-- Сейчас Господину как раз пора бы съесть второй завтрак... Предупреди он меня, что собирается пойти побродить, я бы заранее что-нибудь приготовила...
      Какой-то человек с треском вывалился из непроходимых зарослей и растянулся перед ними. От неожиданности госпожа Хохлатка пронзительно вскрикнула и отлетела на несколько шагов вверх по тропинке, а Питекантроп прыжком оказался между ней и лежащим на земле незнакомцем. С виду тот не представлял угрозы; он поднялся на ноги, смахнул гнилые листья с твидового пиджака с кожаными накладками на локтях и поправил на носу обмотанные пластырем роговые очки. Он ничуть не удивился тому, что повстречал в этом девственном лесу курицу с высокоразвитым интеллектом и давно вымершего предка Homo sapiens.
      -- Вы их видели?
      Его бесцеремонное обращение слегка покоробило госпожу Хохлатку.
      -- Видели кого?
      -- Словесных церберов.
      -- Это не те жестокие истекающие слюной говорящие собаки, которых мы видели на полях?
      -- Должно быть, они. -- Он в страхе прижал палец к губам и посмотрел на Питекантропа. -- Вы что-нибудь слышите?
      Потолок тишины спустился так низко, что о его балки можно было биться головой. Питекантроп промычал: "Нет". Писатель вытащил из своего венка длинный шип.
      -- Много лет назад я написал удачный роман. Я никогда не думал, что кто-нибудь захочет его напечатать, понимаете, но захотели; его украли у меня, и, чем больше я желал, чтобы каждый его экземпляр взорвался, как гриб-дождевик, тем лучше эта гнусность продавалась. С ее ошибками, ее позерством, ее самонадеянностью! О, я бы продал душу, чтобы кинуть в костер весь тираж. Но, увы, Мефистофель так и не вернул мне мою рукопись, и слова, которые я выпустил на свободу, преследуют меня с тех самых пор.
      Госпожа Хохлатка со своего пня выразила мнение публики:
      -- Почему бы вам не уйти на покой? Писатель отдыхал, прислонившись к скале.
      -- Если бы все было так просто. Я прятался в школах мысли, в сложных метафорах, в аэропортах неизвестных стран, но, рано или поздно, я слышу далекие крики и знаю, что мои слова идут по моему следу... -- Страдальческое выражение его лица сменилось подозрительным. -- Но вас-то что завело так далеко в этот замшелый лес?
      -- Где-то здесь бродит наш друг -- вы его не видали? Рога, борода, копыта?
      -- Если это не сам Дьявол, то он наверняка писатель или сумасшедший.
      -- Писатель. Как вы догадались?
      -- Чтобы забрести так далеко в этот лес, нужно быть кем-то из трех.
      -- Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! -- Глаза писателя расширились от ужаса. -- Лай! Вы слышите лай?
      Питекантроп негромко замычал и покачал головой.
      -- Лжецы! -- зашипел писатель. -- Лжецы! Вы заодно с этими собаками! Я знаю, какую игру вы ведете! Они за деревьями! Они бегут сюда!
      Он сорвался с места и понесся, с шумом ломая молодую поросль. Госпожа Хохлатка и Питекантроп посмотрели друг на друга. Питекантроп замычал.
      -- Придурок, -- согласилась с ним госпожа Хохлатка, -- как пробковый шлем с помпонами!
      Питекантроп осмотрел дыру в густой листве и снова замычал. За листвой скрывался беззвучный поток.
      -- Поторопись, болван!
      Госпожа Хохлатка перепархивала с камня на камень, а Питекантроп брел против окрашенного в чайный цвет течения по звенящим тарелкам. Поэтому госпожа Хохлатка первой добралась до священного озера. В следующую же секунду она заметила почтенные очки Козла-Сочинителя, лежащие на мраморной скале. Еще секундой позже она увидела тело самого дорогого и любимого для нее существа, плавающее в воде.
      -- Мой господин! Мой господин! Что же делать!
      Она полетела вперед через озеро, не замечая ни стремящегося вверх водопада, ни воцарившейся вдруг глухой тишины. С пятым взмахом крыльев она достигла головы Козла-Сочинителя. Шестое чувство Питекантропа подсказывало ему, что священное озеро -- это смерть, и он предостерегающе зарычал -- но звука не последовало, и ему только и оставалось, что с отчаянием наблюдать, как его возлюбленная скользнула вниз, коснулась воды концами крыльев и безжизненно шлепнулась рядом с Козлом-Сочинителем. В семь прыжков Питекантроп достиг мраморной скалы и, охваченный горем, испустил восемь душераздирающих немых стонов. Он колотил скалу, пока на кулаках не выступила кровь. Внезапно наш дальний предок успокоился. Он выбрал кусочки липкой смолы у себя из волос и стал карабкаться по скале, пока не достиг кромки уступа. Он сосчитал до девяти, это было все, чему Козел-Сочинитель смог его научить, и бросился вниз, туда, где плавали тела его друзей. Красивый нырок, твердая "десятка". Никакая мысль не тревожила его, когда Питекантроп погрузился в священное озеро. Он не знал слова "безмятежность", но именно безмятежностью было то, что он чувствовал.
      р
      -- Добрый день. Кафе "Юпитер". Нагамини у телефона.
      Ослица. По-моему.
      -- Э-э, алло. Могу я поговорить с госпожой Имадзо?
      -- Извините, но, видите ли, она сегодня не работает.
      -- Понятно. А не могли бы вы сказать, когда ее следующая смена?
      -- Извините, не могла бы.
      -- Понятно. Из-за правил безопасности? Ослица громко хохочет.
      -- Нет, не поэтому. Видите ли, последняя смена мисс Имадзо была в воскресенье.
      -- Понятно...
      -- Она студентка, учится музыке; в колледже начинается семестр, и поэтому она больше не будет здесь подрабатывать, понимаете, чтобы вплотную заняться учебой.
      -- Понятно. Я надеялся поговорить с ней. Я просто друг...
      -- Да, я вас понимаю, если вы ее друг...
      -- Может быть, у вас есть ее домашний номер? На какой-нибудь регистрационной карточке или в списке?
      -- Мы не держим здесь ни карточек, ни списков. К тому же госпожа Имадзо работала у нас всего один месяц. -- Ослица что-то мурлычет про себя, размышляя. -- Мы не держим здесь личные дела и все такое, понимаете, из-за нехватки места. Даже наша раздевалка -- она меньше, чем ящики, в которые фокусники втыкают свои мечи. Это несправедливо. В нашем филиале в Йойоги, понимаете, раздевалка достаточно большая, чтобы...
      -- Спасибо, госпожа Нагамини, но...
      -- Стойте! Стойте! Госпожа Имадзо оставила мне свой номер, но только на тот случай, если позвонит некто по имени Эидзи Миякэ.
      Убейте меня.
      -- Это я. Меня зовут Эидзи Миякэ.
      -- Правда? -- Ослица заливается громким смехом.
      -- Правда.
      -- Вот это да! Ну, не смешное ли совпадение?
      -- Вы полагаете?
      -- Госпожа Имадзо просила меня дать номер, только если позвонит Эидзи Миякэ. И вот звоните вы, и вас зовут Эидзи Миякэ! Я всегда так говорю, понимаете. "Правда удивительней действительности". Я видела, как вы ударили головой того негодяя. Должно быть, больно было!
      -- Госпожа Нагамини, пожалуйста, дайте мне номер госпожи Имадзо.
      -- Хорошо, подождите минутку, интересно, куда же я его задевала?
      Номер Аи Имадзо из десяти цифр. Я добираюсь до девятой и чувствую, что рука костенеет от страха. А вдруг мой звонок смутит ее? А вдруг она подумает, что я -- просто козел, который не хочет оставить ее в покое? Что, если трубку снимет ее друг? Ее отец? Что, если она сама снимет трубку? Что я скажу? Оглядываюсь. Покупатели, свитера, пустое пространство. Нажимаю последнюю цифру. В квартире где-то далеко отсюда раздается звонок телефона. Кто-то встает, может быть, останавливая видео, может -- откладывая палочки для еды, проклиная эту помеху...
      -- Алло!
      Она.
      -- Э-э... -- Я пытаюсь заговорить, но мое горло сжимает спазм, и из него вылетают только какие-то невнятные звуки.
      -- Алло!
      Нужно было лучше подготовиться.
      -- Алло! Я могу узнать, кто звонит?
      Ко мне возвращается дар речи.
      -- Алло, это Аи Имадзо?
      Глупый вопрос. Я знаю, что это Аи Имадзо.
      -- Я, э-э, мой, э...
      Судя по всему, она рада.
      -- Мой рыцарь в сверкающих доспехах.
      -- Как вы поняли?
      -- Я узнала ваш голос. Откуда у вас мой номер?
      -- Мне его дала госпожа Нагамини из кафе "Юпитер". Случайно. Если вам сейчас неудобно говорить, то я могу, э-э...
      -- Вот и нет, сейчас как раз удобно. Я пыталась найти вас в бюро находок на вокзале Уэно, вы говорили, что там работаете, но мне сказали, что вы неожиданно уехали.
      -- Да, э-э, госпожа Сасаки мне говорила.
      -- Это из-за вашего родственника?
      -- Отчасти. То есть нет. В каком-то смысле, да.
      -- Ну, по крайней мере, теперь все прояснилось. Куда вы исчезли тогда, в "Ксанаду"?
      -- Я подумал, что к вам захотят подойти многие, э-э, из организаторов и музыкантов.
      -- Точно! И мне так хотелось, чтобы вы угостили некоторых своим фирменным ударом. Кстати, как ваша голова? Не случилось мозговой травмы?
      -- Нет, мозг в порядке, спасибо. В каком-то смысле.
      Аи Имадзо это кажется смешным.
      Мы начинаем говорить одновременно.
      -- После вас, -- говорю я.
      -- Нет, после вас, -- говорит она.
      -- Я, э-э, -- электрический стул, должно быть, приятней, чем это, -тут размышлял, если, то есть это совершенно ничего, если нет, знаете, -никогда не бросайся в бой без четкого плана отступления, -- но можно ли, э-э, мне, э-э, позвонить вам?
      Пауза.
      -- Итак, Миякэ, вы звоните мне, чтобы спросить меня, можете ли вы мне позвонить, верно?
      Мне и в самом деле нужно было лучше подготовиться.
      р
      C тех пор как Козел-Сочинитель оставил свое страдающее артритом тело в священном озере, ходьба доставляла ему одно удовольствие. Бамбук расступался перед ним, козодои выводили велеречивые грели. Он поднял голову и увидел на холме дом. Странно было наткнуться на подобное здание на плато Лапсанг Сючанг. Со своим затянутым ряской прудом со стрекозами оно бы лучше смотрелось в каком-нибудь сонном пригороде. На островке светился каменный фонарь. Пестрый кролик исчез в ромбовидных ростках ревеня. Под фронтоном виднелось открытое треугольное окно. Воздух полнился шепотами. Козел-Сочинитель пошел по тропинке к парадной двери. Ее ручка со сломанным язычком закрутилась вхолостую, дверь распахнулась, и Козел-Сочинитель полез по натертым до блеска ступенькам на чердак.
      -- Добрый день, -- поздоровалось старинное бюро.
      -- Приветствую, -- сказала ручка Сей Сенагон.
      -- Но я ведь оставил вас в почтенном дилижансе! -- воскликнул Козел-Сочинитель.
      -- Мы идем туда, куда идешь ты, -- объяснило старинное бюро.
      -- А когда вы научились говорить?
      -- Когда ты научился открывать свои уши, -- ответила ручка госпожи Сенагон, отточившая кончик
      своего пера на точильном камне остроумия своей первой хозяйки.
      -- Мы можем начинать? -- спросило старинное бюро. -- Госпожа Хохлатка с Питекантропом с минуты на минуту тоже будут здесь.
      Козел-Сочинитель взял чистый лист бумаги. На возвышенности, низменности, тропические леса, трущобы, поместья, острова, равнины, на все девять углов компаса с подернутого туманом неба капля за каплей падало умиротворение. Страница -- действительность. Слово -- жизнь.
      Шесть
      КАЙ ТЕН
      Чайный зал "Амадеус" -- это мир, напоминающий свадебный торт. Пастельная глазурь, рюшечки-розеточки. Тетушка Толстосум удостоила бы его своей высшей похвалы: "Восхитительный". Что до меня, то я бы с удовольствием раскрасил из баллончика все эти кремовые ковры, молочные стены и сливочно-нежные драпировки. Я без труда нашел отель "Ригха Ройял" -пришлось еще час гулять по Харадзюку, убивая время. Сонные продавщицы по холодку мыли витрины бутиков, цветочники поливали тротуар. Помешиваю лед в стакане с водой. Мой дед должен прийти через пятнадцать минут. Теперь слово "дед" получит для меня новый смысл. Странно, как легко слова меняют значения. Еще на прошлой неделе слово "дед" означало человека с зернистой фотографии на бабушкином семейном алтаре. "Его забрало море" -- это все, что она рассказала нам о своем давно умершем муже. В местном фольклоре он остался вором и пьяницей, который однажды ветреной ночью исчез, едва отойдя от причала. Позор госпожи Оки.
      "Амадеус" -- заведение такого класса, что в нем есть метрдотель. Он стоит за похожей на пьедестал конторкой у жемчужных врат, листает книгу заказов, дает распоряжения официанткам и перебирает пальцами, словно нажимая на невидимые клавиши. На метрдотеля нужно учиться? Сколько им платят? Пробую перебирать пальцами. Но в тот же миг метрдотель устремляет взгляд прямо на меня. Я опускаю руки и отворачиваюсь к окну, жутко смущенный. За соседними столиками состоятельные жены обсуждают секреты своей профессии. Деловые люди изучают газетные развороты и стучат по клавиатурам портативных компьютеров величиной с воробья. Вольфганг Амадей Моцарт, окруженный трубящими в трубы маргариновыми херувимами, смотрит вниз с потолочной фрески. На вид он одутловат и нездорово бледен -- ничего удивительного, что так рано умер. Нестерпимо хочется курить -- у меня в кармане лежит пачка "Кларка". Через панорамные окна Моцарту определенно открывается грандиозный вид. Токийская башня, "Пан-Оптикон", парк Йойоги, где околачиваются старые козлы с биноклями. В хромированных стеклах небоскреба отражается гигантский кран -точно собственная полномасштабная копия. Баки с водой, антенны, заросли крыш. Сегодня погода вырядилась в хаки. Звон серебряной ложечки о полупрозрачный фарфор чашечки -- нет, это массивные часы на каминной полке возвещают о том, что уже десять. Метрдотель, кланяясь, подводит ко мне пожилого человека.
      Он!
      Мой дед смотрит на меня -- я вскакиваю, взволнованный, все заготовленные слова вдруг вылетают из головы, -- и его глаза говорят: "Да, это я" -- так смотрят, когда назначили встречу незнакомому человеку. Не могу сказать, что мы похожи, но и не могу сказать, что нет. Мой дед опирается на трость; на нем темно-синий хлопковый костюм и галстук-шнурок с аграфом. Метрдотель проворно бросается вперед и отодвигает стул. Мой дед поджимает губы. Кожа у него болезненно-серая, испещренная пигментными пятнами, и он не может скрыть, скольких усилий стоит ему ходьба.
      -- Эидзи Миякэ, надо полагать?
      Я кланяюсь ему на все восемь восьмых, безуспешно пытаясь подобрать нужные слова. Мой дед насмешливо возвращает мне одну восьмую.
      -- Господин Миякэ, прежде всего я должен сообщить вам, что я не ваш дед.
      Я выпрямляюсь.
      -- А...
      Дворецкий откланивается, незнакомец садится, а я в замешательстве остаюсь стоять.
      -- Однако я пришел по воле вашего деда, чтобы обсудить вещи, касающиеся семейства Цукияма. Сядь, мальчик. -- Он наблюдает за каждым моим движением -- из-под набрякших век сверкает острый, как бритва, взгляд. -- Называй меня Райзо. Мы с твоим дедом знакомы не один десяток лет. Я знаю, кто ты, Миякэ. Именно я указал другу на твое сообщение в колонке частных объявлений. Теперь к делу. Как ты знаешь, твой дед сейчас выздоравливает после серьезной операции на сердце. Первоначальные прогнозы врачей были чересчур оптимистичны, он вынужден остаться в больнице еще на несколько дней. Поэтому я пришел вместо него. Вопросы?
      -- Мне можно его навестить? Господин Райзо качает головой:
      -- Твоя мачеха помогает ухаживать за ним в палате, а... как бы это лучше сказать?
      -- Она считает, что я -- пиявка, которая хочет высосать из семьи Цукияма побольше денег.
      -- Именно. Скажи просто: у тебя есть такое намерение?
      -- Нет, господин Райзо. Все, чего я хочу, -- это встретиться со своим отцом.
      Сколько раз мне еще придется это повторить?
      -- Твой дед полагает, что хранить тайну -- самый верный способ избежать подозрений со стороны твоей мачехи. Милочка! -- Господин Райзо пальцем подзывает официантку. -- Гигантскую порцию коньяка, как обычно, пожалуйста. Что будешь пить, Миякэ?
      -- Э-э, зеленый чай, пожалуйста. Официантка с заученной улыбкой обращается ко мне:
      -- У нас есть восемнадцать сортов...
      -- Да принесите вы мальчику чайник чаю, черт побери!
      Официантка кланяется, убрав улыбку:
      -- Да, адмирал.
      Адмирал? Сколько всего в Японии адмиралов?
      -- Адмирал Райзо?
      -- Это было очень давно. Лучше "господин".
      -- Господин Райзо. Вы знакомы с моим отцом?
      -- Прямой ответ на прямой вопрос. Я никогда не скрывал, что презираю этого человека. Девять последних лет я избегал его общества. С того самого дня, как узнал, что он продал фамильный меч Цукияма. Этот меч принадлежал его -- твоей -- семье пять веков, Миякэ. Пять сотен лет! Унижение от того, как твой отец распорядился пятью веками истории семьи Цукияма -- не говоря о тех Цукияма, которым еще предстоит родиться, -- неизмеримо. Неизмеримо! Твой дед, Такара Цукияма, -- человек, который верит в кровные узы. Твой отец -человек, который верит в совместные предприятия на --> Формозе[Author:A] . Знаешь, где сейчас меч Цукияма? -- Адмирал скрипит зубами. -- Он висит в кабинете совета директоров завода, производящего пестициды в Небраске! Что ты об этом думаешь, Миякэ?
      -- Это постыдно, господин Райзо, но...
      -- Это преступление, Миякэ! Твой отец -- бесчестный человек! Он с легким сердцем бросил твою мать на произвол судьбы, даже не подумав о том, что ее ждет! Это дед позаботился о том, чтобы поддержать ее деньгами.
      Для меня это новость.
      -- Существует кодекс чести, даже когда речь идет о любовницах. Плоть и кровь -- вот что имеет значение, Миякэ! Узы крови -- основа жизни. Наша сущность! Знать, откуда ты родом, необходимо, чтобы знать самого себя.
      Официантка возвращается с серебряным подносом и ставит наши напитки на кружевные салфетки.
      -- Я тоже считаю, что узы крови -- это важно, господин Райзо. Поэтому я здесь.
      Адмирал мрачно нюхает бренди. Я отхлебываю мыльный чай.
      -- Знаешь, Миякэ, врачи приказали мне забыть о подобных вещах. Но среди моих знакомых больше престарелых моряков, чем престарелых докторов. -- Он одним глотком отхлебывает полбокала, запрокидывает голову и с наслаждением смакует каждую молекулу напитка. -- Твои сводные сестры -- никчемные создания. Визгливые пошлячки из колледжа для придурков. Встают в одиннадцать утра. Красят губы белой помадой, носят ботинки на толстой подошве, ковбойские шляпы, украинские платки. Они красят волосы в кислотные цвета. Твой дед надеется, что его внук -- ты -- имеет принципы благороднее, чем эти девицы, кидающиеся на каждый новый поп-хит.
      -- Господин Райзо, простите, если... Я хочу сказать, я надеюсь, что мой дед ни в коем случае не видит во мне своего будущего наследника. Когда я говорю, что не намерен врастать в фамильное древо Цукияма, я хочу сказать именно это.
      Господин Райзо недовольно перебивает:
      -- Кто -- что -- когда -- зачем -- почему -- чей... Послушай, твой дед хочет, чтобы ты прочитал вот это. -- Он кладет на стол коробку, завернутую в черную ткань. -- Это не подарок, потом вернешь. Этот дневник -- самое ценное, что у него есть. Храни его как зеницу ока. Вернешь через неделю, когда придешь знакомиться со своим дедом. Сюда. В это же время -- десять утра -- за этот же стол. Вопросы?
      -- Мы не знакомы -- он не боится доверить мне...
      -- Непростительное безрассудство, по-моему. Я уговаривал сделать копию. Не доверять оригинал мальчишке. Но он настоял, старый осел. Копия не передает души, уникальности. Это его слова, не мои.
      -- Я, э-э... -- Я смотрю на черный сверток. -- Я высоко ценю эту честь.
      -- Еще бы. Твой отец никогда не читал этих страниц. Скорее всего, он пустил бы их с аукциона в своем Интернете.
      -- Господин Райзо, скажите, чего хочет мой дед?
      -- Еще один прямой вопрос. -- Адмирал допивает коньяк. Камень в аграфе отливает синевой океанских глубин. -- Я отвечу тебе. Войну с возрастом невозможно выиграть. В ходе этой войны мы наблюдаем отвратительные сцены. Истины превращаются в фиглярство. Вера становится предметом торга для лжецов. Жертвы оказываются ненужными крайностями. Герои становятся старыми пройдохами, а молодые пройдохи -- героями. Этика теперь -- логотип на спортивной одежде. Ты спрашиваешь, чего хочет твой дед? Я скажу тебе. Он хочет того же, чего ты. Ни больше, ни меньше.
      Шабаш жен разражается хохотом.
      -- Но чего же?
      Адмирал Райзо встает. Метрдотель с его тростью уже здесь.
      -- Смысла.
      d
      1 августа 1944-го
      С утра было пасмурно. После полудня заморосил дождь. Еду в поезде из Нагасаки. Путь до Токуямы, префектура Ямагути, займет еще несколько часов, а до острова Оцусимы, конечного пункта моего назначения, я доберусь только завтра утром. В прошлые выходные, Такара, я разрывался между двумя обещаниями. Первое я дал тебе: рассказать во всех подробностях о своей службе на Императорском военно-морском флоте. Второе я дал стране и императору: держать все подробности, касающиеся подготовки сил особого назначения, в строжайшей тайне. Чтобы справиться с дилеммой, я решил вести этот дневник. Эти слова -- для тебя. Молчание -- для императора.
      Когда ты будешь читать эти строки, матушка уже получит извещение о моей смерти и посмертном повышении в звании. Возможно, ты, матушка и Яэко в трауре. Возможно, вы теряетесь в догадках, что означает моя смерть. Возможно, жалеете, что нечего положить в семейный склеп, -- у вас нет ни праха, ни костей. Этот дневник -- мое утешение, смысл моей жизни и мое тело. Море -- прекрасная могила. Не скорбите слишком.
      Итак, я начинаю. Военное положение быстро ухудшается. Силы императора понесли огромные потери на Соломоновых островах. Американцы высаживаются на Филиппинах с очевидной целью захватить гряду Рюкю. Чтобы предотвратить разорение родных островов, требуются исключительные меры. Вот почему Императорский военно-морской флот разработал программу кайтен.
      Кайтен -- это видоизмененная торпеда марки 93: лучшая торпеда в мире с кабиной для пилота. Пилот управляет торпедой, наводит ее на цель и наносит удар по вражескому судну ниже ватерлинии. Поражение цели теоретически неизбежно. Я знаю, Такара, ты любишь технические подробности, так вот. Длина кайтен -- 14,75 метра. Она приводится в движение двигателем мощностью 550 лошадиных сил, работающем на жидком кислородном топливе, которое не оставляет на поверхности воздушных пузырьков и позволяет нанести удар внезапно. Кайтен может двигаться со скоростью 56 км/ч в течение двадцати пяти минут, что позволяет ей настичь корабль, на который она нацелена. Кайтен вооружена боеголовкой с зарядом в 1,5 тонны тонулолнитротротилового эквивалента, которая взрывается от удара. Подводные лодки подходят к стоянкам кораблей противника на дистанцию поражения и выпускают кайтен. Эта новая торпеда, которая под управлением человека превращается в смертоносное оружие, вернет нам недавние потери в полушарии, принадлежащем Великой Восточноазиатской империи, деморализует военно-морской флот США и уничтожит большую его часть. Тихий океан станет японским озером.
      На военно-морских авиабазах Нара и Цутиура свои жизни для программы кайтен предложили 1375 добровольцев. Строжайший отбор прошли только 160 из них. Видишь, брат, какой чести удостоилось имя Цукияма и сколь славная память о нем сохранится.
      2 августа
      Туманное утро; жаркий, безоблачный день. Я просыпаюсь вместе с другими курсантами на нарах в казарме военной полиции в Токуяме -- армейские казармы были разрушены бомбежкой месяц назад. Бомба ударила в топливный склад, и взрыв сровнял с землей весь порт и значительную часть города. Из этих руин нас морем переправили на Оцусиму. Путешествие было коротким -- всего полчаса, но перемена разительная. Оцусима сплошь состоит из мирных лесистых холмов с рисовыми полями. База кайтен и завод по производству торпед расположены на низком узком перешейке.
      Младший лейтенант Хироси Куроки и мичман Секио Нисина -- изобретатели кайтен, оказали нам честь, встретив у сходней. Эти два человека -- живая легенда, Такара. Вначале Верховное командование военно-морских сил не выказывало особой охоты санкционировать использование сил особого назначения и отклонило предложение младшего лейтенанта Куроки и мичмана Нисины по созданию кайтен. Чтобы убедить Верховное командование и доказать искренность своих намерений, они вновь вынесли это предложение на его суд, на сей раз написав его своей кровью. При всем при этом они -- жизнерадостные, скромные парни. Они проводили нас в казармы, перебрасываясь шутками насчет "Оцусимского отеля". Потом весь остаток дня объясняли нам технические подробности, а экскурсию по базе отложили на завтра.
      3 августа
      Ветрено. Море покрыто рябью. Ограждения вокруг базы кайтен охватывают территорию размером около шести бейсбольных полей, где размещаются от пятисот до шестисот человек. Секретность строжайшая -- даже жители острова не знают истинного предназначения базы. Сама база состоит из казармы, столовой, трех торпедных заводов, механической мастерской для переделки торпед марки 93 в кайтен, спортивной площадки, плаца для торжественных построений, административных зданий и причала. Через прорубленный в скале четырехсотметровый тоннель узкоколейка соединяет механизированный цех с пирсом, откуда будут запускаться кайтен и где сегодня вечером начнутся тренировки. Я поспорил с Такаси Хигути, однокашником по Нара, за привилегию быть в первой из запущенных кайтен вместе с младшим лейтенантом Куроки. Его камень побил мои ножницы! Что ж, моя очередь придет завтра.
      4 августа
      Душная, влажная жара. Трагедия случилась так скоро. Вчера младший лейтенант Куроки и лейтенант Хигути не вернулись из рейда вокруг северной оконечности Оцусимы. Аквалангисты искали их кайтен всю ночь. Нашли уже на рассвете (через 16 часов после запуска), всего в трехстах метрах от причала, наполовину погруженную в ил. Хотя кайтен оборудованы двумя аварийными люками, их можно открыть только над водой. Под водой не позволяет давление. Запас воздуха рассчитан на десять часов -- если пилотов двое, это время сокращается наполовину. Их жертва не была напрасной -- они оставили 2000 иероглифов технических данных и наблюдений, относящихся к оказавшейся роковой неисправности. Когда кончилась бумага, они стали выцарапывать слова гаечным ключом на стене кабины. Мы только что вернулись с погребальной церемонии. Мичман Нисина поклялся взять прах Куроки с собой в кайтен, чтобы вместе встретить час славы. Конечно, мы все скорбим, но нас поддерживает уверенность в том, что гибель наших братьев не была напрасной. Вина камнем лежит у меня на сердце. Я попросил коменданта Удзину предоставить мне аудиенцию и рассказал ему, почему чувствую особую ответственность перед душой Хигути. Комендант Удзина обещал не оставить мою просьбу без внимания и включить меня в число участников первой волны ударов кайтен.
      9 августа
      Нестерпимая жара. Извини за долгое молчание, Та-кара. Тренировки идут полным ходом, и на дневник невозможно выкроить даже десять минут в день. Вечером я засыпаю, едва голова коснется подушки. У меня прекрасные новости. Во время утренней поверки объявили имена участников первой волны ударов кайтен, и Цукияма было в их числе! Эмблема нашего подразделения -- кикусуи. Это хризантема с герба Масасигэ Кусуноки, сражавшегося на стороне императора Годайдо. В битве при Минатогаве семьсот воинов Кусуноки противостояли натиску тридцати пяти тысяч предателей под предводительством Асикаги, и Кусуноки вместе со своим братом Масасуэ совершил сеппуку только после того, как получил одиннадцать страшных ран. Мы выбрали этот символ не случайно. Нас семьсот. Наша преданность императору неизмерима.
      В море выйдут четыре подлодки, и на борту каждой из них будет по четыре кайтен. I-47, под командованием доблестного капитан-лейтенанта Зендзи Орита, примет на борт мичманов Нисину, Сато, Ватанабэ и лейтенанта Фукуду. I-36 -лейтенанта Есимото и мичманов Тоезуми, Иманису и Кудо. На борту I-37 будут лейтенанты Камибеппу и Мураками, а также мичманы Юцуномия и Кондо. I-333, под командованием капитана Ёкоты, повезет лейтенантов Абе и Гото с мичманами Кусакабэ и Цукиямой Субару. После этого объявления нам отвели новые койки, чтобы члены одного пуска спали в одной комнате. Комната тех, кто займет место на I-333, на третьем этаже в конце коридора, окно выходит на рисовые террасы. По ночам лягушки квакают так громко, что заглушают шум литейных цехов. Мне сразу вспоминается наша комната в Нагасаки.
      12 августа
      Прохладно и тихо. Море гладкое, как река Накадзима, на которой мы пускали игрушечные яхты. Сегодня я расскажу о наших тренировках. После завтрака мы делимся на Хризантем и Курсантов. Из-за того, что на учебные пуски выделено только шесть кайтен, нам предоставили преимущество в тренировках. В восемь тридцать мы по тоннелю направляемся к причалу для пуска кайтен. Когда мы занимаем свои места в кабинах, кран опускает нас в море. Обычно мы садимся по двое. Конечно, тесно, но такое удвоение помогает сэкономить топливо, а "капля горючего так же драгоценна, как капля крови". Инструктор стучит по корпусу, и мы стучим в ответ -- в знак того, что готовы к отплытию. Сначала мы проходим серию спусков. Потом решаем навигационные задачи с секундомером и гирокомпасом. Мы определяем местонахождение вражеского корабля и имитируем удар, проходя под его носовой частью. Нужно быть осторожным, чтобы не зацепиться верхним люком за киль -- на базе "П" так погибли два пилота. Еще мы боимся застрять в иле, как младший лейтенант Куроки и лейтенант Хигути. Если это все же случится, придется закачать сжатый воздух в боеголовку (которая вместо тротила наполнена морской водой), что должно, в принципе, вытолкнуть кайтен на поверхность. Никому не хочется первым проверять эту теорию. Но больше всего мы боимся потерять тренировочную кайтен и при этом остаться в живых. Такое случилось с курсантом из Йокогамы пять дней назад. Его исключили, и его имя всеми забыто. После возвращения к причалу или в порт базы мы проходим "разбор полетов", чтобы поделиться своими наблюдениями с курсантами. Когда спадает невыносимая дневная жара, мы занимаемся борьбой сумо, фехтуем на кэндо, бегаем или играем в регби. Пилоты кайтен должны быть в наилучшей физической форме. Помни, что говорил наш отец, Такара: тело -- это внешний слой души.