Северяне

Княжна как завороженная глядела на высокие травы, на верхушки деревьев, на облитые солнцем, трепетавшие в ярком свете листья. И показалось ей: в самом деле улыбаются деревья, как живые! Заиграли яркими, радужными самоцветами капли росы, будто в сказке, засветилась каждая росинка алмазной россыпью.

А солнце все выше и выше поднималось над лесом. То ли просыпала княжна в своем тереме восход солнца, то ли ныне рассвет был особый, не такой, как всегда, – залюбовалась Черная. Как удивителен мир вокруг! Как прекрасна родная Северянщина! Все создано здесь для счастья, живи и радуйся красе и покою…

Так нет же. Дома неведомые, гнетущие тайны. Приехала в Заречное повеселиться с Миланой, развеять в играх тоску, а Милана взяла да и сбежала со своим милым куда-то в Згуры. Вот тебе и подруга! Ни словом не обмолвилась про любовь, про сговор с Младаном. И была такова! А ей, Черной, томиться, тосковать теперь без подружки. Хочешь не хочешь, а надо домой воротиться. В Заречном нечего больше делать. Хотел было Всеволод проводить ее до Чернигова, да княжна не позволила, грусть закралась в сердце, захотелось побыть одной…

Чувствуя, что повод брошен, Сокол сам выбирал путь. Пересек поросшую высокими травами поляну, за нею рощу с глубоким, влажным яром; прошел вдоль ручейка и, легко прыгнув через него, вынес свою госпожу на торную дорогу. Черная осмотрелась и, видя, что конь направляется к Чернигову, снова грустно склонила голову, покачиваясь в такт неторопливому ходу своего коня.

Вдруг до нее донесся частый перестук копыт. Княжна насторожилась, подобрала поводья и хотела уже кинуться с Соколом в лес. Но увидела на повороте между деревьями всадников в красных как мак шапках, в голубых плащах. Девушка успокоилась: такой наряд носят только дружинники князя Черного.

Первым осадил перед нею коня плечистый Славята, известный в Чернигове ратный муж и самый доверенный человек у князя.

– Слава богам! – воскликнул он сильным басовитым голосом. – Пресветлая княжна, значит, здорова и на воле. А в Чернигове тревога: князь думает, не выкрали ли хозары его доченьку?

– Хозары? – удивилась девушка.

– Да, – не заметив ее удивления, продолжал Славята. – Они, вишь, сватать приехали тебя. Князь послал нас за дочерью в терем, а ее и след простыл. Ну мы и подумали: а нет ли здесь коварства, не выкрали ль хозары девицу, чтоб вынудить князя согласиться на брак?

Черная побледнела. Так вот какую тайну скрывал от нее отец! Вот почему одолевала ее в эти дни тревога. Сердцем чуяла беду… Видно, правду говорил конюший: нашелся-таки коршун и на ее голову. Да еще какой: каган, повелитель могучей Хозарии и двадцати пяти подвластных ему племен! Княжна смотрела хмуро на Славяту, на дружинников, вооруженных с ног до головы, и, скрывая волнение, спросила:

– Так что же повелел вам князь?

– Найти княжну, да побыстрей!

– А потом?

– А потом домой ее доставить, – простодушно ответил Славята.

Черная вздрогнула.

– Неужто князь согласен и хочет выдать меня за кагана? Ведь каган женат и стар уже! – чуть не плача произнесла она.

Славята нахмурился:

– Что поделаешь, княжна! На то его воля и право. По закону каган может иметь столько жен, сколько есть подвластных Хозарии племен. От каждого племени – княжну. У пресветлого князя Северянского одна дочь, значит, ей и суждено быть женою хозарского кагана.

Похолодела княжна, не нашлась, что ответить Славяте. Слышала она про эти законы, но думала, что старость кагана спасет от позора и насилия. А князь, выходит, знал, что грозит ей, и молчал. На что же он надеялся? Почему потворствовал, когда она отказывала соседям-князьям? Умышленно? Чтобы приберечь для кагана?

Взглядом, полным отчаяния, обвела она ратных мужей, будто спрашивала, ждала от них ответа. Потом надменно выпрямилась, глаза ее блеснули гневом.

– Я не поеду! – решительно сказала она.

– Как же так, не поедешь?

– Пустили хозар в крепость, так и возитесь теперь с ними. Мне там нечего делать!

Дружинники и ахнуть не успели: княжна пришпорила коня и, развернувшись, понеслась обратно к лесу.

Славята не мог поверить, что она посмела ослушаться отца.

– Черная! Княжна! – крикнул он своим зычным голосом, надеясь остановить девушку.

Но она только оглянулась, прикинула глазом расстояние между собой и Славятой, который уже гнался за нею, и еще сильней дала шпоры коню. Она не хуже Славяты знает леса, тайные укрытия. Только бы дружинники отстали… Не дастся она в руки Славяте. Скроется в лесной чащобе, а там будь что будет!

Сначала Сокол не мог оторваться от погони. Буланый конь Славяты несся за ним во весь опор. Но вот Славята оглянулся, видит, дружинники совсем отстали. А княжна с каждым мгновением все дальше и дальше. Холод обдал сердце бывалого воина. «Сбежит проклятая девка! – заметалась тревожная мысль. – Перед князем и перед дружиной опозорит. Схитрить надо!»

– Черная! – закричал он. – Да остановись же… Я не все тебе сказал. У нас с князем сговор!.. – Славята обозлился: княжна вот-вот ускользнет из рук.

– У нас с князем сговор! – еще громче и уже в отчаянии заревел он. – Остановись!

Теперь она услышала слово «сговор». Обернулась, сурово крикнула через плечо:

– Против меня?

– Да нет же, против хозар!

Какое-то время оба молчали. Кони неслись вперед. Славята ждал. Княжна размышляла.

– Клянись! – услышал он наконец ее голос.

– Клянусь! Честью ратного мужа клянусь!

– Жизнью клянись!

– Клянусь жизнью! – задыхаясь, прохрипел Славята, теряя уже и голос и терпение.

Черная, видно, решилась выслушать княжьего посланца. Сокол замедлил галоп, потом, сделав крутой поворот, остановился на обочине.

Славята тоже осадил Буланого, вытер вспотевшее лицо.

– Будь я отцом пресветлой княжны, – тяжело дыша, зло глянул он на девушку,

– высек бы за такой нрав.

Черная, нахмурясь, молчала. Победа над Славятой, начальным человеком княжеской дружины, известным на весь Чернигов витязем, в другое время могла бы и польстить ей, но не до потех, любезных сердцу, было ей сейчас.

– Останови дружину, – сказала Черная. Она не доверяла, остерегалась западни.

Славята дал знак дружинникам.

– Так какой же у вас с отцом сговор? – спросила она, поглядывая то на Славяту, то на его дружинников, остановившихся невдалеке.

– Княжна должна дать ответ хозарам.

– Что?! – резко дернулась в седле Черная. – Вот это и вся премудрость сговора? Неужто отец не знает, каков может быть мой ответ? Неужто в Чернигове некому за меня постоять?

– Не обижай, княжна, воинов северянских, – угрюмо отозвался Славята. – Каждый из нас готов голову сложить за честь твою. Но…

– Что «но»?

– Не время. Нужно пока что обойтись без сечи… Девушка помолчала, обдумывая его слова.

– И князь не знает, как это сделать? Ведь он может не согласиться на мой брак с каганом!

– Княжне это легче и сподручней. А князь сошлется на тебя: ребенок, мол, еще она, не хочет – и весь тут сказ.

Черная была в том возрасте, когда взрослые еще не отвыкли от ее проказ и озорства, по привычке смотрели как на девочку, а девочка уже косо поглядывает на свое детство и тешится гордым именем взрослой. Потому-то слова витязя поначалу разгневали княжну. «Как смеешь! – хотела она крикнуть. – Ко мне сваталось вон сколько князей!» Но не крикнула. Проглотила со зла слюну и, дав шпоры Соколу, вовсю погнала его по дороге.

– Хорошо! – гневно бросила на ходу. – Я отвечу хозарам! И за себя и за мужей ратных!

VII. ИГРА С ОГНЕМ

В просторном зале свежо и уютно. Солнце только-только поднялось. Не то что припечь – нагреть не успело умытую росами землю. Во дворе дубы раскидистые, вековые, за двором – роща. Начинается она сразу за Стрижнем – высокая, темно-зеленая, даже черная в тени. Будто стеной окольцевала Чернигов и как страж караулит под древними стенами, охраняет покой горожан.

Окна в тереме высокие, светлые; стены сплошь покрыты украшениями. Смотришь прямо – Оленьи рога красуются меж выгнутых дугою арок передних окон; оглянешься назад – дорогое оружие поблескивает золотом, драгоценными каменьями, умело вставленными в рукоятки. Посредине – два червленых щита, по бокам – острием к острию знаменитые франкские мечи, а сверху над щитами – луки и стрелы боевые. По обе стороны, по простенкам, – снова оленьи и турьи рога, а на них чучела лесных птиц Северянщины.

В тыльных углах зала – очаги, выложенные из камня: один с жертвенником, другой для обогрева. Но больше всего привлекает хозарских гостей роспись черниговских умельцев на стенах. На одной изображен поединок князя с туром, на второй – соколиная охота. Да с каким мастерством! Привыкшим к роскоши хозарам не верится даже, что это Чернигов, который считают они захудалой берлогой. Распластавшись в воздухе, перескакивают через бурный поток лихие кони; люди, будто живые, занесли над головой булатные мечи. И кажется, вот-вот закричат они, шумом и свистом, стуком мечей заполнят этот зал. А вот сам князь схватился с туром, пытается свалить его, пронзив широкую грудь зверя копьем.

Хозары щелкают языками, расхваливают мастерство умельцев, а особливо князя, мужественного и славного воина, хозяина всех этих сокровищ.

Черный хоть и рад похвале, про себя думает: «Лебезят, поганцы, передо мной, а сами ждут не дождутся прихода княжны! Хитер чаушиар, вкрадчиво обволакивает подобострастными да льстивыми речами. Но ему не перехитрить князя. Черный и не в таких тенетах побывал, да сумел выпутаться, а здесь, дома, и подавно. Вот только бы доченька не сплоховала».

– Говорят, дочь вся в отца, – словно угадывает чаушиар княжьи думы, – смела и охоту пуще всего любит.

– Терпение, славный муж, – улыбается Черный. – Сейчас ты увидишь ее собственными глазами. Вот-вот подойдет княжна. А мне, как отцу, сделай милость, поведай, когда и от кого прослышал каган о моей дочери?

– Великий князь! – искренне удивился хозарин. – Как можешь ты не знать? Дочь твоя красавица, всему миру о том ведомо. А красу, как солнце в небе, от людей не скроешь. Даже в лесах Северянщины не спрячешь, – лукаво подмигнул он Черному. – Разве даром скакали в Чернигов князья: из древлян, из вятичей, радимичей[22] и из других земель. Хе-хе… Красота, мой князь, заманит и в болото, не то что в лес;

– Но ведь каган не видел моей дочери. Как мог он положиться только на слухи?

– Эх, князь! – укоризненно покачал головой чаушиар. – Разве только на слухи? Каган наш – посредник между небом И людьми. Ему оно указывает нареченную.

Черный хотел было ответить, но в это мгновение распахнулась дверь, и на пороге появилась дочь. В легком летнем платье впорхнула она в зал веселая и яркая. Карие глаза ее светились и кроткой нежностью и насмешливым, по-детски озорным задором. А на лице – ни тени смущения, тревоги, забот. Словно мак, цвело оно в облаках белоснежной одежды, в рамке пышных черных волос. А когда она склонилась к отцу, сползла вперед длинная девичья коса, и губы ее тронула улыбка. Хозары застыли в изумлении, молча глазели на красавицу.

«Улыбка ее, как солнце на небе», – в смятении подумал чаушиар.

А Черная уже, учтиво кланяясь на обе стороны, обратилась к отцу:

– Звали меня, батюшка?

Скрывая удивление, князь смотрел на нее, глазам своим не веря. Чему радуется дочь? Неужто Славята не сказал ей, зачем звали?

– Скачешь где-то самовольно по лесам, – хмурясь, попрекнул он Черную.

– А разве нельзя? До сей поры вы не перечили тому, мой батюшка.

– Перечить и сейчас не стану, а только надо знать отцу, куда и надолго ли едешь.

– Я в Заречном была, у Миланы, на празднике Ивана Купалы.

– Вот как! – подобрел князь. – Чего же не сказала мне, что хочешь ехать в Заречье? Ну да ладно, дитятко. Поди сюда, нужна ты мне.

– Я? Зачем же, батюшка? – спросила Черная.

Князь встретился с пристальным взглядом дочери и понял: знает она, зачем нужна.

– Видишь, доченька, – показал он на хозар, которые склонились перед княжной в низком поклоне, – они прибыли к тебе из далекого Итиля…

– А-а!.. – весело отозвалась девушка, обращаясь к чаушиару, наиболее заметному среди хозарских гостей. – Так это вы привезли мне такие чудесные дары?

– О княжна! – еще ниже склонился хозарин, прикладывая руку к сердцу. – Стоят ли они благодарности. Каган…

– Нет, нет! – перебила Черная. – Я очень благодарна вам, такого богатства и за морем не сыщешь.

– Пресветлая княжна, – поспешно сказал чаушиар, – дары эти от самого кагана.

– Правда? – удивилась девушка. – А я подумала, вы заморские гости. У нас были когда-то арабы, дивные товары навезли. Не побываете ли у нас снова проездом из Итиля?

Я просила бы привезти мне…

Чаушиар внезапно опустился на одно колено и, опираясь рукой на кривую хозарскую саблю, склонил голову.

– И я и все мои спутники к твоим услугам, княжна. Великий повелитель наш, каган могущественной Хозарии, не пожалеет для тебя, о чудо неба, своих неисчислимых богатств!

– Нет, нет, – кротко улыбнулась Черная. – Не богатства нужны мне. Если путь ваш будет лежать через Чернигов, а сердце не растеряет благосклонности к нам, пусть привезет мне почтенный гость куклу арабской работы.

Чаушиар пристально взглянул на девушку, не понимая, смеется она над ним или вправду у нее такая прихоть.

А княжна будто не замечала этого. Она приблизилась к хозарину, который уже поднялся на ноги, и тихо проговорила, глядя на него:

– Я так люблю иногда поиграть с куклами, но их, к большой моей печали, осталось только три: наилучшую, что привезли когда-то арабы, разбил непоседливый наш Мурка, и теперь…

Князь давно уже понял: дочь почти открыто насмехается над хозарами. Это опасно. И не сдержался.

– Доченька, – оборвал он ее на слове, – настало время забыть про куклы, про детские игры. Великий каган прислал к тебе своих сватов.

Черная уставилась на отца широко раскрытыми глазами: зачем помешал ей? Зачем испортил так удачно начатую игру? Что это? Сговор против нее?

Поискала глазами Славяту, но витязя в зале не было. Глянула снова на отца, тот отвел глаза в сторону.

«Так вот оно что! Заманили, значит! – пронзила ее страшная мысль. – Коварством, ложью заманили!» С трудом сдержалась Черная, не выдала свой гнев.

– Каких сватов? Зачем? – еще раз прикинулась она ребенком.

– Таких же, как князь древлянский присылал, как вятичи, – громко ответил Черный и убил тем последнюю надежду и веру дочери в него. – Ты у меня одна, – добавил он дрожащим от волнения голосом, – принуждать тебя не буду. Но, как отец, скажу: лучшего мужа тебе не желаю. Каган – повелитель великой державы, по всем землям гремит его слава. Да и любит он тебя. – Князь помолчал, затем поднял на Черную глаза и добавил: – Подумай, доченька, и скажи сватам свое слово. Мы все, и я, и чаушиар, ждем здесь твоего ответа.

Слова эти будто ядовитые капли падали в душу девушки, наполняя ее отчаянием и горечью.

– Отцу не терпится, – сказала она сквозь слезы. – Торопится вытолкнуть меня замуж!

– Что ты, доченька! – искренне возразил Черный. – Понуждать, говорю, не стану. Но, как отец, советую…

– Довольно! – вдруг грубо оборвала она князя. – Ответ готов: Черная не желает быть женой кагана. И никогда ею не будет!

– Но почему? – воскликнул один из сватов. Девушка обернулась. Суровая, бесстрашная, смотрела она на хозар.

– Потому что достойна лучшего мужа! – гордо подняла она голову. – А каган ваш – чужак. Всем нам. И мне.

Дерзость надменной княжны, презрение к их повелителю ошеломили и потрясли хозар. Растерянно глядя на Черную, они не сразу нашлись, что ответить.

Молчание нарушил князь.

– Безумная! – закричал он. – Как смеешь поносить великого кагана, друга нашего!

– Смею! Лучше утопиться в Десне, чем быть женой ненавистного старца. Я не раба! Меня не заставят покориться!

– Заставят! – опомнившись, крикнул чаушиар. – Каган имеет на тебя права! Не хочешь быть ему женой, будешь рабыней!

– Вот как! – крикнула княжна. – А ну убирайтесь прочь! – грозно повела она очами. – Пока здесь я госпожа! Вон отсюда!

Хозары схватились за сабли, зло глядя на князя: что же это такое? В самом деле гонят их, сватов кагана, или только почудилось им такое поношенье?

Разгневанный князь вскочил с места.

– Эй, отроки! – крикнул он. – Заприте княжну в терем! И не выпускайте, пока не одумается! Я проучу тебя, дерзкая! – погрозил он дочери.

А когда она вышла, повернулся к хозарам и виновато развел руками: что, мол, поделаешь, ребенок она еще…

VIII. НА БОГА НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ

Терем княжны Черной стоял посредине детинца[23], возвышаясь над окрестностями, обнесенный высокой стеной в междуречье Десны, Белоуса и Стрижня. Верхняя часть его достигала вершин развесистых дубов, которые, по словам стариков огнищан, взрастила и взлелеяла прабабушка княжны, так же влюбленная в зеленую рощу и цветы, как сейчас ее правнучка Черная. Чего только не навидались эти кудрявые великаны дубы на долгом своем веку! И как глубоко вошли их корни в землю древнего Чернигова! Было у них свое детство, длинное, как век человека, посадившего их под окнами. Затем пришла юность. Люди рождались и умирали. На смену одному поколению приходило другое, на смену второму – третье… А дубы все поднимались и поднимались, становились все выше, набирались силы. Наступила пора возмужания, а они все растут, растут вверх и вширь, и все глубже и глубже в землю уходят могучие корни. И жизнь их длится долгие века…

Сквозь густые ветви под окнами любила когда-то княгиня смотреть на выемку между Болдиными горами и крепостным валом, вдоль широкого плеса Десны. Подолгу глядела, как играют на солнце ее быстрые волны, как темнеют и пенятся на реке грозово-бурные шквалы, как укрывают ее вечерние сумерки. Все тянуло княгиню к Десне, словно знала, что погибнет в тех водах, что не люди, а волны бурные закроют ей глаза, приютом вечным станет речное дно.

Княжна вспоминает всегда приветливое лицо матери, и чувствует, как тяжелый удушливый ком подступает к горлу.

– Мама, мамушка моя, – шепчет Черная, – зачем ушли вы от меня так рано? – и дает волю слезам.

И видится ей печальное лицо матери, глаза ее, полные ласки и жалости, и губы, шепчущие что-то непонятное, грустное, отчего так нестерпимо больно становится сердцу.

– Ах, не нужно было, матушка, купаться на быстрине, – плачет Черная, – были бы здесь, рядом со мной, не дали бы в обиду дочь свою. И сердцем и разумом защитили бы меня.

Она подумала об отце и вытерла слезы. Ему-то что? Только и забот – про славу да богатство. Ради этого он и дочь родную утопить готов. Как же, выгодно: каган – тесть, хоэары – союзники, а там, гляди, и дружину позволят увеличить. А что дочь сохнуть будет на чужбине с нелюбом, то ему все равно…

На лестнице послышались шаги. Засуетились нянька и слуги за дверью. Черная поняла: отец пришел.

– Ты не спишь, дитятко? – спросила старуха, просунув в приоткрытую дверь седую голову.

– Кто там? – спросила княжна.

– Князь хочет тебя видеть, сейчас пожалует сюда.

– Скажи князю, что я больна.

Нянька растерянно потопталась у двери.

– Не нужно ли чего, голубушка моя?

– Ничего не нужно! Иди отсюда! – строго приказала княжна, повернув к няньке заплаканное лицо. – Я больна и не хочу разговаривать с князем.

Отодвинув рукой испуганную няньку, вошел Черный.

– Не понимаешь ты меня, доченька, да еще и гневаешься, – тихо сказал он, садясь около кровати.

Но девушка не отозвалась, молча лежала, отвернувшись к стене. Плечи ее вздрагивали.

Князь повернул ее к себе.

– Ты плачешь? – горестно воскликнул он.

– Теперь уж не смеяться мне больше никогда, – ответила Черная.

Вдруг она поднялась, села на кровати, гневно посмотрела отцу в глаза.

– Да что ты, доченька!

– Нет у вас дочери! Вы продали ее хозарам. Вслед за матерью гоните меня?

Князя потрясли ее слова, он смертельно побледнел, весь как-то согнулся и прошептал;

– Опомнись, что ты говоришь!

– Да, именно так, за матерью! – кричала она, глотая слезы. – Не уберегли вы матушку, не углядели. Все за делами недосуг! То вы повинны в ее смерти. Сами свели ее со света! Помните, как просила она вас принести в жертву бурным вешним водам ваших любимых заморских фазанов? Вы не прислушались к ее мольбе, не захотели умилостивить богов и вместо жертвы матушку отдали на погибель.

Черная говорила торопливо, не переводя дыхания, слезы градом катились по щекам, а князь смотрел на нее широко открытыми глазами и чувствовал, как холодеет от страха. До сей поры не знал он этих мыслей дочери. Постоянно корил себя за смерть жены, лишним словом боялся обмолвиться. А она, оказывается, знала, сказал ей кто-то… И теперь вот думает, что сам он свел жену со света!.. За что такое наказание! Родное дитя винит его в смерти любимой жены.

– Доченька! – простонал князь и так изменился в лице, что разгневанная девушка сразу притихла. – Неужто ты могла помыслить, что хотел я смерти матушки? О, если бы я знал, что навлеку такую страшную месть богов, не только фазанов заморских – всю Северянщину, все блага земные принес бы в жертву, только бы оставили мне мою любимую. Да, видно, так суждено было. Боги лишили меня не только счастья жизни, но покарали и муками совести… Не знаешь ты, как я казнюсь и терзаюсь в своем одиночестве… А тут еще и ты…

Глаза князя налились слезами. Он закрыл руками лицо.

Черная слушала отца, все более проникаясь жалостью к нему. Теперь уж не от боли за причиненные обиды – от стыда расплакалась девушка.

– Батюшка, родимый! Не хотела я так… – И она упала на грудь отца.

– Пташка ты моя… – Князь прижал ее к груди, бережно и нежно гладил ее волосы. – Мы оба несчастны с тобой. Но тому горю уже не поможешь, а от этого нужно отбиться.

– Так зачем же вы… понуждали меня к согласию?

– Как же ты, такая умница, и не могла понять: для виду так нужно было. Разве тебе Славята не сказал? Я должен был держать руку хозар, чтоб показать, что не князь, а княжна противится браку.

– Славята так и говорил, чтобы отказала я хозарам. Я так и сделала.

– Сделать-то сделала, да разве так отказывают? Негоже бездумно играть с огнем, не того я хотел. Надобно мирно разойтись со сватами. Искру, дитя мое, не трудно высечь, но пожар попробуй потом погасить. А дружина у нас невелика, совсем, совсем невелика.

Княжна недоумевающе глядела на отца.

– Мирно, говорите? А закон? Ведь закон дозволяет кагану не спрашивать моего согласия. Земля наша ему подвластна, и он имеет право на меня… Вы думаете, откажется он, мирно отступится от меня?

– Может, и не отступится, – нахмурился князь. – Закон позволяет ему не спрашивать твоего согласия. Это так. Но обычай велит все же спрашивать, потому что ты не простая девушка, а княжна. Попользуемся хоть обычаем, коли не имеем своих законов и своего права. Сейчас бы оттянуть нам ответ, и то бы хорошо. Дразнить только не надо их. Сошлемся на твою молодость, на то, что еще не понимаешь своего счастья. А там видно будет. Времена сейчас тревожные, печенеги вон как давят на Хозарию. Того и гляди, придется кагану все войско свое против них кинуть. До Чернигова ли ему будет? Нам нужно выиграть время, укрепить дружину, чтобы было кого выставить, если обычай окажется бессильным.

– Так… так вы не отдадите меня? – обрадовалась княжна, глядя на отца заплаканными, но уже повеселевшими глазами.

– Никому и никогда!

– О-ох! – облегченно вздохнула девушка. – Какой же несправедливой была я, батюшка, какой нехорошей! У Черного отлегло от сердца:

– Будем осторожны, дочка. Пока хозары верят, что я хочу породниться с каганом и жду больших выгод от того. Княжна с сомнением покачала головой:

– Если верят, почему же из Чернигова не уходят?

– Да, пока не уходят… – задумчиво ответил князь. – Ждут, видно.

Оба помолчали.

– Мне страшно, батюшка, – прижалась Черная. – Они могут меня выкрасть…

– Не бойся, дитя мое, – успокоил князь. – Такую охрану поставлю вокруг терема, что и дух не проникнет к тебе, не то что хозары.

Черная опять помолчала.

– А может, лучше сбежать мне в леса и там пересидеть беду?

– Да что ты, донюшка! Разве можно? Хозары того и ждут: наверное, всадников своих по всем путям расставили.

– Нет, отец, – оживилась девушка, – я же ездила за Десну, ни одного не видела.

– Когда им нужно будет, появятся. Сиди лучше здесь и не бойся: я позабочусь о твоем покое.

Князь уложил свою любимицу в кровать, поцеловал на прощание и пошел к дверям. Но на пороге остановился и обернулся к дочери.

– Завтра велю принести жертву богу Сварогу[24]. Жертва на сей раз будет очень щедрой, надеюсь, бог умилостивится и защитит тебя от насилия, ниспошлет тебе много новых радостей и счастья.

* * *

Солнце давно уже спряталось за зелеными лесами, давно уже и леса укрыла густая тьма, а княжна все сидела у окна. Подперла рукой щеку, притихшая и неподвижная, смотрела в притаившуюся за окном ночь.

Тишина усыпила ее тревоги, гасила беспокойные мысли, вселяла в сердце грезу, нежную и легкую, готовую от одного лишь вздоха взвиться, полететь в неведомые, дальние края. Она вспомнила слова отца, сказанные на прощанье. Радости… Какие они, эти новые радости?.. На свете многое сначала кажется наилучшим, самым дорогим. Сколько радости принес тот день, когда села на коня и выехала на первую охоту! Как светел и радостен первый снег после осенней хляби! А первая весенняя травинка, журчание ручейков и гомон птиц в лесу? Какие же радости теперь ей может принести Сварог? Он должен принести ей счастье. А в чем оно?

И опять зашевелились тревожные мысли. Счастье делает людей щедрыми, ласковыми, милостивыми. Да, видно, ненадолго. Счастливые люди забывают, что есть на свете несчастные, что рядом со счастьем ходит средь людей и горе. А может, не только люди, но и Сварог про то забывает? Что, если он забудет о ней, княжне, о несчастье, нависшем над их домом? Тогда и отец не сможет защитить ее, тогда и он окажется бессильным. Самой, надо подумать о себе, бежать отсюда.

Она встала, потянулась к одежде, но вдруг поймала себя на невеселой мысли: куда бежать? К Милане? Миланы нет уже в Заречном. Милана счастлива, ей не до подруги. Разве в лес?.. Там Всеволод живет в глуши, в непроходимой чаще! Туда ни один хозарин не проберется. Да что хозарин – не каждый огнищанин найдет отцовы пастбища. Никто и не подумает, что княжна отважится ехать в такую глухомань сама, без охраны. А она поедет, разыщет Всеволода и переждет в лесу, пока хозары уйдут из Чернигова. Да, лучше всего переждать в лесу. Но как туда попасть?.. Вокруг терема поставлена отцом усиленная стража, а у ворот и подавно. Как обмануть ее? Как выбраться ночью из крепости?

Девушка быстро поднялась, походила по комнате, раздумывая, как быть. Вдруг взгляд ее упал на арканы, крепкие арканы из конского волоса, которыми поймала она оленя на первой охоте. Увидела – и сердце радостно забилось: через окно! Она убежит через окно! Но что надеть в дорогу? Шаровары, конечно: все время на коне придется быть. Но какие шаровары: летние или теплые? Какую верхнюю одежду к ним, плащ? Новую или старую одежду? Может, лучше всего появиться у ворот в рванье или одетой бедной смердской девушкой? Нет, лучше воином княжеской дружины явиться перед стражей; к воину меньше будет приглядываться охрана у ворот.

Она быстро оделась, пристегнула к поясу кривую хозарскую саблю, лук с колчаном, набитым стрелами, потом привязала один конец аркана к постели, попробовала, крепок ли, и снова задумалась. Разве уйти из терема – и все? А ворота? Она вспомнила, что без ведома конюшего через них не проехать… А конюший только за золото возьмется вывести ее из крепости. О, она его знает: за золото не то что из крепости – из бездны выведет!

Черная завязала в узелок золотые ногаты[25], взяла в руки аркан. Минуту стояла, не решаясь двинуться с места. Потом быстро подошла к окошку, прислушалась и стала медленно спускать аркан, напряженно глядя вниз, в темноту… Что ждет ее там, за окном?.. Сплошной мрак и бездна. Страшная пропасть, на дне которой, знала она, притаились гранитные плиты черниговских мастеров. Упади на них – и трупом ляжешь под стеной терема. Но княжна поборола страх. Крепко ухватилась за канат и осторожно начала спускаться вниз…

IX. НАКАЗАНИЕ ЗА СТРАХ

Появление хозар в Чернигове взволновало не только князя и его дочь. Амбалу тоже не спалось. До самого рассвета не смыкал он глаз. Не служба князю тяготила его. Встреча с чаушиаром не давала покоя. Что делать? Как быть? Прятаться? Не показываться на глаза? Ведь чаушиар, увидя его в княжьем тереме, уставился пронзительным взглядом. Узнал или только удивился такому поразительному сходству? Может, в самом деле лишь удивился? Там, в Итиле, все уверены, что Амбала нет давно на свете, что он… Дурак я набитый! Не мог объявиться здесь под другим именем… Теперь все… Удивляясь такому сходству, чаушиар, конечно, спросит князя, как зовут его слугу. Ну, а тому что? Назовет его имя – и конец. Считай, что пропал!

Что же лучше? Оставаться здесь и выведать намерения чаушиара или удрать, пока не поздно? Но куда? Где найдешь такое приволье, такое доверие князя? Да и семья уже здесь, дети… Нет, не надо торопиться, не все потеряно. Кто знает, а вдруг чаушиар забыл уже о нем? Ведь сколько лет с тех пор уплыло… Лучше выведать осторожно у князя, не спрашивали ли хозары про Амбала, а потом уж думать о побеге…

Надежда подбодрила его, вернула прежнюю уверенность. И он решил: не избегать хозар, наоборот, показываться им на глаза и делать вид, что не знает их.