Панагия Софьи Палеолог. Расследование ведет Иван Путилин

В тот день, Иван Дмитриевич, вызвал свободных от заданий агентов.

– Дело такое, господа хорошие. А только задание вам повышенной сложности, ибо, – тут Иван Дмитриевич шутливо – важно поднял вверх палец, знавшие его «покупки» агенты льстиво-подхалимски осклабились, – потребует от вас всех особой умственности, которой, как известно, все мои агенты непременно отличаются. Короче говоря, возьмите у Климентьева список лиц, ранее служившие и даже просто бывавших в мужском монастыре.

Внимательнейшим образом его изучите и запомните фамилии, имена и приметы. И доложите лично мне.

Агенты согласно кивали головами.

– Мало того, – продолжал Путилин. – Дело это государственной важности. Ибо, – тут он опять поднял высоко вверх указательный палец, агенты внимательно проследили за его движением, – похищена национальная реликвия, так сказать, непревзойденный шедевр ювелирного искусства прошлых эпох. И потому-действовать надо крайне осмотрительно. Хотя предполагаемый преступник, возможно, человек низкого звания, но он может отличаться, в силу дерзости содеянного, особым умом и коварством.

Агенты загрустили.

– А также, – тут, если внимательно всмотреться в глаза Путилина там можно было бы углядеть светлые смешинки, но агенты смотрели на свои нечищеные сапоги и щиблеты и в глаза начальству глядеть опасались, потому и восприняли последующие слова с полной серьезностью. – В силу особого коварства злодей, он может быть хорошо вооружен, силен физически, и, стало быть, при задержании способен оказать серьезное сопротивление. А потому, – ни-ни, и не пытайтесь, обнаружив вражину, тот же час забирать его в участок. Только отследить, обнаружить и доложить!

Агенты ещё больше загрустили.

Отпустив агентов и допив чай, Иван Дмитриевич сладко, с хрустом потянулся всем своим крепко сбитым телом, и вызвал к себе Климентьева.

А Вам, сударь мой, представляется особо выдающаяся возможность отличиться в служению Государю и Отечеству.

– Что так? – насторожился Климентьев.

– А то, что вещь-то похищена выдающаяся, и человек из-за неё погиб святой. Случай может иметь большой общественный резонанс. Все газеты будут писать о Вас.

– О Вас-с.., – наклонил крупную голову с косым пробором Климентьев.

– Может, и обо мне пару строчек поместят. Но больше-то – о Вас.

– Это почему-с?

– Да потому-с, что именно Вы, сударь мой, можете оказаться на острие, так сказать, поэтически выражаясь, нашего расследования.

– Это, как-с?

– А так-с. – Убит иеромонах Илларион, похищена драгоценная панагия, след явственно прослеживается, но одновременно фактически утерян, тут нужен человек ваших мозговых способностей.

– Ой, Иван Дмитриевич, да Вы льстите мне, дураку.

– Ну, как тебе сказать, если и есть, то самую малость.

– Какое будет Ваше задание?

– А задание просто и в тот же момент сложное до чрезвычайности.

Климентьев пригладил потной рукой потный лоб. Ничего хорошего из этого не получилась: лоб стал ещё мокрей, а рука так и вовсе.

– Завтра утром отправитесь на станцию Окуловка. Сторож монастыря показал на допросе, что подозреваемый в страшном преступлении человек, некто Михайлов, служил до прихода в монастырь на работу на этой станции стрелочником. Оттуда он и приехал в поисках места в Псков.

– Слушаюсь-с, Иван Дмитриевич.

– Да уж, мой друг, слушайте внимательно, ибо от Вашей сообразительности положительно зависит успех дела. Ну – тес, будете инкогнито.

– Это мы понимаем-с.

– Уже хорошо. Половина успеха. Соблюдайте полнейшее инкогнито, чтобы слух о вашем приезде на станцию ни в коем случае не дошел до этого Михайлова прежде, чем Вы его отважно схватите. Конечно, я не исключаю и того, что Михайлов в этом деле совершенно то есть ни при чем. И сейчас, в эту самую минуту шестеро агентов изучают кандидатов в преступники из среды других господ, мещан, крестьян, посещавших в последнее время мужской монастырь.

– Так что с Михайловым? Брать или не брать?

– Брать. Более того, допросить тут же форменным образом, если надо, то и с пристрастием. А также учинить подробнейший обыск в его жилище.

– А…

– А вот насчет этого, будьте спокойны. Вот Вам, сударь Вы мой, открытый лист, в коем я прошу местные власти оказывать Вам немедленное и самое энергичное содействие во всем, что Вы сочтете необходимым предпринять.

Наутро, в восемь ли утра, или в половине девятого Климентьев уж выехал в Окуловку. Пока ехал на поезде, внимательно приглядывался, прислушивался, завел дружбу-знакомство с уездной прислугой и кондукторской бригадой.

Разговоры за чаем, выставленным питерским чиновником, едущим из Пскова в Окуловку по коммерческим делам, шел вокруг окуловских старожилов. Тут-то и возникла фигура некоего мужика, который, якобы, в Окуловке в последние дни шибко деньгами швырял. Фамилия его не называлась, говорили, что ранее он служил в Пскове по «монастырской части'…

– Уж не о Михайлове ли речь? – обрадовался Климентьев.

Московская таможня. «Есть сигнал»

Воскресенье обещало быть дождливым. Небо было серым от низко летящих туч, в воздухе носились микрокапли воды, время от времени залетая в комнату небольшой двухкомнатной квартиркой на Таллиннской, словно сообщая, и даже предупреждая, – не улицу не суйся, пакостная погодка-то, между прочим.

Полковник Патрикеев такие намеки не признавал. С утра встал по будильнику, как вставал многие десятилетия подряд каждый день, и в будни, и в праздники. Исключения делал дважды в году – две недели чистого отдыха с женой в санатории под Москвой и в праздник святой для каждого русского – на Пасху.

А и было то обычное сентябрьское воскресенье. С чего бы исключения делать. Будни – служба на пользу Отечеству и для заработка на хлеб семье. А уж суббота-воскресенье дни» святые для творческой работы…

Патрикеев ещё раз перечитал написанные вчера, в субботу страницы. Он пытался проверить версию московского, математика Анатолия Фоменко, утверждавшего, что Ярослав, отец Александра Невского, Иван Калита и хан Батый-одно и то же лицо. На первый взгляд парадоксальная гипотеза, опробованная на материалах археологических и этнографических экспедиций, в ряде которых принимал участие и сам Патрикеев, ещё в молодости, до перехода на работу в генпрокуратуру, давала многообещающие перспективы.

… Время за работой идет всегда быстро. Оглянуться не успел, а уж Лариса вкатила в кабинет историка столик на колесах: чашка дымящегося кофе по-турецки и горячие тосты с сыром и помидором выглядели весьма аппетитно.

– Кофе по-турецки.., турки, нападавшие на Русь, татары.., ты знаешь, – похрустывая тостом спросил полковник у жены, также по первой профессии бывшей историком, – а можно найти в сравнении археологических находок разных времен и народов подтверждение версии Фоменко!

… Очередную главу книги о Древней Руси он закончил ровно без десяти минут час. Успел переодеться в «лесную форму» – кроссовки, непромокаемая куртка, выглянул в окно, – дождя не было,… Резиновые сапоги уж больно не хотелось обувать. Он любил совмещать охоту на грибы с спортивной пробежкой, а в таком комбинированном отдыхе сапоги только помеха.

Без одной минуты час он был на останове. В час ноль одна минута точно по расписанию подошел автобус на «Троице-Лыково». Он вскочил в него, и через 8 минут был на окраине небольшого лесочка, примыкавшего к московскому району Строгино.

И сразу же нырнул в лесную чащобу.

Правда, первый гриб обнаружил спрятавшимся под зеленым замшелым пнем лишь спустя минут сорок.

Он давно заметил – лесок этот коварен. Минут 30-40, а то и час водит лесной лешак по чащобе, не дает грибам высовываться. Но свое лукошко он Патрикееву всегда дает собрать.

В основном шли моховики, – с коричневыми шляпками, зеленым ноздреватым подбрюшьем, с прилипшими к головке сосновыми иголками, листьями. Вообще листвы за неделю напало… Коричневые от старости кленовые разлапистые листья сбивали с толку, заманивали своей похожестью на шляпки грибов.

Время от времени попадались черноголовые подберезовики, – как и их собраться по классу – красноголовые, они были крепенькие, с плотной коренастой ножкой и плотненькой шапкой, брать их было одно удовольствие.

Один из грибков оказался весь облеплен лесными пиявками – улитками.

– Ишь, присосались к телу рабочего класса, – повторил шутливо Егор распространенную в годы советской власти приговорочку. – Самостоятельно надо жить, – наставительно рекомендовал он улиткам, отковыривая их плотные, мускулистые тельца от коричневой, немного уже обгрызенной ими шляпки гриба.

– Лишь бы присосаться.., – ворчал он, укладывая очередной грибок в туесок, привезенный из Новгорода.

– Липкие, как игуаны…

Игуан он, впрочем, никогда в руках не тискал. Так, к слову сказал. Но услужливая ассоциативная память тут же предложила цепочку:

Улитка – игуана – Игуана…

Игуана – таинственная женщина, руководившая крупным криминальным бизнесом антиквариатом и произведениями искусства, оставалась для него загадкой.

Задержанные по подозрению в провозе контрабанды, хищений картин из музеев, ограблениях квартир коллекционеров, дружно показывали, что задания они получали от некоей женщины, которую негласно в криминальном мире все звали Игуаной.

Но самое удивительное, – за год охоты на Игуану, Патрикеев так ни разу и не встретился с человеком, который видел бы её воочию, говорил бы с нею с глазу на глаз. Все получали подробные инструкции по телефону. – Но если вы её не видели, почему утверждаете вообще, что ЭТО – женщина? – раздраженно спрашивал Патрикеев очередного задержанного.

– Ну как,… гражданин следователь… Как же иначе? Голос вроде был женский.

Все уверенно повторяли: голос женский. Или, на худой конец, «вроде бы женский».

И лишь один старый вор-рецидивист (что уже было в «деле Игуаны» редкостью, она предпочитала нанимать и исполнителей ограблений, и киллеров из числа новичков, непрофессионалов) сомнительно покачал лысой головой, поскреб плотно покрытой татуировкой пятерней много раз травмированный и потому постоянно стывший и чесавшийся затылок и на вопрос Патрикеева вдруг ответил:

– А ведь Вы правы, начальник. С чего это я решил, что Игуана-баба? Может, и вовсе мужик… Я не видал. Только голос. Но голос, как бы это точнее сказать, похож на измененный.

– Это как?

– Ну, вроде, какая-то в нем механичность есть.

– Не понял, ты пояснее можешь?

– А чего тут яснее. И так ясно, – вор уже уверенно, видя, что заинтересовал следователя, продолжил. – Мне, начальник, варганку крутить резона нет, пять ходок в зону, и все по краженкам. Это уже профессия. А то, что попадался, сам дурак. Вас, ментов, мне винить не в чем.

– Мы не менты, мы-прокуратура.

– Один хрен, кто тебя на зону сбагрит. Я вот о чем. Вот у нас в колонии кино показывали, там робот говорит механическим голосом. Нет в голосе, как бы это сказать точнее, живых интонаций: мертвый голос. Как у робота…

Мысль эта запала в голову Патрикеева и он все прикручивал и прокручивал её в голове. Они вместе с работавшими по их поручению мужиками из МУРА искали женщину: «шерше ле фам»… А кто сказал, что Игуана-женщина? Может, это вовсе очень даже мужчина, закоренелый вор-рецидивист, решивший уйти в подполье, чтобы больше не греметь по тюрьмам да поселениям. А может, и вовсе гениальный ученый, таким образом поправляющий свое материальное положение. А? Какова версия?

Что-нибудь вроде Командира, – тот был и доктором наук, и профессором, а одновременно руководил пять лет без единого прокола крупнейшей криминальной организацией в сфере незаконного оборота драгоценностей и антиквариата…

Впрочем, кто бы ни скрывался за кликухой Игуана, – мужчина или женщина, и был ли этот человек молодым, старым, умным или придурком, скорее все же-умным, тут вопроса нет, – ловить то его было надо. А поймав с помощь шустрых муровцев, надо было ещё доказать, что за всеми многочисленными кражами, ограблениями, убийствами скрывается именно этот человек по кличке Игуана, организовавший за последние полтора года несколько десятков хитроумно задуманных и не менее хитро реализованных преступлений.

Мысль эта – что Игуана могла быть… мужчиной продолжала сидеть как заноза в ноге и вечером, пока смотрел по телевизору «Крепкий орешек» и ночью когда Игуана с отвратительным мурлом рецидивиста, весь в татуировке врывался в его красивые сны на фоне горы Фудзияма, где цвела сакура и творили великие Утамаро, Харуно§у, Хиросиге, Хокусаи…

С гравюрами великих японских графиков он задумал все же попытаться подловить Игуану.

То, что именно она (или теперь уж – он?) стояла за серией ограблений коллекционеров в Москве, Петербурге, Владивостоке, когда были похищены именно работы выдающихся японских художников XVI-XVII вв, и за последней дерзкой кражей из Музея частных коллекций при Музее изобразительных искусств имени Пушкина, сомнений у полковника не было.

Игуана! Упоминание о ней, были разбросаны по многочасовым изнурительным допросам задержанных участников криминальных групп, по многочасовым записям телефонных переговоров находившихся «под колпаком» прокуратуры близких к криминальному бизнесу произведениями искусств людей. Игуана, кто бы она (он) ни была.

Решение пришло под влиянием визита к тихим умникам-специалистам его отдела. Егор сформулировал вначале чисто техническое задание. И когда оказалось, что задание это его умельцам вполне по силам, стал разрабатывать операцию.

Исходным пунктом должна была стать Московская таможня. В массе своей там работали высокопрофессиональные, честные люди. Но в семье не без урода. И по агентурным данным, и по данным санкционированной межрайпрокурором «прослушки», и по крупицам намеков в показаниях ряда артдилеров, выходило, что на таможне работал «казачок засланный» – человек Игуаны.

Так что не стал Егор официально выходить на руководство с просьбой о проведении совместной операции, хотя руководству таможни и доверял, а вышел на скромного главного экономиста – Наталью Анастасьеву, – женщина она была большого обаяния, все офицеры таможни от 23 до 68 были в неё тайно или явно влюблены, контакты у неё были широкие. Через неё и вышел Патрикеев на контролера поста 23 пятого терминала. Оставалось заслать груз, в котором среди закупленной шведской фирмой «Густавссен, Иоханссен, Андерсон и сыновья» карельской фанеры почему-то не напрямую из карельского городка Питкерянта, через Финляндию в Швецию, а кружным путем – через Москву, обрастая ящиками с алюминием из Красноярска и дубовым шпоном из Дробича, шла фанера в шведский городок Ульме на севере страны. Так у коммерсантов свои заморочки. Может у него так удобнее и дешевле выходит. А раз не запрещено, то и разрешено.

В понедельник Егор зашел «навестить» Наталью. С цветами, как положено ухажеру, с большой, бросавшейся в глаза коробкой конфет. Они пококетничали в её обставленной шикарной офисной мебелью от фирмы «Константин» кабинете, и направились прогулочной походкой в пятый терминал. Там Наталья незаметно даже для вооруженного глаза (любая красивая женщина-прирожденная разведчица) взяла у полковника крохотный приборчик размером с пачку «Мальборо», так, к слову сказать, и закамуфлированную. И передала знакомку контролеру на №23, давно и безнадежно в неё влюбленному, шепнув на ухо:

– Поможешь прокуратуре, схлопочешь поцелуй.

Достаточно было взглянуть на лицо молодого таможенника, как становилось ясно, что о большей награде он пока и не мечтает.

Тем более, что задание у него было совсем простое.

Когда пойдет по эскалатору груз шведской фирмы, включить не только установленные на посту приборы обнаружения наркотиков, радиоактивных веществ, скрытых грузов оружия и боеприпасов, и даже брильянтов, – был и такой приборчик. Но и включить в кармане кнопку на пачке «Мальборо».

Зачем это было нужно прокуратуре, – не его, Сашки Нелидова дело. Ему уже виделось я горячей мечте, как он, не ограничившись поцелуем сжимает в объятиях красивое, дивно пахнущее французскими духами тело главного экономиста таможни, и впивается, впивается в её мягкие губы долгим, как на американских конкурсах, поцелуем.

Он так размечтался, что груз шведов чуть не пропустил.

Груз медленно плыл мимо датчиков, сквозь воротца, на дисплее высвечивались инородные тела, которые – были спрятаны внутри груза: мелькнул забытый рабочими, готовившими ящики, гвоздодер, несколько крупных гвоздей, кружок клейкой ленты, ничего подозрительного.

И опять он чуть не лопухнулся, чуть не лишился долгожданной награды, вглядываясь в экран, чуть не забыл включить «пачку Мальборо».

Он нажал пальцем в кармане кнопку на пачке.

И ничего не изменилось. Все так же плыли мимо стоек ворот и таможенных датчиков ящики с грузами, высвечивая всякие пустяки. Ни наркотиков, ни оружия, ни вообще металлических вкраплений в грузе не было: дерево, оно и есть дерево.

Иного мнения был полковник Патрикеев.

То есть он тоже считал, что дерево оно и есть дерево. Но он также полагал, что между листами питкярянтской и сортавальской фанеры очень удобно провести сравнительно крупный груз картин без рам, графики, рисунков, листов редких книг, разобранных после похищения из крупнейших библиотек России на составные части…

И когда пошел в наушнике, спрятанном в левом ухе полковника и закамуфлированном под наушник маленького радиоприемничка, висевшего на поясе для полноты картины от приемничка даже шёл легкий звуковой музыкальный фон, да, так вот, когда пошел в наушнике ровный и чистый звуковой сигнал «мбоооон», он довольно улыбнулся и выключил «приемник».

Операция удачно продолжалась.

Разумеется, подлинные гравюры великих японских мастеров, похищенные в музее частных коллекций, в квартирах ряда коллекционеров, были ещё в машинах похитителей заменены на отличные японские же копии. Операция стоила приличных денег, но эти деньги не шли ни в какое сравнение с теми, что пришлось бы платить страховой компании «Русь» японской стороне за похищенные работы. Так что правление страховой компании, исходя из возможности ещё и получения бесплатной рекламы, когда преступление будет раскрыто и о работе прокуратуры будут писать газеты, легко пошло на эти траты.

В машинах похитителей подлинники были заменены на репродукции. Но мало того, в паспорту с изящным чуть выпуклым нежно-палевым ободком умниками ОСО Генпрокуратуры были вживлены датчики, подающие при настройке нужный сигнал.

В эти минуты, когда груз шведской фирмы плыл мимо него по ленте транспортера, полковник пережил несколько неприятных минут, после того как пошли первые два ящика, а сигнала не было!

– Неужели хитрозадая Игуана пронюхала что-то, догадалась? И очистила груз? При беглом осмотре, да ещё непрофессионалами, да ещё сразу после ограбления, когда сомнений в подлинности нет даже у самых подозрительных? – Нет, навряд ли… Скорее всего, она все же «купилась» на наживку.

И когда сигнал пошел, Патрикеев был по настоящему счастлив.

Как он бывал счастлив, когда заканчивал статью или книгу по истории русской культуры. Как он бывал счастлив, когда слушал хорошую музыку. Как он 6ыл счастлив, когда рассматривал работы своих любимых японских художников в Музее частных коллекций, даже зная, что часть из них уже при монтировании выставки по его просьбе была заменена отличными копиями…

Кровная связь. Коллекция Манефы Разорбаевой

С тех пор, как по поводу не имевшей места в действительности кражи Манефу навестила пригожая, с румянцем сполохами девица из межрайпрокуратуры, Манефа форменным образом потеряла покой.

В её старую голову с сильно покосившейся крышей втемяшилась мысль, что эта пригожая девица, хорошо, хотя и скромно одетая и приятно пахнувшая здоровьем и чистотой, и есть её давным-давно пропавшая дочка Верочка, 1955 года рождения.

Если бы с чердаком у Манефы было все поаккуратнее, она бы без труда подсчитала, что молоденькая следовательша, так внимательно и терпеливо её расспрашивавшая, может быть при благоприятном стечении обстоятельств её второй, поздней, 1973 года дочерью, но никак не первой дочечкой, умершей в младенчестве.