Духи здорово озлобились и начали нас обкладывать сверху. Гранаты пока не причиняли нам особого вреда. Нескольких духов нам удалось сбить. С воплем один слетел вниз. Остальные, уже убитые, падали молча. Бойцы не стремились посмотреть, что лежит у убитых в карманах. Постепенно, шаг за шагом, стреляя только вверх, с затекшими шеями, мы продвигались вперед. Руки готовы были опуститься, спина, плечи, шея закаменели. Пороховые газы слепили, выедая глаза. Легкие были забиты пороховой гарью. Хотелось остановиться и, согнувшись пополам, захлебнуться очищающим кашлем, выхаркать из себя всю эту гадость. И чтобы не сорваться, приходилось сдерживать дыхание, медленно дышать через нос. И вот они, эти стены.

Первая партия броском вскарабкивается на стены Дворца и проникает в здание. Ура! Мы кричим. С воплем, заглушая страх, я прыжком забрался на стену. Рядом было окно, заваленное наполовину мешками с песком. Наверху была щель. Мешки были из толстой вощеной бумаги и плотно набиты землей и песком. Пальцы скользили по этой бумаге, не прорывая ее. Бронежилет, автомат тянули вниз. Еще немного и упаду, свалюсь. За этими мешками слышалась стрельба и крики. Судя по характеру стрельбы и матов, там шел нешуточный бой. А я здесь завис, как плевок на зеркале. Злость на собственную неловкость добавила мне сил. Обливаясь потом, я рванулся вверх. Вперед. Как жук по стеклу, я пополз вверх. Вот и щель. Вокруг грязь и следы от недавней стрельбы. Хорошая огневая точка была тут.

Закрепившись наверху, перебрасываю из-за спины автомат и начинаю осматриваться. Удачно я зашел. Попал прямо небольшой группе духов в тыл. Четыре боевика из-за мешков с песком, колонн, выступов здания сдерживали натиск наших.

Сдерживая рвущееся сердце, я, не прицеливаясь, длинной очередью провожу по спинам духов. Двое с воем упали, еще двое бегом покинули поле боя. Наши с криками победы заняли помещение. Я воплями привлек их внимание к себе. Мужики втащили меня внутрь. Там мы побежали. Никто не говорил слов благодарности. Не до этого.

Помещение первого этажа представляло собой обычный большой вестибюль крупного административного здания. Высокие потолки, колонны, выступы, везде противник мог спрятаться, устроить нам засаду, установить мины-ловушки. Осложняло обход и осмотр слабое освещение. Свет проникал лишь через немногочисленные отверстия в окнах. В воздухе висел смог из пыли и пороховых газов. В горле, в носу першило, и та гарь, что осела в бронхах, стремилась выйти наружу.

Удивительно, но, несмотря на бурлящую в венах кровь и бушующий в ней адреналин, я оставался по-прежнему спокойным. Мозг работал как часы. Спокойно оценивал обстановку, подсказывал правильные решения.

Духи цеплялись и бились за каждый сантиметр вестибюля. Все дальше и дальше мы пробивались вперед. Били из автоматов наугад, на звук, свет – по интуиции. Слева раздалась отчаянная стрельба, а затем взрыв, который оглушил нас. Как и в прошлую контузию, после очередного воздушного удара по барабанным перепонкам слух улучшился. И вновь ворвался мир звуков. Это чудесно. Вновь появилась злость, бешеное желание жить. Спокойствие, апатия прошли. Вперед, только вперед. Бей гадов!

В образовавшийся после взрыва проход хлынули наши соседи. «Махра», как и мы, судя по форме. Мужики активно подключились к нам. Те духи, которые сумели уйти на верхние этажи, оттуда пытались закидать нас гранатами, но большую часть мы сумели отрезать и загнать в дальний угол. Басурмане бились насмерть. Но силы были явно неравны – мы давали залп за залпом из подствольных гранатометов. Мелкие осколки выкашивали все живое внутри замкнутого пространства.

Войска все прибывали и прибывали. И уже было не разобрать, кто где. Все перемешалось: сибирская «махра», волжская «махра», десантники, откуда-то появились внутренние войска. Естественно – никакого командования, никакого взаимодействия, никакого единого замысла. Хотя замысел был – уничтожить противника. Сломить, раздавить, сбросить с крыши Дворца этих шакалов. Фас! Вперед!

И опять дыхание сбивается. Никто никого не слушает. Все кричат и стреляют по духам, каждый кричит свое. Кто-то выкрикивает имена погибших друзей и после каждого имени жмет на спусковой крючок, не жалея боеприпасов. Мы в логове врага! Долго ждали, многих потеряли на этой долбаной площади. Обливаясь слезами, смотрели, как наши товарищи висят в окнах этого здания. Конец века, все призывают друг друга к гуманизму, всепрощению. Не будет вам прощения, духи! Смерть! Только смерть. Каждого, кто был в этом здании, повесить мало. За тех ребят, что были для вас прикрытием, живым щитом. Ублюдочное племя, недоноски, паразиты на теле России! Смерть вам! Настал Судный День! Вешайтесь!

Я вновь упоен боем. Очередь, еще очередь. Мелькнула тень в полумраке вестибюля. Туда длинную очередь, чтобы наверняка! Я что-то в возбуждении кричу, но сам не слышу что. Главное, что мы смогли, мы дошли до нашего Рейхстага! Мы сделали это! Очередь, еще очередь! Я счастлив! Буду умирать, а вспомню этот День.

Кто-то толкает меня под руку. Скашиваю глаза. Ба, Юра! Он также возбужден, глаза сверкают радостью и упоением боя.

Мы радостно улыбаемся друг другу. Живы! Живы сейчас, значит, долго будем жить! Я ору, что я начал слышать, он также кричит что-то в ответ, но не разобрать, грохот от стрельбы стоит невообразимый. Плечом к плечу продвигаемся вперед.

Часть объединенного войска спустилась в подвал. Стрельбы оттуда не слышно, значит, духов нет. В своем углу загнали душманов наверх. Нет ни малейшего желания идти на второй этаж. Стремительно наступающие сумерки, опускающаяся темнота и пороховые газы сделали свое дело. На первом этаже почти ничего не видно. Бойцы вытаскивают окровавленные тряпки из всех углов и выбрасывают их на улицу. Это все, что осталось от оборонявших первый этаж. Нам здесь ночевать, и нет ни малейшего желания проводить время рядом с останками своего врага.

Послышался шум, возгласы, крики. У входа в подвал замаячило пламя факелов. Все подались туда. И увидели, как выносят на руках и самодельных носилках трупы наших солдат. Кто-то был в бушлате, кто-то раздет донага. На телах многих следы страшных пыток. У многих перерезано горло – типичная казнь боевиков. У кого-то выколоты, выбиты глаза. Пальцы рук превращены в кашу. У двух человек ступни отпилены. Злость, гнев, рев, рык, крик ужаса одновременно пронесся по этажу. Не будет духам пощады. Только смерть.

В этом же подвале сидел со своей свитой всемирно известный демагог Королев. И в этом же подвале мучили, пытали до смерти наших солдат. Таких же граждан, что и он, его соплеменников. Какое же право он имеет говорить о наших бесчинствах?! Он такой же моральный урод, как и те, что находятся сейчас выше нас в этом здании! Гад он!

Все стояли и смотрели. Рев сменился глубоким молчанием. Кто был в касках, подшлемниках, шапках, сняли их и молча, скорбно провожали своих товарищей в последнюю дорогу. Домой. Мы не успели, не смогли вас спасти. Простите нас.

А трупы все выносили и выносили. Никто не считал, сколько их было. Но не меньше пятидесяти. Когда скорбная вереница вышла на улицу, сверху раздалась стрельба. Духи стреляли по тем, кто нес своих убитых товарищей. Кто-то закричал. Так могут кричать только раненые или те, кто находится рядом с ними.

Крови врагов, крови. Жажда мести овладела нами. Вперед, вверх!

Никто не давал команды, но все побежали к двум лестницам, ведущим на второй этаж. Сверху духи попытались встретить нас плотным огнем, но злость, как и взаимопонимание, были настолько сильными, что все стреляли залпом из подствольников. Не было уже криков победы, упоения боем. Месть – только одно это слово струилось у всех сквозь сжатые зубы. Плевать на все. Они не дожны жить.

Шаг за шагом, мы медленно продвигаемся на второй этаж. Прямо на ступенях лежат трупы боевиков. Шагаем по ним. Для нас уже это не люди, они вещи. Все внимание сосредоточено только на предстоящей цели. Забывая смотреть под ноги, я наступаю на труп боевика. Нога утопает в чем-то мягком и противном. Не смотрю вниз, брезгливо отталкиваю труп в сторону. Почти ничего не видно, только в разбитых окнах первого и второго этажей гуляет ветер. Противника не видно. Темно. Сейчас начнется игра под названием «У кого не выдержат нервы». Духам нас тоже не видно. Кто первым выстрелит, тот и покажет свое местоположение, тот первым и погибнет. И поэтому никто из наших не курил, не разговаривал, ступали осторожно. Кто-то из бойцов подобрал и кинул банку из-под консервов. Звякнув, она покатилась дальше. Тут же из трех углов раздались очереди. Мы тут же зафиксировали эти три ярко горящие в полумраке звезды и открыли огонь. Со второй лестницы, по которой тоже поднимались наши люди, открыли огонь. И тут же зажглись новые звезды, длинными очередями мы прошивали пространство второго этажа. Пули с противным визгом рикошетили от колонн. На месте оставаться было опасно, и поэтому все рассредоточились.

Кувырок через плечо, выход на колено, очередь, еще одна. Перекат, из положения лежа – очередь. Не разгибаясь, в полный рост короткими перебежками – вперед. Прерывистое дыхание постоянно сбивается. От напряжения и физических упражнений опять вспотел. Под ногами и телом во время маневров скрипит битое стекло, ноги часто разъезжаются на стреляных гильзах. Но только вперед, только движение. Остановка – смерть. За спиной слышу топот ботинок – поднимаются наши бойцы. На первом этаже было легче. Там свободное, простреливаемое пространство, а здесь много кабинетов. Коридор имеет углы. Метр за метром, сдерживая бешеное сопротивление духов, отрезая их от лестниц, лифтовых шахт, мы продвигаемся вглубь. Когда дошли до кабинетов, начали, как обычно, зачищать помещения. Дверей почти не было, их не надо выбивать. Одна-две гранаты, очередь, следующий кабинет. Слева кто-то громко вскрикнул, и раздались отчаянные маты на чисто русском языке. Наши. Судя по репликам, кого-то ранило осколком собственной гранаты. Было слышно, как его потащили на первый этаж. Духи тоже кидали гранаты, били почти в упор из подствольников. Все чаще уносили наших. Кто-то из них будет «трехсотым», а кому-то предстоит стать и «двухсотым».

Но не думал я сейчас об этом. Вперед, только вперед. Опять во рту солоноватый привкус крови, опять адреналин бушует в жилах. Страх и азарт – вот те чувства, которые движут мужчинами во время боя. Вместе они образуют гремучую смесь, готовую взорваться, выделяя огромное количество энергии.

Вперед. Очередной кабинет. Полусогнувшись, подходим к дверному проему, не доходя пары шагов, выдергиваем кольца и кидаем две гранаты. При этом стараемся забросить их за угол, чтобы осколками не задело нас. Отскакиваем и прижимаемся к стене. Гремят два взрыва. Эхом им откликаются тоже взрывы из другого конца коридора. Прыжком появляемся в дверном проеме и расстреливаем пространство помещения. От души стреляем длинными очередями от живота. Одна, вторая, по всему кабинету. Нет вроде никого. Разворачиваемся, чтобы уходить, и в спину несется очередь. Кто-то остался. Никого не задел, гад. Снова летят гранаты, стреляем из подствольников, порядка шести гранат послали в кабинет. Тихо. Опять врываемся и снова от живота расстреливаем пространство кабинета. Шаг за шагом продвигаемся вперед. Стреляем не жалея патронов и только периодически меняем рожки у автомата. Натыкаемся на полуразорванный осколками гранат труп боевика. Уже темно, чтобы его рассматривать, выворачивать карманы. Выходим в коридор. Остальные наши ушли далеко вперед. В помещении уже ничего не видно. Только вспышки выстрелов и оглушительные в замкнутом помещении разрывы гранат озаряют высокий коридор. Постепенно все стихает. Второй этаж наш!

Странно, но с каждым новым боем, с каждой перестрелкой уходит жалость к боевикам. Поначалу терзали какие-то сомнения, что мы сюда пришли как завоеватели, мучила мысль, что я в какой-то степени оккупант, может, даже и убийца. А сейчас все до лампочки. Месть и все. Не более того. Все ясно как белое и черное. Мы хорошие, они – плохие. Постепенно азарт боя сходил на нет. Наваливалась усталость. Хотелось спать. Бойцы активно обсуждали прошедший день. Каждый, перебивая друг друга, рассказывал запомнившиеся эпизоды. Два бойца вернулись с первого этажа. Один из них, судя по репликам, был ранен в плечо. Медики, которые были в подвале, прямо на месте оперировали тяжелораненых.

Бойцы вырывали из своих драных бушлатов куски ваты, верхней материи и, смастерив факелы, запаливали их. Вокруг собралась толпа любопытствующих. Один из солдат разделся. Тут, при неверном свете, все увидели, что правое плечо бойца все в крови. Кто-то дал фляжку то ли водки, то ли спирта. Сначала дали сделать большой глоток раненому, а затем начали очищать от грязи и запекшейся крови рану. Тело солдата дергалось от прикосновения ваты из индивидуального пакета, смоченной жидкостью. Чтобы не кричать от боли, он засунул в рот кожаный ремень и всякий раз вгрызался в него зубами. Из уголков рта текла слюна, боец тыльной стороной ладони смахивал ее на пол. По лбу катился пот, заливая глаза. Окружающие его поддерживали, подбадривали, старались разговорами отвлечь от боли.

Его друг, вооружившись штык-ножом, помогая себе трофейным стилетом, расширял рану, ища осколок. Старался не причинять боли, но раненый морщился. Ему предлагали сделать инъекцию обезболивающего, но он, сдерживая вопли боли, стиснув зубы, посылал окружающих подальше.

Наконец «хирург» добрался до осколка. Все понимали, что его надо выдернуть очень быстро, иначе пациент потеряет сознание от боли или, того хуже, может умереть от болевого шока. На войне все поневоле становятся неплохими медиками. Знания лишними никогда не бывают.

Из подсобных материалов «врач» соорудил ножницы. Рядом стоящие взяли покрепче пациента. Он напрягся в ожидании рвущей тело и мозг на части боли, стиснул ремень покрепче зубами. Даже при этом плохом освещении было видно, что скулы побелели от напряжения. Глаза зажмурены. Сильнее, чем прежде, по лицу катятся крупные капли пота.

Его товарищ осторожно погрузил в рваное плечо импровизированный захват, ухватил осколок и рывком дернул его на себя. Раненый взвыл, дернулся резко назад, затем так же резко вперед. Из плеча хлынула кровь. Рядом стоящие солдаты судорожно рвали оболочки на индивидуальных медицинских пакетах, с треском лопалась плотная бумага, летели на пол булавки, спрятанные в каждом пакете. Рывком разматывали бинты. При этом все соблюдали осторожность, чтобы не касаться внутренних поверхностей пакетов. Сноровисто промокали кровь. Пытались бинтовать, но кровь мгновенно пропитывала все тампоны и стекала по голой спине. Или были задеты крупные сосуды, или у парня плохая свертываемость крови. Все отдавали себе отчет, что он мог истечь кровью и погибнуть. Кто-то в темноте отстегнул магазин от автомата и начал вытаскивать патроны. Не хотелось применять этот варварский способ остановки крови, но выхода не было. Мелкие раны в армии, как правило, засыпают сигаретным пеплом, а крупные – порохом.

Из темноты в круг тусклого света выдвинулся боец, в руках он держал два открытых патрона. Быстро убрали тампоны и бинты. Подошедший одним движением высыпал порох на рану. Один из факельщиков поднес огнь к пороху. Тот мгновенно вспыхнул, на секунду ослепив присутствующих. Раненый подскочил вверх. Но все увидели, что кровь остановилась. Все одобрительно заговорили. Подбадривали его, плечо быстро и аккуратно забинтовали. Осколок обмыли водкой и вручили на память раненому. Остатки водки его заставили выпить. Все, операция закончилась. Впереди была долгая холодная ночь. Очередная зимняя ночь в Чечне.

Тем, кто сыпал порох бойцу на рану, оказался Юра. Он подошел и молча протянул сигарету. Жив чертяка! Мы закурили. Мы были страшно рады видеть друг друга. Молча куря, улыбались друг другу.

Напарник молча вытащил из левого кармана какой-то предмет и показал мне. Освещение было никудышное. Я наклонился и сильно затянулся. При свете красного огонька сигареты увидел, что это ручная граната. Вывернутый запал лежал рядом на ладони. Юра тоже носил в кармане бушлата «заветную» гранату! Значит, пока, не пришло наше время!

– Не использовал? – спросил я.

– Пока нет. Ты где был? Хотел с тобой рядом быть, а ты куда-то потерялся.

– Хрен, его знает, Юра! Все побежали – и я за ними. Думал, что за пивом, а они меня сюда завели.

– За пивом очередь была бы, а тут духи. Как ты?

– Цел. Уши слышат. Все великолепно.

– Ну-у. Прямо великолепно? – в его голосе слышался скепсис.

– Мы с тобой живы? Живы! Целы? Более-менее! В духовском рейхстаге сидим на втором этаже. Что нам еще надо?

– Пожрать да выпить!

– Поднимись на этаж выше, попроси.

– Они нальют! Как ночевать будем?

– Хрен его знает, Юра. Как-нибудь. В подвал не спустишься – там импровизированный госпиталь. Как только они оперируют – ума не приложу.

– Также, как и мы здесь – при свете факелов.

– Ни фига себе! Конец двадцатого века, а проводим операции при свете факелов. Ладно хоть не лечим раны при помощи собачьего жира и заклинаний и нашептываний.

– А ты повоюй со своим народом побольше, и придется заклинать, нашептывать. А ты как хотел?

– Ничего не хочу. Из здания не выйти?

– И не мечтай! Некоторые попробовали. Так тех, кто далеко не успел отбежать, сейчас штопают внизу, а кто порезвее – на площади остались. Духи никого не подпустили. Ни с этой стороны, ни с другой. Сейчас, наверное, уже все!

– Педерасты!

– Ты про кого, Слава?

– Не про наших же! Ублюдки!

– Не кипятись. Есть желание – вверху еще так много этажей. Они решили нас измором взять. Без подвоза еды, воды, боеприпасов, эвакуации раненых мы здесь долго не продержимся. Так что надо как можно быстрее двигаться вверх.

– Подожди, вот они устроят нам такой же сюрприз, как в Госбанке, когда взорвали над нами потолок. Вот веселуха будет!

– Не взорвут.

– Почему?

– Много этажей. Могут и верхние этажи сложиться.

– Мусульмане за веру, борьбу с иноверцами могут и себя порешить.

– Все они хотят жить.

– Тоже верно. Но всегда пара-тройка фанатиков найдется. Которым глубоко наплевать на остальные жизни. Вот и рванут. Дураков везде хватает.

– Мне нравится твой оптимизм, Слава, ты как всегда вселяешь в людей радость и уверенность в завтрашнем дне.

– Я – реалист. Идем поищем место для ночлега.

– Идем дров поищем. Может, духи не все успели спалить.

Мы медленно побрели по коридору. Заходили во все кабинеты. Искали, собирали обломки мебели, дверей, оконных рам. Все стащили в один из кабинетов. Там же нашли и пачку писчей бумаги. Разожгли костер. Слабый огонек лизал остатки мебели. Оставшийся лак пузырился, чернел, неохотно горел. Привалившись спинами к стене и прижавшись друг к другу плечами, мы начали молча смотреть на огонь. Он притягивал наше внимание, каждый думал о своем. Мыслями уносилися куда-то далеко прочь от реалий, от событий прошедшего дня.

От тепла костра постепенно мы согрелись. Несмотря на жажду, голод, переполнявшие нас эмоции, накатилась дрема, и мы начали засыпать. Закончился еще один день моей жизни, закончился очередной день очередной войны.

Спать было неудобно. Конечности быстро затекали, ноги сводило судорогой. Потом стало холодно. Костер почти погас. Приходилось спать вполглаза, наблюдая за костром. Еще не рассвело, когда мы проснулись. Подкинули очередную порцию дров в полупотухший костер. Костер медленно разгорался. Мы начали делать зарядку, махать руками, приседать, отжиматься от пола. Только благодаря физическим упражнениям согрелись. Но без горячей пищи, чая, водки мы долго не продержимся. Духи нас не выпустят без потерь, и подойти не дадут помощникам. Кто кого. У них тоже нет возможности просто так пройти. Не выпустим. Порвем как вчерашнюю газету!

На улице, вернее на площади, началась перестрелка. Осторожно, чтобы нас не подстрелили свои, приняв за духов, мы выглянули из окна. Большая группа, не меньше полка, по форме очень похоже на сборную команду из внутренних войск и морских пехотинцев, пыталась прорваться к нам на помощь.

Духи с верхних этажей отчаянно стреляли. Теперь мы с Юрой ясно представляли себе, какую невероятно трудную задачу мы сумели выполнить, преодолев площадь. Сверху, даже при паршивом утреннем освещении все было как на ладони. И бойцы внизу, пытавшиеся пробиться к нам на помощь, а сейчас прятавшиеся за обломками техники, в ямах, окопчиках, представлялись сверху не более чем прекрасными мишенями в тире.

В коридоре послышалась стрельба и разрывы гранат. Мы бросились из комнаты. На второй лестнице бойцы, отступая, сдерживали натиск духов. Пошли на прорыв, уроды! Не получится.

На бегу заталкиваю гранату в подствольник. Не целясь, стреляю. Граната исчезает в лестничном пролете. Через секунду слышится хлопок разрыва. Звук падающего предмета. Стрельба замолкла на пару секунд и вновь началась. Не прорвутся. Все больше наших просыпались и подбегали.

На первой лестнице тоже перестрелка. Духи отчаянно желали вырваться из «котла». Юра рядом тоже стреляет по духам из подствольника. По прежнему опыту знаю, что стрелок из гранатомета он более умелый. Может приложить как надо. Если я, страдая отсутствием пространственного воображения, толком не могу представить, куда и как полетит граната по навесной траектории, то Юра прекрасно это делает. И сколько раз я удивлялся его умению «закидывать» гранату из подствольника из немыслимой позиции по невероятной траектории. И он неизменно добивался результата с первого выстрела. Вот и сейчас он с невозмутимым лицом азартно стрелял по духам. Под маской невозмутимости во время боя скрывается азартный, увлекающийся боец.

Противник тоже перешел на подствольники и ручные гранаты. Поэтому обе стороны держались друг от друга на почтительном расстоянии. «Гранатная» дуэль продолжалась.

У меня мелькнула даже мысль – а что если вывести всех наших из здания, а потом взорвать его ко всем чертям, вместе со всем содержимым! И все духи одним махом кончены. Заманчивая перспектива. Но не дадут. Начальству подавай победные реляции. И фотографии побежденного здания на первых листах новомодных журналов. Флаг, чтобы как над Рейхстагом развевался. Сейчас будут гнать на помощь войска. На площади такими темпами положат не меньше трети. Загонят в здание не меньше дивизии, чтобы оставшихся положить здесь.

Глава 19

Я примерно догадываюсь, что хотят сделать наши московские отцы-командиры! Хорошего от них не жди! Пакостей? Пожалуйста – сколько угодно! Толкового – ни шиша!

На улице тоже была слышна нарастающая перестрелка. Жалко ребят. Надо поднажать, чтобы внимание духов на себя оттянуть. Сколько раз уже вызывали огонь на себя! Сюда бы пару престарелых генералов-пузанов из Арбатского военного округа, чтобы они вызывали огонь на себя, спасая жизни солдат, что сейчас бьются на площади, идя к нам на выручку.

Прикладываюсь вновь к автомату. Для подствольника осталось всего две гранаты. Перехожу на патроны. Толком не видно, но стреляю. Из-за содат, поднявшихся с первого этажа и подвала, становится тесно. Никто не хочет остаться в стороне. Всем хочется приложить руку к уничтожению этого осиного гнезда. Если бы еще после этого закончилась война, было бы просто замечательно! Но, насколько я узнал этот народ, он будет биться за каждый дом, вести партизанскую войну до последнего гражданина свой родины. А для чего и за что мы здесь воюем? Мстим за своих товарищей и тех русских – ненавижу слово «русскоязычные» – которые натерпелись боли и унижений до нашего прихода.

Вдруг мою левую щеку что-то обжигает. Мгновенно хватаюсь за нее. Ничего страшного, просто кто-то окатил меня горячими стреляными гильзами. Еще раз тру щеку и, стараясь не обращать внимания на боль, продолжаю стрелять. У меня осталось всего полмагазина в автомате и еще один «короткий» в кармане бушлата. А также по карманам около двадцати патронов россыпью. Скоро придется временно выходить из боя. У Юры, который тоже стреляет рядом, не больше. Эх, говорила же мне мама: «Учи английский, сынок!» Как я ни экономил патроны, но затвор сухо щелкнул один раз, а через пятнадцать минут – и второй. Попросил у окружавших меня солдат патронов, но все отвечали, что нет. Судя по их азартным рожам, я предположил, что им просто жаль расставаться с ними. Непосредственной угрозы моей жизни не было, и поэтому они не дали. Жмоты! Все – я «пустой», надо выходить из боя. Крикнул об этом Юре. Он кивнул и ответил, что сам через пару минут закончит и догонит меня.

С трудом растолкав мешавших друг другу солдат и офицеров, я выкатился в свободное пространство коридора. Решил подождать Юру, а затем идти дальше. Вот и показался Юра. Он был возбужден:

– Как, Слава, мы дали этим гадам просраться?

– Великолепно.

– Как ты сам?

– Не дождешься!

– Как это?

– Есть анекдот, – начал рассказывать я Юре по дороге на первый этаж. – У старого еврея спрашивают: «Как здоровье, Абрам?» А тот отвечает: «Не дождетесь!» Вот так и я. Как бы пакостно ни было на душе, постоянно всем отвечаю как тот старый еврей.

– Оригинально.

– Когда есть злость, то появляется задор, хочется биться за свое. А если я буду плакаться тебе, что, мол, все хреново, то пользы не будет. Вот представь себе, что я начну жаловаться на войну и ее бессмысленность. Ты же ее остановить не сможешь, а про меня подумаешь, какой я чудак на букву «м».

– Неплохо, Слава. Мне нравится. А ты знаешь, что такое «мудак»?

– Мудрый армейский командир?

– Знаешь.

– Не первый год в армии. Сейчас мы с тобой будем ржать до колик, если внизу патронов не найдем. Животы от хохота надорвем.

– Да пошел ты!..

– А кто нам боеприпасы подвезет? Ты хоть транспорт с Большой земли видел? – для нас сейчас место в трехстах метрах от Дворца казалось глубоким тылом.

– Что делать будем?

– Попытаемся у раненых отобрать. Им-то уже вроде как ни к чему, а нам пригодится.

– Слава, тебя послушать, так ты ради патронов пойдешь могилы раскапывать?

– А ты?

– Пойдем. Мы же не золотые коронки идем выдергивать. А там, глядишь, может и помощь подойдет. У них разживемся.

– Дурдом, Юра! Чтобы воевать, мы идем забирать патроны у раненых и мертвых! Как будто нам с тобой это надо! Рассказать нормальному гражданскому – не поверит. Скажет, что мы врем!

– Так поэтому и не говори.

– И не скажу. Ладно, идем.

Мы спустились на первый этаж и пошли бродить по нему в поисках боеприпасов. Иногда спотыкались об оружие, но когда его рассматривали, то убеждались, что из него уже вынули патроны. Когда спрашивали у немногочисленных бойцов, которые наблюдали за перемещениями людей на площади, те спокойно отвечали, что ждут, когда прибегут свежие силы, вот, мол, у них мы и возьмем. В подвале, по их словам, также уже не было ничего. У раненых и убитых отобрали все, что можно было взять. Значит, не мы одни охотники за боеприпасами.

Мы с Юрой начали психовать. Наверху, судя по выстрелам, шел нешуточный бой, а мы здесь как последние трусы сидим. От избытка чувств я начал ходить по вестибюлю первого этажа, отчаянно пиная весь мусор, что попадался под носок моего ботинка. Юра с мрачной физиономией наблюдал за происходящим на площади. Судя по его реакции, ничего хорошего не происходило. Перестрелка на площади была очень оживленной.

По лестнице послышался грохот башмаков. Я пошел посмотреть. Несли двух бойцов. «Двухсотые». У одного оторвана ступня и часть голени, а второй, казалось, был разорван на части.

– На гранату лег. Сам. Нас закрыл. А Сашке не повезло, рядом стоял. Вот ногу и снесло, – ответили бойцы с дрожью в голосе на мой немой вопрос.

– Патроны их где? – несмотря на весь трагизм ситуации спросил я.

– Наверху сразу разобрали.

– Жаль.

– У всех мало осталось. Сейчас вроде вперед немного продвинулись. Может, у духов заберем.

– Блядь! Все как в сорок первом. Добудьте себе оружие у врага в бою. Тьфу, блядь!

– Да не кипятитесь вы так, – один из несших останки солдат смотрел на меня как на сумасшедшего. – Хотите, я вам свои патроны отдам?

– Хочу! Давай.

– Возьмите, – солдат достал из подсумка пару магазинов и протянул мне.

– Спасибо, брат! С меня бутылка!

Бойцы пошли дальше, в подвал.

Я посмотрел на контрольное отверстие, что на магазине. Там виднелся капсюль патрона. То же самое и было на втором магазине. Значит, полные. Шестьдесят патронов. Не густо, но хоть что-то. Я хотел поделиться с Юрой. Но скажу честно, читатель, есть такое армейское выражение: «Жаба задавила». Жадность человеческая. За Юрку жизнь отдам, но тут жалко. Что такое шестьдесят патронов? Тьфу! На две минуты хорошего боя. А если делить их пополам, то и на столько не хватит. Жадность и азарт – не самые мои лучшие качества. Но такой я есть.

Легко я взбежал наверх. Куда только делись апатия и усталость. Наверное, у меня что-то с головой не в порядке. Все вокруг были спокойные, уравновешенные, усталые, а я как молодой боец-салабон рвался в бой. Дурак, наверное?! Бывает.

Вперед, вперед! Темп, скорость, только вперед! Пока мы с Юрой бродили в поисках патронов, наши отбили лестничный марш и уже подбирались к площадке третьего этажа. Пробиться в первые ряды было непросто. Залегли на полу и стреляли вверх. Опять не было видно конкретного противника. Ни мы, ни духи не видели друг друга. Как только началось перемещение, я вклинился и вместе с группой бросился вперед.

Вот он – третий этаж! Только достигли площадки этажа, как тут же рассредоточились. Я упал и начал быстро перекатываться. Автомат перед собой. Показалось, что мелькнула тень. Во время переката даю короткую очередь. Пули веером разносятся по коридору. Я у стены. Рядом какой-то кабинет. Привстаю на колено и заглядываю в дверной проем. Вроде никого. В полуприсяде, держа автомат на уровне глаз, нервно поворачиваясь, вхожу в помещение. За спиной шорох. Быстро делаю кувырок через правое плечо вперед. Не успев приземлиться, даю короткую очередь на звук.

Это сквозняк шуршит разбросанными бумагами. В кабинете лежат два трупа боевиков. Преодолевая отвращение, подхожу к ним. Видимо, из подствольника через окно. Рядом валяются два автомата и какая-то сумка. Беру первым делом автоматы. Так, магазины долой! Неполные, но патроны есть. Дальше. Судорожно рву замки на сумке. Сверху пара гранат, их в правый карман бушлата, а дальше – деньги. Рубли. Твою мать. На хрен мне эти рубли? Отдал бы эту сумку за цинк патронов. Достаю пачку. Пятидесятирублевые. На ощупь какие-то жирные. Рву обертку на пачке, достаю купюру, рассматриваю ее. Так и есть – фальшивая! Краска плывет. Бумага чуть лучше туалетной. На хрен им эти бумажки? Не знаю. Дети гор. Считают, наверное, что они настоящие. Но не могли же они держать оборону всего с двумя магазинами?! Обшариваю помещение дальше. Вот они! Мои родные, мои хорошие. У окна лежат шесть магазинов. Полупустой цинк патронов, штук сорок гранат и цинк с гранатами для подствольника. И шесть «мух»! Идите к папочке, мои хорошие! У-сю-сю-сю!