-- Конечно.
      -- Огромное спасибо. Вечером перед концертом она принимает успокоительное, они одеваются, идут поужинать при свечах в шикарный ресторан, потом занимают свои места в первом ряду. Играют трубы. Ну, знаешь... -- Дэймон выдувает вступительные такты. -- И она застывает. Ногтями впивается ему в бедро. Ее глаза стекленеют. Ее бьет дрожь. Отбросив приличия, он выводит ее из зала, пока у нее не началась истерика. В фойе она объясняет, в чем дело. Музыкант-ударник -- в оркестре -- она клянется могилой своих предков, что это он ее изнасиловал.
      Бархотка и Кофе прислушиваются.
      -- Я знаю, о чем ты думаешь. Почему не пойти в полицию? В девяти случаях из десяти судья говорит, что женщина сама напросилась: слишком высоко юбку задирает; и насильник выходит сухим из воды, подписав бланк с извинениями. Она говорит, что, если он не отомстит за ее поруганную честь, она выбросится с вершины "Токио Хилтон". Итак. Ты его знаешь. Он не дурак. Он выполняет свой долг. Достает пистолет с глушителем, хирургические перчатки. Однажды вечером, пока оркестр играет Пятую симфонию Бетховена, он проникает в квартиру ударника -- тот живет один. То, что он там находит, подтверждает рассказ сто жены. Порнораспечатки из Интернета, садомазохистская амуниция, наручники, свисающие с потолка, серьезно потрепанная надувная копия Мэрилин Монро. Он прячется под кроватью. Где-то после полуночи ударник возвращается, прослушивает автоответчик, принимает душ и ложится в постель. У моего друга есть вкус к драматическим эффектам: "Даже чудовищу следует заглядывать под матрас!" Бахбахбах!
      -- Ничего себе история.
      -- Это еще не все. Черт, зажигалка не работает. Секундочку...
      Дэймон наклоняется к Кофе, которая уже открывает свою фирменную сумочку.
      -- Я ужасно извиняюсь, что пришлось вас побеспокоить, -- огромное спасибо.
      Она даже сама зажигает ему сигарету, а потом еще одну для меня. Я смущенно киваю.
      -- Месть -- лучшее лекарство. Ты, наверное, помнишь заголовки в местных газетках: "Кто пристрелил ударника?" Но удачное убийство -- это лишь вопрос подготовки, тогда у полиции не будет ключа. Его жена выздоравливает в считаные дни. Она снова преподает в школе для слепых. Выбрасывает видеоигры. Приходит весна, оркестр "Сайто Кинен" едет в Иокогаму, и на этот раз она сама настаивает, чтобы они купили билеты в первый ряд. Все как в прошлый раз, только это вызывает у нее больше радости. Совесть его не мучит -- он всего лишь совершил акт правосудия, который должно было совершить государство, если бы полицейские были посообразительнее. Итак, они одеваются, ужинают при свечах в шикарном ресторане и занимают свои места в первом ряду. Вступают струнные -- и она застывает. Ее глаза стекленеют. Она тяжело дышит. Он думает, что у нее приступ, и вытаскивает ее в фойе. "В чем дело?" -- спрашивает он. "Второй виолончелист! Это он! Тот, кто изнасиловал меня!" -- "Что? А как же ударник, которого я убил в прошлом году?" Она трясет головой, будто сошла с ума. "О чем ты говоришь? Второй виолончелист и есть тот насильник, клянусь могилой своих предков, и если ты не отомстишь за мою поруганную честь, я убью себя электрическим током".
      -- Невероятно! -- выдыхает Кофе. -- И что он, как бы, сделал потом?
      Дэймон поворачивается, Кофе закидывает ногу на ногу, и нас становится четверо.
      -- Пошел в полицию. Признался в убийстве музыканта-ударника. К тому дню, когда над ним начался суд, она обвинила в изнасиловании девять разных мужчин, в том числе министра рыболовной промышленности.
      Бархотка в ужасе:
      -- Все это случилось на самом деле?
      -- Клянусь, -- Дэймон выпускает колечко дыма, -- каждое слово -правда.
      Когда я возвращаюсь к столику, передав Санте наш заказ, рука Дэймона лежит на спинке стула Кофе.
      -- Как бы да, -- Кофе высовывает кончик языка между своих белых губ, -помощничек Сайты.
      Ее лицо густо накрашено. Бархотка, шурша колготками, разворачивается ко мне, и Годзилла просыпается.
      -- Юзу-кан говорит, что ты в музыкальном бизнесе?
      Я вдыхаю запах ее духов, приправленный потом.
      -- А я сейчас подрабатываю моделью, снимаюсь для рекламы крупнейшей в Токио сети клиник пластической хирургии.
      Она наклоняется ко мне со своей "Ларк Слим" в ожидании огня, и Годзилла угрожающе поднимает голову. Дэймон через стол кидает мне зажигалку. Лицо Бархотки вспыхивает. И до этой минуты я ни разу не вспомнил об Андзу.
      р
      Когда мы вписываемся в первый поворот, секундой позже, чем "Судзуки-950" Дэймона, Бархотка обвивает меня руками. Мой "Ямаха-1000" встает на дыбы и рычит, набирая скорость. Залитый солнцем стадион, золотые трубы, гигантский дирижабль "Бриджстоун"; руки Бархотки мешают мне сосредоточиться. Дэймон сшибает ряд пляшущих разграничительных конусов, и сквозь этот грохот до меня доносится щенячий визг Кофе:
      -- Давай!
      Бархотка шепчет мне вещи, предназначенные только для меня, и ее шепот обнаженным привидением извивается в лабиринтах моего внутреннего уха. Я так же тверд и переполнен, как топливный бак "ямахи". Кофе радостно восклицает:
      -- Лучше, чем в жизни! Дух захватывает! Дэймон заходит на крутой вираж.
      -- Реальней, чем в жизни, -- бурчит он.
      Я гоню по той же полосе и в конце длинной прямой почти обхожу его, но Кофе смотрит на мой экран и говорит Дэймону, где меня заблокировать.
      -- Мы тебя сделали! -- смеется она.
      Я проезжаю по масляному пятну на скорости 180 км/ч, нас заносит -пальцы Бархотки впиваются в меня, заднее колесо обгоняет переднее, но мне удается удержать мотоцикл на дороге. Срезаем через зоопарк -- краем глаза ловлю проносящихся мимо зебр, их развевающиеся гривы. Кофе вынимает свой мобильный, тренькающий американский гимн, отвечает на звонок и расписывает, какой абсолютно невероятный вечер у нее выдался. Не раздумывая, я бросаю "ямаху" в длинный, крутой вираж, подрезаю Дэймона, и мы мчимся голова в голову.
      -- Скажи, Миякэ, это такой же верный или такой же глупый тест на мужественность, как и любой другой, согласен?
      Рискую взглянуть на него:
      -- Не сомневаюсь.
      Он недобро усмехается.
      -- Как бы дуэль двадцать первого века, -- вставляет Кофе, пряча телефон в сумочку.
      -- Отлично! -- принимает вызов Бархотка. -- Миякэ сейчас тебе покажет, да, Миякэ?
      Я не отвечаю, но ее мизинец забирается мне в пупок и угрожающе ползет ниже, пока я не говорю:
      -- Конечно.
      -- Заметано, -- отвечает Дэймон и поворачивает в мою сторону.
      Бархотка вскрикивает: потеряв управление, я врезаюсь во встречную автоцистерну. Бббааааааххххххххх! Когда этот шуточный ядерный взрыв утих, Дэймон с Кофе уже исчезли, превратились в точку.
      -- Вот досада, -- издевается Дэймон. "Ямаха" дребезжит на второй скорости.
      -- Как бы, круто! -- смеется Кофе. -- Теперь он ни за что нас не догонит.
      Дэймон оборачивается:
      -- Бедный Миякэ. Но это всего лишь видеоигра. Бархотка уже не сжимает меня с прежней силой.
      Мне в голову приходит абсурдная идея, больше благодаря двум виски, смешанным с двумя кружками пива, чем оригинальности моего мышления. Юзом разворачиваю "ямаху" на 180° и обнаруживаю, что да, я могу ехать в обратную сторону. Внизу загорается: "Второй участник сошел с дистанции". Зебры в зоопарке несутся в обратном направлении. Эту игру наверняка создал программист типа Суги -- такой же сдвинутый. Бархотки пощипывает мне соски в знак одобрения. Мы пересекаем линию старта -- на табло "Дистанция пройдена" загорается "1". Я вырываюсь на разводной мост -- мотоцикл взмывает в воздух, когда мы прыгаем сквозь пространство, и вздрагивает, когда мы приземляемся на дальний край моста. А вот и Дэймон на своем "судзуки".
      -- Ну как?
      Дэймон открывает рот:
      -- Черт...
      Я повторяю его хитрый ход и на полном ходу поворачиваю, целясь прямо в его переднюю фару, круглую, как луна в ясную ночь. Никакого взрыва. Наши мотоциклы застывают, едва столкнувшись, музыка замолкает, экраны гаснут.
      р
      -- Я не привык проигрывать. -- Дэймон кидает на меня взгляд, который встревожил бы меня, не будь мы друзьями. -- Если копнуть поглубже, ты коварный сукин сын, Миякэ.
      -- Бедный Дэймон. Но это всего лишь видеоигра.
      -- Совет. -- Дэймон не улыбается. -- Никогда не бей того, кто в более высокой весовой категории.
      Кофе сконфуженно бормочет:
      -- А куда как бы делся велодром?
      -- Я думаю, -- Бархотка слезает с сиденья, -- Миякэ сломал автомат, это круто.
      Дэймон перебрасывает ногу через седло:
      -- Пошли.
      -- Как бы, куда? -- Кофе соскальзывает с мотоцикла.
      -- В тихое местечко, где меня знают.
      -- Вы знаете, -- спрашивает Кофе, -- что, если волоски в носу выдергивать, а не подстригать, можно разорвать кровеносный сосуд и умереть?
      Дэймон ведет нас по кварталу удовольствий, как будто сам его строил. Я совершенно потерял ориентацию и надеюсь только, что мне не придется возвращаться к станции метро Синдзюку в одиночку. Толпа поредела, из искателей удовольствий остались лишь самые закаленные. Мимо, хрипло гудя, протискивается спортивная машина.
      -- "Лотус-Элиз-111С", -- говорит Дэймон.
      Мобильный телефон Кофе играет --> "Давно прошедшие времена"[Author:A] 1, но она ничего не слышит, несмотря на то, что прокричала "Алло!" раз десять. Из открытой двери грохочет джаз. Снаружи -- очередь из нескольких человек самого хиппового вида. Я наслаждаюсь бросаемыми в нашу сторону завистливыми взглядами. Я бы умер, лишь бы взять Бархотку за руку. Я бы умер, если бы она отдернула руку. Я бы умер, если бы она хотела, чтобы я взял ее за руку, а я этого не понял. Дэймон рассказывает нам долгую историю о недоразумениях с переодетыми в женское платье голубыми в Лос-Анджелесе, и девушки визжат от хохота.
      -- Но --> Эл-Эй[Author:A] -- как бы по-настоящему опасное место, -говорит Кофе. -- У каждого при себе пистолет. Сингапур -- вот единственное спокойное место за границей.
      -- Ты когда-нибудь бывала в Лос-Анджелесе? -- спрашивает Дэймон.
      -- Нет, -- отвечает Кофе.
      -- А в Сингапуре?
      -- Нет, -- отвечает Кофе.
      -- Получается, где-то, где ты никогда не была, безопаснее, чем где-то еще, где ты тоже никогда не была?
      Кофе закатывает глаза:
      -- Как бы, кто говорит, что нужно куда-нибудь ехать, чтобы узнать, что это за место? А на что, ты думаешь, телевизор?
      Дэймон сдается:
      -- Слышал, Миякэ? Должно быть, это и есть женская логика.
      Кофе взмахивает руками:
      -- Как бы, да здравствует власть женщин!
      Мы идем по пассажу, освещенному вывесками уличных баров, в конце которого нас ждет лифт. Кофе икает:
      -- Какой этаж?
      Двери лифта закрываются. Я вздрагиваю от холода. Дэймон приводит в порядок свое отражение и решает переключиться на благодушный лад:
      -- Девятый. "Дама Пик". У меня прекрасная идея. Давай поженимся!
      Кофе хихикает и нажимает "9".
      -- Принято! "Дама Пик". Как бы странное название для бара.
      Если бы не мигающие номера этажей, движение лифта было бы совсем неощутимо. Кофе снимает с воротника Дэймона пушинку:
      -- Симпатичный пиджак.
      -- Армани. Я очень придирчиво выбираю то, что вступает в контакт с моей кожей. Потому-то я и выбрал тебя, о, моя божественная.
      Кофе закатывает глаза и переводит взгляд на меня:
      -- Он всегда такой, Миякэ?
      -- Не спрашивай его, -- улыбается Дэймон. -- Миякэ слишком хороший друг, чтобы ответить тебе честно.
      Я смотрю на четыре отражения наших четырех отражений. Гудящая тишина, как в космическом корабле.
      -- Останься здесь подольше, -- говорю я, -- и забудешь, которое из них -- твое.
      Звенит гонг, и двери лифта открываются. Мы с Бархоткой и Кофе чуть не падаем. Мы на крыше здания, так высоко, что Токио не видно. Выше облаков, выше ветра. Звезды так близко, что в них можно ткнуть пальцем. Метеор выписывает дугу. В темноте позади Ориона я различаю занавес, и иллюзия исчезает -- мы в миниатюрном планетарии, меньше десяти метров в диаметре. Снова звенит гонг, и на полу по краям купола занимается розово-оранжевая, как грейпфрут, заря.
      -- Как бы, -- выдыхает Кофе, -- совершенно невероятно.
      Бархотка молча наслаждается. Дэймон хлопает в ладоши:
      -- Мириам! Как видишь, я не смог удержаться от встречи с тобой.
      Сквозь занавес проскальзывает женщина в опаловом кимоно и полном макияже гейши. Она изящно кланяется. Вся она -- само изящество, от лакированной заколки для волос до вечерних деревянных --> гэта[Author:A] .
      -- Добрый вечер, господин Дэймон. -- Ее голос звучит глухо, будто из-под подушки. Косметика скрывает все, что можно скрыть, но по тому, как она двигается, я думаю, что ей около двадцати пяти. -- Нечаянная радость для нас.
      -- Я знаю, что это так, Мириам. Знаю. Я слышал, сегодня вечером ты должна была отправиться в экзотическое путешествие, -- но ты здесь, до сих пор. Так, так. Познакомься с моей новой невестой. -- Он целует Кофе, которая хихикает, но придвигается ближе. -- Ну, скажи мне, что Гнусного Папаши здесь нет.
      -- Вы имеете в виду... кого, господин Дэймон?
      -- Слышал, какая дипломатия, Миякэ? Мириам -- профи. --> Bona fide[Author:A] профи.
      Женщина бросает взгляд на меня.
      -- Господина Дэймона-старшего сегодня здесь нет, господин Дэймон.
      Дэймон вздыхает:
      -- Ах, отец, отец. Снова спаривается с Чизуми? В его-то годы? Интересно, здесь еще кто-нибудь заметил, как сильно он растолстел? К слову о лишнем багаже. Чизуми наверняка сплетничает с тобой насчет господина Дэймона-старшего, а, Мириам? Или на твоих устах печать молчания?.. А, вижу, отвечать ты не собираешься. Ну, если его здесь нет, развлеку свою новую женушку, -- он обнимает Кофе за талию, -- в личных апартаментах клана Дэймонов. Естественно, все праздничные расходы пойдут на счет Папаши Кролика.
      -- Естественно, господин Дэймон, --> Мама-сан[Author:A] выставит счет господину Дэймону-старшему.
      -- Почему так официально, Мириам? Где же "Юзу-чен"?
      -- Я должна попросить вас расписаться в книге гостей, господин Дэймон.
      Дэймон машет рукой:
      -- Да где угодно.
      Я не слушаюсь внутреннего голоса, который советует мне сейчас же сесть в лифт и убраться отсюда, потому что у меня нет ни подходящего предлога, ни объяснения. Я все еще под алкогольными парами, но в Дэймоне мне чудится опасность. Момент упущен. Дэймон увлекает нас за собой, мы вверяем себя ему.
      -- Зачарованная земля ждет.
      Мириам ведет нас сквозь череду занавешенных передних -- я тут же забываю, с которой стороны мы пришли. Каждый занавес украшен вышитыми иероглифами, настолько древними, что прочитать их невозможно. Наконец мы входим в зал, обитый стеганой тканью, не менявшейся годов с тридцатых. Окон в нем нет, а на стенах висят гобелены с изображениями древних городов. Жесткие, обтянутые кожей кресла, слишком медленно качающийся маятник, затухающий канделябр. Ржавая клетка с открытой дверцей. В ней сидит попугай, который расправляет крылья, когда мы проходим мимо. Кофе взвизгивает, как резиновая подметка на лакированной поверхности. В зале, разбившись на группы, сидят несколько пожилых мужчин и тихими голосами обсуждают свои секреты, сопровождая слова медленными жестами. Сумрак наполнен табачным дымом. Девушки и женщины наполняют бокалы и присаживаются на ручки кресел. Они здесь для того, чтобы прислуживать, а не развлекать. На их кимоно алхимия выплеснула все свои краски. Золото хурмы, синева индиго, алый цвет божьей коровки, пыльная зелень тундры. Вентилятор под потолком разгоняет лопастями густой зной. В тени огромного азиатского ландыша пианино само собой играет ноктюрн, ни медленно, ни быстро.
      -- Ух ты, -- говорит Бархотка.
      -- Как бы, чудно, -- говорит Кофе.
      Сильный аромат, напоминающий лак для волос, которым пользуется моя бабушка, заставляет меня чихнуть.
      -- Господин Дэймон! -- За барной стойкой появляется густо нарумяненная женщина. -- Со спутниками! Ну надо же!
      На ней головной убор из павлиньих перьев и блестящие вечерние перчатки, она всплескивает руками, как старая актриса:
      -- Как вы все молоды и полны сил! Вот что значит молодая кровь!
      -- Добрый вечер, Мама-сан. Тихо для субботы?
      -- Уже суббота? Здесь не всегда знаешь, какой сейчас день.
      Дэймон дерзко улыбается. Кофе и Бархотка -- желанные гости везде, где есть мужчины, чтобы раздеть их в своем воображении, но я, в джинсах, футболке, бейсболке и кроссовках, чувствую себя не в своей тарелке, будто землекоп на императорской свадьбе. Дэймон хлопает меня по плечу:
      -- Я хочу пригласить своего брата по оружию -- и наших замечательных спутниц -- в комнату своего отца.
      -- Саю-чен может проводить вас...
      Дэймон прерывает ее. В его улыбке сквозит злость:
      -- Но ведь Мириам свободна.
      Между Дэймоном и Мамой-сан идет безмолвный обмен репликами. Мириам с несчастным видом смотрит в сторону. Мама-сан кивает, и по ее лицу будто пробегает дрожь.
      -- Мириам?
      Мириам поворачивается обратно и улыбается:
      -- Это доставит мне такую радость, господин Дэймон.
      -- В основном я езжу на кабриолете "Порш Каррера-4" цвета берлинской лазури. У меня слабость к "поршам". Их изгибы, если присмотреться повнимательнее, в точности повторяют изгибы стоящей на коленях, покорно склонившейся женщины.
      Дэймон смотрит, как Мириам разливает шампанское. Бархотка опускается на колени:
      -- А ты, Эидзи?
      Прекрасно. Мы уже называем друг друга по имени.
      -- Я, э-э, предпочитаю двухколесные средства передвижения.
      Бархотка восклицает с энтузиазмом:
      -- О, только не говори мне, что ты ездишь на "харлее".
      Дэймон заливисто хохочет:
      -- Как ты догадалась? Для Миякэ его "харлей" -- это, как бы получше сказать, его пятая точка свободы между музыкальными тусовками, верно? Рок-звезд окружает столько дерьма, вы не поверите. Поклонницы, наркоманы, ворье -- Миякэ недавно со всем этим покончил. Превосходно, Мириам, ты не пролила ни капли. Полагаю, ты часто практикуешься. Скажи, тебя давно держат в этой дыре в качестве официантки-то-есть-хостессы?
      При свете лампы Мириам похожа на призрак, но не теряет достоинства. Комната наполнена интимностью и теплом. Я вдыхаю запах духов, косметики и недавно настеленного татами.
      -- Оставьте, господин Дэймон. Леди не говорят о возрасте.
      Дэймон распускает свой конский хвост.
      -- А дело в возрасте? Ну надо же. Ты, должно быть, очень счастлива здесь. Ну, я ко всем обращаюсь, шампанское готово, и я хочу провозгласить два тоста.
      -- И за что же мы, как бы, пьем? -- спрашивает Кофе.
      -- Во-первых: как Миякэ уже знает, я только что освободился от одной дрянной женщины, для которой забыть свое обещание все равно, что шлюхе -вот хорошее сравнение -- натянуть или снять резинку.
      -- Я точно знаю, каких женщин ты имеешь в виду, -- кивает Кофе.
      -- Мы так хорошо понимаем друг друга, -- вздыхает Дэймон. -- Выбирай, где поженимся: в Вайкики, Лиссабоне или Пусане?
      Кофе играет серьгой Дэймона.
      -- Пусан? Эта корейская клоака?
      -- Ядовитое местечко, -- соглашается Дэймон. -- Можешь взять эту серьгу себе.
      -- Как бы, здорово. Итак, за свободу.
      Мы звеним бокалами.
      -- А какой твой второй тост? -- спрашивает Бархотка, гладя пальцами хризантему.
      Дэймон жестом указывает на Кофе и Бархотку:
      -- Ну, конечно же -- за цвет истинной японской женственности. Мириам, ты смыслишь в таких вещах. Какими качествами должна обладать моя будущая жена?
      Мириам обдумывает ответ:
      -- В вашем случае, господин Дэймон, слепотой. Дэймон хватается руками за сердце, будто хочет остановить кровотечение.
      -- О, Мириам! Где сегодня твое сострадание? Мириам любит кормить уток, Миякэ. Я слышал, к водоплавающим она относится с большим участием, чем к своим любовникам.
      Мириам слегка улыбается:
      -- Я слышала, водоплавающие больше заслуживают доверия.
      -- Заслуживают доверия, ты говоришь? Или оказывают? Неважно. Ты согласна, что мы с Миякэ -- самые счастливые мужчины в Токио?
      Одно мгновение она смотрит на меня. Я отвожу взгляд. Интересно, как ее зовут по-настоящему?
      -- Только вы сами можете знать, насколько вы счастливы, -- говорит она. -- Это все, господин Дэймон?
      -- Нет, Мириам, это не все. Я хочу травки. Той кармической смеси. И ты знаешь, каким голодным я становлюсь после наркотиков, так что принеси нам чего-нибудь поклевать примерно через полчаса.
      В комнате есть ширма-фузума, за которой скрывается выход на балкон. Из дна ночи вырастает Токио. Всего месяц назад я помогал своему двоюродному брату чинить "Ротаватор" на чайной плантации дядюшки Апельсина. А теперь -только посмотрите. Банка " --> КИРИН ЛАГЕР БИЭР"[Author:A] , высотой с шестиэтажный дом, освещает все вокруг ярко-желтым неоновым светом. Темным пятном выделяется Императорский дворец, за которым над вершиной "Пан-Оптикона" вспыхивают предупредительные огни летящего самолета. Альтаир и Вега пульсируют каждая на своей стороне Млечного Пути. Шум транспорта затихает. Бархотка перегибается через перила.
      -- Какой же он огромный, -- говорит она сама с собой. Горячий бриз треплет ей волосы. Ее тело сплошь состоит из изгибов, которые я ощущаю, даже не прикасаясь к ней.
      -- Я со всей ответственностью заявляю, -- говорит Дэймон, друг, который преподносит мне все это на блюдечке, -- что я свернул самый совершенный косячок по эту сторону от борделей Боготы.
      -- Откуда ты знаешь? -- Кофе наклоняется, чтобы зажечь самокрутку.
      -- Я владею десятком из них.
      Он вылезает из своего пиджака и швыряет его в комнату. На его футболке написано: "Вещи видятся нам не такими, каковы они есть, они видятся нам такими, каковы мы есть" -- где-то я это уже слышал.
      Бархотка свешивается ниже:
      -- Это острова или корабли? Там, где кольцо из огней.
      Дэймон вглядывается в темноту через перила:
      -- Отвоеванная земля. Новый аэропорт. Кофе смотрит на огоньки:
      -- Давайте поедем туда и посмотрим, как быстро бегает твой "порш".
      -- Давайте не поедем, -- Дэймон раскуривает самокрутку, втягивает дым и выпускает его с громким "а-а-а-а-а-а-а-а-а-а...".
      Кофе опускается на колени, и Дэймон подносит самокрутку к ее губам. Дядюшка Толстосум прочитал мне строгую лекцию о наркотиках в Токио, о которой, как я понимаю, едва взглянув на Бархотку, я предпочту забыть. Кофе сжимает губы и, подобно дракону, выпускает дым из ноздрей.
      -- Я уже говорил вам, -- Дэймон рассматривает пламя своей зажигалки, -что эта зажигалка имеет историческую ценность? Она принадлежала генералу --> Дугласу Макартуру[Author:A] во времена оккупации.
      -- Как бы, так и есть, если ты говоришь, -- с недоверием усмехается Кофе.
      -- Говорю, но это неважно. Принеси мне забутон, моя кофейносливочномедоваякиска, пусть твои легкие напитаются этой прелестью, мы отправимся на машине в Терра-дель-Фуэго и заплодим Патагонию...
      Пока Кофе несет подушку из комнаты, мобильный у нее в сумочке тренькает "Лунную сонату". Дэймон тяжело вздыхает:
      -- Вот достал! -- и передает самокрутку мне.
      Я отдаю ее Бархотке. Дэймон отвечает на звонок, подражая тону кронпринца:
      -- Я приветствую вас в этот прекрасный вечер.
      Кофе, хихикая, бросается к нему:
      -- Отдай!
      Дэймон прижимает ее к полу, зажав между коленями. Она извивается и хихикает, оказавшись в ловушке.
      -- Нет, мне очень жаль, но вы не можете поговорить с ней. Ее друг? В самом деле? Это она вам так сказала? Какой ужас. Я трахаю ее сегодня вечером, видите ли, поэтому пойди и возьми в прокате порнокассету, ты, жалкий козел. Но сначала послушай внимательно -- вот как звучит твоя смерть. -- И он выбрасывает телефон с балкона.
      Хихиканье Кофе обрывается. Дэймон улыбается, как пьяная жаба.
      -- Ты выкинул мой мобильник! Смех Дэймона звенит, как капель:
      -- Я знаю, что выкинул твой мобильник.
      -- Он может ударить кого-нибудь по голове.
      -- Что ж, ученые предупреждают, что мобильные телефоны могут быть опасны для мозгов.
      -- Это был мой мобильник!
      -- О, я куплю тебе новый. Я куплю тебе десять новых.
      Кофе взвешивает "за" и "против".
      -- Самой последней модели?
      Дэймон хватает забутон, ложится на спину и изображает гангстера:
      -- Я куплю тебе целый завод, милашка моя. Кофе надувает губы с видом маленькой девочки и прижимает к уху бокал с шампанским:
      -- Я слышу пузырьки.
      Бархотка пальцами пощипывает мне мочки ушей, прижимает свой рот к моему, и дым марихуаны стремительно наполняет мне легкие. Ворованный шоколад, липкий и мягкий.
      -- Охо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо, -- Дэймон заметил нас, -- займитесь-ка этим в той комнате, вы двое. А то мне кажется, что этот юный выскочка снова обскакал меня -- и мою новобрачную тоже.
      Бархотка толкает меня в грудь, и я оказываюсь в комнате.
      -- Садись там, -- говорит она, указывая на противоположный край низенького стола.
      Пьяный монах -- что кобель в рясе. Ее руки блестят от пота. Она задувает свечу. Мы по очереди затягиваемся, не говоря ни слова. Иногда наши пальцы соприкасаются. От нее словно исходит электрический ток. Биоборг. Я различаю ее силуэт в зареве ночного города, притушенного бумажной ширмой. Она старается не дотрагиваться до меня, и ее поведение служит сигналом, чтобы я не прикасался к ней, пока она не позволит. Яркий кончик самокрутки путешествует сквозь полумрак. Иногда я -- это я, иногда -- не совсем. Жемчуг, лунный камень, блеск зубной эмали. Несогласованность времени/пространства распространяется и на мои члены. На листе темноты я, будто составляя фоторобот, представляю ее грудь, волосы, лицо. Если я вдруг чихну, Годзилла просто взорвется у меня в трусах.
      -- Ты давно это куришь?
      Ее слова кажутся извивающимися облачками дыма.
      -- Да, с двадцати лет.
      Свиток, кукла, прикольный тролль, уронившая голову хризантема в вазе.
      -- Так сколько же тебе лет, роуди?
      Я слышу даже, как шуршат ее пышные волосы.
      -- Двадцать три. А тебе?
      Шквал горьких снежных хлопьев.
      -- Сегодня мне миллион.
      Резкий вскрик Кофе и "грррр-р-р-р-р-р" Дэймона, и мы с Бархоткой хохочем так, что рискуем сломать себе ребра, хотя при этом не издаем ни звука. Потом я забываю, почему смеюсь, и снова сажусь прямо.
      -- Держи руки на столе, -- строго предупреждает она. -- Терпеть не могу парней, которые лезут, куда не надо.
      После пары неудачных попыток наши губы встречаются, и мы сливаемся в поцелуе на девять дней и девять ночей.
      Фузума перед балконом раздвигается. Мы с Бархоткой отпрыгиваем в разные стороны. На пороге в лунном свете стоит Дэймон, его торс обнажен, и на груди помадой нарисовано нечто вроде вампира-кролика --> Миффи[Author:A] . Соски изображают зрачки Миффи, горящие жаждой крови.
      -- Миякэ! Ты под кайфом или у тебя не стоит? Еще не хочешь поменяться?
      Седзи, отделяющее комнату от внешнего коридора, раздвигается. У входа стоит Мириам, держа в руках поднос с какими-то клейкими крупинками, кубиками арбуза и очищенными --> личи[Author:A] . Я успеваю заметить на ее лице потрясение, гнев и ненависть -- но она тут же вновь натягивает маску профессионального безразличия.
      -- Мириам! Ты принесла нам поклевать! Икра -- ничего себе! Одно из ее ценных качеств, Миякэ, -- это умение почувствовать момент.
      Она снимает туфли, входит и ставит поднос на стол.
      -- Простите меня.
      -- О, Мириам, что тебе мое прощение, ведь у тебя такие могущественные и влиятельные покровители! Они о тебе позаботятся.
      Появляется Поросенок Кофе, на ходу приводя в порядок одежду и поддерживая раму фузумы, чтобы та не упала. Замечает Мириам. Чувствуется, что она привыкла командовать прислугой:
      -- Проводите нас в дамскую комнату!
      Дэймон говорит с Эидзи, но Эидзи обнаруживает, что ему трудновато сосредоточиться, потому что его голова так и норовит открутиться и укатить в угол. Кофе с Бархоткой сидят в дамской комнате уже целую вечность.
      -- Я обычно хожу в тихий отель любви в Восточном Синдзюку, рядом с парком, он пристроен к другому четырехзвездочному отелю, так что в номер из кухни можно заказать приличную еду.
      Эидзи как-то неловко. Дэймон внимательно на него смотрит:
      -- Только не говори, что волнуешься из-за денег. Эидзи пытается помотать головой, но вместо этого случайно кивает.
      -- Деньги -- это всего лишь дерьмо, которого у моего отца слишком много.
      "Эти девушки, -- думает Эидзи, -- можно ли просто..." Дэймон слышит мысли своего друга, застегивает пуговицы на его рубашке и поднимает указательный палец:
      -- Эти две играют исключительно в паре, Миякэ. Или мы уложим обеих, или они обе вернутся к себе домой в свои надушенные лавандой спальни. Покинешь меня сейчас -- и мне придется дрочить за самую крупную сумму с тех пор, как Майкл Джексон выступал в --> "Будокане"[Author:A] в последний раз. Твоя, по крайней мере, обладает хоть каким-то практическим интеллектом. У моей же -- чувство моды вместо мозгов.
      Эидзи хочет что-то сказать, но забывает, что, едва открыв рот.
      -- Девчонки -- как видеоигры, Миякэ. Платишь, играешь, уходишь.
      Эидзи -- сама благодарность. Он пытается выразить эту благодарность, но слова ускользают от него, как бесконечный дождь, льющийся в бумажный стаканчик, они мчатся с дикой скоростью, стремясь достичь другого края вселенной, и он отказывается от своей затеи. Кофе приносит другая хостесса.
      -- Кто вы такая, черт побери? -- вопрошает Дэймон. Хостесса кланяется:
      -- Ая-чен, господин Дэймон. Мириам-сан стало плохо.
      Дэймон злится:
      -- Дуй обратно к Маме-сан и напомни ей, кто такой Дэймон, и кто его отец, и каким вздорным козлом я могу стать, если...
      Но его фраза обрывается на полуслове. Он отрывает головку хризантемы от стебля и начинает обрывать лепестки.
      -- Забудьте, что я сказал, Ая-чен. Передайте это призраку Мириам с моими глубочайшими извинениями. -- Он вручает ей то, что осталось от цветка, и это кажется Эидзи довольно милым.