-- Добыл, ваше величество! Вот загадка тысячелетия!
      -- Давайте расставим все точки над "i", -- сказала королева Эрихнида. -- Если ты не ответишь, авторские права перейдут ко мне.
      -- А если господин ответит верно, -- госпожа Хохлатка потрясла перьями хвоста, -- мы уйдем на свободу -- с авторучкой нашего господина.
      -- О, какое живое воображение, -- королева Эрихнида презрительно усмехнулась, -- для когтистой прислуги. Вольный Крыс! Загадывай!
      Вольный Крыс вскрыл конверт своим острым клыком. Из невидимых динамиков раздалась барабанная дробь:
      -- Какое животное самое математическое?
      -- Вот чертовщина. -- Госпожа Хохлатка сложила свои крылья. -- Что за дурацкая викторина?
      Вольный Крыс стильно сплюнул сквозь зубы. Плевок стек по экрану.
      -- У тебя одна минута, пачка брынзы!
      На экране появился циферблат секундомера.
      -- Начали!
      Зазвучала музыка обратного отсчета. Козел-Сочинитель пожевал бороду.
      -- Самое математическое животное... Ну, что касается людей, минута перед телевизором полностью отшибает им мозги... Дельфины побеждают в состязании на соотношение веса мозга и веса тела... Однако нет лучших знатоков евклидовой геометрии, чем пауки... а познания морских гребешков по части создания овальных оптических стекол в декартовой системе координат остаются непревзойденными прочей фауной...
      Вольный Крыс хихикнул:
      -- У тебя тридцать секунд!
      Королева Эрихнида радостно захлопала в ладоши и затанцевала страстную румбу с проказником-грызуном.
      -- Я уже чувствую вкус издательских обедов! Слышу восторг писак из "Нью-Йоркера"!
      Взволнованная госпожа Хохлатка принялась рыться в сумочке, ища чего-нибудь пожевать для вдохновения, но не нашла ничего, кроме засохшего каштана. Питекантроп решил, что момент подходящий, хлопнул госпожу Хохлатку по крылу и сунул авторучку Козла-Сочинителя ей в сумочку. В сиянии экрана острым глазом госпожа Хохлатка разглядела, как меж бровей Питекантропа скачет существо из ее самого страшного кошмара.
      -- Блохи! -- пронзительно завизжала она. -- Я так и знала! Блохи!
      -- Да, да, конечно же, да! -- Козел-Сочинитель застучал копытами. -Именно! Самое математическое животное -- это блоха!
      Румба королевы Эрихниды оборвалась. С мордочки Вольного Крыса сползла усмешечка.
      -- Тебе придется объяснить, почему, или это не считается!
      Козел-Сочинитель прочистил горло:
      -- Блохи вычитают из счастья, делят внимание, прибавляют горестей и умножают тревоги.
      Вольный Крыс уставился на своего экранного идола:
      -- Что-то вы выиграли, ваше величество, а что-то вы...
      Двойным кликом королева Эрихнида заставила Вольного Крыса умолкнуть.
      -- Ты провалил мой план, ты, продажный, нашпигованный жучками киберпаразит! Есть только одно наказание твоему преступлению!
      "Неее-еее-еее-т..." Вольного Крыса затихло, когда королева перетащила его в корзину. Ярость королевы становилась все ярче.
      -- Что до тебя, о Бородач, если ты думаешь, что всякая болтовня-молтовня насчет законов помешает мне получить, -- в ее сощуренных глазах сверкнула ледяная угроза, раздался треск мегабайтов, -- предмет моих желаний, то даже для писателя ты невероятно глуп! Стой смирно -- сейчас начнется оцифровка! -- Она включила преобразователь на экране. -- Пять -четыре...
      -- Мой господин! -- Госпожа Хохлатка забила крыльями, но сеть по-прежнему крепко ее держала. -- Мой господин!
      Козел-Сочинитель из последних сил пытался сбросить кабельную сбрую.
      -- Проклятая, подлая приспешница дьявола! Зубы королевы Эрихниды сверкнули силиконом.
      -- Три - два...
      Питекантроп вытащил штепсель из розетки.
      Экран погас, и веб-сайт исчез, будто его и не было, что в каком-то смысле так и было, потому что Козел-Сочинитель, Питекантроп и госпожа Хохлатка обнаружили себя посреди выжженной солнцем пустыни. Они были так потрясены, что не могли произнести ни слова.
      р
      Лыжный курорт в горах Нагано,
      17 сентября
      Эидзи,
      Если ты пытался позвонить или написать мне после того, как я сбежала из клиники в Миязаки, это было очень мило с твоей стороны, но я больше не могла там оставаться. Кюсю, как ни кинь, слишком близко к Якусиме, чтобы найти там успокоение. (Если не пытался, я ни минуты тебя не виню. На самом деле, я и не ждала этого.) Возможно, я не совсем еще поправилась, но другие пациенты были так ужасны, что я решила снова попытать счастья в большом скверном мире. (По крайней мере, здесь можно есть ножом и вилкой.) Сожги мое последнее письмо. Пожалуйста, сожги. Я больше никогда ничего у тебя не попрошу. Единственное, чему меня научила доктор Судзуки, это что в нашей жизни есть рубеж, перейдя который, мы уже не можем измениться. Мы такие, каковы есть, хорошо это или плохо, такими и останемся. Я не должна была рассказывать тебе про тот случай на лестнице. Ты наверняка меня ненавидишь. Я бы ненавидела. Иногда я правда ненавижу. Ненавижу себя, я хочу сказать. Не доверяй психоаналитикам, разным специалистам, главным врачам. Они во все суют свой нос и разбирают все по косточкам, не думая, как соединить снова. Сожги письмо. Такие письма не имеют права на существование. (Особенно на Якусиме.) Сожги.
      Итак, сейчас я в Нагано. Если бы ты видел закаты и здешних горах! Отель, где я живу, стоит у подножия горы Хакуба, и в моем окне -- эта гора. Чтобы описать ее, приходится каждый раз подбирать новые слова. Тебе обязательно нужно побывать в Нагано. В период --> Эдо[Author:A] все миссионеры из столицы проводили здесь лето, спасаясь от жары. Я думаю, что именно миссионеров мы должны благодарить за то, что эти горы прозвали "японскими Альпами". Почему людям всегда нужно сравнивать свою страну с заграницей? (Например, Кагосима -- японский Неаполь, у меня просто зубы скрипят всякий раз, как я это слышу.) Никто не знает, как местные жители называли эти горы, когда никто еще не ведал, что где-то есть Альпы и вообще Европа. (Неужели это расстраивает только меня?) Я живу бесплатно в маленьком отеле, который принадлежит человеку, которого я знаю давным-давно, еще со времен жизни в Токио, когда я оставила вас с Андзу на попечение бабушки. Он теперь важная персона в гостиничном бизнесе, вполне респектабельный человек, если не считать двух очень дорогих разводов, и я уверена, что он этого заслуживает. (Он успел измениться раньше, чем перешел тот рубеж, после которого все в жизни застывает, как бетон.) Он хочет, чтобы я помогла ему отыскать место для нового отеля, который собирается строить с нуля, но он еще не знает, сколько я пью, или убеждает себя в том, что сможет меня "спасти". Его любимые слова "проект" и "предприятие", что, кажется, значит одно и то же. В конце ноября выпадет снег (осталось всего шесть недель. Еще один год хвост показывает). Если к зиме лимит воспоминаний о добрых старых временах у нас с моим другом иссякнет, я, наверное, подамся туда, где тепло. (Старая китайская пословица: "Гости, как рыба, -- через три дня начинают вонять".) Я слышала, что "зимовать" приятно в Монте-Карло. Я слышала, там даже можно встретить принца Чарльза Уэльского.
      Вчера ночью мне приснилась Андзу. Андзу и сибирский тигр, бегущий за мной по подземному переходу (я поняла, что сибирский, по белым полоскам), и игра, в которой ты должен был спрятать в библиотеке костяное яйцо. Андзу не отпускает меня. Я отдала священнику целое состояние на заупокойные обряды, но что толку? Лучше бы я потратила эти деньги на французское вино. Ты мне никогда не снишься -- по правде сказать, я не помню своих снов, кроме тех, что с Андзу. Почему так? Д-р Судзуки, похоже, считает... а, неважно. Просто сожги то письмо, пожалуйста.
      р
      ОБИТЕЛЬ СКАЗОК
      Над сумраком зарослей папоротника носились летучие мыши. Козел-Сочинитель размышлял за старинным бюро, всматриваясь в замшелый лес, пока у него перед глазами не заплясали тени.
      -- Я заявляю, я клянусь, что... -- начал Козел-Сочинитель.
      Госпожа Хохлатка со щетками на лапках натирала подножку.
      -- Только не сквернословьте, как этот Вольный Крыс, у которого что ни слово, то помои, мой господин.
      Козел-Сочинитель погладил авторучку Сей Сенагон.
      -- Клянусь, что в древесной душе этого леса... в недрах его... я различаю отрывки несказанно сказочной сказки...
      Непонятно было, думает он вслух или говорит про себя.
      -- Почтенный дилижанс заехал в глубь этого леса, насколько позволила дорога, и стоит здесь уже целую неделю... невероятный случай... я уверен, он пытается этим что-то сказать...
      Потянуло вечерней прохладой, и госпожа Хохлатка зябко поежилась.
      -- Фокстрот-пудинг на ужин, мой господин. Дайте-ка своим глазам роздыху и побудьте немного слепцом.
      Она мечтала, чтобы ночью почтенный дилижанс сдвинулся, наконец, с места, но сильно в этом сомневалась.
      На следующее утро Питекантроп раскапывал глубокие скрипучие угольные пласты в поисках бриллиантов. Приближался день рождения госпожи Хохлатки, а несколько ночей назад по дороге мимо почтенного дилижанса пронесся кабриолет, из радиоприемника которого звучала песня о том, что бриллианты -лучшие друзья девушек. Госпожа Хохлатка не была, конечно, девушкой, но Питекантроп надеялся, что упоминание о дружбе послужит ему оправданием. По пути наш древний предок натыкался на всякие вкусности -- гнезда земляных червей, трюфели, личинки, а также на прикольных троллей, кротов, гнилых гадюк и взбудораженных барсуков, снизу до него доносился гул очага Земли, рокочущего в одном ему ведомом ритме. На такой глубине часов не наблюдают, и Питекантроп потерял всякое чувство времени.
      -- Эй ты, деревенщина неуклюжая, -- отыскал его невозможно далекий голос. -- Куда ты запропастился?
      Госпожа Хохлатка! Питекантроп мощным гребком рванул наверх, преодолел взрыхленную землю и меньше чем через минуту вынырнул на поверхность. Госпожа Хохлатка бегала вокруг, как безголовый цыпленок, хлопала крыльями и размахивала какой-то запиской.
      -- Наконец-то! Роешься в грязи, когда у нас горе! Питекантроп замычал.
      -- Наш Господин собрался и ушел! Я заметила, что вечером он был сам не свой, а утром я нашла у него на старинном бюро эту записку! -- Она сунула ее под нос Питекантропу.
      Тот застонал -- как они любят портить бумагу этими загадочными закорючками! Госпожа Хохлатка вздохнула:
      -- У тебя было три миллиона лет, чтобы научиться читать! Здесь сказано, что Господин пошел в этот мерзкий лес! Один! Он написал, что не хочет подвергать нас опасности! Опасности? А если он повстречает домашнего живодера или того хуже -- дикое животное? А если почтенный дилижанс вечером тронется в путь? Мы же навсегда потеряем нашего Господина!
      И он забыл свой ингалятор от астмы! -- Госпожа Хохлатка начала всхлипывать, вытирая глаза фартуком, и это зрелище разрывало гигантское сердце Питекантропа. -- Сначала его сказка, потом его ручка, а теперь он и сам потерялся!
      Питекантроп умоляюще замычал.
      -- Ты... ты уверен? Ты сможешь отыскать следы Господина в этом коварном лесу?
      Питекантроп замычал с надеждой.
      р
      Я слышу -- внизу входит Бунтаро.
      -- Сейчас! -- кричу я. -- Спускаюсь!
      Пробило два часа -- сегодня последний день моего изгнания. На меня снова навалилась усталость -- прошлой ночью шел дождь, и его толстые пальцы, барабанящие по клавишам крыш, не давали уснуть. Мне не давала покоя мысль, что кто-то где-то пытается разбить окно. Я аккуратно складываю страницы рукописи на старинном бюро, восстанавливая на нем прежний порядок, и осторожно пробираюсь к люку. Кричу вниз:
      -- Извини, Бунтаро! Я зачитался!
      Прощай, обитель сказок! Спускаюсь в гостиную. Там никого нет, но, обернувшись, я вижу темную фигуру, загородившую дверь у меня за спиной. Сердце комком застревает в горле. Это женщина средних лет, которая без тени страха, с любопытством изучает меня. У нее короткие волосы, просто подстриженные и седые, как у директора школы, который постоянно ждет неприятностей. Одета она неброско и безлико, как модель из почтового каталога. Мимо нее можно пройти раз сто и не заметить. Если только она вдруг не окажется в вашей гостиной. Она очень похожа на сову, и видно, что жизнь оставила на ней свои шрамы. Она смотрит на меня не отрываясь, как будто непрошеный гость -- это я, а она находится здесь по праву и ждет, чтобы я объяснил свое появление.
      -- Кто вы такая? -- в конце концов выговариваю я.
      -- Вы приглашали меня, Эидзи Миякэ. -- Вот голос ее забыть будет трудно. Надтреснутый, как шорох тростника, сухой, как от жажды. -- И я пришла.
      Она сумасшедшая?
      -- Но я никого не приглашал.
      -- Нет, приглашали. Два дня назад вы выслали приглашение на мой почтовый ящик.
      Она?
      -- Детектив Морино? Она кивает.
      -- Меня зовут Ямая. -- Она обезоруживает меня улыбкой, столь же доброжелательной, как удар кинжала. -- Да, я женщина, а не мужчина в женском платье. Быть невидимой -- главное из тех качеств, которые необходимы в моей работе. Но я здесь не затем, чтобы обсуждать мой modus operand!, так? Вы не предложите мне сесть?
      Все это так странно.
      -- Конечно, садитесь, пожалуйста.
      Госпожа Ямая занимает диван, я опускаюсь на пол под окном. У нее взгляд дотошного читателя, под этим взглядом я чувствую себя книгой. Она смотрит мимо меня:
      -- Приятный сад. Приятный дом. Приятный район. Приятное убежище.
      Кажется, она говорит не со мной. Предлагаю ей сигарету из последней Дэймоновой пачки "Мальборо", но она отрицательно качает головой. Я закуриваю.
      -- Как вы меня, э-э, выследили?
      -- Я получила ваш адрес через "Токио ивнинг мэйл".
      -- Они дали вам мой адрес?
      -- Нет, я сказала, что получила его. Потом проследила, как господин Огизо ехал сюда.
      -- При всем уважении, госпожа Ямая, я просил о досье, а не о визите.
      -- При всем уважении, господин Миякэ, вернитесь на землю. Я получаю записку от таинственного незнакомца, который просит у меня досье на самого себя, подготовленное для покойного Риютаро Морино за три дня до ночи длинных ножей. Какое совпадение. Я зарабатываю на жизнь, разгадывая совпадения. Послать мне записку было все равно что сунуть кусок свежего мяса в бассейн с акулами. У меня было три предположения: вы -- возможный клиент, который хочет удостовериться в моем профессионализме; вы интересуетесь Эидзи Миякэ по, возможно, корыстным личным мотивам; или, наконец, вы -- отец Эидзи Миякэ. Все три предположения стоило проверить. Проверяю и выясняю, что вы не отец, а сын.
      Из сада доносится воронье карканье. Интересно, отчего вдруг госпожа Ямая стала такой печальной и непреклонной?
      -- Вы знаете моего отца?
      -- Официально мы не знакомы. Официально не знакомы.
      -- Госпожа Ямая, мне не хочется, чтобы моя просьба показалась слишком прямой и глупой, но, пожалуйста, дайте мне досье на моего отца.
      Госпожа Ямая складывает свои длинные, сильные пальцы домиком.
      -- Вот мы и добрались до того, зачем я здесь. Чтобы обсудить этот вопрос.
      -- Сколько?
      -- Бросьте, господин Миякэ. Мы оба прекрасно знаем о вашей финансовой несостоятельности.
      -- Тогда что же вы собираетесь обсуждать? Достоин ли я получить его?
      Ворона вспархивает на балкон и заглядывает в дом. Размером она с целого орла. Шепот госпожи Ямая мог бы заставить замолчать стадион.
      -- Нет, люди моей профессии никогда не должны позволять понятию "достоин" входить в расклад.
      -- Что же входит в расклад?
      -- Обстоятельства.
      Звонят в дверь, и я резко вскакиваю -- горячий пепел падает мне на ноги. Еще звонок. Просто нашествие какое-то! Несколько раз мигает специально установленная -- из-за того, что сестра госпожи Сасаки глухая, догадываюсь я -- лампочка. Гашу окурок сигареты. Так он и лежит, потухший, там, где я его бросил. Еще звонок -- и смешок. Госпожа Ямая не двигается.
      -- Вы не хотите открыть?
      -- Извините, -- говорю я, и она кивает.
      Это глупо, но от волнения я не закрываю дверь на цепочку, а двое молодых людей за порогом так рады меня видеть, что на мгновение я пугаюсь, решив, что это ловушка, устроенная госпожой Ямая, и я угодил прямо в нее.
      -- Привет! -- Они просто сияют. Который из них это сказал? Кипенно-белые рубашки, классические галстуки, блестящие, будто смоделированные на компьютере, тщательно уложенные прически. Не похоже на обычный прикид членов Якудзы. -- Привет, дружище! Не будь таким мрачным! Потому что у нас замечательные новости! -- Непонятно, то ли они собираются выхватить пистолеты, то ли сообщить мне о грандиозной скидке на прокат кимоно.
      -- Э-э, правда? -- Я оглядываюсь.
      -- Правда! Понимаешь, в эту самую минуту Господь наш Иисус Христос стоит за дверью твоего сердца -- он хочет узнать, не уделишь ли ты ему несколько минут, чтобы он рассказал тебе о радости, которой ты можешь причаститься, если откроешь сердце свое и впустишь туда Его Любовь.
      Я вздыхаю с искренним облегчением, они принимают мой вздох за согласие и продолжают с удвоенным рвением.
      -- Похоже, твое сердце не миновали бури. Мы принесли тебе весть от Церкви Святых Последнего дня -- ты, вероятно, слышал о наших проповедях?
      -- Нет, нет. По правде говоря, не слышал, -- сказав так, я сделал еще одну глупость.
      Когда мне, наконец, удается закрыть дверь -- эти улыбчивые мормоны просто прилипли к ней -- и вернуться в гостиную, там уже никого нет. Неужели моя мрачная гостья мне привиделась?
      -- Госпожа Ямая?
      Ворона тоже улетела. Ничего, кроме жужжания насекомых и других летних звуков, скрипящих и шипящих. Бабочка с алчными глазами принимает меня за цветочный куст. Я наблюдаю за ней, и секунды складываются в минуты. На обратном пути я замечаю то, чего не увидел сразу, -- коричневый конверт на диване, где сидела госпожа Ямая. Смутная надежда, что она оставила мне досье на моего отца, тут же улетучивается: на конверте написано "Токио ивнинг мэйл" -- почтовый ящик No 33". Внутри -- адресованное мне письмо, написанное тонким почерком очень пожилого человека. Я сажусь и вынимаю его из конверта.
      р
      Когда свисающие с деревьев занавеси мха стали такими плотными, продираться сквозь них стало невозможно, Козел-Сочинитель с плеском вошел в журчащий ручей. Поток отозвался на его поступь не стуком гальки, а звоном тарелок. Вода в ручье была цвета чая. Козел-Сочинитель набрал в рот немного -- отличный холодный чай. Проглотил, и в голове у него прояснилось.
      -- Поток сознания! -- обрадовался он. -- Я наверняка в предгорьях Дарджилинга.
      Он зашлепал вверх по течению. Фонарики орхидей расцвечивали полуденный сумрак под сенью унылых ландышей. Колибри с опаловыми крылышками пристраивались к инжиру, истекающему сладким соком. Где-то высоко над лесом расстилался чуть тронутый пастелью полог дневного света. Козлу-Сочинителю чудилось, что эти редкие проблески складываются в слова.
      -- Всю жизнь я искал несказанно сказочную сказку в сокровенном и таинственном. А может быть, мои сумасбродные странствия -- совершенная суета сует? Может быть, тайное скрывается в явном?
      Козел-Сочинитель дошлепал до залитой солнечным светом прогалины. Девушка с соломенно-желтыми волосами качалась на качелях, напевая мелодию без начала и названия. Козел-Сочинитель подошел ближе. Голос девушки и был тем шепотом, который старый писатель слышал каждую ночь с середины лета.
      -- Ты ищешь несказанно сказочную сказку. -- Она взлетела вверх, и Антарктика унеслась в дальнюю даль.
      -- Да, -- ответил Козел-Сочинитель.
      Она полетела вниз. Взошла Малая Медведица.
      -- Несказанные сказки живут в горной стране.
      -- Как же м-мне найти эту горную страну?
      -- Иди по излучине до священного озера, поднимись на дамбу и пройди над водопадом.
      -- Над водопадом...
      Девушка с соломенно-желтыми волосами качнулась вверх.
      -- Ты готов заплатить?
      -- Я платил всю свою жизнь.
      -- Ах, Козел-Сочинитель. Ты еще не расплатился сполна.
      -- Помилуйте, чем же еще я могу заплатить? Качели упали на землю, на них никого не было. Когда Козел-Сочинитель подошел к священному озеру, он снял очки, чтобы стереть с них водяную пыль, и, к удивлению своему, обнаружил, что без них видит лучше. Поэтому он оставил очки на мраморной скале и задумчиво уставился в озеро. Как необычно. Во-первых, водопад был бесшумным. Во-вторых, вода не падала с высокого обрыва над озером, а стремилась вверх головокружительным, кренящимся, пенным -- и беззвучным -потоком. Козел-Сочинитель не обнаружил никакой тропинки, которая вела бы наверх. Он заговорил сам с собой, не произнеся при этом ни звука:
      -- Я уже не козленок. Я слишком стар для символических странствий.
      Даже в самую последнюю минуту он подумывал, не повернуть ли назад. Госпожа Хохлатка сойдет с ума от горя, если он не вернется, но у нее есть Питекантроп, чтобы о нем заботиться, а тот позаботится о ней. Писатель в теле животного вздохнул. Потом он подумал о своей несказанно сказочной сказке и спрыгнул с мраморной скалы. Озеро оказалось холодным и внезапным, как сама смерть.
      р
      Среда, 20 сентября
      Токио
      Дорогой Эидзи Миякэ,
      Надеюсь, вы простите непродуманный, необычный и, возможно, навязчивый тон моего письма. Более того, вполне возможно, что вы и тот, кому оно адресовано, -- совершенно разные люди, и это может привести к немалой неловкости. Однако я решился на этот риск. Позвольте объясниться.
      Я пишу в ответ на сообщение, напечатанное в колонке частных объявлений в "Токио ивнинг мэйл" за 14 сентября. Я узнал о нем только сегодня от одного знакомого, который зашел меня навестить. Вероятно, мне следует объяснить, что сейчас я восстанавливаюсь после операции на сердечном клапане. Вы просили откликнуться родственников Эидзи Миякэ. Возможно, я ваш дед со стороны отца.
      Двадцать лет назад у моего сына родились -- внебрачно -- близнецы, мальчик и девочка. Он порвал отношения с их матерью, женщиной недостойной профессии, и, насколько мне известно, никогда больше не видел своих детей. Я не знаю, где они воспитывались, надо полагать, у родственников своей матери. Девочка, очевидно, утонула, когда ей было одиннадцать лет, но мальчик жив, и сейчас ему должно быть уже двадцать. Я не знаю, как зовут их мать, и не видел ни одной фотографии моих незаконных внуков. Мои отношения с сыном никогда не были такими сердечными, как хотелось бы, а с тех пор, как он женился, мы общаемся еще меньше. Тем не менее мне удалось выяснить, как назвали детей, отцом которых он стал, поэтому я и пишу это письмо. Девочку звали Андзу, а мальчика зовут Эидзи, и его имя пишется не так, как это обычно принято (два иероглифа: "умный" и "два", или "править"), а очень редкими иероглифами, означающими "волшебный" и "мир". Как в вашем случае.
      Я буду краток, так как "свидетельства" иероглифов недостаточно для полной уверенности. Я думаю, что личная встреча поможет прояснить эту неопределенность: если мы связаны кровными узами, уверен, что между нами будет и физическое сходство. Я буду в чайном зале "Амадеус" на девятом этаже отеля "Ригха Ройял" (напротив вокзала Харадзюку) в понедельник, 25 сентября, за столиком, который будет заказан на мое имя. Прошу вас прийти к десяти утра с любым достоверным доказательством своего происхождения, какое у вас есть.
      Я надеюсь, вы понимаете всю щекотливость этого дела и простите мне нежелание предоставить вам какие-либо личные сведения в этот раз. Если окажется, что вы -- другой Эидзи Миякэ, чье имя пишется теми же иероглифами, пожалуйста, примите мои самые искренние извинения за то, что пробудил в вас беспочвенные надежды. Если же вы тот самый Эидзи Миякэ, на что я искренне надеюсь, нам нужно будет многое обсудить.
      С почтением,
      Такара Цукияма.
      Впервые с момента своего приезда в Токио я чувствую себя абсолютно счастливым человеком. Мне написал письмо мой дед. Подумать только, я встречусь и со своим отцом, и с дедом. "Нам нужно будет многое обсудить!" Вот, я падал духом оттого, что это невозможно, а на самом деле установить связь с отцом оказалось проще простого, как я и мечтал. До понедельника всего два дня! Судя по письму, мой дед -- человек с хорошим образованием, наверняка в семье он имеет больший вес, чем моя страдающая паранойей мачеха. Завариваю зеленый чай и иду в сад, чтобы выкурить сигарету -- на сей раз Бунтаро привез "Кент", а мои "Мальборо" закончились. Цукияма -- классное имя! -- пишется иероглифами "луна" и "гора". Сад кипит красотой, гармонией, жизнью. Я хочу, чтобы понедельник наступил через пятнадцать минут. А который теперь час? Возвращаюсь в дом и смотрю на часы, которые госпожа Сасаки принесла мне на этой неделе. До приезда Бунтаро по-прежнему три часа. Отсутствующая хозяйка ловит мой взгляд из своей ракушечной рамки.
      -- Вот наконец и тебе улыбнулась удача. Позвони Аи. Это ведь она придумала послать объявление, помнишь? Давай. Поначалу застенчивость может быть притягательна, но, сидя в этой скорлупе, добра не наживешь себе.
      -- Рифма была задумана или это вышло случайно?
      -- Не переводи разговор на другую тему! Выйди на улицу, найди телефон и позвони.
      Улица с супермаркетом ничуть не изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз, но я изменился. Посмотрите на все эти машины -- проезжают себе мимо и никогда не сталкиваются. Порядок трудно разглядеть, но он есть, скрывается под видимым хаосом. Итак, я провел двенадцать часов в аду -- ну и что? Некоторые живут в аду по двенадцать лет, а потом всю жизнь про это рассказывают. Жизнь продолжается. К счастью для нас. Нахожу телефонную будку под пожарной лестницей в магазинчике "Юникло". Как только мобильные телефоны захватят весь мир, эти штуки станут такой же редкостью, как газовые фонари. Снимаю трубку и замираю. Трус! Сначала надо подстричься, решаю я, -- ты бесхребетный червяк, Миякэ, -- и поднимаюсь по ступенькам в заведение с вывеской "Гендзи. Парикмахерские услуги". Перед ней стоит шест с красными, белыми и синими полосками -- в свое время Андзу отчаялась втолковать мне, откуда полоски начинаются и где кончаются. Для нее это было яснее ясного. "Гендзи" -- убогое место с навевающим зимнюю стужу кондиционером -- я здесь единственный клиент, -- и в последний раз его красили, когда Япония капитулировала. Немой телевизор показывает скачки. Воздух так насыщен парами лака для волос и других фиксаторов, что, если зажечь спичку, все здание взлетит на воздух. Сам Гендзи, пожилой человек с торчащими из носа волосками, держит в трясущихся руках щетку и подметает пол.
      -- Заходи, сынок, заходи.
      Он указывает на пустое кресло. Я сажусь, и он драпирует мне плечи скатертью. В зеркале моя голова выглядит отделенной от остального тела. Вспоминаю кегельбан в "Валгалле" и вздрагиваю.
      -- Почему такой постный вид, сынок? -- спрашивает Гендзи и роняет ножницы на пол. -- Что бы у тебя ни случилось, твоя жизнь никогда не будет такой неудачной, как у моего последнего клиента. Предприниматель, дела, судя по костюму, идут неплохо, но такого несчастного парня я в жизни не встречал! -- Гендзи роняет расческу. -- Я ему говорю: "Простите, если я не ко времени, господин, но, кажется, вас что-то беспокоит?" Клиент вздыхает и наконец изрекает: "На прошлой неделе умерла Чинтзиву". "А кто это, Чинтзиву. -- ваш пудель?" -- Гендзи щелкает ножницами. -- "Нет, -- отвечает клиент. -- Моя жена". -- Гендзи прерывает свой рассказ и открывает бутылку сакэ. Залпом выпивает полбутылки и пристраивает ее на полочку под зеркалом. -- "Как печально, господин, -- говорю я. -- Надеюсь, вы найдете утешение в работе". "Меня вчера уволили", -- говорит клиент. "Какой ужас, господин, -- говорю я. -- Вас уволили, э-э, из-за уныния, в которое вас ввергла тяжелая утрата?" -"Не совсем, -- вздыхает он. -- Меня уволили из-за моей шпионской деятельности". -- Гендзи останавливается, чтобы допить сакэ. Не глядя, он берет флакон фиксатора для волос и выпивает его почти весь, не заметив ошибки. -- Вот это уж точно застало меня врасплох, доложу я вам! "Шпионаж? Я еще никогда не стриг шпионов. На кого вы работаете? Китай? Россия? Северная Корея?" -- "Нет, -- признается он с некоторой гордостью. -- На самое могущественное государство на карте мира. Королевство Тонга". -- Гендзи включает машинку для стрижки, но ничего не Происходит; он крутит шнур и с силой бьет ею по стону. Машинка оживает. -- Я говорю: "Королевство Тонга? Я и не думал, что у них есть, ну, знаете, секретные службы". -- "Никто об этом и не знает. Здорово, правда?" -- "Ну, господин, я полагаю, вы у них вроде национального героя. Почему вы не переселитесь туда? Они примут вас с распростертыми объятиями". -- Гендзи бреет у меня за ушами. -- Клиент хмурится. "Три дня назад там случился дворцовый переворот. Власть захватили милитаристы, меня объявили двойным агентом, и вчера я был приговорен к смерти через повешение". -- "Что ж, господин, по крайней мере, вы все еще в добром здравии". -- Гендзи вешает бритву на крючок и снова берет ножницы. -И вот в эту самую минуту мой клиент заходится надрывным кашлем, и мне приходится стирать с зеркала кровь. "Гм. Может быть, вам стоит вернуться туда, где вы работали до того, как стали шпионом, знаете". Тут он в первый раз улыбается. "Я был пилотом", -- говорит он. "Вот и хорошо, почему бы вам не устроиться в авиакомпанию", -- предлагаю я. Он чихает, и, клянусь, сынок, у него вываливается правый глаз! И катится через всю комнату, правду говорю! "Вот наказание! -- говорит он. -- Это был самый лучший из всех, что у меня есть!" Я в полном отчаянии, можешь себе представить. "Как насчет того, чтобы написать свою автобиографию, сэр? Ваша жизнь заслуживает "Оскара", и не одного". -- Гендзи щелкает ножницами раз, другой третий. -- "Фильм, который про меня сняли, завоевал три "Оскара". "Как чудесно, сэр! Я знал, что вас ждет свет в конце тоннеля!" -- "Он завоевал три "Оскара" через полтора года после того, как мой агент сбежал, прихватив с собой мой сценарий. Из него вышел хит на миллионы долларов, а я не получил ни иены. И что хуже всего, кого, как вы думаете, они наняли меня играть? С Джонни Деппом я бы еще смирился, но Брюс Уиллис?" Тебе покороче, сынок?
      р
      А тем временем в замшелом лесу госпожа Хохлатка с Питекантропом оказались в ловушке между скалой, полоской твердого грунта и стеной из листвы. Питекантроп поскреб в затылке и замычал. Следы Козла-Сочинителя давно перепутались со следами священных коров и белых слонов, но Питекантроп ничего не сказал из страха лишить госпожу Хохлатку надежды. Госпожа Хохлатка уселась на заросший грибами пень.