Моя надежда и дело всей моей жизни теперь в ваших руках. Действуйте с широко открытыми глазами, так, как велит вам ваша совесть. Я не могу давать вам советов -- моя отчаянная попытка уже провалилась. Якудза -- это государство в девять тысяч раз сильнее нашего. Если вы просто пойдете в полицию, вы добьетесь только некролога. У вас в руках козырная карта для очень опасной игры, играть в которую вы не собирались. Но ради успокоения души моего сына Эидзи Матани, которого убили эти люди, и душ других бесчисленных жертв, прошлых, настоящих и будущих, я заклинаю вас действовать.
      Пожалуйста.
      Козуэ Ямая.
      Почему я? У нас с ее сыном одно и то же имя, из одинаковых иероглифов: "эи" -- волшебство, "дзи" -- земля. Я никогда раньше не сталкивался с таким сочетанием, но не может быть, чтобы Козуэ Ямая включила меня в список своих доверенных лиц только из-за этого совпадения. В поисках ключа я переключаю память на нашу первую встречу, но не нахожу ничего.
      И нет никакого способа это выяснить.
      Я кричу вниз:
      -- Матико? Сегодня в газетах есть какие-нибудь громкие сообщения?
      -- Что? -- говорит Матико. -- Ты хочешь сказать, что ничего не слышал?
      -- О чем?
      Матико читает заголовок на первой странице:
      -- "ПРИСТУП ОТКРОВЕННОСТИ ВЛИЯТЕЛЬНОГО ПОЛИТИКА: "Я НЕ БЕРУ ВЗЯТОК!" ЧЕСТНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ МИНИСТРА ПОТРЯСЛО ЕГО КОЛЛЕГ!"
      Выдавливаю улыбку и закрываю дверь. Итак, Козуэ Ямая тоже мертва. Меня охватывает жалость к этой женщине с израненной душой, которая навестила меня, когда я гостил в обители сказок. Но ввязываться в это дело глупо. Хранить этот диск у себя -- самоубийство. Я кладу его в тот уголок своего жилища, куда заглядываю реже всего, в коробку с презервативами под кучей носков -- пусть полежит там, пока я не придумаю, как поступить. Если ни сегодня, ни завтра мне в голову не придет стоящего решения, лучше всего будет бросить его в реку и надеяться, что другой адресат окажется мудрее и храбрее меня. От волнения я представляю, как мы все выстроились в ряд на мосту и выбрасываем свои диски, охваченные одинаковым приступом трусости. Я меняю воду для Кошки, включаю свой вентилятор, разворачиваю футон и пытаюсь уснуть. Несмотря на то что я не спал уже двадцать часов, госпожа Ямая не выходит у меня из головы. Похоже, мне предстоит роковая неделя, я уже ощущаю ее железную хватку. Глухие удары пульса. Негнущееся копье разит непробиваемый щит.
      р
      Прихожу на работу, когда вторник испускает последний вздох. К тому моменту, когда я надеваю поварской фартук и белую бандану, уже родилась среда. Рядом останавливается большая группа отработавших смену таксистов и заказывает огромное количество пиццы, судя по всему -- для корпоративной вечеринки, и я работаю без передышки полтора часа. Наш коротковолновый приемник перескакивает с частоты на частоту, как ему заблагорассудится, раскачиваясь между станциями, вещающими на китайском, испанском и еще каком-то языках.
      -- На филиппинском, мэн, -- заявляет Дои. -- Стратосферный эфир сегодня ночью гиперчист, мэн. Носом чую.
      В ожидании, пока геенна разрешится от бремени его пиццей, он сидит в загоне и курит сигарету собственного изготовления. Вот он трет себе глаз:
      -- Миякэ, мне сюда что-то попало, в самый уголок -- передай зубочистку, а, мэн?
      Игнорируя дурные предчувствия, передаю зубочистку.
      -- Спасибо.
      С ее помощью Дои оттягивает веко вниз.
      -- Бесполезно. Ты не посмотришь? По-моему, там какая-то мошка.
      Я подхожу совсем близко, смотрю. Вдруг Дои чихает, его голова дергается и зубочистка вонзается в глазное яблоко. Мне в лицо бьет тугая струйка белой жидкости.
      -- Черт! -- визжит Дои. -- О, черт! Терпеть не могу таких вещей!
      Замираю, как вкопанный, там, где стоял, не в силах поверить, что действительность может быть так нелепа. В окошечке появляется Сатико. Бессвязно бормочу -- она качает головой; я замолкаю.
      -- Купиться раз -- это ничего, Миякэ, но после второго тебя можно считать господином Простофилей. Дои, если ты потратишь впустую еще хоть одну упаковку сливок для кофе, то я вспомню, что я -- госпожа Помощник Управляющего, и урежу тебе жалованье. Я не шучу.
      Дои посмеивается, и я понимаю, что меня снова поимели.
      -- Слушаю и пооовинуюсь, атаманша.
      Сатико обращается к некоей мистической силе над нашей геенной:
      -- Это что, моя карма -- быть надзирательницей в сумасшедшем доме, жизнь за жизнью, снова и снова, пока у меня не получится все, как надо? Миякэ, двойной "Титаник", толстый корж, побольше акульего мяса.
      Я кладу в коробку пиццу для Дои. С победоносным видом он удаляется. Я все думаю про посылку госпожи Ямаи. Томоми проскальзывает в загон на один из своих бесконечных "кофейных перерывов". Она рассказывает, какая чертовски горячая у нее жизнь ("горячий" -- явно ее любимое словечко), и спрашивает, откуда я знаю, что Аи не имитирует оргазм, когда мы занимаемся сексом, потому что, когда у нее самой была интрижка с господином Нероном, она частенько чувствовала, что обязана подогреть события, ведь мужчины такие неуверенные в себе. Томоми действует на меня, как тарантул в трусах. Она выпускает коготки и с нетерпением ждет ответа. Меня, можно сказать, спасает залетевшая к нам оса размером с игрушечный вертолет. Томоми принимается визжать: "Убей ее! Убей ее!" -- и бежит обратно за прилавок. Окошечко плотно захлопывается. С минуту оса с жужжанием нарезает круги по пекарне, изучающе поглядывая на меня своими мультиоптическими глазами, и приземляется на Лаос. Мне трудно сосредоточиться на пицце, но, по мне, лучше такая компания, чем Томоми. Забираюсь на стол у стены и с размаху прижимаю к Юго-Восточной Азии пластмассовую коробку. Оса начинает гудеть "умрем-под-звуки-труб" и пытается пробить дыру в пластмассе. Мне нестерпимо хочется почесаться, и, вместо того чтобы закрыть осу в коробке и потом выпустить, я теряю голову и прижимаю коробку к вытяжке, которая находится вровень со стеной. С едва слышным хрустом трубный глас затихает.
      -- Последние герои боевиков, -- говорит Онизука, трогая пальцем гвоздь в своей нижней губе. Он всегда входит незаметно, как привидение, и говорит так тихо, что мне почти приходится читать по губам. Он кивает в сторону геенны, где лежит пицца, в ожидании, когда ее упакуют. -- Это моя "Королева эскимосов"? Клиенты меня дерьмом обольют, если будет холодная.
      Окошечко с треском приоткрывается.
      -- Убил? -- спрашивает Томоми.
      -- С осой все в порядке, -- отвечает Онизука. -- А вот Миякэ разбился в лепешку, когда пытался удрать от нее через вытяжку.
      Томоми осторожно посмеивается, проверяя, можно ли меня сердить. Онизука берет пиццу и выходит, не сказав ни слова. Минуту спустя возвращается Дои -я мог бы поклясться, что вчера он прихрамывал на левую ногу, но сегодня с ней все в порядке, -- и Томоми рассказывает ему про осу. И наркоторговец на пару с королевой зла принимаются обсуждать, виновен ли я в убийстве живого существа.
      -- Это была всего лишь оса, -- говорю я. -- Там, откуда она взялась, их полным-полно.
      Для Томоми этого недостаточно:
      -- Там, откуда мы взялись, людей тоже полным-полно, но разве это оправдывает убийства?
      Это ужасно глупый спор -- особенно если вспомнить, как Томоми визжала: "Убей ее! Убей!" -- поэтому я отворачиваюсь и смотрю, как пицца дюйм за дюймом ползет сквозь геенну. Когда я снова прислушиваюсь к разговору, Дои с Томоми рассуждают о воронах.
      -- Говори, что хочешь, -- заявляет Томоми. -- Но вороны -- умные создания.
      Дои качает головой:
      -- Вороны -- это фашисты с крыльями, мэн. Привратник в нашем доме как-то отогнал одну из них метлой. На следующий день эта самая ворона налетела на него и клюнула в голову, да так, что кровь выступила, мэн. Ворона? Напала на привратника в форме? Чудеса, мэн. Такая же редкость, как короткое замыкание.
      Томоми точит карандаш для век и щелчком открывает карманное зеркальце.
      -- Слабые -- мясо, сильные -- мясники.
      р
      Добраться от Уэно до Кита Сендзю просто даже в часы пик, потому что в идущих туда подводных лодках нет никого, кроме рабочих, едущих с ночной смены, да миллионеров-оригиналов. Подлодки, что направляются в сторону Уэно, до отказа набиты человеческим грузом. Токио -- это модель повторяющегося "большого взрыва", который, как говорят, и породил вселенную. Взрыв происходит в пять вечера, и человеческое вещество отбрасывает к окраинам, но в пять утра это человеческое вещество вновь подчиняется силе притяжения и несется обратно к центру, чтобы успеть к очередному взрыву. Мои поездки не подчиняются естественным законам Токио. Я смертельно устал. Бросить поиски отца -- чтобы к этому привыкнуть, нужно время. Сегодня Аи придет ко мне в капсулу, когда закончится репетиция, часов в пять вечера. Ее ужин -- это мой завтрак. К моему облегчению, она вызвалась готовить сама -- из-за диабета она предпочитает сама выбирать еду. А назвать мой кулинарный репертуар ограниченным -- значит похвастаться. Когда я иду от Кита Сендзю в "Падающую звезду", полнеба застилает причудливое облако. Велосипедисты, женщины с детскими колясками, таксисты останавливаются поглядеть на него. Половина неба -- чистейшая октябрьская лазурь, другая половина -- мрачное, клубящееся грозовое месиво. Вихрь подхватывает и уносит полиэтиленовые пакеты. Бунтаро пришел в салон пораньше, чтобы свести баланс после недельного отсутствия. Он смотрит на меня и принюхивается.
      -- Знаю, -- говорю я. -- Знаю: от меня несет сыром.
      Бунтаро с невинным видом пожимает плечами и возвращается к своему калькулятору. Я лезу наверх. Кошка желает мне доброго утра и выскальзывает прочь, в свое кошачье измерение. Я мою ее миску, меняю воду, принимаю душ и ложусь вздремнуть, прежде чем навести порядок к приходу Аи.
      Мое лицо прикипело к подушке. Язык -- кусок пемзы. Слюна стекает по нему, как по желобу, прямо на наволочку. У стола стоит Аи и режет морковь с яблоками. На секунду я представляю: мы с Аи поженились и она готовит ужин для наших девятерых детей -- но тут до меня доносится запах яблока. И мускатного ореха. Кошка вылизывает лапы и наблюдает за мной. Бунтаро пропускает Аи наверх, она стучит, я глубоко сплю и не просыпаюсь, Бунтаро подтверждает, что я дома, Аи заглядывает, видит меня, выходит и покупает продукты для салата. Жизнь может быть сплошным блаженством, когда захочет. Аи доверяет мне, если остается наедине со мной в моей капсуле, когда я одет -- или раздет -- подобным образом. То, что мне доверяют, делает меня достойным доверия. Морковь прекрасно сочетается с яблоками. Она режет грецкие орехи с изюмом -- до этой минуты я не обращал особого внимания на грецкие орехи -- и посыпает латук. На ней старые джинсы и линялая желтая футболка, бледнее, чем ее кожа, а волосы подобраны кверху. Вот ее сказочная шея. Она соскребает очистки в мешок для мусора. На ней очки в толстой черной оправе, странно, но они ей идут. Аи никогда, никогда не старается произвести впечатление, вот это-то и впечатляет меня -- до безумия. В ее ухо вдета серебряная пиратская серьга.
      -- Эй, каннибал с острова Кюсю, -- говорит она; я понимаю, что все это время она знала, что я за ней наблюдаю -- и звучащие во мне аккорды меняются со звонкой ля-бемоль на дребезжащую ре-минор. -- Почему ты хранишь письма в морозилке?
      -- Осторожней, -- говорит Аи. -- По-моему, в этих костях может быть рыба.
      -- На вкус чудесно.
      -- Ты живешь на одной "моментальной" лапше?
      -- Мою диету разнообразит пицца -- благодаря "Нерону". Ты не против, если я доем салат?
      -- Давай, а не то умрешь от цинги. Ты никогда не говорил, что из твоего окна такой вид.
      -- Разве это вид? Ты не видела Якусимы.
      -- Он намного лучше того, что у нас с Сатико. Мы привыкли, что наше окно выходит на спортивную площадку тюрьмы ослабленного режима. Это было довольно занятно. Я обычно открывала окно и играла вальсы Шопена, один за другим. Но однажды я вернулась с занятий и увидела, что за время между завтраком и ужином перед нашим окном успела вырасти многоэтажная кольцевая автостоянка. Теперь у нас вид на бетонную стену на расстоянии шести дюймов. Мы хотим переехать, но после уплаты задатка мы остались бы без гроша. Даже честные агенты по недвижимости, если только это не оксюморон, обберут до нитки. К тому же приятно сознавать, что, если случится пожар, мы сможем выбраться из окна и спуститься по веревке в безопасное место, сопя себе потихоньку. Звонннннннннит телефон. Я беру трубку:
      -- Алло?
      -- Миякэ!
      -- Суга? Ты где?
      -- Внизу. Господин Огизо говорит, что у тебя гости, но ты не против, если я зайду?
      Честно говоря, я против.
      -- Конечно, нет.
      Когда Суга входит в мою капсулу, я не верю своим глазам. Он сделал себе пересадку тела. Экзема исчезла. Его модельная стрижка стоит не меньше десяти тысяч иен. На нем костюм миланского похитителя бриллиантов и стильные прямоугольные очки поп-певца в зените славы.
      -- Ты собираешься на интервью? -- спрашиваю я.
      Суга, не обращая на меня внимания, застенчиво кланяется Аи.
      -- Привет, я Масанобу Суга. Вы, наверное, подружка Миякэ из Кореи?
      Аи откусывает корень сельдерея и с недоумением смотрит на меня.
      -- Нет, -- я опровергаю его догадку. -- Суга, это мисс Имадзо.
      Аи жует сельдерей.
      -- Суга Храпящий? Теперь смущен Суга.
      -- Я... э-э... Миякэ...
      -- Давай как-нибудь в другой раз.
      -- Другого раза долго не будет -- я пришел попрощаться.
      -- Уезжаешь из Токио? -- Я бросаю ему на пол подушку. -- Близко или далеко?
      Суга скидывает сандалии и садится.
      -- В Саратогу.
      -- В какой это префектуре? Аи знает, где это.
      -- Саратога, западный Техас?
      -- Самое сердце пустыни.
      -- Там красиво. -- Аи продолжает жевать. -- Но дико.
      Я отыскиваю более-менее чистую чашку.
      -- А зачем ты едешь в пустыню?
      -- Мне нельзя об этом рассказывать. Я наливаю ему чай.
      -- Почему нет?
      -- Об этом мне тоже нельзя рассказывать.
      -- Это как-то связано с твоим "Священным Граалем"?
      -- Неделю назад, выйдя отсюда, я отправился к себе в лабораторию и поднапряг мозги. Просто до обидного. Пишу программу поиска, ввожу в файловое поле и заставляю сканировать все девять миллиардов файлов, чтобы проверить, спрятан ли настоящий сайт "Священного Грааля" где-то здесь, вот. В первый раз я получил обратную вспышку. В терминах мегабайтов, это как если бы я попытался продавить Китай сквозь тоннель Сумида. Защитная система Пентагона определяет мою программу как инородное тело, уничтожает и запускает программу поиска следа. Едва успел отключиться.
      -- Тат самый Пентагон? -- спрашивает Аи.
      Суга, сложив руки замком, крутит большими пальцами, застенчиво и хвастливо одновременно.
      -- Итак, пару дней я допоздна засиживаюсь над этой задачкой, а потом меня осеняет гениальная мысль. Утренний порыв вдохновения. Я взламываю защитную систему Пентагона, подключаюсь к его операционной системе, затыкаю ей рот и делаю так, чтобы она сама разыскивала те самые файлы, которые должна охранять! Так переучивают розыскных собак противника, чтобы те привели к его убежищу. На словах это кажется просто, я знаю, но сначала мне пришлось загружать траекторию своего полета через шесть разных зомби в шести сетях сотовой связи. Потом...
      -- Ты это сделал?
      Суга опускает подробности.
      -- Я это сделал. Но количество "Священных Граалей", которых системе пришлось проверить, оказалось просто колоссальным, вот. Вы только подумайте. Девять миллиардов файлов на вершине девяти миллиардов пирамид из девяти миллиардов файлов каждая -- по крайней мере, настолько глубоко я отважился заглянуть. Я запустил свою программу поиска и задремал. Отправился в город Глубокого Сна. Было около одиннадцати утра -- я сидел за компьютером с семи вечера предыдущего дня. Что дальше? Просыпаюсь -- у меня в лаборатории роются трое. Вторая половина дня, я в полном отпаде. Первый парень -- хакер, я думаю -- сгружает все мои личные файлы на переносной накопитель, какого я в жизни не видел. Второй, с виду старый директор школы, делает опись моего железа. Третий, толстый загорелый иностранец в ковбойской шляпе, листает мои манга про Зэкса Омегу и пьет мое пиво. Я слишком поражен, чтобы испугаться. Тот, что похож на директора школы, тычет мне в глаза каким-то удостоверением -- "Агентство по защите информации", слышали о таком? -- и говорит, что я нарушил японо-американское двустороннее оборонное соглашение и что у меня есть право хранить молчание, но если я не хочу, чтобы меня судили за шпионаж по американским законам на ближайшей военной базе, мне лучше встать на колени и ради спасения собственной шкуры выложить им все.
      -- Все это правда? -- спрашивает меня Аи.
      -- Все это правда? -- спрашиваю я Сугу.
      -- Одному черту известно, как я хотел тогда, чтобы это было неправдой. У меня перед глазами мелькает содомитская сцена из --> "Побега из Шоушенка"[Author:A] . Директор школы достает диктофон размером со спичечный коробок и начинает выстреливать вопросы. Я жду, что он вот-вот прилепит электроды мне к яйцам. Как мне удалось проникнуть в Пентагон в первый раз? Как я подключился к их антивирусной операционной системе? Работал ли я в одиночку? С кем я об этом говорил? Слышал ли я что-нибудь о следующих организациях -- я не слышал, сейчас я даже не могу вспомнить их названий. Им известно, где я учился, где я живу, все. Потом хакер начинает выяснять технические подробности -- я понимаю, что мой зомби-дозвон произвел на него впечатление. Но даже если так, уже темнеет, а я все не знаю, что они собираются со мной сделать. В конце концов иностранец, тот самый, который листал мои фотоальбомы и "МастерХакер", говорит с директором школы по-английски. Я понимаю, что именно он здесь главный. Я прошусь пойти отлить. Со мной идет младший хакер -- я прошу его хоть что-нибудь мне объяснить, но он качает головой. Мы возвращаемся в комнату, и тут директор школы предлагает мне выбирать между работой и преследованием по какому-то закону, который очень грозно звучит. Он описывает эту работу, называет сумму жалованья -- полный улет! Искусственный интеллект, системы противоракетного щита... -- Суга прикусывает губу. -- Ой. Мой единственный прокол. Мне нельзя об этом рассказывать.
      -- А как же теперь "Ай-би-эм"? А университет?
      -- Да, вот и я об этом спросил. Директор школы кивает иностранцу -иностранец выкрикивает в мобильник какое-то распоряжение. "Обо всем уже позаботились, господин Суга, говорит мне директор школы. Кроме того, мы можем устроить вам докторскую диссертацию, если ваши родители волнуются о документальных свидетельствах вашего образования. --> Эм-ай-ти[Author:A] подойдет? Подробности обсудим позже". На самом деле я улетаю послезавтра и нужно еще успеть сделать миллион разных дел. Я принес тебе подарок, Миякэ. Я подумывал о каком-нибудь тропическом фрукте, но это немного более личное. Смотри.
      Он достает квадратный футляр, щелчком раскрывает его и вынимает плоскую черную штуковину.
      -- Это компьютерный вирус, самый лучший из всех, что я вырастил в домашних условиях.
      Второй раз за последние два дня мне дарят компакт-диск.
      -- Э-э... спасибо. Мне еще никто не дарил вирусов.
      Аи что-то бормочет про себя, потом говорит в полный голос:
      -- Если вирус попадает в больничные компьютерные системы, он подвергает риску жизни людей. Вы об этом не думали?
      Суга кивает и отхлебывает чай:
      -- Виртуальные исследователи знают про этическую ответственность, вот. Мы запускаем призраки в системы, а не занимаемся тупым варварством. Мы растем. Больше шестидесяти пяти процентов хакеров высокого полета, которые исследуют высокотехнологичные системы, соблюдают этические принципы.
      Аи кидает на Сугу недобрый взгляд:
      -- А более восьмидесяти пяти процентов любой статистики высасывается из пальца.
      Суга не сдается:
      -- Вот, например, этот вирус -- "Почтальон", как я его назвал -- он доставляет ваше сообщение на каждый адрес в адресной книге того, кому вы его посылаете. Потом он сам себя копирует и отправляет себя по всем адресам из их адресных книг, и так далее, девяносто девять раз. Ловко, правда? И совершенно безобидно.
      Судя по всему, убедить Аи ему не удалось.
      -- Рассылать бессмысленные послания десяткам тысяч человек не кажется мне особенно этичным.
      Суга светится отцовской гордостью.
      -- Совсем не "бессмысленные"! Миякэ может разослать любую радостную и мирную весть сотням тысяч пользователей. Это не такая вещь, которую я могу взять с собой в Техас, раз уж Саратога настолько засекреченное место, вот, а просто выбросить его мне жалко.
      Суга уходит, я доедаю салат и режу на десерт дыню. Спускаюсь, чтобы угостить Бунтаро, который кивает головой на потолок и вопросительно сгибает мизинец. Я притворяюсь, что не понимаю. И речи быть не может о том, чтобы попытаться приударить за Аи. Наши отношения еще не определились. Так я себе говорю. Она освобождает место на столе.
      -- Пора колоть инсулин. Хочешь посмотреть или тебя тошнит, когда игла протыкает кожу?
      -- Хочу посмотреть, -- лгу я.
      Она достает из сумочки аптечку, готовит шприц, дезинфицирует руки и спокойно вонзает иглу себе в предплечье. Я вздрагиваю. Она наблюдает, как я наблюдаю за ней, а инсулин тем временем вливается ей в кровь. Внезапно я чувствую прилив смирения. Приставать к Аи -- это все равно, что кричать цветку, чтобы он рос быстрее, -- так же грубо. К тому же если бы она отвергла меня, мне пришлось бы покончить с собой с помощью микроволновки.
      -- Итак, Миякэ, -- говорит Аи, когда игла выскальзывает обратно. -Каков твой следующий шаг?
      Я с трудом сглатываю.
      -- Э-э... что?
      Она промокает капельку крови кусочком стерильной ваты.
      -- Теперь, когда ты передумал искать отца, ты останешься в Токио?
      Я встаю и начинаю вытирать сковородку.
      -- Я... еще не знаю. Прежде всего мне нужны деньги, поэтому я, наверное, останусь в "Нероне", пока не подвернется что-нибудь получше... Я хочу показать тебе пару писем, которые прислала мне мать.
      Аи пожимает плечами.
      -- Хорошо.
      Я смахиваю с полиэтилена крошки льда; она читает. Заканчиваю с посудой и принимаю душ.
      -- Ты долго был в душе.
      -- Э-э... когда я встаю под душ, мне кажется, что я вернулся на Якусиму. Теплый дождь. -- Я киваю на письма. -- Что ты о них думаешь?
      Аи аккуратно вкладывает письма обратно в конверты.
      -- Я сейчас думаю, что же я о них думаю. "Фудзифильм" показывает десять часов. Нам пора идти -- Аи хочет успеть домой до того, как бары закроются и возможные преследователи разбредутся по улицам, а мне нужно быть на работе к полуночи. Внизу Бунтаро жует "Принглз" и смотрит фильм, полный киборгов, мотоциклов и сварщиков.
      -- Как салат? -- спрашивает он так невинно, что я готов его убить.
      Киваю на экран:
      -- Что смотришь?
      -- Проверяю два закона кинематографа.
      -- Какие?
      -- Первый закон гласит: "Любой фильм, название которого заканчивается на "-тель", ничего не стоит".
      -- А второй?
      -- "Качество любого фильма находится в обратной зависимости от количества снятых в нем вертолетов".
      -- В каком-то смысле, -- говорит Аи, когда мы приходим на станцию Кита Сендзю, -- я хотела бы, чтобы ты не показывал мне этих писем.
      -- Почему?
      Аи позвякивает монетами.
      -- Не думаю, что тебе понравится то, что я действительно думаю.
      Последние мотыльки осени вьются в мигающем свете фонарей.
      -- Я показал их тебе именно затем, чтобы услышать, что ты о них думаешь.
      Аи покупает билет -- я показываю проездной -- и мы спускаемся на платформу.
      -- Ты нужен своей матери, и твоя жизнь могла бы стать намного богаче, если бы она была рядом. Твоя отстраненность не поможет ни тебе, ни ей. Эти письма -- переговоры о мире.
      Ее слова отчасти сбивают меня с толку.
      -- Если она хочет, чтобы я написал ей или позвонил, почему она не дала мне свой адрес в Нагано?
      -- А тебе не приходило в голову, что она боится дать тебе возможность отвергнуть ее? -- Аи ловит мой взгляд. -- И потом, она ведь написал а тебе, где живет -- "Гора Хакуба".
      Я смотрю в сторону.
      -- "Гора Хакуба" -- это не адрес. Аи останавливается.
      -- Миякэ, для такого умного парня, -- "вззззззззз!" -- звенит мой детектор сарказма, -- ты просто виртуоз самообмана. У подножия Хакубы не может быть больше десятка отелей. По сравнению с поиском безымянного человека в Токио найти твою мать -- пара пустяков. Ты мог бы найти ее завтра к вечеру, если бы действительно хотел.
      Эта девушка зашла слишком далеко. Я понимаю, что надо остановиться, но не могу.
      -- А почему ты так уверена, что не хочу?
      -- Я тебе не психоаналитик. -- Аи небрежно пожимает плечами. -- Это ты мне скажи. Злишься? Винишь ее?
      -- Нет. -- Аи абсолютно ничего не понимает про все эти вещи. -- У нее было семь лет, чтобы вернуться к нам, и еще девять лет, чтобы вернуться ко мне.
      Аи хмурится:
      -- Хорошо, но если тебе не хочется знать, что я на самом деле думаю о твоих делах, говорил бы о погоде, а не показывал личные письма. И какого черта, Миякэ...
      -- В чем дело?
      Аи почти кричит:
      -- Тебе что, так нужно курить?
      Я прячу макартуровскую зажигалку и возвращаю пачку "Парламента" в карман рубашки.
      -- Не думал, что это так тебя задевает.
      Едва сказав эти слова, я понимаю, что в них слишком много злобы.
      Аи кричит, совсем выйдя из себя:
      -- Как это может меня не задевать? С тех пор, как мне исполнилось девять лет, мои руки как подушки для булавок, только поэтому моя поджелудочная железа меня еще не убила. Я переношу гипогликемию дважды в год, а ты наполняешь свои легкие раком -- и легкие всех, кто стоит с подветренной стороны, -- просто потому, что хочешь походить на ковбоя. Да, Миякэ, то, что ты куришь, меня действительно задевает.
      Мне нечего возразить.
      Вечер вдребезги.
      Подходит поезд. Мы садимся рядом и едем к Уэно, но точно так же мы могли бы сидеть в разных городах. Лучше бы так. Радостные обитатели рекламного мира насмехаются надо мной, сияя мятными улыбками. Аи молчит. Как только что-нибудь налаживается -- оно обречено. Мы выходим на станции Уэно, где так тихо, как только может быть тихо на станции Уэно.
      -- Ты не против, если я провожу тебя до твоей платформы? -- спрашиваю я, предлагая помириться.
      Аи пожимает плечами. Мы идем по коридору, бесконечному, будто камера для анабиоза в космическом ковчеге. Впереди раздаются настойчивые глухие удары -- человек в оранжевом с силой колотит что-то подобием обитого резиной молотка. Это что-то -- или кто-то -- скрыто за колонной. Мы обходим этого человека -- нам нужно пройти мимо него, чтобы добраться до платформы Аи. Я и в самом деле думаю, что он решил забить кого-то до смерти. Но это всего лишь плитка пола, которую он пытается вогнать в слишком маленькое для нее отверстие. Бух! Бух! Бух!
      -- Вот это, -- говорит Аи, скорее всего, сама себе, -- и есть жизнь.
      Из тоннеля доносится волчий вой приближающегося поезда, и волосы Аи шевелятся в потоке воздуха. Мне грустно.
      -- Э-э... Аи... -- начинаю я, но Аи прерывает меня, раздраженно тряхнув головой.
      -- Я тебе позвоню.
      Означает ли это: "Все хорошо, не волнуйся" или "Не смей звонить мне, пока я тебя не прощу"? Великолепная двусмысленность, достойная студентки, выигравшей стипендию Парижской консерватории. Приходит поезд, она садится, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. Повинуясь порыву, я машу ей одной рукой, а другой вытаскиваю из кармана рубашки пачку "Парламента" и бросаю в зазор между поездом и платформой. Но Аи уже закрыла глаза. Поезд трогается. Она ничего не увидела.
      Черт. Вот это, думаю я про себя, вот это и есть жизнь.
      р
      Моя крысиная нора в "Нероне" каждый вечер точно съеживается. Геенна пылает все жарче. Сатико ничего не говорит мне про Аи. Ночь в среду самая напряженная из всех предыдущих. Час ночи, два часа -- время несется вскачь. Душевные волнения выматывают. Наверное, именно поэтому я стараюсь их избегать. Как только что-нибудь налаживается, оно обречено. Дои посасывает кубики льда, чешет пальцем в ноздре и тасует колоду карт.
      -- Возьми карту, -- говорит он. -- Любую. Я качаю головой -- нет настроения.
      -- Давай! Это древнее шумерское колдовство с наворотами третьего тысячелетия, мэн, -- Дои подсовывает мне разложенные веером карты и отворачивается. Беру карту. -- Запомни ее, но не говори мне.
      Девятка бубей.
      -- Ну? Положи ее обратно и тасуй колоду! Как угодно, сколько хочешь, где хочешь, лишь бы уничтожить все мыслимые намеки на твою карту...
      Я так и делаю -- Дои определенно не мог ничего видеть. Окошечко заслоняет фигура Томоми.
      -- Миякэ! Три "Толстых русалки", больше водорослей и кальмаров. Дои! Хиппи в твоем возрасте не пристало ковырять в носу.
      Дои чешет нос снаружи:
      -- Это все равно что надеть намордник на гризли, мэн... у тебя что, никогда не свербило в носу?
      Томоми смотрит на него в упор:
      -- У меня свербит в носу прямо сейчас. И все из-за тебя. Этот заказ нужно было доставить в приемную хирурга еще неделю назад -- если они позвонят и начнут жаловаться, я вставлю телефон тебе в ухо, и ты сам будешь разбираться с их негативной энергией. Мэн.
      Дои жестами пытается утихомирить ее.
      -- Леди, вы не даете мне закончить фокус. Томоми свистит в нашу сторону.
      -- Ты что, хочешь, чтобы я рассказала господину Нерону, какие ароматные штучки ты держишь в багажнике своего скутера?
      Дои сует карты в футляр и на ходу шепчет:
      -- Не бойся, мэн, фокус не окончен...
      Минуты бегут вверх по эскалатору, ползущему вниз. Онизука отдыхает после доставки заказа в дальний район. Он, задумавшись, сидит в загоне и делит грейпфрут на дольки. Я кладу в коробку "Куриную Тикку" и мини-салат для следующей доставки. Подгоняя ночь, я обычно иду на хитрость с часами: перед тем как посмотреть на них, я убеждаю себя, что сейчас на двадцать минут меньше, чем я думаю на самом деле, и у меня есть повод приятно удивиться. Но сегодня даже эти мои очки с кривыми стеклами чересчур оптимистичны. В загон возвращается Дои, он в упоении слушает песню по радио.