– Погиб, – воин посмотрел на Валерия так, будто это он был виновен в смерти их товарища, и юноша вдруг ясно вспомнил дневной привал, рассказ Воцеса о смерти Кривого Ксифия, спор Стафаниона и Телефа.

– А где Телеф?

– Тоже.

– Когда?

– В ту ночь, когда ты со Стафанионом бежал.

Валерий повернулся и пошел прочь. Ему почему-то стало грустно. Неужели из-за того странного спора, который ничем не кончился и не кончится никогда? Никогда. И не потому, что спорщики мертвы. Умерли они по-разному: тот, кто проповедовал власть подлости – позорной смертью, тот, кто защищал честность, – пал в честном бою, но остался неоконченный спор, в котором каждый говорил правду, и ни один не был прав.

Мимо проходил слуга. Валерий остановил его, спросив, где здесь царские конюшни? Приняв юношу за одного из воинов-освободителей, слуга охотно отвел его на место, показал, где искать старшего конюха.

Конюх некоторое время рассматривал Гальбу, обдумывая его вопрос, и спросил наконец:

– Римлянин хочет видеть подарок царя Эвхинора?

– Да.

– Сейчас?

– Да.

– Косм! – позвал конюх.

Из темноты вынырнул мальчик лет двенадцати в грязном и коротком хитоне[14].

– Покажи римлянину Кора. Теперь это его конь. Не сказав ни слова, мальчик неохотно побрел в конюшню. Валерий следовал за ним. У дверей стоял зажженный масляный светильник. Мальчик взял его, вошел внутрь. Валерий – следом. Возле пятого стойла мальчик остановился, поднял светильник над головой, сказал коротко:

– Это Кор.

Валерий подошел к Кору, погладил его по морде, потрепал по шее. Конь фыркнул, выражая свое недоверие к чужаку.

– Ничего, Кор, привыкнешь. Не любишь чужих?

– Он хороший, – буркнул мальчик.

Кор и вправду был хорош. Конечно, не красавец, вроде тех, что выступают на римских ипподромах, – невысок, большеголов, крепок. Как раз такой, какой нужен в дальней дороге, особенно если дорога эта идет по горам. Лучшего коня Валерий и желать не мог.

– Завтра утром я его опробую, – сказал Валерий мальчику. – А сейчас пойдем отсюда.

У дверей конюшни юноша остановился, размышляя, куда ему идти дальше.

– Римские лошади, конечно, намного красивее…

Валерий без удовольствия покосился на жирного евнуха, словно чудесным образом возникшего из темноты.

– Эвхинор мог бы быть щедрее…

– Я благодарен царю Эвхинору за его великодушие и щедрый подарок, – почти не задумываясь, ответил Валерий, но евнух не отставал:

– Прекрасный юноша скромен, – пищал он. – Я понимаю почему, но не кажется ли благородному римлянину, что Авес получил более дорогой подарок? Говорят, царь уже назначил день свадьбы…

Валерию не было дела до успехов Авеса, и он спросил:

– Ты не знаешь, где мне сегодня переночевать?

– Знаю, знаю, – закивал евнух. – Следуй за мной, прекрасный юноша. Конечно, какое дело римлянину до царских дочерей?! Разве не была несколько месяцев царская семья в полной власти римлян? И принцессы тоже. То-то царь и торопится. Ну а Авесу лестно. Как же! Сын пастуха, а женится на царской дочери. Это даже более почетно, нежели стать мужем дочери госпожи Лиины. Но и юная Лиина не обижена. Точнее, не будет обижена. У царя Эвхинора есть ведь не только дочери, но и сыновья, и любой из них почтет за честь породниться с безродной гадалкой из терновой рощи, – евнух противно захихикал, после чего продолжил: – И старшей госпоже Лиине, стоит ей только захотеть, муж найдется. Знатный, красивый и, конечно же, очень благоразумный, но это шутка. Старшая госпожа Лиина замуж не торопится. Она непрактична в таких мелочах. Но прекрасную Лиину обязательно просватают. Я слышал, что Эвхинор даже говорил своим сыновьям, что наследовать ему будет муж прекрасной Лиины. Истрепавшуюся царственность штопают сомнительной божественностью. Хи-хи-хи… Как тебе это нравится, римлянин?

– Безразлично.

Евнух опять противно засмеялся:

– Старшая Лиина не по чину горда. Если все ее войско перевести на римский счет, у нее едва-едва наберется два полных легиона. Да и те в руках ее помощников и, говоря между нами, вот-вот разбредутся по домам. А гордости у нее – будто она и в самом деле любимейшая сестра Богов.

Услышав про два легиона, Валерий схватил евнуха за плечо, рванул его к себе:

– Сколько?!

– Это государственная тайна, прекрасный юноша, но я все-таки повторю: пять тысяч у Зефара, четыре – у Урла, две – у Авеса и чуть больше тысячи – у Овазия. У самой же госпожи нет ни единого воина. И с такими силами она поставила на колени самого Октавиана с его семью легионами!

– Она сама стоит трех армий, – пробормотал Валерий и поискал глазами евнуха, но противный урод как сквозь землю провалился. Темнота, выпустившая его, опять поглотила своего слугу.

– С кем говорит благородный господин?

Валерий оглядел худенького мальчика-раба, спросил:

– Знаешь, где мне отведено место для ночлега?

– Да, господин. Если господин желает, я провожу его.

– Проводи.

Крошечная комнатушка без окон, в которую привел Валерия слуга, была обставлена более чем скромно: узкое деревянное ложе, покрытое волчьими шкурами, стол, светильник. На столе стоял чернильный прибор с тростинками для письма, лежали листы пергамента и стопка восковых табличек.

– Если что-то понадобится, господину достаточно хлопнуть в ладоши.

– Погоди, – остановил мальчика Валерий. – Я могу привести сюда своих друзей?

– Нет, господин. Но если господин хочет видеть их, то я провожу его.

– Хорошо, иди пока.

Валерий подошел к столу, потянул на себя пергамент, да так и замер. Лицо его напряглось: на столе синевато поблескивало обнаженное лезвие кинжала. Юноша коснулся его, но нет, это не было видением. Пальцы явственно ощутили холод – на столе лежало оставленное кем-то орудие убийства.

Быстро накрыв его все тем же листом, Валерий взял таблички, выглянул в коридор, окликнул мальчика:

– Эй! Отведи меня к моим друзьям!

Пока Октавиан составлял письмо, по десять раз выверяя каждую фразу, Валерий обдумывал странные события этой ночи: хороший конь, таинственный евнух, кинжал под пергаментом…

Когда Октавиан передавал ему исписанные таблички, он спросил:

– Это письмо должно дойти обязательно?

Октавиан подозрительно посмотрел на юношу:

– А оно может не дойти?

– В дороге всякое случается, – ответил Валерий неопределенно. – Я еду один, без охраны. Ну, пусть до границы меня будет охранять честное слово госпожи, а дальше?

Октавиан понимающе кивнул:

– В одиночку опасно пускаться в такой путь. Я очень надеюсь на это письмо и особенно на твои комментарии к нему, но на все воля судьбы. Я обязательно попрошу у царя или у старухи при первом удобном случае о разрешении отправить в Рим официальное послание.

Утром, перед тем как отнести переписанное с табличек на пергамент послание царю, Валерий пришел в конюшни. Косм сразу узнал римлянина и бросился седлать жеребца. А вот Кор хозяина признавать не захотел, правда, когда Валерий очутился у него на спине, возражать не стал, постоял немного, а потом пошел легкой рысью, чутко воспринимая каждое движение узды. Прогнав коня три круга, Валерий не обнаружил ни единого порока, но не обрадовался этому, а, напротив, стал еще задумчивее.

Передавая повод Косму, он велел:

– Расседлай пока.

– Господин желает еще раз опробовать своего коня сегодня?

– Да.

Эвхинора Валерий не видел. Царь не стал тратить свое время на римлянина. Слуга в приемной забрал у юноши свиток и отнес его в царские покои, а вернувшись, передал Валерию письмо Октавиана – кусочек пергамента, засвидетельствованный царской печатью, – разрешение на проезд, и кожаный мешочек с десятком золотых и полусотней серебряных монет на дорогу.

Перед тем как идти к колдунье, Валерий опять зашел на конюшню и, дав Коему серебряную монету (глаза у мальчика засверкали, как у голодного волчонка), велел оседлать Кора и отвести его к западным дворцовым воротам, после чего заглянул в комнату, в которой ночевал. Беспрепятственно пройдя мимо десятка стражников, он остановился перед дверью, за которой находилась сейчас старшая госпожа Лиина.

Путь ему преградила Лиина юная. Она стояла у двери, прислонившись к ней спиной. Лицо девочки было безмятежно, глаза – необыкновенно прозрачны.

– Госпожа занята? – спросил у нее Валерий.

Голос его звучал абсолютно спокойно.

Девочка отрицательно покачала головой и, высвободив из широкого рукава кисть руки, протянула ее к нему, ладонью вверх.

Валерий вынул из-за пазухи письмо, а когда девочка опять отрицательно покачала головой, изобразил на своем лице искреннее недоумение.

На мгновение лицо девочки дрогнуло: сжались в узкую полоску губы, сузились глаза, нахмурились брови. На место безмятежности пришла жестокая беспощадность. Взгляд оторвался от его лица и через плечо юноши уперся в ряд стражников. Ладонь дернулась, требуя.

Валерий побледнел, стиснул зубы. У него мелькнула мысль, что он может просто повернуться и уйти, но он отбросил ее, – идти-то предстояло мимо десятка стражников.

Валерий опустил глаза, закусил губу, потом неохотно достал из складок одежды найденный им на столе кинжал и, держа его за кончик лезвия, положил девочке на ладонь. Пальцы мгновенно сжались вокруг обоюдоострой стали и скрылись вместе с добычей в рукаве, лицо приняло первоначальное безмятежное выражение.

Девочка отступила от двери и, заходя в комнату, он еще раз мельком увидел ее бесстрастное лицо с необыкновенно прозрачными глазами.

В комнате, на первый взгляд, никого не было, и только когда шевельнувшаяся ткань занавеси привлекла его внимание, он увидел колдунью. Женщина сидела в кресле, наполовину скрытая складками спускающейся с потолка ткани. На столике перед ней лежали какие-то списки.

Она тоже увидела римлянина, сказала приветливо:

– Подойди.

Приблизившись, он опустился на колени, протянул женщине письмо, но сказать ничего не успел. Она взяла свиток, спросила:

– Уезжаешь?

– Если госпожа позволит.

Быстро просмотрев запись, женщина вернула ее ему, сказала с той же приветливостью:

– Дозволяю.

Приняв от колдуньи свиток, Валерий поднялся, попятился, не спуская с женщины глаз. Они были одни. Повернувшись у самой двери, он вышел.

В набитом стражей коридоре Лиины тоже уже не было. Юноша не торопясь прошел мимо варваров, не торопясь зашагал по пустому коридору. Шаги его гулко отдавались под каменными сводами.

– Валерий!

Он оглянулся.

Возле колонны, прислонившись плечом и щекой к холодному камню, стояла девочка. Легкая, как тень в полдень, грусть подернула ее светло-серые глаза:

– Ты торопишься?

– Нет, – грусть девочки будила в его душе какие-то неясные, но теплые и потому приятные чувства.

Жестокой мыслью: «А я ведь только что чуть не убил ее мать, и она знает это», – Валерий разом оборвал их.

– Я хочу вернуть тебе…

Римлянин равнодушно посмотрел на возникший из складок одеяния кинжал.

– Он не нужен мне больше.

И сразу глаза девочки сделались такими же прозрачными, какими были недавно:

– Римлянин слишком высокого мнения о себе! Смотри! – распахнув покрывало, она приставила стальное острие к тонкой ткани туники под левой грудью. Губы сжались в черту. Дрогнули, расходясь, черные зрачки. Прорезав ткань, клинок легко вошел между ребрами по самую рукоятку. Не меняя выражения лица, она вытянула из тела смертоносную сталь, глубоко вздохнула несколько раз, повертела в руках кинжал, рассматривая сияющее лезвие, протянула его Валерию: – Возьми на память и не думай, будто кто-то боялся тебя.

Ошеломленный юноша стиснул вложенную ему в руку костяную рукоятку. Презрительно кривя губы, девушка запахнула покрывало. Еще не веря в реальность произошедшего, Валерий поднес к глазам лезвие зеркальной чистоты, а когда, наконец, оторвал от сияющей полоски стали взгляд, девочки у колонны не было.

«Ведьма! – выругался он. – Вот уж у кого нет сердца!»

У коновязи четверо воинов бросали кости и еще трое спорили о чем-то.

Валерий отвязал Кора, да так и замер: ворота, через которые он хотел выехать, были заперты. Он оглянулся, ища, у кого бы узнать, что случилось. Только что игравшие воины стояли вокруг него. Один из них выдернул из рук юноши узду, приказал: «Обыскать!».

Воин ловко обшарил одежду римлянина, вытащил из ее складок письмо, пропуск, кинжал и кошелек. Валерий рванулся, но на его плечах повисли трое, – зеркальная поверхность клинка была затянута кровавой пленкой. Кровь измазала пальцы воину, державшему кинжал.

– Совсем свежая.

– Он только что был у великой госпожи, – пропищал кто-то совсем рядом.

Обернувшись, Валерий успел встретиться взглядом со своим ночным собеседником. Воины растерянно переглянулись. Старший приказал:

– К госпоже. Быстро!

Все бросились внутрь дворца. Валерия сильно толкнули в спину, и он, зацепившись ногой о ступеньку, упал. Его подхватили, поволокли дальше и опять сбили с ног. К концу пути колени у юноши были разбиты в кровь. Стража, выставив копья, удержала бегущих, и старший воин выкрикнул, задыхаясь от бега:

– Где госпожа?! Что с ней?! – в восклицании его прозвучало такое отчаяние, что стража попятилась.

– Что за шум? – на пороге распахнутой настежь двери стояла женщина.

– Госпожа! – в восклицании смешались радость и изумление. Не замечая упершегося ему в живот копья, старший воин подался вперед. – Госпожа жива!

– Пропустите, – приказала стражнику женщина.

Прорвавшись к колдунье, воин коснулся коленом пола, протянул ей окровавленный кинжал:

– Госпожа, прости нас. Я с друзьями стоял у западных ворот и видел, как из дворца вышел этот римлянин, – воин повернулся и указал на Валерия.

– Пусть он подойдет, – велела женщина страже и, обращаясь к собеседнику, разрешила, – продолжай.

– Мне и моим друзьям он показался подозрительным, и мы решили обыскать его, а, обыскав, нашли вот что, – он протянул женщине письмо и кошелек. Кинжал она уже держала в руках. – Мы испугались за госпожу.

– Почему вы испугались за меня?

– Кто-то сказал, что римлянин только что был здесь.

– И ты помнишь кто?

– Не помню, госпожа. Мы испугались за госпожу.

Рассмотрев кинжал и стараясь при этом не замарать пальцы в крови, женщина подняла глаза на Валерия, велела:

– Возьми письмо и деньги, – и, подумав, добавила: – Странная история, – позвала громко: – Лиина!

Из-за створки двери показалось личико девочки, и Валерий невольно вздохнул с облегчением: значит, и девочка жива.

– Лиина, – обратилась госпожа к дочери, – это твои шутки?

Покосившись на кинжал, девочка кивнула, сознаваясь:

– Да.

Все враз обмякли, лишившись переполнявшего их напряжения: виновник переполоха найден. Ничего не случилось и не случится. Впрочем, старшая госпожа так не считала. Брови ее гневно нахмурились.

– И что мне с тобой делать теперь? Сколько раз я тебе говорила, что шутка шутке рознь?! Ты играла человеческой жизнью! Просто так! Видно, давно я тебя не порола!

С тайным злорадством Валерий наблюдал, как испуганно вытягивается лицо девочки. Точно такое же, но явное удовольствие читалось на лицах воинов.

– Не надо. Я не буду больше.

Резкий взмах ладони – и девчонка скрылась за дверью. Оглядев воинов в коридоре, госпожа остановила свой взгляд на Валерии, вздохнув, попросила:

– Задержись еще немного.

– Да, госпожа.

Воины разошлись, стражники заняли свои места.

Лиина сидела в кресле, наполовину спрятавшись за занавесью, и настороженно поглядывала на мать, – обыкновенная набедокурившая и теперь отчаянно трусящая девчонка. Прикрыв плотно дверь, женщина спросила:

– Лиина, ты будешь держать данное тобой при свидетелях слово?

Девочка вытянулась, подалась вперед. На лице ее отразились обида и непонимание: как это ее заподозрили в подобном?! Глядя прямо на дочь, женщина пояснила:

– Ты при свидетелях отпустила этого юношу. Так?

– Да.

– Так по какому праву ты опять держишь его при себе и морочишь ему голову?

Девочка ничего не ответила, только сжалась. Видно, то, что ее поступок можно истолковать подобным образом, ей как-то не приходило в голову.

– Что ты скажешь в свое оправдание?

– Ничего, – девочка хмуро покосилась на Валерия, – виновата.

– Уже это хорошо. Поняла, что натворила.

– Ничего я не натворила. Я его кончиком пальца не задела. Даже наоборот. Не вмешайся я, – что бы с ним было?

– Не о вмешательстве разговор. Об этом, – женщина показала дочери окровавленный кинжал.

– Госпожа, – колдунья повернулась к Валерию. – Ваша дочь уберегла меня от необдуманного поступка.

– Нет, Валерий Цириний Гальба, она морочила тебе голову. Если бы она только хотела уберечь тебя, как ты выражаешься, «от необдуманного поступка», она должна была взять у тебя письмо, передать его мне, потом принести обратно, а не подсовывать тебе нож, который вдруг сам по себе покрывается кровавыми пятнами. Ну, так как, Лиина, ты перестанешь приставать к женатому мужчине, отцу двоих детей?

– Да, – щеки девочки пылали, и «да» она даже не выговорила, вытолкнула из себя.

Тут-то Валерий и сказал то, чего от него никто не ждал. Даже он сам:

– Я разведусь.

Женщина посмотрела на него одним глазом, как птица, сказала:

– Валерий Цириний Гальба, такими словами не бросаются сгоряча.

– Это сказано не сгоряча. Я понимаю, что сейчас жениться на юной Лиине я никак не могу. Во-первых, я не разведен, а во-вторых, Лиине нет четырнадцати лет.

– Валерий Цириний Гальба, – на то, что спокойствие колдуньи нарушено, указывала лишь некоторая растянутость речи. – Ты – юноша из очень знатной римской фамилии. Как же ты можешь взять в жены дочь гадалки, чужеземки, не имеющей не то что римского, но даже латинского гражданства? Более того, дочь гадалки, погубившей целую римскую армию, но при этом не имеющую никакого состояния! Это невозможно. Родные просто не позволят тебе сделать это.

– Я давно уже вышел из-под отцовской власти, и если не сказочно богат, то достаточно обеспечен.

– Лиина, я здесь бессильна. Ты свела римлянина с ума – тебе и лечить его.

– Госпожа отказывает мне?

– Нет, Валерий Цириний Гальба. Мне, конечно, странно твое решение, но я не отказываю тебе. Просто в нашем роду принято получать, кроме согласия родителей и жениха, согласие невесты. Так что последнее слово во-о-он за кем, – колдунья указала на дочь и добавила, обращаясь к ней: – Лиина, мы слушаем тебя.

Девочка обиженно покосилась на Валерия, спросила холодно:

– Валерий Цириний Гальба, ты отказываешься от своего будущего?

Юноша насторожился, а девочка повторила:

– Валерий Цириний Гальба, ты отказываешься от своей судьбы? От власти над Римом? От императорской власти? Я спрашиваю так потому, что, взяв меня в жены, ты станешь отверженным в своем родном городе и должен будешь отправиться в ссылку, – выдержав небольшую паузу, она продолжила. – Ответ мне не нужен. Достаточно, если ты сможешь ответить себе сам. И время у тебя для этого есть. Не год, конечно, только до весны, потому что весной моя мать и я покинем эту землю навсегда.

– Это правда? – спросил Валерий колдунью.

– Да, – ответила та, – правда. Мы должны или уйти, или умереть. Драться за власть в чужой, не признающей нас земле, мы не будем. Так что тот, кто подкинул тебе нож и подлую мыслишку – человек не слишком проницательный, хотя по-своему и неглупый. Чем он соблазнил тебя, Валерий Цириний Гальба? Ведь не деньгами, нет. Тут что-то похитрее.

– Я узнал, что в армии госпожи, победившей семь римских легионов, чуть больше двенадцати тысяч воинов.

– И рассудил, что если убьешь меня, то весной римляне покорят эту землю?

– Да.

Приподняв руку, женщина провела пальцем по выбивающейся светлой пряди:

– Валерий Цириний Гальба, ни на следующую весну, ни на какую другую Рим эту страну не покорит, хотя бы потому, что это только сейчас у нас два неполных легиона. Уже через месяц только у Зефара их будет пять, если не больше. Сейчас он перевербовывает пленных из ущелья. Ты думаешь, зря он привез во дворец Германика, всех легатов и войсковых трибунов? Командиры у него есть свои, людей он убеждать умеет и дело у него идет неплохо. Не забудь также Урла и Авеса. Урл ни за что не захочет отстать от Зефара, а Авес лишь с тремя тысячами воинов взял стены города. Тропы же в горах Авес знает лучше, чем Урл, Зефар и Овазий, вместе взятые. Ты же не думаешь, подобно во-о-он той балаболке в кресле, что если человек не знает латыни, то он уже ни на что не годится?

– Я никогда так не думала, – опять обиделась девочка. —Я просто не хочу быть его женой.

– Госпожа знает все наперед, но тогда зачем она повела за собой людей? Что ей за дело до их бед? Ведь она чужеземка здесь. И разве госпожа не знала, какова будет благодарность?

– Знала. Конечно, знала и потому не хотела вмешиваться, но… Римлянину, наверно, не раз доводилось грабить беззащитные селения? Если это так, то он должен помнить, как воют женщины, когда уводят их детей. Но римлянин научился не видеть чужих страданий. Для него все люди делятся на сильных и слабых. Сильным достаются богатство и радости, а слабым – горе и тяготы. Ясон засеял поле Марса зубами дракона и уцелел только потому, что успел бросить во всходы камень раздора. Но велик ли был урожай? Можно ли было им накормить хотя бы мышь? И ваши победы… Вези письмо, вези вести в Рим, и пусть этот гордый, хитрый, но не слишком умный город хоть раз задумается о том, сколько платит он за свои победы и стоят ли они такой цены? Может быть, много выгодней было бы, если бы сыны его растили хлеб, творили изделия дивной красоты, а не отнимали это у других, платя за добытое не прозрачным потом, а густой кровью?! И не превращается ли гордый, сильный народ, лишенный честного труда, в жадную, похотливую, бессовестную толпу мародеров?

– Мам, не говори ему того, что он не способен понять.

Валерий обернулся. Лиина смотрела на него, презрительно кривя губы.

– Он никогда не поймет, что за любое благо надо платить. Потом ли, кровью, будущим ли, и платить самому.

– Лиина, придется тебя все-таки выпороть! – женщина вздохнула, закончила грустно: – И когда ты перестанешь быть такой жестокой?! Клянешь других за бессердечие, а сама… – она опять повернула лицо к Валерию, сказала, извиняясь: – Если Валерий Цириний Гальба и дальше будет слушать наши рассуждения о человеческом бытии, он не уедет никогда. Солнце давно перевалило за полдень. Пора в путь.

Валерий дважды склонил голову, обращаясь сперва к старшей, потом к младшей Лиине:

– Прощайте, госпожа, прощайте, госпожа. Повернулся, вышел.

Навсегда.