Сахаровский недолюбливал своего заместителя по европейским делам генерала Александра Короткова, отправил его руководить представительством в ГДР. Возможно, Сахаровский чувствовал в нем конкурента. Председателю КГБ Шелепину Коротков, любимец Ивана Серова, тоже не очень понравился.
В конце июня 1961 года Александра Короткова вызвали в Москву. После не очень приятной беседы с Шелепиным Коротков позвонил Серову. Они пошли играть в теннис на динамовском стадионе на Петровке. Прямо на стадионе Короткову стало плохо, и он умер от сердечного приступа. Он закончил свою жизнь там, где когда-то началась его карьера. На этом самом стадионе на юного Короткова обратил внимание увлекавшийся спортом секретарь Дзержинского Вениамин Герсон. Он устроил Короткова в госбезопасность наладчиком лифтов. Потом его взяли в иностранный отдел…
Шелепин недолго проработал в КГБ. У Хрущева, выдвигавшего молодежь, на него были большие виды. 31 октября 1961 года Александр Николаевич стал секретарем ЦК. На Лубянке его сменил еще один вчерашний комсомольский вождь Владимир Ефимович Семичастный. Ему вообще было всего тридцать семь лет, в ноябре 1961 года он стал самым молодым главой органов госбезопасности.
Сахаровский при Шелепине и Семичастном чувствовал себя уверенно и держался самостоятельно. Оба председателя КГБ, пришедшие из комсомола, не были профессионалами и вполне доверяли опытному начальнику разведки.
— Я когда пришел, — вспоминал Семичастный, — был совершенно слепой. Я им прямо сказал: без вас не смогу. Пришел начальник разведки Сахаровский на первый доклад, и мне надо принимать решения по нашей работе в Индии или Бангладеш, не помню сейчас. И не просто решать, а сказать, сколько дать денег — пять тысяч долларов или три тысячи. Без моего указания это не оформить. Вот я прямо спросил: «Твое мнение? Ты как считаешь?» Как он сказал, такое решение я и принял. Нелепо было бы действовать иначе.
Дважды в день Сахаровский передавал Семичастному предназначенные для членов президиума ЦК сверхсекретные материалы разведки. Семичастный подписывал спецсообщения; их доставляли адресатам в запечатанных конвертах. Вскрывать и читать их не имели права даже помощники членов президиума.
За разметкой спецсообщений строго следил аналитический отдел разведки. Он предлагал, кому и какую информацию послать, учитывал, кому она раньше посылалась, чтобы не получилось так, что члена президиума ЦК оповестили о начале каких-то событий, а уведомить об окончании забыли.
Владимир Семичастный рассказывал:
— Я очень часто выступал просто в роли пересыльного пункта: главный читатель был другой. Но я ставил свою подпись, поэтому должен был поправить, отредактировать, что-то попросить доработать. Когда ставишь подпись, отвечаешь. А информации шло море со всего мира. У нас же резидентуры повсюду. Все хотят показать, что работают. Иной раз из местной газеты статью перепишут и присылают. Аналитический отдел все это выбрасывает. От шифровки резидента одна строка остается, а две-три страницы в корзину.
Мне, продолжал Семичастный, начальник разведки показывал: полюбуйтесь на работу некоторых резидентов. Аналитик, изучавший шифровку, пишет: это уже прошло в газетах две недели назад. А резидент составляет телеграмму, ее шифруют, потом занимают линию связи, здесь ее расшифровывают. Это же в копеечку влетает! А он информацию из газеты шлет, причем выбирает либо такое издание, что в Москве вовсе не получают, либо такое, что с большим опозданием приходит. А почему они газеты переписывали? Так спокойнее…
Семичастный рассказывал, что об отправке ядерных боеголовок на Кубу он узнал от Сахаровского и лишь потому, что это уже стало известно американцам.
— Разумеется, органы КГБ обеспечивали доставку на Кубу ракет и другого оружия. Но относительно ядерного оружия нас не поставили в известность… Я вызвал начальника контрразведки: «В чем дело?» И военная контрразведка через некоторое время мне доложила: да, действительно на Кубу отправлено ядерное оружие.
— Значит, Хрущев не поставил в известность даже председателя КГБ?
— Я ведь к тому времени всего год был председателем, — ответил Семичастный, — в состав президиума ЦК не входил. Вообще был всего лишь кандидатом в члены ЦК. Меня еще комсомольцем считали. Да и не все члены президиума ЦК об этом знали.
— Но разве не было принято в таких случаях запросить мнение разведки о возможной реакции Соединенных Штатов, прогноз развития событий?
— Так это Хрущев должен был мне раскрыть свой замысел. А это означало, что и определенная часть моего аппарата все узнает. Я же должен перед разведкой вопрос поставить: как американцы отнесутся? А если мой аппарат знает, в МИД узнают, тут возможна утечка информации. Американцы были бы заранее в курсе дела, а этого он и хотел избежать. К тому же Хрущев такой человек был, что он не только американцев, но и нас хотел удивить: вот он какой выдающийся политик, все может сам!
Считается, что Хрущев плохо относился к органам госбезопасности. Это не совсем так.
В 1964 году Хрущев приехал с визитом в Норвегию.
Утром, как положено, ему докладывала обстановку резидентура внешней разведки. Докладывать должен был сам резидент, но он перепоручил это своему заместителю по политической разведке Виктору Федоровичу Грушко как более опытному специалисту.
Руководители охраны предупредили, что первый доклад — во время завтрака. Грушко через много лет рассказал в мемуарах, как он приехал в резиденцию, где поселили высокого гостя. Начальник управления правительственной охраны полковник Владимир Яковлевич Чекалов проводил Грушко к Хрущеву.
Первый секретарь ЦК и глава правительства завтракал в одиночестве.
— Вот сижу и поджидаю тебя, — дружелюбно сказал Никита Сергеевич.
Сотрудники КГБ исходили из того, что норвежцы оборудовали резиденцию техникой прослушивания и скрытого фотографирования, поэтому вслух обсуждать секретные вопросы нельзя. Доклад был представлен в письменном виде.
— Садись, позавтракай, — предложил Хрущев. Грушко вежливо отказался.
— Съешь хотя бы яйцо, — настаивал Хрущев.
Грушко, во-первых, уже позавтракал, во-вторых, в присутствии хозяина страны ему в любом случае было не до еды. Но Хрущев все-таки настоял на своем:
— Тридцать лет меня уговаривали не есть яйца из-за холестерина, а теперь специалисты говорят, что яйца не опасны. Я их ем с удовольствием и тебе советую.
Грушко пришлось проглотить яйцо.
Он поставил перед Никитой Сергеевичем полуоткрытый чемоданчик. Хрущев читал принесенные ему материалы, не вынимая их из чемоданчика, чтобы бумаги нельзя было фотографировать с потолка. Такой же чемоданчик стоял перед Грушко на тот случай, если бы Никита Сергеевич попросил пояснений.
Но тот выпил чай, все прочитал и кивнул:
— Хорошо. Все ясно. Спасибо.
На следующее утро Грушко доложил Хрущеву уже реакцию норвежцев на ход переговоров. Никита Сергеевич остался доволен. Перед отъездом полковник Че-калин вручил Грушко от имени Хрущева часы и радиоприемник.
Норвегия всегда считалась важнейшим объектом разведывательного проникновения. Это натовская страна, то есть допущенная ко всем секретам, а вместе с тем стоящая на отшибе. Через Норвегию российская разведка и старалась проникать в НАТО. Вербовали не только приезжавших в страну американцев, но и норвежцев, которых пускали на натовские объекты. Вторая задача разведки состояла в том, чтобы вбивать клин между Норвегией и США. Вербовать удавалось, клин так и не вбили.
Долгие годы советская разведка имела доступ к премьер-министру Норвегии Эйнару Герхардсену. По словам разведчиков, премьер-министр был преданным другом Советского Союза. По другим сведениям, жена премьер-министра попалась в медовую ловушку. Во время поездки в Советский Союз ее познакомили с очаровательным молодым человеком, перед чарами которого она не смогла устоять. Их интимную встречу фотографировали, и после этого советские разведчики ни в чем отказа не знали.
Видимо, для нордических женщин медовые ловушки особенно опасны. Крупнейшим советским агентом была Гунвор Галтунг Ховик. Во время войны она влюбилась в русского военнопленного. С его помощью уже после войны ее и завербовали. Она работала на советскую разведку больше тридцати лет — до ее разоблачения.
Самым известным советским агентом был Арне Трехолт, крупный новержский дипломат. Его арестовали и осудили на двадцать лет. Генерал Грушко уверяет, что Трехолт не был советским агентом. Но генералу не верят.
Впрочем, на норвежском направлении были не только победы. Майор Михаил Бутков из первого Главного управления КГБ, который бежал на Запад в 1991 году, рассказал, как его коллеги по резидентуре создавали обширную агентуру путем мнимой вербовки людей. Некоторые норвежцы и не подозревали о том, что в досье советской разведки они числились агентами…
Председатель КГБ Семичастный ценил своих разведчиков. Но между Семичастным и Сахаровским была большая разница в возрасте. Владимир Ефимович захотел посадить на это место более молодого человека.
Он перевел в первое Главное управление первым замом чекиста из Литвы — генерал-майора Альфонсаса Бернардовича Рандакявичуса. Тот производил приятное впечатление своей обходительностью, но не знал иностранных языков и не был сведущ в мировой политике. Так что его кандидатура вскоре отпала.
Неожиданно Семичастный предложил сделать начальником разведки Леонида Митрофановича Замятина, в то время работавшего в Министерстве иностранных дел (потом он стал генеральным директором ТАСС, заведующим отделом ЦК, вошел в ближайшее окружение Брежнева).
Замятин был человеком энергичным, волевым и напористым. Как профессиональный дипломат, работавший за границей, разумеется, разбирался в иностранных делах.
Семичастный даже обговорил это назначение с Брежневым. Леонид Митрофанович Замятин рассказывал мне, что кое-кто из членов политбюро успел поздравить его с новым креслом. Но в мае 1967 года Семичастного поменяли на Андропова, и вопрос о смене начальника разведки отложили на несколько лет.
При Сахаровском разведка приняла участие в подготовке ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году, чтобы помешать чехам и словакам установить в своей стране политическую демократию.
По мнению Анатолия Сергеевича Черняева, который много лет проработал в международном отделе ЦК КПСС, решающую роль сыграла информация, поступавшая из Праги. Массированно и во все возрастающем масштабе она создавала впечатление, что в Чехословакии зреет предательство социализма.
В газете «Берлинер цайтунг» появилось сообщение о том, что в Праге обнаружены восемь американских танков.
«Это „сообщение“, — пишет тогдашний начальник разведки ГДР генерал Маркус Вольф, — было подсунуто редакции советской стороной без нашего ведома. В действительности в Праге проводились натурные съемки фильма „Ремагенский мост“. Танков не было, была кучка статистов в американской форме. Тогда я интерпретировал столь несерьезную акцию как признак неуверенности Москвы. Западные собеседники спрашивали меня напрямик: не следует ли предположить, что „утка“ с танками задумана как алиби на случай советской интервенции? Такую возможность я посчитал абсурдом, ребячеством».
История с мнимыми американскими танками — лишь один пример неуклюжей работы службы дезинформации КГБ, которая пыталась доказать, что происходящее в Чехословакии — это результат действий западных спецслужб и что армии НАТО уже готовы войти на территорию страны.
Оперативную группу КГБ во время вторжения в Чехословакию возглавил генерал Георгий Карпович Цинев, начальник Главного управления контрразведки. Он расположился в советском посольстве в Праге и постоянно разговаривал с Андроповым по ВЧ — узел правительственной междугородней связи оперативно развернули в посольском подвале.
Для Андропова Пражская весна — попытка чехов и словаков построить «социализм с человеческим лицом» — была повторением венгерских событий. Действовать следовало быстро и жестко. Андропов был инициатором самых жестких и репрессивных мер, писал помощник Брежнева по международным делам Андрей Михайлович Александров-Агентов. В Чехословакии Андропов сделал ставку на быстрый шоковый эффект, надеясь испугать чехов, но разведка промахнулась: ввод войск ничего не решил.
Народ — за малым исключением — не оказал вооруженного сопротивления, но и не захотел сотрудничать с оккупационными войсками. Отказались санкционировать ввод войск и руководители страны во главе с Александром Дубчеком.
Один из членов дубчековского руководства Зденек Млынарж позднее во всех деталях описал августовский день 1968 года, когда советские солдаты с оружием в руках вошли в здание ЦК компартии Чехословакии. И он думал: да это же те самые солдаты, которых ты с восторгом встречал в мае 1945 года! Это они сейчас нацелят на тебя свои автоматы. И он сразу вспомнил, как во время Второй мировой войны немецкие патрули прочесывали Прагу. С этой минуты для него исчезла разница между теми и этими солдатами — все они были оккупантами…
Начальник разведки Сахаровский находился в Москве. Всю ночь, пока шел ввод войск, он находился в своем кабинете на Лубянке.
— Можно ли считать, что первоначальный сценарий отпал? — спросил его по телефону Валентин Фалин, которому Громыко поручил следить за развитием событий.
— Если не обманываться, то надо исходить из самого неблагоприятного допущения, — честно ответил Сахаровский. — Весьма осложняется проведение плана операции в самой Чехословакии. Черник и Дубчек, не говоря о уже о Смрковском, не пойдут на сотрудничество.
В два часа ночи Фалин разбудил Громыко — министр тоже не поехал домой, а вздремнул в комнате отдыха. Фалин изложил услышанное от Сахаровского.
— Гладко было на бумаге, — буркнул министр. — Известил комитет высшее руководство?
— Этого аспекта Сахаровский не касался. Надо полагать, известил…
Сахаровский был суровым и требовательным руководителем. Много работал, но не обрел качеств царедворца. Ему не хватало образования, знания языков, понимания заграничной обстановки. Он представлял себе только обстановку в социалистических странах. В несоциалистической стране он побывал один-единственный раз — в марте 1970 года приехал в Египет.
Грустно сказал сопровождавшему его Кирпиченко:
— Да, поздновато я начал ездить по заграницам!
Новый председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов решил, что на столь важном посту ему нужен другой человек.
Андропов убрал Сахаровского из разведки, воспользовавшись громким провалом его службы, когда сотрудник лондонской резидентуры Олег Лялин ушел к англичанам.
В июле 1971 года Сахаровского освободили от должности. Несколько лет он числился старшим консультантом группы консультантов при председателе КГБ.
В феврале 1975 года вышел в отставку. Скончался 12 ноября 1983 года. Похоронили его на Новодевичьем кладбище.
ФЕДОР МОРТИН. ЖИЗНЬ В ЛЕСУ
Сахаровского сменил его первый заместитель Федор Константинович Мортин, куда более темпераментный и динамичный человек. Но ему не хватало уверенности в себе. Он не смел отстаивать свою точку зрения перед начальством. Коллеги обвиняли его в мягкотелости.
«Вместо спокойного и скупого на жесты и слова Сахаровского главк обрел импульсивного, живого, вечно суетившегося шефа, — вспоминал Кирпиченко. — Он был постоянно переполнен разными идеями и искренне стремился придать разведке новый, современный облик и направить ее на решение нужных государству проблем».
Мортин начинал службу в госбезопасности еще в послевоенные годы. В 1950 году его взяли в аппарат ЦК, а перевели в КГБ заместителем начальника первого Главного управления в октябре 1954 года, когда в органы госбезопасности на укрепление направили большой отряд партийных работников.
Он одним из первых занялся ближневосточными проблемами, приехал в Египет и организовал в 1955 году встречу главного редактора «Правды» Дмитрия Трофимовича Шепилова с новым руководителем Египта Гамаль Абдель Насером, которая положила начало сближению двух стран.
В отличие от Сахаровского, он много ездил за рубеж. Он уделял особое внимание научно-технической разведке, преобразовал разведывательную школу в более современное учебное заведение.
Когда Мортин возглавил первое Главное управление, разведка переехала в Ясенево. Федор Константинович приказал в целях конспирации повесить на караульной будке табличку «Научный центр исследований». Название прижилось.
При Мортине разведка приняла участие в растянувшейся на несколько лет операции, которая способствовала сближению Советского Союза и Западной Германии.
В 1970 году в Федеративной Республике Германии пришло к власти правительство, сформированное социал-демократами и свободными демократами. Правые, христианские демократы, потеряли власть впервые за все послевоенное время.
Новое правительство возглавил социал-демократ Вилли Брандт. В отличие от своих предшественников на посту канцлера, Брандт был известным антифашистом. Он бежал из нацистской Германии и провел войну в эмиграции, в Норвегии.
У Вилли Брандта была чудесная, обаятельная улыбка. Говорят, что лицо — зеркало души. Это в полной мере относилось к Вилли Брандту. Он всю жизнь провел в политике и тем не менее остался порядочным, открытым человеком, которому был чужд цинизм. Он даже сохранил в себе некий идеализм.
В тридцатые годы юного социал-демократа Брандта искало гестапо, чтобы отправить в концлагерь. После войны немецкие неонацисты требовали поставить его к стенке. Германские националисты называли канцлера предателем национальных интересов. И советские газеты поначалу именовали Брандта социал-предателем.
Люди в разных странах были потрясены, когда во время визита в Варшаву он вдруг опустился на колени перед памятником варшавскому гетто. Это не был запланированный жест. Это было движение души. «Перед пропастью немецкой истории и под тяжестью памяти о миллионах убитых я сделал то, что делают люди, когда им не хватает слов», — напишет он потом.
Ему лично незачем было извиняться. Брандт сделал это за тех, кто должен был извиниться, но не захотел.
По некоторым признакам можно было понять, что Брандт намерен улучшить отношения с Советским Союзом. Он написал письмо своему формальному партнеру — главе советского правительства Алексею Николаевичу Косыгину. Брандт в дипломатичной форме намекнул, что хотел бы установить контакты с Москвой.
А дальше начинается самое интересное.
Недавно бывшие офицеры советской внешней разведки раскрыли тайную сторону восточной политики.
Главный рассказчик — бывший генерал КГБ Вячеслав Ервандович Кеворков, написавший книгу под названием «Тайный канал. Москва, КГБ и восточная политика Бонна».
Генерал Кеворков — человек известный в журналистской Москве. Он долгие годы работал во втором Главном управлении КГБ (контрразведка), затем в пятом (идеологическом) управлении, руководил отделом, который следил за работой иностранных корреспондентов в Советском Союзе. Человек живой, контактный, он был в добрых отношениях со многими пишущими людьми. Например, дружил с писателем Юлианом Семеновым.
Семенов даже вывел его в романе «ТАСС уполномочен заявить» в качестве одного из героев. Генерал Славин — и в книге, и в фильме, поставленном по роману, — это и есть Слава, Вячеслав Кеворков. Супермужественный и мудрый человек.
Кеворков жил в писательском поселке в подмосковном Переделкине, где он купил половину дачи. Вторая половина дачи принадлежала его другу — фотокорреспонденту Юрию Королеву, который в 1995 году был ограблен и убит как раз на пути в Переделкино. Неподалеку от дачи Кеворкова жил еще один его друг — Валерий Леднев со своей женой, которая играла в Театре сатиры и в знаменитом телевизионном «Кабачке 13 стульев».
Леднев всю жизнь работал под журналистским прикрытием. Он был редактором международного отдела газеты «Советская культура». Эта газета не принадлежала к числу ведущих, международный отдел не был в газете главным, и его несведущие коллеги удивлялись, почему Ледневу удается постоянно ездить в Германию, что было по тем временам большой редкостью. Леднев и Кеворков ездили в Германию по делам разведки.
По словам генерала Кеворкова, председатель КГБ Юрий Андропов сразу же после прихода Вилли Брандта к власти приказал своим чекистам установить с Бонном тайный канал связи. С немецкой стороны партнером стал ближайший сотрудник Вилли Брандта, статс-секретарь в ведомстве федерального канцлера Эгон Бар. С московской стороны связными были Вячеслав Кеворков и Валерий Леднев.
В принципе ничего особенного в этом нет. Иногда политикам не нравится протокольное общение через чопорных и медлительных дипломатов, они хотят ускорить дело, напрямую связаться друг с другом, и тогда они обращаются за помощью к разведчикам.
По словам генерала Кеворкова, всю работу по сближению Советского Союза и Западной Германии выполнил КГБ. Министерство иностранных дел и главный советский дипломат Громыко только мешали разведчикам…
Но советские дипломаты, которые ведали отношениями с Западной Германией, иронически воспринимают сенсационные признания бывших разведчиков.
Дипломаты говорят, что вся работа по установлению отношений с Вилли Брандтом, по подготовке договора с ФРГ была проделана все-таки не разведчиками, а сотрудниками министерства иностранных дел.
Разведчики больше всего таились от товарищей из Восточной Германии — руководители ГДР не хотели, чтобы Советский Союз и Федеративная Республика сближались.
«Но всегда был в курсе переговоров, — самодовольно вспоминает бывший начальник восточногерманской разведки генерал Маркус Вольф. — Нам даже удалось установить прослушивающие устройства в доме Эгона Бара. Мы прослушивали его столь же тайные, сколь и откровенные, а часто и веселые беседы с советскими партнерами. Подчас даже раньше федерального канцлера я узнавал, с каким искусством переговорщики продвигали свое дело по конспиративным каналам. Прошло некоторое время, и все микрофоны в доме Бара замолчали. Я могу предположить, что наши советские друзья что-то заметили и предупредили Эгона Бара…»
Вилли Брандт поставил на карту свою политическую карьеру ради того, чтобы установить новые отношения между немцами и русскими, между немцами и славянами, между немцами и Восточной Европой. Несмотря на проклятья многих своих соотечественников, он приехал в Москву, чтобы в письменной форме подтвердить: итоги войны неизменны, и немцы не будут претендовать на территории, которых они лишились в 1945 году.
12 августа 1970 года Вилли Брандт подписал с Косыгиным Московский договор. ФРГ и Советский Союз признали нерушимость послевоенных границ и договорились решать спорные вопросы только мирным путем.
Весной 1972 года Москва замерла в ожидании: удастся ли Брандту добиться в бундестаге ратификации московского договора — у социал-демократов не хватало голосов.
Генерал Кеворков пишет, что получил в резидентуре советской разведки чемоданчик с большой суммой в немецких марках с заданием передать деньги Эгону Бару — для подкупа депутатов от оппозиции. Кеворков пишет, что передать деньги ему не удалось, и он отвез чемоданчик назад в резидентуру.
Но один депутат от оппозиции все-таки проголосовал за Московский договор. Утверждают, что он действительно был подкуплен. От исхода голосования в Бонне многое зависело. Оно происходило накануне пленума ЦК КПСС по международным делам, и Брежнев понимал, что если немцы отвергнут договор, то кто-то на пленуме скажет: зачем нам нужна эта разрядка, если империалисты нас обманывают на каждом шагу? И все усилия Брежнева и Громыко пойдут насмарку…
По страшной иронии судьбы политическую карьеру Вилли Брандта сломали те, кто был ему столь многим обязан. Он вынужден был уйти в отставку с поста канцлера, когда выяснилось, что его личный референт Гюнтер Гийом работал на разведку ГДР.
По мнению генерала Маркуса Вольфа, Гийом провалился из-за того, что разведка ГДР в пятидесятые годы «применяла советскую систему шифрования, пока мы не узнали, что западные службы раскрыли ее с помощью электронных средств и могли не только расшифровывать телеграммы, но и классифицировать их по адресатам».
Гюнтер Гийом шпионил вместе с женой Кристель, на которую Вольф, кстати, первоначально возлагал даже большие надежды. Разведка ГДР имела обыкновение поздравлять своих агентов с днем рождения. Гийомы провалились, когда сотрудник ведомства по охране конституции (контрразведка ФРГ) сопоставил даты поздравительных телеграмм Главного управления разведки министерства госбезопасности ГДР некоему «Г.» с днями рождения семьи Гийомов.
Бывший начальник первого Главного управления КГБ генерал-лейтенант Леонид Шебаршин в одном из интервью рассказал, что советская разведка узнала о провале Гийома:
— Мы завербовали бежавшего бывшего английского полицейского и направили его переводчиком в Болгарию. На черноморском пляже он познакомился с одной немкой, муж которой работал в ведомстве по охране конституции. Она рассказала ему в постели, что ее муж следит за одним сотрудником Вилли Брандта, который оказался шпионом. Мы проверили, не наш ли это человек, и предупредили МГБ ГДР. Но они сказали, что это обычная проверка. Через четыре месяца Гийом был арестован…
Разведчики любят рассказывать о всемогуществе своей организации и о тех благих делах, которые совершает разведка. Но любопытно, что о подвигах разведки повествуют только сами разведчики. Как показывает мировой опыт, разведка может быть лишь вспомогательным средством дипломатии и не более того. А иногда, как в случае с Брандтом, самые большие успехи разведки только наносят ущерб государству.
Когда Вилли Брандт зачитывал в бундестаге заявление об уходе в отставку — из-за истории со шпионом Гийомом, — Эгон Бар заплакал. Он плакал, не стесняясь окружающих и фотокорреспондентов. Он сожалел не о том, что и ему придется покинуть правительство. Он сожалел о том, что из активной политики уходит Вилли Брандт, человек, рожденный для того, чтобы находиться на посту канцлера.
После ухода Брандта восточные немцы неофициально извинились перед ним: это не мы, а русские заставляли держать возле вас агента. Москва тоже нашла способ принести извинения: мы бы никогда такого не сделали, это все восточные немцы. Брандта эти извинения очень веселили. Он был на редкость великодушным человеком. После объединения Германии бывшего начальника разведки ГДР Маркуса Вольфа решили судить. Вилли Брандт выступил против суда! Генерал Вольф попросил Брандта о встрече. Но вот встречаться Брандт не захотел.
Новым канцлером стал Гельмут Шмидт, занявший более жесткую позицию в отношении ГДР и СССР…
Генерал Олег Калугин, который в первом главке был начальником управления «К» (внешняя контрразведка), писал, что Мортин лишился своей должности в результате ловкой интриги Крючкова.
Управление «К» располагало надежными источниками информации во французских спецслужбах. От них поступили сведения о наличии агента ЦРУ среди советских разведчиков, работавших в Европе. К этим сообщениям проявил интерес новый заместитель начальника разведки Владимир Александрович Крючков. Ему хотелось ознаменовать свою работу каким-то крупным успехом. Он поехал во Францию и сам встретился с агентом. Вернувшись, уверенно сказал Калугину:
— У нас в разведке сидит американский шпион. Агент назвал несколько фамилий. Надо срочно разобраться. Калугин внимательно ознакомился с информацией, полученной от французского агента. По должности он больше других был расположен к подозрительности, его обязанность и состояла в том, чтобы вычислять вражеских агентов в собственных рядах. Тем не менее Калугин пришел к выводу, что речь идет не о шпионах, а о людях, которые вели слишком откровенные беседы, и их записала местная контрразведка.
Генерал Крючков с Олегом Калугиным не согласился, настаивал на своем:
— Я вам сказал, что есть шпион. Ищите.
По его мнению, шпионом был резидент в Швейцарии — один из тех, кого назвал агент-француз. Резидент приехал в Москву в отпуск. Крючков приказал слушать его телефонные разговоры.
Приказание было исполнено. И вдруг контролеры отдела, занимавшегося прослушиванием телефонных разговоров, зафиксировали звонок из телефона-автомата. Некто предупредил резидента, что ему следует быть осторожным, поскольку его разговоры прослушиваются.
Проверка показала, что находившему под подозрением резиденту звонил сам начальник первого Главного управления генерал-лейтенант Мортин! Они были земляками и давно знали друг друга. Так, во всяком случае, пишет Калугин.
Федор Мортин ушел в отпуск и в первое Главное управление уже не вернулся. 13 января 1974 года его освободили от обязанностей руководителя разведки. Андропов нашел ему место в группе консультантов при председателе КГБ.
Мортина сменил его первый заместитель Владимир Александрович Крючков.
ВЛАДИМИР КРЮЧКОВ. ГЕНИЙ КАНЦЕЛЯРИИ
Владимир Александрович Крючков начинал свою жизнь профессиональным комсомольским работником. Во время войны на фронт будущий глава госбезопасности не попал, был нужнее в тылу. После войны работал в прокуратуре. В 1951 году в Сталинградский обком партии пришла разнарядка — откомандировать перспективного молодого партийца в Москву для учебы в Высшей дипломатической школе. Выбор пал на Крючкова.
Из всего потока один Крючков рискнул взяться за изучение очень непростого венгерского языка. Повсюду носил с собой карточки со словами, которые следовало запомнить. Выучить венгерский язык — значит, проявить характер, усидчивость и упорство. Всего этого Крючкову было не занимать.
В 1954 году его распределили в IV Европейский отдел Министерства иностранных дел. Отделом руководил Михаил Васильевич Зимянин, будущий главный редактор «Правды» и секретарь ЦК по идеологии. В МИДе он находился в ссылке. В 1953 году Берия хотел сделать Зимянина первым секретарем ЦК компартии Белоруссии. Это сильно повредило репутации Зимянина. Когда Берию арестовали, Михаила Васильевича с партийной работы отправили на дипломатическую…
В конце лета 1955 года молодой дипломат Крючков отправился в Будапешт. Он получил назначение в советское посольство третьим секретарем. Послом был молодой партийный работник Юрий Владимирович Андропов. Крючков вытащил счастливый билет. Дальше они шли по жизни вместе до самой смерти Андропова.