Я понимаю.
      Господин Ота ничего не знает про нас. Ты ему не рассказывала. Ты хочешь увериться, что я не разглашу твои грязные маленькие секреты. Я прав?
      -- Он очень хочет с тобой познакомиться, Эидзи. Как мило с его стороны. Почему я должен встречаться с этим магнатом гостиничного дела?
      Прошло двадцать лет -- слишком поздно начинать разыгрывать заботливую матушку, матушка.
      Дело в том, что ты всегда приносила мне одни несчастья. Ты и сейчас делаешь меня несчастным.
      Все замечательно. Разберись со своим алкоголизмом, выйди замуж, живи долго и счастливо и оставь меня в покое. Истеричная, алчная, бессердечная ведьма.
      Окошечко открывается -- показывается шариковая ручка, к которой прикреплен белый флажок -- на полке, источая кофейный аромат, появляется неприкасаемая кружка Сатико с нарисованным на ней Доремоном. Окошечко захлопывается.
      -- Эидзи?
      По воле диджея "I Heard It on the Grapevine" обрывается.
      Я не могу себе объяснить, почему говорю:
      -- Мама, а может, я э-э... завтра приеду в Миязаки проведать тебя?
      Когда я заканчиваю объяснения, Сатико кивает.
      -- Разве я могу препятствовать подобной гуманитарной миссии? Но мой последний приказ как старшего по званию офицера великой армии Нерона таков: позвони моей подруге перед тем, как уедешь из Токио.
      -- Она, э-э, что-нибудь говорила?
      -- Я могу сказать, в каком она настроении, по тому, что она играет. Когда ты звонил ей на прошлой неделе, Аи играла Шопена и прочие милые вещи. Вчера же мне пришлось собираться на работу под тяжеловесные пьесы --> Эрика Сати[Author:A] , которые он писал, чтобы избавиться от соседей.
      -- Я, э-э, кажется, все испортил, Сатико.
      -- Аи не Мисс-счастье-двадцать-четыре-часа-в-сутки. Жизнь коротка, Миякэ. Позвони ей.
      -- Не знаю...
      -- Нет. "Не знаю" не принимается. Скажи: "Слушаю и повинуюсь, госпожа Сэра".
      -- Я в самом деле...
      -- Заткнись и скажи это, иначе тебе больше никогда не придется делать пиццу в этом городе.
      -- Слушаю и повинуюсь, госпожа Сэра.
      -- Томоми сказала, что у тебя был трудный разговор, мэн... -- Дои входит в загон с мини-блендером в руках. -- Знаешь, что я придумал, чтобы подавить нездоровые вибрации, мэн?
      Я отворачиваюсь.
      -- Дои, сегодня моя последняя смена. Сжалься...
      -- Никаких фокусов, мэн! Просто волшебный антистрессовый коктейль...
      Стал бы он доставать меня своими штучками, если бы знал, что всего лишь днем одна карта и одна лопнувшая артерия спасли меня от потери половины моих органов? Не исключено, что да.
      -- Для начала клубника! -- Дои высыпает в блендер полную упаковку ягод. Потом набрасывает на блендер черный бархатный колпак и превращает их в жидкое месиво. Снимает колпак и крышку. -- Затем помидоры! -- кидает туда же три переспелых помидора. -- Красная пища снимает стресс. Зеленая -нагнетает. Вот почему кролики и вегетарианцы такие нервные... Что потом? Малиновый сок... сырой тунец... --> бобы адзуки[Author:A] ... все основные типы продуктов. Дои возвращает на место крышку, черный колпак и включает блендер. -- И последнее: мой коронный ингредиент... -- делая пасс рукой, он достает из носового платка розового волнистого попугайчика. Попугайчик хлопает крылышками, моргает и чирикает. -- Иди сюда, малыш! -- Он осторожно сажает его на ярко-красное жидкое месиво, закрывает крышку и снова водружает сверху черный колпак.
      Я понимаю, что это всего лишь фокус, и отказываюсь притворяться потрясенным. Он опускает блендер за низкую перегородку между загоном и моей крысиной норой -- возможно, чтобы поменять блендер? -- снимает кувшин и трясет, как бармен, смешивающий коктейль, в такт гавайской гитарной музыке по радио.
      -- Дои! -- входит Сатико, держа в руках планшет для записей.
      Дои подпрыгивает и виновато ставит то, что держал в руках, на пол.
      -- Мне очень неприятно и досадно беспокоить тебя по таким пустякам, как работа, но...
      -- У меня перерыв, атаманша! Дай мне еще три минутки! Я показываю Миякэ мое умиротворяющее зелье... -- Он поднимает с пола блендер, все еще накрытый черным колпаком, и включает его на полминуты.
      Сатико, сдавшись, садится на стул. Дои снимает колпак, открывает крышку и пьет взбитое в пену месиво прямо из блендера.
      -- Вкусня-я-ятина.
      -- Ого... -- Сатико встает и поднимает блендер "Б" -- я так и знал -на край перегородки, бархатного колпака на нем нет.
      -- Ты сам сделал этого попугайчика? Он совсем как настоящий. Из чего он? -- Она непритворно удивлена.
      -- Начальница! Ты выдала мой фокус!
      -- Тогда не оставляй свое барахло посреди кухни!
      -- Не называй моего Туту барахлом! У попугайчиков тоже есть чувства, разве не так?
      -- Туту не слишком похож на живого попугайчика. -- Сатико вынимает птичку из красного месива. Его голова тут же рассыпается в белую пыль.
      -- Дои, -- говорю я, -- пожалуйста, скажи мне, что это входит в твой фокус.
      Глаза Дои вылезают из орбит, в них панический ужас.
      -- О, мэн...
      После того как "скорая" увозит Дои в больницу на промывание желудка и прививки от столбняка, я предлагаю свою помощь в доставке заказов. Сатико возражает, что этим лучше заняться ей, потому что она лучше знает город. Томоми приходится справляться с телефоном в одиночку. Я готовлю и раскладываю по коробкам три "Эль Гринго" -- толстая основа, горгонцола, салями со специями, помидоры и приправа из базилика -- к тому времени, как возвращается Онизука. Томоми рассказывает ему, что случилось с Дои -- на секунду мне кажется, что Онизука готов изменить своим принципам и улыбнуться, но это быстро проходит, он снова становится самим собой, и его лицо принимает свое обычное несчастное выражение. Поток заказов немного ослабевает. К половине восьмого утра я уже наизусть знаю весь утренний выпуск новостей. Торговые переговоры, встречи на разных уровнях, визиты высокопоставленных лиц. Вот как нужно держать народ в подчинении -- не запрещать новости, а делать их такими глупыми и скучными, чтобы они стали никому не интересны. Погода в пятницу, шестого октября: утром будет облачно, во второй половине дня существует шестидесятипроцентная вероятность дождя, а к вечеру эта вероятность возрастет до девяноста процентов. Я мою разделочный стол в надежде, что в ближайшие полчаса заказов не будет. Мне нужно решить, как дешевле всего добраться до Миязаки. Я вглядываюсь в геенну -- мне навстречу дюйм за дюймом ползут шесть пицц, разливая вокруг кармическое сияние. По радио передают песню под названием --> "I Feel the Earth Move under My Feet"[Author:A] . Радиоприемники и кошки всегда занимаются своим делом, все равно, есть кто-нибудь поблизости или нет. Совсем не так, как гитары, которые в каком-то смысле перестают быть гитарами, когда вы закрываете футляр. Возвращается Сатико и кладет на разделочный стол в моей крысиной норе конверт.
      -- Я немного смошенничала, но "Нерон" возвращает тебе все, что с него причитается.
      -- Извините, что оставляю вас в такое напряженное время.
      -- Ну, когда об этом сообщат в новостях, индекс --> Ниппон[Author:A] круто пойдет вниз, но мы уж как-нибудь продержимся. Я и сама могу надеть поварской фартук, если головная контора не пришлет никого на замену. Такое бывало. Позвони, когда вернешься в Токио, -- не обещаю места в этом отделении, но обязательно направлю туда, где будет вакансия.
      -- Большое спасибо.
      -- Ты уже знаешь, как долго тебя не будет?
      -- Это зависит от... многих вещей. От того, смогу ли я помочь маме поправиться. -- Я кладу конверт в свой истощенный бумажник.
      -- Позвони Аи. Я не хочу, чтобы именно мне пришлось сказать ей, что ты уехал из города.
      -- Я, э-э, не думаю, что я сейчас ее друг месяца.
      -- Идиот, у Аи не бывает друзей месяца. Позвони ей. Томоми, неуклюже согнувшись, заглядывает в окошечко:
      -- На случай, если тебе не жалко сил сделать последнюю пиццу перед счастливым воссоединением с семьей, тот тип из "Осуги и Босуги" заказал свою обычную "Камикадзе". -- Она шлепает бланк заказа на край перегородки и исчезает.
      Нахмурившись, я смотрю на Сатико и чувствую, как у меня подгибаются ноги.
      -- "Осуги и Босуги"? "Пан-Оптикон"?
      -- Они заказывают ее каждую неделю, уже много лет. "Камикадзе" -- это пицца, которой нет в таблице, -- нам стоило бы подсуетиться и указать ее в меню, но только вряд ли кто-нибудь еще в Токио будет в состоянии это есть. Корж с моцареллой, банан, перепелиные яйца, гребешки, чернила осьминога.
      -- Целые перчики чили.
      -- Кто-нибудь из других поваров уже говорил о ней? Для меня это загадка.
      -- Думаю, да...
      -- Такое сочетание нелегко забыть. Кстати, о чудесах: мне пора идти писать докладную о несчастном случае с Дои.
      Она уходит и не видит моего лица, когда я смотрю на бланк заказа. Почерк Томоми, как назло, разборчив. Цукияма, "Осуги и Босуги", "Пан-Оптикон".
      Сначала я смеюсь, не в силах поверить.
      Потом я думаю: это ловушка.
      Потом я думаю: никакой ловушки. Во-первых, никому не известно, что я знаю, как зовут моего отца; а во-вторых, с тех пор, как умер Цуру, никому не нужно заманивать меня в ловушки. Мама-сан уже отпустила меня. Это не ловушка, а карточный фокус, который показывает мне Токио. Как это получилось? Давайте разберемся, шаг за шагом. Я знаю про "Камикадзе", потому что... вот оно. Вспомнил. Несколько недель назад, когда Кошка восстала из мертвых, какой-то человек ошибся номером, позвонил в мою капсулу, думая, что попал в пиццерию, и заказал эту самую пиццу. Только он не ошибся номером. Этот человек был моим отцом.
      Все остальное просто. Мой отец не клиент Акико Като -- он ее коллега.
      Акико Като -- причина того, почему я наблюдал за "Пан-Оптиконом" из кафе "Юпитер".
      Кафе "Юпитер" -- причина моей встречи с Аи Имадзо.
      Аи -- причина того, что я познакомился с Сатико Сэра.
      Сатико Сэра -- причина того, что я в пиццерии "У Нерона" готовлю пиццу для своего отца.
      Но больше я не пойду по ложному следу, больше не будет скоропалительных выводов, лжи. Для своего отца я был минутным развлечением. Потом я стал для него пустым местом. Теперь я помеха. Я чувствую себя таким, таким... глупым. Эта пицца выглядит так же отвратительно, как звучит ее рецепт. Я скармливаю ее геенне и смотрю, как черная грязь сверху светится оранжевым. Почему "глупым"? Почему не "рассерженным"? С того самого дня, как я написал Акико Като, мой отец знал, как меня найти. Морино, Цуру, все остальное... если бы только он приказал мне убраться отсюда два месяца назад. Я был бы разочарован, конечно, но я бы послушался. А сейчас я сам решаю свою судьбу. Я не знаю, что буду делать, когда окажусь с ним лицом к лицу, но раз уж Токио сделал так, чтобы мы встретились, я обязательно его увижу. Я открываю окошечко. Томоми и след простыл. Сатико грызет шариковую ручку.
      -- Если я напишу, что это был дикий попугайчик и что он залетел в блендер по собственной воле, как ты думаешь, в головной конторе поверят?
      -- Только если захотят.
      -- От тебя столько пользы.
      -- Но я могу доставить эту "Камикадзе" вместо тебя. Сатико бросает взгляд на часы.
      -- Твоя смена заканчивается через две минуты.
      -- "Пан-Оптикон" по пути в Синдзюку.
      -- Мне тебя само небо послало, Миякэ.
      Дверь "Пан-Оптикона" беспрестанно вращается. Пальмы сидят в коричневых кадках. Яркие орхидеи-людоеды не спускают с меня глаз. Девять одинаковых кожаных кресел ждут посетителей. По натертому полу идет на костылях одноногий человек. Скрип резины, металлическое клацанье. За стойкой тот же самый круглолицый охранник, что выкинул меня отсюда, когда я пытался встретиться с Акико Като два месяца назад. Когда я подхожу, он зевает.
      -- Чего тебе, сынок?
      -- У меня пицца для господина Цукиямы из "Осуги и Босуги".
      -- Правда?
      Я поднимаю свою коробку повыше.
      -- "Гони голод вон -- это Нерон". Там ведь нет никакой взрывчатки, правда? Вы, международные террористы, всегда проносите оружие в коробках с пиццей. -- Он и в самом деле считает, что это очень остроумно.
      -- Если хотите, пропустите ее через сканер.
      Он машет чем-то вроде полицейской дубинки в сторону лифтов:
      -- Восточный лифт, девятый этаж.
      На первый взгляд в приемной "Осуги и Босуги" никого нет. Стол у стены, заваленный папками, растения, гибнущие от нехватки солнца, монитор, на котором светится экранная заставка -- компьютерное лицо меняет свое выражение от гнева к удивлению, к зависти, к радости, к печали и обратно к гневу. Единственный коридор ведет к окну. В окне занимается утро. Звук копировального аппарата. И куда мне теперь идти? Над столом поднимается заспанная голова.
      -- Слушаю вас?
      -- Доброе утро. Пицца для господина Цукиямы. Она медленно собирает крупицы сознания, вновь обретая способность соображать, надевает на ухо головной телефон и нажимает какую-то кнопку у себя на столе. Ожидая ответа, закуривает.
      -- Господин Цукияма, это Момоэ. Разносчик принес пиццу на завтрак. Послать его к вам или вы все еще заняты с клиентом? -- пока мой отец отвечает, она затягивается, втягивая щеки. -- Понятно, господин Цукияма. -Она указывает большим пальцем на коридор и снимает телефон. -- Идите до конца, потом направо. И постучите, прежде чем войти!
      Ковер вытерся, кондиционер страдает одышкой, краску на стенах давно пора обновить. Дверь впереди открывается, и -- как нарочно -- из нее выходит Акико Като с металлической корзинкой, полной воланов для игры в бадминтон. У нее в ушах раскачиваются серебряные серьги в виде морских ежей. Она смотрит, как я украдкой бросаю взгляд на нее, а я смотрю, как она украдкой бросает взгляд на меня. Я иду дальше, напоминая себе, что не делаю ничего противозаконного. Дохожу до конца коридора и чуть не сталкиваюсь с женщиной, которая поправляет туфлю. Она того же возраста, что и я, и ноги у нее сексуальней, чем у Зиззи Хикару. От нее пахнет духами и вином. Она восстанавливает равновесие и идет в ту сторону, откуда я пришел. Передо мной приоткрытая дверь -- "Дайсюкэ Цукияма, партнер". За ней какой-то мужчина -мой отец, я полагаю, -- говорит по телефону. Я слушаю разговор.
      -- Дорогая, я знаю! Ты слишком остро реагируешь -- ты -- просто -дорогая -- послушай меня! Ты слушаешь? Спасибо. Я был вынужден ночевать здесь, потому что если я оставлю это на мелкую сошку, они все испоганят, и мне придется ночевать здесь еще чаще, чтобы разгрести бардак, который они натворят, кроме того, моего клиента пошлют к черту, и он передаст свои дела кому-нибудь поприличней, а мне урежут премию, и тогда как я, черт возьми, смогу заплатить за этого треклятого пони? Прекрати -- прекрати это, дорогая, -- да, я знаю, что у всех ее подруг есть пони, но у всех ее подруг папочки -- судьи, у которых больше денег, чем во всех банках этой треклятой Швейцарии, вместе взятых... Ты думаешь, мне нравится эта сверхурочная работа, будь она неладна? Ты думаешь, мне это нравится? Что? О, о, о, так вот почему мы об этом заговорили, верно? У тебя снова приступ паранойи! Да как тебе в голову пришло, дорогая... Что? Ты шутишь! Нет. Скажи мне, что ты шутишь. Ах, так. Что ж, лучше новости с утра ты не могла придумать. Частный детектив. Ты глупая маленькая женщина. Конечно, частный детектив накопает тебе сколько угодно дерьма! Почему? Потому что им нужна клиентура! Я слишком возмущен, -- слышно, как стукнула дверца шкафа, -- чтобы продолжать этот разговор. Мне нужно работать. А если у тебя достаточно денег, чтобы выбрасывать их на подобные игры, к чему эта спешка с продажей акций, которые оставил старик? Да, тебе тоже хорошего дня. Дорогая, -- он вешает трубку. -И желаю тебе спрыгнуть с балкона, моя дорогая.
      Я делаю глубокий вдох...
      Он может узнать меня...
      Он может не узнать меня, и я могу сказать ему...
      Он может не узнать меня, и я могу не сказать ему...
      Я стучу. Пауза. Потом бодрое: "Войдите!" Я узнаю своего отца по фотографии, которую мне дал Морино. Он лежит на огромном диване, одетый в утренний халат.
      -- Разносчик пиццы! Ты подслушивал мой разговор?
      -- Я изо всех сил пытался этого не делать.
      -- Пусть это будет для тебя уроком.
      -- Извините, я...
      -- Запомни: дороже держать пони в соломе, чем шлюху в меху.
      -- Не думаю, чтобы это мне когда-нибудь пригодилось.
      Мой отец усмехается -- усмешкой человека, который всегда получал то, что хотел, -- и знаком приглашает меня подойти. Из окна на заднем плане открывается великолепный вид на соседние небоскребы, но у меня свой вид, и я выпиваю его до последней капли. Слишком черные волосы. Подставки для обуви в платяном шкафу. Фотография сводной сестры в костюме лебедя на письменном столе. Форма его рук. То, как он поворачивается, почти не сгибая спину. Кажется, его тело в лучшей форме, чем его фирма, -- похоже, он частенько навещает спортзал.
      -- Ты не Онизука и не Дои.
      Нет, я сын твоей первой любовницы.
      -- Нет.
      -- Ну, -- мой отец ждет ответа, -- кто же ты?
      -- Повар.
      -- Ого! Значит, это ты готовишь мои чудесные "Камикадзе"?
      -- Только на этой неделе. Меня наняли временно. Он кивает на коробку с пиццей:
      -- Тогда я бьюсь об заклад, что ты никогда не видел ничего похожего на мою "Камикадзе", я прав?
      Я ставлю коробку на кофейный столик:
      -- Сочетание необычное.
      -- Необычное? Уникальное! Пахнет духами и вином.
      Мой отец хмурится и улыбается одновременно:
      -- Ты хорошо себя чувствуешь?
      Я скажу тебе это сейчас, или уйду навсегда. Он усмехается:
      -- Ты выглядишь так, будто твоя ночь была почти такой же длинной и утомительной, как моя.
      Как же ты себя любишь.
      -- До свиданья.
      Притворное удивление пополам с обидой:
      -- Ты не хочешь, чтобы я где-нибудь расписался?
      -- О... Да. Здесь, пожалуйста...
      Мой отец небрежно расписывается на квитанции.
      Как бы я хотел размозжить тебе голову твоим кубком за игру в гольф.
      Я хочу закричать и, кажется, разрыдаться.
      Я хочу чтобы ты знал. О том, причиной чего ты стал, о том, какой вред причинил, о той, что погибла из-за тебя. Я хочу затащить тебя на морское дно между прибрежными скалами и камнем-китом.
      -- Э-э-эй! -- Мой отец машет рукой. -- Я спросил, будет ли Дои работать на следующей неделе?
      Я сглатываю, киваю и ухожу от этого человека, которого никогда больше не увижу. Один раз я оглядываюсь -- прикрыв глаза, он вонзает зубы в черную массу.
      Выйдя из "Пан-Оптикона", я покупаю пачку "Хоупа", сажусь на тумбу заграждения и смотрю, как машины тормозят и вновь разгоняются. Двадцать лет свелись к двум минутам. Я выкуриваю сигарету, вторую, третью. Атлас облаков листает свои страницы. Вороны ворошат кучку мусора. Токио -- это грязный ластик. Лето улетело из города, не оставив нового адреса. Трутни в кафе "Юпитер" запихивают в себя свой завтрак. Мне хочется остановить какого-нибудь прохожего и рассказать ему обо всем, что случилось со мной за последние полтора месяца, начиная с засады у "Пан-Оптикона" и заканчивая этой минутой. Ну что, вперед? Ах, я не знаю, с чего начать. Но, эй, Андзу, я сдержал свое обещание. Мне хочется, чтобы Аи сегодня работала в кафе "Юпитер". Я бы подъехал к нему на своем "Харлее Дэвидсоне", как Ричард Гир в "Офицере и джентльмене", и она бы села сзади, и мы бы умчались по узкой дороге далеко на север. Я смотрю, как пешеходы толпой переходят улицу, когда загорается зеленый. Иду за ними. Перехожу улицу Кита -- меня переполняет разочарование от того, что наш отец оказался именно таким, каким, судя по всему, он и должен быть. Жду, когда загорится зеленый. Перехожу авеню Омекайдо -- мне стыдно, что в моих жилах течет его кровь, -- жду, когда загорится зеленый. Потом снова перехожу улицу Кита. Как грустно: я нашел то, что искал, но мне это больше не нужно. Жду и снова перехожу авеню Омекайдо. Я чувствую себя свободным. Я делаю один, два, три круга. Я слышу, как меня кто-то зовет. Подъезжает Онизука на своем пицца-скутере. Я потерял способность удивляться, может быть, навсегда. Не знаю, чего он хочет, но не рискую повернуться спиной и уйти -- вдруг ему вздумается ударить меня ножом в почки.
      -- Подойди-ка, -- бросает он и сплевывает. -- Я тебя искал.
      -- Ты меня нашел.
      -- Смотрел, как ты нарезаешь круги.
      -- Не круги. Квадраты.
      Он теребит свой губной гвоздь.
      -- Хотел кое-что у тебя спросить. Я подхожу ближе.
      Большим пальцем он указывает на "Нерона".
      -- Томоми-сплетница говорит, что ты собираешься в Миязаки.
      -- Томоми-сплетница говорит правду.
      -- У тебя заболела мама? -- Да.
      -- Как насчет бабок? К чему он клонит?
      -- Не могу сказать, что я богат, как Японский банк.
      -- У моего отчима транспортная компания. Он сказал, что один из его водителей подбросит тебя до Осаки, а там подвернется какой-нибудь грузовик до Фукуоки. -- Онизука никогда не шутит, и едва ли он решил начать сегодня. Он протягивает мне узкий листок бумаги. -- Карта, адрес, номер телефона. Будь на месте к полудню.
      Я слишком удивлен -- слишком благодарен, -- чтобы что-нибудь сказать.
      Онизука уезжает прежде, чем я успеваю как следует поблагодарить его.
      -- Ты хочешь проведать свою мать в Миязаки, но не знаешь, когда вернешься, -- объявляет Бунтаро, едва я переступаю порог "Падающей звезды". Мой хозяин складывает свою "Окинава проперти уикли" с объявлениями о продаже недвижимости. -- Как будто я могу сказать тебе "нет", парень! Да меня бы собственная мать убила. Да, моя жена позаботится о кошке. Как в старые времена. Ты оплатил аренду до конца октября, а задаток может пойти в уплату за ноябрь, если тебе он не нужен; в противном случае, я переведу его на твой счет в банке, сложу твои вещи в коробку и поставлю в кладовку. Позвони из Миязаки, когда определишься. "Падающая звезда" никуда не денется. Моя жена собрала тебе обед в дорогу. -- Он трет свой золотой зуб, и я вдруг понимаю, что это его амулет на счастье. -- Ну, давай, -- говорит он, -- пакуйся!
      В моей капсуле все так же, как было, когда я ушел отсюда двадцать часов назад. Носки, стаканчики из-под йогурта, скомканные подушки. Странно. Кошки нет, но Таракан сидит на подоконнике. Я беру распылитель с морилкой, открываю огонь, и -- Таракан не двигается. Задремал? Я шевелю его уголком упаковки из-под печенья. От Таракана осталась только пустая шелуха.
      "Онизука ТрансДжапэн лимитед" находится на станции Такасимадаира, на линии Тоэи Мита. Через ворота я попадаю в обнесенный стеной двор с платформой для погрузки и тремя средних размеров грузовиками. Сейчас только одиннадцать. Я иду обратно к станции, где открывается гигантский магазин электроники. Внутри холодно, как в феврале ранним утром. Две администраторши за справочной стойкой, похожие, как близнецы, произносят "Доброе утро" столь ангельски-согласными голосами, что я не решаюсь выбрать, к которой из двух обратиться.
      -- Э-э, будьте любезны, где я найду компьютеры?
      -- Цокольный этаж, третий уровень, -- отвечает мисс Слева.
      -- Вы не против, если я оставлю у вас свой рюкзак?
      -- Оставляйте, пожалуйста, -- отвечает мисс Справа.
      Я плыву на эскалаторе вниз. Души других покупателей плывут вместе со мной. Повсюду яркие кленовые листья -- осень пришла. Миниатюрные телевизоры, сферические стереосистемы, умные микроволновки, цифровые видеокамеры, мобильные телефоны, ионизирующие морозилки, влагопоглощающие обогреватели, ковры с подогревом, массажные кресла, 256-цветные принтеры. Голос над эскалатором велит не становиться на желтые линии, всегда помогать детям и старикам и выжимать максимум наслаждения из процесса совершения покупок. Товары сидят на полках и наблюдают, как мы их рассматриваем. Ни единого окна. В компьютерной секции меня приветствует одомашненный вариант Суги с пристегнутым галстуком. Его кожа блестит, как натянутый целлофан. Наверняка здесь внизу у них есть полосковые светильники, излучающие витамин "В", чтобы компенсировать полное отсутствие естественного света.
      -- Похоже, вы твердо знаете, что вам нужно!
      -- Да, я хочу сделать апгрейд для одного из своих компьютеров.
      -- Что ж, у нас неплохой выбор. На какую сумму вы рассчитываете?
      -- Э-э... Я получил грант на исследования и могу не стесняться. У меня модем двадцать пятого века -- мне нужно подобрать к нему железо.
      -- Это не вопрос. Какой у вас модем? Я переиграл.
      -- Э-э... Один из самых скоростных.
      -- Да, господин, но какой марки?
      -- Э-э, Суга, Саратога Инструменте. Он блефует.
      -- Очччччччччень хорошие машины. Из какого вы университета?
      -- Э-э, --> Васеда[Author:A] .
      Я произнес волшебное слово. Он достает свою визитную карточку и кланяется так низко, что, кажется, вот-вот поцелует мне туфли.
      -- Фудзимото, к вашим услугам. Мы работаем по системе академических скидок. Что ж. У вас полная свобода действий -- просто позовите меня, если понадобится помощь.
      -- Обязательно.
      Я притворяюсь, что читаю спецификации новых машин, собираю пачку проспектов и выбираю компьютер, за который мог бы сесть. Я щелкаю по значку Интернета и нахожу электронный адрес Токийского полицейского управления. Записываю его на руке. Оглядываюсь кругом, надеясь, что за мной не наблюдают скрытые видеокамеры. Загружаю диск Суги.
      "Вирус "Почтальон" сердечно приветствует вас!"
      Суга сделал свой вирус куда более дружелюбным, чем он сам.
      "Вы хотите отправить свое послание массам с клавиатуры или загрузить с диска?"
      Я нажимаю "Д".
      "Отлично. Вставьте диск и нажмите "ВВОД".
      Я вынимаю диск Суги, вставляю тот, что прислала мне Козуэ Ямая, и нажимаю "Ввод". Вирусная программа начинает свою работу. Дисковод гудит и подмигивает.
      "Отлично. Теперь введите адрес счастливого получателя".
      Я набираю адрес информационной странички полицейского управления, который записал у себя на руке.
      "Нажмите "ВВОД", чтобы наклеить марку!"
      Курсор пульсирует, мой палец зависает над клавиатурой -- в голове роятся мысли о том, что будет, если я нажму эту кнопку. Щелк. Слишком поздно менять решение.
      "Почтальон доставляет ваше письмо первичному адресату... Считка. Почтальон доставляет ваше письмо адресатам второго поколения..."
      Короткая пауза.
      "Адресатам третьего поколения..."
      Долгая пауза.
      "Четвертого поколения... [зевок]".
      Экран возвращается в исходное состояние.
      "Почтальон продолжит до поколения 99".
      Сообщение ползет по экрану вниз.
      "Теперь выйдите из Сети / покиньте место преступления / бегите изо всех сил".
      Гудок.
      "До встречи".
      До встречи, Суга. Я вынимаю диск Козуэ Ямаи и кладу его в карман рубашки. Я -- разносчик чумы. Только чума эта, возможно, подействует, как лекарство.
      -- Простите, -- ко мне широким шагом приближается продавец постарше, -что вы только что загрузили в нашу систему?
      Я пытаюсь придумать более-менее правдоподобную ложь, но у меня ничего не выходит.
      -- Э-э... Мой моральный долг -- довести до всеобщего сведения информацию о сети Якудзы, которая похищает людей, расчленяет их и, э-э, продает их органы. Я решил воспользоваться вашим компьютером. Это показалось мне самым безопасным способом обнародовать имеющиеся у меня данные. Надеюсь, ничего страшного не произошло?
      Продавец кивает с самым серьезным видом, пытаясь определить мое место в ряду сумасшедших: тихий, безобидный или может пырнуть ножом?
      -- Рад, что мы смогли вам помочь.
      Мы благодарим друг друга, раскланиваемся, и я позволяю эскалатору унести меня прочь. Я беспрепятственно забираю свой рюкзак у девушек за справочной стойкой и выхожу на улицу. Там тепло от выхлопных газов. Бросаю оба диска в ближайший водосток. Из телефонной будки рядом с "Онизука ТрансДжапэн" пытаюсь позвонить Аи домой, потом на мобильный -- не отвечает. Без четверти полдень. Пора найти отчима Онизуки и представиться. Я так устал, что все кажется нереальным.
      Восемь
      р
      ГОРЫ ГОВОРЯТ НА ЯЗЫКЕ ДОЖДЯ
      р
      Веду футбольный мяч по многолюдному торговому пассажу в центре Токио. Ни единого яркого, крутого магазинчика -- торговля в упадке, продают на вес мочалки для сковородок, блузки, модные лет тридцать назад, да хлипкие тренажеры. Свет сгущается в медуз из древних морей. Как и когда я завладел этим футбольным мячом, не могу сказать, но он теперь для меня -- проклятье, а не благословение, потому что ворота противника могут быть спрятаны где угодно, по всей Японии. Если я подниму мяч, судья отрежет мне руки огромными ржавыми ножницами. Если я уступлю мяч противнику, школьники будут плевать в меня, а собаки -- кусать меня до самой моей смерти. Но игроки не выбирают -это их выбрали. Я должен найти ворота противника и загнать туда мяч. В водовороте покупателей кружатся знакомые лица: хозяин музыкального магазина в Кагосиме, секретарша моего отца, Гендзи-цирюльник, щелкающий маникюрными ножницами, -- но я знаю: стоит отвлечься лишь на секунду, и противнику этого достаточно, чтобы завладеть мячом. Пассаж наполняется вязким туманом, откуда-то тянет холодом. Медузы падают на пол и умирают. Я пробираюсь сквозь их студенистые тела, подбрасывая мяч коленом, под хлюпанье уходящей в канализационные стоки воды. Я знаю, что противник следит за мной с помощью радарных установок, полученных от нацистской Германии, -- почему же мне позволили проникнуть так глубоко на территорию противника? А вот и Клод Дебюсси, шагает по болоту в снегоступах.
      -- Вы слышали, месье Миякэ? Потрясающие новости!
      Он громко шепчет:
      -- Я принес вам шифрованное послание от вашего прадедушки. Одна из наших команд предала нас! Никому не доверяйте, даже мне!
      -- Бунтаро?
      -- Матико-сан?
      В "Падающую звезду" уже много лет не ступала ничья нога. Грязные, истрепанные плакаты едва держатся на стенах, приколотые кое-где еще не выпавшими кнопками. Я запираю за собой дверь на засов -- оказывается, это вполне разумная предосторожность, так как игроки противника перестают скрываться и собираются на тротуаре. Жалкий вид заброшенного салона -- вот причина того, почему противник решил спрятать свои ворота в моей капсуле.