-- Папочка.
      Во мне что-то сломалось.
      Совершенно спокойно я решила сбросить тебя с балкона.
      Новые чернила, новая ручка. Неудивительно, что моя ручка кончилась на таком драматическом месте. Итак. Совершенно спокойно. Я решила сбросить тебя с балкона. Эти шесть слов объясняют всю нашу дальнейшую жизнь. Но они ни в коем случае меня не оправдывают. Я именно не "хотела" сбросить тебя с балкона. Я сделала это. На самом деле. Так трудно это написать.
      Вот как все было. Я распахнула дверь своей спальни -- она открывалась наружу, -- быстро протащила тебя по натертому паркету и перекинула через перила -- с глаз долой. И похолодела... но уже не могла остановить твое падение, даже если бы стала сверхчеловеком. Ты не кричал, пока падал. Представь, что с лестницы падает мешок с книгами. Ты упал с таким же звуком. Я все ждала и ждала, что ты закричишь. Время вдруг помчалось с утроенной скоростью, догоняя само себя. Ты лежал внизу, из уха у тебя текла кровь. Эта картина до сих пор у меня перед глазами. (И появляется всякий раз, когда я спускаюсь по лестнице.) У меня началась истерика. В скорой помощи были вынуждены накричать на меня, чтобы я говорила внятно. Потом, когда я положила трубку, угадай, что я увидела? Ты сидел и слизывал с пальцев кровь.
      Говорят, дети иногда становятся мягкими, как тряпичные куклы. Это и спасло тебя от более сильных повреждений. Доктор сказал, что тебе повезло, но он имел в виду, что повезло мне. Водка, которой от меня несло, сильно подпортила мой рассказ о том, как ты перелез через заграждение. На самом деле повезло всем нам. Я поняла, что едва не убила тебя и едва не угодила до конца жизни в тюрьму. Не могу поверить, что наконец-то это пишу. Три дня спустя я выплатила няне месячное жалованье и сказала, что увожу вас к бабушке погостить. Воспитывать вас с Андзу сама я была психически неспособна. Остальное ты знаешь.
      Я пишу это не для того, чтобы получить твое сочувствие или прощение. Такие вещи ни прощению, ни сочувствию не подлежат. Но эти воспоминания даже теперь не дают мне спать, и разделить их с тобой -- единственный известный мне способ облегчить их тяжесть. Я хочу выздороветь. То есть...
      ...по тому, как смята бумага, ты можешь понять -- или не можешь? -- что я скомкала это письмо и бросила в корзину. Не целясь. И что же? Оно попало прямо внутрь, даже не задев за край. Кто знает? Возможно, это тот самый случай, когда суеверие срабатывает. Пойду суну его под дверь доктору Судзуки, пока снова не передумала. Если захочешь позвонить мне, звони по номеру на грифе. Дело твое. Я хочу...
      Время на "Фудзифильме" приближается к четырем. Как правильно реагировать на новость о том, что твоя мать хотела тебя убить? После трех лет молчания. Я привык к тому, что матери нет рядом, что она где-то там, но не слишком близко. Так не чувствуешь боли. Если же что-то сдвинуть, боюсь, боль снова будет мучить меня. Единственный план, который приходит мне в голову: "Не Делать Ничего". Если это побег от реальности, пусть так. Я вырежу на резиновом штампе: "Бегу от реальности" -- и это будет моим официальным ответом. Я не могу смириться с тем, что мой отец "нигде", но то, что моя мать "где-то там", меня вполне устраивает. Я-то знаю, что имею в виду, даже если не могу выразить это словами. Таракан все еще борется. Мне хочется на него посмотреть. Подбираюсь к холодильнику -- ну и сыро сегодня. Звездочки на мотеле вздрагивают, когда я поднимаю его с пола. Таракан в панике. Какая-то часть меня хочет освободить его, другая требует его немедленной смерти. Заставляю себя заглянуть внутрь. Бешено крутятся усики, яростно подняты крылья! Это зрелище настолько отвратительно, что я роняю мотель -- он приземляется на крышу. Теперь Таракан умирает вверх ногами -бедный блестящий ублюдок, -- но прикасаться к мотелю руками больше не хочется. Ищу что-нибудь, чем его можно перевернуть. Копаюсь в мусорном ведре -- с опаской, вдруг там сидит Тараканий Братец -- и нахожу расплющенную коробку из-под Кошкиного печенья. В четверг, прочитав письмо, я отложил его в сторону и лежал, ничего не делая, уж не знаю, как долго. Я уже собирался перечитать его, как появилась Кошка -- прыгнула ко мне на колени и показала свое плечо. Запекшаяся кровь, голая кожа -- выдран клок шерсти.
      -- Ты влезла в драку?
      На минуту письмо забывается. Я не умею оказывать первую помощь, тем более кошкам, но, наверное, рану следует продезинфицировать. Конечно же, у меня нет ничего похожего на антисептик, поэтому я спускаюсь вниз и спрашиваю у Бунтаро.
      Бунтаро останавливает кассету в тот момент, когда "Титаник" поднимается килем вверх и люди падают с длиннющей палубы, вынимает сигарету из пачки "Кастера" и закуривает, не предлагая мне.
      -- Молчи. Получив еще одно письмо от таинственного адвоката в юбке, в котором говорится, что все кончено, он так подавлен, что решает вспороть себе живот, но у него есть только лишь маникюрные ножницы, поэтому...
      -- У меня там раненая кошка. Бунтаро мрачнеет.
      -- Что-что, парень?
      -- Раненая кошка.
      -- Ты держишь в моей квартире животных?
      -- Нет. Она заходит, только когда хочет есть.
      -- Или когда ей нужна медицинская помощь?
      -- У нее просто царапина. Нужно смазать чем-нибудь дезинфицирующим.
      -- Эидзи Миякэ -- звериный доктор.
      -- Бунтаро, ну пожалуйста.
      Он, ворча, роется под кассой. Вытаскивает пыльную красную коробочку, отчего ему под ноги валится куча всякого хлама, и протягивает мне.
      -- Не замажьте кровью татами.
      "Паразит тупозадый, небось стриг деньги на новый татами с каждого жильца, а на самом деле не менял его с 1969 года!" -- не этими словами отвечаю я своему домовладельцу и благодетелю, нашедшему работу. Я просто смиренно киваю.
      -- Кровь уже не течет. Там только ранка, которую нужно обработать.
      -- Как эта кошка выглядит? Может, моя жена знает ее хозяина.
      -- Черная, лапы и хвост белые, клетчатый ошейник с серебряной пряжкой.
      -- Ни адреса хозяина, ни имени? Я отрицательно качаю головой.
      -- Спасибо вам. -- Начинаю отступать.
      -- Не очень-то к ней привязывайся, -- кричит Бунтаро мне вслед. -Помни пункт договора: "Вы не будете держать никаких животных, кроме кактусов".
      Обернувшись, смотрю на него сверху вниз:
      -- Какого договора?
      Бунтаро гадко усмехается и хлопает себя по лбу.
      Закрываю дверь капсулы и принимаюсь за Кошку. Гамамелис наверняка жжет ее -- нас с Андзу он всегда жег, когда Пшеничка мазала нам царапины, -- но Кошка даже не вздрагивает.
      -- Девочкам не пристало ввязываться в драки, -- говорю я ей.
      Выбрасываю ватку и возвращаю Бунтаро его аптечку. Кошка устраивается поудобнее на моей --> юкате[Author:A] . Странно. Из всех людей Кошка выбрала меня, чтобы о ней позаботиться, меня, а не кого-то еще.
      Над стойкой для заявлений появляется голова. Она принадлежит долговязой девчонке лет одиннадцати, одетой в спортивный костюм с изображениями Микки и Дональда и с красными бантами в волосах. Ее глаза просто огромны.
      -- Добрый день, -- говорит она. -- Я шла по указателям. Это бюро находок?
      -- Да, -- отвечаю я. -- Ты что-нибудь потеряла?
      -- Мамочку, -- говорит она. -- Она постоянно уходит без моего разрешения.
      Я неодобрительно хмыкаю.
      -- Тебя можно понять.
      Что мне делать? В своем рассказе Суга опустил главу о потерявшихся детях; сам он ушел за тележкой в другое крыло вокзала. Госпожа Сасаки на обеде. Где-то мамаша бегает в истерике, представляя себе колеса поезда и похитителей, промышляющих донорскими органами. Я в растерянности.
      -- Почему бы тебе не залезть на стойку, -- говорю я девочке.
      Она взбирается наверх. Так. Что мне делать?
      -- Вы не хотите спросить, как меня зовут? -- спрашивает девочка.
      -- Конечно, хочу. Как тебя зовут?
      -- Юки Тийо. Вы не хотите вызвать мамочку по большому громкоговорителю?
      -- Конечно, конечно.
      Иду в боковой кабинет. Госпожа Сасаки упоминала о громкоговорящей системе оповещения, но Суга никогда не показывал мне, как ею пользоваться. Повернуть этот ключ, щелкнуть этим выключателем. Надеюсь, все правильно. Под надписью "Говорите" зажигается зеленый огонек. Я откашливаюсь и наклоняюсь к микрофону. Над Уэно разносится звук моего кашля. Когда Юки Тийо слышит свое имя, она чуть не лопается от гордости.
      Я горю от смущения. Юки Тийо изучает меня взглядом.
      -- Итак, Юки. Сколько тебе лет?
      -- Десять. Но мамочка запрещает мне разговаривать с незнакомыми.
      -- Но ты уже говорила со мной.
      -- Только потому, что мне нужно было, чтобы вы позвали мамочку.
      -- Ты неблагодарный ребенок.
      Я слышу шаги Аоямы, затем вижу его самого. Его ботинки, его ключи.
      -- Ты! Миякэ!
      Очевидно, я по уши в дерьме.
      -- Добрый день...
      -- Не надо мне никаких "Добрых дней"! С каких это пор ты уполномочен делать сообщения по громкой связи?
      У меня пересохло в горле.
      -- Я не думал, что...
      -- А если бы к Уэно мчался поезд с порванным тормозным кабелем? -- Его глаза мечут молнии. -- А если бы пришлось делать объявление об эвакуации! -Вены у него на лбу набухают. -- А если бы пришло предупреждение, что бомба заложена? -- Он меня уволит? -- А ты, ты занимаешь громкую связь лишь для того, чтобы попросить мать какой-то потерявшейся девчонки пройти в бюро находок на втором этаже! -- Он делает паузу, чтобы набрать в грудь воздуха. -- Ты, ты превращаешь порядок в подростковый бардак!
      -- Тра-ля-ля! -- К стойке мягко подходит женщина в леопардовой шкуре.
      -- Мамочка! -- Юки Тийо машет рукой.
      -- Дорогая моя, ты же знаешь, как мама расстраивается, когда ты вот так исчезаешь. У этого милого юноши из-за тебя неприятности?
      Она локтем отодвигает Аояму в сторону и водружает на стойку фирменные пакеты с покупками. Самоуверенно и вызывающе улыбается.
      -- Мне невероятно жаль, молодой человек. Что я могу поделать? Юки играет в эту милую игру каждый раз, когда мы идем по магазинам, так, милая? Муж говорит, что с возрастом это пройдет. Я должна где-нибудь расписаться?
      -- Нет, мадам.
      Аояма молча кипит от злости.
      -- Позвольте мне чем-нибудь отблагодарить вас.
      -- Правда, мадам, ничего не нужно.
      -- Вы просто душка. -- Она поворачивается к Аояме. -- Отлично! Носильщик!
      Я подавляю смешок на секунду позже, чем надо. Аояма излучает прямо-таки ядерное бешенство.
      -- Нет, мадам, я заместитель начальника вокзала.
      -- О! В этом наряде вы похожи на носильщика. Пойдем, Юки.
      Когда мать уводит Юки, она оборачивается ко мне:
      -- Извините, что напрягла вас.
      Аояма слишком разъярен, чтобы напрягать меня еще больше.
      -- Ты, Миякэ, ты, я тебе это припомню! Я сегодня же отправлю рапорт о твоем произволе в дисциплинарную комиссию!
      Он стремительно удаляется. Не пора ли мне считать себя безработным? Из задней комнаты выходит Суга.
      -- У тебя просто талант раздражать людей, Миякэ.
      -- Ты все время был там?
      -- Мне показалось, ты владеешь ситуацией. Мне хочется его убить. Что тут скажешь?
      р
      Я плыву на пароме! Сколько раз мы с Андзу наблюдали за ним, а сейчас я сам плыву на нем! Палуба раскачивается; ветер такой сильный, что к бортовой качке добавляется килевая. Якусима, огромная страна, где я живу, медленно, но верно уменьшается. Господин Икеда разглядывает берег в армейский бинокль. Морские птицы парят над кораблем. Второклассники спорят, что будет, если паром начнет тонуть и нам придется драться за места в спасательных шлюпках. Кто-то смотрит телевизор, кого-то гонят оттуда, где находиться запрещено. Кого-то тошнит в туалете. Рокочет двигатель. Вдыхаю его выхлопы. Смотрю, как корпус корабля скользит по разлетающимся брызгами волнам.
      Если бы я уже не решил стать звездой футбола, я бы стал моряком. Ищу взглядом храм бога грома, но он скрыт утренней дымкой. Вот бы Андзу была здесь. Интересно, что она будет сегодня делать? Пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мы провели день врозь. Забираюсь в прошлое все дальше и дальше, но такого дня никогда не было. Якусима стала размером с амбар. Появляются и исчезают за кормой другие острова. Якусима помещается в кольце из большого и указательного пальцев. У меня шатается зуб. Господин Икеда стоит рядом на палубе.
      -- Сакурадзима! -- кричит он мне сквозь ветер и шум двигателя, указывая вперед.
      Вулкан вырастает из моря и заполняет собою треть неба. Еще одну треть застилают аккуратные, плотные клубы дыма, извергающиеся из зазубренного кратера.
      -- Ты можешь ощутить вкус этого пепла, -- кричит господин Икеда, -- у себя во рту! А вон там -- это Кагосима!
      Уже? Наше путешествие должно длиться три часа. Сверяюсь со своим Зэксом Омегой и обнаруживаю, что прошло почти три часа. Вот и Кагосима. Какая огромная! Вся Анбо, наша деревня, могла бы уместиться между двумя причалами этого порта. Огромные здания, гигантские краны, громадные сухогрузы, на их бортах написаны названия таких мест, о большинстве из которых я никогда не слышал. Наверное, когда я был здесь в последний раз, мне отключили память. Или, может, это было ночью? Вот откуда начинается мир. Будет что рассказать Андзу. То-то она удивится.
      р
      Если верить "Фудзифильму", четыре часа проскочили мимо пятнадцать минут назад. Самое большее, на что теперь можно надеяться, -- это два часа сна, и на работе я буду еле жив скорее от недосыпания, чем от избытка дел. Вчера Суга работал последний день, так что после обеда я останусь там совершенно один. До сих пор вижу падающее тело. Таракан затих. Убежал? Вынашивает планы мести? Или уснул и видит сны: сексапильные ляжки тараканих, преющие отбросы? Говорят, что на каждого таракана, которого вы видите, приходится девяносто его сородичей, недоступных взгляду. Под половицами, в пустотах, за шкафами. Под футонами. "Бедная мама, -- она надеется, что я так думаю. -- Пусть она бросила нас на дядюшек, когда нам было по три года, но что было, то быльем поросло. Сегодня же ей позвоню". Ни за что! Забудь об этом! Мне кажется, я слышу, как Токио зашевелился. Чешется шея. Чешу ее. Чешется спина. Чешу ее. Чешется в паху. Чешу в паху. Как только проснется Токио, считай, все надежды на сон пошли прахом. Вентилятор размешивает зной. Как она посмела написать мне такое письмо? Я так устал, когда ложился, так почему же не сплю?
      -- Последняя пятница, -- говорит Суга. -- Полный улет. Завтра -свобода. Помсм, тебе надо поступить в колледж, Миякэ. Это круче, чем просто зарабатывать на жизнь.
      На самом деле я его не слушаю -- накануне вечером я узнал, что, когда мне было три года, мать решила сбросить меня с девятого этажа, -- но когда он снова произносит это слово, не выдерживаю:
      -- Что за слово ты все время повторяешь? Суга изображает недоумение.
      -- Какое слово?
      -- "Помсм".
      -- О, прости, -- извиняется Суга, но по тону его этого не скажешь. -Совсем забыл.
      -- Забыл?
      -- Большинство моих друзей -- компьютерщики. Хакеры. И у нас -- свой язык, вот. "Помсм" по-английски означает "по моему скромному мнению". Что-то вроде "Я думаю, что...". Классное словечко, правда?
      Звонит телефон. Суга смотрит -- я снимаю трубку.
      -- Довольны собой, Миякэ? -- В знакомом голосе кипит злоба.
      -- Господин Аояма?
      -- Ты работаешь на них, ведь так?
      -- Вы имеете в виду, на вокзал Уэно?
      -- Не притворяйся! Я знаю, что ты работаешь на советников!
      -- Каких советников?
      -- Говорю же, брось придуриваться! Я тебя насквозь вижу! Ты приходил в мой кабинет, чтобы шпионить. Вынюхивать. Высматривать. Я понял, что за игру ты ведешь. А потом, позавчера, эта твоя провокация. Это было задумано, чтобы выманить меня из кабинета и скопировать мои файлы. Все сходится. Посмотрю я, как ты будешь это отрицать!
      -- Клянусь, господин Аояма, здесь какая-то ошибка...
      -- Ошибка? -- Аояма переходит на крик. -- Ты прав! Это самая большая ошибка в твоей лицемерной жизни! Я служил Уэно еще до твоего рождения! У меня есть друзья в министерстве транспорта! Я окончил престижный университет!
      Трудно поверить, что можно кричать еще громче, но ему это удается.
      -- Если твои хозяева полагают, что меня можно "реструктурировать" и засадить в какую-нибудь --> Акиту[Author:A] на конечную станцию с двумя платформами и общежитием из бумаги, то они глубоко заблуждаются! У меня за спиной годы службы!
      Он запинается, пыхтит и выпускает последнюю угрозу:
      -- Уэно имеет стандарты! Уэно имеет системы! Если эти невежественные подонки, ленивые паразиты, твои хозяева, хотят войны, я устрою им войну, а ты, ты, ты погибнешь в перекрестном огне!
      Он вешает трубку. Суга смотрит на меня:
      -- О чем это он?
      Почему я? Почему всегда я?
      -- Понятия не имею.
      р
      -- Как бы это помягче сказать? -- Господин Икеда шагает взад-вперед, произнося в перерыве между таймами напутственную речь. -- Парни. Вы полное дерьмо. Разгильдяи. Недочеловеки. Даже не млекопитающие. Сплошной позор. Вонючие отбросы. Сборище близоруких хромых ленивцев. Лишь благодаря чуду противник не вкатил нам девять голов, и имя этому чуду Мицуи.
      Мицуи жует жвачку, наслаждаясь вкусом диктаторского расположения. Он талантливый и напористый вратарь. По счастью, ему не хватает воображения, чтобы использовать свою напористость для затевания разборок на поле. Отец Мицуи -- самый "прославленный" на Якусиме алкоголик, так что наш вратарь с раннего возраста привык следить за траекторией полета самых разных метательных снарядов. Икеда продолжает:
      -- Живи мы в более цивилизованный век, я бы потребовал, чтобы все остальные совершили сеппуку. Тем не менее вы все обреете головы наголо в знак позора, если мы проиграем. Защитники. Несмотря на героические усилия господина Мицуи, сколько раз противник попал в перекладину? Накамори?
      -- Три раза.
      -- А в стойку?
      Я посасываю теплый апельсин, регулирую наколенники, наблюдаю за напутственной речью в команде противника -- их тренер смеется. Спертый запах мальчишеского пота и футбольной экипировки. После полудня небо затянуло тучами. Вулкан пускает клубы дыма.
      -- Миякэ? В стойку?
      -- Э-э, дважды, -- говорю я наугад.
      -- Э-э, дважды. Э-э, верно. Э-э, Накаяма, середина поля значит "середина поля", а не "середина штрафной зоны". Атака значит, что мы "атакуем ворота противника". Сколько раз их вратарю приходилось касаться мяча? Накамура?
      -- Не очень часто. Икеда трет себе виски.
      -- На самом деле ни разу! Ни разу! Он провел три -- отдельных -свидания с тремя -- отдельными -- девчонками из группы поддержки! Слушайте меня! Я снимаю матч на видео! Парни, завтра у меня день рождения. Если вы не подарите мне ничью, вы до конца своих дней себе этого не простите. Во втором тайме ветер на нашей стороне. Ваша задача -- окопаться и продержаться до конца. И еще: не допускайте пенальти. Вчера я напоил их тренера, и он похвастался, что игрок, который у них бьет штрафные, никогда не промахивается. Никогда. И помните -- если вдруг у вас ручки-ножки ослабнут -- моя камера наблюдает за вами; я буду разбираться с каждым как мужчина с мужчиной.
      р
      Судья дает свисток, возвещая о начале второго тайма. Тремя секундами позже мы теряем мяч. На мгновение я вспоминаю свой договор с богом. Каким же полезным он оказался. Я изо всех сил пытаюсь выглядеть получше перед камерой Икеды -- кружу по полю, кричу "Пас!", издаю вопли и всячески стараюсь избегать мяча.
      -- Перехватывай и бей! -- вопит Икеда. Расстановка 4 - 3 - 3 сбивается в 10 - 0 - 0, и наша штрафная зона превращается в --> пинбольное поле[Author:A] : пинки, крики, ругань. Я играю на публику, изображая травму, но никто на меня не смотрит. Раз за разом Мицуи, несмотря на трудности, блестяще спасает ворота, отчаянно подпрыгивает, отбивает мяч в воздухе.
      -- По местам! -- вопит Икеда.
      Если бы только я мог стать таким, как Мицуи. Назавтра обо мне бы написали во всех спортивных газетах. Раз за разом противник атакует, но защитники, сгрудившись, отстаивают наши ворота. Бриз усиливается и превращается в ветер. Я совершаю отчаянную попытку принять верхнюю подачу -и это мне удается, -- но мяч бьет меня по макушке, едва ее не расплющив, и летит дальше, в глубь нашей половины поля. Судья свистит: нарушение правил -- не знаю почему, но Икеда все равно обвинит в этом меня. Накатани и Накамура, наши звезды, получают по желтой карточке за то, что сбили друг друга с ног. Я поворачиваюсь -- и мяч отскакивает от моего лица. Угловой.
      -- Кретины! -- вопит Икеда.
      Элбоу борется с мальчишкой-мутантом ростом вдвое выше меня, с глазами головореза. Зуб, который просто шатался, вдруг начинает шататься очень сильно. Мицуи нырком отбивает мяч. Один из болельщиков противника кидает в Накату, нашего нападающего, рисовый шарик, и тот с лета наносит ответный удар. Накаяма принимает мяч, посылает его вверх -- мяч подхватывает ветер, и мы все с криками "Банзай!" бросаемся за ним
      -- По местам! -- вопит Икеда.
      Зуб болтается на ниточке. Противник отступает. Мы бросаемся вперед. Я уже слышу звуки военных оркестров. Но тут нападающие противника стеной понеслись к нашим воротам -- мяч у них. Ловушка? Ловушка!
      -- Задницы! -- вопит Икеда.
      У меня уже не осталось дыхания, но я бегу назад, надеясь урвать хоть крупицу удачи после того, как нам забьют гол. Мицуи с ревом, почище истребителя "Зеро", выбегает из ворот, чтобы сократить угол. В отместку нападающий противника бьет по мячу за секунду до столкновения -- хруст костей -- не в силах затормозить, я налетаю прямо на них -- бутсой попав кому-то по голове, падаю, по инерции лечу дальше, скольжу по посыпанной гравием вратарской площадке и рукой останавливаю мяч прямо перед линией ворот.
      Напряженное молчание.
      Свисток судьи врывается мне в уши. Мицуи -- красная карточка, мне -желтая, нападающему -- поездка в больницу, нам всем -- выволочка от Икеды, противнику -- штрафной удар. А у нашей команды нет вратаря. Икеда разражается потоком брани, выпуская пар.
      -- Ты неплохо поработал руками, Миякэ. Ты пойдешь в ворота.
      Мои товарищи по команде подхватывают это предложение на лету. Что ж, жертвенные агнцы должны молчать. Плетусь к вратарской площадке. Кожа на ногах от колен и выше у меня ободрана. Противник выстраивается в штрафной зоне. Справа и слева от меня -- пустота. Подающий противника злорадствует, наматывая собранные в крысиный хвостик волосы себе на мизинец. Каждое мгновение барабанным боем отдается у меня в ушах. Барабанный бой замедляется. Свисток. Мир вокруг застывает. А вот и он. Бог грома. Помнишь меня? У нас уговор.
      р
      Суга грузит содержимое своего ящика в сумку. Слышится вой полицейских сирен. Когда это было? Всего лишь вчера. Длинный коридор, в который выходит бюро находок, соединяет оба крыла вокзала Уэно, поэтому в нем всегда довольно много народу, но на этот раз там царит особое оживление, и мы перегибаемся через стойку посмотреть, в чем дело. Мимо стремительно несется команда телевизионщиков -- ведущий, оператор Эн-эйч-кей, увешанный объективами, ассистент с насаженным на шест микрофоном и молодой парень, толкающий нечто вроде тележки. Это не компания уровня "снимем-махровую-утку", что частенько здесь появляется. Чувство высокой миссии, которое они излучают, расчищает им путь сквозь встречный поток пассажиров.
      -- Об этом стоит разузнать побольше, -- говорит Суга. -- Держи оборону, Миякэ. Пахнет скандалом.
      Он пулей вылетает из кабинета, и тут же звонит телефон:
      -- Бюро находок? Я звоню узнать насчет парика одного моего друга... -Я испускаю стон. У нас сотни париков.
      К счастью, это парик в стиле глэм-рок, усыпанный блестками, так что за пять минут отсутствия Суги мне удается его опознать.
      -- Аояма свихнулся! -- Суга возбужденно выкладывает новости. -- Все микросхемы в башке погорели! И это в мой последний день!
      -- Аояма? -- вспоминаю телефонный звонок.
      -- Вчера вышел приказ. Высшее руководство токийского отделения ЯЖД решило убрать его с глаз долой. По распоряжению нового губернатора все крупные токийские вокзалы перетряхиваются, а Аояма -- это символ --> неприкасаемых[Author:A] . Советник -- парень десять лет преподавал в гарвардской бизнес-школе -- сообщил ему эту новость в присутствии группы младших менеджеров: получилось что-то вроде семинара "как понизить кого-нибудь в должности".
      -- Кошмар.
      -- Кошмар начался потом. Аояма вытаскивает арбалет, вот...
      -- Арбалет?
      -- Арбалет. И целится советнику в грудь, вот. Должно быть, предчувствовал, что это случится. Он приказывает всем помощникам, кроме одного, выйти, если только они не желают понаблюдать, как стрела пронзит человеческое сердце. Полная шиза. Потом Аояма бросает оставшемуся менеджеру моток альпинистской веревки и приказывает привязать советника к креслу. И приказывает менеджеру выйти. Потом запирает дверь изнутри -- до того, как прибежала служба охраны.
      -- И чего он требует?
      -- Еще никто не знает. Вызвали полицию, поэтому телевизионщики тоже приехали. Подошел директор и попытался разогнать журналистов, но нас все равно покажут в вечерних новостях! Настоящая бомба. Думаю, скоро подъедут отряды спецназа и переговорщики в пуленепробиваемых жилетах. Ничего подобного в Уэно еще не было. Событие всенародного масштаба!
      р
      Я ныряю влево и понимаю, что мяч ушел вправо. От удара о землю у меня перехватывает дыхание и хрустят кости. Противник ревет. Я выплевываю зуб. Он лежит на земле, он больше не часть меня. Белый, со сгустком крови. Зачем вставать? Из-за меня матч проигран, я потерял друзей, футбол, славу, надежду найти отца -- все, кроме Андзу. Не нужно было уезжать с Якусимы. Местные жители навсегда запомнят мой позор. Как я теперь вернусь домой? Лежу в грязи посреди вратарской площадки -- если я разрыдаюсь прямо здесь, как...
      -- Вставай, Миякэ! -- Накамори, капитан команды.
      Поднимаю глаза. Мальчишка с крысиным хвостиком схватился за голову. Противник трусит прочь. Судья указывает на одиннадцатиметровую отметку. Смотрю в наши ворота. Пусто. Где же мяч? И тут я понимаю, что произошло. Мяч пролетел мимо. Бог грома треплет меня по волосам. Благодарю тебя. О, благодарю! Сможешь ли ты, мой сверхъестественный покровитель, продлить мою удачу на оставшиеся двадцать пять минут? Пожалуйста! Я кладу мяч на землю для удара от ворот.
      -- Хорошо отбил, -- презрительно усмехается болельщик противника.
      -- По местам! -- вопит Икеда. -- Пошли, пошли, пошли!
      Я пытаюсь поймать взгляд кого-нибудь из нашей команды, но каждый отводит глаза, боясь, что я передам ему пас. Что делать? Ветер усиливается.
      -- Послушай, -- молю я бога грома, -- сделай меня таким же великим вратарем, как Мацуи, хотя бы на эту игру, и мое будущее принадлежит тебе. Я знаю, ты спас меня только что. Не отворачивайся же теперь. Пожалуйста. Пожалуйста.
      Отбегаю на несколько шагов назад, делаю три глубоких вдоха, бросаюсь к мячу и... прекрасный, ловкий, сильный, быстрый, как ракета, божественный удар. Бог грома перехватывает мяч, когда тот взлетает на высоту дома, и с лета посылает через все поле. Мяч парит над нападающими противника. Защитники медленно бегут на свою половину поля, не зная, что бьют по их воротам. Зрители не верят своим глазам. Игроки оглядываются, не понимая, куда мог деться мяч. Вратарь противника фотографируется с девочкой, и мяч падает на землю раньше, чем он понимает, что требуются его услуги. В панике он бросается за линию ворот. Мяч перескакивает через вратаря, и южный ветер направляет его вниз, прямо в сетку.
      р
      Прогулка пешком от станции Кита Сендзю до "Падающей звезды" обычно проветривает мне мозги, но сейчас я не могу не думать об Аояме, который заперся в своем кабинете, целясь арбалетной стрелой в голову чиновнику в красных подтяжках и костюме в тонкую полоску. Суга остался там после работы, но мне хотелось побыстрее убраться. Я даже не попрощался с Сугой. В "Падающей звезде" Бунтаро приклеился к телевизору, черпая ложкой мороженое с австралийским орехом.
      -- Ну, ты даешь, Миякэ. Ты у нас просто посланник рока.
      -- Что вы имеете в виду?
      -- Взгляни на экран! В Уэно не случалось ничего подобного, пока ты не начал там работать.
      Обмахиваясь бейсболкой, смотрю на экран. Камера с увеличением показывает кабинет Аоямы снаружи, снимая, как я думаю, из отеля "Терминус". Жалюзи закрыты. "Вокзал Уэно в осаде".
      -- Не может быть и речи о том, -- убеждает полицейский толпу журналистов, -- чтобы в настоящий момент проводить захват с применением силы.
      -- Внушают ему ложное чувство безопасности, -- говорит Бунтаро. -- Что за тип этот Аояма? Он что, на грани тяжелого помешательства? Или любитель работать на публику?
      -- Не знаю... Он просто несчастен.
      А я плюнул ему в чайник. Устало поднимаюсь по лестнице.
      -- Ты не будешь смотреть? -- Нет.
      -- О, кстати. Насчет этой твоей кошки. Я выглядываю вниз:
      -- Вы нашли ее хозяина?
      Одним глазом Бунтаро продолжает смотреть телевизор:
      -- Нет, дружище, но, похоже, она отправилась к прародителям. Если только у нее не было близнеца.
      Сходство поразительное. Утром еду я на своем скутере и что, как ты думаешь, вижу у сточной канавы напротив --> "Лоусонз"[Author:A] ? Дохлую кошку, а над ней жужжат мухи. Черная, белые лапы и хвост, клетчатый ошейник с серебряной пряжкой, в точности, как ты описал. Когда я приехал сюда, то исполнил свой гражданский долг и позвонил в муниципалитет, но кто-то уже сообщил о ней. Нельзя, чтобы подобные вещи валялись на улице в такую жару. Это мой самый плохой день.
      -- Извини, что принес дурные вести, и вообще... То есть второй самый плохой.
      -- Это всего лишь кошка, -- бормочу я.
      Захожу в свою капсулу, сажусь и понимаю, что не хочу ничего, кроме как докурить пачку "Данхилла". Телевизор смотреть не хочется. По пути я купил лапшу в стаканчике и упаковку мятой клубники, но аппетита нет. Слушаю, как улицу заполняет вечер.