Слезы радости стояли в глазах центуриона. Встреча с главной тайной Демократии привела его в тихий, благоговейный восторг: перед мысленным его взором предстала огромная, всепланетная, многоуровневая, всепроникающая, глубоко эшелонированная система слежки – гигантский механизм подглядывания, подслушивания, осведомительства и сигнализации, на котором, как на незыблемом фундаменте, зиждилась вся архитектура современной гуманистической демократии, общества неограниченных свобод.

Какое торжество социальной активности граждан! Даже маленькая девочка в школе заботится о том, чтобы вовремя донести на зевающего одноклассника – исключительно ради общественного блага, чтобы парнишка вырос не антисоциальным типом, а законопослушным, толерантным гражданином! Детишки пекутся о благе социума, докладывая начальству, кто из взрослых бросает банановые кожурки! Даже уличные фонари играют роль часовых Демократии, даже камеры в общественных туалетах стоят на страже законности!

Воистину, только гениальный человек мог додуматься до простейшей и единственно правильной меры: приравнять нравственность к деньгам, добро и зло – к балансу психоматериальных жизненных благ, уровень совести – к уровню комфорта, нравственный закон – к публичному праву. Гениально и просто: делай добро – и будешь жить со всеми удобствами. Не делай зла – и тогда общество не ударит тебя по карману.

В древности человек должен был самостоятельно оценивать свои поступки как добрые или злые. При этом он полагался единственно на личную совесть. У кого-то совесть была развита больше, у кого-то меньше – и возникали недоразумения. Теперь общество взяло на себя груз нравственной оценки поведения граждан. Каждому человеческому деянию подобран эквивалент, выраженный в определенном объеме жизненных благ. Помог старушке перейти через улицу – получи десятку, теперь ты сможешь позавтракать. Спас ребенка из огня – заработал тысячу, имеешь право отправиться на курорт или заказать о себе хвалебную статью в журнале.

Делать добро стало попросту выгодно. Личная человеческая совесть, вещь непонятная и неуправляемая, благополучно отжила и погибла. Ей на смену пришла совесть общественная, математическая, опирающаяся на всю полноту государственной власти.

Понятно, что единственным условием функционирования общественной совести является механизм тотальной слежки. Ничто не должно укрыться от совместного ведения справедливого общества, взявшего на себя тяжкую обязанность следить за нравственным поведением граждан, стимулируя их к добру и отвлекая от зла. Совместное ведение, транспарентность духовной жизни – это и есть совесть гуманистического общества.

Именно тотальный мониторинг позволил человечеству преодолеть стыд. К чему стыдиться того, что у тебя есть любовница, если это и так невозможно скрыть – ни от фонарей на бульваре, ни от деревьев в саду, ни от собственного домашнего компьютера? Зачем подростку воздерживаться от онанизма и наркотиков, если система всеобщей слежки публикует данные о том, что и тем, и другим увлекаются большинство его сверстников? Так онанизм и наркотики стали общепризнанным и общепринятым явлением, социальной нормой. Общество перестало стыдиться этих и других проблем, а государству оставалось теперь лишь следить за степенью развития этих явлений, удерживая необходимое зло в отведенной для него нише. «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо» – этот древний девиз первых просветителей гуманистов в XXI веке наполнился новым, обогащенным смыслом: общепринятое зло перестало считаться злом и приобрело характер социальной нормы [37].

Супруги перестали скрывать друг от друга факты измены, перестали стыдиться романов на стороне – и семья исчезла, отмерла как рудимент прошлого. Ушли в прошлое такие смешные пережитки древности, как уважение детей к родителям (как можно уважать родителей, когда ты прекрасно осведомлён обо всех их грешках), потеряла смысл тайная благотворительность, почтение к воинским и трудовым свершениям, к старейшинам рода. Смешными сделались любые попытки воспевать героизм великих соотечественников (разве можно считать героем полководца, о котором доподлинно известно, где и когда с ним случались нравственные падения). Ушло, кануло в Лету и многое, многое другое, совершенно ненужное современному человечеству.

Осталось лишь то, что реально работало на благо общества. «Добро» стало синонимом социально полезной деятельности, а «зло» отныне обозначало все то, что может повредить общественному благополучию, стабильности.

1.05

4.05

4.10

+5

4.20

4.25

А вот эта информация уже имеет прямое отношение к делу о пропавшем мальчике! Потирая руки, Порфирий еще раз перечитал последние несколько записей. Ага… пометим себе: поезд на Фолгоград, вагон номер 18, симпатичная соседка в купе и – судя по данным вагонного унитаза, серьезное расстройство желудка… Уж не отравила ли его попутчица?

Парень исчезает из поля зрения системы в 4:20 утра, через десять минут после того, как он вышел на вокзальный перрон в Фолгограде… Зачем его понесло туда, в Фолгоград, за тысячу с лишним километров от дома? Стало быть, все-таки паренька никто не похищал, он попросту сбежал… Или – беднягу заманили?

Между прочим, Фолгоград – это столица штата Астрапелаг. Штат не простой, а приграничный… Этот город находится в нескольких десятках километров от побережья Астраханского моря, которое, как известно, относится к числу так называемых «утраченных регионов», на территории которых не действуют системы гарантированной безопасности. В Астраханском море есть несколько сотен мелких островов, которые официально считаются необитаемыми – а что там творится на самом деле, никто не знает. За исключением, может быть, Маэстро Гилльома и некоторых других членов Совета Шестисот.

И все это – благодаря тесной сети маленьких камер, глазков, «жучков», осведомителей, добровольных информаторов – миллионов людей и устройств, слившихся в едином порыве благородного социально полезного стукачества во имя общей великой цели: оградить, сохранить обожаемую Демократию – единственный тип государства, способный гарантировать каждому своему гражданину-осведомителю естественное и неотъемлемое право жрать, спать, сношаться, завидовать и превосходить, приобретать желанные вещи, хотеть большего и получать больше, реализовывать свои инстинкты и таланты, волеизъявляться, платить налоги и умирать совершенно свободно, законно, независимо и с чувством собственного достоинства.

Порфирию хотелось вскочить, сладко разрыдаться, распахнуть окно и кричать, кричать во все горло: «Да здравствует Демократия!», «Да крепнет Совесть общества!» – но нет, он не мог оторваться от чтения. Вся жизнь незнакомого прежде мальчишки вставала перед его глазами – минута за минутой, шаг за шагом:

24.00

Робот-кондуктор № 1 8 поезда Электросталь– Фолгоград: Тит оплатил проезд до Фолгограда

–50

0.20

Администрирующая программа личной ячейки Тита И.Ермака в глобальной сети: Тит сделал запись в дневнике практики – развитие навыка транспарентности, социальной открытости.

+2

0.30

Камера № 10 в вагоне № 18 поезда Электросталь – Фолгоград: Тит неприлично долго (11 сек) смотрел на живую гражданку противоположного пола – ущерб чувству женской независимости.

–25

0.40

Унитаз № 1 в вагоне № 18 поезда Электросталь– Фолгоград: Тит воспользовался туалетной комнатой.

–5

Телефон № 3 в вагоне № 18 поезда «Электросталь – Фолгоград»: Тит совершил звонок в Лигу борьбы с диареей.

Камера № 56 на 2-м этаже Северного Гражданского вокзала г. Фолгограда: проходя мимо идола Гермеса в зале прибытия, Тит не поклонился божеству – отказ от поклонения универсальным силам бытия.

Камера № 88 тротуара № 20 Северного Гражданского вокзала: Тит изучал рекламные объявления – развитие социальной активности, уважение к жанру рекламы. Биологическая смерть или выход за пределы зоны устойчивого мониторинга. Баланс добрых дел на конец мониторинга.

«Хе-хе, – подумал Литот, – хе-хе-хе. А мальчик-то и впрямь непростой».

Он все-таки не сдержал энергического порыва, вскочил на ноги, пробежался в дальний угол до флага, потом вдоль пластиковых шкафов с книгофильмами – и вернулся к письменному столу. Голова звенела от впечатлений. Он не мог долго думать о пропавшем мальчике, мысли путались, вновь и вновь возвращаясь к скрытому механизму Общественной Совести. Масштабы и мощь всепланетной системы нравственного контроля поразили Порфирия до глубины души. Вот на глаза попался крошечный глазок видеокамеры над дверью, ведущей в каминный зал, – Литот подмигнул ей как доброй подруге. Милая камера… одна из миллиона маленьких служанок Демократии.

Кстати говоря… забавно было бы глянуть… одним глазком… что там пишут про самого Порфирия?

Он ввел свое имя в строке поиска и снова уставился в экран.

11.45

Домовой: подача удобоката с полностью заряженной батареей.

–50

11.55

Домовой: выезд на работу в неурочное время.

+200

12.03

Дерево номер 5436-23-32р-62 на ул. Косыгина: выбросил из окна обертку. Угроза экологии.

–25

12.30

Администратор Даун Дауна: профессор опоздал на аудиенцию.

–1000

13.00

Самокат профессора, № 888754А: профессор резервировал транспортный пул «Моховая – Маяковка».

–50

15.05

Метрдотель симпозитария «Пантагрюэль»: профессор оплатил дневной пир в декорациях на 4 персоны.

–1600

15.15

Самокат профессора № 888754А: профессор резервировал транспортный пул «Маяковка – Воробьевы горы».

16.55

Домовой: профессор тренировал искусство гнева на механическом противнике.

+100

17.00

Домовой: в течение часа профессор работал в неурочное время, служил Минерве.

+500

17.45

Домовой: профессор провел воспитательную работу с подчиненным – тренировка начальственного гнева.

+200

18.00

Домовой: профессор в течение часа работал в неурочное время, служил Минерве.

+500

18.00

Домовой, по счетчику: потрачено 100 единиц очищенного обогащенного воздуха.

–10

18.01

Домовой: потрачено 10 единиц ментопарфюма «Бодрость».

–50

Какое странное чувство… Порфирий поежился, ему показалось, что в лаборатории стало как-то прохладно, почти промозгло. «Занятное дело… стало быть, мой собственный домовой, мой душка Захар, шпионит за мной? Обо всем сообщает в систему Общественной Совести: о каждом съеденном бутерброде, о каждом урчании в желудке…»

– Захар! – Порфирий ощутил необъяснимое раздражение, с которым сложно было сладить. – Захар, ты что же? Обо мне докладываешь в систему Совести?!

– А как же, профессор? – донесся вежливый голос с потолка. – Это важная и неотъемлемая функция всех домовых на планете: информировать систему о поведении своих хозяев. Как иначе? Ведь система Общественной Совести – наша домашняя матрица, мы все к ней приписаны, перед ней и отчитываемся.

– Да почему же ты раньше не признавался?!

– Ведь вы не спрашивали, профессор.

– Гад! Захар, ты сволочь! Что значит «не спрашивал»?

Литот уже гневался. Нет, его отнюдь не шокировало то, что весь мир шпионит за ним, включая его собственную кровать, унитаз и умывальник. Это нормально, потому что открытость есть необходимое условие существования в демократическом обществе.

Взбесило Порфирия немного другое. То, что Захар, его слуга, приглядывает за ним – будто не он, Порфирий, главный в доме. У Порфирия до недавнего времени не было связи с системой Совести, а у Захара – самая прямая связь. Возникло ощущение, будто Захар приставлен к профессору по-отечески приглядывать за ним, корректировать его поведение и регулярно докладывать обо всем в вышестоящие органы, в систему Совести.

Ощущать себя подопечным, воспитуемым было как-то унизительно. Надо было немедля разрядиться, иначе весь вечер пойдет наперекосяк.

– Захар! – глухо позвал Порфирий. – Казака мне! Или нет… казак уже был. Кто там еще из злодейских архетипов?

– Есть Калигула, Нерон, Синяя Борода, Индеец Джо, Иванушка-дурачок, злой царь Иван Грозный, царский городовой, фашистский оккупант, советский оккупант…

– Давай советского оккупанта.

Через минуту из стены вышел низенький человек в зеленой каске, крылатой плащ-палатке с древнейшим стрелковым устройством, болтавшимся на груди. У человека были омерзительные голубые глаза, уродливо курносый нос, пошло румяные щеки и самокрутка в гнилых зубах.

– Руки вверх, – пьяным голосом сказал советский воин-закабалитель, направляя на центуриона ствол «ППШ».

Литот быстро протянул руку и схватил тяжелое пресс-папье в виде головы великого гуманиста и просветителя Збигнева Бзежинского. Тяжелая голова метко и веско угодила солдату в голову, он схватился за ушибленное лицо:

– Йо… Мать…Перемать!

Сказав это, солдат попытался вытащить из-за сапожного голенища ржавый кинжал для разделки медведей. Минуты через три ему это удалось. Размахивая ножом, он крикнул «За Родину!» и кинулся на Литота.

Порфирий не спеша поднялся на ноги, вынул из-под себя стул и лениво бросил в солдата. Стул также угодил солдату в голову – брызнуло красным. Солдат-оккупант уронил «ППШ» и рухнул на ковер.

– Это тебе за варварское разрушение Дрезденской галереи, славянский вандал! – сказал Литот. Он подошел и наступил гадкому оккупанту на кисть левой руки. – Это тебе за взорванные города! За убитых старушек из варшавского гетто! За стонущую землю оккупированной Белоруссии!

Каска свалилась с головы робота, разметались отвратительные белобрысые кудри. Литот поднял с ковра «ППШ», взял за ствол и занес тяжелый приклад над поверженным противником:

– А это – за атомную бомбу, которую вы сбросили на Хиросиму и подстроили все так, что весь мир подумал, будто это не советская, а американская бомба!

Приклад угодил солдату… правильно, в голову. Что ни говорите, а Литот прекрасно крушил черепа. Его учили этому еще в полицейской академии. Чиновник 28-го градуса Гильдии Гнева просто обязан уметь разбивать черепа, иначе ему не сделать карьеры в правоохранительных структурах.

– Захар! Убери дерьмо с ковра, – бросил Литот, возвращаясь к письменному столу. Настроение опять нормализовалось, захотелось работать, служить обществу, искоренять зло.

«Итак, на чем мы остановились? – Порфирий хрустнул пальцами, снова надел золоченый наперсток, прицепил кольцо микрофона к нижней губе. – Ах, ну да. Самое главное: личный ящик пропавшего паренька, его персональная ячейка в глобальной электронной сети. Обычно информация в таких ячейках тщательно охраняется от посторонних глаз. Но перстень с черным сапфировым квадратом обеспечивает доступ в любой уголок виртуального пространства…»

– Тит Индепенденс Ермак, личный дневник, почитать, – тихо сказал Порфирий.

«Доступ к личному ящику гражданина предоставлен» – прозвучал мелодичный дамский голос в наушниках. Литот обратил внимание, что текст дневниковых записей, набранный, понятное дело, рукой самого мальчика, был снабжен техническим ярлычком с эмблемой Ордена. Это было нечто вроде архивного формуляра, который виден только тем пользователям, которые проникали в персональную ячейку Тита Индепенденса Ермака через «черный», технический ход:

ИНФОРМАССИВ 61127489658673156, приписка: ФОЛГОГРАД-11957

ВНИМАНИЕ: только для служебного пользования внутри инфраструктуры Абсолютно Необходимой Службы Мониторинга Социального Климата (АНСМСК) Ордена Контроля Равновесия. Нижеследующая информация засекречена по формуле ККК-1, основание: распоряжение электростальской Претории.

– «Подлежит изъятию из публичного пользования для последующей аннигиляции». – Из резолюции Руководительствующего Совета Шестисот за № 40, накануне генварских календ, 1099.

– «Чудовищно. Обезвредить немедля». – Марк Революций Альба, Претор. Календы генваря, 2099.

– «Засекретить срочно, инициировать охоту на копии» – Фелиция Дискавери Хэнке, председательствующий эдил по реалиям информационной безопасности. Календы генваря, 2099.

– Отчет АНСМСК от мартовских ид 2038 года за № 778: в соответствии с инструкцией «О консервации энтропической информации» резервировано 4 криптокопии:

1. В информаторий Руководительствующего Совета Шестисот;

2. В персональный дэйтабанк Атлантической консулатуры (сеть «Глимпс»);

3. В закрытый фонд Глобального Психиатрического центра профилактики эпидемий душевных болезней им. Фройда – под личную ответственность академика Знобеля Фруля Любатника;

4. Для столичной кунсткамеры (закрытый доступ, гриф 100).

Прочитав сие, центурион Литот попросил вывести на экран первую часть дневниковых записей пропавшего мальчика.