- Пошли к черту! Мне и Рябко заколядует,- басом крикнула Христя, передразнивая Грицька.
      Поднялся неудержимый хохот и, как буря, понесся по улице: "Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!"
      Девушки уж успели далеко отбежать от двора Грицька, уж успели в другую улицу повернуть, а всё хохотали: над забавной Христиной шуткой. Гулко и звонко отдавался веселый хохот в морозном воздухе, поднимая собак во дворах.
      От Супруненко свернули к богатому казаку Очкуру.
      Старая Очкуриха с почетом приняла дорогих гостей, варенухой угостила, пирогами накормила да вдобавок двугривенный дала. Подбодрившись и развеселившись, девушки вышли со двора Очкура и направились к батюшке. Там пришлось раз шесть колядовать: батюшке, матушке, детям батюшки. Хоть батюшка денег не дал, зато матушка вдоволь напоила и накормила; когда вышли, у кой-кого здорово шумело в голове. Ивга чуть не потеряла кныш, подаренный матушкой,- самая сильная, она была мехоношей. Пришлось ее сменить, девушки в шутку натерли снегом лицо черномазой подружке, чтобы та очувствовалась... Смех, хохот, шутки... и снова смех, хохот.
      Веселая пора - колядки. Недаром каждая девушка ждет не дождется их: и напоешься, и нагуляешься, и нахохочешься всласть...
      На Христю прямо как накатило: она не пропустила ни одного двора, чтобы, выйдя, не передразнить хозяев, не посмеяться над подругами, не растравить собак, постукивая палочкой о плетень.
      - Это ты, Христя, не к добру. Что-то с тобой случится,- говорили девушки.
      - Смотри, рыбы не налови ночью, а то уж очень что-то смеешься,- зло ввернула Ивга.
      - Нет у меня твоей повадки,- смеялась Христя.
      - А может, как вернешься домой, мать заругает,- предположила маленькая Приська.
      - Пусть ругает, зато нагуляюсь! - ответила Христя и снова стала смеяться.
      С противоположной улицы доносился говор парней.
      - Девушки! хлопцы... сказал кто-то.
      - Хлопцы-поганцы! Кто в шапке - оборванцы! - заорала Христя.
      - Тю!..- отозвались парни.
      - Тю-ю-ю! - крикнула Христя.
      - Христя! Не тронь: может, чужие! - сказала Горпина.
      - Ну и что ж, если чужие?..- И еще громче крикнула: - Тю-ю!
      - Трррр!..- пронесся вдоль улицы громкий и пронзительный крик. Христя хотела передразнить, но запнулась... За первым криком послышался второй, затем третий. На улице показалась целая ватага парней,- в длиннющих белых кожухах, в серых шапках, они шли в ряд поперек улицы, поскрипывая сапогами по снегу. Девушки бросились врассыпную.
      - Лови! Лови! - на всю улицу заорали хлопцы. Шум поднялся, беготня. Хлопцы ловили девушек, здоровались с ними, шутили. Все это были знакомые хлопцы, свои: Тимофей, Иван, Грицько, Онисько, Федор... Федор так и бросился к Христе.
      - Куда тебя несет, разиня? - крикнула та.
      - К тебе. А ты куда бежишь?
      - Чего мне бежать? Разве ты тоже такой, как твой отец? Пришли к нему колядовать, а он собаку науськал... Богачи, мироеды вы!
      - Христя! Не вспоминай мне про дом, не говори про отца. Да разве его люди не знают? - жалобно начал Федор.
      - А что он про меня говорит? И не грех такое плести?!
      - Ну и пусть себе говорит... Всего ведь не переслушаешь.
      - Не переслушаешь! Да есть ли у вас совесть? Постылые! - крикнула Христя и побежала к толпе девушек и парней. Федор, насупившись, потащился за нею.
      Там уже был установлен мир; хлопцы, сбившись в кучу с девушками, вели шутливый разговор.
      - Ну так как же, пойдем вместе колядовать? - спрашивали хлопцы.
      - Нет, не пойдем, мы вас не хотим. Больно вы кричите, - отнекивались девушки.
      - А вы нет?
      - Всё не так, как вы.
      - Ну еще бы. Того и гляди, перекричите.
      - Хоть мы и кричим, да вас не хотим. Сами пойдем.
      - А мы за вами. Куда вы - туда и мы.
      - А мы убежим.
      - А мы догоним.
      - Куда вам! Запутаетесь в полах да упадете.
      - Посмотрим.
      Спорили до тех пор, пока все не собрались. Это был всегдашний спор; на самом деле девушки были рады, что хлопцы с ними,- и веселее и спокойней: пьяный ли привяжется, собака ли кинется - есть кому отстоять, оборонить. Все вместе двинулись дальше, одни кучками, другие парами. Ивга так и прилипла к Тимофею, хотя тот больше разговаривал с другими девушками. Федор угрюмо плелся за Христей. Так целой ватагой и ходили по селу, забегая чуть не в каждый двор.
      Уже в других концах села стихли колядки, уже в редком оконце светился огонек, а наши девушки все еще бегали с хлопцами и искали, кому бы заколядовать.
      - Вы, девушки, у матери были?
      - Были.
      - Вишь, а мы не были.
      - Хороши, нечего сказать!
      - Пожалуй, она еще не спит. Пойдемте к ней.
      - Правда, пойдемте еще раз к матушке,- сказала Горпина.
      - Поздно будет. Вон уж месяц скоро закатится,- возразила Христя.
      - И пусть себе. Что мы, без него не найдем дороги? Коли боишься, проводим,- говорят хлопцы.
      Христя заупрямилась - назад отступает.
      - Христя не идет, так и мы не хотим! - упираются девушки.
      Два хлопца подбежали к Христе, взяли ее за руки и потащили за толпой.
      Месяц совсем спустился по небосклону, точно полкаравая, лежал над краем земли; из ясного и блестящего он стал мутно-красным; на небе только звезды мерцали да белый снег светился на земле. Не только люди, и собаки уже затихли; только на тех улицах, где проходили славильщики, еще слышался заливистый лай.
      Пока дошли до Вовчихи, месяц совсем закатился, хата Вовчихи стояла темная и хмурая.
      - Ведь вот говорила я, не надо идти, - мать уже спит, - сказала Христя.
      - Разве нельзя разбудить ее? - возразил Тимофей и направился во двор.
      - Тимофей! Тимофей! - кричали девушки.- Не буди! Вернись!
      Тимофей остановился. Хлопцы настаивали на том, чтобы разбудить мать, девушки говорили, что не нужно.
      - Пусть старушка хоть в праздник выспится. Мы и так не даем ей спать,доказывали девушки.
      Хлопцы согласились, но все еще медлили.
      - Будет! Пора по домам,- сказала Ивга.- Ты идешь, Тимофей?
      Тимофей молчал.
      - Разве Тимофею с тобой по пути? - спросила Приська, дальняя родственница Тимофея.
      - А тебе какое дело? - окрысилась Ивга.
      - Я Христю провожу,- сказал Тимофей.
      - Я с тобой не хочу. Ступай с Ивгой,- возразила Христя.
      - Тимофей с Ивгой! - крикнули девушки.
      - Ладно! - согласились хлопцы.- Тимофей проводит Ивгу, Грицько Марусю, Онисько - Горпину, Федор - Христю,- стали они распределять между собой девушек.
      - Становись, братцы!
      Подойдя к своим девушкам, хлопцы повернули с ними назад. Одним надо было идти налево, другим - направо, третьим - прямо. Горпине и Христе до церкви вместе, а там Христе до дому еще оставалось пройти большую площадь. Толпа разбилась, разделилась, и, прощаясь на ходу, хлопцы и девушки кучками разошлись в разные стороны.
      Горпина и Христя - бок о бок; рядом с ними по обе стороны хлопцы. Маленький Онисько в длинном кожухе, который едва не волочится по земле, смешит девушек: то шуточку отпустит, то коленце выкинет. Смех и веселая болтовня не затихают. Зато Федор, понурившись, бредет рядом с Христей, немой, молчаливый. Ему как будто и хорошо идти рядом с нею, но как будто и боязно; и самому хочется сказать что-нибудь, посмешить девушек, но пока он надумает, Онисько, глядишь, уже и рассмешил. До слез обидно Федору, что так он несмел и неловок. Недаром отец говорит - дурак. "Дурак и есть",- думает, молча шагая, хлопец.
      Но вот и церковь показалась, чернеет в сером сумраке ночи; вокруг нее тихо, печально.
      - Что это мне так страшно,- вздрогнув, говорит Христя.- Ты, Горпина, уже дома, а мне еще всю площадь надо пройти. Может, ты проводишь меня?
      - Э, нет, сестрица: спать уже хочется. Да тебя вон Федор с Ониськом до самого дома доведут.
      - А зачем Онисько, я и сам провожу! - сказал Федор.
      Девушки попрощались, и разошлись. Онисько повернул за церковь и остановился.
      - Так ты, Федор, сам проводишь?
      - Да.
      - Тогда прощайте. Спокойной ночи!
      - Прощай. Спокойной ночи!
      Христя и Федор остались одни. Некоторое время они шли молча. Федор думал, что бы такое сказать Христе; Христя шагала молча, то и дело вздрагивая.
      - Ты, Христя, не озябла ли? - сообразил Федор.
      - Сама не знаю, что со мной: трясусь, как в лихорадке.
      - Если хочешь...- робко начал Федор,- у меня хороший кожух, длинный.
      - Что же ты, снимешь его, что ли? А сам в рубашке останешься?
      - У меня свита... А хочешь - полы широкие - полой прикрою.
      И он мгновенно расстегнул кожух.
      Христя улыбнулась. Федор увидел, как блеснули у нее глаза... Сердце у хлопца забилось... Он не помнил, как Христя очутилась у него под кожухом, бок о бок с ним. Ему так хорошо, тепло, радостно. Они молча шагают вдвоем.
      - Что, если бы твой отец увидал, как мы идем с тобой? - спросила Христя и засмеялась.
      - Христя! - воскликнул Федор, прижав ее к себе.
      - Ты не жми так,- ласково сказала Христя. Федор затрепетал.
      - Пока солнце светит,- начал он,- пока земля стоит... пока я сам не пропал,- не забуду я этого, Христя.
      Христя звонко засмеялась.
      - Чего это? - спросила она.
      У Федора дыхание захватило, сердце как огнем обожгло.
      - Ты смеешься, Христя... Тебе все равно,- снова начал он,- а я? я... Отец меня ругает: дурак, говорит. Я и сам чувствую, что сдурел... А тебе все равно, ты смеешься... Голубка моя! - тихо прошептал Федор, крепко прижимая Христю к сердцу.
      Она слышала, как неистово билось оно у хлопца, как горячее его дыхание жгло ей лицо.
      - Не балуй, Федор,- сурово сказала она.
      - Без тебя мне свет не мил и люди постылы! - крикнул он сквозь слезы.Я не знаю, отчего мой отец не любит тебя... Да кого он любит? Все у него коли не дураки, так враги... И уродится же такой! - жаловался Федор.
      Христя тяжело вздохнула... Федор в самом деле любит ее, и крепко любит. "Грех сказать, чтобы он был непутевый. И красивый и добрый",думалось ей. Это была минута, когда откликнулось и сердце Христи. Искренний и жалобный голос Федора потревожил ее сердце. Они еще долго шли молча. Она чувствовала, как Федор все крепче и крепче обвивает рукой ее стан, прижимает ее к себе... Она не противилась. Ее плечо касалось его плеча, она слышала, как бьется его сердце,
      - Век бы так, Христя,- шептал он.- Умереть бы так.
      Они остановились. Христя молчала.
      - Вот уже и твой двор! - грустно промолвил Федор.- Господи, как скоро!
      Она вздохнула и откинула полу. Федор увидел ее лицо, бледное, задумчивое.
      - Спасибо, Федор,- тихо поблагодарила она.- Прощай.- И шагнула во двор.
      - Христя! - окликнул он ее.
      Она оглянулась. Федор бросился к ней.
      - Хоть одно слово... Милая моя, ненаглядная!
      Он обнял ее и хотел поцеловать. Христя рванулась и в мгновение ока очутилась за калиткой. Она сама не знала, отчего ей стало смешно-смешно... Раздался тихий смех.
      - Ты смеешься, Христя?.. Смеешься?.. - весь дрожа, спросил Федор.
      - Ступай уж,- сказала из-за калитки Христя.
      - Бог с тобой! - промолвил Федор и, как пьяный, повернул назад и пошел по площади.
      У Христи от жалости так сжалось сердце, что даже слезы выступили на глазах. Она уже хотела было позвать Федора, вернуть его, но не позвала. Опершись о ворота, она смотрела, как он уходит нетвердым шагом, утопая в сером сумраке ночи. Его белый кожух то блеснет, то снова исчезнет. Вот уж его совсем не видно, только слышен скрип шагов в тихом морозном воздухе. А там и шаги затихли.
      Христя еще постояла, огляделась кругом, посмотрела в небо на звезды... Тихо и ясно сверкают они. Христя тяжело и глубоко вздохнула и, понурившись, пошла в хату.
      6
      Грустно проходили праздничные дни, томительно тянулись долгие рождественские ночи, принося с собою и унося безотрадные думы. Одной только думы не уносили они из одурелой головы Приськи: как гвоздь, засела она у старухи в уме, сверлила душу и сердце. Что, если у нее и в самом деле отберут землю? Она даже подумать не может, что тогда будет с нею? Одна надежда у нее на землю, земля - ее добро, ее жизнь; без земли - голодная смерть! А Грицько такой. Уж если вздумал что сделать, непременно сделает. Карпо говорит: не унывайте,- за нас мир. Да что мир - сотня-другая бедноты? Что беднота поделает, коли богачи заупрямятся? Не даст мир отнять землю,- а богачам-то что? Берите, скажут, землю, только не ждите от нас никакой помощи. То мы так ли, этак ли миру служили, а с этой поры - моя хата с краю, я ничего не знаю!.. Каждый будь сам по себе. И пойдут у людей распри, раздоры. Да стоит ли из-за нее, безвестной Приськи, с ее безвестной нуждой, затевать такой спор? И мир скажет,- что нам эта Приська, чем она нам поможет, чего это мы за нее распинаемся? Мало ли нас и так пропадает... Господи! Как же быть без земли? Добро панам: у них ее не считано, не меряно, а у нас - и всего-то полосочка, а сколько глаз на нее зарится? Сколько рук к ней тянется? Всякому завладеть охота, потому что в земле мужицкая сила! 1 [1 В черновом автографе романа после этих слов идет следующий текст, опущенный в печати, как и в главе 1, вероятно, по цензурным соображениям: "А у панов земля. И почему господь-бог так не дал, как у панов,- это дело другое. Паны только и знают, что пановать. Они сами на земле не трудятся, ее не обрабатывают, другие за них хребет гнут. Отчего же это так на свете? Отчего господь-бог так дал, что у тех, кому земля не нужна, ее не обойти, а у кого ее клочок, так на этот клочок сотня людей рот разевает. А не сделать ли царю или кому там еще так: отобрать землю у тех, кто сам на ней не трудится, да раздать тем, кто роется в ней,- сколько нужды на свете не стало бы, сколько слез бы высохло, сколько прибыло б достатка и счастья".]
      От этих дум голова идет кругом у Приськи, и думает она все об одном: что будет, если у нее отберут землю? Не умея отгадать, что же будет, она ропщет на людей, ропщет и на Карпа: зачем он загодя рассказал ей об этом? Может еще и не отберут, а отберут - так уж лучше бы сразу узнать, что нет у нее земли. Тогда бы она и раздумывать стала, что делать, как быть. А так, терпи вот теперь муку мученскую, жди нового горя... "Ну и жизнь! Лучше в сыру землю лечь, чем так жить!" - говорила она, со дня на день ожидая сельского схода, выглядывая, не идут ли звать ее.
      Прошла неделя. Настал новый год. Что-то ей принесет новый год? Сердце у нее тревожно билось. На третий день нового года с утра забежал Карпо и сказал, что после водосвятия сходка. "Может, и про вас будет разговор. Выходите,- прибавил он,- после обеда".
      "Идти или нет? - думала Приська.- Пойдешь, а вдруг обо мне не будет разговору,- скажут, чего пришла? А не пойти - решат без меня. Была бы я там - все бы за себя слово молвила".
      Позеленев от тревоги, Приська сновала по хате, не зная, что предпринять. Она припоминала все сны, которые снились ей за то время, как услышала она эту проклятую весть,- к добру они или к худу?.. Но и сны были, как жизнь,- страшные и невеселые: все ей снились покойники, виделась во сне новая беда... Что эти сны предвещают, что они сулят? Не отгадать ей своим умом, не постичь истомленной душой, наболевшим сердцем...
      Пришел день схода. Христя и обед пораньше сварила, чтобы мать не задерживать. Глядя на мать, она и сама приуныла и не знала, чем бы ее развеселить. Приська не обедала. Да и пойдет ли еда на ум, когда завтра, может, вовсе нечего будет есть? Понесла Приська в рот ложку каши, проглотила, не жуя, и подавилась. С тем и встала из-за стола.
      Крик и шум оглушил Приську на площади перед волостью, где собрался сход. Старшина, заседатели, писарь, староста стояли на крыльце и молча поглядывали на море шапок, колыхавшееся на площади. Люди сбивались кучками, громко говорили и снова расходились. Одни кричали: "Не хотим! где правда на свете?" Другие размахивали руками и вопили: "Не бывать по-вашему!" Всяк твердил свое, и на площади стоял такой гул, что не разберешь, кто чего хочет, кто за кого говорит. Приська, завидев кучку женщин, стоявших в стороне, подошла к ним. Тут были: Хвеська Лазорчишина, Килина Чип, Горпина Ткалиха, Марья Бубырка - все свои, знакомые.
      - Здравствуйте! - поздоровалась Приська.
      - Здравствуй. И ты, Приська, поглядеть пришла? - спросила Марья Бубырка, дебелая, краснощекая молодица.
      - Экое диво, подумаешь! - сказала Приська.- Куда мне, старой, глядеть на него, дело есть.
      - Что ж у тебя за дело?
      Приська рассказала. Молодицы переглянулись.
      - А мы вот,- пошутила Марья,- вышли поглядеть: Ткалиха - как ее мужа старшиной будут выбирать; Хвеська - с жалобой на своего - пусть посадят на неделю в холодную, чтобы знал, как ей бока обламывать; Килина - с жалобой на хлопцев, почему, мол, ее пятилетнюю дочку никто до сих пор не сватает.
      Женщины смеялись шуткам Марьи. Приська только подумала: "Молодые, здоровые, зажиточные. Чего же им не смеяться?" И с тяжелым вздохом она отошла от них.
      Она увидела Здора, который, собрав целую кучу народа, что-то горячо говорил и доказывал, увидела Супруненко, который, сдвинув шапку на затылок, кидался по площади от одной кучки к другой; тут встретился с Перепелицей и крикнул ему: "Смотри же!" - там бросил Васюте: "А вы поддержите!", там Кибцу, Маленькому... Он летал, как муха, и всякому бросал короткое словцо. Все молча кивали головами,- дескать, ладно! - и шли дальше либо оставались на месте.
      "Это, видно, обо мне разговор идет, видно, с моей землей Грицько что-то затевает. Господи! И какой же этот Грицько нехороший. Ну зачем ему моя земля? У самого столько, что люди исполу у него берут, так нет же, и на мою еще зарится. И уродится же такой человек лихой, и выдастся же такой лютый!" - Приська чуть не заплакала.
      - Ну, что, наговорились? - крикнул с крыльца старшина.- Давайте решать поскорей: дел еще много, а время уже позднее.
      В передних рядах что-то невнятно закричали; Приська не дослышала слов.
      - Так как же, за Омельком оставить? - спросил старшина.
      - За Омельком! За Омельком!
      - Пускай только ведро горелки за это поставит! - раздалось несколько голосов.
      - С какой стати? - крикнул Омелько Тхир, который держал при волости станцию.
      - Как это - с какой стати? Разве мало денег гребешь?
      - А разгон какой? Это не то что в Свинарской волости, куда становой в год всего раза три заглянет; а у нас куда ни поедет - все через Марьяновку. Вот и готовь тройку лошадей. В прошлом году пару загнали - вот тебе и прибыль! - оправдывался Омелько.
      Тут только до Приськи дошло, что говорят про станцию. Чтобы получше расслышать, она подошла поближе к крыльцу.
      - Так все согласны? За Омельком? - в третий раз кричит старшина.
      - Все! все... За ним!
      - Ну, а теперь поговорим про наделы. Кое-кто из хозяев умер, на других есть недоимки... Что делать, как мир рассудит?
      - Да кто же там? О ком толк?
      - Да прочитайте, Денис Петрович,- обратился старшина к писарю. Тот начал читать, а старшина стал за ним выкрикивать.
      - Кобыла Назар! Иван Швец! Данило Вернигора! Василь Воля! Пилип Притыка...
      Приська вся затряслась, услышав имя мужа. Холод пробежал по всему ее телу, и она, сама не зная кому и зачем, поклонилась. Народ, услышав выкрики старшины, стал подступать к крыльцу. Несколько мужиков, пробиваясь, толкнули Приську.
      - И чего еще тут эта баба мешается? - спросил рыжеусый, молодой мужик, вслед за другими поспешая вперед.
      Приська отошла в сторону и насторожила слух. Мир волновался, шумел, слышались шутки, смех. "И чего тут смеяться?- думала Приська.- Думает ли кто из них, что тут человеческая участь решается? Что тут жизнь могут отнять? Верно, нет. Иначе не смеялись бы так".
      Затем Приська услышала выкрики старшины, возгласы из толпы: "Отобрать! - "Не надо! Дать ему год отсрочки: не справится, тогда отобрать". Или: "Ребятишки у него маленькие, принять недоимку на мир".
      Но вот старшина крикнул:
      - Ну, а как с Пилипом Притыкой?
      - С Пилипом? - спросило несколько голосов.
      Приська замерла.
      - Отобрать! - крикнул первым Грицько; за ним кто-то другой... третий.
      У Приськи потемнело в глазах.
      - Погоди кричать - отобрать! - слышит Приська голос Карпа.- Это дело надо рассудить.
      Тут поднялся шум... Слов не слышно, слышит только Приська - кто-то бубнит, кто-то кричит: "А дочка? а сама?" И снова другой голос: "Врешь! богачи! привыкли только об себе думать, а другие с голоду пухни, подыхай!" Шум, гам и крик поднялся, какого еще не бывало. Мир снова разбился на кучки. В каждой кучке галдели мужики, в одной - погромче, в другой потише. От кучки к кучке знай бегал Карпо и кричал: "Поддержите, братцы! Что это такое? Из-за проклятых богачей бедному человеку скоро дохнуть нельзя будет. Как это можно? Где это видано? Если б вы только на нее поглядели... да вон она!" - И Карпо, ухватив Приську за рукав, потащил ее к Грицьку.
      - Вот она гладкая! Вот она здоровая! - кричал Карпо Грицьку. Погляди! Поглядите, люди добрые, вот она! Вот Приська! Может она сама работать?
      - У нее дочка вон какая гладкая! - кричит в свою очередь Грицько.Пусть дочка идет в люди. Почему это другие в людях живут, а ей нельзя?
      - У нее одна дочка. Уйдет она в люди, так и в хате некому будет хозяйничать! - кричит Карпо.
      - Да замолчите вы! замолчите! Такой подняли шум - ничего не поймешь! крикнул старшина.
      Мир понемногу затих.
      - Ну так как земля: остается за вдовой?
      - За нею! за нею! - заревело большинство.
      Грицько, красный как рак, махнул рукой и отошел в сторону. И вдруг, как ужаленный, снова рванулся вперед.
      - Ну, ладно. Земля, говорите, остается за нею. А подати кто будет платить? Кто отдаст выкупное?
      - Подати? Подати, известно, мир, а выкупное за землю - сама,подсказал Карпо.
      - Ишь, матери ее черт! - заорал Грицько. И землю ей дай, да еще подати за нее плати.
      - Ты только черта не поминай, а то знаешь, кто лукавит, того черт задавит, как бы и тебя не задавил,- отвечает Карпо.
      - Где это видано? Как это можно? И подати плати и землю отдай.
      - Грицько правду говорит,- послышалось несколько голосов.- Раз землю берет, пускай и подати платит.
      - Люди добрые! - крикнул, подходя поближе, Карпо.- Постойте! Погодите!.. Как же так? Притыке приходилось только за одну душу платить: он ведь в ревизской сказке один. Другое дело, если б у него сын был, а то ведь он один. Теперь он умер,- кто же, как не мир, должен за него платить?
      - Врешь! Не умер, а околел! - крикнул Грицько.
      - Не помер Данило, болячка удавила! - сказал кто-то в толпе.
      Послышался смех. Грицько не унимался.
      - Все на мир да на мир. А что такое мир, как не мы? Кому приходится отдуваться, как не нам? - кричал он, надеясь доконать Приську не тем, так другим.
      Мир начал склоняться на сторону Грицька.
      - Да постойте, погодите! - снова кричит Карпо.- Она по закону не должна платить податей. Где это видано, чтобы вдова платила подати за покойного мужа? Откуда ей взять?
      - А земля? земля? - орет Грицько.
      - Что ж земля? За землю надо выкупное платить. Ну, выкупное она и будет платить, а подати с какой стати?
      - Верно? Верно! - заревел мир.- Подати миром платить, а выкупное тому, кто землей владеет.
      - Писать?- спрашивает старшина.
      - Пишите! - кричит мир.
      Грицько плюнул в сердцах, почесал в затылке и отошел в сторону. Лицо у него было красное, свирепое; пронзительные, колючие глаза погасли и глядели мрачно, как бы говоря: "Ну, теперь все пропало!" Он и в самом деле ворчал себе под нос, что теперь все пропало, раз голодранцы начинают верховодить миром... Побитым, обиженным вышел он из этого спора, который сам же затеял. Ни один из его замыслов не удался, ни одна надежда не оправдалась... Мрачный пошел он домой.
      Зато Карпо обрадовался невыразимо. Он перебегал от кучки к кучке и радостно кричал:
      - А что, взял? Вертел, вертел хвостом чертов Супруненко, да и довертелся! Так вам, аспидам-богачам, и надо! Спасибо, люди добрые, что поддержали!
      - Теперь, Карпо, с тебя магарыч! - шутя, сказал ему высокий усатый мужик.
      - С тебя! с тебя! - раздалось еще два-три голоса.
      - Видали! Кто кислиц поел, а кто оскомину набил. Кто землей будет владеть, а кто магарыч ставить,- вмешался Гудзенко, который в рот не брал хмельного.
      - Чего там? - крикнул Карпо.- За это можно поставить. Двугривенный в кармане... пойдем, магарыч разопьем!
      - Вот душа-человек Карпо! Последним поделится... Пойдем, пойдем, ответил усатый, который, видно, был выпить не дурак.
      Человек пять отделились от толпы и направились через площадь к шинку, окна которого краснели напротив. По дороге к шинку Карпо снова встретился с Приськой, которая беспомощно тыкалась, не зная, как выбраться из толпы.
      - Вы все еще толчетесь здесь? - сказал он ей.- Ступайте домой. Ваше дело пошло на лад. Спасибо миру, земля осталась за вами. Ступайте домой.
      - Спасибо вам, люди добрые! - тихо промолвила Приська, низко на все стороны кланяясь миру.- А тебе, Карпо, больше всего!
      - Не за что. Бога благодарите. Ступайте домой да, если увидите Одарку, скажите, пусть не ждет меня, я, может, задержусь.
      Приська еще раз поблагодарила и поплелась по улице.
      Вечерело. Солнце, которое весь день заслоняли тучи, к вечеру выбилось из плена и, садясь за гору, озаряло все село красным светом. Отраженный снегом свет рассеивался высоко вверху и окрашивал холодный зимний воздух, казалось, воздух гудит, полыхает пламенем. По небу плыли клочья разорванных туч, темно-зеленых, почти черных, и прозрачный воздух казался от них еще прекрасней. Мороз крепчал. Из села долетал подчас бабий крик, с площади доносился несмолкаемый гомон толпы. Как-то странно было и грустно, как бывает только в зимний вечер. Приська ковыляла и ковыляла, торопясь домой. Она не замечала красоты мира, опустив голову, она думала про свое. Мысли ее не были горькими; если бы Приська не разучилась радоваться, они, быть может, были бы даже радостными; но теперь они, как и ее истомившаяся душа, были только тихи, печальны. Она думала про землю, за которую столько болела душой, которую вознамерились отнять у нее злые люди. И вот эта земля опять ее. Спасибо Карпу, он ее отвоевал. "Свет, видно не без добрых людей... не без добрых людей",- шептала Приська. Сердце ее билось чаще, слезы застилали глаза.
      Около своего двора она остановилась перевести дух и оглянулась назад. Как раз напротив садилось солнце; красный, пламенеющий его диск так и искрился. "И оно радуется доброму делу",- подумалось Приське.
      - Ох, ну его! как же я умаялась,- промолвила Приська, войдя в хату и опускаясь на лавку. Она дрожала всем телом и тяжело дышала.
      Христя пристально посмотрела на мать, стараясь угадать по лицу, добрую весть принесла она о земле или худую. И у Христи на душе было неспокойно, глядя на мать, и она болела душой.
      - Дайте-ка я помогу вам кожух снять,- сказала Христя, увидев, что мать хочет раздеться.
      - Помоги, доченька... Сними, доченька... Ох! как я устала,- жаловалась Приська.- Сказано, нет сил, пропало здоровье... Кто же будет на той земле работать, если и летом так будет?
      - А земля разве за нами осталась? - робко спросила Христя.
      - О-ох! Спасибо добрым людям. За нами, доченька, - сказала Приська, взбираясь на печь.
      Христя перекрестилась.
      - Слава богу! Слава богу! - прошептала она.
      - Как ни кричал Грицько, как ни шумел, как ни подстрекал народ, а не вышло по его... Спасибо Карпу... Да, из ума вон. Сбегай, доченька, к Одарке, скажи: Карпо просил передать, чтобы его не ждали, он, может, задержится. Глупая голова, пока дошла, забыла! Хорошо, хоть сейчас, вспомнила... Ах, какой он добрый человек, спасибо ему! - говорила Приська, не замечая, что Христи уже и след простыл. Но Христя скоро вернулась.
      - Одарка спрашивала, где же остался Карпо? Не знаю, говорю,рассказывала она матери.
      - Зашли на радостях в шинок. Спасибо им! - все повторяла мать.
      - Да еще спрашивала: "Оставили ли землю за матерью?" - "Оставили",говорю. Она даже подпрыгнула от радости.
      - Господи! И за что эти люди так меня любят? - удивилась Приська.Учись у них, доченька... они лучше, чем родня, добрее к нам, чем самые близкие люди. Пошли им, господи, всего, чего они только желают! Не дай бог, если бы все были такие, как Грицько: кажется, пожрали бы друг дружку. И уродится же такой злой и бессердечный! Хоть бы у самого было мало, хоть бы у самого была бедность и нужда, а то ведь добра - на десятерых станет! Так нет же, подай ему еще, сухой кусок чужого хлеба поперек горла ему стал!.. Зато и проучили его. Он - слово, а Карпо ему - десять. Все-таки мир не его, а Карпа послушал... Ушел он со сходки красный, хмурый,-делилась Приська с дочерью своей радостью, грея на печи посиневшие руки.
      Христя слушала мать, а сама думала; "Вот попадись такому в снохи,- все жилы из тебя вытянет... будет грызть, пока не загрызет. Ну его совсем с его богатством! Чего же Федор увивается? Чего ему нужно? Бог с ним! Хоть он и хороший хлопец, да что он с таким отцом поделает?"
      Христя не успела додумать свои мысли, как услышала шум в сенях. Она кинулась поглядеть, кто там, и на пороге встретилась с Федором.
      - Здравствуйте! - поздоровался он, войдя в хату.
      - Кто там? - присматриваясь, спросила с печи Приська.- Зажги огонь, Христя,- ничего не видно.
      - Да это я... Федор,- ответил тот, переминаясь у порога.
      "Федор? Чего это?" - подумала Приська.
      - Зажги огонь, Христя! - сказала она еще раз.
      - Да я сейчас.
      Вскоре небольшой каганец осветил унылую хату; оранжевый свет разлился в вечернем сумраке и скользнул по фигуре Федора, который топтался у порога.
      - Чего же ты стоишь, Федор? - спросила Приська.- Садись! Что скажешь хорошего?
      Федор обвел глазами хату и понурился.
      - Да я к вам...- отрывисто и робко начал он. Голос у него дрожал, как оборванная струна: видно, ему тяжело было говорить.
      "Уж не сватать ли пришел?" - подумала Христя и поглядела на Федора. Тот стоял у порога бледный, мял шапку в руках и весь дрожал. Приська тоже это заметила... Воцарилось тягостное молчание, еще тягостней казалось ожидание.