КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Двор дачи. Вблизи, на фасаде, полуобвалившаяся, по­росшая травой, в овальной гипсовой раме надпись: «Голубка». На второй этаж ведет металлическая лест­ница, на нем балкон с несколькими проросшими дере­вьями. Фасад дачи старый, покрытый трещинами, кров­ля из жести, сбоку островерхая башенка. Во дворе большое миндальное дерево. Склон холма также порос деревьями и кустарником. Внизу видно море. Двор отгорожен от остального пространства решетчатыми воротами, в них калитка. Во дворе стол и несколькостульев; посередине, над обрывом, скамейка; справа флигель, возле него тоже скамейка.

Вечер.

За столом С п е р а н с к и й и Р и х т е р.

С п е р а н с к и й давно остыл, он добродушен, расслаблен, настроен на философский лад.

С п е р а н с к и й(разливая вино). Жизнь, Рихтер, пре­красна, а порой даже и удивительна. Причем настоль­ко, что все мелочное и суетное внезапно исчезает куда-то, и взору открываются такие прекрасные дали, что дух захватывает от величия Божьего замысла. Мы, Рихтер, козявки и ничтожная тля перед грандиознос­тью мироздания, мы отжили свое и скоро уйдем. Мы допотопные монстры, ископаемые чудовища, уже давно спевшие свою последнюю песнь. Нам в спину дышат другие, молодые и рьяные, которые допоют то, что не допели мы, и допишут то, что мы только задумали.

Р и х т е р(прихлебывая вино). Но зачем же так мрачно? Зачем записывать себя в ископаемые?

С п е р а н с к и й. Потому, что это свершившийся факт. Я вот вспылил, обиделся на этого мальчика, вывевшего меня в своей пьесе эдаким идиотом. А ведь я и есть идиот, Рихтер! Мои поиски новых форм не что иное, как бессилие старости, которая боится рьянос­ти молодых и устраивает по этому поводу безобраз­ные сцены. А ведь будущее за ними, будущее за этим мальчиком, приставившим мне к носу беспощадное зер­кало. Это он напишет супер-роман, попутно похитив мою дочь, и попутно же посмеявшись над моей немощью и бессилием.

Р и х т е р. Он всего лишь автор одной простенькой пьес­ки. Быть может вашу дочь он и похитит, но насчет супер-романа еще ничего неизвестно. Вы еще молоды и полны сил, и вам еще многое по плечу.

С п е р а н с к и й. Нет, Рихтер, я глубокий старик. Внутри я весь выгорел и подернулся пеплом. Мы оба с тобой такие: колоссы на глиняных ногах. Как та империя, которая недавно рухнула, и к которой мы оба с тобой принадлежали.

Р и х т е р(возражая). Мы оба боролись против нее.

С п е р а н с к и й. Не возражай, Рихтер, это было все наносное: наша борьба, наши митинги, сборы подпи­сей, речи и хождение на демонстрации. Мы рождены там, в недрах тысячелетней империи, мы такие же монстры, как и она. Произошла смена геологических эпох, Рихтер, сдвиг глубинных пластов, влекущий за собой землетрясения и катаклизмы. Наша эпоха безвозвратно ушла. Рождается новый день, чистый и светлый, и нам в этом дне места, увы, не будет!

Р и х т е р. Неужели не будет?

С п е р а н с к и й. Нет, друг мой, не будет. Мы люди заката, мы участники грандиозного катаклизма, по­ложившего конец старому царству. Рождается царство новое, и жить в нем предстоит молодым: Владимиру, Ольге, этому бедному Саше, который в новом царствии обязательно встретит свой последний троллейбус. И, поверь, эта встреча будет прекрасна!

Р и х т е р. Неужели все так мрачно?

С п е р а н с к и й. И мрачно, и прекрасно одновременно! Мы присутствуем при финале замечательного спектак­ля, но этот спектакль закончился, зажегся яркий свет, отгремели аплодисменты, и пора уходить по домам. Но завтра начнется новый спектакль, новое, невиданное и неслыханное представление, билеты на которое, увы, нам уже не достанутся!

Р и х т е р. Вы в этом уверены?

С п е р а н с к и й. Да. Уверен. В этом спектакле все будет другое. Совсем не то, с чем жили мы. Потухнет свет, упадут тяжелые занавеси, и на сцене откроют­ся такие потрясающие виды, которые затмят все, что было до этого. Чудесные здания, прекрасные города, чистые, одухотворенные лица, – вот, что будет там! Это будет мир без войн и насилия. Это будет идеаль­ное общество, о котором веками мечтали лучшие умы человечества! Вот, Рихтер, вот (показывает на море), вот закат нашей с тобой жизни, вот этот занавес, ко­торый завтра поднимется для кого-то другого!

Стоят, обнявшись, со стаканами в руках, на краю утеса, и смотрят в сторону моря.

На втором этаже раздаются крики. На балконе появля­ется В а с и л и с а И в а н о в н а, она тащит за собой огромный тюк с вещами.

В а с и л и с а И в а н о в н а(стаскивая вещи по лес­тнице во двор). Все, хватит, сил моих больше нет! Не хочу жить в голубятне! Все жильцы давно съехали, остались одни полоумные. Ну эти-то (показывает на Р и х т е р а и С п е р а н с к о г о), эти по­нятно, что здесь делают. Им нужна глубина, они ее и получат. Пойдут рыбам на корм. Но что здесь де­лаю я, вот в чем вопрос? (Кричит.) Андронопуло! Андронопуло!

На балконе появляется А н д р о н о п у л о.

В а с и л и с а И в а н о в н а. Андронопуло, решено, съезжаем немедленно! Все уже съехали, съедем и мы. Тащи вещи вниз, что под руку подвернется, то и та­щи! Нам еще жить и жить, нам рыбам на корм идти рано. (Проверяет содержимое тюка с вещами.)

А н д р о н о п у л о. Хорошо, Василиса Ивановна, съез­жать, так съезжать!(Уходит с балкона в комнату.)

В а с и л и с а И в а н о в н а(кричит). Андронопуло!

А н д р о н о п у л о(выходит на балкон). Я здесь.

В а с и л и с а И в а н о в н а. Андронопуло, ты не знаешь, где Саша?

А н д р о н о п у л о(разводит руками). Не знаю, Васи­лиса Ивановна. А мебель, Василиса Ивановна, пожа­луй, через балкон не пройдет. Буфет, пожалуй, при­дется опускать из окна.

В а с и л и с а И в а н о в н а(кричит). Какой буфет, какое окно? Ты что, Андронопуло, совсем спятил? Вы что, хотите меня до судорог довести? Один буфет через окно хочет спускать, другой, наверное, опять ушел на остановку троллейбуса. Нет, Андронопуло, все отменяется. Завтра же едем в область к профессору, и пусть делает этому чокнутому электрошоковую терапию! Или я, или он, другого выхода нет! А вещи и буфет пусть пока подождут. (Затаскивает тюк с вещами обратно по лестнице вверх.)

А н д р о н о п у л о. Как скажите, Василиса Ивановна. А все же лучше съехать сегодня, а то все сваи прогнили, и дача висит неизвестно на чем.

Оба уходят внутрь дома.

С п е р а н с к и й и Р и х т е р, обнявшись, продолжают стоять на вершине утеса.

Во двор через калитку заходят В л а д и м и р и

О л ь г а.

О л ь г а. Папа, извини нас за нашу глупую выходку!

В л а д и м и р. Ей-Богу, это была невинная литературная шутка.

C п е р а н с к и й(оборачиваясь). Нет, нет, это была не шутка. Это, дети мои, было страшное зеркало, в которое вы заставили меня посмотреться. И правильно сделали, ибо в конце-концов приходит момент, когда человек должен увидеть свое собственное лицо. Многие, к сожалению, не делают этого никогда.

О л ь г а. Так ты прощаешь нас?

С п е р а н с к и й. Прощаю.

В л а д и м и р. И не сердитесь?

С п е р а н с к и й. И не сержусь.

Р и х т е р. Очень благородно, Сперанский, с твоей сто­роны, но сам я, как критик, хотел бы добавить, что пьеса ваша, молодой человек, слишком сыра. Собст­венно говоря, это не пьеса, а некая сцена, до пье­сы ей еще расти и расти. С таким сырым материалом вам в Москве не пробиться. Может быть, вам лучше начать в провинции?

В л а д и м и р. Нет, все уже решено, скоро мы уезжаем. А что касается до достоинств пьесы, то я с вами полностью солидарен: это вовсе не пьеса, а некая сцена, и она, безусловно, слаба.

С п е р а н с к и й. Все, все, хватит литературных разборов! Все уже сказано, и ничего изменить уже не­возможно. Летите, дети мои, летите, а мы пока по­любуемся на чудесный закат! (Опять обнимает Р и х ­т е р а, и увлекает его к обрыву.)

О л ь г а с В л а д и м и р о м исчезают.

Во двор заходит К о р е ц к и й.

К о р е ц к и й(решительно, С п е р а н с к о м у). Прошу прощения, я, может быть, не ко времени. Хотя, с другой стороны, как человек честный и благород­ный… Одним словом, я больше молчать не намерен, и вынужден изложить все обстоятельства дела. Пове­рьте, откладывать больше нельзя, все очень запута­лось, и висит буквально на волоске. Ваша нерешительность и амбициозность… (С удивлением смотрит на С п е р а н с к о г о, не обращающего на него ни­какого внимания.) Впрочем, я вижу, что вам все рав­но. В таком случае я должен уйти. Но завтра я снова вернусь, и вам придется выслушать меня до конца.

Поворачивается, и уходит.

С п е р а н с к и й(с удивлением глядя на удаляющегося К о р е– ц к о г о). Ты не знаешь, что ему было нужно?

Р и х т е р.Должно быть, приходил с какой-нибудь бю­рократической просьбой. У этих чиновников все очень официально.

Из дверей выходит М а р и я П е т р о в н а.

М а р и я П е т р о в н а.Мне показалось, здесь кто-то был?

С п е р а н с к и й. Нет, Маша, не было никого. Корецкий только заходил поздороваться.

М а р и я П е т р о в н а. Как странно, но вы с ним уже утром виделись.

Р и х т е р.У этих чиновников все не как у других. Воз­можно, он собирается о чем-то просить.

М а р и я П е т р о в н а(странно глядя на него). Вы так считаете?

Уходит вглубь дома.

Появляется молчаливый С а ш а, и, ни с кем не здо­роваясь, садится во дворе на скамейку, молча глядя прямо перед собой.

С п е р а н с к и й и Р и х т е р поворачиваются к обрыву, и, обнявшись, продолжают смотреть в сторо­ну моря.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Утро. Двор дачи. На мощеном булыжником дворе, че­рез который также пробивается трава, в тени, за столом, у раскрытой двери первого этажа, сидит С п е р а н с к и й, и пьет чай.

Снизу, со стороны моря, поднимается испачканный и взъерошенный А н д р о н о п у л о. Он, как все­гда, слегка пьян.

А н д р о н о п у л о(удивленно разводит руками, обра­щаясь к С п е р а н с к о м у). Все сваи прогнили и превратились в труху, я нарочно сегодня еще раз смотрел. Меня Василиса Ивановна каждый день посыла­ет смотреть. Она по утрам обязательно загадывает: упадет дача сегодня, или продержится до завтрашнего утра?

С п е р а н с к и й(отставляя в сторону чашку). Почему же вы не уезжаете отсюда? Все жильцы давно уже съехали, остались только две наши семьи.

А н д р о н о п у л о. Василиса Ивановна говорит, что не уедет отсюда из принципа. Она говорит, что пока не уедете вы, до тех пор не уедем и мы. Она уверена, что вы знаете какой-то секрет.

С п е р а н с к и й(удивленно). Секрет? А, впрочем, сек­рет действительно есть. Передайте Василисе Иванов­не, что эта дача не упадет никогда. Даже если про­гнили все сваи, и мы давно уже висим в воздухе не­известно на чем. Дело в том, Андронопуло, что это не дача, а голубятня. А голубятни, мой друг, не па­дают никогда. Их специально строят повыше, чтобы их обитателям было легче взлетать. Впрочем, если вы все же боитесь, вам лучше съехать. Я бы на вашем месте съехал прямо сегодня.

А н д р о н о п у л о. Нет, Василиса Ивановна сегодня, пожалуй, не съедет. Теперь, когда Саше сделали электрошоковую терапию, и он не пойдет встречать свой последний троллейбус, она радуется, и не хочет съезжать рань­ше вас.

С п е р а н с к и й(рассеянно). А, ну это дело ее, это дело ее. Передайте Василисе Ивановне мой нижайший поклон и пожелание всех благ в ее нелегких педаго­гических хлопотах.

А н д р о н о п у л о. Обязательно передам, а заодно уж и про секрет расскажу.

Поднимается на второй этаж.

Во двор входит С а ш а. Голова у него забинтова­на.

С п е р а н с к и й. Что, друг мой, больно?

С а ш а. Сначала, когда прикрепили два провода и про­пустили ток, было больно, а потом ничего, только голова немного кружилась.

С п е р а н с к и й. И как, помогло тебе это лечение?

С а ш а. Нет, по-моему, не помогло. Только зря выжгли десять процентов мозга, а так, по-моему, все оста­лось, как есть. Только голова немного кружится.

С п е р а н с к и й. Ты не переживай, у тебя осталось еще девяносто. Человеческий мозг вообще большая за­гадка. Мне иногда кажется, что он дан нам по очень большой ошибке. Люди и со ста процентами не знают, что делать, и куда их приложить. Большой мозг их тяготит. А другие, вообще не имея мозгов, делают поразительные успехи на разных поприщах. Так что ты с оставшимися девяносто можешь сделать неплохую карьеру. Только ты их больше не зли, и не ходи вст­речать этот свой последний троллейбус, а то они постепенно выжгут тебе весь мозг до конца. Некото­рых любящих мамаш, мой друг, а также усердных про­фессоров не остановишь ничем. Они могут залечить человека до смерти.

С а ш а. Нет, я им не поддамся. Сегодня я опять пойду встречать свой троллейбус.

С п е р а н с к и й. Тогда послушай моего совета, и сде­лай это не сегодня, а завтра. Если послушаешься, то останешься со своими девяносто процентами, и смо­жешь жить дальше, как ни в чем ни бывало. Не лучше, и не хуже, чем остальные.

С а ш а. Хорошо, я пропущу один день. Все равно кружит­ся голова и мелькают перед глазами белые точки.

С п е р а н с к и й. Это не точки, это птицы, мой друг. Мы ведь живем с тобой на голубятне, и видим в окно птиц, да синее небо.

С а ш а подходит к флигелю справа от дачи, опуска­ется на скамейку, и неподвижно сидит, смотря прямо перед собой.

Во двор входит Р и х т е р, садится за стол нап­ротив С п е р а н с к о г о.

Р и х т е р. Все готово. Я только что говорил по теле­фону с издательством. Они готовы составить договор на твой роман с моим предисловием. Это, безусловно, большая победа, и за нее стоит выпить.

С п е р а н с к и й. Ты так считаешь?

Р и х т е р.Безусловно. Они были заинтригованы твоим поиском новых форм, особенно когда я им все это растолковал. Договор непременно будет подписан, и в самое ближайшее время. (Кричит.) Мария Петровна! Мария Петровна!

Из дверей выходит М а р и я П е т р о в н а.

Р и х т е р. Вина и бокалы для меня и господина писате­ля! Сегодня особый день, Мария Петровна. Сегодня мы подводим черту под долгим периодом неудач. Се­годня мы прощаемся с длинным этапом, наполненным падениями и недолгими взлетами, закончившимся блистательным и несомненным успехом. Одним словом, Мария Петровна, мы пьем за новую книгу, пускай еще ненаписанную, но которая в ближайшее время появится на прилавках множества магазинов. За книгу, которая принесет нам баснословную прибыль!

М а р и я П е т р о в н а(удивленно). Вы это серьезно?

Р и х т е р. Серьезней не бывает, моя дорогая. Гулять, так гулять! Несите вино и бокалы.

М а р и я П е т р о в н а. Хорошо, сейчас принесу. (Ухо­дит вглубь дома.)

С п е р а н с к и й(слегка морщась). Послушайте, Рихтер, вы хоть сами верите в то, что сказали?

Р и х т е р. Мне нельзя не верить, мой друг. Мы связаны с вами одной веревочкой, и нам теперь не развязать­ся до смерти. Десять лет я сообщал всему миру о ва­шем поиске новых форм, которые в конце-концов выльются в нечто потрясающее и фантастичное. Мне теперь отступать не с руки. Да и вы сами не далее, как вчера, разве не говорили мне о предчувствии, живущем в вас последнее время? О новом супер-романе, сродни твореньям Гомера или Шекспира, который непременно появится на этих брегах. Ибо там, где ступала нога Овидия, где закололся могущественный Митридат, где все овеяно запахом вечности и антич­ности, такой супер-роман не появиться просто не может?

С п е р а н с к и й. Все правильно, только про Митридата я вам не говорил. Это из Пушкина.

Р и х т е р(нетерпеливо). Какая разница, что не говори­ли, и что это из Пушкина? Но ведь про супер-роман говорили определенно. Вот я и уговорил сегодня из­дательство на этот договор, и, между прочим, на вполне приличный аванс, который они нам сюда пере­числят. Неужели я сделал что-то не так?