X. В ГЛУХОМ ЛЕСУ

Размахивая толстым арапником, Всеволод загонял косяк молодняка. Сытые, резвые двухлетки быстро неслись вдоль леса. Ни крики обозленного их непослушанием погонщика, ни удары арапника не могли свернуть их с избранного вожаком пути. Летят вперед, будто одно гигантское тело, которое невозможно разбить на части.

Юноша понял, что так ничего не добьется, и решил обогнать косяк, выйти ему наперерез. Только так конь его поравняется с вожаком, а вожака легче сбить, вожак послушается и голоса, и арапника.

Пришпорив коня, Всеволод как вихрь помчался вперед. Вот и Бизонов выступ – неширокая, но длинная поляна, та самая, на которой появилась когда-то княжна в сопровождении ловчих… Не вздумал бы повернуть туда норовистый конь-вожак, не оберешься тогда хлопот.

Но косяк миновал выступ. И тут Всеволод услышал чей-то крик. Он насторожился. Кто там? Кто мог забраться в эту глушь? Крик повторился. Юноша прислушался и теперь еще более удивился: звали его, Всеволода.

Он остановил своего Вороного и оглянулся: вдали, на опушке леса, стоял всадник. И в ту же минуту белогривый конь помчался на озадаченного погонщика.

Всеволод смотрел и глазам своим не верил: этот конь, эта развевающаяся по ветру белая грива! Знакомый голос всадника!

– Черная?! Княжна?

Вороной встал на дыбы, затем полетел навстречу всаднику.

Она… Ну конечно, она! Кони сближаются, вот-вот сойдутся…

– Всеволод!

Девушка осадила всегда покорного ей Сокола, протянула к юноше руки. Тот мигом соскочил с коня, подбежал, помог спешиться княжне.

– Черная! Приехала все-таки…

Она кажется ему легкой как перышко, и он готов нести ее далеко-далеко, через все пастбище, до самого жилища. Но девушка быстро встала на ноги.

– Не ждал меня? – Она оправила на себе одежду, выбившиеся из-под шапки волосы.

– Да нет, ждал. Не думал только, что так быстро наведаешься к нам.

– Несчастье привело меня, – печально молвила княжна. – Ищу защиты и убежища…

– Убежища?.. Да кто ж тебе грозит там, в стольном граде, под защитой могущественного князя?

– Хозары, Всеволод. Сватают меня. А отец… не отважился отказать кагану. Потому я и удрала сюда. Одна-одинешенька пробиралась через дебри лесные. Страх как боялась заблудиться, не найти дорогу к вам.

– Бежала? Ко мне? – дивился и радовался юноша.

– Нет у меня друзей в отчем доме, – продолжала княжна, – кроме тебя, нет верного друга на этом свете.

«Кроме меня, нет верного друга», – мысленно повторил Всеволод.

– Потому и приехала, – закончила Черная, – вся моя надежда на тебя…

– О княжна! – горячо откликнулся он. – Как хорошо, что ты вспомнила о нашем пастбище. Сюда никто не заглянет. Да и не позволю я тебя обидеть. Слышишь? Никому не позволю!

Она помолчала, потупясь, потом подняла на него благодарный взгляд.

– Я знаю, ты не позволишь обидеть меня. Но отец твой… Простит ли он меня?

– Отец?

Юноша вспомнил его обиду на князя. Что, если отец откажет? Ведь он не забыл, еще и теперь мечтает о мести…

– Ты… не уверен? – почувствовала она.

– Да нет, что ты… Отец тоже…

– Ты не уверен, – грустно повторила Черная. – Но деваться некуда: я должна говорить с твоим отцом. Нет моей вины перед ним…

Княжна по-своему поняла тогда слова конюшего: за лебедицу гневался старик. Ужели не простит теперь, когда девица ищет убежища, защиты от хозар?

– Да, да, – обрадовался Всеволод, – пойдем к отцу, расскажем ему все! Он добрый, он все поймет…

Могуч, высок и статен конь Гривань. Сядет на него Осмомысл и словно с башни озирает косяки. Далеко, далеко видно ему, а в ясную погоду – от зеленой кромки леса до самого небосклона.

Вот вырвался вперед табун молодняка, летят буйногривые, будто распластались по воздуху. Погонщик хочет свернуть их к водопою, да не может с ними справиться.

Конюший издали узнал Всеволода. Хотел крикнуть ему, что надо сделать, но только досадливо махнул рукой; не услышит, далеко скачет сын. Тут, вглядевшись, он увидел, что сбоку табуна несется еще один всадник. Кто бы это? Кто направляет несущегося в диком беге жеребца?

Косяк упрямо следует по протоптанной дороге. Вот снова поравнялся Всеволод с вожаком табуна, пытается сбить его арапником, но ничего не может поделать: вожак идет своим путем.

А всадник сближается, вот-вот поравняется со Всеволодом, выйдет в голову табуна. Вдвоем им, гляди, и посчастливится сбить молодняк, направить его к водопою.

Но что это? Всадник подает Всеволоду знак и становится во главе косяка? Не сбивает его, а ведет вперед?

Гривань, как всегда, покорен воле хозяина. Стоит не шевельнется, смотрит вдаль, на косяк. Хвост у него до самых копыт, крепкая шея гордо выгнута, колышется на ветру густая длинная грива. А застынет с высоко поднятой головой – глаз не отведешь: и сила и краса!

Оба они, и Осмомысл и конь, следят за косяком. А тем временем незнакомый всадник разворачивается и почему-то ведет молодняк на пастбище. Зачем? Что он затеял?.. Вот так чудо! Кто бы мог подумать: незнакомец ведет косяк петлей! Ловко закручивает и закручивает жеребят, чтобы сбить их в круг, из которого нет выхода. Ну и молодчина! Кто таков? Откуда взялся?

Первыми прискакали с пастбища подконюшие. Они проследили за водопоем, им можно отдохнуть перед обедом.

– Эй, братья! – окликнул их Осмомысл. – Кто там так здорово прибрал к рукам двухлеток?

– Да кто ж еще – Всеволод прибрал! – громко и уверенно ответили они.

– Э, нет, там впереди косяка кто-то другой!

– А-а… – вспомнили под конюшие. – Помощницу нашел твой сын, княжна опять к нам заглянула в гости.

«Княжна? Княжна Черная?» Конюший подобрал повод и долго смотрел в ту сторону, где всадники скакали вокруг косяка.

Девушка весело перекликалась со Всеволодом, а Осмомысл стоял как вкопанный, не двигаясь с места.

«Когда и как они сдружились? – думал старик. – Дружба… Нет, не дружба это. Сын, вишь, за лесами, за долами нашел девицу в княжьем терему. Не дружба, любовь его привела туда. А княжна… Недавно расстались, и она уже снова здесь. Через леса, болота, дебри непролазные путь-дорогу сюда нашла! Поверить немыслимо: неужто влюбилась в холопа? Боже Свароже! Княжна и холоп – безумство это! Любовь их оборвут, как сон, сердца безжалостно растопчут. Гордыня княжеская всего превыше. Им княжеская честь дороже жизни человека. Узнает князь, сведет со света сына, не простит ему дерзости такой. Пока не поздно, пока зерно больших не дало всходов, самому нужно ростки те с корнем вырвать. Первым делом – спровадить княжну, сказать ей, чтоб тайком убралась прочь, чтоб даже думать бросила о сыне. А там надежда вся на время. Оно и камень рушит, сотрет оно и их любовь…» Когда Всеволод вошел вместе с Черной в избу, Осмомысл сидел на колоде, покрытой медвежьей шкурой. Поросшее густыми волосами, лицо его словно окаменело. Сурово, неприветливо взглянул на княжну, глаза недобро поблескивали под кустистыми бровями. Девушку поразила его каменная неподвижность, и она растерянно посмотрела на Всеволода. Но тот не впервые видел отца таким.

– Батько, – начал он твердо и весело, – Черная пришла!

– Вижу, – послышался недовольный голос, а лицо у Осмомысла как было, так и осталось каменным, даже тень не скользнула по нему.

Всеволод нахмурился: «Неужто отец не приветит княжну?..»

– Сын мой, – оборвал его размышления старик – иди займись своим делом. Я сам поговорю с княжной.

– Куда идти? Я все сделал, – тревожно спросил юноша.

– Иди, говорю! – сурово прикрикнул Осмомысл. – Там ждут тебя подконюшие!

Черная испугалась. Почему так мрачен старик? Зачем прогнал Всеволода? Она ловила на себе тяжёлый, пристальный его взгляд, чувствовала, как дрожат ноги. Хотела было отступить к двери, но не смогла, словно оцепенела, глядя на старика.

– Княжна сама нашла сюда дорогу? – спросил наконец конюший.

– Да, – тихо промолвила Черная и обрадовалась тому, что заговорила, услышала свой голос, потому что ей уже казалось, что под тяжелым взглядом старика она лишилась речи. – Я здесь не впервые…

– Знаю, – прервал ее Осмомысл. – За то хвала тебе. В нашей глуши не каждый разберется и в десятый раз. А ты всего второй раз здесь – и нашла нас. Да и с косяком управилась разумно. Но княжеская дочь должна помнить…

– О! Прошу вас! Прошу…

Черная протянула руки и так умоляюще посмотрела ему в глаза, что старик внезапно замолк, глядя из-под насупленных бровей. Потом опустил голову.

Боже всесильный!.. Эта девица… Она напомнила ему Роксану, ее печальное лицо, когда он уходил с купцами в дальний путь, ее нежные, матово-черные глаза. И волосы сбились на ясный лоб… Что это? Наваждение? Ведь не родня они, совсем далекие, чужие люди…

Княжна опустилась на колени. Глаза ее наполнились слезами.

– Молю вас, добрый человек, не вызывайте духа девы-лебедицы. Я и так наказана, так мучаюсь из-за несчастной той охоты…

– Какой девы? Какого духа? – удивился Осмомысл.

– Помните, – плакала девушка, – тогда на охоте я убила лебедицу. Всеволод говорит, что то была не просто лебедица, а дева-лебедь.

– Ну и что же?

– Она теперь мстит мне, – всхлипывала Черная. – Все сталось так, как вы тогда вещали: налетел на меня злой коршун!

– О чем ты, княжна? Какой коршун? – недоуменно проговорил старик.

– Хозарин. Каган хозарский прислал сватов. У него право на меня. Отец сказал, что защитит меня, но я не верю: ему выгодно такое замужество, он не удержится, отдаст меня на чужбину.

– Отец? Князь? – еще больше удивился конюший. – Единственную дочь против воли ее хочет отдать на чужбину?

– Потому и сбежала сюда. Одна я, одинешенька. Была бы мать, была бы и защита. Но матери у меня нет. Ни близких, ни друзей, кроме Всеволода…

«Кроме Всеволода…» – повторил про себя конюший. – Так вот почему она здесь! Отец, значит, заодно с хозарами. И ради чего? Ради выгоды. Ну нет, мой враже! Этому не бывать! Здесь, в лесу, тебе до княжны не добраться!

Девушка видит; еще жестче, холоднее стал его взгляд. Еще горше она заплакала навзрыд:

– Вы не прогоните меня, добрый человек! Вы не откажете несчастной в пристанище…

«Да, – подумал старик, – назло тебе, князь, дам приют твоей дочери!» Он быстро поднялся с места и крикнул:

– Всеволод!

– Я здесь! – тотчас отозвался сын и распахнул дверь.

– Светлицу приготовь для княжны, – приказал конюший, – а мы с тобой здесь, в горнице, перебудем лето.

Черная просияла. На радостях хотела обнять старика, но убоялась его строгого вида.

Осмомысл велел обоим идти на подворье.

Оставшись один, он долго стоял в глубоком раздумье. Потом подошел к окну и стал смотреть в синеющую даль.

«Что ж, недруг мой! Выходит, настало мое время отомстить тебе. – Старик мысленно увидел далеко за лесами княжьи хоромы и гордого князя. – И над холопом сжалилась судьба. Больше двадцати лет ждал я случая. Подумать только – двадцать лет! И наконец дождался. Не ты, так дочь твоя попала в мои руки».

Конюший представил себе, как бегает, неистовствует князь в своих покоях, утратив из-за непокорства дочери такого выгодного зятя, как могущественный каган Хозарии, и зло улыбнулся в усы.

«Подержу здесь княжну подольше. – Лицо конюшего окаменело снова. – Как можно дольше! Пока хозары не утвердятся в мысли, что девушка исчезла бесследно. Пока не почернеет, князь, от горя твое жестокое сердце. А там – надежда на богов. Девушка доверчива, сама сюда прибилась. Быть может, дружба молодых и в самом деле увенчается любовью.

Вот это будет месть гордому князю! Полюбит его дочь простого холопа! Да еще моего сына!» Перед мысленным его взором встало гневное и испуганное лицо князя Черного. Злая усмешка снова появилась на губах старика, колючие слова теснились в голове.

«Что? Не нравится тебе, мой ворог? Дивишься, что так жестоко отомщен! А надругательство твое над нами не было жестоким? А неволя легче? А то, что я и сын мой уже двадцать лет холопы, загнанные на всю жизнь в лесную глухомань, навек одинокие? Это легче? Растоптал ты нашу жизнь, нашу волю и очаг. Так вот тебе расплата за надругательство, за изгнанье! И ты еще поплачешь, недруг мой! Отольются тебе мои слезы…»

XI. СИЛА ДОБРОТЫ

Шли дни… Ветры редко когда пригоняли сюда грозовые тяжелые тучи. Чаще укладывались они на отдых за горами угорскими[27], за лесами ятвязскими[28], а то шли к синему морю, играли с волнами, с их перламутрово-белыми гребнями, подшучивали над мореходами, грозя залить их корабли-носады.

На рассвете в лесах зазвучали птичьи голоса, сначала тихие, робкие. Потом все громче, громче заливались они веселым щебетаньем, легким посвистом, соловьиными трелями. Просыпались голосистые певцы зеленого лесного царства, пели хвалу восходящему солнцу.

А оно медленно поднималось над лесом, румяное, свежее, ясное. Согревая всех теплом своим, пробиралось меж ветвей и в светлицу княжны Черной. Нежно тронуло рассыпавшиеся на подушке волосы, потом бледную щеку. Тонкий солнечный луч коснулся закрытых век. Княжна проснулась, сразу вскочила, подбежала к оконцу, распахнула его, глубоко вдохнула свежесть раннего утра, осмотрелась, нет ли кого поблизости. Потом убрала свою постель и выбежала во двор. Надо поскорее умыться холодными утренними росами. Малые пичуги звонким пением радовали сердце. На ветках сосны, словно передразнивая ее, белки протирали лапками глаза – будто тоже умывались поутру. Княжна улыбнулась им и, бодрая, освеженная, побежала назад в светлицу, стала одеваться.

Потом вышла на крыльцо. Постояла, огляделась. Кругом ни души, видно все уже на пастбище, возле коней. Подобрала нижнюю губу и громко свистнула, В ответ из леса донеслось веселое раскатистое ржание. Вскоре послышался стук копыт, и Сокол остановился перед домом конюшего. Княжна оседлала своего любимца и выехала из усадьбы.

Неподалеку, будто страж несменяемый, Осмомысл на гривастом коне. Высокий, широкоплечий, неподвижный, как скала. И он и конь – оба неподвижны.

Черная сдержала Сокола, поздоровалась с конюшим:

– Доброго здоровья вам, отец! Благополучия вам в наступающем дне!

– Спаси тебя боже, княжна! Как спалось в нашем дому?

– Лучше, чем в своем тереме! – радостно ответила девушка. – А Всеволод там? – кивнула она на пастбище.

– Там. На Биричев рог повел молодняк. Ты тоже туда?

– Туда.

Она пришпорила коня и поскакала во весь опор. Глядя ей вслед, Осмомысл погрузился в свои думы. «Как быть с княжной? Из мести к князю погубить ни в чем не повинную девушку? А может быть, и сына? Разве такая месть успокоит? Нет, и никогда уже не будет покоя после смерти Роксаны… Никогда не найдет покоя и сын, если погибнет Черная. Что же делать? Отослать девушку домой? Но ведь и это не спасение. А может быть, и смерть обоих: княжны – за нелюбом в Итиле, Всеволоду – здесь. Не сможет он забыть ее. А без нее не жизнь… Будет маяться, как я теперь…» Утомленный тяжкими думами, старик жесткой ладонью потирает лоб, глядит вслед девушке. А она скачет, летит на своем Соколе, кажется и земли не касаясь. Плащ развевается по ветру, будто на крыльях поднимает всадника. И грива у Сокола взвихрилась, достает до лица княжны. Но ей все мало, она крепче пришпоривает коня, гонит его навстречу ветру.

У опушки ее заметил Всеволод.

– Черная-я-я-я!

И катится вдоль леса по всему пастбищу сильное, звучное эхо: «…а-а-ая… а-а-я-я!..» Она поднимает над головой руку. Всеволод скачет навстречу. Вот уж недалеко, еще минута – и всадники улыбаются друг другу:

– С добрым утром, княжна!

– И тебя, Всеволод!

Она будто вобрала в себя на лету весь свежий воздух леса и поля, помолчала, тяжело дыша.

– Как хорошо тут, Всеволод! – проговорила наконец девушка. – Нету, видно, ничего лучше, чем это свежее утро на пастбище.

– Знаю, княжна, – улыбнулся юноша, – я вырос здесь.

– Да, да… – смеется Черная. – Но ты не знаешь, как хорошо мне здесь теперь, когда опасность позади, когда тревога миновала. Ну как бы тебе сказать…

– На вольной воле?

– Ага! На вольной воле! А они хотели отнять ее у меня… – Лицо ее стало печальным. – Хотели завезти на чужбину, подальше от любимых лесов, от земли Северянской.

– Не нужно об этом, забудь о хозарах. Ты теперь в безопасности. Погляди – кругом леса и леса. Ни входа, ни выхода из них нет тому, кто не знает дороги…

– Хорошо, я не буду, – повеселела девушка. Они проезжали вдоль рассыпавшихся по пастбищу двухлеток. Княжна вдруг остановилась и воскликнула:

– Глянь, Всеволод, конь какой-то затесался среди жеребят!

– Это их вожак. Он тоже двухлеток, да очень приметен среди всех и ростом и всей статью.

– А я вчера не видела его. Или другой вчера водил косяк?

– Правда твоя, княжна. Другой. Этот был на конюшне. Едва поймали мы его всем скопом. Быстрый, как серна, а дик, как барс.

– Как же звать его?

– Да Барсом и зовем.

Девушка залюбовалась конем, глаз с него не сводит.

– Я хочу взглянуть на него поближе.

– Ладно, посмотри.

Всеволод тронул Вороного, и они молча поехали рядом.

– Здесь станем, – проговорил он немного погодя, – отсюда и гляди, ближе он не подпустит.

Барс поднял голову и, вытянув шею, настороженно смотрел на всадников.

– Ой, Всеволод, – восхищается девушка, – какой же он красивый! Давай подъедем еще ближе.

– Нельзя, Черная, не подпустит.

– Да что ты заладил – не пустит да не пустит. Поехали!

– Княжна…

Но она уже тронула Сокола и шагом пустила его прямо на Барса.

Заметив, что к нему приближаются, конь еще выше поднял голову, еще больше насторожился. Потом фыркнул, нагнул шею и побежал к табуну.

Тогда она решила подъехать к Барсу с другой стороны.

– Да оставь ты его, Черная, – кричал Всеволод, – говорю же тебе, не подпустит он!

Но ее уже нельзя было остановить. Как, она, Черная, не подойдет? Ей не дастся в руки этот красавец? Не может того быть!

Княжна спешилась, передала Сокола Всеволоду и стала подходить к Барсу.

Юношу охватила тревога: вот упрямая девчонка, лезет прямо под ноги! Еще ударит ее дикарь…

Но Черная стояла на своем: нарвала травы и стала подходить к Барсу все ближе и ближе, подзывая его тихим, ласковым голосом. И во взгляде ее было столько доброты, что Барс и впрямь подпустил ее совсем близко. Однако как только княжна попыталась сделать следующий шаг, он фыркал и отбегал прочь.

Тогда Черная сбросила с себя кривую хозарскую саблю, лук, колчан со стрелами, потом плащ и стала тихонько приближаться.

– Барс, Барс, – улыбаясь, нежно звала она, – ты мой хороший… Не бойся же. Видишь, я иду к тебе с голыми руками, я не причиню тебе зла.

Конь смотрел на нее умными темными глазами и настороженно водил ушами. Время от времени он вытягивал морду, дрожащими ноздрями принюхивался к запаху девушки, слушал ее нежное воркование.

– Кося, косюшка, не бойся, возьми из моих рук свежей травки… ну возьми…

В немом изумлении смотрел на них Всеволод и глазам своим не верил. Неужто Барс ее подпустит? Еще один шаг – и княжна будет рядом. Вот-вот прикоснется к Барсу, тронет его гриву. Не ударил бы только!

А она протягивает руку с охапкой свежей травы. Барс обнюхивает, потом трогает ее губами. А Черная – о боги! – уже ласково гладит его пышную гриву. Вот она достает что-то из кармана, протягивает вперед, и снова Барс осторожно касается бархатными губами ее руки, а она гладит его, расчесывает челку, щекочет под шеей…

«Чем она покорила дикого жеребенка? Чем привлекла к себе? Лаской, добротой или красой своей? – думает Всеволод. – Барс и тот дался ей в руки! И тот покорился!» А девушка потихоньку отошла от коня, подобрала свой плащ и оружие, ловко вскочила на Сокола. Она сияла от радости, от удачи! И, отъезжая с пастбища, уже повелительным тоном приказала погонщику.

– Барса прибережешь для меня! Слышишь, Всеволод! Даже князю не отдавай! Только для меня!

XII. В СЕТЯХ ДВОЙНОЙ ИЗМЕНЫ

Примирение с хозарами не принесло Амбалу покоя. Возвратившись в Чернигов и немного оправившись от пережитого потрясения, он понял, в какие сети попал, закрылся в своем доме, целые сутки не показывался на людях. Что он делал там, никто не ведал. Только по беспрерывным, незатихающим шагам догадывались, что ходит, думает все время…

В детинце не удивлялись мрачному уединению Амбала. Ведь не нашел он княжну, а князь грозился голову снять, если и другие посланцы вернутся без нее. Амбалу, правда, удалось убедить Черного, что хозары не выкрали девушку, что они сами шныряют повсюду и злы на князя за то, что он укрывает где-то дочь, прикидывается страдальцем, а на самом деле обманывает их. Слова его совпали с доносами наблюдающих за хозарами княжьих слуг. Сам чаушиар упрекал князя и в запальчивости высказал то же, о чем говорил и Амбал.

Это немного успокоило Черного, смягчило его гнев. Но он не забыл своей угрозы и сказал, что отсрочит кару до возвращения дружинников, посланных на розыски дочери.

Надо было что-то немедля делать, чем-то умилостивить повелителя Северянщины. И тут Амбал вдруг подумал, что хозары вот-вот уедут. А уедут они, девушка сама явится. Помог же ей кто-то выбраться за городские стены, поможет и вернуться в город, сообщит ей, что хозар уж нет в Чернигове.

Обрадовавшись этой мысли. Амбал побежал к князю рассказать о намерении хозар не сегодня-завтра выехать из Чернигова. Но князь не пожелал его видеть, и Амбал снова впал в мрачное бездействие, закрылся у себя и снова начал раздумывать, где выход из страшного водоворота, в который бросила его злая доля.

С чего все это началось, когда началось? В детстве? В юности? Нет, нет, и детству и юности его можно только позавидовать. Отец был известный на всю Хозарию хакан-бек – наместник и глава войска хозарского. Сколько битв выиграл в постоянных столкновениях с врагами Итиля! В походах и сечах жизнь свою провел. Ну и его, Амбала, приучал к тому же. С тех пор как помнит себя, с коня не слезал: сначала обучили езде, потом стрельбе из лука, сабельному бою. А там походы и сечи, настоящие сечи с печенегами.

Нет, нет, о детстве и юности ничего плохого не скажешь. Они остались незабываемо прекрасными. Даже звание кендер-хакана[29], вершина его славы в Итиле, не может затмить собой воспоминаний о ранних вёснах, о погожих днях на широкой, как море, реке.

Никто, кроме торговых людей, не оставался тогда в Итиле. Одним пора было ловить рыбу в полноводных весною реках, другим – засевать рисом заливные поля, третьим – присмотреть в степях табуны коней, стада коров, отары овец.

О-о, то были незабываемые дни, а особенно для них, детей итильской знати. На все лето, до глубокой осени выезжали они в вольные степи, под звездное небо. Его, Амбала, ждали там самые лучшие во всем табуне кони, ждало то, о чем так сладко мечтал зимой.