- Дома, братец, нет,- ответил тот, выпуская Христю из рук. Та опрометью бросилась вон и в сенях чуть не сшибла с ног хозяйку.
      - Куда это ты летишь, как сумасшедшая? - спросила Олена Ивановна.
      - Да вон... они... Ну их! - со слезами жаловалась Христя.- Коли так, уйду от вас.
      - В чем дело? - спросила Олена Ивановна.
      - Тсс!..- раздалось в кухне.
      - Не тронь хозяйского добра! - выйдя на середину кухни, кричал Загнибеда.- Не тронь.
      - Чего ты орешь? - сказала она мужу.- Вон ведь люди, благородные! - И сердитая прошла в светлицу.
      - Видали! Кто кислиц поел, а кто оскомину набил,- воскликнул Загнибеда, почесывая в затылке.
      - Так и у меня,- качая головой, сказал Колесник.
      - Одно горе, брат, с этими бабами! - вздохнул Загнибеда.
      - Одно горе,- подхватил Колесник.
      - А коли горе, так зальем его,- вмешался толстый лавочник.
      - Верно! - поддержал Колесник.
      - Пойдем,- сказал Загнибеда.
      - Погоди. Вот еще эти паны! И зачем ты их зазвал? - говорит лавочник.
      - Да разве я звал? Сами напросились. Не плевать же мне им в глаза?!
      Не успел Загнибеда произнести эти слова, как из светлицы вышли Рубец и Кныш.
      - Попили, поели у вас, Петро Лукич,- сказал Рубец,- пора и восвояси.
      - Куда это вы? Так рано? Да я не видал, откушали ли вы хоть чего-нибудь.
      - Откушали, как же, откушали! - протягивая руку, сказал Кныш.
      - Ах ты господи! Да посидели бы немножко.
      - Нет, нет! Дома жены ждут. Мы, знаете, перелетные птицы.
      - Скажи, пусть не задерживает,- тихо сказал толстый лавочник на ухо Колеснику.
      - Ну, хоть на дорогу! - сокрушается Загнибеда.- Антон Петрович! Федор Гаврилович! По одной, наливочки. Жена, голубушка! Дорогим гостям на дорогу наливочки.
      - От тебя не отвяжешься! - сказал Рубец.
      - Извините. Бога ради простите! Может, что не так. У меня, знаете, попросту. Тянись не тянись, а в паны далеко. Извините.
      - Дай бог и нам то, что есть у вас! - утешал Кныш, беря рюмку наливки.
      - За ваше здоровье! - сказал Рубец. Выпил, отдал рюмку и, подав на прощанье руку одному Загнибеде, торопливо вышел в сени. Кныш, прощаясь подряд со знакомыми и незнакомыми, тоже последовал за ним. Загнибеда вышел проводить их.
      - Слава богу! - с облегчением вздохнул толстый лавочник.
      - Кныш этот еще ничего: человек обходительный,- сказал Колесник,- а уж наш секретарь - о-о! Это штучка!
      - Оба одним миром мазаны! Оба на руку охулки не положат! Тот только берет да кланяется, а наш берет да лается!
      - Выпроводил, слава богу! - сказал, возвращаясь, Загнибеда.- Ну, теперь пойдем к столу. Теперь наш черед. Уж эти мне паны!
      И все повалили в светлицу. Там за столом сидела женская компания.
      - Идите-ка к нам,- сказала дородная молодица, жена гнилозубого, красная, как наливка в рюмке, которую она держала в руке.- Что это вы все с панами да с панами! Ишь, как панским духом пропахли! - прибавила она, стрельнув на Колесника маслеными глазами.
      - С вами, кума, выпить? Эх, хороша кума! - подходя к молодице, сказал Колесник и опустился рядом с нею на лавку.
      - Кума-кума, а как христосоваться, так нема!- упрекнула его высокая длиннолицая баба, жена толстого лавочника.
      - Почему нема? И теперь не поздно! - сказал Колесник.
      - Огляделись, как наелись! - надулась кума.
      - Вот и огляделись! Сейчас послаще будет! - отшучивается Колесник.
      - Нехорошо! - укоряет лавочница.
      - Сперва к служанкам идите христосоваться! - съязвила дьячиха, сверкнув злыми глазами.
      - Со служанкой иной раз получше, чем с кем другим,- прибавил гнилозубый.
      - И ты туда же! И ты! Не гневил бы ты лучше бога! - с презрением оборвала его жена.
      Гнилозубый сморщился, скривился и стал еще неказистей.
      - Что ж я? Я ничего. И мы не лыком шиты! - оправдывался он.
      - Не лыком, так валом! - крикнула, покатываясь со смеха, лавочница. Другие бабы тоже засмеялись.
      - Ну, коли так,- сказал Загнибеда,- коли они нас не принимают, и мы не хотим с ними знаться. Пускай они сами по себе, а мы сами по себе. Пойдем,и, взяв гнилозубого за талию, Загнибеда направился в кухню.
      - Куда же вы? - тревожно взглянув на них, спросила. Загнибедиха.
      - На волю... Ну вас! - сказал Загнибеда.
      Олена Ивановна бессильно опустилась, лицо у нее побледнело, брови нахмурились.
      - Кум! кум! - крикнула вдогонку им лавочница и затянула:
      Эх, кум мой милый,
      Хорош наш пенник.
      - Выпьем, кум милый, мы в понедельник,- басом, подхватил Загнибеда, возвращаясь к куме, которая уж и место для него освободила. Загнибеда сел.
      - Вот так будет лучше! Сядем рядком да побеседуем ладком; сядем в парочке да выпьем по чарочке! - сказала жена гнилозубого, кума Колесника.
      - Сам бог глаголет вашими устами! - воскликнул Колесник, садясь рядом с нею. Толстый лавочник и гнилозубый тоже подсели к компании.
      - Жена, голубушка! - сказал Загнибеда.- Ты у меня первая, ты и последняя! Угости добрых людей. Страх как люблю посидеть с добрыми людьми, покалякать, попеть.
      - Уж если петь, так божественное,- сказала дьячиха.
      - Божественное! Божественное! - закричали все.
      Лавочница затянула "Христос воскресе!", остальные подхватили. Бабы пели тонкими голосами; мужчины гудели, как жуки; только Колесник ревел таким густым басом, что стекла дребезжали, за что кума то и дело била его кулаком по спине. Колесник пел, как будто и не чувствовал ее тумаков; зато в конце так рявкнул, что кума не выдержала и треснула его по спине изо всей силы; Колесник охнул. Все засмеялись, а Колесник сунул руку за спину куме и ущипнул ее. Та вскрикнула, навалилась на стол... Бутылки и рюмки покачнулись, упали... Послышался звон битого стекла.
      - Стойте! стойте! не бейте! - крикнул кто-то.
      - Ничего, ничего. Где пьют, там и бьют! - сказал Загнибеда.- Жена! угости-ка еще.
      После новой рюмки все запели кто в лес, кто по дрова. Дьячиха затянула "Вдовушку", лавочница - "Куму"; румяная кума Колесника - "Вы не троньте меня, хлопцы,- за телятами иду...". Толстый лавочник, склонившись на плечо дьячихи, плакал; Загнибеда, слушая лавочницу, притопывал ногами; гнилозубый, прижавшись головой к стене, храпел во всю ивановскую; Колесник подпевал куме Загнибеды. Одна Загнибедиха, белая как мел, посматривала на всех горящими глазами и болезненно улыбалась...
      Христя, услыхав невообразимый шум, подошла к двери поглядеть. Она отродясь такого не видывала! "Одурели они, ополоумели! Друг на дружку лезут, друг дружки не видят. И это богачи, купцы гуляют-пируют! С жиру бесятся",- подумала Христя и, прошмыгнув к столу так, чтобы никто не заметил, взяла кусочек кулича и стала жевать. Она сегодня еще не ела; во рту у нее пересохло; черствый кулич застревал в горле. От шума и гама, от чужих песен ей стало так грустно. Солнце уходило на покой, багровым светом озаряя землю. Христя облокотилась на стол и, глядя, в окно, засмотрелась на это кровавое пламя и задумалась...
      Страшный грохот испугал ее. Она бросилась в комнату. Там, как гора, лежал посреди комнаты лавочник. Он пытался встать, но не удержался, покачнулся и - плюх! - растянулся во весь рост посреди комнаты. Загнибедиха вскрикнула.
      - Не пугайтесь, Олена Ивановна; ни черта ему не сделается! - сказал Колесник и, ухватив лавочника за ногу, поволок его в боковушку.
      - А этот чего здесь носом клюет? - крикнул Колесник, увидев гнилозубого, взял его в охапку и понес к лавочнику.
      - Очищайте, очищайте место! - кричала вслед ему жена гнилозубого и, когда он вернулся, поцеловала его.
      - Вот бы мне такого мужа! А не гнилозубого да сопливого! - целуя Колесника, шептала она так, что все слышали.
      - Ах, дуй его горой! Они целуются, а мне нельзя! - воскликнула лавочница и бросилась к Колеснику с другой стороны.
      Они обе повисли у Колесника на шее; одна в одну щеку целует, другая в другую. Колесник крикнул, схватил обеих в охапку и понес по комнате. Бабы, как змеи, обвились вокруг него, толкаясь и не давая друг дружке целовать его.
      Загнибеда сидел и хмуро смотрел на Колесника: ему было досадно.
      - Константин! - крикнул он, заерзав на стуле.- Оставь!
      Колесник поднял баб под потолок, свел и сразу опустил. На этом, может, все бы и кончилось, если бы кума Колесника не сбила нечаянно у кумы Загнибеды чепец.
      - За что ты, дрянь такая, чепец у меня сбила? - крикнула та, схватив за косы жену гнилозубого. Другой чепец полетел на пол. Кума Колесника, недолго думая, закатила лавочнице такую оплеуху, что у всех в ушах зазвенело!
      - Так ты еще драться! - крикнула лавочница, бросаясь на свою недавнюю подругу.
      - Что это вы! Господь с вами! - сказал Колесник, становясь между ними.
      - Ах ты дрянь! Сама шлюха, так думаешь, и все такие! - кричала одна.
      - Ты сама шлюха! Ты! Тьфу, чтоб ты сдохла! - ответила другая, плюя на свою противницу.
      - Вот видишь! Это все ты, Константин, наделал! - воскликнул Загнибеда, ударив кулаком по столу так, что зазвенели бутылки. Колесник обиделся не столько от этого крика, сколько от того, что хозяин ударил кулаком по столу.
      - А по какой-такой причине я? - подбоченясь, спросил Колесник.
      - Ты!.. Ты!.. Ты во всем виноват! - орал Загнибеда, мотая пьяной головой.
      - Да будет вам... Петро! - жалобно сказала Загнибедиха.
      - Он! - снова заорал Загнибеда.- Он во всем виноват. Если уж он влез, добра не жди!
      - Что же я, по-твоему: бес, выродок? А?
      - Выродок! Выродок! - еле ворочая языком, сказал Загнибеда.
      - Матери твоей черт! - крикнул, покраснев как рак, Колесник.
      Загнибеда встал пошатываясь. Глаза у него сверкали, как угли.
      - Так это ты ко мне пришел бучу поднимать?.. Вон из моего дома, чтоб и духу твоего здесь не было! - крикнул он в бешенстве.
      Колесник поглядел на него в упор.
      - Эх ты, хозяин паршивый! - сказал он презрительно и, плюнув, пошел искать шапку.
      - Врешь! - крикнул Загнибеда.- У меня бывают честные люди, благородные; один ты такая ехида выискался.
      - Какая ж я ехида? Ну, говори...- наступал на него Колесник.
      - Какая? А вот какая. Помнишь наш уговор перед рождеством насчет рыбы?
      - Ну, помню... Так что же?
      - Что ж ты - взял ее у меня? Взял?.. Ах ты, ехида! Лишь бы подвести человека, лишь бы напакостить!.. Да еще смеешься...
      - Так ты вот о чем?! Ну, и дурак же ты, а еще писарем был. Это, брат, коммерцией называется, так и знай: не ты надуешь - тебя облапошат.
      - Ты во всем такой! - кричит Загнибеда.
      - А ты лучше?
      - А что я?
      - Что? А расписки какие писал? А?
      - Какие расписки?
      - Не знаешь? Забыл? Тоже мне хозяин! Тысячами ворочает, а на пять рублей бедной девушки польстился!
      - Что ты мелешь?
      - Что? Вот у кого спроси что. Вот! - говорил Колесник, показывая на Христю.- Вас за это дело в тюрьму следует посадить. Захотел, чтоб девчонка полгода даром служила. Знаем мы, зачем она нужна, догадываемся... У-у, хозяин! Ноги моей после этого не будет в твоем доме! - крикнул Колесник, плюнул и выбежал вон.
      - Постой... Постой!..- пошатываясь, проговорил Загнибеда и опустился на лавку. Голова у него никак не держалась, как ни мотал он ею, как ни силился удержать. Но вот он все-таки выпрямился, обвел глазами комнату... Ни души; гости, как услышали ссору, испугались, что дело дойдет до драки, и все разбежались. Досада взяла Загнибеду.
      - Жена! - крикнул он.
      Бледное лицо с голубыми глазами выглянуло из боковушки.
      - Чего тебе?
      - Ты слышала?
      - Что слышала? Напились - поругались; завтра сойдетесь - помиритесь.
      - Кто? Я? Я? С ним? Скорей вода с огнем побратается, чем я с ним помирюсь! Так осрамить меня при всем народе? При всем народе?!
      Загнибеда опустил голову на грудь и долго сидел, понурясь. Что его сокрушало? Хмель ли, обида ль, или, быть может, совесть проснулась?.. Долго сидел он так печальный, угрюмый. Но вот снова выпрямился и хищным взглядом окинул комнату.
      - Ложись-ка ты лучше спать,- сказала ему Олена Ивановна.
      - Кто? Я?.. Вы все ложитесь, вы все идите спать. Один я не пойду... Мне спать после всего этого? - Он потряс головой.
      - Что ему за дело, как люди прислугу нанимают? - помолчав, снова заговорил он.- Что ему за дело? Я к нему не хожу справляться, за деньги он нанимает, или без денег? Может, я и без денег нанял, да возьму вот и все выложу сразу. Христя! - заорал он на весь дом.
      Когда Колесник ругался с Загнибедой, Христя была в кухне. Сперва она не поняла, о ком идет речь; теперь ей все стало ясно. Так вот как опутали ее с матерью, так вот как обошли их эти богачи, живоглоты!.. Сердце у нее заныло, мучительно сжалось... Тоска в нем проснулась, пробудилась ненависть... Когда Загнибеда позвал ее, она нарочно не пошла, не откликнулась.
      "Нет, не дам! - решил Загнибеда.- Пять рублей - деньги! Да и до срока еще далеко. Я ей тогда отдам... Отдам да еще к нему пошлю, чтоб показала этому ироду. Вот, мол, как честные хозяева поступают!" - и Загнибеда ухмыльнулся.
      Солнце село; надвинулась темная ночная тень; в комнате еще больше стемнело: стены посерели, в углах- тьма кромешная, только в окна льется желтоватый сумеречный свет.
      - О-х! выпить, что ли?- послышался голос Загнибеды; он стал шарить на столе, зазвенело битое стекло.
      - Черт бы вас подрал! - крикнул Загнибеда.- Дайте огня! Почему огня до сих пор нет?
      Загнибедиха, выбежав из боковушки, бросилась зажигать лампу. Пока она нашла спички, пока зажгла лампу, Загнибеда все сидел и ругался. Когда загорелся свет, Олена Ивановна ахнула: новая скатерть чуть не вся была залита наливкой, стол усеян осколками.
      - Господи! Неужто нельзя было сперва свет зажечь, а уж тогда пить, коли так захотелось,- сказала она.
      - Молчи! - крикнул Загнибеда, хищно сверкнув глазами.- Мало мне еще досадили? И ты туда же?
      Загнибедиха укоризненно взглянула на него, пожала плечами и вышла в кухню.
      - Христя, голубушка! Посмотри, пожалуйста, за ним, а то, неровен час, еще дом сожжет, а я пойду отдохну немного,- теперь уж зарядит на целую ночь... Ох, наказал меня господь! - с тяжелым вздохом сказала она и пошла в боковушку.
      Горькие мысли роились в голове у Христи... "Обошли, вокруг пальца обвели, да еще голубушкой величают... Нечего сказать, хороши!" - думалось ей, а в сердце просыпалось неясное чувство жалости к Загнибедихе. В душе шевелилась тайная мысль, что эта женщина ни в чем не виновата, что она сама пьет горькую чашу. С тяжелым вздохом она села на лавку так, чтобы было видно, что станет делать Загнибеда. Он сидел за столом напротив нее, безумными глазами уставившись на горящий фитиль. Потом перевел взгляд на наливку, разлитую на столе, поднял руку, помочил пальцы и стал мазать волосы... Христя тихо засмеялась - такими забавными показались причуды пьяного хозяина... Загнибеда направил пылающий взгляд на Христю, и смех ее оборвался. Христя затихла; Загнибеда, насторожившись, слушал... Стало тихо-тихо; Христя слышала, как у нее колотится сердце... Но вот Загнибеда встал, налил рюмку, выпил и на цыпочках стал красться в кухню. Христя замерла. Не успела она опомниться, как Загнибеда очутился около нее, прижал к себе и тихо поцеловал в щеку... Ее точно обожгло, огненный ток разлился по телу.
      - Христя, голубка! - шепнул он, прижимаясь к ней.
      Она вскочила, как ужаленная.
      - Чего вы лезете? Пошли прочь! - крикнула она на весь дом, отталкивая его.
      - Тсс! - зашипел Загнибеда и снова стал прислушиваться. Вокруг царила мертвая тишина, только из боковушки доносилось тяжелое дыхание Олены.
      - Знаешь, Христя? - начал он.- Я тебе заплачу деньги, которые твой отец занял у меня.
      - Слышала я, как он занял. Спасибо вам с Супруненко! - ответила Христя.
      - Что ты слышала! Все это - враки! Ей-богу, враки... А я тебе вот что скажу... Хочешь быть, богатой, ходить в шелках да в золоте?
      Христя молчала.
      - Чего только твоя душа пожелает - все у тебя будет! Есть ли, пить ли... Видела ты эту дохлятину? - ткнув пальцем в сторону боковушки, спросил Загнибеда.- Ей и жить-то недолго осталось, а я постараюсь, чтоб и того меньше... Опротивела она мне, опостылела. А ты по нраву мне пришлась...
      Христя молчала, только сердце у нее тревожно билось.
      - Христя! - не своим голосом взревел Загнибеда и бросился к ней. Глаза у него горели, как у кота, руки дрожали, он весь трясся, как в лихорадке: как холодный скользкий уж, обвился он вокруг стана Христи и пьяными губами целовал ей лицо, глаза, шею... Христя молча сопротивлялась, пока хватало сил; когда же она совсем изнемогла, а Загнибеда навалился на нее, она закричала на весь дом... Не успел он отскочить, как на пороге показалась Загнибедиха, бледная, растрепанная.
      - Вон пошла, вонючая! - заорал Загнибеда и снова бросился к Христе.
      - Беги, Христя! - крикнула Загнибедиха.
      Христя стрелой помчалась на улицу. Загнибеда кинулся за нею, но споткнулся на пороге и упал... Христя в беспамятстве добежала до самого амбара. Вскоре до нее донесся неистовый крик Загнибеды: "Так беги, подлая! Беги, негодная?..", удары тяжелых кулаков, стоны и плач Загнибедихи.
      "Ох, убьет он ее, убьет!" - ломая руки, говорила сама с собой Христя. Ей хотелось броситься на выручку несчастной хозяйки и страшно было Загнибеды; страшно было этого ужасного крика хозяйки: "Беги, Христя!.." Не зная от страха, что делать, она забилась под амбар. Сырая земля, холодный воздух - ничто не освежало ее; все тело у нее горело, как в огне, и в то же время ее била лихорадка; это жег ей сердце безумный плач Загнибедихи, в дрожь бросало при мысли о том, что с нею будет...
      Но вот и плач и крики затихли. Издали слышались только тяжелые, прерывистые вздохи. Затем скрипнула дверь, кто-то, спотыкаясь, вышел на улицу. Раздался крик и свист... Так сумасшедший свищет и кричит в приступе безумия. Христя прижалась лицом к земле и заткнула уши, чтобы не слышать этого пронзительного свиста.
      - Христя! - послышался хриплый голос Загнибеды.- Где ты? Отзовись! Все отдам тебе... Что только есть у меня - все твое... Шелка будешь носить, в серебре будешь ходить, золотом осыплю! Слышишь? Отзовись же... А то найду хуже будет! - грозился он.
      - Петро! Побойся бога,- донесся до Христи слабый голос Загнибедихи.
      - Ты опять встала? - крикнул Загнибеда.- И не добьешь, проклятую! Когда же черт возьмет тебя? Вонючую, паскудную, мерзкую, постылую!
      - Полегче, полегче! - донеслось с улицы.
      - Да не тронь ты его, ну его совсем! - сказал другой голос.
      - Почему? - спросил первый.
      - Это Загнибеда гуляет. Пристанет - не отвяжешься!
      Загнибеда будто и не слышал этого разговора прохожих, он стоял посреди двора и ругал жену на чем свет стоит, а та, обливаясь слезами, упрашивала его идти спать.
      Далеко-далеко за полночь, видно, устав ругаться, он уселся на крыльце. Когда бледная заря занялась над сонной землей и Христя вылезла из-под амбара, чтобы пойти в дом и согреться, ей прежде всего бросился в глаза Загнибеда. Сидя на крыльце, он спал, прислонившись головой к столбу. Христя его и сонного испугалась. Чтобы как-нибудь его не разбудить, она на цыпочках прокралась к калитке и, хотя ноги у нее подкашивались от усталости, простояла за воротами, пока не услышала голоса во дворе. Это толстый лавочник и гнилозубый тащили Загнибеду в дом. Им не под силу было втащить его бесчувственное тело, и хозяйка позвала ее на помощь.
      4
      - Ты, Христя, не обижайся... Что пьяному не взбредет в голову? Пьяный, что малый: не поставит свечку, а свалит,- уговаривала Загнибедиха Христю, когда лавочник и гнилозубый ушли со двора.
      Христя молчала, хоть и зло ее брало за вчерашнее: за весь день она только маленький кусочек хлеба съела, всю ночь просидела под амбаром, перетряслась и перезябла,- да что толку говорить об этом? И кому говорить? Ей, хозяйке, его жене? Разве она сама не видала, сама не слыхала? Разве ей самой не досталось?
      - Я только вот о чем хочу тебя попросить,- помолчав, начала Загнибедиха.- Не утаивай ты от меня, что он говорить тебе станет...- И Загнибедиха заплакала.
      Христе стало жаль хозяйку. Она и рада бы утешить ее, да чем тут утешишь?
      Выплакавшись, Загнибедиха продолжала печально и горько:
      - Ну и жизнь! Врагу своему не пожелаю! Если бы хоть дети были... Отреклась бы я от тебя, немилого, постылого! Пей, гуляй, распутничай - мне какая нужда... Так нет же! И детьми господь не благословил... Уродилась ли я такая несчастная, согрешила ли я перед господом, что все беды и напасти пришли на меня!.. Трое нас было. Старшая сестра девушкой умерла, брат - уж женатым, а я осталась... Зачем?.. Вон вчера, как сова, как сыч, всю ночь напролет простонала, проголосила; а бог его знает, что еще сегодня будет... Такое мое счастье, Христя! Заклинаю тебя всем, что есть святого на свете: будешь замуж выходить, не выходи за лавочника, не выходи за городского,нет у них ни сердца, ни совести! Выходи ты лучше за крестьянина... Только вспомню я, как у отца в деревне жилось,- и все бы, кажись, отдала, лишь бы вернуть эту жизнь... Весною иль летом встанешь поутру, выйдешь в поле - что за роскошь, что за приволье! Солнышко пригревает, легкий ветерок веет, пахнет в поле чебрецом, желтоцветом, жаворонок над головой вьется, заливается; а впереди долгие-долгие нивы - так и волнуются, так и колосятся... Разве только в жатву припечет солнце; да как жнешь высокую колосистую рожь или яровую пшеницу, да в компании, да с песнями, так и жара тебе нипочем. Не заметишь, как и долгий день пройдет и домой пора. А там опять с плясом да с песнями, с песнями да с плясом до самого дома. Или зимой: соберется нас пять-шесть девушек, да все задушевные товарки, верные подружки... За песнями да шутками и работа спорится... Всю бы жизнь так прожить, Христя! И принесла же нелегкая этого Загнибеду!.. Бог его знает, отчего на свете все так меняется. Сдается, он тогда совсем не такой был. Как посватался, подружки, бывало, завидуют мне: "Счастливая ты, Олена,жених у тебя красивый, да и грамотный!" Я и сама тогда думала, что счастливая. А вот оно что вышло... Любая моя подруга за последним нищим счастливей меня! У нее, может, и бедность, зато в доме - мир, зато живут в согласии; а у меня и лишнего много, да что толку в нем, коли душа не на месте, коли глядеть на богатство мне тошно, не веселит оно моих глаз, увядшего сердца?!
      Загнибедиха умолкла. Она села за стол и, подперев голову руками, загляделась в окно, на улицу. День был ясный, солнце только поднялось; пучки косых его лучей струятся в кухню, золотым песком оседая у самого порога; а там, за окном, на дворе,- столько света, что глазам больно смотреть. А Загнибедиха не мигнет, как вперила голубые глаза в ясное солнце, так и потонули они в его сиянии. Что ей видится там, что мерещится? Молодость ли, доля девическая?.. Христя смотрит на нее, на ее бледное опечаленное лицо, на ее задумчивые голубые глаза. Солнце падает прямо на Олену, обдает, озаряет ее искристым светом, и кажется Христе, что это сама ее хозяйка так светится, ясным горит самоцветом...
      - Эй! - доносится из боковушки охриплый с перепоя голос.
      Загнибедиха вздрогнула, вскочила и убежала. Христе показалось, будто черная туча сразу надвинулась: и солнце светит, да не так, как раньше светило; и дом уже будто не тот, не тихий, спокойный,- а такой, как вчера был, когда пьяные на пиру орали, когда, охмелев, измывались над нею... У Христи сердце забилось тяжело и трудно. В тревоге она вдруг бросилась к печи: то откроет заслонку, поглядит в черное устье, то снова закроет... Но вот она схватила веник и стала выметать печь.
      В кухню, пошатываясь, вошел Загнибеда. Одутловатый, взъерошенный, он остановился посреди кухни, угрюмо озираясь по сторонам. Загнибедиха стала около печи, заслонив собой Христю.
      - А та где? - зычным голосом спросил Загнибеда.
      - На базар за бубликами послала,- толкнув рукой Христю, ответила Загнибедиха. Христя присела около печи.
      - Зачем? - проворчал Загнибеда, пристально взглянув на жену, и, пошатываясь, пошел в светлицу.
      У Христи даже дух захватило, когда Загнибеда спросил о ней; когда же он ушел, а за ним вышла и Олена Ивановна, она тихонько прокралась в сени, прислушиваясь, что будет дальше... "Если опять по-вчерашнему буча поднимется, брошу, убегу домой!" - решила она.
      Несколько минут царила невозмутимая тишина. И вдруг сразу точно в колокол ударили.
      - Жена! - крикнул Загнибеда.
      - Я здесь! - послышался ее тихий, страдальческий голос.
      - А-а... ты здесь... А я думал, ушла куда-нибудь. Может, кого получше нашла?.. А?.. Получше? Садись тут вот, против меня, смотри мне в глаза... Всей красы-то у тебя одни глаза... а так все - тьфу, черт те что!.. Смотри на меня! - привередничал Загнибеда.
      - Да я смотрю.
      - Смотришь?.. Смотри, пока не засну... Коли ты верная, богоданная жена, так и смотри, приглядывай за мужем!.. Ты видишь - я пьян... Ну, и приглядывай за мной. И засну - приглядывай... И за сон не ручайся... А то я сонный встану да к другим пойду.
      - Что мне говорить-то? Твоя воля, твоя власть! Мне ведь тебя не удержать.
      - Не удержать? А держишь... О-о, все вы хороши! Все вы хороши, все вы тихони... А в проклятой вашей утробе сто чертей по сто гнезд свили... И сами не живете, и другим жить не даете... Мало вас били, мало вас учили... вот что!..
      Тут голос его оборвался, затих. Христя долго прислушивалась, но больше ничего не услышала; порой только доносились до нее тяжелые вздохи и плач... Христя на цыпочках прокралась из сеней в кухню, а из кухни в светлицу. Двери боковушки были приотворены, и Христя заглянула в щель. Загнибеда лежал на постели с закрытыми глазами и разинутым ртом; могучая грудь его вздымалась... Загнибедиха сидела перед ним. На ее побледневшем лице еще были видны следы слез; она смотрела на мужа покрасневшими глазами; они светились скорбью, тоской и невыразимой мукой...
      Вдруг раздался церковный благовест. Зычно и глухо разнесся густой колокольный звон. Христя вздрогнула; вздрогнула и Олена; Загнибеда только открыл глаза, взглянул на жену - и отвернулся к стене. Христя поскорее проскользнула в кухню.
      Тяжелые думы обуяли ее, безысходная тоска легла на сердце. Перед ней еще стояло вчерашнее, не прошли, не забылись еще обида и горечь; а сегодня новое прибавилось... "Лучше было нам на свет не родиться, чем терпеть такое надругательство!.. Вон разлегся, как кабан, привередничает... А ты сиди над ним, смотри на его опухшую рожу, слушай его пьяные речи да жди, проклиная, пока он заснет. Если б не грех, заспала бы я тебя так, что ввек бы ты не поднялся!.."
      Все злое и гадкое, что таится в самой глубине человеческой души, всплыло наверх, поднялось на поверхность и омерзение, и ненависть, и нечто такое, чего Христя через минуту сама испугалась. Она увидела на столе большой кухонный нож... "Вот бы чем заспать тебя!" - мелькнуло у нее в голове... Опомнившись, она перекрестилась. "И взбредет же такое на ум, тьфу!" - плюнула она и стала думать о будничных делах. "Что ж это такое? Разве сегодня ни топить, ни готовить не будем?" Оглянулась - а перед нею хозяйка стоит. Красные глаза ее еще не просохли от слез, бледное лицо позеленело, можно было подумать, что дней пять она совсем не спала или месяц хворала.
      - Готовить сегодня будем? - спрашивает Христя. А Загнибедиха поглядела на нее безумными глазами, да как припадет к столу, как зарыдает!.. Будто ножом полоснуло Христю по сердцу.
      - Будет, не плачьте! - сквозь слезы проговорила она.
      - И почему я не умерла маленькой! - крикнула Загнибедиха и вся затряслась.
      С этого времени Христя и Загнибедиха стали жить в согласии, можно было бы сказать, в дружбе, если бы Христя была ровня хозяйке; а то Христя всегда в стороне держалась - и как чужая, и как младшая, и как прислуга. Зато Загнибедиха ухаживала за Христей, как за младшей сестрой. Забудет Христя что-нибудь сделать, Загнибедиха сама сделает, а ей не напомнит. После пасхи она упросила мужа набрать работнице на платье и сама сходила и набрала сразу на два - будничное и праздничное. Шить надо было,- у Христи хоть и поджила рука, но палец болел,- и Загнибедиха сама шила, а Христе приготовила мазь и смазывала ей палец, чтобы поскорее зажил. Когда кончились праздники, Загнибеда являлся домой разве только обедать да спать, а то все торчал на базаре, в лавке. Загнибедиха и Христя дома одни. Управившись на кухне, сядут они рядком, что-нибудь делают и ведут душевный разговор. Загнибедиха рассказывает про свою жизнь, Христя - про свою.
      - Неужто ты никогда не певала? - спросила ее однажды Загнибедиха.- Вот уж сколько времени ты у нас, а я ни разу не слыхала твоего голоса.
      - Почему не певать? Певала. Только нет тут у вас приволья.
      - Почему же нет? Спой, напомни мне девические годы.
      Христя запела, и Загнибедиха слабым разбитым голосом стала подтягивать ей.
      В другой раз Загнибедиха попросила Христю рассказать про семью. Христя рассказала и про отца, и про мать, и про нападки Супруненко. Она ничего не утаила от хозяйки. Та слушала и только глубоко вздыхала.
      - Знаешь что,- сказала она, когда Христя умолкла.- Сходила бы ты в деревню, проведала мать.
      - Когда же мне сходить? - спрашивает Христя.
      - Когда? Да вот в среду укатит он отсюда, до понедельника его не будет. Вот и выбери день - сходи.
      - А как же вы одни останетесь?
      - Ты обо мне не думай! Мне не впервой одной оставаться. Вот если бы ты сходила да мать свою сюда привела. Погодка нынче хорошая и тепло,- я бы хоть поглядела на нее.
      - Да мать такая хилая, что сама не дойдет.
      Загнибедиха вздохнула.
      - Ну хоть проведаешь ее.
      Христя задумалась. "Когда же сходить? когда выбраться? В среду хозяин уедет; в четверг - надо прибраться; разве в пятницу... Выйду пораньше - к обеду и поспею; пробуду там субботу, а в воскресенье утром и назад",- прикинула Христя и была рада-радешенька, когда хозяйка согласилась... Она мать повидает, наговорится с подружками и новое платье с собой возьмет. Как нарядится, как покажется в деревне, то-то все удивятся. А Супруненко как увидит - лопнет со злости! Она нарочно пройдет у него под самыми окнами, а Федора увидит - наперекор отцу начнет заигрывать с ним.