XXXIII. КОЛИ СОКОЛ ВЫСОКО ЛЕТАЕТ, НЕ ДАЕТ ГНЕЗДО СВОЕ В ОБИДУ

Князь сел на коня и долго смотрел в темную прогалину меж деревьями, на свет-зарю, что только проглянула в мутном предутреннем небе. Казалась она ему печальной и кровавой сегодня. «Видно, не к добру», – подумал Черный. Много крови прольется на поле брани, под стенами Чернигова. Не ведомо, чьей больше: тех, что спят в хозарском лагере, усыпленные багряно-красной богиней, или тех, что смотрят сейчас на зловещее ее знамение.

Однако не пристало князю пугаться знамения. Да и недосуг. Заря – условный знак для всех отрядов, рассыпавшихся вдоль опушки леса, всех воинов земли Северянской и здесь, и в ополчении, которое должно подоспеть из городищ и градов окрестных. По этому знаку все заняли свои места, ждут его приказов. И отдавать их нужно тотчас, не медля. Князь тронул повод и направил коня на ратное поле, пристально вглядываясь в лица воинов.

Внезапность нападения казалась очевидной. Кони шли тихо: не то что ржания

– даже легкого пофыркивания не слыхать. А дружинники – воины опытные. Как барсы, легко и бесшумно следуют за своим князем, молчаливые, настороженные, готовые по первому знаку ринуться в бой, посечь врагов своих мечами.

Наступали с двух сторон: с западной и северной. Восточную оставили для ополчения, которое должно добивать отступающих, а в случае нужды идти на помощь дружинникам. Как предводитель войска, князь готовился первым пригвоздить мечом к земле спящего хозарина. Однако же все вышло по-иному: оказалось, не спят хозары! Ждут северян! Хоть не в строю, не подготовлены, как должно к бою, но не спят! Что это? Провидение ли подняло лагерь резкими звуками горнов перед самым нападением северян? А может быть, измена? Кто то успел предупредить врагов?

Как быть теперь? Внезапность, на которую рассчитывал князь, утрачена, силы стали далеко не равными… Отходить? Но это бегство и позор… И не успеть уже. Хозары нагонят и раздавят его, как мокрицу, как червяка…

Дружина остановилась, ждет решения князя. Воины сбиты с толку и озадачены. Ведь все надеялись на тайну, на неожиданность удара по врагу… Но вдруг над полем взлетел чей-то радостный возглас:

– Они удирают! Глядите! Бегут во всю прыть! С севера идут на них наши ополченцы!

Это кричал Топчак, известный среди дружинников как зоркий и храбрый лазутчик. И все поверили. Видел он или не видел, как дрогнули и побежали хозары, как двинулась на них черниговская рать ополчения, но клич его взбодрил дружину, поднял уверенность в победе. Северяне пришпорили коней и с гиком понеслись на вражеский лагерь.

Не выдержали хозары стремительного натиска, пришли в смятение. Однако ненадолго, и то лишь передние ряды. Там, дальше, где стоял каган, а с ним построенные воины, растерянности не видно было.

Князь понимал: исход сражения может решить теперь только мужество и храбрость воинов, их стойкость и ненависть к врагу. Но никому теперь не мог сказать об этом Черный. Уже началась жестокая сеча. Кони северян топтали бежавших хозар, а воины разили копьями. Подняв тяжелый меч, князь ринулся с дружинниками в гущу битвы…

Давно растаяла в туманах ночь. Над лесом высоко поднялось солнце. А под Черниговом, на ратном поле, сшибались, рубились в смертельной битве воины, шла кровавая сеча. Хозары черным валом обрушивались на передние ряды, засыпали северян стрелами, и, хотя костьми ложились под копытами коней, полчищам их, казалось, нет конца. Прижатые с рассвета к Стрижню, пни теперь как будто раздались в стороны, выталкивая вперед все новые и новые отряды воинов. Тогда князь послал к сновскому посаднику гонца и приказал оставить засаду на Нежатиной ниве и ударить собранным под его началом ополчением в тыл хозарам. Силы эти были не так уж велики, однако они вынудили хозар развернуться и ослабить натиск на возглавляемое князем войско. Это еще более подбодрило северян, подняло достойный предков боевой дух.

Гудит земля под копытами, звенят мечи о шлемы и щиты каленые, а поднятая битвой пыль облаками носится над полем, застилая и небо, и солнце, и весь белый свет. В страшной свалке только крики победителей, вопли раненых, стон умирающих, жалобное ржание покалеченных лошадей доносятся к воинам, замершим на стенах черниговских, и говорят о том, что пир кровавый еще длится, что северянские воины угощают сватов незваных мечом и кровью.

Но вот на берегу Стрижня не выстояло ополчение, одни сложили головы в бою, другие бросились в бурные воды реки. Хозары приободрились, собрали воедино своих воинов и двинули их на князя. По всему видно, хотят они прижать его с дружиной к лесу и тем лишить возможности командовать, а значит, и решать исход сражения. Но Черный разгадал замысел хозаров.

– Братья! – прогремел его голос, заглушая бряцанье, звон и лязг мечей, крики наседающих хозар. – Вспомните завет дедов наших, славных мужей земли Северянской: «Лучше смерть, чем полон!» Под нами – наша земля, за нами должна остаться победа!.. Вперед, витязи! За честь, за славу северян, за волю земли Северянской!

Слова его пали в сердца людей, как зерно в разрыхленную пашню.

Взъярились воины, ощетинились мечами, укрепили свой разум силой, а сердца – отвагой и словно туры кинулись на извечных врагов своих, ненавистных хозар.

Казалось, солнце остановилось, заглядевшись на могучую, не виданную здесь доселе сечу. Но в тучах пыли, в грудах сцепившихся в жестокой схватке тел, доспехов, коней не разобрать было, кто кого одолевает.

Поздним утром из острога пробился к войску северянскому гонец и, осадив в стороне, около раненых, взмыленного коня, крикнул тревожным, по-юношески ломким голосом:

– Где князь? В детинце несчастье!..

– Молчи! – зло обернулся к нему пожилой воин. – Здесь тоже не мед, хозар тьма, а князь ранен.

– О боги! – испугался отрок. – Что ж теперь будет?

– А будет то, что будет! – еще злее крикнул воин. – Чем хныкать здесь, пошел бы да пособил нашим. Мы ждем подкрепления, вот-вот подойдет к нам новое ополчение из Путивля, Сиверска, Снятина и Стародуба. Да и мечи у северян еще остры. Еще будет сеча, отрок! Жестокая сеча!..

Но тот, понурясь, тихо ответил:

– Что с того! Княжны-то уже нет. Все, кто услышал эти страшные слова, мгновенно обернулись, испуганно уставились на отрока.

– Как так – нет?

– Да говорю же, несчастье там: княжну хотели выкрасть, а она выбросилась из окна и насмерть разбилась о камни. Люди наперебой закричали:

– А кто не уберег княжну?

– Выкрасть хотели? Кто? Как?

– Да не пробрались ли в острог хозары?

– Незачем было туда им пробираться, – печально ответил отрок. – В самом остроге было кому служить кагану: Амбала нашли убитым в тереме.

– Амбала? – в один голос воскликнули раненые. – Он погиб, защищая княжну?

– Как же! – обозлился отрок. – Помните золотые стрелы, подаренные княжне сватами кагана? Обе пустила она в Амбала.

Пораженные ужасной вестью о гибели княжны, воины замолкли. Лежали или сидели поникшие, словно пришибленные тяжким горем. Но когда гонец хотел было двинуться дальше, они встрепенулись, загородили ему дорогу.

– Ты хочешь рассказать об этом князю?

– Да ведь нужно. Я для того и послан.

– Езжай назад в острог! – спокойно и решительно приказал тот, что первым заговорил с отроком. – Нельзя сейчас идти с таким известием к князю…

– Но почему нельзя? – упрямился юноша. – В детинце несчастье, княжна погибла! Княжны нет!

– Зато есть земля Северянская! – прикрикнул на него раненый. – А вести твои ей не сослужат службу. Княжне уже не поможешь, а смерть ее великой печалью и горем падет на сердце князя. Ослабнуть может он на ратном поле. Тут не слезы лить, а отомстить злым ворогам надо за смерть княжны! – Он грозно поглядел на отрока, потом обернулся и громко крикнул: – Эй, северяне! Слышали, что рассказал здесь отрок? Не время сейчас о ранах думать! Кто еще может держать оружие, садись на коней, скорей на поле брани! На злодейство коварных ворогов ответим крепкими ударами меча. Смерть за смерть, кровь за кровь!..

И снова северяне потеснили конников кагана, собрали воедино чуть было не разорванную вражеским клином рать. Нападали смело, рубились храбро, умирали, как достойные мужи: лицом к врагу и молча, не ропща на злую долю, не моля о пощаде.

Тяжело раненный князь Черный не мог уже держаться в седле, однако поле брани не оставил. Посаженный отроками на укрепленные меж двух коней носилки, он двигался вместе с ратью в первых ее рядах, подбадривая воинов и сильным голосом и тем, что здесь он, среди них.

Но все больше редела северянская рать, все больше павших и раненых оставалось на поле, силы таяли, уже явным становилось превосходство врага. Князь понял, что надо отступить, чтобы сохранить оставшееся войско от полного разгрома.

По приказу князя северяне выставили вперед самых крепких воинов дружины, чтобы они прикрывали отход, дав возможность отдохнуть обессилевшим, подобрать раненых.

Хозары поняли намерение Черного и нацелились отрезать его от острога, либо загнать с остатками воинов в лес. Да не успели: вдруг распахнулись Северные ворота Чернигова и оттуда ринулись на поле боя какие-то всадники. Мощный поток их, неудержимый и, казалось, бесконечный, стремительно приближался к самой гуще битвы.

Сеча прекратилась, и воины обеих сторон, оторопев, застыли, пораженные зрелищем неведомой рати, хлынувшей внезапно из острога. Все витязи вооружены с ног до головы, и чудилось, конца не будет им. Всадники быстро развернулись и грозной лавиной обрушились на хозар.

Дружинники, охранявшие Черного, расчищая себе путь, пробились вместе с князем на видное место. Черный все еще не мог понять, кто они? Ратные люди из острога или ополченцы? Но откуда взялось их такое множество? Откуда такое оружие? А лавина воинов все ближе и ближе. Поднятые конями тучи пыли застлали все вокруг, не давая разглядеть, кто эти люди.

Но вот Черный заметил двух витязей. Они вырвались вперед и бурей понеслись прямо на пятившихся уже хозар. Передний витязь на белом коне, в багряно-красном плаще; второй за ним на вороном, таком же буйногривом, неистово диком жеребце.

Князь пристально вглядывался, все больше проникаясь чувством, что кого-то напоминают ему эти витязи, где-то видел он этих коней…

Вот передний вздымает над головой меч и, обернувшись, громко кричит что-то своим дружинникам. Черный напрягает слух… И вдруг переполнили его сердце бескрайняя радость и торжество.

– Олег! – закричал он во всю мочь. – Князь киевский пришел нам на помощь!

– Слава-а! Слава-а-а! – восторженно прокатилось по полю.

Дружинники, воодушевленные подмогой, как половодье, прорвавшее плотину, с удвоенной силой бросились на хозар. На крики их отозвались мощным гулом воины Олега. И вся масса объединившихся славян ринулась на хозар.

Каган растерялся. Не ожидал, что северяне имеют еще в запасе свежие силы. Не думал, что встретится под Черниговом с такой ратью, с таким отчаянным сопротивлением. А тут еще нахлынули, невесть откуда взявшиеся, новые полчища всадников. Иль народ всей Северянщины засел за стенами Чернигова? Когда успел князь собрать такую мощную дружину?

О небо! Здесь кроется какая-то измена! Коварство и обман! Его уверили, что под Черниговом не будет с кем сразиться, что князь Черный беспомощен, дружина слаба. А выходит…

Но долго размышлять не пришлось. Бешено мчащиеся всадники уже врезались в дрогнувшие ряды хозарского войска.

Кирий бросил взгляд на своих терханов, увидел, что они растеряны, не могут скрыть свой страх перед несущимся на них врагом. Его охватила ярость.

– Чего стоите, ослы! – гаркнул он не своим голосом. – Вперед! Вперед! – И, огрев первого попавшегося под руку нагайкой, добавил: – Сами ведите тех трусов, что отступают! Слышите? Сами!!!

Терханы бросились в передние ряды. Их появление остановило бегущих в смятении воинов, они начали строиться, готовиться к отпору. Но Олег не дал им развернуться. Отбив наставленное на него копье, он на всем скаку врезался в лавину двинувшихся вперед хозар и, не оглядываясь, разил мечом всех, кто попадал под его богатырскую руку.

Хозары, видно, узнали в нем князя, быстро стали его окружать, пытаясь сомкнуть вокруг него кольцо. Передние уже ринулись на смельчака, но не успели занести над ним мечи и копья, как сзади налетел на них могучий витязь на вороном коне. Ловко, без промаха рубил он головы нападавших и заслонил собою князя.

– Так их, Всеволод! Так! – бодро воскликнул Олег, почувствовав рядом сильную и надежную руку.

Подоспевшая дружина ударила всей мощью на врага. Хозары не устояли, начали отступать. Все дальше и дальше теснили их дружинники, пока не побежали воины кагана искать спасения в густых северянских лесах и в бурных волнах Стрижня.

XXXIV. ПРОЩАНИЕ

В просторном зале княжеского терема на широком тисовом ложе спит вечным сном княжна. На мраморно-белом лице ее чернеют тонкие дуги бровей, густые длинные ресницы. Еще резче оттеняют они теперь прозрачную бледность высокого лба и нежных девичьих щек. Женщины одели ее в тонкую, вышитую няней сорочку, укрыли снежно-белым покрывалом из арабской шелковой ткани. А девушки принесли для нее из леса множество цветов, сплели из них яркий венок. Пышные волосы не заплетали в косы, оставили так, как любила княжна носить их дома – расчесанными на обе стороны. Черными шелковистыми прядями лежали они на ложе, увитые цветами… Казалось даже, что она теперь прекрасней, чем при жизни. Словно умытый росой цветок, полная тихой нежности, как лебедь белая…

У изголовья, поодаль от ложа, – хор девушек. Это однолетки и подружки Черной. Те, с кем гуляла, веселилась княжна на зеленых лугах и в окрестных лесах. Собирались они петь на ее свадьбе, а довелось провожать в последний путь. Стоят девицы понурившись, хватает за душу их тихое и горестное пение.

Все пришли проститься с княжной, и никто не может пройти мимо нее, не заплакав.

Князь забыл и сан свой, и то, что рядом непрерывным потоком идут люди. Он сидел у изголовья дочери, убитый горем, и рыдал.

– Донюшка моя! – слышался его хриплый, надорванный голос. – Радость ты моя единая, утеха всей моей жизни. Зачем я оставил тебя здесь, в гадючьем гнезде, свитом моими собственными руками? Где были глаза мои? Где разум? Пригрел гада, доверил ему терем… О боги! Боги! За что караете меня так жестоко, так немилосердно… Жена погибла, дочь за нею… И есть в том моя вина!

Черный склоняет поседевшую голову и рвет на себе волосы…

А северяне идут и идут нескончаемой вереницей: и витязи, и градские мужи, и каждый несет ей благоговейный дар – напоенные живой водой душистые цветы, в которых души не чаяла княжна.

В цветах утопало ее хрупкое тело, широкое тисовое ложе, ими убрали весь зал, все окна. Белоснежные лилии, солнечный горицвет, синие васильки – все разноцветье земли Северянской ласково обнимало княжну. Но не было на свете силы, что могла вытеснить отсюда стоны и рыдания, уныние и горе, лютую кручину. В самые глубины людских сердец проникали они неизбывной скорбью, горючими слезами…

Тихо и торжественно вошли в зал киевляне. Впереди Олег. Он принес оружие: широкий червленый щит, меч, кованный из дамасской стали, и лук со стрелами. Он положил их у ног девы-воина в знак воздаяния почести ее доблестной храбрости перед лицом врага. Потом подошел к князю Черному и, склонившись к нему, что-то тихо сказал. Тот не сразу ответил, потому что горло его сдавили рыдания. Потом он взял себя в руки и с трудом проговорил:

– Хорошо, княже.

Олег оглянулся на своих воинов. Быстро, без суеты они заняли места в почете, у ног и изголовья княжны, и, вытянувшись, замерли в суровом, скорбном молчании.

Олег, не отрываясь, долго глядел на Черную. Потом опустился рядом с князем на одно колено. Печальный, мужественный и строгий произнес он свою клятву:

– Прости-прощай, заря моя ненаглядная, друг мой прекрасный. Не уберег я тебя от рук коварного кагана. Но клянусь: никогда не прощу ему твоей смерти! Отомщу ненавистным ворогам и угнетателям Руси!

Он встал, наклонился над ложем и поцеловал холодный лоб княжны.

Черный плакал, закрыв лицо руками.

– Не нужно, княже, – легко коснулся Олег его плеча. – Ты ранен и болен. Тебе нельзя так убиваться. – И, видя, что здесь никак его не успокоить, обнял за плечи Черного: – Пойдем отсюда, княже, – мягко уговаривал Олег. – Похороны не скоро. Еще будет время нам поплакать над нею. А сейчас тебе надо успокоиться. Такая тревожная ночь, такое кровавое утро! И страшное горе это… Здоровому и то подряд все вынесть не под силу. А ты изранен и болен…

В зале наступила тишина.

Покорный и сломленный, князь позволил отрокам перенести себя в опочивальню, но и там он продолжал себя корить.

– Я, только я виноват во всем! – говорил он Олегу. – Я не послушал тебя, княже, не захотел единства с полянами, не захотел твоей помощи. И погубил дитя свое любимое. Боги! Боги! Что я наделал! Почему так беспечен был, так мало думал о ее судьбе, ее благополучии?

Черный метался в тоске, обливаясь слезами, терзаясь поздним раскаянием.

– Успокойся, княже, – задумчиво проговорил Олег. – Слезами горю не поможешь, плачем дочери не воскресишь. Видно, такова ее доля… Может…

– Нет, нет, не говори так! – прервал его Черный. – Сам отдал я свою дочь в руки Мораны[38]. В единстве было спасение наше, а я свою гордыню тешил. Вместо того чтобы пойти по верному пути, задумал одной своей дружиной да ратным ополчением одолеть хозарского кагана. И как жестоко поплатился за свою гордыню, слепоту и упрямство! А все могло сложиться по-иному. О горе, горе! Неужто должно было дитя мое погибнуть, чтобы уразумел я, где истина? Олег, задумавшись, стоял у постели князя и молчал.

– Что же… – заговорил он наконец. – Не легка, видно, дорога к счастью и согласию. И не цветами устлан путь наш, княже, на нем и терниев довольно.

Какое-то время в опочивальне слышались только жалобные стенания обессиленного ранами и горем Черного. Олег не отзывался. Понемногу затихали плач и жалобы князя, большим усилием воли он наконец заставил себя успокоиться.

«А говорят, что люди – добрые утешители, – грустно усмехнулся про себя Олег, – но время, оказывается, еще лучший утешитель. Оно и с князем стало управляться».

Чтобы отвлечь его от мыслей о княжне, Олег заговорил с ним о неотложных заботах державных. Понуро, ничего не отвечая, слушал Олега Черный.

Вдруг приоткрылась дверь в опочивальню, на пороге встал отрок.

– Гонец из Киева хочет видеть своего князя, – обратился он к Олегу.

– Гонец?

Олег стремительно поднялся, озабоченно глядя на отрока. Потом обернулся к Черному:

– Прошу прощения, княже, дело, видно, неотложное, коли следом за мной прибыл сюда гонец.

Он вышел. Но ненадолго. Вскоре вернулся, оживленный и обрадованный. Лицо его просветлело, взгляд стал решительным и твердым.

– Добрые вести, княже, – промолвил он, обращаясь к Черному. – Радимичи прислали в Киев своих людей. Настало, говорят, время изгнать хозар. Просят прийти с дружиной на помощь.

Черный поднял на него вопрошающий взгляд. Но Олег не стал продолжать. В волнении он заходил по комнате, потом остановился у окна и погрузился в свои думы, унесся мыслями куда-то за чернеющие вдали леса, укрытые туманами просторы.

– Собирается воедино семья славян, – заговорил он снова. – На радость русичам, назло ворогам земли русской! Так оно и должно быть! Только единение племен славянских положит основу непобедимой державы русичей, избавлению от дани и покорства чужеземцам.

– Что ж, это хорошо, – отозвался Черный. – Скопом и батьку легче бить. Советовал бы не медлить, коли есть случай отбить у хозар радимичей. Дружинники твои бывалые, в сечах закаленные. А путь к радимичам тебе ведом.