Между ними идет тихий разговор; но воробьи на липах раскричались, как евреи, и не дают слушать, о чем говорят люди. Они так неистово чирикают, что в церкви еле слышен голос попа. Чуднo Христе: там, снаружи, жизнь, настоящая жизнь кипит ключом, радует глаз, а тут, рядом, тихий сумрак... темный и тесный приют, куда прячется живая душа, чтобы исповедаться перед богом. Она задумалась, сопоставляя эти две стороны человеческого бытия. Туда, к свету, ее влекла молодость, там дети играют, слышен говор, там все, что красит жизнь, все, из чего она складывается, а тут могильная тишина, глухие возгласы попа, дрожащий голос дьячка, дым ладана и мрак обдают душу холодом, ничего не говорят сердцу... Отчего это так: это вот манит тебя, а к этому, хоть оно и свято, душа не лежит... Видно, трудное это дело - спасение.
      - Батюшка поздравляет вас с воскресным днем и велели поднести вам эту просфору,- услышала Христя голос.
      Глядь - перед нею стоит пономарь и держит в руках оловянную тарелочку с высокой, исковыренной попом просфорой. Да ведь это Федор Супруненко! Христя обвела взглядом церковь - весь народ уставился на нее. В глазах у нее потемнело, ноги подкосились; если бы она не оперлась о косяк, то, наверно, упала бы - так все это неожиданно вышло. Яркий, как сафьян, румянец залил ее свежее лицо. Она стояла и не знала, что делать. Только тогда, когда Федор еще раз повторил наказ батюшки, Христя взяла с тарелки просфору. Федор ушел, и ей стало легче. "За кого они меня принимают?" думала она, потупившись, чтобы ни на кого не глядеть. Те недолгие минуты, которые оставались до конца службы, показались ей вечностью. Она уже больше ни о чем не думала, ей хотелось, чтобы поскорее кончилась служба и можно было выйти из церкви на свежий воздух, потому что ветерок, который дул в дверь, совсем не освежал ее, а просфора точно приковала к месту.
      Но вот люди засуетились, задвигались и повалили из церкви. Христя выбежала через боковую дверь и пошла к воротам, чувствуя, что стоокая толпа глядит только на нее. Господи! как бы хотела она в эту минуту провалиться сквозь землю или заслониться черной тучей, только бы не глядели на нее эти глаза.
      - А я вас уже давно жду,- встретила ее у ворот Оришка.- Смотрела в церкви - не видно, так уж стала на этом месте - думаю, будет выходить, не пропущу.
      - Пойдем, бабушка, вон наша повозка,- говорит Христя, торопясь уйти, потому что люди уже сбились толпой у ворот и пялят на нее глаза.
      - Да погодите, панночка. Я хочу вам что-то сказать,- придержала ее Оришка.
      Христя остановилась, глядя на Оришку.
      - Тут у меня родственница есть. Просила к себе из церкви. Мы вас тут поджидали, а потом она побежала приготовиться. Может, вы уж будете так добры, зайдете к ней в хату. Она рада будет, и вы поглядите, как в деревне люди живут.
      - Ладно, ладно. Только пойдем поскорее,- заторопила ее Христя и пошла вперед. За ней Оришка - ковыль, ковыль! и чуть не упала, наступив на полы собственного балахона.
      - Вот еще эти балахоны! Чтоб им! - жаловалась Оришка, подходя к повозке, на которой уже сидела Христя. Пока Оришка взобралась и уселась, Христя ерзала от нетерпения. Но вот Оришка уселась. Поехали... Слава богу! Христя даже вздохнула с облегчением, словно из тюрьмы вырвалась.
      7
      - Стой, Василь, стой! - крикнула Оришка, когда они проезжали по улице.
      - Потеряли что-нибудь? - спросил Кравченко, останавливая коня.
      - Нет. Сверни-ка ты вон к той хате. Видишь, молодица в воротах стоит. Это моя племянница. Давай заедем к ней. Ты, верно, ничего не ел, вот и закусишь. И панночка, спасибо ей, обещала зайти.
      Поглядела Христя - в воротах Горпина стоит. "Эге,- подумала она.- Вот куда меня бабка завезла. Верно, знает проклятая ведьма, кто я, да только виду не подает..." И Христя пристально посмотрела на Оришку.
      Кравченко стал сворачивать ко двору.
      - Во двор, во двор заезжайте,- распахивая ворота, говорит Горпина.Спасибо вам, бабушка, вы и панночку привезли. А я думала, панночка гордая, не захочет заходить в простую хату.
      - Да у нас такая панночка, дай ей бог счастья. С той поры как приехала к нам, я будто свет увидала,- отвечает Оришка, слезая с телеги.
      Не успела Христя соскочить с телеги, как Горпина подбежала к ней и чмокнула в руку. Христя так и вспыхнула.
      - Здравствуйте... не надо целовать... зачем вы целуете? - смущенно сказала она, пряча за спину руки.
      - Пожалуйте в хату. Там по вас, бабушка, Прися скучает. Прошлый раз как были, приманили ее бубличками, а теперь она все спрашивает: "Когда же, мама, бабушка приедет?"
      - Ах ты боже мой! А у меня на этот раз гостинца-то никакого нет,переступая порог, отвечает Оришка.
      Вошли в хату. Низенькая она, маленькая, зато ровно подмазана, чисто выбелена, чело печи и окна обведены желтой глиной; стол в углу, под образами, покрыт белой скатертью, лавки вокруг стола вымыты, выскоблены и желтеют, как вощаные; земляной пол посыпан песочком. Видно, заботливая рука убирала это гнездышко.
      - Бабушка! Бабушка приехала! - весело закричала девочка лет семи, подбегая к бабке и целуя ей руку. За нею, как колобок, прикатился пятилетний мальчик, а там сполз с постели другой, поменьше, и, переваливаясь с боку на бок, как уточка, тоже приковылял к бабке, громко лепеча: "Ба! ма!" - и все они окружили старуху. В хате поднялся шум. Детишки наперебой хвастались перед бабкой, а пискленок, глядя на брата и сестру, уцепился, как репей, за бабкин балахон, поднял свое румяное личико и знай лепечет: "Ба! ма!"
      - Деточки вы мои! Птенчики! Не думала я сегодня навестить вас, вот и гостинца не принесла.
      - Вот вам гостинец! - сказала Христя, протягивая ребятишкам просфору. Те, глядя на незнакомую панну, насторожились.
      - Что же вы не берете? - спросила мать.- Вишь, какой гостинец панночка привезла! Берите да скажите панночке спасибо.
      Девочка первая робко подошла к Христе и поцеловала ей руку, за нею мальчик, а самый маленький так и бросился к ней, уцепился за красную юбку и, подняв вверх ножку, собрался, видно, лезть дальше.
      Христя подхватила его под руки и подняла выше головы. Малыш засмеялся, показав беленькие зубки. Глазки у него засверкали, личико раскраснелось, как ягодка. Христя, любуясь мальчиком, стала его подбрасывать: то поднимет высоко вверх, то опустит чуть не до полу. Малыш хохочет, ножонками сучит так ему это нравится.
      - А что, Петрик, а что! - нежно глядя на сынишку, говорит Горпина.Еще никто тебя так не подкидывал, как панночка. Ишь как летаешь. Как птичка. Ку-ку-ку! Ку-ку-ку! - забавляется мать, прячась за спину Христи. А Христя и сама уже раскраснелась, а все подкидывает его.
      - Будет, панночка, будет. А то устанете. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, он у нас тяжелый, как возьмешь его на руки да подержишь, так и руки оттянет. Куда же такого тяжелого вверх подкидывать.
      Христя опустила малыша на пол. Он немного постоял и опять бросился к ней.
      - Петрусь! ни-ни-ни! - погрозила ему пальцем мать.- Тебе только позволь, так не отвяжешься. Будет! Пусти панночку. Пожалуйте к столу. Петрусь! Кому говорю, пусти! - крикнула Горпина на мальчика, который, уцепившись за юбку Христи, поглядывал черными глазенками то на мать, то на Христю.
      - А мы вот вместе с ним пойдем,- сказала Христя, взяв его на руки, и стала усаживаться с ним за стол.
      - У-у, срам какой, этакий увалень на руки влез! - с сердцем сказала Горпина.
      - Доброго здоровья! - поздоровался Кравченко, входя в хату. Горпина и его пригласила к столу.
      - А что это Федора нет до сих пор? - спросила бабка, усаживаясь рядом с Христей, которая подкидывала на коленях Петруся.
      - Не знаю. Он уж должен сейчас прийти. Не зашел ли к отцу?
      - А что, как старик?
      - Дурит по-прежнему... И днюет и ночует у этой черномазой морды.
      - Ты говорила с ним?
      - Да что с ним разговаривать? Все равно не послушает, еще скажет, что сую нос не в свое дело. Федор с ним говорил.
      - Ну?
      - Что ж, дело известное. "Вы, говорит, все так; не то что за отца меня не почитаете, а вовсе меня не уважаете, только на мое добро заритесь. Хоть бы, мол, скорее старый черт ноги протянул да добро его заграбастать. Не бывать, говорит, этому, чужому отдам, так хоть буду знать, что помянет, а свои - как хотят".
      - Вот это так! А ты бы ему сказала: да ведь внуки, не чьи-нибудь, а дети твоего сына. Об них подумай. Да и об сыне подумай: много он заработает, таская за попом кадило? Хоть бы землю-то отдал, самому ведь не под силу уже в поле работать.
      - Как же! Отдаст он землю. А я, говорит, на что буду жить?
      - Мало он, старый пес, денег припрятал?- рассвирепела Оришка.
      - Были денежки,- спокойно возразила Горпина.
      - А что?
      - Да к Ивге в сундук перешли. Обошла старика, кругом опутала. Смеется над ним, с молодыми по шинкам таскается, а он не видит. Я уж ей говорила: мы ведь с тобой в девках подружками были. Ты бы, говорю, Ивга, хоть бога побоялась - над стариком так издеваться. А она пьяна была: "Чего там, говорит, к богу соваться, коли черт не помог". Какой, спрашиваю, черт? "Не знаешь, говорит, какой. Так спроси у своей тетки. Думаешь, говорит, не знаю, какое вы зелье варили да чем старика окуривали. Помогло? Много взяли со своими чарами? Не очень я испугалась твоей тетки, хоть она и ведьма. Я еще сама поучу ее колдовать". Сказано, пьяная, вот и мелет бог знает что.
      Бабка, слушая ее, прямо позеленела. Сидит за столом, схватившись руками за лавку, и так тяжело дышит, что в груди у нее прямо клокочет.
      - Про кого это вы рассказываете? - спросил Кравченко, прислушиваясь к разговору.
      - Да...- махнула рукой Горпина.- Про свекра, голубчик, коли хочешь знать. Нет, чтоб на старости лет грехи замаливать, с молодицей связался. Да хоть бы путное что, а то...
      - А-а...- протянул Кравченко.- Знавал я на своем веку одного. Вот потеха была. Двадцать лет ему было, а он возьми да полюби пятидесятилетнюю бабу. Да так, что хоть в петлю лезь. Все диву даются, одурел парень, и только. А он на них не глядит, пропадает у своей старухи, днюет и ночует у нее. Прошел слух, что будут венчаться. У нее, правда, своя хата, скотина и денег куры не клюют; а у него только и добра, что штаны на очкуре, да и те рваные. Люди говорят ему: "Дурак, на добро заришься. Да стоит ли оно того, чтоб губить себя?" А он будто и не слышит. Собираются к венцу. И день назначили. Уж и в церковь надо идти, а он на попятный. "Что, говорит, у меня есть? Как был батраком, так и останусь. Не хочу". Она туда-сюда: "Я тебе говорит, все отдам",- "Отдавай сейчас". Пошли в волость,- а он, значит, уже с писарем стакнулся,- написали такую бумагу, что она ему все продает. Денежки, известно, какие были, она так отдала. Тогда он опять: "Ты, говорит, бабка, подумай. Пара ли ты мне, молодому, такая старуха? Будь ты мне лучше вместо матери, я тебя до самой смерти буду кормить". Она уперлась, ни в какую. "Ничего не дам, кричит. Жаловаться буду, в тюрьму засажу".- Так ты, говорит, еще в тюрьму меня сажать! Коли так - вон из моей хаты!" И выгнал; в чем была, с тем и осталась. Жаловалась, да еще судьи над ней посмеялись: "Так, говорят, и надо дураков учить". Как вы думаете, что из парня-то вышло? Женился да к своему добру еще за женой приданое взял, таким богачом зажил, что ну! Шинок открыл, постоялый двор завел. А старуха где-то под забором кончилась... Вот это молодец так молодец!
      - А разве это не грех? - с сокрушением спросила Горпина.
      - Э, милая, есть такая поговорка: "Грехов много, да и денег вволю". Грех не грех, про то бог знает. Да пожди еще, пока он там рассудит.
      - А люди? - снова спрашивает Горпина.
      - Люди? Наплюй на них! Люди и этого парня звали дураком, а потом, как встречали на улице, - шапки ломали перед ним. Вот тебе и дурак!
      Горпина только тяжело вздохнула. Вздохнула и Христя.
      Бабка сидела, понурясь, только подбородок у нее дрожал. В хате стало тихо-тихо. Детишки, сидя на постели, молча смотрели на лежавшую перед ними просфору. Петрик - и тот перестал играть и с удивлением обводил всех своими черными глазенками.
      Тень скользнула по окну, во дворе послышался тихий говор.
      - Вот и Федор идет!- сказала Горпина, выглянув в окно.- Да не один - с отцом.
      И она бросилась в сени встречать их. Христю трясло, как в лихорадке. Когда-то она без дрожи не могла глядеть на Грицька, и теперь ей вспомнилось прошлое.
      - Сюда, батюшка, сюда... Тут порог - смотрите, не оступитесь,услышала Христя знакомый голос Федора.
      - Хе-е... стар стал,- отвечал ему другой голос.- И глядят глаза, да не видят. Переведи-ка меня лучше за руку.
      В дверях показался высокий старик. Голова у него белая как лунь, редкая борода спадает на грудь; серые брови, как застреха, топорщатся над глазами, а лицо у Грицька совсем не изменилось, такое же сухое, такое же суровое, тот же длинный нос с горбинкой, только не темное оно теперь, а бело-розовое.
      - Ну, здравствуйте в хате. Да тут у вас гостей полно,- произнес он, переступив порог.
      - Здравствуйте. Это тетка приехала из Кута,- сказала Горпина.
      - Ну, а это кто? - ткнул Грицько пальцем в сторону Кравченко.
      - Тетку они привезли.
      - А это? - снова допрашивает Грицько.
      - Это панночка с бабушкой приехала.
      - Панночка? Так вы уже с панами знаетесь? Потому, верно, и отца забыли,- стал выговаривать Грицько.- А кто это на постели шевелится?
      - Да это дети. Ну-ка вставайте, уходите отсюда! - крикнула на них Горпина.- А то дедушка, может, захочет присесть.
      - Вставайте, вставайте дети, пускай дедушка хоть на постель присядет, а то в красном углу важные гости расселись,- ворчал Грицько, бредя к постели.
      Горпину прямо в жар бросило. Не успел Грицько на порог ступить, как уже ссору затеял, да при чужих людях, да в их огород камешки бросает... У нее слезы на глазах выступили.
      - Да разве я, батюшка, обидеть вас хотела! - только и сказала она.
      - Зачем обижать? Нет, с почетом встретить. Не почитала бы, так не усадила бы старика. А то я сижу, и дети около меня. Иные дети и чужие, да как придешь, руку старику поцелуют, а твои дедушку почитают, прячутся от него, как собаки от мух.
      Горпина совсем опешила. И как она об этом раньше не подумала? Стоит, оторопев, и не знает, куда деваться со стыда, что говорить. Хорошо, Оришка выручила.
      - Что это ты, старик, разворчался? - спросила она его.- С левой ноги встал, что ли?
      - С левой. Правда твоя. Со стариком знаешь как: все не по нем. Да если еще свои больше, чем чужие, допекают,- насупясь, прибавил он.
      - Кто же тебя допекает? - снова говорит ему Оришка.- Наслушается, что люди брешут, и начнет! Что, тебя сын не почитает? Невестка не слушает? Коли ты сторонишься их, понятно, не угадаешь, чего тебе хочется. Опять же дети. Дети как дети. Если б ты к ним с лаской, так и они бы к тебе с тем же. А ты на порог не успел ступить - и пошел брюзжать. Понятно, и дети испугаются.
      - Толкуй. Все вы так! Я во всем виноват. Чего же вы меня, виноватого, позвали к себе? Судить? Ну, что ж, судите!
      - Ведь вот опять ты, Грицько, ссору заводишь. Тебе говорят по-хорошему, а ты опять за свое. Нет чтобы сесть, как говорят, рядком да побеседовать ладком.
      - О, ты мягко стелешь, да каково будет спать! - проворчал Грицько.
      - Нет, я правду тебе говорю. Чего тут прятаться, чего вилять, как лисица хвостом? Ты сам подумай: стар ты стал, немощен... глядеть надо за тобой, присматривать. А кому же ты ближе, как не родне? Ну, не было бы у тебя никого близкого, а то ведь у тебя сын, невестка. Чего бы я, как вол, который один ходит в ярме, одна бы сидела в своём углу. Человек не колода: куда ни положи, там и будет лежать. Человеку иной раз и поговорить нужно... Взял бы да перебрался к сыну, один ведь он у тебя, и присмотрели бы тут за тобой, и поговорить было бы с кем.
      - Не стало старухи, не стало и счастья! - глухо проговорил Грицько.
      - И то правда. Старуха, царство ей небесное, и жена была хорошая, и хозяйка разумная, да и руки у нее были золотые. Да что поделаешь умерла... Все мы под богом ходим. Он один знает, что творит над нами, и нам не скажет. Умерла так умерла. Из могилы не воротишь. А тебе все-таки не годится своих сторониться, обходить.
      - Да что это ты заладила, обходить да обходить! - крикнул Грицько.Кто обходит? Я их или они меня? Вот ты говоришь - сын, мол, у тебя, к сыну тянись. А ты знаешь моего сына? Он еще смолоду все наперекор мне делал. Хотел я женить его на девке Куца. Чем не жена! И богатая и из семьи хорошей. Так нет же, принес черт Христю Притыку. Тоже мне цаца! Чего мне стоило отговорить его? Один бог знает, может, и душой пришлось покривить, и грех взять на душу, пока обломал. Что ж он? Блажь на себя напустил. Дурак дураком стал.
      - Отец, когда это было,- понурясь, сказал Федор, а Христя сидела красная-красная и, не зная, что делать, все прижимала к груди маленького Петрика.
      - Давно? - крикнул Грицько, поднимаясь, и стал, как каланча, посреди хаты.- Давно, говоришь? А после этого? Мы же с покойницей насилу тебя отходили, насилу на путь наставили. Женился ты. Нашлась такая, что пошла за тебя. Стали мы жить вместе. Так и ты и невестка только и делали, что славили нас на все село. Только и разговору было у вас: "Вот если бы отец отделил нас, да дал бы нам землю, да дал бы нам хату, мы б тогда знали, для кого работаем, для кого трудимся". Живя у отца, они, вишь, не для себя работали! Ладно, быть по-вашему. Поговорили мы со старухой, отделять так отделять. Кто усадьбу купил? Кто хату выстроил? Перевез их - живите себе; и землю дал. Что же, мне спасибо сказали за это? Опять слышу: "Отделить отделил, да чем наделил? Выпихнул со двора, и вся недолга!" Ах, черт бы вас побрал! Да разве я вам не отец? Да разве я вам не желаю добра? Вместо того чтобы работать на клочке земли, который я ему дал, так он его сдал в аренду. Самому, вишь, не хочется белые ручки марать. И давай к попу подлизываться - в протопопы вылезти надумал, да попал в звонари. Легкого хлеба захотел. Что ж, легкого так легкого. Значит, земля тебе не нужна, отдавай ее назад. Живи своим умом, коли бог тебе его дал. Чего бы, кажись? Так куда там! Рвет и мечет: "Отец такой-сякой. Увидел, что сами на хлеб насущный зарабатываем, так и землю отобрал. Все себе да себе, а нам ничего?.." Ты думаешь, легко мне было слушать, когда чужие приходили ко мне в хату и рассказывали, что родной сын говорит? Да лучше, чтоб таких сыновей вовсе не было! Я ж молчал, я ж ни слова на это не сказал. Год прошел - они ко мне ни ногой, с праздником и то не придут поздравить. А тут старуха слегла,- что ж, пришли они ее проведать? Чужие люди от нее не отходили, своими руками больную переворачивали, а родная невестка и не подумала. Умерла, так тогда только пришли, в стороне, как чужие, стояли. Нет чтоб утешить в горе отца, нет чтоб хоть с чужими помочь ему в этой беде. Как же, он большой пан - ему за попом кадило носить, а она не работница, не батрачка, она важная птица - пономарица! У-у! проклятые! проклятые! Нет вам моего благословения! Чужим все отдам, а вам шиш по нос! - крикнул Грицько и, схватив шапку, поспешно направился к двери.
      В хате стало так тихо, словно в ней не было ни живой души. Оришка и Христя сидели, опустив глаза, Горпина, склонив голову на стол, тряслась, как в лихорадке. Федор бледный ходил по хате, потирая руки, один только Василь Кравченко весело поглядывал из-за стола своими серыми лукавыми глазами.
      - Потеха, да и только,- пожав плечами, сказал он.- Кому нужно его благословение? Вот бы добро свое отдал!
      - Зачем ты привел его сюда? - вне себя крикнула Горпина, припадая головой к столу так, точно хотела вдавить ее.- Мало мы от него натерпелись? Мало слышали укоров да попреков. Захотелось, чтобы проклял нас еще в нашей хате!
      - Кто же знал? Кто же знал? - потирая руки, глухо проговорил Федор.- Я ведь хотел как лучше, а вышло...
      - Не будет у вас ладу. Не будет добра,- вскочив, сказала Оришка.Прощайте! Поедем,- повернулась она к Кравченко и не пошла, а заковыляла из хаты.
      - Поедем, поедем,- схватив шапку, сказал Кравченко. - Обедать пора, животики подвело.
      Горпина только тогда догадалась, что она забыла о гостях.
      - Тетенька! тетенька! - бросилась она, заплаканная, на улицу.Постойте, погодите, хоть пообедайте с нами. С этими проклятыми заботами и ум-то потеряешь!
      Федор и Христя остались одни в хате. Пока Христя собиралась в дорогу, Федор все ходил из угла в угол. Когда Христя, отдав Петруся девочке, направилась к двери, он стал перед нею, пристально поглядел на нее опечаленными глазами и с возгласом: "Так у нас всегда! Господи! Господи!.." - в отчаянии сжал руками голову.
      У Христи сердце упало, на глаза навернулись слезы. "Верно, Федор узнал меня,- пришло ей сразу в голову,- потому и признался так прямо..." Она, потупясь и не сказав ни слова, вышла из хаты.
      На пороге сеней Христя встретила Оришку, Кравченко и Горпину. Горпине все-таки удалось уговорить бабку остаться пообедать.
      - А мы возвращаемся. Просит Горпина обедать,- сказала ей Оришка.
      - Уж не знаю, угожу ли я панночке. Прошу отведать нашего мужицкого кушанья. Как-то заехал к нам следователь. Такой хороший пан, спасибо сказал. Пожалуйте, панночка. Чем богаты, тем и рады...- прерывистым голосом говорила Горпина.
      - Да панночка, может, хоть посидит. Мы быстро обед прикончим, а то кишки прямо марш играют,- сказал со смехом Кравченко.
      - Обо мне не беспокойтесь. Я посижу, подожду, - сказала Христя и тоже вернулась.
      Горпина была так рада, что не удержалась и бросилась целовать Христе руку. Христя заметила это и подставила ей губы. Две прежние подруги поцеловались. "Если б ты знала, кого целуешь,- подумала Христя,- может, и не целовала бы?"
      Не меньше обрадовался и Федор, когда они вернулись. Огорченный, растерянный, он сразу ожил, засуетился, забегал.
      - Пожалуйста, садитесь. Я на минутку, я сейчас,- и он куда-то выбежал из хаты.
      Пока Горпина усадила гостей и вынула из печи пироги, и Федор вернулся. Из одного кармана он вынул бутылку водки, из другого - какое-то красное вино и поставил на стол.
      - Вы не поверите, вот где у меня эти ссоры сидят. Недели не пройдет без того, чтобы не переругались,- пожаловался он.- Только и забудешься, когда добрый человек забредет в хату и душу с ним отведешь: спасибо вам, что вернулись. Нуте, выпьем по чарочке. Это, должно быть, добрая горелка. Ишь какая желтая.
      - Выдержанная?! - сверкая лукавыми глазами, спросил Кравченко.
      - Сказал еврей, что старая. А бог его знает, какая она.- И, наполнив чарку, он поднес ее первой старухе.
      - У кого в руках, у того в устах! - ответила та, отводя чарку рукой.
      - Жена! Где-то у нас была еще стопочка. Давай-ка сюда да попотчуй панночку. Это я для нее купил бутылку терновки.
      - Для меня? - краснея, воскликнула Христя.- Напрасно вы тратились. Я не пью.
      - Нельзя, панночка. Хоть пригубите,- просила, угощая ее, Горпина.
      - Вот я чокнусь с панночкой. Нам на здоровье, врагам на погибель,- и Федор, чокнувшись, выпил залпом чарку. Потом угостил старуху и Кравченко.
      Христя пригубила и поставила чарку. Терновка показалась ей такой вкусной. Кажется, она никогда еще ничего вкусней не пила.
      - А ведь в самом деле хороша,- сказала она.
      - Так выкушайте всю, пожалуйста,- кланяется Горпина.- И пирожком закусите. Пирожки со свежим творогом, и сметана свежая.
      - Разве только с вами,- сказала Христя, поднимая чарку.
      - И я выпью,- и Горпина потянулась за водкой. Сама с полчарки выпила и других угостила.
      - Врагам нашим - виселица! - воскликнула Христя, выпив чарку и плеснув через голову последнюю каплю.
      - О наша панночка! Наша голубушка! - воскликнула Горпина и, наклонившись, чмокнула Христю в плечо.- Да вы так знаете наши обычаи и поговорки, будто родились среди нас!
      - За это не стыдно еще по чарке выпить! - сказал Кравченко.
      - Выпить! Выпить! - крикнул Федор и снова стал угощать гостей.
      После третьей все сразу заговорили весело и громко, словно загудел перед вылетом пчелиный рой в улье. Про недавнюю ссору и помину не было. Федор рассказывал всякие побасенки про дьячков, про попа, Горпина не могла нахвалиться Христе своими детьми, которые, сидя на постели, уписывали за обе щеки пироги. Кравченко рассказывал про всякие плутни, про то, кто кого обманул, кто нажился, и всякий раз расхваливал ловкого плута. Одна Оришка, как сова, молча поглядывала на всех посоловевшими глазами. Христя после двух чарок терновки сидела за столом краснее мака, а глаза у нее так и бегали. Никогда еще ей не было так хорошо, так легко. Все то, что она когда-то оставила в деревне, снова вернулось к ней, снова окружило ее, такое милое, доподлинное, родное, и на минуту сделало ее счастливой. Ведь и с нею могло бы так быть. И она, как Горпина, могла бы радоваться на своих детей, и она, как Горпина, могла бы хлопотать в своей хате. А теперь?
      - Доброго здоровья! С воскресным днем! - послышался с порога женский голос.
      Глядь - черномазая Ивга в хату вбегает. Не успели ответить ей на приветствие, как она, оглядев хату, спрашивает:
      - Что, старика у вас не было?
      - Был,- отвечает Горпина.
      - Куда ушел?
      - За тобой,- кричит Оришка.
      - Ах, горюшко! Значит, мы разминулись! Побегу за ним,- и, повернувшись, она опрометью выбежала в сени.
      При неожиданном появлении Ивги веселый разговор на некоторое время прервался.
      - Ишь какая жалостливая нашлась!- проворчала старуха и плюнула.
      - Так вот всегда, только увидит, что к нам кто-нибудь пришел, сейчас же бежит узнать, что у нас делается,- жаловалась Горпина.
      - Она нас, спасибо ей, не забывает,- смеется Федор.
      - Поганка,- проворчала старуха.
      - Да ну ее. Не троньте. Давайте лучше выпьем,- беря бутылку, говорит Федор.- А ты, Горпина, подай нам борща, каши... Все подавай, что настряпала.
      Перед борщом выпили еще по одной и снова развеселились. Говор и смех не стихали ни на минуту. Оришка на половине третьей чарки совсем осовела, глаза у нее закрываются, голова на плечах не держится, берет старуха ложку и в борщ черенком сует. Все хохочут, и Оришка сама над собой смеется.
      - Выпила... выпила,- говорит она заплетающимся языком.- А своим врагам я все-таки не поддамся, не поддамся... Вот где они у меня сидят,показывает она на сжатый кулак.- Я не Горпина, которая всем смолчит. И не Федор, который от них бежит. Я знаю, что они замышляют.
      - Какие же у вас враги, бабушка? - спрашивает Горпина.
      - До черта у меня врагов. Все мне враги. И муж - враг. Разве я за него по любви шла? Пусть утрется. Не такому мерзкому мое личико целовать...- и все морщины у старухи расплылись в улыбку.
      Все засмеялись, а громче всех Кравченко.
      - А ты у меня не смейся,- повернулась к нему старуха.- Ты у меня в руках. Как жабу раздавлю. И ты, Федор, не смейся, я знаю, что ты сквозь слезы смеешься. И ты, Горпина... А ты,- обратилась она к Христе,- твое еще только начинается. Ты смейся, смейся... А я все знаю.- И старуха, перестав смеяться, поднялась и стала пророчить: - Тебя горе ждет. Тяжкое горе тебя ждет. Я знаю, я все знаю.
      - Что вы знаете? - испуганно глядя на страшную старуху, спросила Христя.
      - То знаю,- пророчески продолжала Оришка,- что спать хочу,- и, улыбнувшись, она стала вылезать из-за стола. Не поблагодарив и не помолившись, она добрела до постели и завалилась за спины ребятишек спать.
      - Осоловела старушка. Лишнего хватила,- со вздохом сказала Горпина и бросилась подстелить что-нибудь тетке.
      Обед кончился. Кравченко и Федор вышли во двор прогуляться и покурить, а, Горпина с Христей остались в хате. Пока Горпина мыла посуду, Христя раздумывала над сегодняшним пророчеством старухи. И страшное ее лицо и громкий голос - все потрясло Христю. Да и само пророчество: "Твое еще только начинается..." Что это значит? И дальше: "Тебя горе ждет, тяжкое горе тебя ждет". Почем она знает, что ее ждет? А говорит так, точно наверняка знает. И Христя начала перебирать свою жизнь. Что это была за жизнь? Какая цепь горестей и потерь, какая вереница случайностей, которые поднимали ее вверх, для того чтобы снова сбросить на дно. Разве теперь не то же самое? И теперь она не холодная и не голодная, и сыта, и одета. А что будет завтра? Стоит Колеснику слово сказать - и она очутится на улице. Раньше, когда она не знала роскоши, она опять взялась бы за дело, как-нибудь на кусок хлеба заработала бы. А теперь? Вся сила ее в красоте. Не станет красоты - и она сразу ничто. До каких же пор ей скитаться, до каких же пор ей сегодня быть в чести не по заслугам, а завтра лететь на самое дно глубокой ямы, где только мерзость и смрад? Ей так хотелось покоя и ровной жизни, хоть бы такой, как вот Горпина живет. И у Горпины бывают тяжелые времена, горькие минуты,- вот и сегодня. Пришел свекор, поднял бучу, не один, раз сильно ее обидел. И все же никто не лишит ее того, что у нее есть. Она знает свою семью, своего Федора, и люди знают, что она жена Федора. "А я? Сегодня панночка, а завтра... может, никто и разговаривать со мной не станет, если узнает, кто я".
      От тоски и печали сердце у Христи сжималось все сильней и сильней. Ей хотелось перед кем-нибудь излить свою душу, поделиться с кем-нибудь своим горем.
      - Горпина! - начала она печально.
      - Что скажете? Может, и вы бы отдохнули? - участливо спросила Горпина.
      - Нет. Я, Горпина, хочу тебе что-то сказать. Такое сказать, такое... Может, ты, как услышишь, из хаты меня выгонишь.
      - Что это вы так страшно начали,- сказала Горпина.- За что же мне вас выгонять из хаты?
      - А может, и есть за что. Ты не знаешь. Я только об одном тебя прошу. Ты никому не скажешь того, что я тебе расскажу?
      - Кому же мне говорить?
      - Как кому? Может, у тебя подружка есть! Мужу...
      - Нет у меня никого ближе детей,- показала Горпина на ребятишек, с недоуменным видом слушая излияния Христи.
      - А побожишься, что не скажешь?
      - Да что это вы? Господь с вами! Разве душу чью загубили, так я и сама не поверю.
      - Не чью-нибудь, Горпина, а свою загубила. Ты знавала Христю Притыку?