-- Тоудлинг к вашим услугам, доктор. -- Человечек очень маленького роста буквально вырастает у него из-под ног, и доктор отпрыгивает. -- Сюда, пожалуйста.
      Под ногами скрипит снег. Атмосфера ирреальности сгущается, отступает, снова сгущается. У Тоудлинга на ремне позвякивают ключи. Лабиринт тюремных коридоров; надзиратели играют в карты.
      -- Вот мы и пришли, -- каркает Тоудлинг. Доктор холодно кивает, стучит и входит в грязный кабинет.
      -- Доктор! -- Начальник тюрьмы на вид полная развалина и к тому же пьян. -- Присаживайтесь, прошу вас.
      -- Спасибо.
      Доктор Полонски ступает осторожно -- половицы не только голые, половина из них просто отсутствует. Доктор садится на стул, который размером больше подошел бы школьнику. Начальник тюрьмы фотографирует земляной орех, плавающий в высоком стакане с жидкостью.
      -- Я пишу трактат, посвященный поведению закусок в бренди с содовой, -объясняет начальник тюрьмы.
      -- Вот как?
      Начальник тюрьмы сверяется с секундомером.
      -- Что будете пить, док?
      -- Спасибо. На работе не пью.
      Начальник тюрьмы выливает последнюю каплю из бутылки бренди в рюмку для яйца и избавляется от бутылки, бросая ее в дыру между половицами. Отдаленный вскрик и звон.
      -- Чин-чин! -- Начальник тюрьмы стучит по своей рюмке. -- Дорогой доктор, если позволите, я буду резать крякву матку. То есть я хотел сказать, правду. Наш доктор Кениг умер от чахотки перед Рождеством, и из-за войны на Востоке или нет, но нам еще не прислали никого взамен. Тюрьмы во время войны не являются вопросом первостепенной важности, в них сажают только политических. А у нас были такие планы. Тюрьма будущего, как в --> Утопии[Author:A] , где мы бы повышали умственные способности заключенных, чтобы освободить их воображение, а стало быть, и их самих. Чтобы...
      -- Мистер Бентам, -- прерывает его д-р Полонски. -- Правда...?
      -- Правда в том, -- начальник тюрьмы подается вперед, -- что у нас трудности с Вурменом.
      Полонски ерзает на крошечном стульчике, боясь последовать за бутылкой:
      -- Вурмен -- ваш заключенный?
      -- Именно так, доктор. Вурмен -- заключенный, который утверждает, что он Бог.
      -- Бог.
      -- Каждому свое, как я говорю, но он так убедителен, что теперь все население тюрьмы разделяет его иллюзию. Мы изолировали его, но что толку? Слышали пение? Это псалом Вурмена. Я боюсь беспорядков, доктор. Бунта.
      -- Я понимаю, вы в трудном положении, но как...
      -- Я прошу вас обследовать Вурмена. Выяснить, симулирует он сумасшествие или у него действительно съехала крыша. Если вы решите, что он клинически ненормален, я отошлю его в сумасшедший дом, и мы разойдемся по домам пить чай с волшебным печеньем.
      -- За какое преступление осудили Вурмена? Начальник Бентам пожимает плечами.
      -- Все папки с личными делами пошли на топливо еще прошлой зимой.
      -- Как же вы определяете, когда освобождать заключенных?
      Начальник тюрьмы в недоумении.
      -- "Освобождать"? "Заключенных"?
      Акико Като оглядывается. Я ныряю вниз -- надеюсь, успел. В конце ряда в лужице серебристого света, отбрасываемого экраном, встает на задние лапки крыса и смотрит на меня, собираясь залезть за обивку стены.
      -- Надеюсь, -- вполголоса говорит спутник Акико Като, -- что это действительно срочно.
      -- Вчера в Токио появилось привидение.
      -- Вы вызвали меня из министерства обороны, чтобы рассказать историю о привидениях?
      -- Это привидение -- ваш сын, конгрессмен. Мой отец ошеломлен не меньше, чем я. Акико Като встряхивает волосами.
      -- Уверяю вас, он -- очень живое привидение. Он в Токио и ищет вас.
      Очень долго мой отец ничего не говорит.
      -- Он хочет денег?
      -- Крови. -- Я выжидаю, в то время как Акико Като нарезает веревки для подвесного жертвенника. -- Я не могу скрывать. Я должна сказать. Ваш сын -наркоман, он заявил, что убьет вас за то, что вы украли у него детство. За свою жизнь мне приходилось встречать много испорченных молодых людей; боюсь, ваш сын -- просто слюнявый психопат. И ему нужны не только вы. Он сказал, что сначала разрушит вашу семью, чтобы наказать вас за то, что случилось с его сестрой.
      В камере Вурмена полно всякой мерзости.
      -- Итак, мистер Вурмен... -- Доктор Полонски перешагивает через фекалии с роем мух над ними. -- Давно вы считаете, что являетесь богом?
      На Вурмена надета смирительная рубашка.
      -- Позвольте задать вам тот же вопрос.
      -- Я не считаю себя богом.
      Под его ботинком что-то хрустит.
      -- Вы считаете себя психиатром.
      -- Верно. Я являюсь психиатром с тех пор, как окончил медицинский колледж -- с наградами первой степени -- и начал практиковать.
      Доктор поднимает ногу -- к подошве прилип дергающийся в конвульсиях таракан. Доктор соскребает его о выпавший кусок каменной кладки.
      Вурмен кивает:
      -- Я тоже являюсь Богом с тех пор, как начал практиковать в своей области.
      -- Понятно. -- Доктор отрывается от своих записей. -- Из чего же состоит ваша деятельность?
      -- В основном из текущего ремонта. Вселенной.
      -- Так это вы создали вселенную?
      -- Именно. Девять дней назад. Полонски взвешивает это утверждение.
      -- Однако значительное количество данных указывает на то, что вселенная несколько старше.
      -- Знаю. Эти данные тоже создал я. Доктор сидит на откидной койке напротив.
      -- Мне сорок пять лет, мистер Вурмен. Как вы объясните мои воспоминания о прошлой весне или о детстве?
      -- Я создал ваши воспоминания вместе с вами.
      -- Значит, все в этой вселенной -- лишь плод вашего воображения?
      -- Совершенно верно. Вы, эта тюрьма, крыжовник, туманность Конская Голова.
      Полонский заканчивает писать предложение.
      -- Вероятно, было ужасно много работы.
      -- Больше, чем ваш хилый гиппокамп -- не в обиду вам будь сказано -может представить. Приходится думать над каждым атомом, иначе -- бах! -- все пойдет псу под хвост. "Солипсист" пишется с одним "л", доктор.
      Полонский хмурится и перекладывает свой блокнот. Вурмен вздыхает.
      -- Я знаю, что вы скептик, доктор. Я вас таким создал. Могу я предложить объективный эксперимент, чтобы подтвердить свои притязания?
      -- Что вы имеете в виду?
      -- Бельгию.
      -- Бельгию?
      -- Спорим, даже бельгийцы не заметят ее отсутствия?
      Мой отец не отвечает. Он сидит, склонив голову. У него очень густые волосы -- можно не бояться, что к старости я облысею. События разворачиваются таинственным, захватывающим и непредсказуемым образом. Я могу в любой момент заявить о своем присутствии и выставить Акико Като лживой гадиной, но я хочу еще ненадолго сохранить преимущество, чтобы получше вооружиться перед предстоящей схваткой. У Акико Като звонит мобильный. Она достает его из сумочки, бросает:
      -- Перезвоню позже, я занята, -- и кладет назад.
      -- Конгрессмен, выборы через четыре недели. Ваше лицо будет расклеено по всему Токио. Вы будете каждый день выступать по телевизору. Сейчас не время что-то скрывать.
      -- Если бы я мог встретиться со своим сыном...
      -- Если он узнает, кто вы, вы обречены.
      -- У каждого есть хоть капля благоразумия.
      -- На нем столько же преступлений -- тяжкие телесные повреждения, кража со взломом, наркотики, -- сколько меховых вещей в шкафу у вашей жены. У него крайне тяжелая стадия кокаиновой зависимости. Представьте, что сделает оппозиция. "Незаконнорожденный сын министра стал преступником и клянется убить его!"
      Мой отец вздыхает в мерцающей темноте.
      -- Что вы предлагаете?
      -- Ликвидировать эту проблему, пока она не стала причиной вашей политической смерти.
      Мой отец чуть поворачивается к ней.
      -- Разумеется, вы не имеете в виду насильственные меры?
      Акико Като осторожно подбирает слова.
      -- Я предвидела, что такой день настанет. Все подготовлено. В этом городе несчастные случаи не редкость, а я знаю людей, которые знают людей, которые могут помочь несчастным случаям происходить своевременно.
      Жду, что ответит мой отец.
      Чета Полонски живет в квартире на четвертом этаже старинного дома с двориком и воротами. Они уже несколько месяцев не ели и не высыпались как следует. В полумраке подрагивает слабый огонек камина. За окном с грохотом проходит танковая колонна. Миссис Полонски режет тупым ножом черствый хлеб и наливает в тарелки пустой суп.
      -- Тебя тревожит этот заключенный, Бурмен?
      -- Вурмен. Да, тревожит.
      -- Несправедливо заставлять тебя выполнять работу судьи.
      -- Неважно. В этом городе тюрьма мало чем отличается от сумасшедшего дома.
      Ложкой он вылавливает из супа хвостик морковки.
      -- Тогда в чем же дело?
      -- Раб он или хозяин своего воображения? Он поклялся, что к пяти вечера Бельгия исчезнет с лица земли.
      -- Бельгия -- это другой заключенный? Полонский жует.
      -- Бельгия.
      -- Новый сорт сыра?
      -- Бельгия. Страна. Между Францией и Голландией. Бельгия.
      Миссис Полонски недоверчиво качает головой. Ее муж улыбается, чтобы скрыть раздражение.
      -- Бель-ги-я.
      -- Ты шутишь, дорогой?
      -- Ты же знаешь, я никогда не шучу, когда говорю о своих пациентах.
      -- "Бельгия". Может, какое-нибудь графство или деревня в Люксембурге?
      -- Принеси атлас!
      Доктор открывает карту Европы и каменеет лицом. Между Францией и Голландией находится нечто под названием Валлонская лагуна. Как громом пораженный, Полонски вглядывается в карту.
      -- Не может быть. Не может быть. Не может быть.
      -- Я отказываюсь верить, -- настаивает мой отец, -- что мой сын способен на убийство. Возможно, разговаривая с вами, он потерял самообладание, и вы по-своему перетолковали его слова. Все это -- ваше воображение.
      -- Я адвокат, -- отвечает Акико Като, -- мне платят не за воображение.
      -- Если бы я мог встретиться со своим сыном и объяснить ему...
      -- Сколько раз вам повторять, министр? Он убьет вас.
      -- Так я должен санкционировать его смерть?
      -- Вы любите свою настоящую семью?
      -- Что за вопрос?
      -- Тогда вам должны быть очевидны шаги, которые нужно предпринять для ее защиты.
      Мой отец качает головой.
      -- Это форменное безумие! -- Он проводит рукой по волосам. -- Могу я спросить вас прямо?
      -- Вы хозяин, -- отвечает Акико Като хозяйским тоном.
      -- Является ли наш договор о сохранении секретности серьезной статьей в ваших доходах?
      Чувство оскорбленного достоинства придает голосу Акико Като стальную твердость:
      -- Я возмущена подобным предположением.
      -- Вы должны признать...
      -- Я так возмущена подобным предположением, что удваиваю цену молчания.
      Мой отец почти кричит:
      -- Не забывайте, кто я, госпожа Като!
      -- Я помню, кто вы, министр. Вы человек, который может потерять свою власть.
      Время пришло. Я поднимаюсь во весь рост в двух рядах от своего отца и этой гадюки, которая им манипулирует.
      -- Извините.
      Они оборачиваются -- виновато, удивленно, встревоженно.
      -- В чем дело? -- шипит Акико Като.
      Я перевожу взгляд с нее на своего отца и обратно. Никто из них меня не узнает.
      -- Какого черта? Я сглатываю.
      -- Это просто. Я знаю, как зовут вас, и когда-то давно вы знали, как зовут меня: Эидзи Миякэ. Да, тот самый Эидзи Миякэ. Правда. Прошло много лет...
      За окном камеры Вурмена клыками свешиваются сосульки. Веки Вурмена очень, очень медленно поднимаются. В небе гудят бомбардировщики.
      -- Доброе утро, доктор. Фигурирует ли Бельгия в ваших сегодняшних заметках?
      Надзиратель с электрическим стрекалом в руке захлопывает дверь. Полонски притворяется, что не слышит. Под глазами у него темные круги.
      -- Плохо спали, доктор?
      Полонский с отработанным спокойствием открывает сумку.
      -- Грешные мысли! -- Вурмен облизывает губы. -- Ведь ваше медицинское заключение, доктор, таково, что я не сумасшедший, не симулянт, а дьявол? Что, будете изгонять дьявола?
      -- Вы полагаете, поможет? Вурмен пожимает плечами.
      -- Демоны -- это всего лишь люди с демоническим воображением.
      Доктор садится. Скрипит стул.
      -- Предположим, вы действительно обладаете... властью...
      Вурмен улыбается:
      -- Говорите, доктор, говорите.
      -- Почему же тогда Бог в этой тюрьме, в смирительной рубашке?
      Вурмен сыто зевает.
      -- А вы бы что делали, если бы были Богом? Проводили бы свои дни, играя в гольф на Гавайях? Думаю, что нет. Гольф -- это так скучно, если знаешь, что наверняка попадешь во все лунки. Существование тянется так... несущественно.
      Полонский уже не делает заметок.
      -- Так как же вы проводите время?
      -- Я ищу развлечение в вас. Возьмите, например, эту войну. Дешевый фарс.
      -- Я не религиозен, м-р Вурмен...
      -- Поэтому я вас и выбрал.
      -- ...но что же это за Бог, которому война кажется развлечением?
      -- Бог, которому скучно. Да. Людям дано достаточно воображения, так что придумайте что-нибудь новенькое, чтобы меня развлечь.
      -- А вы будете наблюдать из своей роскошной камеры?
      С улицы доносится треск орудийных залпов.
      -- Роскошь, нищета -- какая разница, если ты бессмертен? Мне вообще нравятся тюрьмы. Для меня они как шахты, где добывают иронию. К тому же заключенные более забавны, чем сытые прихожане. Вы тоже меня развлекаете, добрый доктор. Вам велели признать меня либо мошенником, либо сумасшедшим, а вы в конце концов признали мое божественное могущество.
      -- Это не доказано.
      -- Верно, доктор --> Дихард[Author:A] , верно. Но не бойтесь, у меня хорошие новости. Мы с вами поменяемся местами. Вы будете жонглировать временем, силой земного притяжения, движением волн и частиц. Вы сможете просеивать сквозь сито мусор человеческих стремлений, отыскивая крупинки незаурядности. Вы будете смотреть, как во имя ваше подстреливают воробьев и грабят континенты. Вот. А я приложу все усилия, чтобы заставить вашу жену улыбаться, и еще я хочу отведать бренди начальника тюрьмы.
      -- Вы больной человек, м-р Вурмен. Этот трюк с Бельгией ставит меня в тупик, но...
      Доктор Полонски застывает на месте. Вурмен насвистывает национальный французский гимн.
      Смена кадра.
      -- Время вышло, -- говорит доктор. -- Мне пора.
      -- Что... -- У заключенного перехватывает горло. Доктор разминает вновь обретенные мускулы.
      -- Что вы со мной сделали?-- пронзительно кричит заключенный.
      -- Если вы не умеете разговаривать, как разумный взрослый человек, я закончу нашу беседу.
      -- Верните меня обратно, чудовище!
      -- Скоро научитесь. -- Доктор защелкивает свою сумку. -- Следите за Балканами. Горячая точка.
      Заключенный вопит:
      -- Охрана! Охрана!
      Дверь со скрипом отворяется, и доктор сокрушенно качает головой. К бьющемуся в истерике узнику приближаются надзиратели с жужжащими электрическими стрекалами.
      -- Арестуйте этого самозванца! Я настоящий доктор Полонски! Это посланник ада, вчера он заставил Бельгию исчезнуть с лица земли!
      Заключенный визжит и корчится -- охранники пропускают через его тело пять тысяч вольт.
      -- Прекратите этот кошмар! Он хочет трахнуть мою жену!
      Он стучит закованными в кандалы ногами. Тук. Тук. Тук.
      р
      Лучше бы я не трогал свои угри -- лицо напоминает жертву нападения летучего краба. Снаружи стучат и дергают ручку. Я зачесываю назад смазанные гелем волосы и открываю дверь. Это Лао-Цзы.
      -- Вы не торопитесь, Капитан.
      Я извиняюсь и решаю, что час штурмовать "Пан-Оптикон" почти настал. Вот только выкурю последнюю. Я смотрю, как рабочие устанавливают гигантский телеэкран на стену соседнего с "Пан-Оптиконом" здания. Официантка с прекрасной шеей закончила смену -- на часах без шести минут три -- и сняла униформу. Теперь на ней пурпурный свитер и белые джинсы. Смотрится она просто круто. Вдова на прощанье выговаривает ей у автомата с сигаретами, но тут Ослица взывает о помощи -- Вдова бросает мою официантку, оборвав себя на полуслове, и отправляется принимать заказы у внезапно нахлынувшей толпы посетителей. Девушка с прекрасной шеей беспокойно поглядывает на часы, чувствует, что ее мобильный завибрировал, и отвечает на звонок, повернувшись в мою сторону и прикрыв рот ладонью, чтобы никто не слышал. Ее лицо светлеет, и я чувствую укол ревности. Еще не осознав этого, я выбираю сигареты в автомате рядом с ней. Подслушивать нехорошо, но кто обвинит меня, если я просто случайно услышу, что она говорит?
      -- Да, да. Позовите Нао, пожалуйста.
      Наоки -- парень или Наоко -- девушка?
      -- Я немного опоздаю, так что начинайте без меня. Начинайте что?
      -- Фантастический дождь, да? -- Она делает движения свободной рукой, как будто играет на пианино. -- Да, я помню, как добраться.
      Куда?
      -- Комната 162. Я знаю, что осталось две недели.
      До чего? Тут она смотрит на меня и видит, что я смотрю на нее. Вспоминаю, что должен выбирать сигареты, и начинаю изучать ассортимент. На рекламной картинке женщина, напоминающая юриста, курит "Салем".
      -- У тебя разыгралось воображение. Увидимся через двадцать минут. Пока.
      Она кладет телефон в карман и покашливает, прочищая горло.
      -- Вы все успели услышать, или повторить то, что вы пропустили?
      О ужас -- она обращается ко мне. Я вспыхиваю так жарко, что почти дымлюсь. Смотрю на нее снизу -- потому что стою, согнувшись, чтобы забрать из автомата свой "Салем". Девушка не так уж и рассердилась, но напором может поспорить с буровой установкой. Подбираю слова, чтобы растопить лед ее презрения и сохранить лицо.
      -- Э-э... -- Это все, что мне приходит в голову. Ее взгляд безжалостен.
      -- Э-э?-- повторяет она.
      Я с трудом сглатываю и трогаю рукой шершавые листья растения в кадке.
      -- Я все думал, -- говорю я, запинаясь. -- Являются ли эти растения, э-э, искусственными. Являются. По-моему.
      Ее взгляд подобен смертоносному лучу.
      -- Некоторые -- настоящие. Некоторые -- подделка. Некоторые -- просто дерьмо.
      Вдова возвращается, чтобы закончить прерванную речь. Я, как таракан, отползаю к своему кофе. Хочется выбежать на улицу и попасть под самосвал, а еще выкурить сигарету, чтобы успокоиться, прежде чем идти узнавать у адвоката своего отца имя и адрес его клиента. Похлопывая себя по заднице, возвращается Лао-Цзы.
      -- Ешь больше, ери больше, мечтай меньше, живи дольше. Эй, Капитан, не найдется сигаретки?
      Зажигаю одной спичкой две штуки. Девушка с прекрасной шеей наконец выбралась из кафе "Юпитер". Грациозной походкой она переходит на другую сторону залитой лужами авеню Омекайдо. Надо быть честным. Солжешь один раз, и доверия к тебе уже не будет. Забудь о ней. Не твоего поля ягода. Она -музыкантша, учится в Токийском университете. У нее есть друг -- дирижер по имени Наоки. Я -- безработный и окончил среднюю школу только потому, что учителя прониклись сочувствием к моему бедственному положению. Она из хорошей семьи, спит в комнате с настоящими картинами, писанными маслом, и энциклопедиями на компакт-дисках. Ее отец, кинорежиссер, позволяет Наоки ночевать у них в доме, принимая в расчет его деньги, талант и безукоризненные зубы. У меня нет семьи, сплю я в капсуле размером с упаковочный ящик в --> Кита Сендзю[Author:A] вместе со своей гитарой, зубы у меня не шатаются, но и ровными их не назовешь.
      -- Прелестное создание, -- вздыхает Лао-Цзы. -- Мне бы ваши годы, Капитан...
      Я чудом избежал смерти под колесами "скорой помощи", несущейся по улице Кита, -- другой бы тут же вышел из игры и отправился прямиком на вокзал Синдзюку. Сам себе удивляюсь. Немногочисленные светофоры, что есть на Якусиме, стоят там просто для красоты, здесь же светофоры -- жизнь и смерть. Когда я вчера вышел из автобуса, то заметил, что воздух в Токио пахнет, как изнанка карманов. Сегодня уже не замечаю. Наверное, я тоже стал пахнуть, как изнанка кармана. Поднимаюсь по ступеням "Пан-Оптикона". За последние семь лет я так часто представлял себе этот момент, что сейчас не могу поверить в то, что он настал. Но он настал. Вращающаяся дверь медленно вращается. От охлажденного воздуха волоски у меня на руках встают дыбом -- зимой при такой температуре включают отопление. Мраморный пол цвета выбеленной кости. Пальмы в бронзовых кадках. По отполированному полу идет на костылях одноногий мужчина. Скрип резины, клацанье металла. Мои кроссовки вдруг издают глупый крякающий звук. Девять человек, пришедшие на собеседование, ожидают в одинаковых кожаных креслах. Все они моего возраста и выглядят, как клоны одного существа. Клоны трутня. "Что за глупое кряканье?" -- дружно думают они. Подхожу к лифтам и начинаю разглядывать указатели в поисках таблички "Осуги и Босуги. Юридическая фирма". Сосредоточься на награде. Возможно, уже сегодня к вечеру будешь звонить в дверь своего отца.
      -- Куда это ты, малыш? Оборачиваюсь.
      Из-за стойки на меня сердито смотрит охранник. Восемнадцать глаз, принадлежащих клонированным трутням, устремляются в мою сторону.
      -- Тебя не научили читать? -- Он стучит костяшками пальцев по табличке с надписью "ПОСЕТИТЕЛИ ОБЯЗАНЫ СООБЩИТЬ О СЕБЕ У СТОЙКИ ОХРАНЫ".
      Сконфуженно кивнув, возвращаюсь назад. Он скрещивает руки на груди. -Ну?
      -- У меня дело в "Осуги и Босуги", юридической фирме.
      На его фуражке вышито: "ПАН-ОПТИКОН. СЛУЖБА ОХРАНЫ".
      -- Высоко летаешь. А с кем именно у тебя назначена встреча?
      -- Назначена встреча?
      -- Назначена встреча. Как в слове "встреча". Восемнадцать клонированных ноздрей чувствуют,
      как в воздухе потянуло унижением.
      -- Я надеялся, э-э, переговорить с госпожой Акико Като.
      -- И госпожа Като в курсе, какая честь ее ожидает?
      -- Не совсем, потому что...
      -- Значит, встреча тебе не назначена.
      -- Послушайте...
      -- Нет, это ты послушай. Здесь тебе не супермаркет. Это частное здание, где ведутся дела щекотливого свойства. Ты не можешь вот так запросто влететь сюда. В эти лифты не заходит никто, кроме сотрудников компаний, расположенных в здании, или тех, кому назначена встреча, или тех, у кого есть другая веская причина здесь находиться. Понятно?
      Восемнадцать ушей вслушиваются в мой дикий акцент.
      -- Тогда могу ли я назначить встречу через вас? Ошибка. Охранник распаляется еще больше, к тому же один из клонов своим хихиканьем подливает масла в огонь.
      -- Ты не расслышал. Я -- охранник. Я не администратор. Мне платят за то, чтобы я держал пустозвонов, торговцев и прочий сброд подальше отсюда. То есть не пускал бы внутрь.
      Экстренные меры по борьбе со стихией.
      -- Я не хотел обидеть вас, я просто... Слишком поздно для борьбы со стихией.
      -- Слушай, малыш, -- охранник, сняв очки, протирает стекла, -- по акценту видно, что ты не отсюда, так слушай, я объясню тебе, как мы работаем здесь, в Токио. Ты уберешься, пока я окончательно не разозлился. Назначишь встречу через госпожу Дейт. Придешь в назначенный день, за пять минут до назначенного времени. Подойдешь ко мне и назовешь свое имя. Я получу подтверждение того, что тебя ожидают, у администратора "Осуги и Босуги". Тогда, и только тогда, я разрешу тебе войти в один из этих лифтов. Ты понял?
      Я делаю глубокий вдох.
      Охранник с шумом раскрывает газету.
      Вместе с испариной после дождя на Токио снова проступает копоть. Набравший силу зной выпаривает лужи. Уличный музыкант поет так фальшиво, что прохожие просто обязаны отнять у него мелочь и разбить его гитару о его же голову. Я иду к станции метро Синдзюку. Толпы людей сбиваются с шага, оглушенные зноем. Отцовская дверь затерялась в неизвестном квадрате моего токийского путеводителя. Меня сводит с ума крошечный кусочек серы, который застрял у меня в ухе так глубоко, что я не могу его выковырять. Ненавижу этот город. Я прохожу мимо зала для --> кэндо[Author:A] -- из-за оконной сетки вырывается зубодробительный лязг рассекающих кости бамбуковых мечей. На тротуаре стоит пара ботинок -- как будто их обладатель неожиданно превратился в пар и его сдуло ветром. Меня терзают разочарование и усталое чувство вины. Я нарушил своего рода неписаный договор. С кем?
      Автобусы и грузовики закупоривают транспортные артерии, пешеходы просачиваются сквозь щели. Когда-то я увлекался динозаврами -- согласно одной теории, они вымерли оттого, что захлебнулись в собственном навозе. Когда в Токио пытаешься добраться из пункта "А" в пункт "Б", эта теория уже не кажется нелепой. Ненавижу рекламные плакаты на стенах, капсулы, тоннели, водопроводную воду, подводные лодки, воздух, надписи "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН" на каждом углу и "ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КЛУБА" над каждой дверью. Хочу превратиться в ядерную боеголовку и стереть этот погрязший в навозе город с лица земли.
      Два
      р
      БЮРО НАХОДОК
      р
      Непростое это дело -- отпилить голову --> богу грома[Author:A] ржавой ножовкой, если тебе одиннадцать лет. Ножовка постоянно застревает. Меняю положение и чуть не скатываюсь с его плеч. Если упасть с такой высоты на спину, сломаешь позвоночник. Снаружи в багряных сумерках распевает черный дрозд. Я обхватываю мускулистый торс бога ногами, так же, как когда дядя Асфальт катает меня на закорках, и медленно вожу лезвием по его горлу. Еще, еще, еще. Дерево прочно, как камень, но постепенно зазубрина превращается в длинную щель, а щель -- в глубокую прорезь. Глаза заливает пот. Чем быстрее, тем лучше. Сделать это нужно, но попадаться вовсе не обязательно. За такое сажают в тюрьму, это точно. Лезвие соскальзывает -- прямо по большому пальцу. Вытираю глаза футболкой и жду. Вот и боль, нарастает толчок за толчком. Лоскуток кожи розовеет, краснеет; выступает кровь. Слизываю ее -во рту остается привкус десяти-иеновой монеты. Справедливая цена. Как будто я расплачиваюсь с богом грома за то, что он сделал с Андзу. Продолжаю пилить. Мне не видно его лица, но когда я перерезаю ему горло, нас обоих сотрясает дрожь.
      р
      Субботе, второму сентября, уже исполнился час от роду. С моей засады в кафе "Юпитер" прошла неделя. Движение по главной магистрали Кита Сендзю схлынуло. В расселине между жилыми домами напротив висит токийская луна. Цинковая, индустриально-футуристическая, со следами колес. В моей капсуле душно, как внутри боксерской перчатки. Вентилятор размешивает зной. Я не собираюсь общаться с ней. Ни за что. Что она о себе возомнила, после стольких лет? Через дорогу -- пункт фотопроявки с двумя циферблатами "Фудзифильм" -- левый показывает реальное время, а правый -- время, когда будут готовы фотографии -- на сорок пять минут вперед. Моя куцая занавесочка в пол-окна -- просто отстой. Гнутся радиомачты, гудят провода. Интересно, бессонница у меня из-за этого здания? Синдром высотной качки, как говорит дядя Банк. Подо мной "Падающая звезда" спряталась за ставнями и ждет, когда кончится ночь. За прошлую неделю я выучил ее распорядок: без десяти двенадцать Бунтаро затаскивает внутрь складной рекламный щит и выносит мусор; без пяти двенадцать выключается телевизор, и он моет свою чашку с тарелкой; тут же может примчаться клиент -- вернуть кассету; ровно в полночь Бунтаро открывает кассу и подсчитывает выручку. Через три минуты ставни опускаются, он пинками выводит свой --> скутер[Author:A] из спячки, и только его и видели. Таракан пытается выбраться из клеевой ловушки. От новой работы у меня болят мышцы. Кошачью миску, наверное, надо выбросить. Я уже все знаю, и нечего ее держать. И лишнее молоко, и две банки высококачественного кошачьего корма. Если добавить его в суп или еще куда-нибудь, будет съедобно? Интересно, Кошка умерла сразу или долго лежала на обочине, думая о смерти? Может, какой-нибудь прохожий огрел ее лопатой по голове, чтобы не мучилась? Кошки кажутся слишком внепространственными созданиями, чтобы попадать под машины, но это случается сплошь и рядом. Сплошь и рядом. Думать, что я смогу держать ее у себя, было бредом с самого начала. Моя бабушка терпеть не может кошек. Жители Якусимы держат цепных собак для охраны. Кошки же гуляют сами по себе. Я ничего не знаю о кошачьих туалетах, не знаю, когда нужно пускать кошек в дом, когда выпускать на улицу, какие им нужны прививки. И вот что с ней случилось, стоило ей раз переночевать у меня: проклятие Миякэ вступило в силу. Андзу лазила по деревьям, как кошка. Как молодая пума.
      р
      -- Ты лезешь очень, очень медленно!
      Я кричу в ответ сквозь ранний туман и шелестящую над головой листву:
      -- Я зацепился!
      -- Ты просто боишься!
      -- Вовсе нет!
      Когда Андзу знает, что права, она смеется заливистым, как звуки цитры, смехом. Лесное дно далеко внизу. Я боюсь треска прогнивших насквозь веток. Андзу ничего не боится, потому что я беру ее долю страха на себя. Она бегло читает дорогу вверх к макушкам деревьев. Пальцами рук цепляется за шершавую кору, пальцами ног -- за гладкую. На прошлой неделе нам исполнилось только одиннадцать лет, но Андзу уже может лазить по канату в спортзале быстрее любого мальчишки из нашего класса, а еще -- если захочет -- умножать дроби, читать тексты из программы второго класса и слово в слово пересказывать почти все приключения Зэкса Омеги. Пшеничка говорит, это потому, что, когда мы были в материнской утробе, она заграбастала себе большую часть мозговых клеток. Наконец мне удается отцепить футболку, и я лезу за своей сестрой -со скоростью трехпалого ленивца, страдающего от головокружения. Проходит несколько минут, прежде чем я настигаю ее на самой верхней ветке. Меднокожую, гибкую, как ивовый прут, покрытую клочьями мха, исцарапанную, в грубых саржевых брюках, с растрепанным конским хвостом на затылке. О кроны деревьев разбиваются волны весеннего морского ветра.
      -- Добро пожаловать на мое дерево, -- говорит она.
      -- Неплохо, -- признаю я, но это больше, чем "неплохо".
      Я никогда еще не залезал так высоко. Чтобы забраться сюда, мы вскарабкались на самую вершину крутого склона. Вид поражает воображение. Серые, как крепостные стены, лица гор; зеленая река вьется змейкой в ущелье; висячий мост; мешанина из крыш и электрических проводов; порт; склады бревен; школьное футбольное поле; карьер, где добывают гравий; чайные плантации дядюшки Апельсина; наш тайный пляж со скалой, выступающей в море; волны, бьющиеся на отмели вокруг камня-кита; длинный берег острова --> Танегасимы[Author:A] , откуда запускают спутники; похожие на металлофон облака, как конверт для неба, который море скрепляет своей печатью. Потерпев неудачу в качестве главного древолаза, я назначаю себя главным картографом.