- Метанка - не просто прекрасный боевой товарищ, которого мы все знаем как превосходного мастера своего дела, - подчеркнул я. - По счастливому совпадению агент Метанка является дочерью известного политика, нынешнего правителя Залесья - посадника Катомы.
      Все сдержанно ахнули. Изумленный Гнедан рефлекторно осушил бокал. На этот раз подвернулся бокал тормозящего Травеня.
      - С помощью Метанки мы внедрим своих агентов в администрацию посадника Катомы и сможем мощно влиять на его политику, - подытожил я. - Каждому из нас предстоит выполнить собственную уникальную роль в предстоящей операции. Совместными усилиями мы создадим в Залесье нашу гнусную медиа-империю. Ура, господа! Есть глупые вопросы?
      Вопросов не было, так как все кинулись закусывать.
      - У меня вопрос, Славко! - вскоре сообщил Лито. Теребя кончик носа, уставился незрячими голубыми глазами: - Что я должен делать?
      - Дорогой Лито! В силу вашего обостренного музыкального чутья вы будете отвечать за... поп-музычку. Частушки, припевки, баллады - все это должно служить интересам нашей пропаганды, чтобы...
      - А я? - перебил возбужденный Гнедан, нервно-рефлекторно осушая Феклушин стакан.
      - Милый Гнедан! Вы будете отвечать за визуальный ряд всех наших фирменных супершоу. Конкурсы красоты, тематические парки, лубочное видео - вот чем вы займетесь, когда мы подчиним себе Катому.
      - А я? - поинтересовалась Ластя, поправляя под взволнованной грудью завязки сарафана. - У меня какая будет задача?
      - Эхм... хм... - Я потупился. - Так вот, господа! Как вы поняли, главная цель на сегодня - это посадник Катома. Нужно выйти с ним на прямой контакт. И - убедить хитрого казака в том, что именно мы поможем ему отыскать пропавшую дочку, то бишь Метанку.
      - Хо-хо! - прогудело над столом. Это развеселился толстый Гай. Лаская в ладони глиняную чашку с медовым варевом, откинулся на спинку стонущего ременчатого стула.- До Катомы вам не добратися, робятки. Дубовая Шапка - он ведь посадник есть! Един на весь Властовский край! До него людишки по десяти лет не достучатся, очередью толпятся, имена на воротах записывают... А ты, Славко, умыслил запросто с ним сойтися! Да еще чтобы поверил он тебе... не бывать тому. Не, не бывать!
      Ну вот, йошкин флот. И тут бюрократия. Неужели надо на прием записываться?
      - Погоди, - пробормотал я. - У Катомы ведь драгоценная дочка пропала, единственная отпрыска. Он же озабоченный на этой почве. А я ему что предлагаю? Гербалайф? Отдых в Боснии? Нет, я ему помощь предлагаю!
      - Мало ли таких помощников! - осклабился Гай. - Да у нас каждый год по сту молодчиков съезжаются во Властов. Обещают посадникову дочь отыскать... Только Катомушка их на дух не переносит. Не доверяет. Народ говорит: злой да смутный сидит Дубовая Шапка в горнем тереме. Ни яства не в радость Катоме, ни красны девицы... Только скоморохов до себя допущает - чтобы грусть-тоску разгоняли. А больше - никого не хочет видеть.
      Некоторое время я сидел молча, методично обрывая веточки укропа. Подчиненные тоже молчали, разочарованно переглядываясь и не решаясь налить по следующей. Покончив с укропом, я выдержал томительную (для всех без исключения) паузу. Поморщился, нахмурился и покачал головой. Наконец поднял веки и улыбнулся:
      - Скоморохи, говоришь?
      Уважаемые господа, жители Залесья и гости нашего княжества! Если вдруг, путешествуя с экскурсией по ухоженному грунтовому шоссе "Холмиста Плешина Властов", вы заметите облезлое носатое чудовище в обрывках яркого лоскутного одеяла, умоляю: не пугайтесь. Это не призрак Летучего Голодранца, вовсе не Вечный Жид и даже не странствующий протестантский проповедник. Не надо обижать это таинственное запыленное существо. Согласен, что облезлая тварь весьма смахивает на помесь пьяного нотрдамского горбуна с нетрезвым же Оле Лукойе, и все же - это я, великий команданте Бисер! Просто в камуфляже.
      В этом оранжевом парике я похож на глупого джокера Петрушку, точно-точно. А кому щас легко? Глупости - это наша профессия. Создавая имидж скомороха, минут десять примерял вставные челюсти. Добрый дон Техила предоставил замечательный реквизит, однако к моим выразительным серым глазам и звездной улыбке мало что подходило (разве что ветвистая вешалка из прихожей). М-да. Козлиную бородку я отмел сразу - не хочу напоминать Куруяда. Потом отпали фальшивые усы в духе гоголевского Вия и глиняный нос "а ля Гендальф"...
      Подчиненные истошно ржали и пытались помочь. Поначалу в роли визажиста выступал Гнедан. Рыжая гнида предложила создать мне фингал под глазом (естественным путем, без использования грима) и была немедля отстранена (путем пинчищи в задницу). Лито оказался более гуманным стилистом - пусть не слишком аккуратно, слепой эльф все-таки нарисовал мне смешной синяк и багровый румянец на висках. Отлично.
      Сильно напоминая окружающим циркового гоблина в пончо, я тронулся в путь. Подчиненные двигались позади на четырех телегах с аппаратурой, необходимой для предстоящего скоморошеского шоу. До Властова оказалось недалече - мой клевый бункер находился практически в пригороде. Сразу за поворотом открылся ломовой вид на луга, сплошь усеянные белыми пятнышками: людишки! о, музыка донеслась! Это просто пикник какой-то! Вскоре глаз устал мигать встречным девахам: телеги по обочинам потянулись сплошной чередой, запаркованные гуще, чем дешевые малолитражки в Париже. Отовсюду запахло жареным барбекю и зеленым луком.
      Шли медленно: детишки приставали, умоляя подудеть в дуделку; разрумяненные девицы домогались, прося "у ряженого старичка поцелуй на счастье"... Разумеется, старичок не мог отказать! О! Особенно тебе, кудрявая! Повсюду весьма веселые бабищи, резвясь, прыгали вокруг березок, наряжая растительность в ленты. Еще менее грустные мужики прыгали за бабищами, приставая по различным поводам. Даже старушки с бодрым визгом катались в росистой траве ("набирали силушки", как пояснил Лито).
      Гнедан то и дело отбегал, знакомился с поселянами, рефлекторно жахал стакан, обнимался, танцевал шесть секунд в хороводе с девахами и вприпрыжку настигал обоз, принося гостинцы: землянику в ладонях, а чаще полета грамм в туеске. Возможно ли носить жидкость в берестяном туеске?! - уже усомнились прикладные ботаники с факультета книжных червей. Эх, потомки! Аз вам свидетельствую: самогон из туеска не проливается никогда. Сие есть исторический факт, балбесы вы занудные; так и запишите в диссертациях. А знаете, почему не проливается? Не успевает.
      Вскоре по шоссе пришлось продавливаться с боем. И не заметил, как оказался увешанным лентами - видимо, кто-то из бабищ по пьяни принял меня за старый пень. Трезвых не было (прямо на телегах стояли неохраняемые бадьи с бражкой). Каждый встречный имел в зубах печеный рыбий хвост или гусячье крылышко. Клево. Здесь не хуже, чем в моем бункере!
      Лито поправил меня, заметив, что сие не фестиваль, а княжий травокос изнурительная крестьянская повинность в пользу городской казны. Я долго икал в накладные усы. Должен признать: действительно, кое-где кое-кто даже как бы нечто косил, видимо, типа для смеха и разнообразия. В массе своей косы торчали у дороги, воткнутые в землю и сплошь увитые лентами. О, мне нравится веселый город Властов, дери его!
      Когда луга закончились, начались кварталы дико угнетенной бедноты. Я сразу понял: по-ихнему, бедность - это когда в твоем коттедже всего два этажа, а не четыре. Угнетенные, страдая ожирением, томились в горницах и слушали народный музон в живом исполнении местных скоморохов (конкуренты, драть их!). Перекрывая пиликанье струн, в небе над головой постоянно бухало: ага, смотрите! над крышами сияют скопища ветряков, по семь-восемь штук - торчат в солнечное небо, призывно махая трескучими махалами! Гнедан заметил сие и возрадовался; вид мельниц будоражил его воображение: рыжий вырвался и убег. Хе. Хе. Ковбоя ждал облом: на этот раз вернулся без гостинцев.
      - Все-таки у нас на селе народ значительно добрее, - заметил он, потирая спину в оборванном жилете. - Чуть что, сразу оглоблей охлобыстить... Нет у городских гостеприимства!
      Так Гнедан выяснил, что мукомольный концерн в этом районе Властова держит мафия Кривых - восемнадцать коренастых братьев с жесткими ладонями. Посмеиваясь на охлобыщенным приятелем, мы вторглись в ремесленный посад: ух! Здесь клювом не щелкай! Хорошо, если помоями обольют из окна. Хуже - если кожевенным квасом, как меня... Кислота, знаете ли. Очень бодрит. Угу, очень смешно, как же. Посмейся у меня, ушастый! Впрочем, моему имиджу уже ничто не повредит...
      Перебежками, перебежками - как по Сараеву во время обстрела: отовсюду гасят брызги раскаленного металла, горячая окалина свищет из окон - а то и забракованная подкова со звоном вылетит на улицу! Э, полегче, отморозок, со своей тачкой! Да не бухай ты, парниша, своей кувалдой! Отвали, мальчик, со своими путевками в Прагу!
      - Все-таки у нас на селе добрее пахнет, - заметил Лито, зажимая чуткий нос. - Нет у городских приличия!
      Стены начались внезапно. Колючие плетни, заостренные брустверы, контрольно-следовые полосы - одно за другим, жесткие кольца обнимали близкий уже центр города. Дорога шла через валы, сквозь башни и ворота, а фортификации все не кончались - между укреплениями паслись отвязные козы, бабки бойко сбывали таранку, исцарапанные пацаны играли в войнушку, шумно делясь на "наших" и "печенежцев". Попадались и полуразрушенные стены: на нагретых валунах сидели задумчивые чистенькие старички, среди развалин таились разомлевшие змейки да хихикающие влюбленные. Я уже влегкую притомился от бесконечных заборов, от дальнего шума города, похожего на шум моря, к которому идешь и не можешь прийти, начал слегонца фигеть от идиотского звона бубенчищ, свисавших с колпака у меня над ушами, и вот...
      ...Близость кайфового городского центра чувствуешь не только спинным нервом, но и - чуткой печенью. А также другими натруженными органами, точно-точно. Не забудем, что я - бывший москвич! Средневековый мегаполис, клевая зверюка - как он воняет, как рычит! Этот нарастающий гул, висящий в небе, он неспроста. Этот тихий, настойчивый рок-н-ролл, толчками рвущийся из-под земли, - это вау. Знойный муравейник, плавильный котел - скоро нырну в тебя с головкой! Сколько холодного пива, баксов, свиных котлет, молока, розовых сисек, меда и зрелищ в одном месте! Клево. Великий Властов-град, роскошный прыщ на теле Руси; сердце и клоака Залесья - вот он, зараза. Вот он, бесстыдная гордая тварь...
      ...стянутый в ребристый корсет каменных стен, умащенный первосортным навозом улиц, истыканный сверкающими иглами башен, растянутый на дыбе тысячи дорог, облепленный жирными примочками рынков... Оу йеаа. Я шел и расцветал, озираясь в тусующейся толпе: хе-хе! Вон, под густыми гирляндами колбас гудит толпа бражников (привет, парни!). Быстрый рой детишек облепил сахарный ряд, а дальше - гы, легкие светлоокие стрекозочки вьются у цветастых тряпок (девчонки, хай!). О, прикол: продаваемые в рабство культуристы из ближнего зарубежья демонстрируют мышцы на высоких помостах, сбоку загорелые, похожие на итальянок невольницы улыбаются, показывая покупателям белые зубищи и вышивку своей работы. То и дело на полноприводных жеребцах цвета мокрого асфальта проносятся молодые мажоры... хэй, поберегись! Богатые дочки в мужских одеждах, сбежав от нянек, осторожно щупают ножкой горячую мостовую, инкогнито разгуливая по городу. Иностранные дипломаты в открытых паланкинах объезжают злачные кварталы, прикрывая повлажневшие лица подсолнечниками... Степенные белобородые старики в кольчугах расхаживают, звонко бухая оземь древками секир... Свежая брусчатка площадей сплошь усеяна просыпавшимся белоярым пшеном пополам с мелкими монетами: ноги загребают пеструю смесь ореховых скорлупок, яичной шелухи, разноцветного изюма... Вау-вау. Вот где надо жить. Зачем, почему я до сих пор прозябал вблизи крапивы, грядок и курятников? Мерз в ледяных озерах, изнемогал в жестких седлах, носился в облаках на сапоге-самолете - а надо было... просто бросить все и приехать во Властов.
      О Властов! Нежное чудовище! Позор тому, кто не глотал твою перебродившую ночь, задыхаясь в жаркой постели в тесной горенке под крышей! Позор тому, кто не любил тебя во все дырки твоих расписных заборов, во все подворотни резных твоих теремов, во все щели твоих кабаков! Отдыхает тот, кто не облизывал с губ твою пыль, не грыз пряников твоих, запретных и тем пуще медовых! Несчастен тот, кто не пил здесь жидкого солнечного пива, закусывая соленой белорыбицей слегка подпахшей, тем пуще аппетитной! Кто сказал "Париж"? Париж - горбоносый пучеглазый карлик, в Париже маловато воздуха и совсем нет красивых девушек. Точно-точно.
      (М-да. И еще. Покажите мне чужеземного балбеса, который вздумал бы прийти сюда, во Властов, с оккупационной армией...)
      Братки! Кореша! Проницательные читатели!65 Щас скажу важное: приезжайте. Возьмите студенческий билет в Х век, Возьмите лучшего друга и пузырь водки, сядьте хоть во что-нибудь: в поезд, в тройку, в медный таз - и в путь, дери вас! Во Властов, точно-точно! Заберитесь по звонкой мостовой на Студеную Гору - в престижный квартал художников, резчиков и глинописцев. Ломанитесь вниз по бульварам изнеженного боярского Всполья, глотните из клевых тонизирующих фонтанов на Нижней Дубраве. Гуляйте от винта. Рвите резьбу. Вострите каждые встречные лыжи! Пройдите по Гороховой, сверните на Ореховую! Приставайте к стебущимся цветочницам в Вишневом Вертограде, погоняйтесь за ряжеными визгливыми русалочками на берегах Калюзы-реки...
      Йо-майо, Калюза-река! Это просто блюз какой-то. Пляж Ваикики отдыхает и прячется в тень, отступая перед широким блеском зеленых, шелковисто-травяных берегов Калюзы - они сплошь усеяны огрызками наливных яблочек, кусочками папенькиных пирожков, косточками жареных гусей-лебедей, оторванными жемчужными пуговками, обрывками любовных берестяных грамоток, обломками сахарных сердец... Ах, кисельные пляжи Калюзы! Что за мягкая вода, разогретая, как козье молоко! Как розово светятся нежные ножки под легкой струёй! И почему я не лежу (прямо сейчас!) там, в теплой жидкости, подставив небу загорающее пузо?
      А вечер, безумный вечер большого города? Хе. По освещенным улицам Дубравья нельзя пройти без ушных затычек: музыка ревет из окон - богачи устраивают квартирные концерты гудочников, зазывая прохожих на бесплатный перечный сбитень. Однажды и я зашел в чей-то терем... полчаса искал гостиную, слоняясь по подвесным галереям, ну и встречаю там дочку хозяйскую... в светелке... и она мне: "дядюшка, помогите застегнуть...", я кинулся помогать, и вдруг вся ее одежда... Впрочем, довольно. Я вижу, вам неинтересно. Хватит лирики, вернемся к основной корке. Смысл ее сводится, как вы поняли, к следующему: Великий город Властов жил, так и не осознавая главного: жуткий команданте Бисер уже явился. Уже грядет по его улицам в костюме старого скомороха.
      А это значит - довольно скоро великому городу Властову придется пасть в пыль у босых мозолистых ног жуткого команданте.
      Точно-точно, дери его.
      Вот как это было. Мы пришли к усадьбе посадника Катомы и гордо заявили о себе небритой роже, синевшей в просвете зарешеченного окошка. Я попросил принять меня срочно. У нашего творческого коллектива всего один концерт во Властове, да-да, и вечером мы улетаем с гастролями в Персию, Трансильванию и Пенсильванию. Хе, облом. Ловкий финт не сработал. Сначала пришлось полчаса уговаривать охранника, чтобы он в принципе повернул бородатую харю в нашу сторону и вынул из ушей бананы. Потом нас - ура! - пропустили внутрь, и еще полтора часа мы торчали на черном дворе (типа стадиона, только пива меньше, зато мусора больше). От безумной тоски я решился на невообразимое: начал репетировать свой номер.
      Кстати, дико повезло. Сегодня посадник Катома как раз был в духе развлечься и принимал скоморохов - однако последних собралось никак не менее сотни, и нам пришлось занять общую очередь. Я репетировал, дергая заскорузлыми пальцами жесткие струны инструмента под названием гудок (полагалось пользоваться смычком, но его не было: видимо, глупый Травень куда-то задевал, когда почесывал спину). К счастью, гадских струн было всего три. Ха, клево! Пальцев у меня сегодня набралось около десяти - и мы одолели не уменьем, а числом.
      Я репетировал соло (коллеги под разными предлогами разбежались по дальним углам двора, хором сославшись на зубную боль). Очень даже отлично. Тут, на черном дворе этих идиотских шоуменов целая толпа, все галдят, репетируют, сморкаются, выведывают секреты мастерства - а вокруг меня тишина, безлюдно, как в эпицентре поражения. Вот волшебная сила искусства!
      Один за другим взволнованные конкуренты, натягивая на ходу козлиные маски и нервно позванивая бубенцами, убегали наверх по ступеням высочайшего крыльца и - скрывались за тяжелой дверью, охраняемой доброй дюжиной бородатых шварценнегеров с топорищами. Любопытно: никто из джокеров так и не вернулся обратно. Видимо, добродушному Катоме так нравились выступления затейников, что он просил их - всех без исключения - остаться в гостях до утра.
      Или - в чем дело? К чему эти нелепые, мрачные шутки о виселицах, гильотинах и шпицрутенах, якобы заготовленных крутым Катомою для тех, кто не сможет развеселить его по-настоящему, в полный улет и умат?..
      - Мстиславка, Лыков сын, на позорище! - вдруг прогудело над головами, и я вздрогнул. Вот он, звездный час моей славы. Скоро-скоро, сейчас-сейчас я выйду на гигантскую сцену, залитую гудящим огнем юпитеров, - увижу тысячи влюбленных глаз, поймаю благосклонный взгляд посадника, благоговейно замершего в правительственной ложе... Клево-клево. Вот, я скромно туплюсь и краснею. Делаю ручкой. Делаю книксен. Улавливаю мягко летящую хризантему. Бережно жму к сердцу, тепло шелестящему под манишкой... Длинными, бледными пальцами (поблескивают перстни) достаю из-за пазухи свой волшебный гудок - эту колдовскую машинку, заставляющую витязей рыдать, старушек - повизгивать, отроков - впервые всерьез задумываться о своем месте в обществе...
      - Лыкович, жабий сын, ведено на позорище, раздудай-тритудыть! - рявкнул над ухом вспотевший от ярости охранник, и я опомнился. Бегу-бегу, дяденька. Вот он я; а вот мои коллеги. Восемь человек, строго по списку. И девять сундуков аппаратуры.
      - Обормотов не ведено! Скарбу не ведено! Само тебя велено! - выпятив бороду, рыкнул шварценнегер. И поддал топорищем. Стоп, не понял... А как же мой ансамбель? Товарищ милиционер, у нас ВИА, а не авторская песня...
      - Какого еще ансамбля?! Сыграешь сам... экхм... без никого, понимаешь! роково прогремело в ушах... и снова это топорище! Больно ведь!
      ...Ах, милые потомки. Свой жуткий дебют я помню как теперь: далекое лето 972-го года! Во Властове самый сезон гудочников! Еще жив был крутой посадник Катома... а я молодой, глупый - скачу по темному коридору закулисья, то взбегая, то спрыгивая по мостам - сердце бух-бух, навстречу Давыдка Копперфильд, потом маэстро Гуддини - куда там! Не до них! Старик Синатра идет - я не замечаю, бегу мимо; сзади телохранители посадниковы грохочут сапогами по доскам: ой, спасите-помогите! Буду петь для большого босса! Мой дебют, моя премьера - а я растерян, почти без грима, вовсе без ансамбля! То есть ваще, мужики, голяк: ни фанеры, ни бэк-вокала, хоть бы хилый кордебалет какой нич-чего! Все на чистом профессионализме.
      Выбежал...
      Ах, чувствую: падаю. Крыша поплыла: палаты резныя белокаменныя! Роскошный зал, а в нем... Сколько больших и строгих джентльменов смотрят на сцену, то есть на меня, на мой парик дешевенький идиотский! Ой, держите мое слабеющее тело; а что это за дядечка в возвышенном кресле - коренастый, бритый, с усами как у запорожца? Ах!!! Так это ж... сам... посадник... Дубовая Шапка!
      ...Ну ладно: стоп. Баста прикалываться, потомки. Не такой уж я растерянный был, если честно. Как только рожу эту усатую увидел: хе, думаю! Ах ты, волчара, позорный, балбеска лысый! Хочешь веселья, дери тебя? Фана жаждешь?
      Щас я те устрою фан. Только сглатывай.
      Бледный от неимоверного спокойствия, я потянулся рукой за спину, нащупывая свой инструмент.
      - Угу, - раздался низкий голос из притихшего зала. - Гудочник, значит...
      - Звать меня Мстиславкою, а живу под лавкою, - заученной скороговоркой представился я, подскакивая и прогибаясь. - На болоте я родился, у кикимор обучился! Ты дозволь повеселить, на гудочке посвербить!
      Катома вздохнул, усы грустно повисли.
      - Угу. А ведаешь ли, почтенный козляр, какие у нас во Властове управила заведены для скомрахов? - сонно спросил он, вставая с резного деревянного трона - разминая поясницу, спустился по трем ступенькам с возвышения. (Я уважительно покачал головой: посадник был крепкий мен. Ручищи мотаются как весла, рубаха простая до колен, тяжелая серебряная цепь на коричневой шее: помесь дядьки Лукаша и генерала Деникина.)
      - А управила будут такие... - потягивая за спину мощные хваталки, шевеля короткими поршнями пальцев, Дубовая Шапка прошел сквозь ряды кланяющихся лысин, подгреб к резному деревянному столбу посреди зала, помедлил... нехотя достал из-за пазухи короткий ножичек и... принялся публично ковырять древесину на колонне! В-во шизик глупый! Честно-честно, я не вру! Что он там корябает "тут был Катомка"? Ах нет, пардон: господин посадник народным творчеством занимается! Типа хобби такое! Йо-майо. Да у них тут весь терем в резьбе! Даже паркет в узорах! Неужто сам все изукрасил? Еще один маньяк у власти, точно-точно...
      А Катома знай себе точит какие-то виньетки. Типа солнышки с ветвистыми крыльями (фантазия богатая, я понимаю). И в усы гудит:
      - Угу... Если покажешь забавочку новую - награжу прещедро. А коли старыми песнями томить вздумаешь, тогда... - посадник грустно примолк, выцарапывая в светлом дереве хитрую пальмовую веточку, - тогда...
      На всякий случай я поклонился пониже...
      - Тогда... сюрприз? - Звонкий голос мой не дрогнул.
      - Угу. Бермута-сотник, расскажи-ка почтенному скомраху, что полагается нерадивым козлярам за староватые песни, - улыбнулся посадник и подмигнул кому-то в зале. С задней лавки поднялся над рядами голов некий ослепительный мужик в доспехах (сияющий, как жестяной чайник), поклонился и заскрипел из-под опущенной личины:
      - Коли песня про веселу вдовушку, положено давать десять палок... Про плаксиву княжну - двадцать. Ежели про везучего дурачка сказка - двадцать плетей, а коли про невезучего - все сорок. Про подводного царя петь - в реку кинуту быть. Про подземных чудищ - в яму слететь. Про мужика в бабьей одежде байку сказывать - на колу сидеть. Про бабу в мужеском платье петь - ух... ажно язык не поворачивается, чур меня!
      Сияющий мужик в ужасе осекся, покраснел и осел на место.
      - Не все сказал, Бермутушка. - Посадник Катома склонил голову, ощупывая пальцем свежую извилину на изрезанном столбе. - Самое главное управило: про внезапный возврат мужа - не петь! Про близнецов, про ожившего мертвеца, про одного ребенка дома, про умную собачку - никаких побасенок! Сразу прибью, саморучно... Сил нету слушать кажден день одинакия басенки...
      В принципе, я могу понять мужика. Ежедневно точить в доске крылатые солнышки, созерцая ужимки нашего брата-халтурщика - это конкретная пытка. Но сегодня посаднику повезло. Его ждет небывалое шоу. Я изображу такое...
      - Изображать, кстати, тоже не надоба, - спохватился Катома, усаживаясь обратно на узорчатый липовый трон.
      Я почесал затылок... (Кстати, не так просто сквозь парик!)
      - Был тут давеча один из Саркела, - негромко пояснил посадник, собирая в толстокожей ладони влажные хвосты черных усов. - Изображал разное. То лучинку горящую изобразит, то зверушку заморскую... Позапрошлого года у нас то самое Голопятка-плясун ловко изображал. Да. Этот иноземный скоморох, конечно, тоже хорошо показывал... Угу. Сейчас вот висельника показывает. На Грязном рынке. Уж третий день пошел. Весьма. Весьма похоже висит.
      Я недобро прищурился. Жаль, нет у нас, скоморохов, профсоюзной организации. Мы бы показали тебе, эксплуататор позорный, как творческих людей репрессировать!
      Пыша внутренней злобой и глубоко протестуя в душе, я снова подскочил, поклонился, помотал бубенцами на колпаке - и смело достал из-за спины гудок. Сел прямо на краю невысокого помоста, упер инструмент в колено, поставил его гордо-вертикально...
      - Угу... - Катома поднял брови. - А может... не надо, почтенный козляр, а? Не пойдешь ли до твоей хаты теперь? Жалко тебя, болезного да дряхлого...
      Не сучи коленкой, босс. Славик знает, что делает. Шоу-программа свежая, как прыщ на твоем носу. Лучше готовься к кайфу: грядет катарсис. Тэк. Рэс-два, семь-восемь... Тишина в зале.
      Вздохнув, Катома откинулся на спинку кресла. И тут я заметил некую жуть: его руки бегают как заведенные! Пальцы сами собой шевелятся, тискают серое сукно штанин на коленях... Ну ваше маньяк нервный. О! Зыркнул властно - и расторопный слуга поспешно протягивает посаднику что-то. Йодный йогурт! Это типа деревянный чурбачок. Точно: опять блеснул в руке Катомы маленький ножик. И страшные, неспокойные руки сами собой задвигались, остругивая липовую болванку...
      Только много дней спустя я узнал, что под сиденьем посадникова трона всегда стоит огромная корзинка, наполненная свежевыструганными, резными столовыми ложками. Примерно раз в месяц наполненную корзину выносили на задний двор и поспешно сжигали вместе с содержимым.
      Однако тогда - в час звездного дебюта - мне было не до деревянных столовых приборов. Зал уж замер; уж я оправил кретинское пончо на груди, уже сделал серьезное лицо и возложил персты на струны (как стаю соколов на стадо лебедей... даже нет, скорее - как эскадрилью югославских галебов на гнусный клин неповоротливых F-117B). Отчетливо помню: в звонкий миг, когда я впервые зацепил указательным пальцем жирную струну, в голове моей было абсолютно чисто и пусто. Ни одной идеи. О чем петь-то? А, потомки?
      И вдруг - как озарение. Йес! Название песни прозвенело в мозгах, как бронзовый колокольчик... Я еще не понял, что будет дальше - но голос уже твердо объявил:
      - Слово. О похищении Ирочкином, Ирочки, дочки посадниковой, любимой внучки своего дедушки.
      Бедный Катома аж подскочил на своем занозистом троне. Но метацца было поздно: странный огненноволосый джокер с фальшивым фингалом на щеке уже завел свою неслыханную песнь:
      - Нелепо вам брешут, братие, начиная старыми словесы трудных повестей о похищении Ирочкином, девочки славненькои, - звонко выдал я, втайне поражаясь тому, как крепко держатся в мозгу, несмотря на ранний алкоголизм, зазубренные с детства строки. - Начаты же ся той песни по былинам сего времени, а не по вымыслам таблоидной прессы...
      - Короче, так, - замогильно ревел я, дергая струну. - Однажды в жуткую ноябрьскую полночь воззре Ирочка на светло солнце и - йошкин кот! - видя от нее тьмою вся свои няньки прикрыты! Офигела девочка и рече к прислуге своей: "Няньки и подружки! Лучше быти изнасилованной, неже весь день торчать в детской. Всядем, подруженьки, на свои трехколесныя велосипеды да позрим, че там на улице. Хочу бо, рече Ирочка, испити шеломом лимонада в городском парке".
      Прохладный гул пронесся по залу. Кажется, отдельные слушатели уже хватаются за рукояти мечей. Спокойно, команданте Бисер: не смотри в зал! Положись на волшебную силу искусства. Хоп, хоп! - вперед, скоморох:
      - Ирочка зовет милу няньку Всеволодовну. Нянька подгребает и рече: наши телохранители под трубами повиты, конец копья вскормлены, пути им ведомы, боевые приемы знаемы. Сабли изострены, стволы наготове, короче, типа все о'кей, детка, ничего не бойся.
      Все о'кей, Славка, ничего не бойся. Катома замер с приоткрытым ртом... Давай, скоморох, дергай струну, драть ее!
      - Тогда Ирочка вступи в златы педали и поеха. Тьма ей путь заступаше! Волки-оборотни собираются по оврагам, грифы клекотом на девичьи косточки монстров созывают, кладбищенские хищницы брешут на червленыя бантики! Ночь меркнет, мгла покрыла школьниц! Далече залетела Ирочка... О милый отеческий дом, уже за шеломянем ecu!
      Шум в зале - они вскакивают с лавок...
      - Ну и началось. Идут с Дона, с великой степи половецкой маньяки-педофилы с сачками и бензопилами, черная земля под их ботинками человечьими костьми посеяна, кровью полита! Ужас! Бились день, бились другой, а на третий день пала наша Ирочка. Здесь, у Каялы-реки, разлучилась она с нянькою Всеволодовной. Никнет трава с жалости, а древо с тугою к земли преклонилось...
      Я заставил себя посмотреть в лица зрителей... Bay. Кажется... да, точно. Это и есть трагический катарсис. Глухонемая сцена. Благообразные старики со шрамами на лицах, какие-то гордые леди в расшитых, пылающих золотом одеяниях они все... плачут? Ио... Не переборщил ли я часом?
      Впрочем, отступать некуда.
      - Тоска разлилася по русской земли, - продолжал я, откладывая гудок: тишина ревела громче, чем струны. - Тогда Ирочкин папаша изрони злато слово, с слезами смешано, и рече: о милая доченька! Рано еста начала в городской парк ходити, себе приключений искати! Се ли сотворила моей сребяной седине?
      Я набрался наглости и глянул на Катому. Есть! Казак на крючке. Он даже перестал стругать свою ложку... Бедняжка... кажется, крутой босс случайно порезал пальчик.
      - Посадник Катома рано плачет во Властове на забрале, аркучи: "О ветре-ветрило! Какого хрена, господине, вот уже 15 лет гуляешь ты в голове моей любимой дочки ? Мало ли т и бяшет под юбкой у нее веяти ? Чему, господине, мое веселие по ковылю развея?" - Я возвысил голос, ибо мне понравилось, как твердо звучит он под сводами белокаменных палат. - Вступила обида девою на землю Русскую, всплескала лебедиными крылы и, плещучи, прогнала жирные времена из города Властова. Короче, начался кризис. Тяжко телу без головы, тяжко экономике без ГКО - ах, нелегко и посаднику Катоме без любимой доченьки...
      Да, Катома мощно порезал ладонь. Кровавые капли весело посыпались в деревянное узорочье половиц. Тишина держалась восемь минут - дольше, чем после мировой премьеры "Титаника". Бедные зрители... кажется, я не рассчитал силу удара по башне. Средневековая психика не готова к таким потрясениям.
      ...В тишину залы ворвалось визгливое чириканье птах за окнами, ровный шум бульваров и площадей вкруг посадникова дворца.