Слишком густые и пушистые. Ведь в Токио процветают лишь голуби, вороны, крысы, тараканы и адвокаты. Я кладу в чашку сахар, опускаю ложечку и меееееедленно выдавливаю сливки. Пан-Гея вращается, покачиваясь на поверхности в своем первозданном виде, а потом разделяется на материки поменьше. Играть с кофе -- единственное удовольствие, которое в Токио мне по карману. Оплатив свою капсулу за три месяца вперед, я истратил все деньги, что скопил, работая на дядюшку Апельсина и дядюшку Патинко, и оказался перед проблемой "курица или яйцо": если я не буду работать, то не смогу остаться в Токио и найти своего отца, но если я буду работать, когда я буду его искать? Работа. Слово, что ложка дегтя в бочке меда. У меня два таланта, из которых можно извлечь выгоду, -- собирать апельсины и играть на гитаре. Сейчас я, должно быть, нахожусь километрах в пятистах от ближайшего апельсинового дерева, и я никогда в своей жизни не играл на гитаре для кого-нибудь, кроме самого себя. Теперь я понимаю, что движет трутнями. Вот: работай или пойдешь ко дну. Токио превращает тебя в банковский счет с привязанным к нему телом. Величина этого счета диктует телу, где оно может жить, на какой машине ездить, как одеваться, перед кем пресмыкаться, с кем встречаться и на ком жениться, мыться в канаве или в джакузи. Если мой домовладелец, достопочтенный Бунтаро Огизо, повысит цену, я окажусь в безвыходном положении. Он не похож на мошенника, но мошенники всегда стараются походить на честных людей. Когда я встречусь с отцом, самое большее -- через пару недель, я хочу показать, что стою на собственных ногах и не нуждаюсь в подачках. Вдова испускает театральный стон:
      -- Вы хотите сказать, это последняя упаковка кофейных фильтров?
      Официантка с прекрасной шеей кивает.
      -- Самая последняя? -- включается Ослица.
      -- Самая-самая последняя, -- подтверждает моя официантка.
      Вдова возводит очи к небу.
      -- Как такое могло случиться? Ослица юлит:
      -- Я отослала заказ во вторник.
      Официантка с прекрасной шеей пожимает плечами:
      -- Доставка занимает три дня.
      -- Надеюсь, -- предостерегающе заявляет Вдова, -- вы не вините в этом кризисе Эрико-сан?
      -- Надеюсь, вы не вините меня за напоминание, что к пяти часам мы останемся без фильтров. Я подумала, что об этом нужно сказать.
      Пат.
      -- Может, пойти купить немного за наличные? Вдова злобно на нее смотрит.
      -- Я начальник смены. Решения принимаю я.
      -- Я не могу пойти, -- хнычет Ослица. -- Я утром сделала перманент, а в любую минуту может начаться ливень.
      Вдова обращается к официантке с прекрасной шеей:
      -- Пойдите и купите упаковку фильтров. -- Она открывает кассу и достает купюру в пять тысяч иен. -- Сохраните чек и принесите сдачу. Чек -- самое главное, иначе нарушится бухгалтерия.
      Официантка с прекрасной шеей снимает резиновые перчатки и фартук, берет зонтик и выходит, не сказав ни слова.
      Вдова щурится:
      -- У этой девицы неважно с отношением к работе.
      -- Подумать только, резиновые перчатки! -- фыркает Ослица. -- Как будто она рекламирует крем для рук.
      -- Студенты сейчас слишком избалованны. Интересно, что она изучает?
      -- Снобологию.
      -- Она считает, что для нее закон не писан.
      Я смотрю, как она ждет у светофора, чтобы перейти Омекайдо-авеню. Погода в Токио не подчиняется общепланетарным законам. Все еще жарко, как в духовке, но над городом нависла черная крыша облаков, готовая в любой момент прогнуться под тяжестью дождя. Это чувствуют прохожие, стоящие на островке посреди Кита-стрит. Это чувствуют две молодые женщины, покупающие сандвичи в киоске рядом с "Нерон пицца эмпориум". Это чувствует армия стариков. Болиголов, соловьи, ми-минор -- гррррррррром! Брюхом по воде -гррррррррром, звучащий, как ненатянутая басовая струна. Андзу любила гром, наш день рождения, верхушки деревьев, море и меня. Когда гремел гром, она улыбалась улыбкой гоблина. Звук капель дождя раздается -- шшш-ш-ш-ш-ш-ш -прежде, чем их можно увидеть -- шшш-ш-ш-ш-ш-ш -- так шуршат листья-привидения, -- они покрывают пятнами тротуар, щелкают по крышам автомобилей, барабанят по брезенту. Моя официантка открывает большой сине-красно-желтый зонт. Загорается зеленый свет, и пешеходы бросаются к укрытию, прячась под малоэффективными приспособлениями вроде пиджаков и газет.
      -- Она промокнет насквозь, -- говорит Ослица почти радостно.
      Яростный ливень стирает с лица земли дальнюю часть Омекайдо-авеню.
      -- Насквозь или не насквозь, нам нужны кофейные фильтры, -- отвечает Вдова.
      Моя официантка исчезает из виду. Надеюсь, она найдет, где спрятаться. Кафе "Юпитер" наполняется праздношатающимися, которые соревнуются друг с другом в любезности. Вспыхивает молния, и -- --> контрапунктом[Author:A] -- свет в кафе "Юпитер" гаснет. Беженцы, все как один, вопят: "Ууу-у-у-у-у-у-у-у-у-у!" Беру еще одну спичку и закуриваю еще одну сигарету. Не могу же я пойти на очную ставку с Акико Като, пока не кончилась буря. Если с меня будет капать вода, в офисе у нее я буду выглядеть примерно так же внушительно, как мокрый суслик. Лао-Цзы засмеялся было, но тут же зашелся кашлем и судорожно ловит ртом воздух.
      -- Поглядите-ка! Да такого ливня не было года с семьдесят первого. Видно, конец света пришел. По телевизору говорили, он вот-вот наступит.
      р
      Час спустя перекресток улицы Кита и авеню Омекайдо представляет собой слияние бурлящих, необузданных рек. Дождь просто неправдоподобный. Даже у нас на Якусиме не бывает таких сильных дождей. Праздничное настроение иссякло, и посетители стали похожи на заключенных в ожидании приговора. Пол кафе "Юпитер" фактически весь под водой -- сидим на табуретках, столах и стойках. Снаружи машины останавливаются и исчезают -- их заливает пенный поток. Семья из шести человек жмется друг к другу на крыше такси. Какой-то младенец начал орать и никак не хочет заткнуться. Подчиняясь невидимой силе, посетители сгрудились в кучу, и вот уже слышны разговоры о том, чтобы перебраться на этаж повыше; вылезти на крышу; о вертолетах военно-морских сил; Эль- --> Ниньо[Author:A] ; о том, нельзя ли забраться на деревья; о вторжении северокорейской армии. Закуриваю еще одну сигарету и не говорю ни слова: если у корабля много штурманов, он непременно налетит на скалу. Семья на крыше такси теперь насчитывает всего троих. В водовороте кружатся разные предметы, отнюдь не созданные для сплава. Кто-то пытается включить радио, но не может поймать ничего, кроме лавины помех. Поток подбирается к окну -- и уже прошел больше половины пути. Под водой почтовые ящики, мотоциклы, светофоры. К окну вальяжно подплывает крокодил и тычется мордой в стекло. Никто не кричит. Мне хочется, чтобы кто-нибудь закричал. Что-то дергается у него в пасти -- это рука. Его взгляд останавливается на мне. Мне знаком этот взгляд. Он вспыхивает, и животное исчезает, дернув хвостом.
      -- Токио, Токио, -- квохчет Лао-Цзы. -- Не пожар, так землетрясение. Не землетрясение, так бомбы. Не бомбы, так наводнение.
      Вдова кукарекает со своего насеста:
      -- Пора эвакуироваться. Женщин и детей -- вперед.
      -- Эвакуироваться куда? -- спрашивает мужчина в грязном плаще. -- Один шаг за дверь, и течение смоет вас дальше острова Гуам.
      Ослица подает голос с самого безопасного места -- полки для кофейных фильтров:
      -- Если мы останемся здесь, то утонем! Беременная женщина трогает рукой живот и шепчет:
      -- О нет, не сейчас, не сейчас.
      Священник вспоминает о роли алкоголя и делает большой глоток из плоской фляжки. Лао-Цзы мурлычет себе под нос матросскую песенку. Младенец все никак не заткнется. Я вижу раскрытый зонт, его несет в самую бурную часть потока; красно-сине-желтый зонт, а с ним и моя официантка -- то скроется под водой, то вынырнет, судорожно молотя по воде руками и ловя ртом воздух. Не раздумывая, я вспрыгиваю на стойку и открываю верхнее окно, до которого еще не дошла вода.
      -- Не надо! -- хором кричат беженцы. -- Это верная смерть!
      Бросаю свою бейсболку Лао-Цзы, словно метательный диск.
      -- Я вернусь.
      Сбрасываю кроссовки, подтягиваюсь на руках и вылезаю в окно -- бурлящий поток, словно какая-то мифическая сила, которая колошматит меня, топит и снова выбрасывает на поверхность с дикой скоростью. Вспыхивает молния, и я узнаю Токийскую башню, наполовину погруженную в воду. Здания пониже тонут у меня на глазах. Должно быть, количество погибших исчисляется миллионами. Лишь "Пан-Оптикон" не пострадал, возвышаясь в самом сердце урагана. Море отступает и снова накатывает, завывает ветер -- сумасшедший оркестр. Официантка и зонт то приближаются, то их относит совсем далеко. Когда мне уже кажется, что я вот-вот пойду ко дну, она приближается ко мне на своем зонте-байдарке.
      -- А вы, оказывается, спасатель, -- говорит она, хватаясь за мою руку.
      Она улыбается, но улыбка тут же превращается в гримасу ужаса: она увидела что-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь -- к нам приближается крокодилья пасть. Изо всех сил отталкиваю зонт и поворачиваюсь навстречу смерти.
      -- Нет! -- кричит моя официантка, как и подобает. Я молча жду своей участи. Крокодил ныряет, его огромное туловище уходит под воду, пока не исчезает даже хвост. Может, он просто хотел меня напугать?
      -- Скорее! -- зовет официантка, но острые зубы хватают меня за правую ногу и тащат под воду. Я изо всех сил пинаю крокодила, но с тем же успехом мог бы сражаться с кедром. Ниже, ниже, ниже; я пытаюсь вырваться, но добиваюсь лишь того, что облака крови из прокушенной икры становятся еще гуще. Мы опускаемся на дно Тихого океана. Оно смахивает на крупный город -оказывается, крокодил решил утопить меня перед кафе "Юпитер"; это доказывает, что у земноводных тоже есть чувство юмора. Посетители и беженцы смотрят на нас с беспомощным ужасом. Буря, должно быть, утихла, потому что вода вокруг прозрачна, как в бассейне, и полна танцующих лучиков света, и я могу поклясться, что слышу --> "Lucy in the Sky with Diamonds"[Author:A] 1. Крокодил смотрит на меня глазами Акико Като, предлагая порадоваться вместе с ним тому, что он упрячет мой раздувшийся труп в своем логове и на несколько недель послужит ему закуской. Я слабею, и мое тело наполняется легкостью. Лао-Цзы закуривает последнюю сигарету из моей пачки и снимает мою кепку. Потом изображает, будто вонзает что-то себе в глаз, и указывает на крокодила. Мысль приходит сама собой. Вчера мой домовладелец дал мне ключи -- тот, которым открывается штора витрины, целых три дюйма длиной и может послужить мини-кинжалом. Изогнуться так, чтобы нанести удар, -- подвиг не из легких, но крокодил задремал и не видит, как я вставляю ключ острием ему между век и загоняю. Глаз поддается, хлюпает и вытекает. Вопль крокодила слышен даже под водой. Челюсти разжимаются, и чудовище удаляется, дергаясь в конвульсиях и вертясь вокруг своей оси. Лао-Цзы аплодирует, но я уже три минуты под водой без воздуха, а поверхность до невозможности далека. Я вяло отталкиваюсь от дна. В мозгу играет азот. Я парю, а вокруг поет океан. Лицо в воде, что ищет меня, свесившись с камня-кита, -- это моя официантка, верная мне до конца, с развеваемыми водой волосами. Наши взгляды встречаются в последний раз, а потом, зачарованный красотой собственной смерти, я тону, описывая круги, медленно и печально.
      С первым лучом рассвета священнослужители храма --> Ясукуни[Author:A] разжигают погребальный костер из сандалового дерева. Мои похороны -- самое величественное зрелище на памяти ныне живущих; вся страна объединилась в трауре. Движение пущено в объезд --> Куданситы[Author:A] , чтобы дать возможность десяткам тысяч скорбящих прийти и отдать мне дань уважения. Языки пламени лижут мое тело. Послы, всевозможные родственники, руководители государства, Йоко Оно в черном. Мое тело ярко пылает, восходящее солнце прорезает предрассветную дымку, и день вступает в свои права. Его Императорское Величество пожелал поблагодарить моих родителей, так что они снова вместе, впервые за двадцать лет. Журналисты спрашивают у них, что они чувствуют, они задыхаются от избытка эмоций и не могут отвечать на вопросы. Я не хотел такой помпезной церемонии, но что поделать -- героизм есть героизм. Моя душа возносится к небу вместе с моим прахом и парит среди набитых телевизионщиками вертолетов и голубей. Я усаживаюсь на гигантские --> ворота-тори[Author:A] -- они такие огромные, что под ними мог бы свободно пройти военный корабль, -- и наслаждаюсь возможностью читать в людских сердцах, которую дарует смерть.
      "Мне не следовало покидать этих двоих", -- думает моя мать.
      "Мне не следовало покидать этих троих", -- думает мой отец.
      "Интересно, смогу я оставить себе задаток?" -- думает Бунтаро Огизо.
      "Я так и не спросила, как его зовут", -- думает моя официантка.
      "Ах, если бы Джон был сегодня с нами, -- думает Йоко Оно. -- Он написал бы реквием".
      "Ублюдок, -- думает Акико Като. -- Источник пожизненного дохода безвременно иссяк".
      р
      Лао-Цзы смеется, заходится кашлем и судорожно ловит ртом воздух.
      -- Ой-ой-ой! Да такого ливня не было года с семьдесят первого. Должно быть, конец света. По телевизору говорили, что он вот-вот наступит.
      Едва он успевает это произнести, как ливень прекращается. Беременные женщины смеются. Я думаю об их младенцах. Что возникает в их воображении все эти девять месяцев взаперти? Горные потоки, болота, поля сражений? Для людей, когда они еще не вышли из материнского чрева, воображение и реальность, должно быть, одно и то же. Снаружи пешеходы опасливо смотрят вверх и поднимают ладони, проверяя, идет ли еще дождь. Зонтики закрываются. Облака-декорации уезжают со сцены. Дверь кафе "Юпитер" со скрипом отворяется -- помахивая сумкой, входит моя официантка.
      -- Вы не особенно торопились, -- ворчит Вдова. Моя официантка кладет на прилавок коробку с фильтрами.
      -- В супермаркете была очередь.
      -- Вы слышали гром? -- спрашивает Ослица, и тут мне кажется, что она не такой уж плохой человек, просто натура слабая: попала под влияние Вдовы.
      -- Конечно, слышала! -- фыркает Вдова. -- Моя тетушка Отанэ однажды услышала такой гром, что пролежала без чувств целых девять лет.
      Почему-то мне кажется, что Вдова подделала завещание и спустила тетушку Отанэ с лестницы.
      -- Чек и сдачу, если позволите. В головном офисе меня считают образцовым бухгалтером, и я не намерена портить свою репутацию.
      Моя официантка подает ей чек и стопку монет. Безразличие -- мощное оружие в ее руках. На часах два тридцать. Зубочисткой я рисую в пепельнице пентаграммы. Мне приходит в голову, что прежде чем подниматься в офис Акико Като, я должен, по крайней мере, удостовериться, что она находится в "Пан-Оптиконе", -- если я прорвусь через секретаршу лишь для того, чтобы обнаружить на экране ее компьютера наклейку с надписью "Вернусь в четверг", то буду выглядеть полным идиотом. Визитка госпожи Като лежит у меня в бумажнике. Я позаимствовал ее из бабушкиного несгораемого шкафа, когда мне было одиннадцать лет, собираясь изучить --> вуду[Author:A] и использовать ее в качестве тотема. "АКИКО КАТО. АДВОКАТ. ОСУГИ & БОСУГИ". Адрес в Синдзюку и номер телефона. Сердце забилось быстрее. Я сам с собой заключаю сделку -- один кофе со льдом, последняя сигарета, и я звоню. Дожидаюсь момента, когда моя официантка встанет за стойку, и подхожу получить свой кофе вместе с ее благословением.
      -- Стаканы! -- Вдова рявкает так резко, что мне ошибочно кажется, будто она обращается ко мне.
      К стойке подходит Ослица, а моя девушка отправляется обратно к раковине. Мне грозит передозировка кофеина, но отказываться уже поздно.
      -- Кофе со льдом, пожалуйста.
      Дождавшись, когда Лао-Цзы в очередной раз погибнет от рук биоборгов, я вымениваю спичку на "Карлтон". Пытаюсь разделить пополам пластинку миндаля, но она застревает у меня под ногтем.
      -- Добрый день. "Осуги и Босуги".
      Пытаюсь придать голосу хоть немного солидности.
      -- Д-да... -- Голос ломается, как будто у меня яйца не созрели. Я краснею, притворно кашляю и снова начинаю говорить, теперь пятью октавами ниже: -- Скажите, Акико Като сегодня работает?
      -- Вы хотите поговорить с ней?
      -- Нет. Я хотел бы узнать... да. Да, пожалуйста.
      -- Пожалуйста -- что?
      -- Не могли бы вы соединить меня с Акико Като? Будьте любезны.
      -- Могу я узнать, кто говорит?
      -- Так она, э-э, сейчас в офисе?
      -- Могу я узнать, кто говорит?
      -- Это, -- это какой-то кошмар, -- конфиденциальный звонок.
      -- Вы можете рассчитывать на полную конфиденциальность, но я обязана узнать, кто говорит.
      -- Меня зовут, э-э, Таро Танака.
      Самое фальшивое из всех фальшивых имен. Идиот.
      -- Господин Таро Танака. Понятно. Можно ли узнать, по какому вопросу вы звоните?
      -- По некому юридическому вопросу.
      -- Вы не могли бы высказаться более определенно, господин Танака?
      -- Э-э. Нет. В самом деле. Медленный вздох.
      -- Госпожа Като в настоящий момент на совещании с нашими старшими партнерами, поэтому я не могу просить ее переговорить с вами немедленно. Но если вы сообщите ваш номер телефона и название компании, а также, в общих чертах, суть вашего дела, то я попрошу ее перезвонить вам попозже.
      -- Естественно.
      -- Итак, ваша компания, мистер Танака? -- Э-э...
      -- Мистер Танака? Замолкаю и вешаю трубку.
      "Д" с минусом за стиль. Но зато я знаю, что Акико Като прячется в своей паутине. Считаю этажи "Пан-Оптикона" -- двадцать семь, потом начинаются облака. Я выпускаю дым вам в лицо, Акико Като. Вам осталось меньше тридцати минут жизни, в которой Эидзи Миякэ -- всего лишь туманное воспоминание с туманного гористого острова у южной оконечности Кюсю. Вам ни разу не снилась встреча со мной? Или я -- только имя на соответствующих документах? Айсберги у меня в кофе, позвякивая, тают. Я выливаю в чашку сироп и сливки из пластиковых коробочек и смотрю, как жидкости растворяются, кружась в водовороте. Беременные женщины рассматривают детские журналы. Моя девушка ходит от столика к столику и высыпает пепельницы в ведро. Подойди сюда и высыпь мою. Она этого не делает. Вдова разговаривает по телефону, вся одна большая улыбка. Мое внимание привлекает человек, переходящий улицу Кита: могу поклясться, минуту назад этот человек уже переходил эту улицу. Я внимательно слежу за тем, как он двигается сквозь прыгающую через лужи толпу. Он переходит дорогу, затем ждет, когда загорится зеленый. Переходит Омекайдо-авеню, ждет, когда загорится зеленый. Потом он снова переходит улицу Кита. Ждет светофора и снова переходит авеню Омекайдо. Я смотрю, как он делает один, два, три круга. Частный детектив, биоборг, сумасшедший? Солнце вот-вот прорвется сквозь пелену облаков. Протыкаю лед соломинкой и пью кофе. Мочевой пузырь требует моего внимания. Я встаю, подхожу к двери туалета, поворачиваю ручку -- заперто. Чешу в затылке и смущенно возвращаюсь на место. Когда захватчик выходит -- это какая-то секретарша, -- отвожу взгляд, чтобы она не заподозрила, что это я дергал дверную ручку, и пропускаю свою очередь. Меня опережает застенчивая старшеклассница в школьной форме -- через пятнадцать минут она является миру с грудями, выпирающими из бюстгальтера, влажно блестящей кожей, в бело-розовом полосатом топе и мини-юбке -- просто мечта. Встаю со стула, но на этот раз меня обгоняет мамаша с маленьким ребенком.
      -- У нас авария, -- хихикает она, и я понимающе киваю.
      Может, мне все это снится -- во сне всегда, чем ближе к чему-нибудь подходишь, тем дальше оказываешься?
      "Послушай, -- визжит мочевой пузырь, -- давай скорее, или я за себя не отвечаю!" Я встаю рядом с дверью и пытаюсь думать о песчаных дюнах. Вот он, токийский порочный круг -- чтобы сходить в туалет, ты должен купить выпить и снова наполнить свой мочевой пузырь. На Якусиме можно отлить за ближайшим деревом. Мамаша с ребенком выходят, и я наконец внутри. Задержав дыхание, судорожно запираюсь. Поднимаю крышку унитаза и отливаю три кофе. Воздух в легких кончается, и мне приходится вдохнуть -- в общем, не очень тут и воняет. Моча, маргарин, лавандовый освежитель. Отбрасываю мысль вытереть ободок унитаза. Раковина, зеркало, пустая мыльница. Выдавливаю парочку угрей и разглядываю свое отражение под разным углом: вот он я -- Эидзи Миякэ, житель Токио. Интересно, я хоть кого-нибудь обдурил или смешки, улюлюканье и косые взгляды адресованы именно мне? На угри сегодня урожай. Неужели загар, который я привез с Кюсю, уже сходит? Мое отражение играет со мной в гляделки. Оно выигрывает -- я первым отвожу взгляд и начинаю работу над вулканической цепью угрей. Снаружи стучат и дергают ручку. Я зачесываю назад смазанные гелем волосы и открываю дверь.
      р
      Это Лао-Цзы. Я бормочу извинения за то, что заставил его ждать, и решаю без промедления идти на штурм "Пан-Оптикона". И тут на авансцену широкими шагами выходит Акико Като. Из плоти и крови, здесь и сейчас -- между нами всего лишь пять миллиметров стекла и максимум метр воздушного пространства. Совпадение, о котором я так мечтал, случилось, едва я перестал на него надеяться. Она медленно поворачивает голову, смотрит на меня в упор и идет дальше. Мне просто не верится, меня застали врасплох. Акико Като подходит к перекрестку, и тотчас загорается зеленый свет. В моем воображении она не постарела; в действительности это не так, но мои воспоминания на удивление точны. Скрытое коварство, орлиный нос, холодная красота. Пошел! Я жду, пока двери со скрипом откроются, выбегаю на улицу и...
      Бейсболка, идиот!
      Бросаюсь обратно в кафе "Юпитер", хватаю свою кепку и снова мчусь к переходу. Зеленый уже мигает. После двух часов, проведенных в помещении с кондиционером, мне кажется, что кожа потрескивает и лопается от полуденного зноя. Акико Като уже на другом берегу -- я, рискуя жизнью, бегу за ней, перепрыгивая лужи и полоски "зебры". Мотоциклы набирают обороты и рвутся вперед, светофор загорается красным, водитель автобуса разражается бранью, но мне удается вынырнуть на другой берег, не отскочив ни от одного капота. Моя добыча уже на ступенях "Пан-Оптикона". Бегу наверх сквозь толпу, получая оскорбления и на ходу извиняясь, -- если она войдет внутрь, я упущу шанс встретиться на нейтральной территории. Но Акико Като не входит в "Пан-Оптикон". Она идет дальше, по направлению к вокзалу Синдзюку, -- я должен догнать ее и задержать, но мне приходит в голову, что если я пристану к ней на улице, это скорее настроит ее против меня, чем расположит в мою пользу. В конце концов, я собираюсь просить ее об одолжении. Она подумает, что я ее выслеживаю, и будет права. Вдруг она неправильно меня поймет, а я не успею ей все объяснить? Вдруг она закричит: "Насильник!"? Однако я не могу позволить ей раствориться в толпе. Поэтому я следую за ней на безопасном расстоянии, напоминая себе, что взрослого Эидзи Миякэ она в лицо не знает. Она не оборачивается ни разу -- а зачем? Мы проходим под строем чахлых деревьев, с которых падают последние дождевые капли. Акико Като встряхивает волосами и надевает темные очки. Подземный переход проводит нас под рельсами, и мы выплываем на яркий солнечный свет посреди запруженной транспортом и людьми улицы Ясукуни, с рядами бистро и магазинов, торгующих мобильными телефонами, откуда несется дребезжание струнных аккордов. В реальной жизни не так просто кого-то преследовать. Спотыкаюсь о чей-то велосипед -- он звенит. Сквозь промытые дождем линзы солнце утюжит улицу паровым утюгом. Намокшая от пота футболка липнет к телу. Пройдя магазин с девяносто девятью сортами мороженого, Акико Като сворачивает на боковую улицу. Иду за ней, продираясь сквозь джунгли женщин, столпившихся перед бутиком. Никакого солнца, мусорные баки на колесиках, пожарные выходы. Декорации к фильму про Чикаго. Она останавливается перед каким-то зданием, которое оказывается кинотеатром, и оборачивается удостовериться, что за ней никто не идет, -- я ускоряю шаг, изображая ужасную спешку и, проходя мимо, низко надвигаю бейсболку, чтобы спрятать лицо. Когда я беглым шагом возвращаюсь обратно, она уже скрылась в кинотеатре "Ганимед". Это место видало лучшие дни. Сегодня здесь показывают фильм под названием "Пан-Оптикон". Рекламный плакат -- ряд кричащих русских матрешек -- ни о чем мне не говорит. Я размышляю. Хочется курить, но сигареты я оставил в кафе "Юпитер", так что приходится обойтись бомбочкой с шампанским. Фильм начинается через десять минут. Я вхожу, сначала потянув дверь на себя, вместо того, чтобы
      толкнуть ее. Пустынный холл пестрит ковром психоделической расцветки. Не заметив ступеньки, спотыкаюсь и чуть не подворачиваю лодыжку. Безвкусный шик, запах средства для полировки. Мрачного вида люстра светит коричневатым светом. Женщина в кассе с явным раздражением отрывается от вышивания.
      -- Да?
      -- Это, э-э, кинотеатр?
      -- Нет. Это линкор --> "Ямато"[Author:A] .
      -- Я зритель.
      -- Как мило с вашей стороны.
      -- Э-э. Этот фильм... Он, э-э, о чем? Она продевает нитку в ушко иголки.
      -- Вы видите на моем столе надпись: "Здесь продается краткое содержание"?
      -- Я только...
      Она вздыхает, как будто ей приходится иметь дело с недоумком.
      -- Так видите вы или нет на моем столе надпись: "Здесь продается краткое содержание"?
      -- Нет.
      -- А почему, скажите на милость, здесь нет такой надписи?
      Я бы пристрелил ее, но "Вальтер ПК" остался в прошлой фантазии. Я бы ушел, но я точно знаю, что Акико Като где-то здесь, в этом здании.
      -- Один билет, пожалуйста.
      -- Тысяча иен.
      На сегодня бюджет исчерпан. Она дает мне потрепанный билет. В нескольких местах он заклеен пластырем. По справедливости, это заведение должно было прекратить свое существование не один десяток лет назад. Она возвращается к вышиванию, поручив меня нежным заботам надписи, гласящей:
      р ВХОД В ЗАЛ - ДИРЕКЦИЯ НЕ НЕСЕТ
      ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕСЧАСТНЫЕ
      СЛУЧАИ НА ЛЕСТНИЦЕ р.
      Крутые пролеты идут вниз под прямым углом. Стены увешаны плакатами к фильмам. Ни один мне не знаком. Каждый пролет кажется последним, но каждый раз я обманываюсь. В случае пожара зрителей любезно просят спокойно обугливаться. Похоже, становится теплее? Внезапно я оказался на дне. Пахнет горьким миндалем. Путь мне преграждает женщина с выбритой, в синяках головой, словно она проходит химиотерапию. Ее глазницы абсолютно пусты. Я покашливаю. Она не двигается. Я пытаюсь протиснуться мимо нее, но ее рука тут же вытягивается, как шлагбаум. Указательный палец на этой руке сросся со средним, а безымянный с мизинцем, как у свиного копыта. Я стараюсь не смотреть. Она берет мой билет и надрывает.
      -- Попкорн?
      -- Спасибо, обойдусь.
      -- Вы не любите попкорн?
      -- Никогда всерьез не думал об этом. Она взвешивает мое высказывание.
      -- Так вы отказываетесь признать, что не любите попкорн?
      -- Попкорн не относится к вещам, которые я люблю или не люблю.
      -- Почему вы играете со мной в эти игры?
      -- Я не играю в игры. Я просто плотно пообедал. Я не хочу есть.
      -- Терпеть не могу, когда лгут.
      -- Вы, должно быть, меня с кем-то спутали. Она качает головой.
      -- Случайные люди в такую глубь не забираются.
      -- Ладно, ладно, я возьму попкорн.
      -- Невозможно. Его нет. Я чего-то не понимаю.
      -- Тогда зачем вы предложили мне купить его?
      -- У вас что-то с памятью. Я ничего вам не предлагала. Вы будете смотреть фильм или нет?
      -- Да. -- Все это начинает меня раздражать. -- Я буду смотреть фильм.
      -- Тогда зачем тратить время? -- Она приподнимает занавес.
      В зале с сильно наклонным полом ровно три человека. В переднем ряду я вижу Акико Като. Рядом с ней какой-то мужчина. Внизу, в дальнем проходе, в инвалидном кресле сидит третий человек; судя по всему, он мертв: шея резко отогнута назад, челюсть отвисла, голова болтается, к тому же он совершенно неподвижен. Проследив за его взглядом, я вижу ночное небо, нарисованное на потолке кинозала. Я крадусь вниз по центральному проходу, надеясь подобраться к парочке поближе и подслушать разговор. Из проекционной доносится громкий хлопок. Приседаю на корточки, чтобы меня не увидели. Выстрел из дробовика или неумело открытый пакет чипсов. Ни Акико Като, ни ее спутник не оборачиваются -- ползу дальше и останавливаюсь в паре рядов позади них. Свет гаснет, поднимается занавес. Идет реклама курсов вождения -- она или очень старая, или на курсы принимают только тех, кто одет и причесан под семидесятые. Саундтреком служит песня --> YMCA[Author:A] . Следующий рекламный ролик -- пластический хирург по имени Аполло Сигенобо дарит вечные улыбки всем своим клиентам. Поют о лицевой коррекции. В кинотеатре Кагосимы мне нравится смотреть анонсы "Скоро на экране" -- это избавляет от необходимости смотреть саму картину, -- но здесь их не показывают. Громовой голос объявляет о начале фильма "Пан-Оптикон" -режиссер, имя которого невозможно произнести, удостоен награды на кинофестивале в городе, которого уж точно нет на соседнем континенте. Ни титров, ни музыки. Сразу действие.
      В черно-белом городе, где царит зима, сквозь толпу едет автобус. Пассажир, мужчина средних лет, смотрит в окно. Деловито падающий снег, разносчики газет -- действие происходит в военное время, -- полицейские, избивающие чернокожего торговца, голодные лица в пустых магазинах, обгоревший остов моста. Выходя, мужчина спрашивает у водителя дорогу -- и получает в ответ кивок в сторону громадной стены, заслоняющей небо. Мужчина идет вдоль стены, пытаясь найти дверь. Вокруг воронки от бомб, сломанные предметы, одичавшие собаки. Развалины круглого здания, где заросший волосами душевнобольной разговаривает с костром. Наконец мужчина находит деревянную дверь, поднимается на крыльцо и стучит. Ответа нет. Он видит консервную банку, висящую на куске провода, торчащего из каменной кладки, и произносит в нее:
      -- Здесь кто-нибудь есть?
      Внизу субтитры на японском, сам же язык состоит из шипения, хлюпанья и треска.
      -- Я доктор Полонски, начальник тюрьмы Бентам ждет меня.
      Он прикладывает консервную банку к уху и слышит гул. Дверь открывается, за ней продуваемый ветром двор перед каким-то зданием. Доктор спускается вниз по ступенькам. Ветер доносит странное пение.