирепостью и международное право имеет менее влияния, чем при других правлениях. Такой государь имеет столько пороков, что следует опасаться выводить на показ его тупость. Его скрывают, и никто не знает, в каком он находится состоянии. К счастью, люди в этих странах таковы, что управлять ими можно и одним только именем государя. Когда Карл XII, будучи в Вендорах, встретил некоторое противодействие своей воле со стороны сената Швеции, он написал сенаторам, что пришлет командовать ими свой сапог. Этот сапог командовал бы не хуже деспотического государя. Если государь попал в плен, он считается умершим и на престол вступает другой. Договоры, заключаемые пленником, не имеют силы; его преемник не утвердит их. В самом деле, так как в его лице соединены и законы, и государство, и государь, то раз он не государь, то он уже ничто, и если бы его не сочли умершим, то государство оказалось бы разрушенным. На решение турок заключить сепаратный мир с Петром I всего более повлияло то, что московиты сообщили визирю, будто в Швеции посадили на престол другого короля, Охрана государства сводится здесь к охране государя, или, скорее, к охране дворца, где он пребывает безвыходно. Все, что не угрожает непосредственно этому дворцу или столице, не производит никакого впечатления на невежественные, надменные и предубежденные умы; что же касается до взаимной связи событий, то эти люди не в состоянии ни следить за нею, ни предвидеть ее, ни даже думать о ней. Политика, ее средства и ее законы являются здесь в виде очень ограниченном, и политическое управление тут столь же просто, как и гражданское. Все сводится к тому, чтобы согласовать политическое и гражданское управление с домашним и объединить должностных лиц государства с должностными лицами сераля. Самое лучшее положение для такого государства будет то, при котором оно как бы существует одно на свете, когда оно окружено пустынями и изолировано от других народов, которых оно называет варварами. Поскольку оно не может полагаться на свои войска, оно иногда находит нужным уничтожить некоторую часть самого себя. Если принцип деспотического государства - страх, то цель его - тишина; но это не тишина мира, а затишье города, ожидающего вступления неприятеля. Так как сила государства заключается не в нем самом, а в войске, которое его основало, то это войско необходимо сохранять для защиты государства, а между тем оно страшно самому государю. Как же согласовать безопасность государства с безопасностью особы его государя? Посмотрите, с каким усердием старается московское правительство освободиться от деспотизма, который тяготит его даже более, чем его народы. Были уничтожены целые большие отряды войска4Э, смягчены наказания за преступления, учреждены суды, начали знакомиться с законами и просвещать народ. Но есть особые причины, которые, может быть, снова ввергнут его в то бедствие, которого оно старалось избежать. В этих государствах религия имеет большее влияние, чем во всех прочих; она - страх, прибавленный к страху. Отчасти из ее источника и черпает народ в магометанских государствах ту изумительную преданность, которую он питает к своим государям. Религия же несколько исправляет и недостатки турецкого государственного строя. Подданные, не связанные с величием и славой своего государства принципами чести, связываются с ним силой и принципом религии. Из всех деспотических государств нет ни одного, которое так обременяло бы самого себя, как то, где государь объявляет себя собственником всех земель и наследником всех своих подданных. Неизбежным следствием этого бывает то, что земли перестают обрабатываться, а если государь к тому же занимается торговлей, то оказывается разрушенной и всякая промышленность. В таких государствах ничего не исправляют, ничего не улучшают; дома строятся там лишь на время жизни их владельца; там не роют канав, не сажают деревьев; там извлекают из земли все, что она может дать, и ничего не отдают ей обратно; там все запущено, везде пустыня, Быть может, вы думаете, что законы, отменяющие земельную собственность и наследование имуществ, ослабят скупость и жадность вельмож? Нет, это только еще более усилит их жадность и скупость. Они станут считать своим только то золото или серебро, которое им удастся украсть и припрятать, и потому будут совершать тысячи вымогательств. Чтобы не все погибло, надо, чтобы корыстолюбие государя умерялось каким-нибудь обычаем. Так, в Турции государь обыкновенно довольствуется взиманием трех процентов со всех наследств простого народа. Но так как великий государь раздает большую часть земель своей армии и располагает ими по собственному произволу, так как он захватывает все наследства чиновников империи и так как в случае смерти человека, не оставившего после себя детей мужского пола, его имущество становится собственностью великого государя, а дочери умершего имеют только право пользования им, то в конечном счете владение большей частью имуществ в государстве является весьма непрочным. По закону Бантама60 царь получает в наследство даже жену, детей и дом покойного. Во избежание самого жестокого последствия этого закона там женят детей в возрасте десяти, девяти, восьми лет, а иногда и того моложе, чтобы избавить их от горькой участи стать частью отцовского наследства. В государствах, не имеющих основных законов, не может быть определенного порядка наследования престола. Там государь сам избирает себе преемника в своем семействе или вне его. Напрасно было бы устанавливать право престолонаследия за старшим сыном; государь всегда может избрать другого. Преемник определяется или самим государем, или его министрами, или междоусобной войной. Таким образом, в этом государстве по сравнению с монархией имеется еще одна лишняя причина для разложения. Так как все члены семьи государя имеют равные права на избрание в преемники ему, то отсюда проистекает, что тот из них, кто вступил на престол, первым делом или приказывает передушить своих братьев, как в Турции; или ослепляет их, как в Персии; или объявляет их сумасшедшими, как у Мо-гола; если же ни одна из этих мер предосторожности не принята, как в Марокко, то каждый случай вакантности престола сопровождается ужасными междоусобиями. В Московском государстве царь волен избрать себе в преемники кого хочет или в своем семействе, или вне его. Такое установление о преемственности порождает тысячи смут и делает положение престола настолько шатким, насколько произвольна его преемственность. Так как порядок престолонаследия принадлежит к вещам, которые всего важнее знать народу, то лучшим будет тот, который основан на фактах наиболее очевидных, каковы, например, рождение или известный порядок родства. Такое установление прекращает интриги и пресекает замыслы властолюбия; при нем уже нет надобности стараться овладеть умом слабого государя и заставлять говорить умирающих. Когда порядок престолонаследия установлен основным законом, наследником престола является только одно лицо и у братьев его нет уже никакого действительного или кажущегося права оспаривать у него корону. Никто уже не может строить догадок по поводу воли государя или ссылаться на нее; отнимать свободу или жизнь у брата государя так же мало надобности, как и у всякого другого подданного. Но в деспотических государствах, где братья государя являются в одно и то же время и его рабами и его соперниками, осторожность велит держать их в руках, особенно в магометанских странах, где в победе и удаче религия видит суд божий и где вследствие этого все государи царствуют не в силу права, а в силу факта. В государствах, где принцы крови знают, что если они не захватят престол, то будут заключены в тюрьму или преданы смерти, стремление к власти сильнее, чем у нас, где принцы крови пользуются положением, достаточно удовлетворительным если не для честолюбия, то для более скромных желаний. Деспотические государи всегда злоупотребляли браком. Они обыкновенно берут себе несколько жен, особенно в той части света, где деспотизм, так сказать, натурализован, т. е. в Азии. И у них такое множество детей, что ни между отцом и детьми, ни между самими детьми не может существовать никакого родственного чувства. Царская семья походит на государство: она слишком бессильна, а ее глава слишком могуществен; она обширна, но доведена до полного ничтожества, Артаксеркс умертвил всех своих детей за то, что они составили против него заговор, Трудно, однако, поверить, чтобы 50 человек детей устроили заговор против отца, и еще менее правдоподобно, что они затеяли этот заговор потому, что их отец не пожелал уступить своей наложницы старшему сыну. Гораздо проще объяснить все это одной из интриг сералей Востока, этих мест, где притворство, злоба и хитрость царствуют в тишине под покровом непроницаемого мрака и где дряхлый государь, глупеющий с каждым днем, является первым пленником дворца. После всего сказанного естественно возникает мысль, что человеческая природа будет постоянно возмущаться против деспотического правления; но, несмотря на любовь людей к свободе, несмотря на их ненависть к насилию, большая часть народов все же подчинилась деспотизму. И нетрудно понять, почему это произошло. Чтобы образовать умеренное правление, надо уметь комбинировать власти, регулировать их, умерять, приводить их в действие, подбавлять, так сказать, балласту одной, чтобы она могла уравновешивать другую; это такой шедевр законодательства, который редко удается выполнить случаю и который редко позволяют выполнить благоразумию. Напротив, деспотическое правление, так сказать, само бросается в глаза; оно повсюду единообразно, и так как, чтобы установить его, не нужно ничего, кроме страстей, то на это всякий пригоден,
      ГЛАВА XV
      Продолжение той же темы
      В жарких климатах, где обыкновенно царит деспотизм, страсти пробуждаются раньше и раньше затихают, умственные способности скорее достигают зрелости; там меньше соблазнов для расточительности, меньше возможностей отличиться, меньше общения между молодыми людьми, которые живут в своих домах, как затворники; там женятся раньше, и потому права совершеннолетия там предоставляют в более раннем возрасте, чем в наших европейских климатах. В Турции совершеннолетие считается с возраста пятнадцати лет. Там нельзя освобождаться от долгов уступкой своего имущества кредитору. В государстве, где личность не имеет обеспеченного имущества, ссуды делаются более лицу, чем его имуществу. Такого рода передача имущества естественна в правлениях умеренного типа, особенно в республиках, вследствие большего доверия к добросовестности граждан в этих государствах и большей мягкости нравов, порождаемой формой правления, которую каждый как бы сам для себя создал. Если бы законодатели установили уступку имущества в римской республике, то эта республика не подверглась бы стольким мятежам и гражданским неурядицам и не изведала бы ни опасностей недугов, ни пагубных последствий лекарств. Бедность и непрочность владения имуществами в деспотических государствах неизбежно приводят к развитию в них ростовщичества, так как цена денег там, естественно, увеличивается соответственно риску, которому подвергается каждый, кто их ссужает. Таким образом, нищета проникает в эти государства со всех сторон. Они лишены всего, даже возможности делать займы. Поэтому купец не может там вести крупной торговли; он живет сегодняшним днем: если он сделает большие запасы товаров, то одна уплата процентов за ссуженные ему на эту покупку деньги превысит все его барыши от продажи товаров. Вследствие этого там не существует особых законов для торговли; они сводятся к простому полицейскому надзору. Государство не может быть несправедливым, не имея в своем распоряжении рук, посредством которых эти несправедливости совершаются. Но невозможно допустить, чтобы эти руки не порадели и о самих себе, поэтому расхищение государственной казны становится в государствах деспотических явлением естественным. Ввиду обычности этого преступления там полезны конфискации. Ими утешают народ; они доставляют государю обильную денежную дань, которую ему было бы трудно собрать со своего разоренного народа; в этих государствах нет ни одной семьи, которую желали бы сохранить. Иное дело в государствах умеренного типа. Там конфискации поколебали бы право собственности" разорили бы ни в чем неповинных детей, ради наказания одного виновного разрушили бы всю семью. В республиках конфискации, лишая гражданина всех средств к жизни, причинили бы зло нарушением равенства, которое составляет душу этого правления. В Риме был закон, допускавший конфискацию только в случаях преступления оскорбления величества. Во многих случаях было бы очень благоразумно, следуя духу этого закона, ограничивать конфискации лишь известными видами преступлений. Воден51 вполне основательно говорит, что в стране, где раздельность имуществ супругов определена обычаем, конфискации должны бы подлежать только одни благоприобретенные ими имущества, не состоящие в их общем владении.
      ГЛАВА XVI
      О передаче власти
      В деспотических государствах власть переходит целиком в руки того, кому она доверена. Визирь есть сам деспот, и каждый чиновник есть визирь. В монархических правлениях власть не передается в такой непосредственной полноте. Передавая власть, государь ограничивает ее. Он так распределяет ее, что никогда не передаст другому какую-то долю своей власти, не удержав за собою большей части ее. Так, в монархических государствах отдельные правители городов, будучи зависимы от правителей провинции, еще в большей степени зависят от государя, и начальники отдельных частей армии, находясь в подчинении у своих генералов, состоят еще в большем подчинении у государя. В большинстве монархических государств благоразумно установлено, что лица, имеющие более или менее высокие военные звания, не числятся постоянными командирами той или иной части войска, так что, получая назначение лишь по специальному приказу государя, могут быть использованы на службе или оставлены не у дел; таким образом, они в одно и то же время находятся на службе и как бы оказываются вне ее. Но это несовместимо с духом деспотического правления, так как допустить существование лиц, которые, не имея определенного служебного положения, тем не менее обладали бы титулами и прерогативами, значило бы допустить в государстве существование лиц, которые значительны сами по себе, что противоречило бы природе этого государства. Если бы правитель города был независим от паши, то для того, чтобы установить согласие между ними, пришлось бы прибегать к постоянным уступкам и смягчениям; предположение нелепое при деспотическом правлении. Кроме того, если бы начальник города мог отказать в повиновении паше, то как же мог бы паша отвечать головой за свою провинцию? В этом государстве власти не могут быть уравновешены - как власть последнего чиновника, так и власть самого деспота. В государствах умеренных закон везде разумен, он всем известен, и самые низшие должностные лица имеют возможность руководствоваться им. Но при деспотическом правлении, где закон есть воля государя, как бы ни был мудр этот государь, чиновник все-таки не может руководствоваться его волей, потому что не может знать ее, и потому он руководствуется собственной волей. Мало того: так как закон есть то, чего желает государь, а государь может желать лишь того, что он знает, то является надобность в бесконечном множестве лиц, которые желали бы за него и так, как он. Наконец, так как закон есть непредвиденное проявление воли государя, то необходимо, чтобы проявление воли тех, которые желают за него, было таким же быстрым и внезапным, как и его собственное.
      ГЛАВА XVII
      О подарках
      В деспотических государствах существует обычай, согласно которому всякое обращение к высшему лицу и даже к самим государям должно сопровождаться приношениями. Император Могола не принимает просьб от своих подданных без какого-нибудь приношения с их стороны. Эти государи доходят до того, что за подарки продают свои милости. Так оно и должно быть в государстве, где нет граждан, в государстве, где все убеждены, что высший не имеет никаких обязательств по отношению к низшему; в государстве, где люди думают, что единственная связь между ними состоит лишь в карах, которые одни налагают на других; в государстве, где мало делается дел и где редко встречается надобность обращаться к высокопоставленному лицу с просьбами и еще того реже - с жалобами. В республике эти подарки ненавистны, потому что добродетель в них не нуждается. В монархии честь является более сильным двигателем, чем подарки. Но в деспотическом государстве, где нет ни добродетели, ни чести, человека можно побудить к деятельности лишь надеждой на умножение его житейских удобств. Именно руководствуясь идеей республики, Платон требовал, чтобы лица, принимающие подарки за исполнение своего долга, были наказуемы смертью. "Не следует принимать подарков ни за хорошие, ни за дурные дела", говорит он. Римский закон, дозволявший должностным лицам принимать небольшие приношения при том условии, чтобы их общая стоимость не превышала ста экю в год, был очень дурным законом. Кому ничего не дают, тот ничего и не желает; те же, кому дают мало, вскоре пожелают большего, а потом и многого. К тому же легче вразумить того, кто, будучи обязан не брать ничего, берет нечто, чем того, кто берет больше, чем ему дозволено брать, всегда находя для этого какие-либо предлоги, извинения, причины и оправдывающие его обстоятельства.
      ГЛАВА XVIII
      О раздаваемых государем наградах
      В деспотических государствах, где, как уже мы сказали, люди побуждаются к деятельности лишь надеждой на увеличение своих житейских удобств, государь может награждать только деньгами. В монархии, где господствует одна честь, государь мог бы награждать только одними почетными отличиями, но так как эти установленные честью отличия связаны с роскошью, которая неизбежно порождает новые потребности, то государь награждает там почестями, ведущими к богатству. В республике же, где властвует добродетель, двигатель самодовлеющий и исключающий все прочие, государство награждает только одним засвидетельствованием этой добродетели. Крупные награды служат признаком упадка - это общее правило как для республики, так и для монархии; появление таких наград указывает на то, что основные начала правления испорчены, что, с одной стороны, понятие чести утратило прежнюю силу, а с другой - ослабели гражданские добродетели. Самые худшие из римских императоров были в то же время самыми щедрыми на награды. Таковы, например, Калигула, Клавдий, Нерон, Оттон, Вителлий, Коммод, Гелиогабал и Каракалла. Лучшие же, как Август, Веспасиан, Антонин Пий, Марк Аврелий и Пертинакс, были, напротив, самыми экономными в этом отношении. При хороших императорах государство снова возвращалось к своим принципам и сокровище чести заменяло все прочие сокровища.
      ГЛАВА XIX
      Другие последствия принципов трех видов правления
      Не могу закончить этой книги, не сделав еще несколько применений моих трех принципов. Первый вопрос. Должны ли законы понуждать гражданина к принятию общественных должностей? Отвечаю: да, должны, но только в республиканском правлении, а не монархическом. В республике общественная должность является свидетельством добродетели, драгоценным залогом, который отечество вверяет гражданину, и так как вся жизнь, деятельность и все мысли последнего должны принадлежать отечеству, то он и не может отказываться от этих должностей. В монархии они являются свидетельством чести, своеобразные правила этой чести требуют, чтобы человек принимал их лишь тогда, когда это ему угодно, и в таком виде, в каком это ему угодно. Покойный король Оардинии наказывал тех, которые отказывались от должностей и службы в его государстве. Сам того не сознавая, он действовал в духе республиканских идей. Впрочем, приемами своего правления он достаточно доказал. что осуществление этих идей не входило в его намерения. Второй вопрос. Заслуживает ли одобрения правило, согласно которому можно обязать гражданина занять в войске место, низшее по сравнению с тем, которое он там занимал прежде? В Риме воину часто приходилось служить под начальством человека, который год тому назад был его подчиненным. Это потому, что республиканская добродетель требует постоянного самопожертвования во всех отношениях ради государства. Но в монархическом государстве честь, истинная или ложная, видит в этом несовместимое с ее правилами унижение человека. В деспотических государствах, где равно злоупотребляют и честью, и местами, и рангами, с одинаковой легкостью превращают государя в батрака и батрака в государя. Третий вопрос. Следует ли соединять в руках одного лица исполнение гражданской и военной должности? В республике надо их соединять, а в монархии разделять. В республике было бы опасно превращать армию в особое сословие, отличное от гражданского, а в монархии не менее опасно было бы соединять исполнение обеих этих должностей в руках одного и того же лица. В республике люди берутся за оружие лишь в качестве защитников законов и отечества; человек становится на некоторое время солдатом именно потому, что он гражданин. При наличии же двух различных сословий каждому, кто, состоя в армии, продолжал бы считать себя гражданином, могли бы дать почувствовать, что он не более как солдат. В монархиях военные стремятся только к славе или по меньшей мере к чести или богатству. Таким людям отнюдь не следует поручать гражданских должностей; необходимо, напротив, чтобы гражданские власти обуздывали их. Недопустимо, чтобы одни и те же лица обладали одновременно и доверием народа и силой, позволяющей злоупотреблять этим доверием. Посмотрите, как опасаются возникновения обособленного военного сословия в государстве, где под формой монархии скрывается республика52; там воин не перестает быть гражданином и даже должностным лицом, дабы оба эти качества служили залогом его преданности отечеству и постоянно напоминали ему о его обязанностях. Разделение должностей на военные и гражданские, произведенное римлянами после падения республики, не было делом произвола. Оно явилось следствием изменения римского государственного строя; оно соответствовало природе монархического правления; дело, начатое при Августе53, должны были завершить последующие императоры для обуздания военного правления. Прокоп, соперник Валента в борьбе за императорскую власть, совершенно не понимал этого, когда, возведя персидского царевича Гормизда в звание проконсула, он возвратил проконсулу принадлежавшее ему некогда командование войсками; возможно, впрочем, что у него были для этого особые причины. Человек, стремящийся к верховной власти, более заботится о собственной пользе, чем о пользе государства. Четвертый вопрос. Следует ли допускать продажу должностей? В деспотических государствах, где государь назначает и смещает должностных лиц по собственному произволу, должности не должны продаваться. Но в монархических государствах их продажа полезна, потому что она заставляет людей заниматься, как семейным ремеслом, тем или иным видом деятельности, которым они не стали бы заниматься из любви к добродетели, ибо она каждому определяет его долг и придает более устойчивости и постоянства сословиям. Свида недаром сказал, что Анастасий посредством продажи всех государственных должностей сделал из империи нечто вроде аристократии. Платон не терпел такой продажи. "Это то же самое, - говорит он, - как если бы кого-либо приняли на корабль кормчим или матросом за его деньги". Может ли обычай, вредный для всякого житейского дела, оказаться полезным только для руководства республикой? Однако Платон говорит о республике, основанной на добродетели, а мы говорим о монархии. Но если бы в монархии должности не продавались согласно публично установленным правилам, то они все-таки стали бы продажными вследствие корыстолюбия и жадности придворных; случай доставит лучших покупателей, чем выбор государя. Наконец, самый способ возвышаться посредством богатства поддерживает и поощряет промышленность, в чем всегда очень нуждается этого рода правление. Пятый вопрос. Для какого правления нужны цензоры? Они нужны для республики, где принцип правления - добродетель. Добродетель разрушается не одними только преступлениями, но также и небрежностью, ошибками, недостатком любви к отечеству, опасными примерами, семенами порчи, всем, что, не нарушая закона, обходит его и что, не уничтожая его силы, ослабляет ее. Все это должно быть исправляемо цензорами. Нас удивляет наказание, которому подвергли члена Ареопага за то, что он убил воробья, спрятавшегося у него на груди от преследования ястреба. Мы поражены тем, что Ареопаг предал смерти ребенка за то, что тот выколол глаза птичке. Но надо иметь в виду, что тут дело идет не о приговорах уголовного суда, а о решениях суда нравственного в республике, основанной на нравственности. Монархии не нуждаются в цензорах; эти правления основаны на чести, а природа чести в том и состоит, что для нее весь мир - цензор. Всякий человек, преступивший правила чести, услышит упреки даже от тех, у кого ее совсем нет. Тут сами цензоры были бы развращены теми, кого им следовало исправлять. Они были бы не в силах бороться с распространенной в монархии испорченностью - эта испорченность оказалась бы сильнее их. Понятно, что для деспотического правления цензоры совсем не нужны. Китай, по-видимому, является исключением из этого правила; но мы изложим впоследствии особые причины этого обстоятельства.
      КНИГА ШЕСТАЯ
      Влияние, оказываемое принципами различных образов правления на простоту гражданских и уголовных законов, на формы судопроизводства и
      определение наказаний
      ГЛАВА I
      О простоте гражданских законов в различных видах правления
      При монархическом правлении законы не могут отличаться такой простотой, как при деспотическом правлении. Здесь нужны суды. Эти суды выносят приговоры. Приговоры эти надо хранить и изучать для того, чтобы суд действовал сегодня так же, как он действовал вчера, и чтобы собственность и жизнь граждан были столь же прочно и определенно обеспечены, как и само государственное устройство. В монархии отправление правосудия, решениям которого подлежат не только имущество и жизнь, но также и честь человека, требует тщательных изысканий. Чем шире ведомство суда, чем важнее интересы, подлежащие его решениям, тем внимательнее и осмотрительнее становится судья. Поэтому не следует удивляться, что законы этого государства отличаются таким обилием правил, оговорок и распространений, благодаря которым умножается количество частных случаев и самый разум обращается, по-видимому, в особого рода искусство. Установленное в монархиях различение людей по их званию, происхождению, положению часто приводит к установлению различий в характере их имущества, и законы этого государственного строя могут увеличивать количество таких различий. Так, у нас имеется имущество собственное и общее или сообща приобретенное, полученное в приданое и принадлежащее исключительно жене, отцовское и материнское, разного рода движимость, имущество свободное и ограниченное субституцией, родовое или неродовое, имущество дворянское белопоместное и простонародное, ренты поземельные или денежные. Каждый вид имущества подчинен особым правилам, согласно которым им располагают, и все это еще более усложняет дело, В наших государствах феоды стали наследственными поместьями. Надо было обеспечить дворянство в имущественном отношении, т. е. придать некоторую прочность феоду для того, чтобы собственник его был в состоянии нести службу государю. Это неизбежно породило множество различий: в одних странах, например, феоды не могли быть разделены между братьями, в других - младшие братья получали более значительное обеспечение. Монарх, знающий положение каждой из своих провинций, может создавать различные законы и допускать существование разнообразных обычаев. Но деспот ничего не знает и ни за чем не может следить; его приемы всегда одинаковы; он всем управляет своею суровою волею, которая всюду одинакова; все уравнивается под его стопами. По мере того как в монархиях деятельность судов расширяется, их приговоры становятся предметом изучения юриспруденции, так как в этих приговорах иногда встречаются противоречия или вследствие того, что сменявшие друг друга судьи не все были одинакового мнения; или потому, что из двух одинаковых дел одно было проведено более умело, чем другое; или, наконец, по причине бесчисленных злоупотреблений, которые неминуемо вкрадываются во все дела рук человеческих. Это неизбежное зло, которое законодатель от времени до времени исправляет, как нечто противное духу умеренного образа правления, так как деятельность судов должна быть обусловлена природой государственного устройства, а не противоречиями и неопределенностью законов. В правлениях, где имеются необходимые различия между лицами, должны существовать и привилегии. Это еще более вредит простоте и порождает тысячи исключений, Одна из привилегий, наименее обременительных для общества и в особенности для тех, кто ее предоставляет, состоит в праве быть подсудным определенному суду предпочтительно перед всеми остальными. И вот возникает новый ряд дел, предмет которых состоит в том, чтобы установить, к какому именно суду должен обратиться истец. В деспотических государствах положение народа совсем иное. Я даже не нахожу там никакого повода для деятельности законодателя или. судьи. Так как все земли принадлежат государю, то там нет почти никаких гражданских законов о земельной собственности. Так как государь наследует своим подданным, то нет там также и законов о наследстве. Принадлежащее государю исключительное право торговли в некоторых странах устраняет надобность во всяком торговом законодательстве. Браки, заключаемые с рабынями, делают ненужными гражданские законы о приданом и о правах жены. Из этого всеобщего рабства вытекает еще и то следствие, что там почти вовсе нет людей, которые имели бы собственную волю и поэтому могли бы отвечать перед судьей за свое поведение. Большая часть нравственных действий обусловлена там волей отца, мужа, господина и определяется ими, а не судьями. Я забыл сказать, что так как то, что мы называем честью, почти неизвестно в этих государствах, то все дела, касающиеся этого предмета и занимающие у нас такое огромное место, там совсем не существуют. Деспотизм является самодовлеющим, вокруг него все пусто; поэтому путешественники, описывая страны, где он царствует, редко говорят нам о гражданских законах. Итак, там устранены всякие поводы к тяжбам и процессам. Этим отчасти объясняется, почему там так сурово обращаются с тяжущимися; несправедливость их притязаний, не будучи прикрыта, ограждена и замаскирована бесконечным множеством законов, выступает во всей своей наготе.
      ГЛАВА II
      О простоте уголовных законов в различных видах правления
      Постоянно приходится слышать, что следовало бы везде отправлять правосудие так, как в Турции. Неужели только самые невежественные народы ясно уразумели то, что всего важнее в мире понимать людям? Если вы взглянете на судейские формальности с точки зрения тех затруднений, которые встречает в них гражданин, добивающийся возвращения своего имущества или получения удовлетворения за нанесенную ему обиду, то вы, конечно, найдете, что их слишком много. Если вы рассмотрите их с точки зрения их отношения к свободе и безопасности граждан, то вы нередко найдете, что их слишком мало, и увидите, что все эти затруднения, издержки, проволочки и самые ошибки правосудия являются той ценой, которою каждый гражданин оплачивает свою свободу. В Турции, где очень мало заботятся об имуществе, жизни и чести подданных, все тяжбы оканчиваются тем или другим решением очень быстро. Самый способ решения безразличен - лишь бы только решить. Паша, собрав некоторые сведения о деле, распределяет по внушению собственной фантазии палочные удары по пяткам тяжущихся и отсылает их по домам. И там было бы очень опасно увлекаться страстью к тяжбам: эта страсть предполагает жгучую жажду добиться правосудия, ненависть, неугомонную деятельность ума, постоянство в преследовании цели. Всего этого следует избегать в государстве, где не разрешается иметь никакого иного чувства, кроме страха, и где все внезапно и непредвиденно приводит к революциям. Здесь каждый должен понимать, что для него лучше, если должностные лица вовсе не будут знать о его существовании, и что безопасность его личности зависит от ее ничтожества. Но в умеренных государствах голова малейшего из граждан имеет определенную ценность; здесь гражданина лишают имущества и чести только после долгого и внимательного расследования; здесь у него отнимают жизнь только тогда, когда само отечество выступает против него; но, выступив против него, оно предоставляет ему всевозможные средства защищать себя. Поэтому всякий человек, власть которого близится к абсолютизму, начинает прежде всего заботиться об упрощении законов. В таком государстве обращают более внимания на устранение разных отдельных неудобств, чем на свободу подданных, о которой совсем перестают заботиться. Мы видим, что в республике необходимо по меньшей мере такое же количество формальностей, как и в монархии. В том и другом правлении число их увеличивается с возрастанием уважения к чести, имуществу, жизни и свободе граждан. Все люди равны в республиканских государствах" они равны и в деспотических государствах: в первом случае - потому, что они - все, во втором потому, что все они - ничто,
      ГЛАВА III
      В каких правлениях и в каких случаях должно судить по букве
      закона
      Чем более правление приближается к республиканскому, тем определеннее и точнее становится способ отправления правосудия. Большим недостатком Спартанской республики было то, что эфоры судили там произвольно, не руководствуясь никакими законами. В Риме первые консулы судили, как эфоры; неудобства этого суда вскоре стали очевидными" и были созданы определенные законы. В деспотических государствах нет закона: там сам судья - закон. В монархических государствах есть законы, и если они ясны, то судья руководится ими, а если нет, то он старается уразуметь их дух. Природа республиканского правления требует, чтобы судья не отступал от буквы закона. Там нельзя истолковывать закон во вред гражданину, когда дело идет о его имуществе, его чести или его жизни. В Риме судьи выносили решения только по вопросу о виновности подсудимого в известном преступлении, а наказание назначал закон, как это видно из различных созданных там законов. Точно так же и в Англии присяжные решают лишь вопрос о том, доказан или нет проступок, представленный на их рассмотрение; если он доказан, судья произносит наказание, установленное законом за такой проступок, для чего ему нужны только глаза.
      ГЛАВА IV
      О способах вынесения судебных приговоров
      Отсюда следуют различные способы вынесения приговоров. В монархиях судьи действуют по образцу посредников; они сообща обсуждают, обмениваются мнениями, советуются, стараются согласовать свои суждения. Мнения самого незначительного меньшинства принимаются в расчет большинством. Все это не в природе республики. В Риме и в городах Греции судьи не общались друг с другом: каждый заявлял свое мнение в одной из трех формул: Оправдываю, Осуждаю, Сомневаюсь, так как там судил или предполагалось, что судит, народ. Но народ не юрист. Все эти судейские оговорки и средства к примирению сторон для него не годятся. Ему надо предъявить только один предмет, один только факт и требовать от него лишь того, чтобы он решил, следует ли ему обвинить, оправдать или отложить приговор. Римляне по примеру греков ввели у себя особые формулы для исков и признали необходимым вести каждее дело по соответствующей ему исковой формуле. Это было необходимо при их способе вершить правосудие: надо было определить состряние вопроса с неизменной точностью, чтобы он был всегда на глазах у народа. Иначе в ходе какого-нибудь крупного процесса состояние вопроса будет непрестанно изменяться, и его нельзя будет узнать. Именно по этой причине у римлян судьи принимали просьбы только по точно определенному предмету, который уже не подлежал никаким добавлениям, ограничениям и видоизменениям. Но преторы изобрели другие исковые формулы, которые получили название добросовестных. Эти формулы давали судье большую свободу в вынесении приговора, что более соответствовало духу монархии. Поэтому французские юристы говорят: Во Франции "все процессы ведутся по доброй совести".
      ГЛАВА V
      При каком образе правления государь сам может быть судьей
      Макиавелли54 приписывает утрату свободы Флоренции тому, что там преступления оскорбления величества, совершаемые против народа, не судились, как в Риме, в народных собраниях. Эти дела рассматривались особым судом из восьми судей. Но, говорит Макиавелли, немногие и развращаются немногим. Я охотно согласился бы с этим великим человеком, но так как в данном случае политический интерес, так сказать, оказывает давление на интерес гражданский (потому что всегда возникают неудобства, если народ сам становится судьей в причиненных ему обидах), то для противодействия этому необходимо, чтобы законы сделали все возможное для ограждения безопасности частных лиц. Законодатели Рима вынесли с этой целью два постановления: они дозволили обвиняемым избегать суда посредством добровольного изгнания и определили посвящать богам имущество осужденных, чтобы избежать его конфискации в пользу народа. В одиннадцатой книге будут изложены прочие постановления, ограничивавшие принадлежавшее народу право судопроизводства. Солон отлично сумел предотвратить злоупотребления, которые могли бы возникнуть вследствие того, что народу принадлежало право судить преступления; он постановил, чтобы Ареопаг пересматривал дела, чтобы он снова обвинял перед народом того, кого считал несправедливо им оправданным, и, остановив исполнение приговора над тем, кого считал несправедливо обвиненным, требовал бы пересмотра его дела. Этобыл прекрасный закон: он подчинял народ контролю со стороны наиболее уважаемой им власти и заставлял его контролировать себя самого. В ходе таких дел, особенно с момента ареста обвиненного, необходима некоторая медлительность для того, чтобы народ мог успокоиться и судить хладнокровно. В деспотических государствах государь может судить сам. но он не должен быть судьей в монархиях: государственное устройство было бы разрушено, посредствующие и зависимые власти уничтожены и все формальности судопроизводства прекращены; во всех умах воцарился бы страх, на всех лицах бледность; исчезло бы взаимное доверие, исчезла бы честь, исчезла бы любовь; не было бы более безопасности, не было бы более монархии. Вот и другие соображения. В монархических государствах государь является стороной, которая преследует обвиняемых, требует, чтобы они были наказаны или оправданы. Если бы он судил сам, то был бы в одно и то же время и судьей, и стороной. В этих же государствах конфискованное имущество часто поступает в пользу государя: если бы он судил преступления, то опять-таки стал бы и судьей и заинтересованной стороной. Сверх того, он лишился бы прекраснейшего атрибута своей власти - права помилования; было бы неразумно, если бы он выносил решения и затем сам же их отменял; он не пожелал бы противоречить самому себе. Не говоря уже о том, что при таком порядке оказались бы спутанными все понятия: никогда нельзя было бы знать, оправдан ли человек по суду или помилован государем. Когда Людовик XIII пожелал сам быть судьей в процессе герцога де Лавалетта и, созвав для того в свой кабинет несколько парламентских чиновников и государственных советников, предложил им высказать свое мнение об аресте обвиняемого, президент Белльевр сказал, "что ему странно видеть государя, принимающего участие в процессе одного из своих подданных; что короли только милуют, предоставляя обвинять своим чиновникам; что Его Величеству не может быть приятно смотреть на сидящего перед ним на скамье подсудимых человека, который через час уйдет по его приговору на смертную казнь! Что особа государя, рассыпающая милости, не может выносить такого зрелища; что при одном его виде отменяются церковные интердикты и что все должны выходить от государя не иначе как довольными". Когда стали рассматривать дело по существу, тот же президент подал такое мнение: "Этот суд не имеет себе примера и даже противоречит всем примерам прошлого по сей день, ибо никогда еще не было видано, чтобы король Франции в качестве судьи и в силу своего приговора осудил дворянина на смерть". Личный суд государя явился бы неисчерпаемым источником несправедливостей и злоупотреблений. Назойливость придворных стала бы вынуждать государя выносить приговоры. Некоторые римские императоры были одержимы страстью судить, и они-то более всех удивили мир своими несправедливостями. Тацит говорит, что Клавдий, завладев делами и обязанностями судей, подал этим повод ко всевозможным хищениям. Поэтому следующий за Клавдием император Нерон, желая расположить к себе умы, заявил, "что он никогда не станет сам судить все дела, так как иначе обвинители и обвиняемые могли бы оказаться оставленными в стенах дворца на произвол нескольких вольноотпущенников". "В царствование Аркадия, - говорит Зосима, - размножившаяся порода клеветников окружила и осквернила дворец государя. Когда человек умирал, его объявляли бездетным и раздавали его имущество по указу государя; так как сам император был необычайно глуп, а слишком предприимчивая императрица потакала ненасытной жадности своих слуг и приятельниц, то честным людям оставалось только желать смерти". "В прежнее время, - говорит Прокопий, - при дворе было немного людей, но когда при Юстиниане судьи лишены были свободы вершить правосудие, суды стояли пустыми, между тем как дворец государя оглашался криками тяжущихся, которые хлопотали там о своих делах". Всему миру известно, как там продавали приговоры и даже законы. Законы - это глаза государя; благодаря им он видит то, чего без них не мог бы увидать. Присваивая себе обязанности судьи, он действует не в свою пользу, а в пользу своих обольстителей, во вред самому себе.
      ГЛАВА VI
      О том, что в монархии министры не должны быть судьями
      В монархиях возникают большие затруднения от того, что министры берутся сами решать спорные дела. И теперь еще мы видим государства, где есть множество судей для производства дел, касающихся казны, и где - кто бы этому поверил! - министры все еще хотят сами решать эти дела. Много можно было бы сказать против этого, но я ограничусь одним следующим соображением. Между советом монарха и его судами существует некоторое противоречие, вытекающее "из самой природы вещей, Совет короля должен состоять из немногих лиц, а суды требуют большого количества судей. Причина этого в том, что в первом случае за дела надо приниматься и вести их с некоторою страстью, чего можно ожидать лишь от группы, состоящей .не более как из четырех или пяти лиц, всецело посвятивших себя этим делам. Наоборот, для ведения судебных дел необходимы деятели хладнокровные, для которых все дела были бы в известном смысле безразличны.
      ГЛАВА VII
      О единоличном судье
      Такой судья возможен лишь в деспотическом государстве. Мы видим из истории Рима, до какой степени могут доходить злоупотребления подобного судьи. Как было Аппию не презирать законов в своем суде, когда он нарушил даже тот. который сам создал? Тит Ливии рассказал нам о бесчестной уловке этого децемвира. Он встретил человека, домогавшегося выдачи ему некоей Виргинии, как принадлежащей ему рабыни. Родственники Виргинии требовали, чтобы Аппий на основании изданного им же самим закона вручил Виргинию им впредь до окончательного приговора суда. Аппий объявил, что его закон издан лишь в пользу отца, а так как Виргиния находится в отсутствии, то этот закон не может быть применен к данному случаю.
      ГЛАВА VIII
      О способах обвинения в различных правлениях
      В Риме дозволялось гражданину обвинять гражданина. Это было установлено в духе республики, где от каждого гражданина требуется безграничное рвение к общественному благу и где предполагается, что каждый гражданин обладает всеми правами своего отечества. При императорах продолжали следовать правилам республики, что немедленно вызвало появление гнусной породы людей - своры доносчиков. Всякий, кто с большими пороками совмещал в себе большие способности и с низкой душой - честолюбивый ум, стал разыскивать преступника, осуждение которого было бы приятно государю. Это был путь к почестям и богатству, - вещь у нас невозможная. Теперь у нас есть превосходный закон - тот именно закон, который требует, чтобы государь, обязанность которого - добиваться соблюдения законов, приставил к каждому суду чиновника для преследования от его имени всех преступлений. Таким образом, функция доносчика у нас неизвестна; а если этого публичного обвинителя заподозрят в злоупотреблении своей должностью, то его обяжут назвать человека, который сделал ему донос. По законам Платона, всякий, кто не уведомил властей об известном ему преступлении или отказал им в содействии. подлежал наказанию. В настоящее время этот порядок был бы неуместен. Государство бодрствует за граждан; оно действует, и они спокойны.
      ГЛАВА IX
      О строгости наказаний в различных правлениях
      Строгость в наказаниях более уместна в деспотических государствах, принцип которых - страх, чем в монархиях я республиках, которые имеют своим двигателем честь и добродетель. В умеренных государствах любовь к отечеству, стыд, боязнь порицания заключают в себе обуздывающую силу, которая в состоянии удержать от многих преступлений. Самое тяжелое наказание за совершение дурного поступка состоит там именно в том, чтобы быть уличенным в этом поступке. Поэтому гражданские законы могут там легче исправлять людей и они не нуждаются в особенной суровости. В этих государствах хороший законодатель не столько заботится о наказаниях за преступления, сколько о предупреждении преступлений; он постарается не столько карать, сколько улучшать нравы. Китайские писатели постоянно замечали, что умножение казней в их империи всегда предвещало приближение революции: в самом деле, казни умножались по мере того, как портились нравы. Нетрудно было бы доказать, что во всех или почти во всех государствах Европы наказания усиливались или смягчались в зависимости от того, насколько там приближались к свободе или удалялись от нее. В деспотических государствах люди так несчастны, что они не столько дорожат жизнью, сколько боятся смерти, поэтому казни там должны быть более жестокими. В умеренных государствах люди более дорожат жизнью, чем боятся смерти, поэтому там достаточны казни, заключающиеся в простом лишении жизни. Люди чрезмерно счастливые и люди чрезмерно несчастные одинаково склонны быть жестокими, доказательство - монахи и завоеватели. Только в посредственности и состоянии, смешанном из счастья и несчастья, встречаются кротость и сострадание. То, что мы видим у отдельных лиц, наблюдается также и у целых народов. Мы встречаем одинаковую жестокость у народов диких, жизнь которых очень сурова, и у народов, живущих под деспотическим правлением, где только один человек - баловень судьбы, а все прочие - ее пасынки. Кротость царит лишь в государствах с умеренным правлением. Читая в истории о свирепых расправах султанов, мы с душевной болью чувствуем пороки человеческой природы. В государствах с умеренным правлением хороший законодатель все может использовать в качестве наказания. Не удивительно ли, что в Спарте одно из главных наказаний состояло в запрещении предоставлять на время свою жену другому, получать на время чужую жену и в предписании быть окруженным у себя дома только девственницами? Одним словом, все, что закон называет наказанием, действительно является наказанием.
      ГЛАВА Х
      О старинных французских законах
      В этих старинных французских законах более всего проявляет себя дух монархии. По делам, наказуемым денежными штрафами, простые люди наказывались легче, чем благородные. В уголовных делах, наоборот, благородных лишали чести и права заседания в суде, между тем как для простого человека, у которого нет чести, предметом наказания было тело.
      ГЛАВА XI
      О том, что если народ добродетелен, то не требуется много
      наказаний
      Римский народ был прямодушен. Это прямодушие обладало такой силой, что законодателю часто достаточно было указать людям путь добра, чтобы заставить их идти этим путем. Казалось, им нужны были не приказания, а только советы. Почти все кары, установленные законами царей и законами двенадцати таблиц, во время республики были отменены или законом Валерия, или законом Порция. Но не было замечено, чтобы от этого ухудшилось управление республикой или пострадал общественный порядок. Закон Валерия запрещал судьям применять силу против гражданина, апеллировавшего к народу, и единственное наказание за его проступок заключалось в репутации дурного человека.
      ГЛАВА XII
      О силе наказаний
      Опыт показал, что в странах, где наказания не жестоки, они производят на ум гражданина не менее сильное впечатление, чем самые жестокие наказания - в других странах. Заметив какой-нибудь беспорядок в государстве, крутое н склонное к насильственным мерам правительство желает его прекратить тотчас же и вместо того, чтобы постараться восстановить силу старых законов, вводит новую жестокую казнь, которая разом пресекает зло. Но слишком туго натянутые бразды правления скоро ослабевают. Воображение привыкает к этой большей каре, как оно привыкло к прежней меньшей; и так как в результате ослабевает страх перед этой меньшей карой, то является необходимость распространить большую на все случаи. В некоторых государствах55 стали обычным явлением грабежи на больших дорогах. Для прекращения их придумали казнь посредством колесования, которая и приостановила их на некоторое время. Но потом на больших дорогах снова стали так же грабить, как и прежде. В наши дни участились случаи дезертирства; за дезертирство установили смертную казнь, но оно не уменьшилось. Причина этого весьма естественна: солдат, привыкший ежедневно рисковать своею жизнью, презирает или считает делом чести презирать опасности. Его ежедневно приучают бояться стыда, поэтому следовало отвергнуть наказание, налагавшее неизгладимое пятно стыда на всю его жизнь. Думая усилить наказание, на самом деле ослабили его. Не следует править людьми с помощью крайних мер; надо экономно использовать предоставленные нам "природой средства руководства ими. Вникните в причины всякой распущенности. и вы увидите, что она проистекает от .безнаказанности преступлении, а не от слабости наказаний. Последуем природе. которая вместо бича дала человеку стыд, и пусть самая чувствительная часть наказания будет заключаться в позоре быть подвергнутым стыду. Если же есть страны, где наказание не влечет за собой чувства стыда, то в этом виновата тирания, которая подвергает одинаковым .наказаниям и преступников, и честных людей. И если есть другие страны, где люди сдерживаются лишь жестокими наказаниями, то будьте уверены, что это по большей части происходит от жестокости правительства, налагавшего эти наказания за легкие провинности. Часто законодатель, желающий прекратить какое-нибудь зло. только и думает о достижении этой цели. Он видит лишь одну сторону дела и не замечает сопряженных с ней неудобств. В результате после того, как зло пресекается, все видят только жестокость законодателя; в государстве остается зло, произведенное этой жестокостью: она извратила умы, она приучила людей к деспотизму. После победы, одержанной Лисандром над афинянами, победители стали судить пленников. Афинян обвинили в том, что они побросали в море с двух галер всех своих пленников и постановили на всенародном собрании отрубать кисти рук у всех, кого захватят в плен. Все они были умерщвлены, за исключением Адиманта, протестовавшего против этого постановления. Прежде чем предать смерти Филоклеса, Лисандр упрекнул его в том, что он развратил умы и дал уроки жестокости всей Греции. "Когда аргосцы, - говорит Плутарх, - умертвили полторы тысячи своих граждан, афиняне принесли очистительные жертвы богам, умоляя их отвратить от сердец афинян такую жестокую мысль". Есть два рода испорченности: один, когда народ не соблюдает законов; другой, когда он развращается законами; последний недуг неизлечим, ибо причина его кроется в самом лекарстве.
      ГЛАВА XIII
      Бессилие японских законов
      Чрезмерные наказания могут обессилить самый деспотизм. Взглянем на Японию. Там наказывают смертью почти за все преступления, потому что неповиновение такому великому императору, как японский, рассматривается как страшное преступление. Цель наказания не в исправлении виновного, а в отмщении государя. Эти идеи порождены раболепием и возникли главным образом потому, что так как император является там собственником всех имуществ, то почти все преступления оказываются прямым нарушением его интересов. Там наказывают смертью за всякую ложь перед властями, т. е. за самый естественный прием самозащиты. Там строго наказывают даже за одну только видимость преступления; так, человек, принявший участие в азартной игре на деньги, подлежит смертной казни. Правда, на первый взгляд может показаться, что необычайный характер этого народа, упрямого, капризного, решительного, причудливого, презирающего всякие опасности и бедствия, оправдывает свирепые постановления законодателей; но можно ли постоянным зрелищем мучительных казней исправить или сдержать людей, которые по натуре своей, естественно, презирают смерть и вспарывают себе животы по малейшему поводу? Не освоятся ли они скорее с этими казнями? В рассказах о воспитании у японцев говорится, что с детьми необходимо мягкое обращение, потому что наказания ожесточают их; что не следует слишком сурово обходиться с рабами, так как этим ставят их в необходимость защищаться. По духу, который должен господствовать в домашнем управлении, не следует ли заключить и о том, который необходимо бы внести в политическое и гражданское управление? Благоразумный законодатель постарался бы умиротворить умы справедливой умеренностью наказаний и наград, правилами философии, морали и религии, соответствующими характеру данного народа, разумным применением правил чести. наказанием посредством стыда, радостями постоянного житейского благополучия :и мирного благоденствия; и если бы он опасался, что людей, привыкших к жестоким карам, не будут сдерживать более легкие наказания, то стал бы действовать постепенно и осторожно и, начав со смягчения наказаний за легкие провинности, дошел бы до видоизменения их за все виды преступлений. Но деспотизм не знает этих приемов; не такими путями ведет он людей. Он может злоупотреблять собою - и только. В Японии он напряг все свои силы и превзошел в жестокости себя самого. Чтобы продолжать управлять людьми, напуганными и освирепевшими, ему пришлось непрестанно усиливать жестокость своего управления. Таков источник, таков дух законов Японии. Но в этих законах больше ярости, чем силы. Им удалось искоренить христианство, но самая чрезмерность их усилий служит доказательством их слабости. Они хотели создать хорошую полицию и еще более обнаружили свое бессилие. Прочитайте сообщение о свидании императора с дейро в Меако. Там было задушено и убито невероятное количество людей. Негодяи похищали молодых девушек и мальчиков. Потом похищенных находили каждый день в самые неожиданные часы, выставленными в публичных местах нагими и зашитыми в холщовые мешки, чтобы они не знали мест, по которым их проводили; там грабили все, что хотели; распарывали животы лошадям, чтобы повергнуть на землю всадников; опрокидывали кареты, чтобы обобрать женщин. Когда голландцам сказали, что им нельзя провести ночь на подмостках, не рискуя быть убитыми, они спустились оттуда и т. д. Попутно я хочу отметить еще одну своеобразную черту. Император, предаваясь гнусным наслаждениям, не помышлял о браке: он рисковал умереть, не оставив наследника. Дейро прислал ему двух очень красивых девушек; он женился на одной ради приличия, но не имел с нею никаких сношений. Его кормилица приводила к нему самых красивых женщин империи, но и это не помогло: дочь оружейника, наконец, его пленила; он решился и имел от нее сына. Придворные дамы, возмущенные тем, что он предпочел им особу столь низкого происхождения, задушили ребенка. Это преступление скрыли от императора: иначе он пролил бы потоки крови. Так самая жестокость законов препятствует их соблюдению. Когда наказание безмерно, ему часто приходится предпочитать безнаказанность.
      ГЛАВА XIV
      О духе римского сената
      В консульство Ацилия Глабрия и Пизона был издан закон Ацилия для прекращения происков искателей должностей. Дион говорит, что сенат побудил консулов предложить этот закон потому, что трибун К. Корнелий задумал ввести ужасные кары против этого преступления и народ ему сочувствовал, Сенат полагал, что неумеренные кары, конечно, устрашат умы, но вместе с тем будут иметь и то последствие, что никто уже не решится ни обвинять, ни осуждать, между тем как при более умеренных наказаниях найдутся и судьи, и обвинители.
      ГЛАВА XV
      О наказаниях в римском законодательстве
      Я убеждаюсь в правильности моих основных положений, видя, что они подтверждаются историей римлян; я не могу сомневаться в том, что характер наказаний зависит от природы правления, когда вижу, что этот великий народ изменял в данном отношении свои гражданские законы по мере того, как он изменял политические законы. Законы царей, которые были созданы для народа, состоящего из беглецов, рабов и разбойников, были очень суровы. Дух республики требовал, чтобы децемвиры не включали этих законов в свои двенадцать таблиц; но люди, мечтавшие о тирании, не считали нужным руководствоваться духом республики. Тит Ливии говорит, что мучительная казнь Метия Суффей, и диктатора Альбы, который по приговору Тулла Гостилия был разорван двумя телегами, явилась первой и последней казнью, свидетельствовавшей о забвении чувства человечности. Он ошибается: законы двенадцати таблиц изобилуют очень жестокими постановлениями. Яснее всего обнаруживается замысел децемвиров в назначении смертной казни поэтам и авторам памфлетов. Это совсем не в духе республики, где народ любит видеть унижение сильных. Но люди, замышлявшие уничтожить свободу, опасались писаний, которые могли напомнить о духе свободы. После изгнания децемвиров исчезли почти все их законы, устанавливавшие наказания. Формально они не были отменены. но и не применялись после того, как закон Порция запретил казнить смертью римского гражданина. Вот эпоха, к которой можно отнести заявление Тита Ливия, сказавшего о римлянах, что никогда еще ни один народ не проявил большего, чем они, сочувствия к смягчению кар. Прибавив к мягкости наказаний право обвиняемого удалиться до суда в изгнание, мы увидим, что римляне неуклонно руководились этим духом, столь естественным, как я уже говорил, в республике. Сулла, смешавший свободу с анархией и тиранией, создал законы Корнелия. Он, по-видимому, создавал законы только для того, чтобы создавать преступления. Так, назвав множество действий убийством, он везде находил убийц, и, действуя способами, нашедшими в дальнейшем столько последователей, ставил ловушки, сеял тернии и разверзал пропасти на пути каждого гражданина. Почти все законы Суллы угрожали только лишением воды и огня. Цезарь добавил к этому конфискацию имущества ввиду того, что богачи, сохраняя в изгнании свои богатства, совершали преступления с большей смелостью. Учредив военное правление, императоры вскоре почувствовали, что оно столь же пагубно для них самих, как и для их подданных; они стали придумывать средства смягчить его и сочли нужным установить различные звания и внушить почет к этим званиям. Правление несколько приблизилось к монархическому, и наказания были разделены на три класса: самые легкие - для первых людей в государстве, более суровые - для лиц менее высокого ранга и, наконец, самые тяжелые для людей самого низкого положения. Жестокий и глупый Максимин вместо того, чтобы смягчить военное правление, только, так сказать, раздражил его. Сенат, говорит Капитолин, то и дело слышал, что одних казнили распятием, других выставляли на растерзание зверям или зашивали в кожи только что убитых зверей, нисколько не считаясь с их званием. Он, по-видимому, вдохновлялся идеалом военной дисциплины, по образцу которой думал управлять делами гражданскими. В Размышлениях о причинах величия и падения римляне рассказано, как Константин преобразовал военный деспотизм в деспотизм военно-гражданский и приблизился к монархии; там же можно проследить различные перевороты в этом государстве и увидеть, как в нем постепенно совершался переход от строгости к беспечности и от беспечности к безнаказанности56.
      ГЛАВА XVI
      О точном соответствии между наказанием и преступлением
      Необходимо, чтобы между наказаниями существовала взаимная гармония; законодатель должен стремиться к тому, чтобы в первую очередь не совершалось крупных преступлений, которые наносят обществу больший вред, чем менее серьезные. Один самозванец, назвавшийся Константином Дука, поднял крупное восстание в Константинополе. Он был схвачен и приговорен к плетям; но за то, что он обвинял высокопоставленных особ, его приговорили за клевету к сожжению. Это очень странное распределение кар за преступление оскорбления величества и за преступление клеветы. Этот пример приводит нам на память слова Карла II, короля Англии. Однажды он увидал на дороге человека, привязанного к позорному столбу, и спросил, за что он наказан. "Государь, - отвечали ему, - он сочинял пасквили на ваших министров". - "Вот глупец, - сказал король, - отчего он не сочинял их против меня? Ему бы ничего не сделали". "Семьдесят человек составили заговор против императора Василия. Он велел их подвергнуть бичеванию; им опалили волосы на голове и теле. Однажды олень ухватил его рогами за пояс. Некто из его свиты обнажил меч, разрезал пояс и выручил императора. Он приказал отрубить этому человеку голову за то, что тот обнажал против него меч". Кто бы мог подумать, что оба эти приговора были вынесены при одном и том же государе? У нас очень дурно делают, что назначают равное наказание за грабеж на большой дороге и за грабеж, сопровождающийся убийством. Очевидно, что тут следовало бы в видах общественной безопасности установить некоторое различие в наказаниях. В Китае разбойников рассекают на части, а простых воров - нет: благодаря этому различию там воруют, но не убивают. В Московском государстве, где воров и убийц наказывают одинаково, грабеж всегда сопровождается убийством. Мертвые, говорят там, ничего не расскажут. Если нет различия в наказаниях, то надо внести различие в надежду на облегчение участи. В Англии не убивают, потому что воры могут надеяться на ссылку в колонии. а убийцы - нет. Указы о помиловании - великий рычаг умеренной монархии. Право помилования, которым обладает государь, при благоразумном применении может приводить к весьма благотворным последствиям. Принцип деспотического государства, которое не прощает и которому также никогда не прощают, лишает его этих выгод.
      ГЛАВА XVII
      О пытке преступников или допросе с пристрастием
      - Вследствие того, что люди дурны, закон обязан считать их лучшими, чем они есть. Так, заявление двух свидетелей полагается достаточным для наказания всех преступлений. Закон верит им, как будто устами их говорит сама истина. Положено также считать законным всякого ребенка, зачатого во время брака; закон доверяет матери, как будто она - воплощенное целомудрие. Но пытка преступников не является такой же необходимостью. Мы знаем ныне очень благоустроенное государство 57, которое отменило ее без всяких для себя неудобств. Следовательно, она не является необходимой по своей природе. Против этого обычая писало столько искусных писателей и великих гениев, что я не смею говорить после них. Я хотел было сказать, что он может быть уместным в деспотических государствах, где все, что внушает страх, становится одной из пружин правления; я хотел было сказать, что у греков и римлян рабы.... Но я слышу голос природы, вопиющий против меня.
      ГЛАВА XVIII
      О денежных и телесных наказаниях
      Наши отцы, германцы, допускали только денежные наказания. Эти воинственные и свободные люди полагали, что их кровь должна проливаться лишь на поле битвы. Японцы, напротив, отвергают такого рода наказания под тем предлогом, что они не затронут богатых людей. Но разве богатые люди не боятся утраты своих имуществ? Разве денежные наказания не могут быть соразмерны богатству? И, наконец, разве нельзя соединить эти наказания с бесчестием? Хороший законодатель избирает средний путь: он не всегда карает денежными штрафами и не всегда приговаривает к телесному наказанию.
      ГЛАВА XIX
      О законе талиона
      Деспотические государства, где любят простые законы, широко пользуются законом талиона. Государства умеренные также иногда его допускают; но здесь есть та разница, что в первых он действует со всею строгостью, между тем как вторые почти всегда его смягчают. Законы двенадцати таблиц допускали два решения в делах такого рода; они присуждали к талиону только в таком случае, когда жалобщик не соглашался на иное удовлетворение. После приговора можно было уплатить протори и убытки, и телесное наказание превращалось в денежное.
      ГЛАВА XX
      О наказании детей их отцами
      В Китае наказывают отцов за проступки их детей. Тот же обычай был в Перу. Это опять-таки одно из проявлений идей деспотизма. Сколько бы ни говорили, что в Китае наказывают отцов за то, что они не пользовались отеческою властью, которая установлена природой и усилена в этой стране законами, все же этот обычай предполагает, что у китайцев нет чести. У нас и отцы, дети которых присуждены к казни, и дети, отцы которых подверглись той же участи, настолько же наказаны стыдом. насколько в Китае они были бы наказаны лишением жизни 58.
      ГЛАВА XXI О милосердии государя
      Милосердие есть отличительное качество монархов, В республике, принцип которой - добродетель, оно менее необходимо. В деспотическом государстве, где царствует страх, оно встречается реже, так как там надо сдерживать высокопоставленных лиц государства примерами строгости. В монархиях. где управляет честь, часто требующая того, что запрещает чакон, милосердие более необходимо. Опала там равносильна каре; даже формальности судопроизводства являются наказаниями. Стыд подкрадывается там со всех сторон и создает самые своеобразные роды наказаний. Высокопоставленные лица чувствуют себя столь сильно наказанными немилостью государя, потерей - часто лишь воображаемой - своего благополучия, репутации, привычек, удовольствий, что строгость по отношению к ним становится излишней; она могла бы только привести к утрате подданными той любви, которую они питают к особе государя, и того уважения, которое они должны иметь к положению в обществе. Непрочность положения высокопоставленных лиц соответствует природе деспотического правления, безопасность их соответствует природе монархии. Монархи могут так много выиграть милосердием, оно вызывает к ним такую любовь, приносит им столько славы, что почти всегда возможность оказать милосердие есть для них счастье; а в наших странах в этих возможностях нет недостатка, У них могут оспаривать какую-нибудь часть их власти, но почти никогда не восстают против всей их власти; и если им иногда приходится бороться за корону, то они никогда не имеют надобности бороться за жизнь. Но, спросят нас, когда же следует наказывать? Когда следует прощать? Это легче почувствовать, так как никаких предписаний на этот счет дать нельзя. Случаи, когда миловать опасно, вполне ясны, и не трудно увидеть разницу между милосердием и тем слабодушием, которое заставляет государя пренебрегать наказаниями и доводит его до невозможности налагать их. Император Маврикий решил никогда не проливать крови своих подданных. Анастасий совсем не карал преступников. Исаак-Ангел поклялся никого не лишать жизни в течение своего царствования. Греческие императоры забыли, что они не напрасно носят меч.
      КНИГА СЕДЬМАЯ
      Влияние различных принципов трех видов правления на роскошь
      и законы против роскоши, а также на положение женщин
      ГЛАВА I
      О роскоши
      Роскошь всегда пропорциональна неравенству состояний. - При равном распределении богатств в государстве роскоши не будет, так как она основана лишь на тех удобствах, которые люди доставляют себе посредством труда других людей. Для равного распределения богатств надо, чтобы закон давал каждому лишь необходимое для жизни. Имея больше этого, одни будут тратить, другие приобретать, и установится неравенство. Если мы определим необходимое для жизни некоторой суммой, то роскошь тех, которые имеют одно необходимое, будет равна нулю; у тех, которые имеют вдвое больше, чем первые, она будет равна единице; у тех, которые имеют вдвое больше, чем вторые, она будет равна трем; у тех, которые имеют вдвое больше, чем третьи, она будет равна семи; так что, при предположении, что имущество каждого последующего лица вдвое больше имущества лица предыдущего, роскошь будет возрастать путем удвоения каждой предшествующей цифры с прибавлением единицы, по прогрессии: О, 1, 3, 7, 15, 31, 63, 127. В республике Платона роскошь могла быть определена с полной точностью. Там было установлено четыре разряда ценза - первый на той границе, где кончается бедность, а второй, третий, четвертый были вдвое, втрое и вчетверо больше первого. В первом разряде роскошь равнялась нулю, во втором она была равна единице, в третьем - двум, в четвертом - трем, т. е. возрастала в арифметической прогрессии. Что же касается до сравнения роскоши у разных народов, то она в каждом государстве определяется отношением неравенства богатств различных граждан к неравенству богатств различных государств. В Польше, например, неравенство состояний доведено до крайности; но бедность страны в целом не допускает в ней такой роскоши, которая встречается в более богатых государствах. Роскошь пропорциональна также и величине городов, особенно столиц, так что она определяется отношением богатства государства к неравенству состояний отдельных лиц и к количеству людей, собранных в известных местах. Чем больше собрание людей, тем люди тщеславнее и тем сильнее ощущают они желание выделиться какими-нибудь мелочами. Если количество их так велико, что они в большинстве незнакомы друг с другом, то стремление выделиться у них усугубляется, так как увеличивается надежда на успех. Надежду эту подает роскошь; каждый усваивает себе признаки положения, которое выше его собственного. Но усиленная жажда отличий приводит к равенству, которое уничтожает возможность отличиться; так как все хотят быть заметными, то уже никого нельзя заметить. Все это порождает большие неудобства. Лица, отличающиеся в какой-нибудь профессии, назначают за произведения своего искусства какую им угодно цену; самые посредственный дарования следуют их примеру; нет более соответствия между средствами и потребностями. Если я вынужден вести тяжбу, то необходимо, чтобы у меня были средства нанять адвоката; если я болен, надо, чтобы я имел возможность пригласить доктора. Некоторые полагали, что при таком скоплении народа в столице слабеет торговля вследствие того, что люди уже не находятся на известном расстояния друг от друга. Я этого не думаю: у людей больше становится желаний, больше потребностей. больше прихотей, когда они собираются вместе.
      ГЛАВА II О законах против роскоши при демократическом правлении
      Я только что сказал, что в республике, где имущества распределены поровну, совсем не может быть роскоши; так как это равное распределение было, как показано в пятой книге, причиной превосходного состояния одной республики, то отсюда следует, что республика тем совершеннее, чем меньше в ней роскоши. Ее не было у древних римлян, не было и у спартанцев; и в республике, где равенство не совсем утрачено, дух торговли, трудолюбия и добродетели дает каждому и возможность, и желание обходиться собственными средствами, вследствие чего там не бывает большой роскоши. Законы о переделе земель, которых так настойчиво домогались в некоторых республиках, были по своей природе очень благодетельны. Они могут быть опасны лишь как мероприятие внезапное. Внезапно уменьшая богатства одних и увеличивая состояния других, они производят переворот в каждой семье и должны привести к общему перевороту во всем государстве. По мере того как в республике водворяется роскошь. умами овладевают частные интересы. Людям, которые довольствуются одним необходимым, не остается желать ничего, кроме славы для себя и отечества. Но душа человека, развращенного роскошью, имеет много иных желаний. Она вскоре станет врагом законов, которые стесняют ее. Роскошь, с которой познакомился гарнизон Реджии, побудила его к избиению жителей. Когда римляне развратились, желания их стали безмерны. Об этом можно судить по росту цен- Кружка фалернского вина стоила 100 римских динариев; бочонок понтийской солонины - 400 динариев; хороший повар - 4 таланта; молодые мальчики и цены не имели. И когда всех увлекло неудержимое стремление к роскоши, что стало с добродетелью?
      ГЛАВА III О законах против роскоши при аристократическом правлении
      Дурно устроенная аристократия несчастна тем, что таи знать обладает богатствами, а пользоваться ими не может. Роскошь, так как она противна духу умеренности, должна быть изгнана из этого государства. Население такого государства состоит из людей очень бедных, которые не имеют возможности получать, и очень богатых, которые не имеют возможности тратить. В Венеции законы принуждали знатных людей к умеренности, и те так привыкли к бережливости, что одни только куртизанки умели выманивать у них деньги. Этим пользовались для поддержания промышленности. Презренные женщины безопасно предавались роскоши, между тем как их данники вели самую скромную и незаметную жизнь. Благоустроенные греческие республики имели на этот счет превосходные установления. Богачи тратили свои деньги на устройство празднеств и музыкальных хоров, на колесницы и лошадей для состязаний в беге, на исполнение должностей, сопряженных с большими расходами. Богатство было столь же тягостно, как и бедность.
      ГЛАВА IV О законах против роскоши в монархиях
      Сейоны59, народ германского племени, почитают богатства, говорит Тацит, вследствие чего они живут под управлением одного. Это значит, что роскошь особенно свойственна монархии и что в монархии не должно быть законов против роскоши. Так как неравное распределение богатств вытекает из самого устройства монархии, то роскошь там неизбежна. Если богатые будут мало тратить, то бедным придется умирать с голоду. Необходимо даже, чтобы траты богатых были пропорциональны неравенству состояний и чтобы, как мы уже сказали, роскошь возрастала в той же самой пропорции. Отдельные богатства увеличились только потому, что часть граждан была лишена необходимого для жизни; надо, следовательно, чтобы эти граждане вновь получили утраченное. Итак, для поддержания монархического государства роскошь должна возрастать от земледельца к ремесленнику - к торговцу - к знати - к чиновникам - к вельможам - к главным откупщикам государственных доходов - к государю; иначе все погибнет. В правление Августа римскому сенату, состоявшему из важных сановников, юристов и людей, преданных идеям прошлого, было предложено заняться исправлением нравов и ограничением роскоши среди женщин. Интересно читать у Диона о том, как искусно отклонил император неуместные требования сенаторов: ведь он основывал монархию и уничтожал республику. В царствование Тиберия эдилы внесли в сенат предложение о восстановлении древних законов против роскоши. Государь, не лишенный проницательности, воспротивился этому. "При настоящем положении вещей, - сказал он, - это погубило бы государство. Как стал бы существовать Рим? Как стали бы существовать провинции? Мы были умеренны, пока мы были гражданами одного только города, теперь же мы потребляем богатства всего мира и заставляем работать на себя господ и рабов". Он ясно видел, что в законах против роскоши уже не было надобности. Когда при том же императоре сенатору предложили запретить губернаторам брать с собою в провинции своих жен вследствие производимых ими там соблазнов, это предложение также было отвергнуто. Возразили, что "суровость древних теперь уже уступила место более приятному образу жизни". Люди чувствовали, что теперь нужны иные нравы. Итак, роскошь необходима для монархических государств; необходима она также и для государств деспотических. В первых государствах она является особым видом употребления предоставленной людям свободы; во-вторых - особым видом злоупотребления теми выгодами, которые люди могут извлекать из своего рабства; раб, поставленный своим господином в качестве тирана над его другими рабами и неуверенный в своем завтрашнем дне, не знает другого наслаждения, кроме удовлетворения своего тщеславия, сладострастия и своих минутных прихотей. Все это приводит к заключению, что республики погибают от роскоши, а монархии - от бедности.
      ГЛАВА V В каком случае законы против роскоши полезны в монархии
      Законы против роскоши, появившиеся в половине XIII столетия в Арагонии, были созданы в духе республики, если только при этом не преследовалось каких-то особых целей. Иаков I приказал, чтобы король .и все его подданные не имели за своими обедами более двух сортов мяса, приготовленных каждое по одному только способу, за исключением убитой ими самими дичи. В наши дни в Швеции тоже издаются законы против роскоши, но с иною целью, чем в Арагонии. Государство может создавать законы против роскоши в целях безусловной умеренности; таков дух этих законов в республике, и, судя по характеру законов Арагонии, они преследовали такую именно цель. Но законы против роскоши могут также иметь целью лишь относительную умеренность в том, например, случае, когда государство запрещает ввозить иностранные товары, видя, что ввоз этих товаров вследствие их высоких цен потребует такого вывоза его собственных товаров, что ему придется испытывать больше лишений вследствие вывоза, чем удовлетворения вследствие ввоза. Таков дух законов, созданных в наши дни в Швеции, и это единственные законы против роскоши, которые уместны в монархиях. Вообще, чем государство беднее, тем более оно разоряется от относительной роскоши и тем более, следовательно, оно нуждается в законах против относительной роскоши. Чем государство богаче, тем более оно обогащается относительной роскошью и тем более оно должно воздерживаться от законов против этого вида роскоши. Все это мы подробнее объясним в книге о торговле. Здесь же речь идет лишь о роскоши безусловной.
      ГЛАВА VI О роскоши в Китае
      В некоторых государствах существуют особые причины, требующие издания законов против роскоши. Народонаселение вследствие благоприятного климата может настолько возрасти. а средства к его существованию могут стать настолько ненадежными, что явится необходимость заставить его заниматься исключительно земледелием. В таких государствах роскошь опасна, и законы против нее должны быть очень строги. Таким образом, желая узнать, следует ли поощрять роскошь или противодействовать ей, надо прежде всего взвесить соотношение между численностью населения и его средствами к жизни. В Англии земля производит гораздо больше хлеба, чем нужно для прокормления как тех, кто обрабатывает землю, так и тех, кто изготовляет одежду; поэтому там могут существовать разные бесполезные ремесла, а следовательно, и роскошь. Во Франции родится довольно хлеба для пропитания земледельцев и людей, занятых мануфактурой. Кроме того, торговля с иностранцами может дать в обмен на предметы роскоши столько необходимых вещей, что там совсем не следует опасаться роскоши. В Китае, напротив, женщины так плодовиты и народонаселение увеличивается с такой быстротой, что земля, как бы ее ни обрабатывали, едва может его прокормить. Поэтому роскошь там пагубна, а дух трудолюбия и экономии столь же желателен, как в любой республике. Люди должны там заниматься производством предметов необходимости, избегая производства предметов роскоши. Вот образчик прекрасных указов китайских императоров. "Наши предки, говорит один из императоров династии Ганг, - держались того правила, что если есть мужчина, который не пашет, и женщина, которая не прядет, то кто-нибудь в империи вследствие этого страдает от холода или голода..." И в силу этого правила он повелел разрушить множество монастырей бонз. Третий император двадцать первой династии, которому показали несколько драгоценных камней, найденных в шахте. велел эту шахту закрыть, не желая обременять свой народ работой на дело, которое не могло ему доставить ни пищи. ни одежды. "Наша роскошь дошла до того, - говорит Киявенти, - что народ украшает шитьем башмаки тех самых мальчиков и девочек, которых ему приходится продавать вследствие нищеты". Когда столько людей занято изготовлением одежды для одного, то как не быть людям, которые нуждаются в одежде? Когда на одного возделывающего землю приходится десять поедающих ее плоды, то как не быть людям, которые нуждаются в пище?
      ГЛАВА VII Роковые последствия роскоши в Китае
      Из истории Китая видно, что там было двадцать две сменивших друг друга династии; это значит, что Китай испытал двадцать две революции общего характера, не считая множества частных. Три первые династии были у власти довольно долго, потому что они управляли благоразумно и государство не было так обширно, как впоследствии. Вообще же можно сказать, что все династии начинали довольно хорошо. Добродетель, осмотрительность, бдительность необходимы в Китае; ими знаменовалось начало правления каждой династии, но под конец они исчезали. Весьма естественно, в самом деле, что императоры, которые были воспитаны в суровой военной обстановке и только что низвергли с престола род, погрязший в наслаждениях, сохраняли добродетель, которая принесла им столько пользы, и страшились наслаждений, гибельные последствия которых они видели. Но после трех-четырех таких государей преемники их снова начинают предаваться разврату, роскоши, праздности, наслаждениям. Они замыкаются в дворце, ум их слабеет, они рано умирают, семья клонится к упадку; сановники усиливаются, возрастает влияние евнухов, на престол начинают возводить только детей; дворец становится врагом империи, праздные люди, населяющие его, разоряют тех, кто трудится; наконец, появляется узурпатор, который свергает или убивает императора и основывает новую династию; третий или четвертый правитель этой династии уходит в тот же дворец на новое затворничество.
      ГЛАВА VIII О публичной пристойности
      Утрата женщинами добродетели связана с таким множеством пороков, вся душа их так глубоко извращается, исчезновение этой главной опоры нравственности влечет за собою утрату стольких других добродетелей, что публичную непристойность можно рассматривать как величайшее из несчастий народного государства и верный признак скорого изменения в его устройстве. Поэтому хорошие законодатели требовали от женщин известной строгости нравов. Они изгоняли из своих республик не только порок, но даже видимость порока. Они изгнали даже эти порождаемые праздностью галантные отношения, которые делают женщин способными развращать других. прежде чем они сами успеют развратиться, которое придают цену всевозможным мелочам и обесценивают то, что действительно важно. Под влиянием таких отношений люди начинают руководствоваться в своем поведении лишь правилами боязни показаться смешными - этими правилами, которые так мастерски умеют устанавливать женщины.
      ГЛАВА IX О положении женщин в различных государствах
      В монархиях женщины не отличаются скромностью, так как, будучи по условиям своего общественного положения призваны ко двору, они заражаются там духом вольного обращения, можно сказать, единственным, который там поощряется. Каждый стремится использовать их благосклонность и страсти в целях карьеры. И так как по свойственной им слабости гордость заменяется у них тщеславием, то роскошь всегда царствует вместе с ними. В деспотических государствах женщины не вносят роскоши, но они сами становятся там предметом роскоши. Рабство их должно достигать крайних пределов. Каждый приноравливается к духу правления и перенимает то, что видел у других. Так как законы там очень строги и применяются без промедлений, то люди боятся, чтобы свобода женщин не наделала им хлопот. Их ссоры, их болтливость, их злобность, их склонности, их ревность, их подстрекательство - это искусство мелких душ подчинять себе великие души - не могли бы там остаться без последствий. Кроме того, властители этих государств, издевающиеся над человеческой природой, имеют по нескольку жен. которых по тысяче причин они вынуждены держать взаперти. В республиках женщины свободны по закону, но порабощены правилами нравственности; роскошь изгнана из этих государств, а вместе с нею разврат и пороки. В греческих городах, где люди не исповедовали той религии, которая почитает добродетелью чистоту нравов даже у мужчин; в греческих городах, где темный порок господствовал во всей своей необузданности, где любовь приняла формы, о которых мы не решаемся даже упоминать, между тем как чистая дружба находила себе приют только в браке, - добродетель, простота, целомудрие женщин достигли такой высоты, что не видано было в мире народа, столь благоустроенного в этом отношении.
      ГЛАВА Х О домашнем суде у римлян
      У римлян не было, как у греков, особых должностных лиц для надзора за поведением женщин. Цензоры наблюдали за ними так же, как и за всеми прочими жителями республики. Установленную у греков должность заменял домашний суд. Муж созывал родственников жены и судил ее в их присутствии. Этот суд поддерживал чистоту нравов в республике, но и сам он поддерживался этими нравами. Он должен был судить не только за нарушение законов, но и за безнравственность. Но чтобы судить за безнравственность, надо иметь безупречные нравы. Наказания, налагаемые этим судом, могли быть только произвольными, какими они на самом деле и были, так как все, что касается нравов, все, что относится к правилам скромности, не может быть определено в своде законов. Законами можно определять наши обязанности к другим; но трудно обнять ими все наши обязанности к себе самим. Ведению домашнего суда подлежало все поведение женщин. Но в числе преступлений, выносившихся на его рассмотрение, было одно, которое подлежало еще и публичному обвинению; таким преступлением было прелюбодеяние - потому ли. что в республике такое нарушение законов нравственности по важности своей должно было обратить на себя особое внимание правительства, или потому, что развратное поведение жены заставляло подозревать в том же и ее мужа. или, наконец, вследствие опасения, что порядочные люди предпочтут скрывать и оставлять без последствий это преступление, чем карать и мстить за него.
      ГЛАВА XI Как в Риме изменялись учреждения вместе с образом правления
      Как домашний суд, так и публичное обвинение исходили из нравов, вследствие чего оба эти учреждения пали с падением нравов и исчезли вместе с республикой. Установление questiones perpetuae, т. е. разграничение юрисдикции преторов, и все более утверждавшийся обычай, по которому все дела подлежали суду этих преторов, ослабили деятельность домашнего суда до такой степени, что когда Тиберий обратился к нему для решения нескольких дел, историки уже увидели в этом нечто совсем необычное, как бы восстановление древнего обычая. С установлением монархии и переменой в нравах прекратилось и публичное обвинение. Можно было опасаться, что в ряде случаев бесчестный человек, оскорбленный презрением к нему со стороны женщины, раздосадованный ее упорством, озлобленный самой ее добродетелью, мог воспользоваться этим обычаем, чтобы ее погубить. Закон Юлия предписал, чтобы каждому обвинению женщины в прелюбодеянии предшествовало обвинение ее мужа в потворстве ее распутству, что значительно сократило число этих обвинений и, так сказать, подорвало их. Сикст V хотел, невидимому, восстановить публичное обвинение. Но не требуется долгих размышлений, чтобы понять, что в такой монархии, как его собственная, этот закон был еще более неуместен, чем во всякой другой монархии.
      ГЛАВА XII Об опеке над женщинами у римлян
      По римским законам женщина находилась под постоянной опекой, если она не состояла под властью мужа. Эта опека поручалась ближайшему родственнику мужского пола и, судя по народной поговорке, очень стесняла их. Это было хорошо для республики, но не было "необходимо в монархия. Различные сборники варварских законов содержат указания на то, что у первобытных германцев женщины тоже состояли в постоянной опеке. Этот обычай перешел в основанные ими монархии, но не удержался там.
      ГЛАВА XIII
      О законах, установленных императорами против распутства женщин
      Закон Юлия назначил наказание за прелюбодеяние. Но как этот закон, так и созданные вслед за ним законы против прелюбодеяния не только не свидетельствовали о чистоте нравов, но, напротив, служили признаком их испорченности. Все прежние установления относительно женщин изменились во время монархии. Речь шла уже не о том, чтобы воспитать в них чистоту нравов, а о том, чтобы наказывать их за преступления. Новые законы о наказаниях за эти преступления издавались только потому, что уже перестали наказывать нарушения, не входившие в разряд этих преступлений. Ужасающая распущенность нравов обязывала императоров создавать законы для того, чтобы положить некоторый предел бесстыдству. Но общее исправление нравов не входило в их намерения. Положительные факты, сообщаемые историками, служат тому доказательством, которого не опровергнут никакие законы. Можно видеть у Диона, каково было в этом отношении поведение Августа и как он в должности претора и цензора отклонял обращенные к нему требования но этому предмету. У историков, правда, упоминается немало суровых приговоров, вынесенных при Августе и Тиберии против бесстыдного поведения римских дам; но, знакомя нас с духом царствования этих императоров, они ознакомили нас и с духом этих приговоров. Август и Тиберии заботились главным образом о наказании распутства своих родственниц. Они карали не разнузданность нравов, но определенные преступления нарушения благочестия или оскорбления величества, которые они выдумали сами, как средства восстановить почтение к власти и удобные предлоги для своей мести. Вот почему римские писатели так сильно восстают против этой тирании. Кары, установленные законом Юлия, не были суровы. Императоры требовали, чтобы суд усиливал наказания, установленные созданным ими законом. За это они навлекли на себя обвинение историков. Они заботились не о том, справедливо ли были наказаны женщины, а о том. был ли нарушен закон для того. чтобы наказать их. Одним из излюбленных тиранических приемов Тиберня было злоупотребление древними законами. Желая наказать одну римлянку строже, чем следовало по закону Юлия, он восстановил для этого случая домашний суд. Все эти меры относительно женщин касались не народа. а только семейств сенаторов. Они были внушены желанием найти поводы для обвинения сильных, а дурное поведение женщин могло доставить бесчисленное множество таких поводов. Наконец, сказанное мною о том, что чистота нравов не есть Принцип единоличного правления, находит лучшее подтверждение в царствование этих первых императоров; достаточно почитать Тацита, Светония, Ювенала и Марциала. чтобы в этом убедиться.
      ГЛАВА XIV О законах против роскоши у римлян
      Мы говорили о публичной непристойности потому, что она связана с роскошью, всегда предшествует ей и за нею следует. Дав полную свободу порывам сердца, будете ли вы в силах противиться заблуждениям рассудка? В Риме независимо от учреждений общего характера по настоянию цензоров было издано несколько частных законов с целью удержать женщин в границах умеренности. Эту цель преследовали законы Фанния, Лициния и Оппия. Надо видеть у Тита Ливия, в какое возбуждение пришел сенат, когда от него потребовали отмены закона Оппия. Валерий-Максим считает начало роскоши у римлян со времени уничтожения этого закона.
      ГЛАВА XV
      О приданом и об имущественных отношениях, связанных с браком в разных
      правлениях
      В монархиях приданое женщин должно быть значительным. чтобы мужья их могли поддерживать образ жизни, соответствующий их положению и общепринятым требованиям роскоши. Оно не должно быть велико в республиках, где роскошь не должна царствовать. Оно должно почти совсем отсутствовать в деспотических государствах, где женщины находятся в более или менее рабском состоянии. Установленная французскими законами общность имущества между мужем и женой весьма уместна в монархическом государстве, так как она пробуждает в женщинах интерес к хозяйству и как бы невольно привлекает их к домашним заботам. Она менее уместна в республике, где женщины более добродетельны. Она была бы нелепостью в деспотических государствах, где женщины сами почти всегда являются частью имущества своего господина Так как женщины по самому положению своему достаточно склонны к замужеству, то нет никакой надобности поощрять их к этому законами, предоставляющими им долю в имуществе мужа. В республике такие законы были бы даже очень вредны ввиду того, что обладание отдельным имуществом порождает среди женщин роскошь. В деспотических государствах все выгоды брака для женщин должны заключаться лишь в предоставлении им средств к существованию и ни в чем более.
      ГЛАВА XVI Прекрасный обычай самнитянс0
      У самнитян существовал обычай, который в небольшой республике и особенно при том положении, в каком она находилась. должен был иметь превосходные последствия. Там собирали всех молодых людей и оценивали их достоинства. Тот, кого объявляли самым лучшим, брал себе в жены любую девицу, какую хотел; следующий за ним по достоинству делал такой же выбор и т. д. Великолепен был этот обычай ценить в молодых людях выше всего их личные достоинства и заслуги, оказанные ими отечеству. Кто был богаче всех достоинствами такого рода, тот мог выбрать любую девушку во всем государстве, Любовь, красота, целомудрие, добродетель, происхождение, даже богатство - все это, так сказать, шло в приданое к добродетели. Трудно было бы изобрести награду более благородную, более великую, менее обременительную для небольшого государства и более способную влиять на лиц того и другого пола. Самнитяне происходили от спартанцев, и Платон, учреждения которого представляют собой не более как усовершенствование законов Ликурга, тоже создал почти такой же закон.
      ГЛАВА XVII О правлении женщин
      Противно и разуму, и природе ставить женщин во главе дома, как это было у египтян, но нет ничего противоестественкого в том, чтобы они управляли государством. В первом случае свойственная им слабость не позволяет им преобладать; во втором же случае эта самая слабость прядает -их управлению ту кротость и умеренность, которые гораздо нужнее для хорошего управления, чем суровые и жестокие нравственные качества. В Индии люди прекрасно чувствуют себя под управлением женщин; там установлено, что если дети мужского пола на происходят от матери той же крови, то на престол вступают женщины, рожденные от матери царской крови. Чтобы облегчить им бремя правления, им дают известное количество помощников. По М. Смиту, африканцы тоже очень довольны женским правлением. Прибавив к этому примеры Московского государства и Англии, мы увидим, что женщины с одинаковым успехом управляют в государствах умеренного образа правления и в деспотических государствах.
      КНИГА ВОСЬМАЯ
      О разложении принципов трех видов правления
      ГЛАВА I
      Общая идея этой книги
      Разложение каждого правления почти всегда начинается с разложения принципов.
      ГЛАВА II
      О разложении принципа демократии.
      Принцип демократии разлагается не только тогда, когда утрачивается дух равенства, но также и тогда, когда дух равенства доводится до крайности и каждый хочет быть равным тем, кого он избрал в свои правители. В таком случае народ отказывается признать им же самим назначенные власти и хочет все делать сам: совещаться вместо сената, управлять вместо чиновников и судить вместо судей. Тогда в республике уже нет места для добродетели. Народ хочет исполнять обязанности правителей - значит правителей уже не уважают. Постановления сената не имеют более веса - значит нет более почтения к сенаторам, а следовательно, и к старцам. Но если нет почтения к старцам, то его не будет и к отцам; мужьям не повинуются, господам не подчиняются; все проникаются духом своеволия; труд управления становится таким же тягостным, как и обязанность повиноваться. Дети, женщины, рабы забывают о покорности. Нет более нравственности, любви к порядку, нет более добродетели. В Пире Ксенофонта есть очень наивное изображение республики, где народ злоупотребляет равенством. Участники пира высказывают поочередно причины, почему каждый из них доволен собою. "Я доволен собою, - говорит Хармид, ПОТОМУ что я беден. Когда я был богат, я вынужден был заискивать у клеветников, зная, что они могут причинить мне гораздо больше зла, чем я им; республика постоянно требовала от меня денег; я никуда не мог отлучиться. С тех пор как я обеднел, я стал господином; никто мне не угрожает, я сам угрожаю другим; хочу - сижу дома, хочу - уйду. Богачи, завидя меня, поднимаются и уступают мне место. Я царь, а был рабом; я платил дань республике, а теперь она меня кормит; я уже не боюсь разориться, а надеюсь приобретать". Это несчастье постигает народ, когда те, которым он доверился, стараются его развратить, желая этим скрыть спою собственную испорченность. Чтобы он не заметил их властолюбия, они говорят ему о его величии; чтобы он не заметил их алчности, они постоянно потакают его собственной алчности, Разврат будет усиливаться среди развратителей и тех, которые уже развращены. Народ разграбит казну, и, подобно тому, как он сумел совместить свою лень с заведыванием общественными делами, ему захочется совместить свою бедность с наслаждениями роскоши. Но при его лени и жажде роскоши единственной целью его стремлений может быть только общественная казна. Не удивительно поэтому, что голоса начинают продаваться за деньги. Народу много дают только для того, чтобы получить от него еще больше. Но чтобы получить это большее, необходимо произвести государственный переворот. Чем значительнее будут казаться выгоды, извлекаемые народом из своей свободы, тем ближе он будет к моменту, когда придется ее утратить. Появляются мелкие тираны со всеми пороками крупных. Вскоре все, что осталось от свободы, становится невыносимым бременем; тогда возвышается один тиран, и народ теряет все, вплоть до выгод от своей испорченности. Итак, демократия должна избегать двух крайностей: духа неравенства, который ведет ее к аристократии или правлению одного, и доведенного до крайности духа равенства, который ведет к деспотизму одного так же неминуемо, как деспотизм одного заканчивается завоеванием. Правда, люди, развращавшие греческие республики, не всегда становились тиранами. Это объясняется тем, что они были более опытны в красноречии, чем в военном искусстве; кроме того, в сердце каждого грека жила непримиримая ненависть ко всем, кто ниспровергал республиканское правление. Вследствие всего этого анархия довела их до гибели, вместо того чтобы преобразоваться в тиранию. Но Сиракузы, которые находились в центре множества мелких олигархий, превратившихся в тирании. Сиракузы, где был сенат, о котором почти не упоминают историки, подверглись бедствиям, превышающим последствия обыкновенной испорченности. Этот город, вечно переходивший от безначалия к рабству, одинаково страдавший и от свободы и от порабощения, которые всегда налетали на него неожиданно, как буря; город, в котором, несмотря на его внешнее могущество, при малейшей поддержке извне вспыхивали революции, - этот город вмещал в своих стенах громадное население, перед которым всегда стояла жестокая альтернатива: или подчиниться тирану, или самому стать тираном.
      ГЛАВА III О духе крайнего равенства
      Как небо от земли, дух истинного равенства далёк от духа крайнего равенства. Первый состоит не в том. чтобы повелевали все или не повелевал бы никто, а в том, чтобы люди повиновались равным себе и управляли равными себе. Он стремится не к тому, чтобы над нами не было высших, но чтобы наши высшие были нам равны. В природном состоянии люди рождаются равными, но они не могут сохранить этого равенства; общество отнимает его у них, и они вновь становятся равными лишь благодаря законам. Различие между демократией правильной и неправильной заключается в том, что в первой люди равны только как граждане, между тем как во второй они равны еще и как правители, как сенаторы, как судьи, как отцы, как мужья и как господа. Естественное место добродетели - рядом со свободой; но рядом с крайней свободой добродетель бывает только тогда, когда приближается к рабству.
      ГЛАВА IV Об одной особой причине испорченности народа
      Великие успехи, особенно достигнутые при большом участии народа, наполняют его такой гордостью, что руководить им становится невозможно. Завидуя должностным лицам и враждуя с правителями, он вскоре становится врагом всего государственного строя. Так победа над персам-и при Сала" мине развратила Афинскую республику; так победа сираку-зян над афинянами погубила Сиракузскую республику. Марсельская республика никогда не испытывала этих резких переходов от унижения к величию, поэтому она всегда управлялась благоразумно и сохранила свои принципы.
      ГЛАВА V О разложении принципа аристократии
      Аристократия терпит ущерб, когда власть знати становится произвольной: при этом уже не может быть добродетели ни у тех, которые управляют, ни у тех, которыми управляют. Когда правящие фамилии соблюдают законы, аристократия подобна монархии с несколькими государями; это очень хорошая по своей природе форма правления. Почти все эти государи ограничены в своей деятельности законами, но в случае несоблюдения законов это - деспотическое государство со многими деспотами. В таком случае республика существует лишь для знати и среди знати. Республика - это правящие круги, между тем как класс управляемых живет в деспотическом государстве, что приводит к образованию двух самых разъединенных классов в мире. Испорченность достигает высшей степени, когда власть знати становится наследственной. Такие властители утрачивают всякую умеренность. Чем меньше их число, тем больше их власть и тем меньше их безопасность; чем больше их число, тем меньше у них власти и тем больше у них безопасности. Так власть возрастает, а безопасность уменьшается вплоть до самого деспота, в лице которого крайняя степень власти соединяется с крайней степенью опасности. Поэтому когда аристократия имеет наследственный характер, то при большом количестве знатных правление будет менее насильственным; но так как в нем будет мало добродетели, то государством овладеет дух легкомыслия. небрежности и лени, и оно лишится и сил, и стимулов для деятельности. Аристократия может сохранить силу своего принципа, если законы установят такой порядок, что она будет более ощущать опасности и тяготы управления, чем доставляемые им наслаждения; если государство находится в таком положении, что ему все время приходится быть настороже против какой-нибудь угрожающей ему опасности; если эта опасность угрожает ему извне, а внутреннее положение является устойчивым. Чувство известной безопасности необходимо для славы и безопасности монархии; республика же, наоборот, должна всегда чего-нибудь опасаться, бтрах перед персами поддерживал соблюдение законов у греков. Карфаген и Рим взаимной угрозой укрепляли друг друга. Удивительная вещь! Чем более увеличивается безопасность этих государств, тем более они, как застоявшиеся воды, подвергаются порче.
      ГЛАВА VI О разложении принципа монархии
      Как демократии погибают, когда народ лишает правителей и судей отправления служебных обязанностей, так монархии разлагаются, когда мало-помалу отменяются прерогативы сословий и привилегии городов. В первом случае идут к деспотизму всех; во втором - к деспотизму одного. "Династии Тзин и Суй, - говорит китайский писатель, - погибли по той причине, что государи, вместо того чтобы ограничиться единственным достойным самодержца делом - общим надзором за управлением, захотели всем управлять непосредственно сами"61. Китайский писатель приводит нам здесь причину порчи почти всех монархий. Монархия гибнет, когда государь полагает, что он покажет большее могущество, изменяя порядок вещей, чем соблюдая его неизменным, когда он отнимает у одних принадлежащие им по праву должности, чтобы произвольно передать их другим, и когда он более влюблен в свои фантазии, чем в решения своей собственной воли. Монархия погибает, когда государь, все относя единственно к самому себе, сводит государство к своей столице, столицу - к своему двору, а двор к своей особе62. Наконец, она гибнет, когда государь не имеет правильного представления о силе своей власти, о своем положении, о любви своего народа и когда он не проникся сознанием, что монарху столь же свойственно верить в свою безопасность, как деспоту считать себя в постоянной опасности.
      ГЛАВА VII Продолжение той же темы
      Принцип монархии разлагается, когда высшие должности в государстве становятся последними ступенями рабства, когда садовников лишают уважения народа и обращают их в жалкое орудие произвола. Он разлагается еще более, когда утрачивается связь между честью и почестями, так что человек может быть в одно и то же время покрытым бесчестием и украшенным почестями. Он разлагается, когда государь заменяет справедливость суровостью; когда он, подобно римским императорам, носит на груди голову Медузы; когда он усваивает себе тот грозный и устрашающий вид, который Коммод велел придавать своим статуям. Принцип монархии разлагается, когда подлые души чванятся величием своего рабства и думают, что, будучи всем обязаны государю, они свободны от всяких обязанностей пред отечеством. Во все времена по мере того, как власть государя становилась чрезмерной, безопасность его особы уменьшалась; но если это правда, то люди, развращающие его власть до изменения ее природы, не совершают ли против него преступления оскорбления величества?
      ГЛАВА VIII Опасное следствие разложения принципа монархического правления
      Опасность возникает не тогда, когда государство от одного умеренного правления переходит к другому, также умеренному, правлению, как, например, от республики к монархии или от монархии к республике, а тогда, когда оно падает и устремляется от умеренного образа правления к деспотизму. Большая часть народов Европы еще управляется обычаями. Но если вследствие долгого злоупотребления властью или крупной победы деспотизм утвердится там в каком-нибудь пункте, то никакие нравы и климаты не устоят перед ним и природа человека, по крайней мере на некоторое время, будет претерпевать такие же оскорбления в этой прекрасной части света, как и .в трех прочих.
      ГЛАВА IX О стремлении дворянства к защите трона
      Английская знать похоронила себя вместе с Карлом I под обломками трона. И до того, как во время Филиппа II во Франции прозвучало слово "свобода", корона всегда находила себе поддержку со стороны знати, которая считает делом чести повиноваться королю, но сочла бы высшим бесславием для себя разделить свою власть с народом. Известно, что дом австрийских государей непрестанно притеснял венгерское дворянство. Он не предвидел, какие драгоценные услуги окажет ему это дворянство. Он искал у этого народа денег, которых у него не было, и не обратил внимания на людей, которые там были. Иностранные государи делили между собою его государство, и все составные части его империи, так сказать, распадались, как инертные и безжизненные массы. Жизнь была только в дворянстве; движимое негодованием, оно забыло свои обиды и бросилось в бой, послушное голосу славы, призывавшей его прощать и умирать.
      ГЛАВА X О разложении принципа деспотического государства
      Принцип деспотического государства непрерывно разлагается, потому что он порочен по самой своей природе. Другие государства гибнут вследствие особенных обстоятельств, нарушающих их принципы; это же погибает вследствие своего внутреннего порока, если только какие-нибудь случайные причины не помешают его принципу разлагаться. Поэтому оно может держаться лишь в том случае, если по особенным условиям климата, религии, положения или народного духа оно оказывается вынужденным придерживаться какого-то порядка и подчиняться каким-то правилам. Все это противоречит его природе, но не изменяет ее; его свирепость остается прежней; она только на некоторое время укрощается.
      ГЛАВА XI Какие последствия вытекают в тех случаях, когда принципы крепки
      или же испорчены
      Если принципы правления разложились, самые лучшие законы становятся дурными и обращаются против государства; когда же принципы здравы, то и дурные законы производят такие же последствия, как и хорошие; сила принципа все себе покоряет. Чтобы заставить своих правителей подчиняться законам, критяне придумали весьма своеобразное средство, а именно - восстание. Часть граждан восставала, возмущалась, обращала в бегство правителей и заставляла их вернуться к частной жизни. Это считалось законным образом действия. Кажется. что учреждение, обращавшее мятеж в средство противодействия злоупотреблениям власти, должно было бы погубить любую республику; но оно не разрушило республики Крита и вот почему. Когда древние желали назвать народ, отличающийся самой сильной любовью к отечеству, они обыкновенно указывали на критян. Отечество - слово, столь дорогое критянам, говорит Платон. Они называли его словом, которое выражало любовь матери к своим детям. А любовь к отечеству исправляет все. Законы Польши тоже допускали восстание. По проистекавшие от этого неудобства удостоверяют, что один только народ Крита был в состоянии с успехом пользоваться таким средством. Установленные у греков гимнастические упражнения также находились в зависимости от состояния принципа правления. "Лакедемоняне и критяне, говорит Платон, - первые открыли эти знаменитые академии, которые дали им такое почетное положение в свете. Стыдливость вооружилась было против них, но должна была склониться пред общественной пользой". Во время Платона это были превосходные учреждения, связанные с важным делом военного искусства. Но когда греки утратили добродетель, они обратились на пагубу самому этому искусству; гимнастическую арену стали посещать не для развития тела, а для того чтобы предаваться разврату. Плутарх говорит, что современные ему римляне считали, что эти гимнастические игры были главной причиной рабства греков; на самом же деле было обратное: рабство греков явилось причиной извращения этих гимнастических игр. Во времена Плутарха гимнастические бои в нагом виде и упражнения в борьбе развращали молодых людей, внушали им гнусную страсть и делали из них гаеров, между тем как во времена Эпаминонда благодаря тем же самым упражнениям в борьбе фиванцы смогли одержать победу под Левктрами. В государстве, не утратившем своих принципов, почти все законы хороши; "не жидкость в сосуде испортилась, а самый сосуд испорчен", - сказал Эпикур по поводу богатств.
      ГЛАВА XII Продолжение той же темы
      В Риме брали судей из сословия сенаторов. Гракхи перенесли эту привилегию на всадников. Друз дал ее и сенаторам и всадникам. Сулла - одним сенаторам, Котта - сенаторам, всадникам и трибунам общественной казны (Tribuni aerarii). Цезарь исключил последних. Антоний образовал декурии из сенаторов, всадников и центурионов. Когда республика испорчена, ни один из зарождающихся в ней недугов не может быть исцелен иначе, как посредством устранения этой испорченности и восстановления принципов; всякое другое лечение или будет бесполезно, или явится новым злом. Пока Рим сохранял свои принципы, можно было, не опасаясь злоупотреблений, поручить судебные приговоры сенаторам; когда же он начал разлагаться, то кому бы их ни поручали: сенаторам, всадникам, трибунам, двум ли из этих корпораций или всем трем вместе, или какой бы то ни было иной корпорации - все выходило плохо. У всадников было не больше добродетели, чем у сенаторов, у трибунов - не больше, чем у всадников, и у всех их - не больше, чем у центурионов. Когда римский народ добился доступа к патрицианским должностям, естественно было ожидать, что его льстецы овладеют правительством. Но этого не случилось: римляне, открывшие доступ плебеям к правительственным должностям, всегда избирали на эти должности патрициев. Поскольку этот народ был доблестен, он был великодушен; поскольку он был свободен. он не гонялся за властью. Когда же он утратил свои принципы, то, чем более увеличивалась его власть, тем небрежнее он становился; так что, наконец, он стал и своим собственным тираном и своим собственным рабом. Он утратил силу свободы и впал в бессилие и распущенность.
      ГЛАВА XIII О силе присяги у добродетельного народа
      Из всех народов, говорит Тит Пивий, римляне дольше всех противились разложению и держали в почете бедность и умеренность. Присяга имела у этого народа такую силу, что не было лучшего средства заставить его соблюдать законы. Ради соблюдения присяги он неоднократно делал то, чего никогда не сделал бы ни ради славы, ни ради отечества. Консул Квинт Цинциннат, желая набрать в городе войско против эквов и вольсков, встретил сопротивление со стороны трибунов. "Хорошо, - сказал он, - пусть же все, кто присягнул прошлогоднему консулу, последуют за моими знаменами". Напрасно трибуны говорили, что эта присяга уже никого не связывает, что она была принесена, когда Квннт был еще частным лицом; народ оказался религиознее своих руководителей, он не внял тонкостям и толкованиям трибунов. Когда тот же народ захотел удалиться на Священную гору, он был удержан от этого клятвой, которую дал консулам, - следовать за ними на войну. Тогда он замыслил убить этих консулов, но ему разъяснили, что и после этого его клятвенное обещание останется во всей своей силе. Можно судить по задуманному им преступлению о том, каковы были его понятия о нарушении клятвы. После битвы при Каннах испуганный народ хотел удалиться в Сицилшо63, Но Сципион взял с него клятву не покидать Рима, и страх нарушить эту клятву превозмог все прочие страхи. Рим был подобен кораблю, утвердившемуся во время бури на двух якорях: религии и нравственности.
      ГЛАВА XIV Как самые незначительные изменения в государственном строе
      могут повлечь за собою гибель принципов
      Аристотель говорит о Карфагене как о республике весьма благоустроенной. Полибий сообщает, что во время второй пунической войны недостатком Карфагенской республики было то, что ее сенат утратил почти всю свою власть. Тит Ливии поведал нам, что, возвратившись в Карфаген, Ганнибал увидел, что чиновники и первые граждане республики расхищают государственные доходы и злоупотребляют своей властью. Итак, добродетель правителей исчезла вместе с властью сената; все вытекало из одного и того же принципа. Известны чудесные действия цензуры у римлян. Было время, когда она казалась тягостной; однако ее все-таки сохранили, потому что в обществе было еще более роскоши, чем порока. Клавдий ослабил цензуру; в результате порока стало больше, чем роскоши, и цензура исчезла, так сказать, сама собою. Так на протяжении всего своего существования цензура то ослаблялась, то признавалась необходимой, то вновь вводилась и, наконец, была совсем приостановлена вплоть до времени, когда стала бесполезной, в царствования Августа и Клавдия.
      ГЛАВА XV
      Весьма действенные средства для сохранения трех принципов
      Чтобы надлежащим образом понять меня, надо прочесть следующие четыре главы.
      ГЛАВА XVI
      Отличительные свойства республики
      Республика по своей природе требует небольшой территории, иначе она не удержится. В большой республике будут и большие богатства, а следовательно, и неумеренные желания. Круг общественных дел, поручаемых заботам гражданина, станет слишком обширным. Усилятся личные интересы. Сначала человек почувствует, что он может стать счастливым, великим и славным помимо своего отечества, а вскоре убедится, что он может достигнуть величия только один на развалинах отечества. В большой республике общее благо подчинено тысяче разных соображений; не все могут им пользоваться; оно зависит от случайностей. В небольшой республике общее благо живее чувствуется, яснее сознается, ближе к каждому гражданину; злоупотребления встречают там меньше простора, а следовательно, и меньше покровительства. Лакедемон просуществовал так долго потому, что, несмотря на все свои войны, он сохранил неизменной свою территорию. Единственной целью Лакедемона была свобода, а единственным преимуществом его свободы слава. Довольствоваться своей территорией и своими законами - таков был дух греческих республик. Афины поддались честолюбию и внушили его Лакедемону; но оно влекло их руководить свободными народами, а не управлять рабами, встать во главе союза, а не разрушить его. Однако все погибло, когда возникла монархия - образ правления, дух которого более склонен к расширению территории государства. При обычных условиях в государстве, состоящем из одного города, трудно удержаться какому-нибудь иному правлению, кроме республиканского. Монарх в таком малом государстве будет обладать большой властью, но ничтожными средствами для того, чтобы воспользоваться ею и заставить ей повиноваться; поэтому он, естественно, станет угнетать свой народ. б другой стороны, и сам он легко может подвергнуться нападению извне или даже со стороны внутренних сил; народ может в любой момент собраться и восстать против него. Но когда государь, царствующий в одном только городе, будет из этого города изгнан, то делу конец; если же у него много городов, то дело только начинается.
      ГЛАВА XVII Отличительные свойства монархии
      Монархическое государство должно быть средней величины. Если бы оно было мало, оно сформировалось бы как республика; а если бы оно было слишком обширно, то первые лица в государстве, сильные по самому своему положению, находясь вдали от государя, имея собственный двор в стороне от его двора, обеспеченные от быстрых карательных мер законами и обычаями, могли бы перестать ему повиноваться; их не устрашила бы угроза слишком отдаленной и замедленной кары. Поэтому едва Карл Великий успел основать свою империю. как ему тотчас же пришлось разделить ее; потому ли, что начальники провинций не повиновались, или для того, чтобы заставить их лучше повиноваться, империю оказалось необходимо разделить на несколько государств. После смерти Александра империя его распалась. Что могло заставить повиноваться вельмож Греции и Македонии, свободных и победоносных вождей, рассеянных по громадному пространству завоеванных земель? По смерти Аттилы его царство распалось: государи, освободившиеся от подчинения, не могли долее мириться со своими цепями. В таких случаях распад государства может быть предотвращен быстрым установлением неограниченной власти т. е. новым злом, следующим за злом завоевания! Реки стремятся слиться с морем; монархии стремятся раствориться в деспотизме.
      ГЛАВА XVIII О том, что Испанская монархия находилась в исключительных
      условиях
      Пусть не опровергают меня примером Испании; этот пример скорее подтверждает мою мысль. Чтобы удержать за собой Америку, Испания сделала то, чего не делает даже деспотизм, - истребила ее обитателей. Для того чтобы сохранить свою колонию, она поставила ее в зависимость от себя даже в средствах пропитания. Она попробовала править деспотически Нидерландами; когда она от этого отказалась, ее затруднения увеличились. С одной стороны, валлоны не захотели, чтобы ими управляли испанцы, с другой испанские солдаты отказывались повиноваться офицерам-валлонам. Она удержалась в Италии только потому, что разорялась для ее обогащения; люди, желавшие отделаться от испанского короля, не были расположены отказываться от его денег.
      ГЛАВА XIX Отличительные свойства деспотического образа правления
      Обширные размеры империи - предпосылка для деспотического управления. Надо, чтобы отдаленность мест, куда рассылаются приказания правителя, уравновешивалась быстротой выполнения этих приказаний; чтобы преградой, сдерживающей небрежность со стороны начальников отдаленных областей и их чиновников, служил страх; чтобы олицетворением закона был один человек; чтобы закон непрерывно изменялся с учетом всевозможных случайностей, число которых всегда возрастает по мере расширения границ государства.
      ГЛАВА XX Выводы из предшествующих глав
      Если небольшие государства по своей природе должны быть республиками, государства средней величины - подчиняться монарху, а обширные империи состоять под властью деспота, то отсюда следует, что для сохранения принципов правления государство должно сохранять неизменными свои размеры и что дух этого государства будет изменяться в зависимости от расширения или сужения пределов его территории.
      ГЛАВА XXI О китайской империи
      Прежде чем закончить эту книгу, я отвечу на одно возражение, которое могут сделать против всего до сих пор мною сказанного. Наши миссионеры рассказывают нам об обширной китайской империи, как о превосходном государстве, совмещающем в своем принципе страх, честь и добродетель. Выходит, что установленное мною различение принципов трех видов правления неосновательно. Я не знаю, что можно понимать под словом честь у народов, которых ко всякому делу принуждают палочными ударами. Сверх того, наши коммерсанты сообщают нам некоторые сведения об этой добродетели, которую так превозносят наши миссионеры. Послушайте, что они рассказывают о разбойничестве мандаринов. Сошлюсь также на свидетельство великого человека, милорда Ансона. Да и сами письма Пареннена о суде, учрежденном императором над неугодными ему новообращенными принцами крови, обнаруживают перед нами тиранию, последовательно действующую по заранее составленному плану, и ряд оскорблений, нанесенных человеческой природе по правилу, т. е. хладнокровно. Есть еще у нас письма Мэрана и того же Пареннена о правлении Китая. После весьма основательных ответов на заданные вопросы все чудеса его исчезли. Не могло ли случиться, что миссионеры были введены в заблуждение видимостью порядка, что они были поражены этим непрерывным, проявлением воли одного - воли, которая управляет и ими самими и которую им так приятно встречать при дворах государей Индии? По-видимому, посещая эти дворы с целью произвести там большие изменения, они находят, что гораздо легче уверить государей, что им все позволено делать, чем убедить народы, что они все должны выносить. Наконец, доля истины часто бывает и в заблуждениях. Возможно, что в силу особенных и, может быть, единственных в своем роде обстоятельств китайское правление не так испорчено, как оно должно было бы быть. Причины, зависящие главным образом от климата, могли пересилить действие моральных причин в этой стране и произвести в ней своего рода чудесные явления, Климат Китая необыкновенно благоприятствует росту народонаселения. Женщины там так плодовиты, как нигде на земле, бамая жестокая тирания не останавливает там процесса прироста населения. Государь Китая не может сказать. подобно фараону: "Будем притеснять их с благоразумием". Ему, скорее, приходится пожелать вместе с Нероном, чтобы у рода человеческого была только одна голова. Несмотря на тиранию, население Китая благодаря его климату не перестанет размножаться и одолеет тиранию. Китай, как и всякая страна, где возделывается рис, подвержен частым голодовкам. Умирающий от голода народ рассыпается по стране искать средства существования; повсюду образуются воровские шайки из трех-четырех или пяти человек. Большую часть их тотчас же истребляют; другие увеличиваются, но затем их тоже истребляют. Но при таком множестве областей, и притом столь отдаленных, может случиться, что какой-нибудь из этих шаек посчастливится. Она удерживается, усиливается, становится армией, идет прямо на столицу, и вождь ее восходит на престол. Такова природа вещей, что дурное правительство там прежде всех несет наказание. Смуты возникают там внезапно, когда народ лишается продовольствия. Если в других государствах злоупотребления исправляются так медленно, то это потому, что там их последствия менее чувствительны, и государь не получает о них такого быстрого и решительного известия, как в Китае. Китайский государь не будет, подобно нашим государям, печалиться о том, что если он дурно управляет, то будет менее блажен в той жизни и менее могуч и богат в этой: он знает, что если его управление дурно, то он лишится и престола, и жизни. Так как, несмотря на забрасывание детей, население Китая все увеличивается, то необходим неустанный труд, чтобы извлечь из земли пропитание. Это требует усиленного внимания со стороны правительства. Собственный интерес побуждает его ежеминутно заботиться о том, чтобы люди могли работать без опасения лишиться плодов своего труда. Его управление должно быть более домашним, чем гражданским. Вот причина регламентации, о которых столько говорят. Царство закона хотели соединить с царством деспотизма, но все, что соединяется с деспотизмом, утрачивает свою силу. Тщетно этот деспотизм, преследуемый собственными бедствиями, попытался сам надеть на себя цепи: он вооружается этими цепями и становится еще ужаснее. Итак, Китай есть государство деспотическое, принцип которого - страх. Может быть, при первых династиях, когда государство не было еще так обширно, оно несколько отклонялось от этого образца, но теперь этого уже нет.
      КНИГА ДЕВЯТАЯ
      О законах в их отношении к оборонительной силе
      ГЛАВА I
      Как республики охраняют свою безопасность
      Небольшие республики погибают от внешнего врага, а большие - от внутренней язвы 64. Эти два бедствия свойственны и демократиям, и аристократиям, независимо от того, хороши они или дурны. Зло лежит в самой сути вещей, и никакое изменение формы не может его искоренить. Очень вероятно поэтому, что люди оказались бы в конце концов вынужденными жить всегда под управлением одного. если бы они не изобрели особого строя, который со всеми внутренними достоинствами республиканского правления совмещает внешнюю силу монархического правления. Я говорю о федеративной республике. Эта форма правления есть договор, посредством которого несколько политических организмов обязываются стать гражданами одного более значительного государства, которое они пожелали образовать. Это общество обществ, составляющих новое общество, которое может увеличиваться присоединением к нему новых членов до тех пор, пока оно не станет достаточно сильным, чтобы обеспечить безопасность входящих в него государственных единиц. Греция была обязана своим долгим процветанием этим союзам. Благодаря им римляне смогли выступить против всего мира, и только благодаря им мир смог защищаться от Рима. И когда Рим достиг вершины своего величия, именно благодаря таким союзам, возникшим за Дунаем и Рейном под влиянием страха, варвары смогли ему сопротивляться. Благодаря им Голландия, Германия и швейцарские союзы слывут в Европе вечными республиками. В былые времена союзы городов были более необходимы. чем теперь. Город, недостаточно могущественный, подвергался величайшим опасностям. В случае завоевания он лишался не только, как ныне, исполнительной и законодательной власти, но еще и всего того, что составляет собственность людей. Такого рода республика, способная сопротивляться внешней силе, может сохранять свои размеры, не подвергаясь внутренней порче. Форма этого общества спасает его. Человек, стремящийся к захвату власти, не мог бы там пользоваться одинаковым доверием со стороны всех государств, входящих в союз. Если бы он чрезмерно усилился в одном из них, то возбудил бы тревогу всех прочих; и если бы он подчинил своей власти какую-то часть союза, то другая, оставшаяся свободной часть могла бы противиться ему, используя силы, независимые от тех, которые он захватил, и одолеть его прежде, чем он успел бы утвердиться. Если случится какая-нибудь смута в одном из членов союза, то прочие могут прекратить ее. Если где-либо возникнут какие-нибудь злоупотребления, то они могут быть исправлены свободными от подобных злоупотреблений членами федерации. Одна часть этого государства может разрушиться без разрушения другой части; союз может распасться, а члены его остаться независимыми государствами. Состоя из небольших республик, федерация пользуется благами внутреннего управления каждой из них. а для отношений внешних она располагает благодаря объединению сил всеми выгодами крупных монархий.
      ГЛАВА II О том, что федерация должна состоять из государств одинаковой
      природы и в особенности из республик
      Хананеяне погибли, потому что они были разделены на небольшие монархии, которые не заключили между собой союза и не защищались общими силами. Конфедерация не в природе малых монархий. Федеративная республика Германии состоит из вольных городов и небольших владений, подчиненных государям. Опыт показывает, что она менее совершенна, чем Голландия и Швейцария. Дух монархии65 - война и расширение территорий; дух республики - мир и умеренность. Оба эти вида правления не могут без насилия над своей природой совмещаться в федеративной республике. Римская история говорит нам, что когда жители Вей избрали себе царя, все маленькие тосканские республики66 отшатнулись от них. Когда цари Македонии добились места среди Амфиктионов, все погибло в Греции. Федеративная республика Германии, состоящая из вольных городов и государей, держится потому, что у нее есть глава, который является и чем-то в роде высшего должностного лица союза и чем-то в роде его монарха.
      ГЛАВА III Некоторые Другие требования, предъявляемые к федеративной
      республике
      В голландской республике ни одна провинция не может заключать союза без согласия всех прочих. Для федеративной республики это очень хороший и даже необходимый закон. Его недостает конституции Германии, где он мог бы предупредить много бед, которые могут постигнуть всех членов из-за неосторожности, честолюбия или жадности одного из них. Республика, примкнувшая к политической федерации, отдается ей всецело и ничего уже не может более дать. Трудно ожидать, чтобы государства, вступившие в союз, были все равны по величине и могуществу. Республика ликийцев была ассоциацией 23 городов. Большие города имели в общем совете по три голоса каждый; средние - по два, а малые - по одному. Голландская республика состоит из семи провинций, различных по величине, каждая из которых имеет по одному голосу. Налоги, уплачиваемые городами Ликии, были пропорциональны количеству голосов. Провинции Голландии не могут следовать этой пропорции: они должны платить пропорционально своему могуществу. В Ликии судьи и городские власти избирались общим советом по указанной выше пропорции. В голландской республике они не избираются общим советом, но каждый город сам назначает своих должностных лиц. Если бы надо было привести образец прекрасной федеративной республики, я указал бы на республику Ликии.
      ГЛАВА IV Как обеспечивают свою безопасность деспотические государства
      Республики охраняют себя, соединяясь друг с другом. а деспотические государства ради той же цели отделяются и, так сказать, изолируются друг от друга. Они жертвуют частью своей страны, опустошают ее окраины и обращают их в пустыню, вследствие чего ядро государства становится недоступным неприятелю. По закону геометрии - чем больше объем тела, тем относительно меньше его поверхность. Поэтому практика опустошения окраин более выгодна для больших государств, чем для средних. Такое государство само причиняет себе все то зло, которое мог бы причинить ему жестокий и неотразимый враг. Деспотическое государство, охраняя себя, использует еще и другой вид отделения; оно передает свои отдаленные провинции в управление вассальным государям. Могол, Персия, императоры Китая имеют вассалов; турки с большими для себя выгодами поместили между собою и своими неприятелями татар, молдаван, валахов и некогда - трансильванцев.
      ГЛАВА V Как обеспечивает свою безопасность монархия
      Монархия не разрушает сама себя, как деспотическое государство, Но государство средних размеров может подвергнуться нашествию. Поэтому у монархии есть крепости для защиты границ и армии для защиты этих крепостей. Малейший клочок земли обороняется там с большим искусством, упорством и мужеством. Деспотические государства совершают друг против друга нашествия; войны ведутся только между монархиями. Крепости составляют принадлежность монархии; деспотические государства боятся заводить их у себя. Они никому не решаются доверить их, так как там никто не любит ни государства, ни государя.
      ГЛАВА VI Об оборонительной силе государств вообще
      Чтобы государство было сильным, оно должно иметь такие размеры, чтобы быть в состоянии отразить любое нападение с такой же быстротой, с какой оно будет предпринято. Так как нападения можно ожидать, то и защита должна быть готова явиться повсюду, что возможно только при ограниченных размерах государства. Размеры государства должны соответствовать степени скорости, которую природа дала человеку для его передвижений с места на место. Испания и Франция имеют именно такие размеры. Связь между их военными силами налажена так хорошо, что они легко могут быть переброшены в любую сторону; их войска быстро соединяются и переходят от одной границы к другой, и никакое дело, требующее известного времени для своего выполнения, не внушает там опасений. Во Франции по счастливому совпадению близость столицы государства к его различным границам находится в прямом отношении к их слабости; таким образом, государь из своей столицы видит все части страны и лучше всего те, которые наиболее беззащитны. Другое дело, когда приходится защищаться от нападения такому обширному государству, как Персия. Ему понадобится несколько месяцев, чтобы собрать рассеянные войска; и оно не может заставить их идти столько времени таким ускоренным маршем, который возможен в продолжение каких-нибудь двух недель. Если находящаяся на границе армия разбита, она непременно рассеется, ибо пункты ее отступления находятся слишком далеко. Победоносное войско, не встречая сопротивления, подвигается большими переходами, подходит к столице и осаждает ее, в то время как государь едва успевает уведомить правителей провинций о необходимости присылки помощи. Те. кто думает, что переворот близок, ускоряют его, отказывая государю в повиновении, так как люди, верность которых основана только на страхе близкой кары, изменяют. когда угроза кары отдаляется. Они действуют только в своих личных интересах. Империя распадается, столица переходит в руки врага, и победитель начинает борьбу с правителями областей из-за провинций. Истинное могущество государя состоит не столько в том, что он легко завоевывает, сколько в том, что на него трудно нападать; оно заключается, если можно так выразиться, в неизменности его положения. Но с увеличением государства открываются новые пункты для нападения на него. Итак, если государи нуждаются в мудрости для того. чтобы увеличивать свое могущество, то не менее нуждаются они в благоразумии для того, чтобы предписать этому могуществу надлежащие границы. Устранив неудобства, связанные с малыми размерами государства, они никогда не должны упускать из виду тех неудобств, которые связаны с чрезмерной его обширностью.
      ГЛАВА VII Размышления
      Недруги великого государя, столь долго царствовавшегоб7, тысячу раз обвиняли его (как я полагаю, более вследствие своих опасений, чем на основании серьезных рассуждений) в том, что он составил проект всемирной монархии и стремился его осуществить. Ничто не могло бы быть пагубнее для Европы, для его подданных, для него самого и его семейства, чем успех такого намерения. Небо, которому лучше известно истинное благо, устроило так, что он более выиграл от своих поражений, чем мог бы выиграть от своих побед. Вместо того чтобы сделать его единственным государем Европы, оно сделало его самым могущественным изо всех ее государей, что было для него гораздо лучше. Народ этого государя, который в чужих странах думает только о том, что он оставил в своей; который, покидая родину, считает славу верховным благом, а попав в далекие края, смотрит на славу лишь как на препятствие к своему возвращению домой; народ, в котором даже хорошие качества кажутся отталкивающими, так как к ним примешивается пренебрежение; который может выносить рапы, опасности и всякие лишения, за исключением лишения своих удовольствий, который больше всего любит свою веселость и мирится с проигранным сражением, если ему удается высмеять своего военачальника, такой народ, говорю я, никогда не был бы в состоянии довести до конца предприятие, которое не может потерпеть неудачи в одной стране и в один определенный момент, чтобы не потерпеть се во всех странах и навсегда.
      ГЛАВА VIII Случай, когда оборонительная сила государства слабее его
      наступательной силы
      Сир Куси сказал королю Карлу V, что "англичане всего слабее у себя дома и легче всего могут быть побеждены именно там". То же говорилось о римлянах, то же самое испытали карфагеняне, и то же самое случится со всяким государством, которое посылает в далекие страны армии, чтобы силой военной власти и дисциплины объединить людей, разъединенных у себя дома политическими и гражданскими интересами. Государство, ослабленное своей постоянной болезнью, ослабляется к тому же и лекарством от этой болезни. Замечание сира Куси есть исключение из общего правила, запрещающего предпринимать отдаленные войны. Но это исключение отлично подтверждает правило, так как оно применяется лишь к тем, которые сами нарушили правило.
      ГЛАВА IX Об относительной силе государств
      Всякое величие, всякая сила, всякое могущество - явления относительные. Стремясь увеличить действительное величие. следует всегда остерегаться, чтобы при этом не уменьшилось величие относительное. Около середины царствования Людовика XIV Франция была на высшей точке своего относительного величия. Германия еще не имела тех великих государей, которые явились там впоследствии. Италия была в таком же положении. Шотландия еще не составляла единой монархии с Англией, а Арагония с Кастилией, части, отделенные от Испании, были слабы и в свою очередь ослабляли Испанию. Москва была в Европе столь же мало известна, как Крым.
      ГЛАВА Х О слабости соседнего государства
      Имея по соседству государство, находящееся в упадке, государь отнюдь не должен ускорять его гибель, так как в таком случае он находится в самом счастливом из всех возможных положений. Ничто не может быть для него выгоднее, чем иметь у себя под боком государя, который получает за него все удары и оскорбления фортуны. И очень редко бывает, чтобы в результате завоевания такого государства действительная сила завоевавшего увеличилась настолько же, насколько при этом уменьшилась его относительная сила.
      КНИГА ДЕСЯТАЯ
      О законах в их отношении к наступательной силе
      ГЛАВА I.
      О наступательной силе
      Наступательная сила регулируется международным правом, которое есть политический закон наций, рассматриваемых с точки зрения отношений, в которых они состоят друг к другу.
      ГЛАВА II.
      О войне
      Жизнь государства подобна жизни человека. Люди имеют право убивать в случае естественной самообороны; государства имеют право вести войну в целях самосохранения. В случае естественной самообороны я имею право убить, потому что моя жизнь принадлежит мне, так же как жизнь того, кто на меня нападает, принадлежит ему; и государство вправе вести войну, потому что его самозащита равна всякой другой самозащите. Между гражданами право естественной самообороны не заключает в себе необходимости нападения. Вместо того чтобы нападать, человек должен обратиться к судебным органам. Поэтому человек может осуществлять это право самообороны лишь в краткие моменты такого положения, когда он погиб бы, если бы стал дожидаться, пока ему помогут законы. Но что касается общества, то тут право естественной обороны иногда влечет за собою и необходимость нападения, в том, например, случае, когда народ видит, что более продолжительный мир даст другому государству возможность его уничтожить и что в данный момент нападение является для него единственным средством предотвратить это уничтожение. Отсюда следует, что небольшие общества чаще, чем крупные, имеют право прибегать к войне, так как им чаще приходится опасаться за свое существование. Поэтому право войны вытекает из необходимости и строгой справедливости. Если люди, которые управляют совестью государя или являются его советниками, превышают свои права, то все погибло; если в основу будут положены произвольные принципы славы, приличия и пользы, то земля будет залита потоками крови. И главное - пусть не говорят нам о славе государя. Его властолюбие и гордость - вот что будет его славой; но это страсти, а не законное право. Правда, престиж его могущества может увеличить силы его государства; но престиж его справедливости может привести к тому же.
      ГЛАВА III О праве завоевания
      Из права войны вытекает право завоевания; оно - его следствие, и потому должно следовать его духу. Права завоевателя по отношению к завоеванному им народу определяются четырьмя родами законов: законом природы, по которому все существующее стремится к сохранению своего вида; законом естественного разума, который требует, чтобы мы поступали с другими так, как хотели бы, чтобы они поступали с нами; законом образования политических обществ, по которому природа не ограничила продолжительности их существования, и, наконец, законом, который вытекает из самой сути дела. Завоевание есть приобретение; но дух приобретения связан с духом сохранения и пользования, а не с духом разрушения. Государство, завоевавшее другое государство, поступает с ним по одному из следующих четырех способов: или оно продолжает управлять им по его собственным законам, взяв на себя лишь дело политического и гражданского управления, или оно дает ему новое политическое и гражданское управление. или оно разрушает это общество и растворяет его в Других обществах, или, наконец, истребляет всех граждан. Первый способ согласен с международным правом, которым мы руководствуемся ныне; четвертый - более согласуется с международным правом римлян, из чего можно судить, до какой степени мы стали лучше их в этом отношении. Воздадим здесь должное новейшему времени, современному разуму, нашей религии, нашей философии, нашим нравам. Наши авторы, занимавшиеся публичным правом, основываясь на данных древней истории, исходя из требования строгой справедливости, впали в большие заблуждения. Они увлеклись произвольными суждениями и признали за завоевателями какое-то неведомое право убивать, что привело их к заключениям, столь же ужасным, как и самый этот принцип, и побудило установить такие правила, которым никогда не следовали и сами завоеватели, если у них оставалась хоть капля здравого смысла. Ясно, что раз завоевание совершено, завоеватель уже не имеет права убивать, потому что он уже не находится в положении естественной обороны и действует не в целях самосохранения. Думали же эти авторы так потому, что, признав за завоевателем право уничтожить общество, они заключили отсюда, что это дает ему и право уничтожить людей, из которых общество состоит. Но это не более как ложный вывод из ложного принципа, так как из того, что нужно уничтожить общество, вовсе не следует, что необходимо для этого уничтожить и людей, его составляющих. Общество есть союз людей, а не сами люди. Гражданин может погибнуть, а человек остаться. Из права убивать при завоевании политики вывели право обращать в рабство; но это заключение столь же мало основательно, как и исходное положение. Завоеватель имеет право обращать в рабство лишь тогда, когда это необходимо для сохранения результатов завоевания. Цель завоевания сохранение завоеванного, а отнюдь не порабощение; может, однако, случиться, что порабощение явится необходимым средством сохранения завоеванного. В таком случае было бы противно природе вещей устанавливать это рабство на вечные времена. Надо, чтобы порабощенный народ мог обратиться в подданного. Порабощение есть случайное последствие завоевания. Когда по истечении некоторого времени все части государства-завоевателя объединятся с частями завоеванного государства, посредством обычаев, браков, законов, сообществ и некоторого единомыслия рабство должно прекратиться. Права завоевателя основываются лишь на отсутствии такого объединения и на наличии отчуждения между обоими народами, при котором между ними не может быть взаимного доверия. Итак, завоеватель, обращающий народ в состояние рабства, должен всегда иметь в запасе средства, чтобы вывести его из этого состояния. То, что я говорю здесь, - это не плод досужей фантазии. Так поступали наши отцы, завоевавшие Римскую империю. Законы, которые они, опьяненные гордостью по поводу своих побед, создали в пылу битв, в разгаре действия, были ими впоследствии смягчены: их законы были суровы, они же сделали их беспристрастными. Бургунды, готы и лангобарды всегда хотели держать римлян в положении побежденного народа, а законы Эврика, Гундобада и Ротаря сделали из варваров и римлян сограждан. Карл Великий, чтобы укротить саксов, лишил их наивной простоты быта и права собственности на имущество, Людовик Благочестивый освободил их; это было самым лучшим делом его царствования. Время и рабство смягчили нравы саксов, и они всегда оставались верны ему.
      ГЛАВА IV Некоторые выгоды, приносимые покоренному народу завоеванием
      Политики сделали бы лучше, если бы, вместо того чтобы выводить из права завоевания столь роковые последствия, они указали на те выгоды, которые это право может иной раз принести покоренному народу. Эти выгоды были бы для них ощутительнее, если бы наше международное право соблюдалось более строго и было бы установлено по всей земле. Внутренние порядки государств, подвергшихся завоеванию, обыкновенно ослабляются: в учреждениях распространяется продажность, законы не соблюдаются, и правительство становится притеснителем. Можно ли сомневаться, что такое государство выиграло бы, извлекло бы для себя какие-нибудь выгоды даже из своего завоевания, если бы оно не было столь разрушительным! Что потеряет от преобразования правление, дошедшее до такого расстройства, при котором оно уже не в силах само себя преобразовать? Завоеватель, явившийся среди народа, где богач с помощью тысячи уловок и ухищрений незаметно обеспечил себе бесчисленные средства ко всякого рода захватам; где бедняк видит, как все, что он считал злоупотреблением, становится законом, и, терпя угнетение, не смеет на него жаловаться, - завоеватель, говорю я, может все это разрушить, и слепая тирания первая пострадает от насилия. Были, например, случаи, когда государства, угнетенные откупщиками, получали облегчение от завоевателя, свободного от обязательств и нужд, которые имел их законный государь, Злоупотребления исчезали сами собою, даже без содействия завоевателя. Иногда завоеватели нации в силу своей умеренности не лишали побежденных необходимых средств существования. которых они не имели при законном государе. Завоевание может разрушить вредные предрассудки и. если смею так выразиться, дать в руководители народу лучшего гения. Сколько добра могли бы сделать испанцы мексиканцам! Они должны были даровать мексиканцам кроткую религию, а они принесли с собой свирепые предрассудки. Они должны были сделать рабов свободными, - вместо того они свободных сделали рабами. Они могли разъяснить мексиканцам зло человеческих жертвоприношений, - а вместо этого они истребили их. Я бы никогда не кончил, если бы стал перечислять все добро, которого они не сделали, и все причиненное ими зло. Завоеватель должен исправить часть сделанных им зол. Право завоевания я определяю так: это необходимое, законное и злосчастное право, которое всегда налагает на завоевателя громадные обязательства, чтобы он мог расквитаться с человеческой природой.
      ГЛАВА V Гелон, царь Сиракузскин
      Мирный договор, который Гелон заключил с карфагенянами, является, как я полагаю, самым прекрасным из всех известных истории договоров этого рода. Он потребовал от них отмены жертвоприношения детей. Это поистине великолепно! Одержав победу над 300 тысячами карфагенян, он предъявил им требование, которое было полезно только для них же самих, или, вернее, явился перед ними заступником за человеческий род. Бактриане отдавали своих престарелых родителей на съедение большим собакам, Александр запретил им это, и это запрещение было победой, которую он одержал над предрассудками.
      ГЛАВА VI О завоеваниях республики
      Противно природе вещей, чтобы в федеративном государстве один из членов союза делал завоевание за счет другого члена его, как это мы видели в наши дни у швейцарцев. Но в смешанных федеративных республиках, состоящих из небольших республик и небольших монархий, это менее неуместно. Несогласно также с природою вещей, чтобы демократическая республика завоевывала города, которые не могут войти а сферу демократии. Надо, чтобы завоеванный народ мог пользоваться привилегиями верховной власти, как это было вначале установлено римлянами. Размер завоевания должен быть ограничен для демократии определенным количеством граждан. Если демократия покорит народ, чтобы управлять им как своим подданным, то этим она подвергнет опасности свою собственную свободу, так как ей придется доверять слишком большую власть лицам, которых она пошлет управлять завоеванным государством. Какая опасность угрожала бы республике Карфагена, если бы Ганнибал овладел Римом! Чего бы не мог сделать в своем городе после победы тот. кто произвел в нем столько переворотов после своего поражения! Ганнон никогда не смог бы убедить сенат не посылать помощи Ганнибалу, если бы в нем говорила только одна зависть. Этот сенат, благоразумие которого хвалит Аристотель (оно доказывается и цветущим состоянием карфагенской республики), мог принять такое решение лишь на основании разумных доводов. Было бы уже слишком нелепо не понимать, что армия, удаленная на 300 миль от своей страны, должна неизбежно нести потери, которые необходимо пополнять. Партия Ганнона хотела, чтобы Ганнибал был предан римлянам. Римлян тогда еще не боялись, значит боялись Ганнибала. Говорят, что карфагеняне не могли поверить победам Ганнибала. Но возможно ли было такое сомнение? Могли ли рассеянные по всей земле карфагеняне не знать того, что происходило в Италии? Нет. именно потому, что они знали это, они и не хотели посылать помощи Ганнибалу. После битв при Тре-бии, Тразименском озере и при Каннах Ганнон все более и более утверждался в своем решении: в нем усиливалось не недоверие, а страх.
      ГЛАВА VII Продолжение той же темы
      Завоевания, совершаемые демократиями, имеют еще следующую отрицательную сторону: правление их всегда ненавистно покоренным государствам. Оно кажется монархическим, но на деле оно более сурово, чем монархическое, как об этом свидетельствует опыт всех времен и стран. Положение покоренных народов под этим правлением очень печально; они не могут пользоваться ни преимуществами республики, ни преимуществами монархии. Сказанное мною о народном государстве может быть применено и к аристократическому государству.
      ГЛАВА VIII Продолжение той же темы
      Итак, республика, которая держит в подчинении какой-нибудь народ, должна стараться исправить неудобства, естественно вытекающие из такого порядка вещей, и с этой целью даровать этому народу хорошее государственное право и хорошие гражданские законы. Одной итальянской республике были подчинены островитяне б8, но ее политическое устройство и гражданское право были по отношению к ним очень дурны. Все помнят дарованную ею амнистию, в которой сказано, что жителей не будут более присуждать к телесным наказаниям по усмотрению губернатора. Нередко народы требуют себе привилегий; здесь же властитель дарует народу как привилегию право, общее для всех народов.
      ГЛАВА IX О монархии, покоряющей соседние страны
      Если монархия может существовать долгое время, прежде чем ослабит себя чрезмерным расширением своих границ, то она достигнет грозного могущества и не утратит своей силы. пока ее будут теснить соседние монархии. Но ее завоевания должны продолжаться только до тех пор, пока они не выйдут из границ, свойственных природе ее правления. Благоразумие предписывает ей остановиться, как только она переступила эти границы. При завоеваниях такого рода надо, чтобы в завоеванной стране все осталось в прежнем положения: те же суды, те же законы, те же обычаи, те же привилегии; ничто не должно быть изменено, кроме армии и имени государя. Когда монархия расширит свои пределы путем завоевания нескольких соседних провинций, она должна управлять ими с величайшей кротостью. Если монархия долгое время вела завоевательную политику, то области, составляющие ее исконное владение, обыкновенно бывают очень истощены. Им приходится терпеть и от новых, и от старинных злоупотреблений, и часто обширная столица, которая все поглощает, отнимает у них значительную часть населения. Если же монархия, завоевав провинции, окружающие ее исконные владения, станет обращаться с покоренными народами так же, как со своими исконными подданными, то государство погибнет. Покоренные провинции ничего не получат за те подати, которые они будут посылать в столицу; пограничные области будут разорены и, следовательно, ослаблены; их население исполнено неприязни; в результате станет труднее содержать армии, которые должны там оставаться и действовать, Таково неизбежное положение монархии, которая ведет завоевательную политику; чудовищная роскошь в столице, нищета в отдаленных от нее провинциях и изобилие на окраинах - совсем как на нашей планете: огонь в центре, зелень на поверхности, сухая, бесплодная и холодная земля посредине,
      ГЛАВА X О монархии, которая завоевывает другую монархию
      Иногда монархия завоевывает другую монархию. Чем последняя меньше, тем легче удерживать ее в подчинении посредством крепостей; чем она больше, тем удобнее сохранять ее в своем владении посредством колоний.
      ГЛАВА XI Об обычаях побежденного народа
      При такого рода завоеваниях недостаточно оставить побежденному народу его законы; быть может, еще более важно сохранить его обычаи, потому что народ всегда лучше знает, сильнее любит и ревностнее защищает свои обычаи, чем свои законы. Французов девять раз изгоняли из Италии по причине, как говорят историки, их наглого обращения с женщинами. Народ, страдающий от высокомерия победителя, отказывается терпеть еще и его невоздержанность, и эту беззастенчивость, которая хуже всего, потому что порождает бесчисленные оскорбления.
      ГЛАВА XII Об одном законе Кира
      Я не считаю хорошим закон Кира, по которому лидянам разрешалось заниматься одними только низкими и постыдными профессиями. Спешат предупредить ближайшую беду и, опасаясь восстаний, не помышляют о нашествиях. Но вскоре последуют и нашествия; завоеватели и завоеванные смешиваются и развращают друг друга. Я считаю, что законы должны скорее поддерживать суровые нравы победителя, чем поощрять изнеженность побежденного. Аристодем, тиран Кум, старался подорвать мужество молодежи. Он хотел, чтобы юноши, также как и девушки, отпускали длинные волосы, украшали их цветами и одевались в разноцветные платья длиною до пят; чтобы женщины носили за ними зонтики, ароматы и опахала, когда они отправлялись к своим учителям танцев или музыки, и подавали им гребни и зеркала, когда они находились в банях. Такое воспитание продолжалось до двадцатилетнего возраста. Все это прилично лишь маленькому тирану, который подрывает свою власть ради спасения своей жизни.
      ГЛАВА XIII Карл XII
      Этот государь, опиравшийся только на свои собственные силы, погубил себя потому, что строил замыслы, требовавшие для своего выполнения долгой войны, которая была не по силам его государству. Он задумал сокрушить не государство в период упадка, а империю в период ее зарождения. Для московитов война с ним явилась хорошей школой. После каждого поражения они приближались к победе и, терпя внешний урон, научались внутренней обороне. Блуждая по пустыням Польши, которые как бы стали частью Швеции, он считал себя повелителем мира, между тем как его главный враг укреплялся против него, теснил его, утверждался на берегах Балтийского моря и частью разрушал, частью завоевывал Ливонию. Швеция походила на реку, течению которой дали другое направление, поставив плотину у ее истока. Не Полтава погубила Карла, он все равно погиб бы, если не в этом, так в другом месте. Случайности фортуны можно легко исправить, но нельзя отразить события, постоянно порождаемые природой вещей. Однако главным врагом его была не столько природа или фортуна, сколько он сам. В своей деятельности он не считался с существующим положением вещей, а следовал принятому им известному образцу, которому притом подражал очень дурно. Он не был Александром, но мог бы быть лучшим солдатом Александра. Замыслы Александра увенчались успехом только потому, что они были разумны. Неудачный исход нашествий персов на Грецию, завоевания Агесилая и отступление 10 тысяч ясно обнаружили превосходство военной тактики и вооружения греков; всем было известно, что персы слишком высокомерны, чтобы исправиться. Они не могли уже ослаблять Грецию, производя в ней внутренний раскол. Она была объединена тогда под властью вождя, который знал, что лучшим средством не дать Греции заметить ее подчиненного положения будет ослепить ее уничтожением ее исконного врага и надеждой на покорение Азии. Государство, населенное самым трудолюбивым народом в мире и возделывавшее землю по заповеди религии, плодоносное и изобилующее всеми благами, давало неприятелю удобные возможности удерживать свои позиции. Судя по высокомерию его царей, которые не извлекли никаких уроков из своих поражений, можно было предвидеть, что они ускорят свое падение тем, что постоянно будут давать сражения, и что лесть никогда не позволит им усомниться в своем величии. Предприятие Александра было не только мудро задумано, но и разумно выполнено. При всей стремительности своих действий и даже в самом пылу своих страстей Александр всегда сохранял ту, если можно так выразиться, остроту рассудка, которая всегда руководила им и которую не удалось скрыть от нас тем, кто по внушению своего более слабого рассудка хотел сделать роман из его истории. Поговорим же о нем.
      ГЛАВА XIV Александр
      Он выступил в поход лишь после того. как обезопасил Македонию от соседних варварских народов и закончил покорение греков; он воспользовался покорением этого народа лишь для выполнения своего замысла; он сделал бессильной зависть лакедемонян; он атаковал приморские области; он повел свою сухопутную армию по берегу моря, чтобы не удалять ее от флота; он с необыкновенным искусством ввел строгую дисциплину в своей многочисленной армии; он не терпел нужды в продовольствии; и если победа доставила ему все, чего он желал, то и он тоже сделал все, чтобы доставить себе победу. В начале своего предприятия, т. е. в то время, когда каждая неудача могла его погубить, он очень немногое оставлял на волю случая; когда же счастье вознесло его превыше случайностей, дерзкая отвага бывала иногда одним из средств его успехов. Напав перед выступлением в поход на трибаллов и иллирийцев, он ведет с ними войну, подобную той, которую Цезарь вел против галлов. Возвратившись в Грецию, он как бы нехотя берет и разрушает Фивы. Расположившись лагерем против этого города, он ждет от фиванцев предложения мира; они сами ускоряют свою гибель. Когда дело идет о сражений с персидским флотом, то наиболее отважным является Парменион, а наиболее благоразумным Александр. Он искусно отводит персов от берегов моря, чтобы они сами покинули свой флот, который был могущественнее его флота. Тир был принципиально сторонником персов, которые не могли обходиться без его торговли и его кораблей; Александр разрушил этот город. Он взял Египет, который был оставлен без защиты Дарием, собиравшим в то время бесчисленные армии в другой части света. Переход через Граник доставил Александру господство над греческими колониями; битва при Иссе отдала в его руки Тир и Египет; битва при Арбеллах сделала его господином всей земли. После битвы при Иссе он оставляет без внимания бегущего Дария и заботится только об упрочении и приведении в порядок своих завоеваний; после битвы при Арбеллах он преследует его по пятам, не оставляя ему ни одного убежища во всем его царстве. Дарий вступает в свои города и области только для того, чтобы тотчас же бежать далее; переходы Александра так быстры, что господство над миром как будто стало не столько вопросом борьбы и победы, сколько наградой за состязание в беге, как на играх Греции. Так он совершал свои завоевания; посмотрим, как он сохранял их. Он не внимал тем, кто хотел, чтобы он обращался с греками, как с господами, а с персами, как с рабами. Он заботился только о том, чтобы соединить обе нации и стереть различия между народом-завоевателем и народом завоеванным. Он отбросил после победы все предрассудки, которые помогли ему одержать ее. Он принял персидские обычаи, чтобы не огорчить персов тем, что он заставил их принять обычаи греков. Поэтому он так почтительно обошелся с женой и матерью Дария и выказал такую воздержанность, которая привлекла к нему симпатии персов. Не удивителен ли этот завоеватель, оплаканный всеми завоеванными им народами? Не поразителен ли этот узурпатор, чья смерть вызывает слезы семьи государя, которого он лишил престола? Это неповторимая черта этой единственной в своем роде жизни; историки не сообщают нам ничего подобного ни об одном завоевателе. Ничто так не упрочивает завоевания, как брачные союзы между завоевателями и завоеванными. Александр брал себе жен из среды побежденного им народа; он хотел, чтобы так же поступали его придворные; остальные македоняне последовали этому примеру. Франки и бургунды разрешали такие браки; вестготы сначала воспретили их в Испании, а потом разрешили; лангобарды не только разрешали, но и поощряли их. Когда римляне захотели ослабить Македонию, они запретили заключение браков между жителями ее различных провинций. Желая объединить оба народа, Александр задумал основать в Персии большое количество греческих колоний. Он построил бесчисленные города я так крепко спаял части своего нового царства, что по его смерти среди тревог и смут жесточайших междоусобиц, в то время, когда греки, так сказать, сами уничтожали себя, ни одна из провинций Персии не возмутилась. Чтобы не истощать Грецию и Македонию, он послал в Александрию колонию евреев: для него были безразличны нравы народа, лишь бы он был верен ему. Он оставлял побежденным народам не только их обычаи, но и их гражданские законы, а часто даже и их прежних царей и областных правителей. Он ставил македонян во главе войск, а во главе гражданского управления - туземцев, предпочитая возможную измену какого-нибудь отдельного лица (что иногда и случалось) возможности общего восстания. Он относился с уважением к древним традициям и ко всем памятникам славы или тщеславия народов. Персидские цари разрушили храмы греков, вавилонян и египтян, он восстановил их. Он приносил жертвы на алтарях почти всех подчинившихся ему народов. Казалось, он совершал свои завоевания для того, чтобы стать государем каждого народа в отдельности и первым гражданином каждого города. Римляне все завоевали, чтобы все разрушить; он хотел все завоевать, чтобы все сохранить. В какой бы стране он ни появлялся, первая мысль его, первые его намерения всегда были направлены на то. Чтобы сделать что-нибудь для увеличения ее благосостояния и могущества. Средства для этого он находил прежде всего в величии своего гения, затем в своей воздержанности и умеренности своих личных расходов и, наконец, в своей безграничной щедрости на великие дела. Его рука сжималась для личных издержек и широко раскрывалась для публичных. В ведении своего домашнего хозяйства он был македонцем, уплачивая долги своих солдат, делясь военной добычей с греками и заботясь о благополучии каждого воина своей армии, он был Александром. Он сделал два дурных дела - сжег Персеполь и убил Клита, но он прославил их своим раскаянием. Люди забыли его преступления, сохранив лишь память о его уважении к добродетели, так что на эти преступления смотрели скорее как на постигшее его несчастье, чем на свойственные ему поступки. Потомство даже любуется прекрасными проявлениями его души почти рядом с его увлечениями и слабостями; приходилось его жалеть, потому что ненавидеть его было невозможно. Сравню его с Цезарем, Когда Цезарь захотел подражать царям Азии. он возмутил римлян своим тщеславием; когда Александр захотел подражать царям Азии, он совершил дело, входившее в план его завоевания.
      ГЛАВА XV Новые средства сохранить завоевания
      Монарху, завоевавшему большое государство, предстоит прекрасная деятельность, направленная на то. чтобы умерять деспотизм и сохранить завоеванное. Завоеватели Китая проявляли именно такую деятельность. Чтобы не довести до отчаяния побежденный народ и не дать слишком возгордиться победителю, чтобы предотвратить образование военного правления и удержать оба народа в пределах долга, татарская династия, ныне царствующая в Китае, определила, чтобы войска, размещенные по провинциям, состояли наполовину из китайцев и наполовину из татар, дабы самая вражда, с которой обе эти нации относятся друг к другу, удерживала их в границах долга. Суды там тоже наполовину китайские, наполовину татарские. Все это принесло много положительных результатов: 1) обе нации сдерживают друг друга; 2) поскольку та и другая обладают военной и гражданской властью, они не могут подавлять друг друга; 3) народ-завоеватель может рассеяться повсюду, не ослабляясь и не растворяясь в побежденном народе; он становится способным противостоять врагам внутренним и внешним. Это учреждение настолько благогворно, что именно отсутствие его и погубило почти всех, кто совершал завоевания на земле.
      ГЛАВА XVI О завоеваниях деспотического государства
      Грандиозный характер завоевания порождает деспотизм. Войско, рассыпанное по провинциям, тогда уже не может справиться со всеми стоящими перед ним задачами. Надо, чтобы около государя был всегда отряд из особо ему преданных воинов, всегда готовых устремиться в ту область империи, где могло бы вспыхнуть восстание. Эта гвардия должна сдерживать все прочие части войска и наводить трепет на всякого, кому пришлось предоставить какую-то власть в государстве. Китайский император всегда имеет под рукой большой отряд татар, готовый выступить при первой надобности. У Могола, у турок, в Японии помимо армии, которая содержится на доходы от земли, есть особые полки, состоящие на жалованьи государя. Эти отдельные силы удерживают в повиновении общие силы.
      ГЛАВА XVII Продолжение той же темы
      Мы уже сказали, что государства, завоеванные деспотическим монархом, должны быть обращены в вассальные государства. Историки восхваляют великодушие завоевателей, которые возвращали корону побежденным ими государям. С этой точки зрения надо считать особенно великодушными римлян. которые всюду ставили государей, чтобы затем пользоваться ими как своими орудиями в целях порабощения. Подобная мера объясняется необходимостью. Если завоеватель присоединит завоеванное государство, то посылаемые им туда губернаторы не будут в силах справляться с подданными, а он сам не сможет справляться с губернаторами. Ему придется ослабить военную охрану своих исконных владений ради упрочения за собою новых. Всякое бедствие в одном из государств станет общим бедствием обоих; междоусобие одного распространится и на другое. Если же, напротив, победитель возвратит престол законному государю, то будет иметь в нем союзника, который увеличит его силы своими собственными силами. Так, на наших глазах Шах-Надир завоевал у Могола его сокровища, но оставил ему Индустан.
      КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ
      О законах, устанавливающих политическую свободу в ее
      отношении к государственному устройству
      ГЛАВА I
      Общая идея
      Я отличаю те законы, которые определяют политическую свободу в ее отношениях к государственному устройству, от тех, которые определяют ее отношения к гражданину. Первые составляют предмет настоящей книги; о вторых я буду говорить в следующей.
      ГЛАВА II
      Различные значения, придаваемые слову "свобода"
      Нет слова, которое получило бы столько разнообразных значений и производило бы столь различное впечатление на умы, как слово "свобода". Одни называют свободой легкую возможность низлагать того, кого они наделили тиранической властью; другие - право избирать того, кому они должны повиноваться; третьи - право носить оружие и совершать насилия; четвертые видят ее в привилегии состоять под управлением человека своей национальности или подчиняться своим собственным законам. Некий народ долгое время принимал свободу за обычай носить длинную бороду. Иные соединяют это название с известной формой правления, исключая все прочие. Люди, вкусившие блага республиканского правления. отожествили понятие свободы с этим правлением, а люди, пользовавшиеся благами монархического правления, - с монархией. Наконец, каждый именовал свободой то правление, которое наиболее отвечало его обычаям или склонностям. Так как в республике пороки правления, на которые жалуются люди, выступают не так заметно и назойливо, причем создается впечатление, что там более действует закон, чем исполнители закона, то свободу обыкновенно отожествляют с республиками, отрицая ее в монархиях. Наконец, ввиду того что в демократиях народ, по-видимому, может делать все, что хочет, свободу приурочили к этому строю, смешав, таким образом, власть народа со свободой народа.
      ГЛАВА III Что такое свобода
      Действительно, в демократиях народ, по-видимому, делает, что хочет. Но политическая свобода состоит совсем не в том, чтобы делать то, что хочется. В государстве, т. е. в обществе, где есть законы, свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть. Необходимо уяснить себе, что такое свобода и что такое независимость. Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане.
      ГЛАВА IV Продолжение той же темы
      Демократия и аристократия не являются государствами, свободными по самой своей природе. Политическая свобода имеет место лишь при умеренных правлениях. Однако она не всегда встречается и в умеренных государствах; она бывает в них лишь тогда, когда там не злоупотребляют властью. Но известно уже по опыту веков, что всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не достигнет положенного ему предела. А в пределе - кто бы это мог подумать! нуждается и сама добродетель. Чтобы не было возможности злоупотреблять властью, необходим такой порядок вещей, при котором различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга. Возможен такой государственный строй, при котором никого не будут понуждать делать то, к чему его не обязывает закон, и не делать того, что закон ему дозволяет.