Часть вторая

Неправильная война

Неправильная война уже нанесла римлянам ощутимые убытки. Во-первых, был сорван сбор контрибуции. То, что удалось собрать, не составило и третьей части от нужной суммы. Во-вторых, погибли и продолжали гибнуть в мелких, бессмысленных стычках легионеры, причем с убитыми часто терялось и их вооружение. Но самой главной потерей оказалась потеря чести.

Когда победитель дарит около десятка знатных юношей женщине для постельных развлечений, а та не желает даже по-настоящему взглянуть на них, ни о какой чести не может быть и речи.

В каждой вонючей харчевне теперь только об этом и шушукаются. Даже последняя девка встречает легионера вопросом: «А справишься, красавчик? Помощника тебе не позвать?».

Гай Лициний Октавиан почти спать перестал. Только вздремнешь часок – тут же снова неприятная новость. То там, то здесь варвары опять вырезали зазевавшийся отряд и исчезли в горах.

Несколько раз Октавиан пытался рассчитаться за дерзость с мирными жителями, но всегда хижины оказывались пусты. Жги, сколько хочешь. Все равно цена их – полтора обола за дюжину.

Один раз он попробовал пройти по стране всей армией, но дикари сельские боя не приняли, предпочитая нападать на отряды-разведчики. И тут они были безжалостны. Когда же римляне немного отошли от столицы, варвары попытались вернуть ее себе. Столица и без того полупуста. Людишки разбегаются подальше от римлян и никакие запреты, никакие эдикты не в силах удержать их.

Два дня назад часовые подобрали у ворот столицы израненного воина, оказалось, что он – единственный из десяти тысяч Гая Помпония избежал лап дикарей. Вырвалось с поля боя, конечно, больше: этак три или четыре сотни, но остальных потом поодиночке перебили поселяне. Бедняга еле-еле говорил, да и рассказать толком ничего не сумел, ведь это был простой легионер. Что он понял в той бойне, кроме того, что римляне потерпели поражение?! А молва заливается – не остановишь, расписывая «подвиги» вождей восставших. Урл – бывший тысяцкий[4] – нанес удары там, там и там. Зефар – разбойник недавний – добрался до хлебных складов. Авес – неизвестно откуда взявшийся нахальный мальчишка – чуть не захватил главные городские ворота, перебил всю стражу и ушел почти без потерь…

Гай Лициний щелкнул пальцами. В комнату вошел слуга-раб, подал господину бокал, чтобы тот мог осмотреть его, потом на глазах у хозяина распечатал маленькую амфору, наполнил бокал вином.

…Говорят, первую тысячу, посланную на их усмирение, варвары просто перетравили. Оставили в пустых домах ядовитое вино, мясо, сыр, воду и даже, если молва не врет, овощи и фрукты, а сами ушли.

Легионеры вошли в селение, каждый что-нибудь попробовал, а к утру – не встали.

Варвары побросали обобранные трупы в расщелину, туда же вылили и скинули все, к чему подмешивали и чего коснулся яд, и засыпали землей. Все. Теперь легионер, даже если и покупает что-то на рынке, то заставляет сперва попробовать товар продавца, и пока, слава богам, от яда больше никто не умер…

Отпив вина, полководец задумался.

Чем усмирить этих нечестивых безбожных дикарей?

Редкие пленники и перебежчики знают слишком мало или умеют молчать даже под пыткой. Все, что известно об армии восставших, – принесено слухами. Слухи почти никогда не врут (могут преувеличивать, конечно, но и это нечасто), зато у них есть важный недостаток. Они сообщают только о свершившемся. О том же, что готовится, – слухи молчат. Но недавно слухи принесли важную новость: таинственная женщина сейчас одна, под охраной менее чем сотни воинов.

Если бы узнать, где именно она сейчас, то можно было бы рискнуть и одним ударом обезглавить восставших, поселив в сердцах варваров страх и растерянность.

Десять тысяч сестерций[5] – первоначальная плата за голову колдуньи – давно уже выросли до четырехсот тысяч, но те, кто знал о путях колдуньи, очевидно, о высокой цене ничего не слышали, а те, кто слышал, ничего не мог сообщить. Но Гай Лициний не отчаивался. В силу денег он верил даже больше, чем в силу легионов Великого Рима.

В комнату заглянул давешний слуга-раб.

– Что тебе надо, Марц?

Раб проскользнул в дверь, упал перед римлянином ниц:

– Господин мой, там пришел какой-то человек и желает видеть великого Гая Лициния Октавиана.

– Кто?

– Мой господин, никто его не знает. Это молодой варвар и, судя по одежде, варвар незнатный.

– Пусть с ним говорит Эвфорион.

– Варвар не желает говорить с секретарем моего господина. Он говорит, что пришел получить от моего господина четыреста тысяч сестерций и более ни с кем и ни о чем толковать не намерен. А то де у старухи слишком острый слух.

Лициний задумался. Намеки пришельца были достаточно прозрачны, а предосторожности, если он действительно принес ценные вести, вполне оправданы.

– Его обыскали? При нем нет оружия?

– Нет, господин, даже булавки.

– Хорошо, я приму его, но позже. Пусть ждет. Я занят сейчас. Ступай.

Раб исчез за дверью, но через минуту вернулся:

– Мой господин, он говорит, что если господин желает тешить свою гордость, то ему нечего здесь делать. Еще он бранится и говорит, что ради римской гордости не станет рисковать головой и просиживать штаны в приемной господина, и еще он говорит, что раз римляне штанов не носят, то пусть они и ждут неизвестно чего!

Гай Лициний нервно приподнял бровь, и Марц свернулся чуть не в клубок:

– Он так говорит, господин. Господин прикажет задержать его или выкинуть?

Октавиан подавил раздражение. Варвары подобны диким зверям. Для того чтобы подчинить тех и других требуется не только сила, но и терпение:

– Зови. Послушаем, что за вести он принес. Но сперва переставь кресла. И столик. Принеси еще бокал. Медный, с позолотой. И фруктов в вазу добавь.

Через десять минут все было готово, а еще через минуту в комнату вошел молодой варвар с красивым, самоуверенным лицом, в простой и добротной одежде.

– Приветствую благородного Гая Лициния Октавиана, – негромко объявил он, будучи уже посередине комнаты и не дав себе труда поднять для приветствия руку.

– Приветствую моего гостя, – нехотя отозвался с ложа полководец. Предложить гостю сесть он не успел, – тот уже уселся в приготовленное кресло, плеснул из амфоры вина в стоявший на столике кубок:

– Жара, горло пересохло, – отхлебнув вина, он спросил: – Ушей здесь больше нет?

– Для гостя варвар ведет себя слишком вольно.

– Я не задержусь. Да и про уши спросил так, без умысла. Мне-то что? Своего имени я не скажу, а в сохранении тайны не меньше вашего заинтересован. Так начнем разговор?

Римлянин подавил гнев. Наказать наглеца он всегда успеет:

– Начинай.

Парень допил вино, поставил кубок на стол, вытер рот тыльной стороной ладони:

– Мое условие: за голову старухи вы платите мне миллион сестерций.

– Не много ли просишь?

– Нет. Миллион – мне, миллион – моему другу. Меньше никак нельзя.

– Два миллиона за одну голову?

– Почему за одну? За две.

– За какие две?

– Старуха и ее дочь. Эту девку тоже в живых оставлять нельзя. Я на это не согласен, – подхватив с блюда ветку изюма, он некоторое время грустно созерцал ее, потом бросил обратно. – Это не еда. Слабо вы кормитесь.

– Ты не путаешь? У старухи есть дочь?

– А как же! И в живых эту маленькую ведьму оставлять нельзя, если вы, конечно, не хотите, чтобы она заменила у нас мать.

– Мы о дочери ничего не слышали.

Юноша оперся обеими руками о колени, подался к римлянину, белозубо скалясь:

– Ну, еще бы! Кто она, по-вашему, эта старуха? Что вы о ней знаете? О прозвище я не говорю, но на самом-то деле кто она? Женщина в летах? Старая карга? Юная девушка? Даже среди наших это знает не каждый, но каждый верит в то, что видел, а видел он или женщину, или девчонку и очень редко ту и другую вместе. Это мать и дочь. Понятно вам?

– Да, – уже эта новость стоила потраченного терпения, а у варвара, похоже, еще кое-что припасено.

– Ну, так как вам моя цена? По миллиону за голову?

– Много. Даже миллион за обе – много.

– Меньше никак нельзя. Мне нужен миллион. Я так решил. А мой друг обидится, если его доля будет меньше моей.

– А нельзя обойтись без друга?

– Нельзя, – юноша отщипнул несколько ягод от грозди, пожевал их. – Все дело в том, что я даже не знаю, где старуха будет завтра или послезавтра. Это может узнать только он.

– В таком случае, тебе миллион – много.

– В самый раз. Я рискую больше. Старуха же меняет лагерь каждое утро, и никто, кроме нее, да, возможно, ее дочери, не знает, где будет ночевать. Я знаю, очень приблизительно, в какой местности они бродят, но этого мало. В горах полно троп, по которым маленький отряд всегда ускользнет от самой большой армии хоть днем, хоть ночью.

– Но речь-то идет о целом миллионе.

– О двух на двоих.

– Хорошо, о двух.

Парень усмехнулся:

– Все просто. Долго без отдыха они идти не смогут. Воины не выдержат и взбунтуются. Положим, у Лиины в пятках шипы и ей эти переходы вроде прогулки, но старуху-то носят в носилках.

– Лиина – это имя младшей?

– Да. Не девочка, а живая ртуть. Так о чем это я? Ах, да. Рано или поздно старуха должна будет разрешить привал на несколько дней. Тогда-то приятель и даст мне знать. Есть у него прирученная птица для этого. А я проведу вас такими тропами, что даже старуха ничего не учует. Только и вы не мешкайте.

– Не замешкаемся.

– Теперь насчет денег. Сейчас я у вас ни обола не попрошу. Я не нищий и заплатить в харчевне за мясо и вино у меня найдется чем. Деньги передадите мне тогда, когда я дам вам знать. Потом придет мой приятель и тоже получит свою долю. Так что мы вас не обманем. Но и сами не вздумайте хитрить. В горах ведь и заблудиться можно, а там, глядь, птички-то и улетели. С нас вам выгоды будет немного. Ну, я пошел.

– Не торопись, – Гай Лициний щелкнул пальцами, призывая раба, – Марц! Принеси мясо моему гостю.

– Мясо – это хорошо, – парень поднялся, – но лучше я его в какой-нибудь харчевне съем. Говорят, старуха на семь локтей под землю видит, а на земле от нее тайн вообще нет. Врут, конечно, но и дыма без огня не бывает.

Не отрывая взгляда от лица пришельца, Гай Лициний выложил на стол один за другим два денария и, по огоньку, вспыхнувшему в глазах гостя, понял, что не ошибся. Парень присел на самый уголок кресла, показывая, что очень торопится, спросил, не сводя глаз с монет:

– Что еще хочет узнать благородный Гай Лициний Октавиан?

– Сколько у вас воинов?

– Не знаю. Этого никто не знает, кроме старухи. Я слышал, что перед сражением с армией Помпония их было около девяти тысяч. После, конечно, их стало меньше, но насколько – не знаю. Сейчас же войско растет изо дня в день.

– Как зовут старуху?

– Тоже не знаю. Она не говорит, а ее не спрашивают.

– Ну, а сколько правды в истории о подаренных пленниках?

– Много, – парень рассмеялся, взял со стола серебро. – Препотешная вышла история. Авес сделал подарок старухе, а теперь кусает локти. Старуха-то отказалась, а вот прекрасная Лиина…

– Приняла?

– Не совсем. Оставила одного себе, чтобы было над кем потешаться. Авес сходит с ума от ревности. Было бы с чего!

– Как имя оставленного?

– Гальба, кажется. Валерий Гальба. Он ей записывает стишки на свитках, рассказывает о красотах Рима, пересказывает истории, записанные простым слогом. Это видят и знают все, но Авес не верит. Не хотел бы я оказаться на месте того пленника. Это все? Тогда я пойду.

– Погоди. Как ты дашь мне знать о себе?

– Сам приду.

– Этого недостаточно. Нужен пароль, чтобы тебя сразу, не задерживая, привели ко мне.

– Пароль? – парень в задумчивости почесал затылок. – А что это?

– Когда придешь опять, скажешь страже, что у тебя дело к Эвфориону. Это мой секретарь. А ему скажешь, что принес мне белые шкуры или розовую соль, или еще что-то редкое, и он сразу доложит о тебе.

– Тогда я скажу, что принес белые шкуры.

– Хорошо. Теперь ступай, но будь осторожен.

Когда за пришельцем закрылась дверь, Гай Лициний дважды хлопнул в ладоши. Отодвинув ткань, которой были задрапированы стены комнаты, из потайной ниши вышел молодой воин с чисто римскими чертами лица.

– Германик, – обратился к нему полководец, – позаботься, чтобы за этим варваром присмотрели. Может быть, среди его друзей кто-то будет полезен и нам.

Сбежать Валерию не удалось. Его остановили в четверти мили от лагеря.

– Стой! – воин перед ним вырос как из-под земли.

Обернувшись, юноша вздрогнул: позади холодно поблескивали два обнаженных меча. Один воин – перед ним, двое – сзади. Приблизившись вплотную, передний воин внимательно всмотрелся ему в лицо, спросил с сомнением:

– Римлянин? Раб молодой госпожи?

Валерий поспешно закивал.

– Топай обратно, – меч вернулся в ножны. – Попадешься еще раз, – будешь бит. До смерти. Понял? Шагай!

Валерий еще раз кивнул, попятился. Воины за его спиной расступились, давая пленнику дорогу, и, оказавшись вне пределов досягаемости меча, бросился бежать к лагерю. Бежал он недолго и остановился, лишь только когда убедился, что часовые его не преследуют. Все правильно, так он и думал: подходы к лагерю охраняются. Но везде ли так тщательно?

На другой тропе ему в придачу к угрозе дали разок по шее, а на третьей – хорошего пинка, чтобы быстрее возвращался. Четвертую тропу он искать не стал: ночь кончилась.

На дневном привале воины как всегда сгрудились вокруг нескольких крошечных костерков. Они жарили на огне ломтики хлеба, сала, сыра, по очереди отхлебывали из объемистой фляги, принесенной новоприбывшими. Валерию места у огня, как обычно, не было, и он сидел в стороне, сосредоточенно жуя свою долю еды.

– Скучно? Пошли к огоньку.

Не веря услышанному, юноша поднял голову. Обращался к нему пожилой воин: невысокий, сутулый, но по-своему крепкий, как Гальба определил по выговору, грек.

– Вставай, милок, вставай. Молодая госпожа беседует со старшей госпожой и не скоро позовет тебя.

Не испытывая от приглашения ни радости, ни любопытства, Валерий все-таки поднялся, подчиняясь, и неспешно последовал за воином.

– Потеснись-ка, Воцес, – обратился грек к одному из сидевших у костра, на что тот возразил недовольно:

– Зачем нам здесь римлянин?

– Пусть побудет. Он не помешает.

– Минувшей ночью он удрать хотел, – буркнул Воцес, чуть сдвигаясь в сторону.

– Садись, милок, – пожилой чуть не силой усадил Валерия на землю. – Тем более незачем его сперва гнать, а потом за ним же следить. Где твои кости, Воцес? Сыграем?

Воцес порылся в кошеле, достал несколько кубиков, бросил их наземь раз, другой, третий, отобрал две, а остальные спрятал обратно.

– Порченые, что ли? – спросил грек. – Дай взгляну.

– Смотри, – Воцес достал и передал ему четыре кубика. – Два – на семь и два – на девять. Что она с ними делает?

Грек бросил кости на землю, полюбовался результатом:

– Она – ведьма. Помнишь, что было с конем Авеса, когда он вздумал насильно прокатить ее?

– Он не знал, кто перед ним, иначе никогда не повел бы себя столь вольно. Мало ли смазливых девчонок вокруг? Он-то не привык пропускать их мимо. Схватил привычно поперек и бросил перед собой на коня!

– Бросил-то бросил, да конь вдруг взбесился. Просто чудо, что они удержались у него на спине и не расшиблись. Его еще старшая госпожа остановила.