Ольга докурила сигарету и сунула окурок в изящную бездымную пепельницу. Молчание становилось глупым и оскорбительным для обоих, но женщина, уставившаяся невидящим взглядом на фужер в радовской руке, не собиралась нарушать его. Она сделал свой ход, слово за ним.

— Пью за нашу первую встречу. В отличие от вас, начало мне показалось многообещающим. Жаль, продолжение оказалось не столь бурным и интересным. — Юрий Афанасьевич допил бренди, полагая, что настало время откланяться и покинуть этот гостеприимный дом, передав нижайший поклон госпоже Москвиной. Поставив фужер на стол, он уже приготовился изречь только что изготовленную фразу — и глазам своим не поверил. Ольга с быстротой фокусника успела избавиться от бархатного халата и стояла перед ним совершенно голая, если не считать все того же тесно охватывающего шею ожерелья из металлических прямоугольников.

— Каким будет продолжение, зависит от нас самих, — опровергая все домыслы Радова, промолвила она и опустила глаза в ожидании приговора.

Ольга была жаркой, как выхлоп дюз; дерзкой, как смертник; бесстыжей, как подкурившаяся потаскуха; независимой, как кошка, гулявшая сама по себе. Она подходила Радову, а он ей. В тот же вечер он довел ее до истерики, а она вылизала его, как сука новорожденного щенка, и показала пару фокусов, от которых опытный, многое повидавший на своем веку мужик долго не мог вернуть в нужное положение отклячившуюся до пола челюсть.

Н-да!.. — громко вздохнул Юрий Афанасьевич, подумав, что за истекший год их с Ольгой отношения изменились не в лучшую сторону, а хмурый возница, приняв его хмыканье на свой счет, сообщил:

— Еще пять минут, и будем на пересечении Большого и Косой линии.

— Вот и отлично. Там мы с тобой и расстанемся.

Подводные скутера типа «торпеда» не были рассчитаны на двоих, и Эвридика чувствовала себя в высшей степени неуютно, лежа на спине Оторвы, руками и ногами обнимавшей девятифутовой длины цилиндр, снабженный мощной турбиной, прозрачным колпаком-рассекателем и кучей всевозможных прибамбасов, о назначении которых миссис Пархест имела весьма смутное представление. Никогда прежде ей не приходилось иметь дело с подобного рода аппаратами, ничем не напоминавшими комфортабельных «дельфинов», используемых в подводной индустрии развлечений по всему миру. Она догадывалась, что хвостовые лопасти, придававшие скутеру сходство как с торпедой, так и с авиационной бомбой, являлись вертикальными и горизонтальными рулями-стабилизаторами и, глядя на плывший слева скутер, изо всех сил старалась подражать прильнувшему к. Гвоздю Сычу, не испытывавшему, похоже, заметных неудобств от работы элеронов, заставлявших ее поджимать к животу по-лягушачьи растопыренные ноги. У нее даже начало что-то получаться, но тут «торпеда» с курсантами унеслась вперед, и Эвридика снова ощутила себя скачущей без седла на обезумевшей корове. Судя по кряхтению Оторвы, ей тоже приходилось несладко, и она уже от души проклинала себя за проявленное мягкосердечие.

Мало-помалу Эвридика все же приспособилась к непривычному способу передвижения, а наловчившись управляться со страховочными ремнями, стала находить его не столь уж отвратительным. В конечном счете главным было занять такое положение, чтобы струи воды, огибавшие прозрачный щит рассекателя, не отдирали ее от Оторвы, а, наоборот, прижимали к ней, превращая их как бы в единое целое. Если бы она сразу поняла, что ничего интересного по дороге к новому подводному убежищу не встретится, то давно бы сумела приноровиться, но очень уж ей хотелось увидеть, как выглядит этот город без предназначенной для туристов косметики и бутафории.

Желание заглянуть за кулисы было присуще Эвридике от рождения, из-за него-то, скорее всего, она и согласилась работать с «аномальщиками», хотя имелись у нее после окончания института и более выгодные предложения. Отдавая себе отчет в том, что никаких откровений за красочными декорациями ее не ожидает, она тем не менее норовила сунуть свой нос туда, куда совать его, по всеобщему убеждению, не следовало, и не испытывала разочарования, узнав, например, каким образом иллюзионисты вытаскивают дюжину кроликов из обычного вроде бы цилиндра или на глазах изумленной публики распиливают заключенную в ящик красотку пополам без всякого для нее ущерба.

Не раз и не два попадая из-за своего любопытства в неприятные положения, Эвридика давала себе слово не заглядывать впредь под ярко размалеванные маскарадные маски. Но любознательность, корни которой уходили в младенческое стремление узнать, что же находится внутри плюшевого мишки или ящика с огромным экраном и множеством кнопочек, неизменно оказывалась сильнее здравого смысла, убеждавшего ее не искать приключений на свою голову...

Отправляясь с дочерьми во время летних каникул в Египет, чтобы показать им знаменитые пирамиды Хафры, Хуфу и Менкаура, а также знаменитого Большого Сфинкса, Стивен Вайдегрен строго-настрого наказал маленькой Рики-Тики, чтобы та не отходила от него ни на шаг. И она, конечно же, клятвенно заверила любимого папочку, что уж с ней-то у него хлопот не будет, ведь ей так хочется увидеть первое из семи прославленных чудес света, о которых учитель истории прожужжал им все уши. Ева обещала присматривать за младшей сестрой, и они без приключений прибыли на каменное плато, где у кромки бесконечной пустыни высились три величественные пирамиды.

Воздух там был значительно чище и прохладней, чем над Каиром. Выстланные плитами дорожки, изящные урны, киоски с сувенирами и предупредительные юноши в красных униформах, следящие за тем, чтобы взоры туристов не оскверняли ими же самими брошенные окурки, упаковки от жвачки и бутылки из-под коды, наводили на мысль о гигантском музее под открытым небом. Чинно вышагивавшие по проложенной для них трассе верблюды, ослики и лошади с гордо восседавшими на их спинах голоногими туристками напоминали хорошо знакомые площадки перед аттракционами, а сами пирамиды были столь похожи на театральный задник, что Эвридика не ощутила пиетета перед колоссами, воздвигнутыми, по словам гида, в III тысячелетии до нашей эры.

Направляясь к северной грани пирамиды Хуфу, она равнодушно слушала рассказ экскурсовода о том, что, по официальным данным, впервые в это исполинское сооружение проник в начале IX века халиф Аль-Маамун, сын героя арабских сказок Гаруна-аль-Рашида. Мечтая добраться до сокровищ фараона, он, не сумев отыскать вход в пирамиду, расположенный на уровне тринадцатого ряда исполинских блоков, приказал проделать лаз на уровне шестого ряда. Пройдя по нему, уважаемые дамы и господа через сорок ярдов достигнут основного прохода, с которого начнется экскурсия по Великой пирамиде.

Но Великая пирамида вовсе не показалась Эвридике такой уж великой. Узкие длинные галереи с крутыми спусками и подъемами, застланные кое-где деревянными пандусами с наколоченными на них поперечинами, дабы уважаемые дамы и господа не переломали себе шеи. Нестерпимая духота, жара, не сравнимая с наружной, где дующий временами ветерок позволял не чувствовать себя хот-догом в микроволновке. Яркие лампы, белые кабели электропроводки, отполированные руками посетителей Перила, глазки телекамер, наблюдающие за тем, чтобы уважаемые дамы и господа не отколупывали на память куски камня от стен и не писали на них свои имена. Коридоры, перекрестки, невзрачные залы — ничего примечательного: ни украшений, ни ниш, ни барельефов, только разноязычные надписи, оставленные тысячами туристов.

«Комната царицы» и даже «погребальная камера фараона», в центре которой высился огромный пустой саркофаг, а стены, в отличие от других помещений, были отделаны красноватым асуанским гранитом, не произвели на Эвридику впечатления. Подкашивающиеся ноги, тяжело дышащие спутники, поминутно вытиравшие катящийся со лба пот, — все это было ничуть не похоже на вдохновенные рассказы учителя. И все же девочка понимала — надо совершить лишь небольшое усилие, чтобы ощутить величие каменного монстра, созданного 4700-4800 лет назад. Надобно сделать маленький шажок — лечь, например, на пол и найти нужный ракурс или громко крикнуть, дабы услышать в ответ тысячелетнее эхо, без чего пирамида Хуфу навсегда останется для нее глупой горой камня, скорлупой ореха со сгнившим ядром.

Воспользовавшись отсутствием смотрителя, она, отстав от своей группы, повернула рубильник, и свет в узком коридоре погас. Не полностью, разумеется, редкие тусклые лампочки аварийного освещения не позволили мраку затопить недра пирамиды, но их оказалось недостаточно, чтобы противостоять чувству страха, заброшенности, погребенности во времени и пространстве, нахлынувшему не только на своевольную девчонку, но и на всех оказавшихся в неосвещенной части пирамиды туристов. Их возмущенные и перепуганные возгласы свидетельствовали о том, что они, все разом, ощутили присутствие витавшего где-то поблизости духа всемогущего Хуфу, с неприязнью взиравшего на тех, кто осмелился потревожить покой его священной усыпальницы...

Давление водяных струй, прижимавших Эвридику к спине Оторвы, ослабло, и, приподняв голову, миссис Пархест успела заметить вырванные светом фары из тьмы решетку набережной, дома, обросшие бородами зловеще шевелящихся водорослей, стаю рыб, кружащих, подобно воронью, над рекламной тумбой. Потом стены улицы-ущелья раздвинулись и растворились в темно-зеленом сумраке. Оторва сориентировалась на местности и, выключив фару скутера, последовала за тройкой поджидавших ее «торпед».

Представив карту Санкт-Петербурга, Эвридика предположила, что они выбрались из русла Малой Невы и плывут к юго-западной части бывшего Васильевского острова. Обсуждая путь до нового подводного убежища, известного одному Генке Тертому, курсанты не сочли нужным скрывать от своей гостьи местонахождение Укрывища, которое намеревались покинуть с минуты на минуту. Тыча пальцами в крупномасштабную карту города, они горячо заспорили, решая, по словам Оторвы, как им миновать полицейские посты, расположенные не только на поверхности Финского залива, но и под водой. Во время этого спора Эвридика и уяснила, куда ее угораздило попасть после несчастного случая у Нарышкина бастиона.

Предположения молодой женщины оказались правильными — зеленовато-синий сумрак, приобретя некоторую прозрачность, временами позволял ей разглядеть смутные очертания домов, но различить детали она по-прежнему не могла, и вскоре мысли ее вернулись в прежнее русло.

Навеянные полумраком подводного мира воспоминания о пирамиде Хуфу не ограничились погашенными в коридорах лампами. Значительно позже, когда она заканчивала институт, на глаза ей попалась монография, посвященная загадкам Великой пирамиды. Оказывается, еще в конце прошлого века, используя передовую по тем временам технику — радиолокаторы и магнитометры, археологи пришли к заключению, что в проходе, ведущем в «комнату царицы», за восьмифутовой стеной находятся какие-то пустоты. Согласно показаниям сонара и других приборов, стены этих пустот облицованы известняком, а сами они заполнены песком. Естественно, было сделано предположение, что одна из этих пустот и есть подлинная, надежно укрытая от грабителей и ученых, так и не найденная до сих пор, усыпальница великого Хуфу. Гипотеза эта не была проверена, поскольку какой-то японский профессор[11] сообщил, что заваленные песком ниши являются, по-видимому, своеобразными амортизаторами конструкции на случай землетрясений — в Японии будто бы строители широко используют этот способ при возведении массивных высотных зданий. Любопытно, что древние египтяне пользовались теми же приемами, что и японские строители небоскребов. Но еще более интригующую информацию принесло последующее сканирование пирамиды аппаратурой, действующей направленными электромагнитными импульсами. Полученные с их помощью данные свидетельствовали, что Великая пирамида пуста как минимум на 15-20 процентов. А ведь все обнаруженные прежде в ее массиве камеры, усыпальницы и галереи не составляли и одного процента от общего объема пирамиды!

Вот тут-то у Эвридики и разгорелись глаза, но, как выяснилось, напрасно. Доход от туристов, ежедневно посещавших пирамиду Хуфу, был столь значителен, что проводить в ней дальнейшие исследования правительство Египта посчитало нецелесообразным, сославшись при этом, как водится, на заботу о сохранности величайшего памятника древности. Однако и это было не самым поразительным. Национальные доходы — вещь трепетная, а вот то, что Уиллард Пархест счел подобное решение проблемы разумным, Эвридику прямо-таки взбесило. Она прекрасно помнила, как, кривя губы, он снисходительно произнес: «Деньги есть деньги, а тайны... Ну какие тайны могут хранить пирамиды? Разве ж это тайны?» При этом вид у него был такой, словно он один знает толк в тайнах, заключенных, как она впоследствии выяснила, в столбцах цифр и букв, аккуратно скопированных ею на масс-диск, хранившийся в старинной черепаховой пудренице, давным-давно подаренной Эвридике мамой, погибшей восемь лет назад в автомобильной катастрофе.

«А вот про маму лучше сейчас не думать!» — приказала себе молодая женщина.

Лучше про пудреницу, бывшую ее талисманом и хранительницей детских секретов. По мере взросления секреты эти становились все более прозаическими: в пятнадцать лет, например, она прятала в ней масс-диски с записями сомнительных фильмов, типа «Обнаженный ковбой», «Война богов» — по поэме Парни, «Скандал в женской обители», и компьютерных игр аналогичного содержания. Какие бы секреты, однако, ни доверяла она старой пудренице, та хранила их исправнее многих подруг, в скромности которых Эвридике пришлось со временем разочароваться...

Или про масс-диск и про тайны Уилла, которые никогда по-настоящему ее не интересовали, потому что все эти мелкие коммерческие секреты, наподобие рецепта «как сделать туалетную бумагу мягкой, прочной и дешевой», не заслуживали названия тайны. А те, которые не были мелкими, дурно попахивали, в чем она имела возможность убедиться, подслушав разговор Уилла с Птициным...

«Постой, постой, какой разговор?» — вскинулась Эвридика, и перед ее внутренним взором возник образ туристов, уплывавших вслед за словохотливым экскурсоводом к Петропавловскому собору. Туристов, среди которых был и ее муж, дважды обернувшийся через плечо, дабы удостовериться, что супруга его, надежно обездвиженная и обезъязыченная, через несколько минут окончательно сведет счеты с жизнью.

«Так вот в чем дело! — с ужасом подумала она. Воспоминания о недавних событиях обрушились на нее со стремительностью прорвавшей плотину реки. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, сердце дало сбой, а затем забилось часто, но ровно. — Любующийся волшебной игрой облаков рискует до крови разбить себе нос, запнувшись о булыжник. Боже мой, Уилл, как ты мог это сделать...»

Логово, устроенное Хитрецом Яном, по кличке «Оружейник», в одном из цехов бывшего Сталепрокатного завода, Радов обнаружил после изматывающей погони за его хозяином, промышлявшим перепродажей незаконно ввозимого в Санкт-Петербург оружия разным темным личностям и бандитским группировкам, росшим с прямо-таки противоестественной быстротой на окраинах города. Контору Яна, расположенную на проспекте Науки, курсантам удалось накрыть сравнительно легко, хотя без стрельбы не обошлось. Перебив агрессивных торгашей и повязав остальных, две «дюжины», принимавшие участие в операции, отправились восвояси, а Радов с Клешней и Гвоздем кинулись по горячим следам успевшего улизнуть у них из-под носа Оружейника.

Кое-какие зацепки у них были, но Яна не зря прозвали Хитрецом. Кроме того, он отлично стрелял и попортил Клешне шкуру, всадив в него две пули. Гвоздя он вырубил из игольника, заряженного смертельно ядовитыми иглами, так что ежели б не прививки и противоядия, которыми курсантов МК пичкали с момента поступления в корпус, никакая реанимация его бы не откачала. Словом, к концу погони Оружейник изрядно огорчил Юрия Афанасьевича, и, когда они встретились лицом к лицу, тот не стал играть в аресты и задержания, а дав волю низменным инстинктам, вспорол оппоненту брюхо и выпустил кишки, на радость колюшке, китайским крабам и прочим санитарам затопленной части города.

О безвременной кончине Яна Юрий Афанасьевич не стал докладывать по инстанции, дабы не возиться с доставкой трупа и составлением рапортов и объясниловок. Не стал он сообщать и о логове Оружейника, оборудованном с умом и любовью. Назначив себя душеприказчиком Хитреца, он вступил во владение крохотным подводным убежищем, снабженным автономно» системой энергоснабжения и искусственными «жабрами» для получения из воды кислорода, достаточного для практически бессрочного проживания здесь двух человек.

Кого приглашал на свою подводную фазенду крайне подозрительный Оружейник, и возвращались ли его гости в подсолнечный мир, Радов не знал и старался об этом не думать. Вероятнее всего, не возвращались, но это обстоятельство не мешало Юрию Афанасьевичу приглашать сюда время от времени Ольгу Викторовну, находившую его здешнее обиталище «милым и уютным».

Предчувствуя, что у подруги его в ближайшее время могут возникнуть неприятности, причиной которых явится он сам, Радов попросил ее перед налетом на Первый филиал МНИМа перебраться сюда и пожить тут день-два, а может, и больше — как получится. Ольга обещала выполнить его просьбу, и вот настал момент проверить, сдержала ли она слово и достаточно ли комфортно чувствует себя здесь в отсутствие хозяина. А заодно поговорить о планах на будущее. Разговора этого Юрий Афанасьевич страшился и избегал как мог. но дальше откладывать его было нельзя.

Проплывая над корпусами и площадями завода, Радов испытывал привычный трепет, неизменно охватывавший его при виде диковинного пейзажа. Неудивительно, что киношники облюбовали подводный город и одну за другой штампуют тут картины о пришельцах, параллельных мирах и «Зазеркальях». Каждая отдельно взятая составляющая индустриального пейзажа: застывшие краны и электрокары, эстакады, конструкции из сварных ферм, гигантские катушки с кабелем, покосившиеся столбы линии энергопередачи, приржавевшие к рельсам платформы с металлическими листами, трубами и станками была узнаваема, прозаична и не представляла собой интереса, но все вместе они, обросшие водорослями, ракушками и бурым лишайником, выступая из зеленовато-синей дымки, являли зрелище впечатляющее и воистину неповторимое. Совсем немного фантазии требовалось, чтобы представить себя в легендарной Атлантиде, на чужой, бесконечно далекой от Земли планете, в неком потустороннем мире, населенном изменчивыми тенями, возникавшими благодаря отражению солнечных лучей от бегущих по поверхности залива волн. Естественно, что сюда приезжают художники, писатели, композиторы и создатели компьютерных игр, дабы, восхищаясь, ужасаясь и цепенея от величия замершего на грани небытия города, приобщиться к загадкам и тайнам его и, пропустив увиденное и прочувствованное здесь через призму своего мировоззрения, создать произведения, призванные потрясти воображение зрителя, слушателя, читателя и геймера.

Находились неумные, плохо информированные или хорошо проплаченные скептики, клявшиеся, что тайн, загадок и чудес в затопленном городе ничуть не больше, чем в любом другом, но Радову было хорошо известно, сколь ошибочны эти утверждения, и он, не желая искушать судьбу, старался не задерживаться под водой подолгу в неблагополучных местах, одним из которых являлась территория Сталепрокатного завода. Согласно одному из многочисленных мифов о Питере, каждый встречался в затонувшем городе с тем, чего был достоин. Если исходить из этого, Юрий Афанасьевич являлся закоренелым грешником. Тайны и загадки, с которыми он время от времени сталкивался здесь, неизменно оказывались жуткими и смертельно опасными. В байке этой здравое зерно определенно имелось, ведь даже в обычном лесу каждый находит то, что ищет: грибник — белые, подосиновики, опята; любитель ягод — дикую малину, бруснику, чернику или голубику; художник — живописные местечки, которые так и хочется запечатлеть на холсте, а трофейщик — неразорвавшиеся снаряды, черепа и ржавую паутину колючей проволоки...

Завидев заводской корпус, в котором располагалось логово Яна, Радов включил внешнюю связь, обеспечивавшую передачу и прием в радиусе трех-четырех кабельтовых[12] и предупредил:

— Ольга Викторовна, к тебе гость.

Последовала пауза, во время которой он подумал, что упрямица не послушалась его, либо не восприняв предупреждение всерьез, либо, наоборот, поняв слишком хорошо и решив, пока не поздно, порвать с ним отношения. В конце концов, она имела хорошую квартиру, неплохо зарабатывала и мечту Радова о Большом Барьерном откровенно называла «сдвигом по фазе».

— Стол накрыт, банька истоплена, постель разобрана, — прозвучало в наушниках, и Юрий Афанасьевич облегченно вздохнул. Огляделся по сторонам и, не обнаружив ничего подозрительного, устремился к металлическому крылечку, скользнул в коридор, мимо навечно распахнутой входной двери, покрытой лохмотьями проржавевшей жести и грязно-зеленым мхом. Включил нашлемный фонарь.

— Стол с банькой подождут. Мяса хочу, мяса! Живого, трепещущего! — зарычал в микрофон Радов.

— Будет тебе и мясо... ненасытный, — ответила Ольга, и Юрий Афанасьевич мгновенно насторожился, уловив заминку. Ему показалось, что она хотела закончить фразу как-то иначе и спохватилась в последний момент. Если бы вместо «нанасытный» она сказала «милорд», это был бы сигнал тревоги. Точно так же, как слова «добро пожаловать» явились бы предупреждением о том, что его присутствие нежелательно...

«Игра воображения, глюки!» — успокоил себя Радов, сворачивая в коридор, и мельком подумал, что подлая, крепко укоренившаяся привычка подозревать всех и вся когда-нибудь перерастет в манию, и тогда он станет опасен для тех, кого любит.

Попеняв себе за мнительность, Юрий Афанасьевич подплыл к металлопластовой двери и все же, прежде чем набрать на замке код, поднялся к потолку, дабы взглянуть на фотореле, которым, вместе с другой хитроумной автоматикой снабдил свое логово Оружейник. Нажал затянутой в перчатку ладонью на фальшивый наличник и увидел, что скрытый под ним крохотный экранчик на две трети залит черным.

«Та-ак... — мысленно протянул Радов, тупо глядя на шкалы, показывавшие расход кислорода и исправность прочей бытовой автоматики. — Лихо... »

Помедлил минуту-другую, соображая, нет ли тут ошибки, и скрепя сердце признал, что ошибки быть не может — в логове Хитреца его ждали три человека, не считая Ольги Викторовны Конягиной. «Тесно им поди, бедолагам», — подумал он, пытаясь представить, где расположились полицейские, чтобы обеспечить себе наилучший обзор и возможность первыми пустить в ход игольники. В том, что они сначала истыкают его парализующими иглами, а потом уже будут беседовать по душам, не было ни малейшего сомнения — рисковать копы не любят, мертвый же он им даром не нужен. Можно ли разговаривать с мертвецами? Можно, только они не отвечают.

«А у меня с собой, кроме ножа, ничего нет, — продолжил мысленный монолог Юрий Афанасьевич, упорно избегая думать об Ольге. — Трое тут, и человека два-три, а то и четыре прячутся где-то поблизости. Ай да шустрилы, ай да скорохваты!»

Поставив на место фальшналичник, он, медленно шевеля ластами, поплыл прочь от заветной двери, ощущая странную пустоту и холод в груди. Значит, он таки оказался прав, когда на вопрос Ольги о назначении расположенных над дверью приборов сказал полуправду: мол, это показатели исправности системы жизнеобеспечения. Хотя почему полуправду? Они ведь и в самом деле только что спасли ему жизнь — от ведущих внешнее наблюдение увальней он уж как-нибудь уйдёт. Двинется сейчас по коридору мимо раздевалки и душевых в цех, из него рванет в направлении бывшей Макаровки, а там его ищи-свищи.

Радов остановился, подумав, не вернуться ли ему назад и не сыграть ли с засевшими в засаде копами злую шутку, после которой скорохваты отправятся прямо в царствие небесное. Был у Хитреца Яна предусмотрен на этот случай простенький финт с дес-газом. Перед мысленным взором Юрия Афанасьевича возникло посиневшее от удушья лицо Ольги с вывалившимся языком и вылезшими из орбит глазами, и он, поморщившись, вновь заработал ластами. Выбрался в главный коридор и, наращивая скорость, поплыл по нему ко входу в цех.

— Юра, куда ты подевался?

— Я на подходе, галстук завязываю. Никто без меня в наше гнездышко не наведывался?

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

Не дождавшись ни «милорда», ни «добро пожаловать», Радов отключил внешнюю связь. Он не чувствовал ни обиды, ни горечи, ни гнева — ровным счетом ничего. Ольга выбрала беспроигрышный вариант и, как всегда, оказалась на коне. Сообразив, что из логова Оружейника он, сотворив «очередную дурость», отправится сам и потащит ее на Большой Барьерный риф, она не стала менять синицу в руках на журавля в небе — зачем, если ей и здесь живется неплохо? Зарплата главбуха совместного предприятия, плюс пенсия за убиенного при исполнении служебных обязанностей мужа — много ли одинокой женщине надо? Стоит ли это объявленного вне закона мужика, не удосужившегося, кстати, за целый год предложить ей руку и сердце? Вместо того, чтобы одной отправиться в логово Оружейника, она дождалась, когда к ней пожалуют блюстители порядка, слегка поломалась, изобразив удивленную и оскорбленную добродетель и, выторговав себе малую толику благ от состоящего на содержании МЦИМа полицейского, согласилась в конце концов избавить общество от «особо опасного преступника». Принимая во внимание дефицит времени, ломалась она недолго, а уж о «промывании мозгов» не могло быть и речи. Ну что ж, кесарю — кесарево, Богу — Богово.

Ольга Викторовна была умной женщиной, раз сумела довести до победного финала заведомо безнадежный заговор Москвиной. Вероятно, она искренне верила, что чувственное влечение рано или поздно перерастет если не в любовь, то в стойкую привязанность и ей удастся, залатав нанесенную жизнью пробоину, вновь создать образцово-показательную семью. Офицер Морского корпуса — далеко не худший и к тому же знакомый вариант супруга-благодетеля. А раз уж не срослось так, то почему бы не урвать с поганой овцы хоть шерсти клок, коль скоро ее все равно сволокут на бойню? Целесообразно, и даже очень...

Луч фонаря выхватил из мрака распахнутые цеховые ворота и метнувшуюся от них фигуру пловца. Облава устроена с умом, и сейчас все загонщики получили уведомление, что добыча обнаружена.

— М-да-а-а... «Многие уходят стричь овец, а приходят остриженными сами», — пробурчал Юрий Афанасьевич, испытывая к посланным на его поимку полицейским нечто вроде жалости.

Выключив фонарь, он проскочил ворота под самым потолком и резко взял вверх, пытаясь не врезаться в гигантские агрегаты с многочисленными валами, прессами, открытыми цепными передачами, расположение которых помнил довольно смутно. Оставленный на стреме коп врубил сразу три фонаря — один на шлеме и два на плечах. Радов мысленно поблагодарил его за заботу — будучи шаркменом, он все же не любил «слепого» плавания, — обогнул массивную подвеску козлового крана и стремительно пошел вниз. Используя вместо прикрытия длинный широкий конвейер с застывшими над ним прессовальными арками, прошел над самым дном и, уловив едва заметное шевеление прямо по курсу, перешел на форсированный режим стиля аларм-блиц. Подгадить ему могло теперь только случайное попадание из игольника, хотя сам бы он не стал попусту тратить время на стрельбу в подобных условиях.

Лучи фонарей метнулись вправо, влево, снова поймали Радова, под собой он увидел копошение множества белесых нитей и, стиснув зубы, запретил себе думать о том, что произойдет, если впереди окажется еще одна цианея. А может, и не цианея, и даже наверняка не она, ибо твари, выведенные в подводных лабораториях ихтиандров, столь сильно отличались от взятых в качестве исходного материала существ, что называть их следовало как-то по-другому, но с непременным добавлением к новому имени определения terrible или ugly[13].

По счастью, ещё одной цианеи или отдаленного ее родича близко не было, и в конце светового тоннеля, пробуравившего тьму едва не до дальнего торца цеха, Радов свечкой пошел вверх. Взмыв под крышу трехэтажного корпуса, он уже решил было, что затея не удалась и придется попотеть, отрываясь от настырного преследователя и его сотоварищей, чьи фонари уже засияли вдалеке, подобно звездам в ночном небе, когда из гидрофона послышался похожий на радиопомехи треск.

— Господи боже мой! Ну не является ли наша жизнь гигантским театром абсурда? Неделю назад я дрался плечом к плечу с этими парнями, а сейчас сдал их какой-то безмозглой, вечно голодной и весьма восприимчивой к свету мрази, — пробормотал Юрий Афанасьевич, когда свет фонарей его преследователей бестолково запрыгал по стенам и полу цеха, вырывая из тьмы тысячи извивающихся полупрозрачных нитей. Поднявшись со дна, они некоторое время клубились, вспухая и опадая, словно растрепанные ветром волосы, а затем разом начали сплетаться в кокон, центром которого был уже не различимый глазом полицейский. Представив, как выделенная стрекательными нитями кислота разъедает резину гидрокостюма, Радов поморщился, и у него даже мелькнула шальная мысль предупредить своих недругов о грозящей им опасности, но здравый смысл возобладал над столь несвоевременным проявлением благородства.

Он помедлил еще минуты две, вглядываясь в группу преследователей, потом выскользнул в устроенное под коньком кровли окно и, сориентировавшись по компасу, поплыл на северо-запад. Туда, где в новом убежище уже должны были поджидать его Тертый, Ворона, Гвоздь и остальные ребята, вместе с до смерти перепуганной миссис. Пархест.