Я был на этой войне (Чечня-95)

– Получается, что француз, – неуверенно произнес Юра.

– Так вот и получается, что национальность – это не биологическая категория, а социальная. То есть люди сами создали себе проблему, придумали национальный критерий и, прикрываясь им, стравливают нас. Древние придумали аксиому, которая действует: «Разделяй и властвуй». Ты вспомни, что даже в советские времена, когда был провозглашен лозунг о равенстве наций и народов, русские служили на национальных окраинах, а «чурки» – в Прибалтике или в России, прибалты – на Украине, в Молдавии. Тем самым получалось, что стрелять, в случае бунта стрелять в соплеменников тяжелее, чем в аборигенов. А отцы-замполиты искусственно подогревали национализм.

– А как же патриотизм? Любовь к Родине?

– К Родине?

– Да, именно, к Родине, – Юрка торжествовал. Вопрос был трудный.

– А что такое Родина, Юра? – тихо спросил я. – Я не цыган, не еврей и не какой-нибудь кочевник. Но ты мне объясни, что такое Родина. Какой смысл ТЫ вкладываешь в это понятие. Раньше солдаты кричали «За Бога, Царя, Отечество!», потом «За Родину, за Сталина!» А сейчас? «За Родину и Президента!», «За Родину и Грачина». – Я сплюнул. – Лет через двадцать, может, в каком-нибудь фильме и покажут, как идут цепью на пулеметы с таким идиотским криком. И как говорил Грачин, что мальчики умирали с улыбкой на устах, всадил бы я ему грамм тридцать свинца в брюхо и посмотрел, как он бы умирал с улыбкой на устах. Так что такое Родина? Это Президент, который развалил Союз, а потом бросил нас с тобой в одно пекло, в другое, третье. А в личном деле даже отметки забыли поставить. Разве Родина, которая любит своих сыновей, пошлет их на смерть? Разве нельзя было хирургически уничтожить опухоль – Дудаева? Молчишь. Можно, все можно. И мы, и весь мир хлопали бы в ладоши, что так аккуратно все провели. Все можно, если ты не в сговоре с Дудаевым. Патриотизм? Оскар Уайльд, был такой толковый англичанин, сказал, что патриотизм – это последнее прибежище негодяев. Самый главный парадокс заключается в том, что я люблю Россию, люблю эту территорию, но не люблю правительство. А данный парадокс рождает ненависть к понятию «Родина». Трудно жить в стране, которую ненавидишь.

– А зачем ты воюешь? И, на мой взгляд, неплохо воюешь.

– Не подлизывайся. Сам не знаю. Родину защищаю. Парадокс. Дурдом. Здесь все просто. Черные и белые. Индейцы и бледнолицые. Мы защищаем свою Родину, которую они пытаются разорвать. Крыша едет от таких мыслей. Знаешь такой анекдот: приезжает в часть генерал и ходит, проверяет. Потом говорит командиру: «Мрачно у тебя здесь, покрась забор во все цвета радуги». Командир под козырек: «Есть!» Идут дальше. Генерал: «Поставь кровати в шахматном порядке, все веселей будет». Командир опять: «Есть, товарищ генерал!» Генерал: «Ты что, командир, личного мнения не имеешь? Под всякую чушь, ерунду отвечаешь „Есть“?» Командир: «Мнение-то я имею, а вот выслуги у меня нет, а то бы я тебя, генерал, с твоей чушью на хрен послал». Нет у меня, Юра, выслуги. А то бы не было раздвоения личности у меня.

– Так, может, тебе к психиатру сходить?

– И он мне объяснит, что такое Родина и чьи интересы я здесь защищаю? И почему нефтеперегонный завод мы не можем взорвать? А руки так и чешутся. Устроить кому-нибудь большое западло. Вот только если бы восстанавливали потом только они из своего кармана, то было бы хорошо, а то ведь за счет бюджета. Кстати, Юра, ты ведь знаешь, что авиация в первую очередь дотла разнесла местное министерство финансов?

– Знаю, ну и что?

– Давай спорить, что сейчас авиация не дворец Дудаева в темноте долбит и не склады с боеприпасами и казармы духов, а чеченский Госбанк.

– Да ну, вряд ли, – протянул Юрка, – хотя если эти уроды сначала Минфин, а затем, по логике, накануне штурма… Вполне могут. Тем самым они предупреждают, что скоро штурм. Во гады!

– А я о чем. Так что такое Родина, Юра?

– Пошел на хрен. Софист несчастный. Тебе в замполиты надо было идти.

– У меня папа бывший военный, так я от него перенял стойкую антипатию к замполитам, хотя и там иногда попадаются порядочные люди. Редко, но бывают.

– Пошли жрать, а то околеем. Напьемся?

– С радостью, но не получится. Тем более что и день был тяжелый. Вспомни, мы с тобой выкушали по полкилограмма водки на нос, закусывая только «курятиной», и хоть бы хны.

– Было дело, – Юрка мрачно сплюнул. – Бля, во жизнь! Захочешь напиться и не можешь. Приеду домой – нажрусь до зеленых соплей и мордой в салат.

– Точно. В салат. В «зимний». По самые уши. Вот только как бы не захлебнуться.

Мы засмеялись. Когда задаешь глупые вопросы, на которые у тебя нет ответов, и ты ничего не можешь изменить, остается только плыть по течению, держаться за напарника. Мы вошли в кунг. Пашка накрыл стол и поставил в центре открытую бутылку водки.

– Коньяк остался?

– Остался.

– Так ставь его на стол. Радуйся жизни.

Юрка укоризненно посмотрел на меня. Было понятно – неизвестно, доведется ли нам выпить коньяк этот позже, но взгляд его красноречиво говорил, мол, зачем я свои гнилые мысли на бойце вымещаю. Пашка, не убирая водку, поставил коньяк. Я взял, открыл и почти полные налил стаканы. Было дикое желание напиться.

– Поехали! – я поднял свой пластмассовый стаканчик.

Остальные последовали моему примеру. Сдвинули свои «кубки», они прошелестели, темная жидкость коньяка в них заколыхалась, когда мы чокнулись. Опрокинул. Тяжелая, вязкая жидкость потекла вниз. Я зажмурился от удовольствия. Вот она дошла до желудка и начала там растекаться теплом. Принялись закусывать. Молча, без слов. Нечего говорить. Все уже определено, решено без нас. Можно написать рапорт и уехать домой, но такой мысли даже не возникало.

Мы быстро жевали, как только тепло начало в желудке проходить, я разлил остатки коньяка. Юрка быстро взял свой стаканчик:

– У нас что, просто пьянка? Пьем без тостов.

– Нет, мы просто ужинаем, но если хочешь что-то сказать, то говори, но покороче, а то коньяк горячий, а тем более водку, я не пью.

– Я предлагаю выпить, – начал Юра, – за то, что Бог нам помогал раньше. Я хочу выразить общую надежду, что удача нас не оставит и мы выберемся из этого пекла…

– Чтобы через пару лет попасть в новое… – перебил и продолжил я.

– Может, и попадем, но сейчас, а может, и через день, нам предстоит идти на Минутку, и поэтому, Господи, пошли нам удачу. За удачу!

– Юра, ты служишь в армии?

– Ну и что?

– А то, что в армии единоначалие и субординация, а ты, минуя командира, напрямую обращаешься к Богу. За это можно получить взыскание.

– Пошел на хрен, идиот! – Юрка выдохнул и опрокинул, выпил коньяк.

Мы с Пашкой тоже опрокинули. В голове что-то зашумело. Неужели хмель появился?! Это здорово. Я боялся спугнуть это чувство и сидел, не шелохнувшись. Наступило легкое опьянение, оно нарастало и нарастало.

– Слава, ты что? – испуганно спросил Юра.

– Ничего, – я нехотя открыл глаза, – гад, ты мне хмель спугнул.

Голова стала абсолютно ясной и чистой:

– Тьфу на тебя. Тьфу на тебя три раза.

– Чего спугнул? – недоуменно спросил напарник.

– Чего-чего, – передразнил я его, – хмель, гад, спугнул ты мне. Я сижу и чувствую, как начинаю пьянеть, а тут ты лезешь со своими вопросами.

– Я смотрю, что ты сидишь и как кот, который гадит, в одну точку уставился, а потом и вовсе закрыл глаза. Ну, думаю, может, поперхнулся. Извини, что кайф тебе сломал. Может, еще догонишь?

– Хрен его догонишь, – досада меня разбирала, – но можно попробовать, наливай.

Я взял бутылку водки, которую Пашка вначале поставил на стол, и разлил по стаканам. Мы с Юркой не закусывали. Может, после смешения водки с коньяком удастся немного опьянеть. Я встал, держа стакан с водкой.

– Третий тост.

– Третий, – подхватил Юрка.

– Третий, – эхом отозвался Пашка.

Немного постояв молча, мы почти одновременно выпили и, не закусывая и не запивая, сели на свои места. Молча, не торопясь начали закусывать.

– Это правда, что в лоб будем Минутку брать? – спросил Пашка с набитым ртом.

– Правда, сынок, правда, – ответил я. Я знал, что он терпеть не мог, когда его называли «сынком». Пашка взвился:

– Какой я вам сынок! У меня у самого вот будет сынок.

Подумал и добавил:

– А может, дочка. А вы – «сынок, сынок».

– Так, Паша, сынка сделать большого ума не надо – это десятиминутное дело, а потом всю жизнь мучайся. Вот из тебя, как ни старались, а так человека и не сделали.

– Почему не сделали? – Пашка уже весь ощерился.

– Пьешь много, нам хамишь. А мы к тебе как к родному. Надо воспитывать. Как думаешь, Слава?

– Да, – я подхватил, – пора переходить к радикальным средствам. Ты какого хрена в эшелоне караул напоил? Пьяный часовой, да еще с оружием – преступник. Значит, ты пособник.

– Какой пособник?

– Обыкновенный, в тридцать седьмом приписали бы тебе диверсию и к стенке по законам военного времени. И пломбу свинцовую в затылок, – я коснулся пальцем его затылка, куда обычно стреляли при расстреле. Тот дернулся.

– Шутки, Вячеслав Николаевич, дурацкие.

Я закурил. Юрка и Пашка последовали моему примеру.

– Значит, так, Паша, – начал я, – пока нас не будет…

– А куда вы денетесь? – перебил меня Павел.

– В подвале будем сидеть, – огрызнулся я. – Не перебивай старших. С войсками, скорее всего, пойдем. Ты, сукин сын, отвечаешь головой за машину. И за все, что в ней находится. Если что, то… – я остановил жестом Пашку, который пытался меня перебить, – если что, то передашь вещи семьям. Ты понял? А за машину голову сниму и скажу, что так было. Ты все понял?

– Да понял, понял. Вы мне уже это в сотый раз говорите. У вас-то и вещей, кроме грязных носков, ничего и нет.

– Вот ты их и постираешь.

– Еще чего, – Пашка фыркнул.

– Постираешь, постираешь, будешь нас вспоминать и, обливаясь слезами, постираешь.

– Если и буду обливаться слезами, то только потому, что вонь от ваших носков будет глаза есть.

– Паша, – вмешался Юра, – у нас уже своеобразный ритуал: когда предстоит серьезное дело, то мы тебе наказываем, что сделать с нашим вонючим бельем. Но так как тебе с ним неохота возиться, то ты усиленно молишься за нас, и Бог, услышав твои молитвы, охраняет нас, тем самым спасая тебя от неблагодарной работы – стирать наши носки. Кстати, а ты не забыл, как пахнут наши носки?

– Вот еще! Я когда «молодым» был, дембелям носки не стирал, а вам и подавно не буду, – Пашка уже буквально кипел.

Его злость нас раззадоривала.

– Паша, ты же знаешь, что когда человек умирает, то последняя воля – закон. Слышал?

– Ну?

– Так вот, – голос мой стал торжественный, – наша последняя воля с Юрием Николаевичем, что когда помрем, чтобы ты постирал наши носки, погладил их и передал семье. По паре от каждого можешь оставить себе. На память. Можешь повесить на ковер над кроватью.

– Так вы еще не помираете.

– А вдруг…

– Ничего я не буду вам стирать! – Пашка стал угрюмым и насупился.

– Ладно, Паша, мы пошутили. Не обижайся. Лучше разлей остатки, – сказал Юра.

Пашка повиновался и аккуратно разлил оставшуюся водку по всем трем стаканам. Все долго ждали, пока он не перестанет капать последние капли в свой стакан. Все про себя считали.

– Двадцать две, – сказал Юра, нарушив тишину.

– Я слышал, что можно из любой бутылки тридцать три капли выжать, – вмешался я.

Взяли нашу пластмассовую тару.

– Что день грядущий нам готовит? – спросил Юра, обращаясь к нам.

– Хрен его знает, – ответил за всех Пашка.

– Пусть будет то, что должно произойти. И давайте выпьем за это. За Судьбу и за Его Величество Случай! – сказал я.

– Правильно! – поддержал меня Юра. – За Судьбу и Случай.

Потом тихо добавил, как бы про себя, но мы отчетливо слышали:

– К смерти надо быть готовым. Да минует меня чаша сия, – и выпил.

– Это ты правильно сказал, Юра, что к смерти надо быть готовым. Чтобы она тебя не застала врасплох. Дела надо завершать и долгов больших не делать, а то семье придется за твою опрометчивость расплачиваться. Да минует меня чаша сия, – повторил я слова из Евангелия и тоже выпил.

Пашка тоже выпил. Закусили молча. Подчистили то, что лежало на тарелках и в банках. Снова закурили, но уже сытые, довольные. Предстоящий день уже не рисовался таким мрачным.

– Про какую вы чашу говорили? – спросил, с наслаждением затягиваясь, Пашка.

– Это, Павел, сказал Иисус накануне своей смерти, обращаясь к своему Богу-Отцу. Он знал, что его казнят, ему было страшно, вот он на всякий случай и просил папашу, чтобы тот не делал этого, – пояснил я. – Когда будет время, Пашка, почитай Евангелие. Очень занимательная и поучительная книга. Очень много полезного там обнаружишь.

– А, книги… – протянул Пашка.

Сразу стало ясно, что Пашка не является любителем чтения.

– Читай, Паша, читай. В книгах сосредоточена вековая мудрость поколений. На одном своем опыте не проживешь. И как ты будешь своего ребенка воспитывать? Какие примеры будешь приводить из жизни? Из чьей жизни? Из своей? Так кроме как пьянки, ты ничего не видел. Вот и будешь рассказывать, как нужно пить. Или как ты в эшелоне караул напоил? – Юрку явно тянуло пофилософствовать.

– Не компостируй, Юра, парню мозги, – я вмешался. – По крайней мере, ему не грозит шизофрения.

– Это почему же?

– Когда был курсантом, была у меня подружка из медицинского. Так вот она рассказывала: им на курсе по психиатрии говорили, что если человек не читает книг, то он не склонен к шизофрении. Потому что, читая книгу, человек сопереживает героям и пропускает все через себя. Тем самым на его личность накладывается отпечаток личности книжного героя, и происходит смещение личности читателя. Что-то еще. Но это было так пересыпано медицинскими терминами, что из ее объяснения я запомнил только вот это.

– М-да, ты прав. Пашке шизофрения не грозит. А вот белая горячка – точно! – вынес резюме Юра.

– Если в наше отсутствие будут раздавать гуманитарную помощь, то подойдешь к замполиту бригады подполковнику Казарцеву, скажешь, что от нас. Заберешь у него на себя и нас помощь. Если ты, гад, выпьешь наше пиво, то вешайся. Размеры одежды и обуви знаешь. На всякий случай запишем. И самое главное, он должен дать побольше сигарет. Если забудет, то напомнишь, что он-де обещал сигареты. Понял?

– Понял. А много сигарет будет?

– Не знаю. Но надеемся, что много. Не бойся – поделимся. Мы когда-нибудь тебя обходили?

– Нет. Не было. Это другие штабные офицеры прячут свое добро, а вы – нет.

– Вот видишь. Мы думаем, как тебя накормить, напоить, накурить. А ты, засранец, носки постирать нам не хочешь! – опять начал гнуть свое Юрка.

– Не буду я стирать вам носки! – взорвался Пашка.

– Не ори на офицеров, а то можно и в глаз схлопотать, – сказал Юрка. – Мы пойдем отольем, а ты пока прибери и подумай насчет носков. Кунг проветри, а то спать невозможно. Хоть топор вешай.

– Не буду я носки стирать! – уже сквозь зубы тихо и упрямо процедил Пашка.

– Ты что его заводишь? – спросил я, закуривая и пристраиваясь рядом с Юркой, когда отошли от машины.

– Скучно, – просто ответил Юра.

– Такое впечатление, что тебя что-то гложет.

– Ничего не гложет, просто весь вечер голову ломал над твоими дурацкими вопросами. Что такое Родина?

– А, тоже проняло? Так что же такое Родина?

– На хрен!

– Нет, ты меня на хрен не посылай. Ты ответь на вопрос о Родине.

– Ты бы еще о смысле жизни у меня спросил бы.

– Нет, Юра, этого точно никто не знает, а вот по поводу Родины ты ответь!

– В одном ты, Слава, прав. Родина и правительство – два понятия несовместимые.

– Родина и государство, – поправил я Юру.

– Хорошо, когда страна твоего проживания с одной культурой, например, как Израиль.

– Так в Штатах вон сколько, как в Вавилоне. И понимают друг друга. И не собирается штат Техас выходить из состава США. А почему? А потому что там хватает работы. Если ты не лодырь, то живешь как человек.

– Правильно, а у нас все с ног на голову поставлено.

– Ладно, хватит философствовать. Один черт, ничего не узнаем и не добьемся. А настроение Пашке своими носками мы надолго испортили.

– Это точно. Постреляем? – Юра достал из кармана захваченные осветительные ракеты.

– Давай! – я взял у него несколько штук.

Разойдясь в стороны, мы подняли вверх на вытянутых руках эти ракетницы и дернули за запальные шнуры. Раздались почти одновременно два громких хлопка, и с громким шипением ракеты устремились в темную высь. Там, на высоте, они с треском зажгли свои огни и устремились к земле. Часовые тоже периодически запускали осветительные ракеты, и поэтому все вокруг почти постоянно было залито неживым, мертвым огнем. Предметы отбрасывали неестественные, причудливо изломанные тени. Когда запускаешь ракеты, то кажется, что Новый год дома. Я постоянно на каждый Новый год приносил из части осветительные ракеты, и после полуночи мы всей семьей выходили на улицу и запускали их. Я радовался вместе с сыном. Сейчас такое же чувство охватило меня. Выбросил пустую гильзу, взял следующую ракету и, не дожидаясь напарника, запустил ее. В воздухе кисло запахло сгоревшим порохом. Юра тоже не отставал от меня.

– Пойдем спать? – спросил я, когда последняя наша ракета погасла.

– Давай по последней покурим и пойдем, – отозвался напарник.

Закурили. Помолчали.

– Как думаешь, вместе пошлют? – нарушил молчание Юра.

– Не знаю. Может, вместе, а может, и нет.

– Могут и во второй батальон засунуть, пока нового начальника штаба не назначат.

– Там ротных толковых полно. У нас что, в бригаде мало желающих начальником штаба стать?

– Желающих много, а вот с опытом штабной работы – мало.

– Думаешь, тебе предложат покомандовать пока штабом?

– Может. Тебя-то не отправят. Ты офицер по взаимодействию.

– Поживем – увидим.

– Представь, сейчас мужикам в батальонах готовить технику, людей, уточнять порядок колонны. Боеприпасы, люди. Какое счастье, что удалось вырваться с командных должностей. Хуже нет в войсках должности ротного. Как собака бегаешь.

– Это точно. На эту тему есть хороший анекдот, только с военно-морским уклоном. Вызывают в штаб флота старого командира подводной лодки и говорят: «Мы хотим ввести новые льготы для плавсостава. Как вы на это смотрите?» Командир, старый, прожженный морской волк: «Хорошо смотрю». Кадровик: «Мы хотим увеличить оклад, квартиры вне очереди, путевки давать в дом отдыха. Мы думаем, что когда об этом на берегу узнают, то их от зависти разорвет. Вы как считаете?» Командир: «Это точно. Но когда первого разорвет, вы меня на его место поставьте, пожалуйста!» Вот и у нас. Какие бы льготы ни обещали ротным, взводным, какие бы дифирамбы ни пели, один хрен, надо держаться подальше от этих командных должностей.

– Пошли спать. День трудный будет.

– Да. Неизвестно, когда еще предстоит выспаться толком. Слава, а ты знаешь, ты паразит знатный.

– С какой это стати?

– Да со своими глупыми вопросами. Родина, не Родина. Государство, страна. Тьфу. Голова разламывается.

– Зато мне хорошо. Выговорился, и вроде лучше. Пусть другие мучаются.

– Вот и я говорю – паразит.

– Не мучай себя. Самокопание никому пользу не приносило. Пока забудь. Выйдем живыми – поговорим. В ближайшие дни нам некогда будет думать. Пусть рефлексы работают.

– Это правда, пусть нервная система поработает. Пацанов только жалко. Много их тут останется.

– «Навеки девятнадцатилетние», как у Бакланова.

– Хватит, опять завелся. Пошли спать.

Мы подошли к нашей машине, выбросили окурки и зашли внутрь. Пашка за время нашего отсутствия успел прибрать и уже лежал в постели.

– Ты сегодня не в карауле?

– Нет. Завтра моя очередь, и то днем.

– Шланг да и только. А кто мой сон оберегать будет?

– Ваш сон, сами и сторожите.

– Опять хамит. Надо будет тебя заставить копать окоп для стрельбы с коня стоя.

– Для стрельбы с коня стоя?

– Именно, а то уж больно языкастый стал.

– А высота коня?

– Три метра.

– Таких коней не бывает.

– Бывает. В Москве памятник Юрию Долгорукому видел? Вот для его коня и его самого и будешь копать, если еще хоть раз будешь дерзить. Понял, балбес?

– Понял, понял, – проворчал Пашка, отворачиваясь от нас. Он знал, что если нас «достать», то мы можем многое сотворить.

Мы в который раз сняли только ботинки, носки, ослабили ремни на брюках. Автомат у меня у подножия топчана, у Юрки – на гвозде над головой. Пару гранат в изголовье под матрас. Трофейный ПБ – под матрас на уровне бедер, патрон в патронник и на предохранитель. Теперь можно забыться в коротком сне. Жаль, что не удалось опьянеть. Юрка, гад, помешал. Завтра я ему напомню. Лампочка, освещающая наше помещение, висела у меня над постелью. Я выкрутил ее наполовину, все погрузилось в темноту. На прощание объявил:

– Отбой в войсках связи.

Закончился еще один долгий день очередной войны. Богу, Судьбе, Случаю было угодно, чтобы я остался жив. Помогите и дальше. Вся прожитая жизнь мало что значила, впереди был самоубийственный штурм Минутки. Господи, помоги! После этого мысленного обращения к Богу я уснул.

Глава 8

В семь часов прозвенел будильник. Ночь была спокойная. На нас никто не нападал. Спал сном младенца. Снов не было. Во рту, казалось, только что опорожнилась сотня-другая пионеров. В горле пересохло. Все-таки алкоголь подействовал на организм, жаль, что мозги остались ясными. Выпить бы сейчас рассольчику огуречного. Эх, мечты, мечты. Я встал, оделся. С Юркой вышли на улицу. Опять туман. Погода, значит, будет хорошая. Я несколько раз энергично взмахнул руками, кровь по венам и артериям побежала веселее. Умылись, перекурили. Пашка тем временем, встав немного раньше нас, приготовил завтрак.

– Что приготовил, сынок, своим отцам? – спросил Юра, когда мы вошли в кунг.

– Кофе, бутерброды с сыром и «братская могила» – килька в томатном соусе, чеснок, лук, – ответил Паша.

– Может, по стопочке опрокинем? – спросил Юра.

– Давай грамм по пятьдесят, – я был не против, хотя по утрам пил крайне редко.

– Водку, коньяк?

– Давай «конины», водка по утрам – это пошло.

– Пашка, доставай «конину». Предпочтительней французский, марочный, двадцатилетней выдержки, с юга Франции. У нас есть такой?

– Есть из Дагестана, сэр, – в тон Юре ответил Паша.

– Дерьмо, конечно. Но за неимением гербовой пишут на обычной бумаге. Придется давиться дагестанским, настоенным на клопах. Пашка, достанешь французского – все прощу. Можешь даже Родину продать. Я все прощу! – у Юрки было приподнятое настроение.

Пашка тем временем полез в ящик, где хранились продукты и выпивка, достал бутылку коньяка, открыл ее и разлил по стаканчикам. Только мы хотели выпить, как раздался стук в дверь, и она открылась. На пороге стоял наш сосед – замполит бригады Казарцев Серега. Он с порога начал в шутку орать:

– Вы, что, черти, охренели? С утра коньяк стаканами жрать. И этого малолетнего преступника спаивать! Подвинься! Ого, какую ты себе задницу отожрал. У подполковника и то меньше. Гонять тебя надо. А еще лучше – отправить в какой-нибудь батальон, там людей не хватает. Враз похудеешь, – Серега примостился рядом с Пашкой и взял у него стакан, понюхал.

– Во гады, пьют, а замполита не приглашают. Свинство это. Придется комбригу доложить, пьют штабные с утра. И, главное, что пьют – коньяк. А с меня еще вчера сигареты вымогали. Совести ни на грош.

– Будешь пить-то? Или ты хочешь нам настроение с утра пораньше испортить? – мне хотелось опрокинуть стакан, а замполит под руку трещал.

– Какой нюх у тебя, Серега! – Юрка не скрывал своего восхищения. – Не раньше, не позже, а только как налили, и нате вам.

– Он за дверью стоял, подслушивал, наверное.

– Пить будешь?

– А то! – Серега еще раз посмотрел в стакан, который забрал у Пашки. – Мал еще, алкоголик. За, что пьем, мужики?

– За удачу. Нам она всем понадобится в ближайшее время, – Юрка был серьезен.

– За удачу, так за удачу, – Серега тоже стал серьезен.

Выпили. Коньяка было налито у всех немного. Пашка остался без своей порции спиртного и поэтому с завистью смотрел на нас. Начали закусывать.

– Ночью было принято решение отправить часть руководства и штабных офицеров в батальоны, – сказал Серега, жуя бутерброд.

– На хрена?! – моя реакция была мгновенна и неподдельна. – Мы же будем только мешать работать. Командир роты и батальона не сможет полноценно руководить, командовать. Мы же как балласт будем у него на КП болтаться. Как не пришей к голове рукав.

– Действительно, Сергей, на какой ляд мы там нужны? – Юрка тоже был удивлен.

– Хрен его знает, мужики, что они там планируют, приказ пришел с «Северного». Кстати, сегодня ночью наши взяли Ханкалу, и поэтому штаб переезжает туда.

– А смысл? Самолеты там все равно не сядут, так? Только «вертушки». Перепахать все на «Северном», самолеты, которые там остались, либо перегнать на Большую землю, либо уничтожить, и головной боли меньше. Это целый полк будет охранять аэропорт, а еще полк снимай с боевых позиций и кидай на охрану Ханкалы! Маразм! – я искренне не понимал смысла всех этих перемещений.

– А что такое Ханкала? – в разговор вклинился Пашка. – Много слышал, а что это?

– Ханкала – это, – начал Серега по замполитовской привычке отвечать на все солдатские вопросы, – бывший аэродром ДОСААФа, там сосредоточены учебные самолеты чешского производства. Дуда пытался переоборудовать их в боевые, но не успел. По слухам и данным разведки…

– Что одно и то же, – встрял Юрка.

– Точно, – продолжал Серега, – несколько самолетов ему все-таки удалось переоборудовать под боевые и перегнать куда-то. Недалеко от Ханкалы находятся ракетные пусковые установки. Раньше тут баллистические ракеты находились, ну а когда нас поперли, может, и пару боеголовок с носителями мы могли оставить. Я уже ничему не удивляюсь. Плюс на Ханкале находятся постройки. Скоро поедем за гуманитаркой, вот и поглядим на новый командный пункт командующего.

– Серега, хрен с этой Ханкалой, расскажи лучше, на какой х… нас кидают в батальоны. Как с боевых единиц от нас толку ноль. Взвод, роту нам не дают. Да и мы переросли эту ступень. Смысл?

– Не знаю. Команда Ролина. Максимум управленцев и штабных – на передовую.

– Ладно, от нас еще толк будет, а от зама по тылу? – Юрка тоже кипел от негодования.

– Не засерайте мне мозги, мужики. Приказ есть приказ. Мы с вами идем во второй батальон.

– Вместе? Это хорошо.

– Сам попросился с нами?

– Да. Сам.

– А для чего?

– Курево не хочешь отдавать?

– Лучше с вами, отморозками, чем с каким-нибудь гнусом.

– Ага, Серега, признал наши заслуги!

– Вы хоть и придурки – Пашка, закрой уши – но вы не побежите, не бросите ни меня, ни людей. И на рожон не полезете.

– Правильно. На рожон мы тебя пошлем. По второй?

– Давай, и идем в штаб на совещание. Штурм назначен на сегодня на полдень.

– Звиздец! – я был шокирован.

– Они что там, на «Северном», гребанулись совсем? – Юрка покраснел от злости.

– Звиздец бригаде! – выразил общее мнение Пашка.

– Заткнись, дурак, не каркай! Наливай лучше, и, пока будем на совещании, заполни фляжки коньяком и водкой. Одну фляжку – спиртом. Сам знаешь, где бутылка спрятана. И никому ни слова, что здесь слышал. Ты понял? – Юрка уже не говорил, а кричал. Злость, страх, бессилие, – все это читалось на его лице.

– Да понял я, понял, что орать-то, – бурчал в ответ Пашка.

Мы закурили. Не хотелось ничего говорить, надо было переварить, обкатать ситуацию. Пашка тем временем налил всем и, после кивка Сереги себе тоже, коньяку.

– Поехали?

– Давай.

Мы выпили. Начали жевать «братскую могилу». Никто опять не проронил ни слова. Я посмотрел на часы, было 7.40.

– Пошли?

– Пошли. С Богом! – Юрка перекрестился.

И мы, взяв с собой бушлаты и оружие, вышли на улицу и направились к штабу. Там уже стояли штабные офицеры и ждали, когда все соберутся и мы войдем в зал для совещаний. Уже облетела всех весть о том, что почти всех офицеров штаба бригады распределят и закрепят за батальонами и отдельными ротами. Судя по немногочисленным диалогам, никто не понимал своего положения в данной ситуации. И речь шла не о трусости, а о том, что любой батальонный офицер по уровню занимаемой должности находился ниже, чем штабной офицер бригады. Поэтому и положение было у нас двоякое. С одной стороны, командир батальона и его начальник штаба целиком должны были подчиняться нам как посредникам, наблюдателям от штаба бригады. Но нам ни в коем случае не хотелось подменять командиров, унижать их авторитет перед подчиненными. С другой стороны, мы тоже по своему положению не могли им подчиняться, вот и получалось, что мы нужны в этих частях, как зайцу стоп-сигнал.

Поискал комбата второго батальона. О нем ходили легенды. Рассказывали, что он при обстреле на руках вынес механика-водителя и командира подбитой БМП, на которой ехал на броне. Что он выходил в эфир и приглашал чеченцев на дуэль. Когда она состоялась, а стрелялись из автоматов, духи его зауважали. Он с первого выстрела пробил противнику с пятидесяти метров плечо и не стал добивать. Дух промахнулся. За своих солдат он так воевал, как за родных детей. По радио договаривался с духами, чтобы дали ему возможность вывезти раненых. Первый раз ему позволили, а во второй расстреляли МТЛБУ с ранеными. Погибло шесть солдат и один офицер. После этого он уже не выходил в эфир с предложением постреляться на дуэли, он посылал бойцов, и под покровом ночи те вырезали обкуренных духов. Не боялся пули и где на брюхе, а где на коленях, но ежедневно обходил, оползал все свои позиции, смотрел на каждого бойца. Не чурался с солдатами и поговорить, и пошутить, и сто грамм выпить. Не был он никогда с ними запанибрата, но знали все, что смерть каждого из них он тяжело переносит, не хочет он свою офицерскую карьеру заработать на солдатских костях. Не боялся он высказывать свое личное мнение. И мнение было продиктовано не личными амбициями и обидами, а обстановкой, самой жизнью. Может, поэтому в свои сорок два года, имея за плечами академию, он так и остановился на уровне командира батальона. Личность сама по себе колоритнейшая. Ростом под метр восемьдесят пять, под сто пятьдесят килограммов весом, но не жира, а мяса, мышц. В ладони мог спрятать граненый стакан. Полон сил и энергии. Работать – так работать, воевать – так воевать. С ним и его людьми мне выпала судьба и решение командиров штурмовать Минутку. Вот только завяз он основательно у этой гостиницы «Кавказ». Много она у него крови выпила.