- О-о, ты у меня умница! Только вот без шапки по солнцу бегаешь.
      - А учитель говорил, что по солнцу хорошо бегать. Что панские дети боятся солнца, и потому они такие бледные, хилые.
      Одарка еще громче засмеялась.
      - А что там Килина делает? - спросила она.
      - Килина уже сняла котелки. Ждет вас, чтобы звать обедать.
      - Так пойдем, пойдем поскорее,- заторопилась Одарка и повернула обратно. Христя тоже побрела за нею.
      - Мама! и тетя Христя будет с нами обедать?- спросил Николка.
      - Вот уж, сынок, не знаю. Коли будет ее милости угодно, что ж, пообедает нашей косарской кашей.
      Христя шла позади и молчала.
      - Вы, мама, попросите ее обедать. Пусть пообедает с нами. Да и про лес попросите... Знаете, что отец говорил? - подпрыгивая, болтает Николка.
      - Тсс! - зашикала Одарка, и густая краска залила ее белое лицо.
      Христя поглядела на сына, поглядела на мать и ощутила в сердце холод и горечь. Ей показалось, что за приветливостью Одарки, за ее вежливостью и почтительностью скрывался какой-то тайный расчет, которого она не обнаруживала и о котором так неожиданно проговорился болтливый Николка.
      Как ни просила, как ни молила Одарка, Христя не осталась обедать и, попрощавшись, направилась через луга домой.
      - А какая важная тетя Христя, как панночка. Я соврал, будто узнал ее, я совсем ее не узнал,- болтал Николка, прыгая на одной ножке, когда они с матерью вернулись под липу.
      - Пошел вон! Не приставай, постылый! - крикнула мать и сердито поглядела на сына.- Будто никто не знает, какой ты врун? Не узнал ее, а говоришь, что узнал, а сейчас взял и все выболтал ей. Как ты смел говорить о том, что отец велел сделать? Что я, беспамятная, сама не знаю, когда что можно сказать. Дурак!..- Красная и сердитая, она стала пробовать кашу.
      - Совсем несоленая! А говоришь, пробовала? - крикнула она на Килину.
      - Я ж как будто по вкусу солила,- робко сказала та.
      - По вкусу? Нечего сказать, хорош вкус! Дайка соли! - и она бухнула в оба котелка по целой горсти соли.
      Правда, косари, сойдясь на обед, говорили, что каша с сольцой, но Одарка не слышала их. Согнувшись над своим шитьем под толстой липой, она думала: "Уж эти мне ребята! Что ни задумай, как ни прячься от них, а они тут же все разболтают... Уж эти мне ребята!"
      10
      На третий день Колесник вернулся сердитый и хмурый,- дело о потраве он проиграл. "Что это за судья? Какой он судья? "У вас, говорит, нет ни свидетелей, ни поличного". Зачем же свидетели, зачем поличное? Разве я стану врать? Ты ведь судья! Ты судишь по совести! Значит, я, по-твоему, вру. Ну, доживем мы до новых выборов. Ты у нас, голубчик, кубарем полетишь! Кто тебя выбирает? Думаешь, мужики? Как же, жди, пока выберут!" - ворчал он, ругая и судью, и лесничего, и слобожан.
      На четвертый день утром он сидел в комнате и пил чай; Христя хозяйничала за столом. С улицы в раскрытое окно донесся говор: слышен был голос Кирила и чей-то чужой.
      - Тут, хлопец, нету такой,- говорил Кирило.
      - А мне хозяин и хозяйка велели идти на панский двор и спросить Христю Притыку.
      Христя, услыхав свое имя, бросилась к окну. Подошел и Колесник.
      Около развалин дворца стоял перед Кирилом молодой парень, держа в руках завязанный в белый платок круглый узелок.
      - В чем там дело? - спросил Колесник.
      - Да это хлопец из Марьяновки,- ответил Кирило.- Ищет какую-то Христю Притыку. Я ему говорю, что у нас отродясь такой не бывало, а он твердит, будто здесь она.
      - Ты, хлопец, чей, от кого? - спросил Колесник.
      - Да я из Марьяновки, от Здора.
      - Чего тебе нужно?
      - Хозяин и хозяйка Христе сотового меду прислали. Велели мне непременно отнести и отдать в собственные руки.
      - А ты уже все про себя разболтала и коммерцию завела! Бери же, раз тебе прислали,- крикнул сердито Колесник и, повернувшись, ушел к себе.
      Христя высунулась в окно и взяла у парня узелок, Руки у нее дрожали, вся она горела, как в огне, а из-за спины парня Кирило смотрел на нее так, словно это сам отец ее явился с того света.
      - Чудеса с вами, бабами, да и только! - выйдя опять к Христе, ворчал Колесник.- Нет чтоб язык подержать за зубами. Или тебе так приятно, что ты, Христя, барышней стала. Вот, мол, куда наши шагнули. Знай наших! Поглядите-ка, мол, узнаете ли Христю? Вот, мол, видали, какая... Проклятая бабья натура! Недаром говорят: "Волос долог, да ум короток". Ну, какая тебе корысть от того, что ты им открылась? Первая Оришка,- уж на что старая карга,- и та теперь наплюет на тебя. Я, скажет, думала, она честная, порядочная, а это...- Он не договорил и опять ушел к себе.
      Христя сидела как на иголках или на угольях,- голова у нее горела, лицо пылало, сердце неистово билось. И подвернулась же Одарка со своим медом! Что она, просила ее, говорила, что ей хочется меду? Зачем она прислала его?
      - Посуду опорожните? Или у себя оставите? - спросил в окно парень.
      Христя засуетилась. Схватила мед и помчалась на кухню.
      - Вот тут, бабушка, мед в сотах. У вас найдется чистая мисочка?
      - Зачем? - не глядя, сурово спросила Оришка.
      - Мед надо выложить.
      - Так бы и сказали. А то "найдется ли чистая мисочка?" Как же не найдется. У нас не так, как у других, что иной раз и ложки нет в доме. Давайте! - И она своими корявыми руками выхватила у Христи из рук узелок.
      - От кого это? Ах, мед-то какой! - уже помягче сказала она, увидев три больших, во всю тарелку, пласта липовых сот.
      Христя молчала. И зачем ей знать, от кого? "Да выкладывай же поскорей, чтоб хоть парня отослать, а то стоит там и, как живой укор, в окно заглядывает",- думалось ей.
      Оришка, не торопясь, стала перекладывать соты,- Христя все стояла и ждала.
      - Чего вы ждете? Что я, сама не принесу? - проворчала Оришка, перекладывая третий пласт.
      Христя поскорее схватила тарелку с платком и помчалась в комнату,
      - Да погодите же! Постоите! - крикнула Оришка.- Там еще мед остался. Помыть же надо! Экая суета, экая торопыга, матушки! - и, вбежав в комнату, она снова взяла тарелку и, шаркая ногами, пошла в кухню.
      Христя тяжело вздохнула. Ей было больно от упреков Колесника, а тут еще Оришка обижает. Уронив слезу, Христя пошла к своему сундучку.
      Пока она рылась в сундучке, что-то искала, и Оришка вернулась, неся в одной руке миску с медом, а в другой пустую посудину.
      - Нате вам и то и другое, а то еще скажете, что украла. Стара я для этого, проворчала она и, переступив порог, поковыляла в сени.
      Христя вся задрожала, но сдержалась. Она взяла чужую посуду и подала парню в окно, сунув ему в руку беленькую монетку.
      Парень, почувствовав в руке подарок, низко-низко, чуть не до земли поклонился и горячо поблагодарил ее.
      Больше Христя уже не могла сдерживаться. Не успела она отвернуться от окна, как слезы градом покатились у нее из глаз. Как подстреленная, бросилась она к постели и, как сноп, повалилась ничком на подушку.
      - Ну, начинается! Начинается уже! - с горечью проговорил Колесник, войдя в комнату и почесывая затылок.- Ну, чего ты?
      Уткнувшись в подушку, Христя билась в слезах.
      - Вот так всегда... так всегда,- говорил Колесник, расхаживая по комнате.- Сами наделаем, а потом в слезы.
      - Что ж я такого наделала? - сквозь слезы глухо спросила Христя.
      - Зачем ты в Марьяновку ездила? - крикнул Колесник, останавливаясь около нее.
      Христю точно плетью стегнули. Она поднялась и заплаканными глазами с невыразимым презрением поглядела на Колесника.
      - В Марьяновку? Спросите у старухи, которую вы приставили надзирать за мной.
      Колесник вылупил на нее глаза.
      - А вчера... позавчера или когда там ты где была?
      - У любовников. Их тут у меня целая куча, а вы проглядели с Оришкой.
      - У нас всегда не так, как у людей... Либо слезы, либо крик,- тихо сказал Колесник и вышел из комнаты.
      У Христи стало еще тяжелей на душе, еще тошней на сердце. Она увидела, что подозрения, которые она затаила в сердце и которые так ее угнетали, были напрасны. Обиженный Колесник ушел от нее, не сказав ей ни слова. Может, у него и в мыслях не было того, что втемяшилось ей в глупую голову. Уж как-нибудь он бы выдал себя - взглядом или словом, а то ведь нет. Только поглядел на нее в изумлении и ушел, чтобы не затевать ссоры. Чего же ей стрельнуло это в голову? Старая ведьма намекнула, а она уж решила, что так оно и есть. Раскаяние, досада, как пиявки, сосали ее сердце. От оскорблений Оришки, от неприятных вопросов Колесника все в ней кипело, все клокотало, слезы подступали к горлу. Уткнувшись в подушку, она снова горько зарыдала. Оришка, услышав из кухни плач, подошла к Христе, посмотрела, как содрогаются ее круглые плечи, как дрожит и сотрясается от рыданий все ее тело, пожала плечами и молча ушла.
      - Распустила нюни... ухватил бы за косы да оттаскал как следует, перестала бы хныкать...- говорила она сама с собой.
      - А ты знаешь, кто эта панночка? - спросил Кирило, входя в кухню.
      - Да уж не ты ли знаешь. А я вот давно вижу, что просто гулящая девка,- с сердцем проворчала Оришка.- Видно, не угодил сегодня. Слышишь, как воет? - прибавила она, кивнув головой на комнату. Оттуда доносились тяжелые рыдания.
      - Да это их дело,- ответил Кирило.- Поругались - и помирятся. А кто она - вот в чем весь смак. Ты старого Притыку знала?
      Оришка молчала.
      - Того, что замерз на Никольскую ярмарку. Приська, его жена, как умерла, так хоронить не на что было... Здор на свой счет хоронил.
      - Ну, так что? - спросила Оришка.
      - Да ведь это их дочка - Христя. Сегодня, от Здоров приходил хлопец, меду принес. Спрашивает Христю. Спятил ты, что ли, думаю, какой тебе Христи, нет у нас такой и в заводе. А тут и она - сама себя выдала. Тогда только я ее и признал, и голос ее, и лицо. Видала, какая птица стала!
      - Много чести! Куда как много чести! - качая головой, ответила Оришка.
      - Да чести-то немного. А хотелось бы знать, как она дошла до этого?
      - Очень нужно... как же, очень нужно мне знать!
      - И хорошо делаешь, Оришка, что не хочешь знать,- неожиданно услышали они из сеней третий голос. Кирило и Оришка оглянулись,- в дверях сеней стоял Колесник.
      - А тебе, Кирило, старому дураку, стыдно в бабьи дела нос совать! Ты бы лучше за лесниками смотрел, чтоб чужую скотину в молодняк не пускали,прибавил он и ушел в комнату.
      Оришка поглядела на Кирила и ухмыльнулась, тот, почесав голову, молча вышел из дому.
      - Вон послушай, что о тебе Кирило с Оришкой болтают! - войдя в комнату, с досадой сказал Христе Колесник.- А все твой язычок наделал.
      Христя, уткнувшись лицом в подушку, молчала. Горькие слезы унялись, но на смену им пришло то оцепенение, которое всегда наступает после тяжких рыданий, уста ее сжались, холод леденил душу и сердце. Ничто теперь туда не доходит и ни за что не дойдет. Ни горькие упреки, ни крики, ни брань. Сердце замкнулось, не слышит, душа жаждет покоя, только покоя, ей все равно, что делается вокруг. И Христе было все равно. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, и молчала, не повертываясь к Колеснику. Тот походил-походил по комнате и мрачный снова вышел из дому.
      "Ну, и денек выдался сегодня! Вот так денек!" - думал Колесник, гуляя по саду на самом солнцепеке. Он как будто совсем не замечал жары, хотя пот градом катился у него и по лицу, и по шее, и по груди. Что ему эта жара, когда внутри все горит у него. Не успел еще он позабыть про недавнюю неудачную тяжбу со слобожанами, как сегодня эта рева подбавила, еще больше его допекла. Все уже о себе разболтала, завела тут какие-то шашни. А ведь все это дойдет куда следует. Найдутся такие, что донесут жене, напоют ей в уши. И так из-за нее житья нет, а тут - на вот тебе!
      Точно злые комары кусали Колесника, так чесал он затылок, мрачно расхаживая по саду.
      - Пан! А, пан! - крикнул с горы Кирило.
      - Чего?
      - Тут к вам человек приехал!
      - Какой человек? Чего ему надо? - спросил Колесник, поднимаясь, на гору.
      - Здравствуйте! - поздоровался с ним приезжий, мужик средних лет, в синем суконном кафтане, в хороших юфтевых сапогах, в картузе вместо шапки. Лицо у него было полное, гладко выбритое, рыжие усы подстрижены, голова причесана на пробор. Все показывало, что приезжий не простой мужик, а богатый, степенный хозяин.
      - Здорово,- ответил Колесник, глядя приезжему в светлые глаза.
      - Я к вам по делу,- сказал тот, выступив вперед и оставив Кирила позади.
      - По какому, скажите,- спрашивает Колесник.
      - Да, видите ли...- запнулся приезжий, Колесник заметил, что тот не хочет говорить о своем деле при Кириле, и, повернувшись, повел приезжего в сад.
      - Я слышал, вы лес продаете,- начал приезжий, когда они спустились с горы.
      - Продаю,- ответил Колесник.- Найдется хороший купец, отчего же не продать?
      - Да это верно. Так вот я по дороге на луг и заехал спросить вас: вы как продаете - весь или частями?
      - А вы кто такой будете? Откуда?
      - Да я Карпо Здор из Марьяновки. Вы, верно, меня не знаете, а вот...Карпо опять замялся...- Христя знает.
      - Какая Христя? - глядя в сторону, чтобы не встретитъся с веселым взглядом Карпа, спросил Колесник.
      - Да она у вас живет. Мы давно с нею знакомы, соседями когда-то были. Жена моя виделась с нею.
      - Так вы к Христе или ко мне? - не выдержав, вспылил Колесник и бросил на Карпа суровый взгляд.
      - Нет, к вам,- спокойно ответил Карпо, сверкая веселыми глазами.- Лес ведь не Христин, а ваш...
      - Я леса не продаю! - выпалил Колесник, покраснев как рак.
      Карпо пожал плечами.
      - Ну, раз не продаете, простите за беспокойство. Прощайте! проговорил он, улыбаясь, и пошел на гору, помахивая кнутиком. Колесник стоял и зло глядел на молодцеватую, уже несколько грузную фигуру Карпа. Казалось, он готов был броситься на него и со всего размаху треснуть по затылку этого приезжего купца. А тот шел себе, не оглядываясь, пока не скрылся за развалинами дворца. Через некоторое время под горой на дороге показался сытый гнедой конь и зеленая повозка. На передке сидел возница в сорочке и соломенной шляпе, а позади синел знакомый кафтан. В вознице Колесник узнал парня, который приносил утром мед. Это он отвозил теперь хозяина на сенокос.
      "Так вот откуда этот мед! Вот почему они стали задабривать: мужик, говорят, глупей вороны, а хитрее черта!" - думал Колесник, разъяряясь все больше и больше. Все в нем кипело, гнев клокотал в груди. Мысли его носились в смятении, как черное воронье, почуяв добычу, каркали и предвещали ему только беду. "Так вот к чему дело клонится! Вот куда все они гнут. Мое добро поперек горла им стало. Мое добро им помешало. Хотят меня обойти, опутать, чтобы завладеть им. И Христя туда же... и она с ними... Я ее приютил, я ее из гнилой ямы вытащил, где она пропадала, на ноги поставил. И за это мне такая благодарность! Спасибо! Спасибо! Не ждал я этого от тебя, Христя! То-то ты по Марьяновкам таскаешься, то-то всюду о себе болтаешь. Так вот почему ты это делаешь. Погоди же, милая! Я и тебя обуздаю... Тихо тебе у меня, покойно, не голодная ты, не холодная. А вот когда вместо тонких полотен дерюжку придется надеть и натрет она тебе тело, когда вместо сукон да шелков рубищем наготу придется прикрыть... когда цвелый сухарь, а не булка, колом станет у тебя в ненасытном горле,- вот тогда ты узнаешь цену моим благодеяниям. Придешь ты опять ко мне, в ногах будешь валяться, скулить будешь, как собачонка... Вон! Вон из моего дома, с моего добра, девка гулящая. Из моего дома... А где он, мой дом? Где мое добро? - вдруг совсем иное направление приняли его мысли.- Этот Кут, эти поля, леса... разве это мое добро? Клочок земли в городе и домишко на этом клочке - вот все мое добро. Да и там есть человек, который тебя не пустит... А это все... Где мосты, которые я строил, где плотины, которые я насыпал? Все деньги сюда ухлопал. Все сожрал этот Кут, как промоина в половодье: сколько ни гати, все равно не остановишь быстрого течения... Все это на чужие деньги куплено... а ведь их надо когда-нибудь отдавать. Когда?" Колесник схватился обеими руками за голову и в беспамятстве забегал по саду. Разве никто не знает об этом? Все знают. В прошлом году на него уже чуть не обрушилось несчастье. Он думал, что Лошаков доконает его, Христя вывезла, она помогла. "Христя... ох! Неужели теперь и ты против меня? Хоть и гулящая ты, а всех дороже мне, всех ближе..."
      - Нет, нет,- сказал он вслух и, немного постояв, снова быстро пошел к дому.
      - Собирайся, в город поедем! - крикнул Колесник так, что Христя вздрогнула и, вскочив, подняла на него заспанные глаза. Она в самом деле спала. От усталости и слез ее сморил сон.
      - Чего буркалы-то на меня выпучила? Собирайся, говорю, в город поедем,- повторил Колесник.
      - В какой город? Зачем?
      - В какой? В губернский. И так уж надышались тут свежим воздухом, дай бог как-нибудь отдышаться.
      "В губернский город ехать!" - сообразила, наконец, Христя, и глаза ее весело засверкали.
      - Когда же ехать? Сейчас...- Христя хотела сказать "собираться", но промолчала.
      - Когда же сейчас? Завтра или послезавтра.
      - Мне не долго собираться: платья уложила, связала - вот и все. Слава богу! Хоть бы скорее уж! - не выдержала Христя.
      Колесник поглядел на нее подозрительно. Христя сияла от радости.
      "Разве она радовалась бы, если б имела что-нибудь против меня? подумал Колесник. И мысли его стали спокойней.- А может, и ее надувают, обманывают".
      - Послушай- сказал он вслух Христе, которая уже собралась снимать с вешалки платья.
      - Что?
      - Ты знаешь, зачем Здор прислал тебе меду? По совести скажи!
      Христя только пожала плечами.
      - А я почем знаю. Вчера на лугу я виделась с его женой. Она рассказывала мне, что они разбогатели, что муж остался дома на пасеке. Может, по старой дружбе,- они были хороши с моей матерью,- и прислали этого меду.
      - Как же, по дружбе! Сегодня Здор приезжал покупать лес.
      - Вот оно что! Ну, теперь я понимаю, чего Одарка рассердилась, когда ее сынишка намекнул, чтобы она не забыла сказать мне про то, что велел отец. Значит, это про тот самый лес.
      - То-то. Они, вишь, хотели через тебя дельце обтяпать, да сорвалось.
      - А я-то тут при чем. Мой, что ли, лес? Я, что ли, буду его продавать?
      - Ведь вот поди ты! Ах! Дьявольщина! - крикнул Колесник и, почесав затылок, ушел к себе в комнату.
      Христя заметила, что Колесник чем-то озабочен; постояв, она побежала за ним в комнату, чтобы узнать, в чем дело.
      - Что крушит бедную головушку дорогого моего батеньки? - ласково спросила она.- Скажи мне. Откройся своей доченьке!
      Колесник обернулся. Перед ним стояла Христя, та прежняя Христя с розовым личиком, с искристыми черными глазами, которая так влечет, так манит к себе. На душе у него просветлело.
      - Ах, Христя, Христя! - произнес он, обнимая ее.- Если б ты знала будто сто змей впилось мне в сердце.
      - Что же случилось?
      - Эх! - махнул Колесник рукой.- Это имение - черт бы его побрал! - не даст мне дожить спокойно! И зачем я его покупал? Чтобы покой потерять. Чувствую, не уйти мне от беды. Вот осень придет - будет съезд,- сказал он уныло и смолк.
      - Какая ж беда будет?
      - Какая? В тюрьму запрут, в Сибирь сошлют.
      - За что? - воскликнула Христя.
      А Колесник, точно не слышал ее, продолжал:
      - И никто не скажет: "Все-таки он был человеком". Все-таки и мне хотелось жить. Все меня обвинят.
      - Вот и не угадал. Вот и не все. А я?
      - Ты... ты, спасибо тебе, только одна, может, и добра ко мне. Да что ты? Разве ты станешь рядом со мной, когда меня из тюрьмы поведут на судилище? И ты, как другие, от меня отречешься,- сказал он и умолк. - Я буду молиться за тебя. Может, моя молитва дойдет до бога, он услышит ее и помилует тебя.
      - Где уж там! Никто меня не помилует. Нет никого за меня - все против меня.
      - Да ты ведь сам так ведешь дела, что все тебе врагами становятся,сказала Христя.
      - Как?
      - Так. Вот ты прижал слобожан, а они, наверное, были бы за тебя, если б ты так не делал.
      - Что ж они?
      - Что? люди! Не стало бы тебя - добрым словом помянули бы. Вот, сказали бы, добрый был пан.
      Колесник грустно и горько улыбнулся.
      - Что же мне делать?
      - Что? Прости им долг, что за ними остался. Верни им пруд, огороды. И они будут молиться за тебя.
      Колесник понурился и долго-долго думал.
      - Добрая у тебя душа, Христя, жалостливое у тебя сердце,- с чувством сказал он.- Пожалуй, твоя правда. Хоть кому-нибудь сделать добро, хоть капельку лучше стать. Кирило! - крикнул он на весь дом.
      Кирило как из-под земли вырос.
      - Вот что, Кирило,- опустив голову, заговорил Колесник.- Завтра или послезавтра я отсюда уеду. Там со слобожан следует триста рублей. Собери народ и скажи, что я прощаю им этот долг. Вовку и Кравченко тоже скажи, что на пруд и огород они права не имеют. Пусть все будет по-старому.
      Кирило, не веря своим ушам, глядел то на Колесника, то на Христю. "Что это? - думалось ему,- что это?"
      - Скажи им,- продолжал Колесник,- что, пока я жив, все будет по-старому. А не станет меня - может, они меня добрым словом помянут, может, кто помолится за меня.
      - А как же деньги Вовку и Кравченко за аренду? - спросил Кирило.
      - Деньги я верну,- сказала Христя и хотела бежать к себе в комнату.
      - Стой. Эти деньги тебе останутся. Выручишь с хозяйства, Кирило,вернешь, а может, я пришлю из губернии.
      Кирило чуть не прыгал от радости.
      - Вот это, пан, по-божески, да, это по-божески! - сказал он.
      - Так слышишь? Когда я уеду, скажешь им. Скажи, пусть уж заодно и за Христю помолятся.
      - Что ты? Что ты? За что это? Разве имение мое?
      - Тсс! - зашикал он и махнул Кирилу рукой - ступай, мол, себе.
      Тот, поклонившись, вышел. А Колесник встал, походил по комнате, подошел к Христе, взял ее за голову и прижал к ее белому лбу пухлые губы.
      - Это за ум,- сказал он, поцеловав ее,- а это за сердце! - и, склонившись, он прижал губы к ее высокой груди.
      У Христи от радости только глаза сияли.
      11
      Через два дня они уехали. Никогда еще Христя не была так довольна и весела, как в эти два дня. Она ожила, расцвела, словно свет опять увидала. И таким он показался ей прекрасным и милым, а люди такими добрыми и предупредительными. Уж на что мрачна и неразговорчива была бабка Оришка (Кирило не утерпел и рассказал ей про наказ Колесника), и та ей казалась уже не такой страшной, как раньше. Христя подарила ей на память свой черный платок.
      - Носите на здоровье и меня вспоминайте! - сказала она, не замечая, что Оришка вырвала этот платок у нее из рук, точно хотела отнять его, и даже спасибо не сказала, даже головой не кивнула.
      На что ей эта благодарность, если она чувствует себя такой счастливой? Не замечала она и того, что Кирило ходит за ней, как за собственным ребенком, в глаза ей глядит, предупреждает всякое ее желание, прямо молится на нее. Она и ему подарила шелковый платочек на кисет.
      Кирило прямо ошалел от радости, он обеими руками схватил этот платочек, прижал к губам и, поцеловав, с дрожью в голосе сказал:
      - Не буду я шить из этого платочка кисет. А как стану умирать, велю в гроб его положить. Он мне и на том свете будет напоминать про добрых людей, мне с ним и в земле легче будет лежать.
      Они выехали после обеда, уже под вечер. Не успела во двор усадьбы въехать повозка, как слобожане стали робко собираться под горой у дороги. Они бы, пожалуй, и в усадьбу явились, если бы Кирило строго-настрого не приказал им и носа туда не показывать. Только когда повозка спустилась с горы, Колесник заметил серую толпу мужиков; сняв шапки, они кланялись и желали ему счастливого пути. Ребятишки не утерпели и, визжа на все поле, пустились вдогонку за ними.
      - Кирило все-таки не выдержал,- сказал Колесник и отвернулся. Зато Христя то и дело озиралась, низко кланяясь и улыбаясь ребятишкам, которые, обгоняя друг дружку, как мячи, катились по обочинам дороги. Визг, шум и гам, словно галочий крик, не стихал ни на минуту. Если б не сухая дорога, по которой колеса повозки громыхали, как по мостовой, этот оглушительный детский крик, верно, скоро прискучил бы Христе. А сейчас он ее забавлял: она то оглядывалась назад и махала рукой, словно что-то бросала детишкам,и они устремлялись вперед, так что крик их настигал повозку, то отвертывалась,- и крик смолкал, только колеса тарахтели по наезженной колее.
      - Да будет тебе забавляться с этими щенками,- сурово сказал Колесник, надвинув на голову легкий капюшон своего серого плаща. Христя, прикрывшись платком, понурила голову.
      До самой Марьяновки они ехали молча. Слышен был только конский топот, грохот колес, да возница, покрикивая порой на какую-нибудь из лошадок, стегал ее кнутом, чтобы не отставала.
      Солнце садилось, когда они въехали в Марьяновку. Мягкий оранжевый свет разливался над хатами, садами, огородами, в глухих углах сгущались темные тени, вечерний сумрак стлался по земле. Воздух был неподвижен, пыль стояла столбом и не оседала. Там, за этой густой завесой пыли, слышалось блеяние овец, где-то мычала корова, бык ревел на всю деревню, говор, крики баб сливались с его призывным ревом. Перед отходом ко сну деревня шумела; скоро она затихнет,- как только солнце спрячет свой светлый лик и ночная тень ляжет на землю, все смолкнет до утренней зари.
      Пока ехали по деревне, Колесник супился и не глядел по сторонам, зато Христя, поминутно вертя головой, все разглядывала. Каждая хатка, каждый уголок были ей знакомы, со всеми ними было связано ее прошлое. Там она еще ребенком испугалась собаки, тут справляли Купала, а там собирались на гулянье, и теперь вон сколько видно девушек. Все это, живо напоминая ей прошлое, казалось, радостно приветствовало ее, словно она встретилась со старыми знакомыми и они стали вспоминать о минувшем. Все было ей мило. Только шинок на том месте, где стояла их хата, неприятно поразил ее. Проезжая мимо, она отвернулась, чтобы даже не видеть его.
      Когда они миновали Марьяновку и выехали в поле, солнце уже село. Только запад горел оранжевым огнем да тучи, нависнув над ним, багровели, как сгустки крови, а кругом все тонуло во мраке. Над полями вставала темно-зеленая вечерняя тень, небо стало исчерна-синим, и в густой его синеве пробивались желтые точки,- это загорались звезды. Тихо и уныло вокруг, только изредка во рву застрекочет сверчок или издали долетит крик перепела. Одни лошади топочут, бегут трусцой да колеса громыхают по сухой дороге.
      - Если б ты знала,- сказал Колесник так жалобно, что Христя вздрогнула, не узнав его голоса,- если б ты знала, как мне не хочется ехать в этот треклятый город!
      Христя молчала.
      - И так всякий раз. Едешь - как на казнь! - проговорил он, помолчав.
      - Почему же?
      - Эх,- вздохнул Колесник.- И почему не дано богом человеку жить так, как ему вздумается? Как ему хочется? Отчего всякий раз, когда он чувствует себя счастливым, откуда-то из-за спины или из самой глубины сердца отзовется вдруг воспоминание и отравит его счастье? Отчего это?
      Христя молчала, не зная, что сказать, не понимая, на что намекает Колесник.
      - Ну, на что мне жена? - выпалил он, не дождавшись от Христи ответа.На что она мне теперь, когда есть у меня другая и лучше и милей? Женили меня молодым парнем, чуть не мальчишкой, чтобы не распустился. Разве я видел свет, знал людей, разве мог шевелить мозгами так, как теперь? Только стал на ноги - показали мне девушку. Вот тебе невеста. Бери за ручку и веди в церковь. Я и послушал дураков, чтобы потом проклинать тот день и час, когда она явилась на свет и когда стала моей нареченной. Кто ее выбрал, кто женил меня? Родители! "Поженим детей",- сказали они и поженили на нашу беду. С первого же года начались у нас нелады, споры и перекоры. Свой дом хуже тюрьмы стал! Ты ли в гостях, у тебя ли гости - слова лишнего не скажи, чужую жену приветить не вздумай, пошутить с девушкой не смей. Вечно на ножах! "И такой-сякой! И пропала-то за ним моя бедная головушка, и жизнь-то свою я за ним загубила". Пока молод был, стерегся, да и ее жалел. А потом заела она меня, загрызла вконец... Плюнул на все: будь ты неладна! И вот теперь люди винят меня, говорят: "Не держится ни закона, ни обычая". А что мне, слаще было, когда я крепился, держался? Счастлив я был? Посадить бы их на горячий под,- небось закричали бы: горячо! А тебе, вишь, нельзя. Ты молчи! Вот теперь приедем в город - надо идти к ней, к хозяйке, на поклон. Чтобы голову намылила. Как, скажут, был в городе - и не был у жены? А что мне и глядеть-то на нее тошно, это им все равно. Эх, жизнь! Никогда не выходи, Христя, замуж: свяжешь себе руки, вовек не развяжешь. Будь лучше вольной птицей. Лучше, говорю тебе, так.
      Христя глубоко-глубоко вздохнула.
      А Колесник, помолчав, продолжал. Его мучили мрачные мысли, тяготили недобрые предчувствия, голос его был от этого жалобен и возбуждал сочувствие. Перебирая печальные события своей жизни, он дошел, наконец, до Веселого Кута. Зачем он его купил?
      - Вот скоро будет земский съезд. Вывози кривая из вражеского стана! Вывози... Где уж там тебе, колченогой вывезти... чует мое сердце: не сносить тебе, Кость, головы! - пророчески сказал Колесник и умолк.
      Христя огляделась: как море, простирались вокруг них поля, одетые ночною тьмой. Нигде не шелохнет, только звезды мерцают в темном небе. Ей стало тоскливо-тоскливо, как может быть только в пустыне. Они долго ехали молча.
      - Вон уже светит моя мyка своими злыми глазами! - проговорил Колесник, подняв голову.
      Христя посмотрела - далеко за горой, словно догорающий пожар, колебался, трепетал в ночном мраке желтый свет. Христя поняла, что они подъезжают к городу.
      - Я сойду на базаре, а ты поезжай к Пилипенко в гостиницу. Хоть Пилипенко и враг мой, но у него номера получше... Жди меня, я заеду за тобой,- прошептал Колесник, когда они въехали в город. И, поймав ее руку, он молча прижал ее к своему сердцу. Оно у него молотом стучало в груди.
      - Тпру!.. Стой! - крикнул он, когда они въехали на базар.