- Ну, какого черта вы тут собрались, глаза пялите? - услышали они в раскрытое окно квартиры Колесника.- Ступайте, ступайте, пока не разогнали.
      - Сам говорит. Сам. Видели? видели? Краснорожий такой да сердитый.
      - Кто сам?
      - Да кто же - Колесник, конечно.
      - Эге-ге. А давно ты рыбой да тухлым мясом торговал?
      - Ведь вот поди же. Забыл уже. Вишь, начальство какое!
      - Знаете что? Лучше подальше от греха, давайте пойдем по домам. Чего там глядеть, как паны бесятся.
      - Не хочешь, так ступай себе. А мы хоть раз в жизни поглядим, как они пируют.
      - Смотрите, как бы вам в глаза не наплевали.
      - Чего там!
      Кое-кто ушел, а на их место налезло еще больше. Народ запрудил всю улицу - проехать трудно.
      - Расходись! Расходись! - откуда ни возьмись полицейские и давай разгонять народ.
      - Чего расходись? - стали упираться те, кто успел пообедать и хватить рюмочку.- Ступай себе, если тебе надо.
      Полицейские напирали - народ не слушал. Началась драка. Вдруг откуда ни возьмись пожарные и давай с обоих концов улицы поливать из двух рукавов народ. Все так и кинулись врассыпную. Через полчаса ни живой души не было на улице. Никто теперь не заглядывал в окна ни злым, ни добрым оком, никто не мешал пировать.
      А пир в доме шел горой. Огромные столы ломились от питий и яств. Первые стояли в затейливых бутылках, штофах, графинах, и солнечные лучи всеми цветами радуги переливались в прозрачной влаге; вторые были разложены на серебряных блюдах и весьма аппетитно улыбались всем из-под стеклянных крышек. Гости переходили от стола к столу, чокались, звенели тарелками, стучали ножами и вилками, трудились изо всех сил: одни прямо давились, уничтожая пироги, другие, как на жерновах, перемалывали зубами вкусные хрящи жареной рыбы, там болтали все громче и громче, тут хохотали. Гостей был полон дом: все предводители с Лошаковым во главе, все члены земства, много губернских гласных, и среди них - Рубец. Пришел и Проценко, которого Колесник встретил на улице и тоже пригласил. Пир удался на славу: столпы земства сошлись со столпами дворянства, чтобы отпраздновать святое единение и согласие. Об этом в пространных напыщенных речах говорили все ораторы. Лошаков первый поднял бокал за земство, за земских деятелей, председатель выпил следующий бокал за здоровье дорогих гостей дворян, лучших земских деятелей. Колесник выпил за согласие, за единение земства и дворянства. Его простая коротенькая речь особенно понравилась всем, гости закричали: "Ура-ура! за единение, за единение!" Затем последовали взаимные пожелания успеха, чоканье, чмоканье и братание. Вино лилось рекой.
      Это было перед обедом, за закуской. А что творилось за обедом! Все уселись вокруг длинного стола, на почетном месте - Лошаков, по правую руку от него все предводители, по левую - земцы. Колесник примостился на самом конце стола, напротив Лошакова. Как хозяину и распорядителю, ему то и дело приходилось вскакивать, выбегать, потому он и занял это место. Целая орда лакеев в белых перчатках разносила ароматные вкусные кушанья. Перед каждым гостем стояло по две бутылки дорогого старого вина, пей сколько хочешь, ешь сколько влезет! Ну, и пили же, ну, и ели же! Шум не смолкал ни на минуту, здравицы сыпались со всех сторон. Уж на что Рубец человек робкий и смирный, и тот за обедом, чокнувшись с Колесником, выпил за здоровье земляка-распорядителя. Все подхватили здравицу. Довольный Колесник раскраснелся, как красная девица на сватанье, чокался со всеми, благодарил, низко кланяясь, за честь и просил прощения.
      - Первый раз в жизни пришлось мне принимать таких дорогих гостей. Первый раз в жизни.- И он даже прослезился от радости.
      - После обеда качать Колесника! - пробежал шепот за столом, когда он выбежал в другую комнату.
      - Идет! Идет! Качать!
      Вот он снова появился. За ним на огромном серебряном блюде несли целую гору, искусное сооружение из мороженого. Сверху в венке цветов красовались два герба из жженого сахара, дворянский и земский, под ними были разбросаны снопы ржи и пшеницы, лежали горы яблок, груш и других фруктов, полевых цветов, овощей. Внизу золотом надпись: "Не оскудевай, боже!" Вверху, как солнце, блистала царская корона, а из-под нее выплывала лента с надписью: "Боже, царя храни!" Над короной сияние, на тонких лучиках которого надпись золотом: "Земство - дворянству!" Это было чудо поваренного искусства. Вся губернская земская управа выдумывала его, желая отметить обед чем-нибудь особенно ярким и знаменательным. И решили завершить его этой горой мороженого. Лучший городской повар два дня провозился, пока слепил эту диковину. Ну, и сделал, надо сказать, на славу! Теперь все рты разинули, глядя на это чудо. Когда блюдо поставили на стол и подали шампанское, Лошаков первый поднялся и сказал речь. В цветистых выражениях он от имени всего дворянства благодарил земцев за ту честь, которая была оказана дворянам. "Дай бог, чтобы объединение земства с дворянством во славу родного края, на удивление всей земле русской не осталось одним пожеланием, а исполнилось в самом ближайшем будущем и поведало миру о мудрых делах мудрых мужей. Ура-а!"
      - Урра-а-а-а! - грянуло вокруг, точно кто из пушки выпалил.
      Лошаков пригубил и ждал, пока все успокоятся. Когда воцарилась тишина, он хотел было продолжать.
      - Ваше превосходительство! - крикнул с другого конца стола Колесник.Да разве у нас шампанского мало? Да разве ваша здравица не стоит того, чтобы выпить чарку до дна? Великие слова - святые слова, а вы только пригубили за них. Да за такие слова ведро надо хватить, а не чарку. Ура!
      - Правда! правда! - закричали все вокруг.- Ура-а-а!
      Вино мгновенно полилось в глотки. Все выпили. Выпил и Лошаков. Бокалы снова налили. На этот раз поднялся председатель управы и, поблагодарив дорогих гостей, выпил за здоровье Лошакова. Потом поднялся еще кто-то. Опять выпили. Еще и еще. Шампанское пенилось в глотках, от него у гостей уже шумело в голове. Здравицы следовали одна за другой. Сначала придерживались очереди, а потом и очередь потеряли. В одном конце стола пили за одно, в другом требовали выпить за другое. Кто-то уронил и разбил рюмку, кто-то свалил со стола тарелку, и она со звоном полетела на пол. Шум, хохот, как в еврейской школе.
      - Не взыщите! - крикнул Колесник, низко кланяясь и давая тем самым понять, что обед кончился.- Может, что не так было. Может, кому не угодил. Не взыщите, спасибо вам!
      Загремели стулья. Все встали и бросились благодарить Колесника. Одни еще внятно произносили слова благодарности, у других язык совсем заплетался, и они только целовали хозяина, третьи, пошатываясь, только трясли ему руку.
      - Прошу, господа, пока здесь приберут, в другую комнату покурить.
      Когда распахнули дверь в другую комнату, обставленную мягкой мебелью, такую же просторную, как и столовая, она словно радушно улыбнулась гостям. Все перешли в эту комнату и накинулись на папиросы и сигары, которые лежали на столе в красивых коробках. Все уселись и задымили. Через минуту так накурили, что не стало видно окон, в облаках дыма слышался любезный разговор, смех, а из столовой доносился шум отодвигаемых столов, звон посуды, которую убирали лакеи.
      - Может, кто хочет пулечку составить или выпить напоследок стаканчик-другой пунша? - спросил Колесник.
      Многие вскочили и закричали:
      - В ералаш! преферанс! винт! баккара!
      Снова загремели столы, и гости, разбившись на кучки, сели дуться в карты.
      Лошаков собрался домой.
      - Ваше превосходительство! А может, и вы бы в картишки? - спросил Колесник.
      - Вы же знаете, что я враг карт. Я чувствую усталость,- сказал, прощаясь, Лошаков и направился к выходу.
      Колесник последовал за ним, что-то говоря на ходу. В коридоре он остановил Лошакова,
      - Ваше превосходительство! - снова обратился он к нему.- А может, вы бы немного отдохнули? А тогда бы и вечерок с нами провели. Я для вас комнатку приготовил - и муха не смутит вашего покоя.
      Лошаков постоял, подумал.
      - Нет,- ответил он.
      - Ну, хоть поглядите. Ваше превосходительство! На одну минутку. Поглядеть ведь можно, не грех. Только поглядите.
      И он взял подвыпившего Лошакова под руку и повел его по коридору. В самом конце его, в дальнем углу, он толкнул ногой дверь и ввел Лошакова в небольшую, роскошно обставленную комнату. Она выходила в сад; широколистые клены и развесистые липы заглядывали в растворенные окна. В комнате веял легкий ветерок, от зелени в ней было прохладно. Вся она была разделена зеленым пологом. Колесник подвел Лошакова к пологу и сразу же откинул его. Оттуда, как кошечка, выскользнула разодетая Христя и хотела было убежать.
      - Стой! - крикнул Лошаков и схватил ее в объятия.
      Колесник опустил полог и на цыпочках вышел из комнаты, затворив за собой дверь.
      Солнце садилось. Яркие лучи его, падая на землю, озаряли ее розовым светом. Не хотелось сидеть в доме. Тянуло в сад, на свежий воздух. Гости Колесника разошлись. Кто пошел домой отдохнуть, кто прогуляться. Остались только Проценко и Рубец. Колесник сидел с ними, как со старыми знакомыми, и пил. Проценко потягивал вкусное старое винцо, Рубец смаковал крепкий сладкий чай, как называл Колесник пунш, а сам хозяин хлестал водку. Проценко был бледен как стена и вращал как безумный глазами. Он то затевал разговор о высоких материях, то обрывал его и начинал шутить. У Рубца все лицо было в красных пятнах, он только махал рукой и покачивал головой. Колесник, красный, как спелый арбуз или вареный рак, подшучивал над обоими гостями и опрокидывал рюмку за рюмкой. Он пил и за здоровье обоих гостей и за здоровье их жен и их малых детей. Казалось, конца-краю не будет этим здравицам, конца-краю не будет этому питью.
      - Ох-хо-хо! - улучив момент, когда Колесник умолк, вздохнул Проценко.Вот уж и собрание скоро.
      - Начихать на него! - крикнул Колесник.- Хотите, я вам зверька покажу?
      - Какого зверька?
      - Самого что ни на есть заморского. Пойдемте.
      И он, взяв Проценко и Рубца под руку, потащил их с собой.
      Не сама я иду,
      А ведут меня...
      Напевая, Колесник шел по коридору. Вот он толкнул одну дверь, и та с грохотом распахнулась настежь, затем другую и втолкнул Проценко и Рубца в небольшую комнату. Золотые лучи солнца, пробившись сквозь густую листву, трепетали на стенах и на полу. Полог был откинут, и светлый длинный луч дрожал над смятой постелью. На постели в одних сорочках возлежали Лошаков и Христя. Он сердито смотрел на незнакомцев, а Христя, прижавшись к нему, только лукаво поглядывала своими ясными глазками.
      - Что вам? Чего вы? - крикнул Лошаков, увидев, что те вошли в комнату и застыли на пороге.
      От этого крика они было попятились к двери. Но дверь была закрыта, и кто-то ее придерживал. Проценко постучал.
      - А что, видели? Открыть дверь? - спросил Колесник. Глаза его встретились с сердитыми глазами Лошакова.
      - Ах, простите, ваше превосходительство! Мы только пришли взглянуть, хорошо ли вам спится. Это мои добрые знакомые, земляки, ничего не бойтесь,прибавил он, показывая на Проценко и Рубца, которые, как зайцы, шмыгнули в отворенную дверь.- Простите, ради бога! - сказал он с поклоном и вышел, затворив за собою дверь.
      - А что, видели зверя? - спросил Колесник.
      - Ох! Константин Петрович, Константин Петрович! Греха ты не боишься,сказал, покачав головой, Рубец.
      - Какой там грех, Антон Петрович! Да еще в восемьдесят...
      - А это что за зверек с ясными глазками? - перебил его Проценко,
      - Не узнали? Лисичка! настоящая лисичка! Вот постойте, выпроводит она братца-волка и сама придет сюда.
      - Ну и бедовый этот Лошаков! - все удивлялся Рубец.- Смолоду был такой и на старости лет не покаялся. Жена... дети... Вот и жди от такого добра.
      - А ты, земляк, не каркай, как ворона. Наша хата с краю; ничего не видал, ничего не слыхал,- предостерег его Колесник.
      - Да я не об этом. Я не к тому,- оправдывался Рубец.- Я к тому, что не миновать тебе, Кость, пекла: и подбить-то ты человека мастер и шутку над ним сыграть.
      - Надо же заткнуть глотку горластому пану.
      - Ну и шальная у тебя голова! Не миновать ей Сибири.
      - И там люди живут! - ответил Колесник и, махнув рукой, прибавил:Давай лучше выпьем! Выпьем за здоровье наших молодых! Ура! - крикнул он на весь дом.
      - Да кто она такая? допытывался Проценко.
      - Ну тебя, вот нетерпеливый! Подожди - сам увидишь. Своими собственными глазами. О! Уже укатил пан! - крикнул он, поглядев в окно, мимо которого промчался на извозчике Лошаков.
      - А что, знает кошка, чье мясо съела. Удираешь? Не уйдешь из моих рук! - погрозил он вслед ему кулаком. Потом повернулся, постоял, пошатываясь, и крикнул на весь дом: - Дочка-а! доченька!
      - Чего, папаша? - откликнулся издалека тонкий женский голосок.
      - Поди ко мне, поди, моя деточка! - снова крикнул на весь дом Колесник.
      - Чего, папаша? - откликнулась уже с порога молодая красивая девушка в пышном нарядном костюме и, увидев чужих, попятилась, покраснела.
      - Видал, Антон, Христю, которая когда-то у тебя служила? Видели? повернувшись к Проценко, спросил Колесник.
      Оба, вылупив глаза, смотрели на красивую девушку.
      А она только бросила на них лукавый жгучий взгляд, всплеснула руками, крикнула: "Ах, матушки!.." - и выбежала вон.
      * *
      *
      На третий день по городу пошли слухи про обед в честь Лошакова. Люди перешептывались о том, кто что ел, кто сколько выпил. Кого из панов пьяного домой отвезли, кто сам на карачках приполз, а вспоминая про Лошакова, только головами качали. Ну, не черт этот Колесник - и такого пана оседлал! Вот и поди!
      - Да это все враки! - не верили другие.- Лошаков на него давно точит зубы. Вот погодите, откроется собрание, он его живьем проглотит.
      Но вот и собрание открылось, и все неверные собственными глазами увидели, как заискивал Лошаков перед Колесником, как протягивал ему руку не свысока, не по-барски, а как своему другу, заговаривая с ним, шутил, хотя Колесник по-прежнему был почтителен и подобострастен.
      Когда приступили к обсуждению дел управы и кое-кто стал прохватывать членов, Лошаков молчал. Когда же стали настойчиво допытываться у него, он как-то нехотя ответил: "Мы хоть и не видели пока никаких больших дел, но и не доверять своим избранникам тоже не годится". Этими словами он заткнул всем рты.
      - А что, накось выкуси! - хлопнув Рубца по плечу, сказал ему на ухо Колесник.
      Тот воззрился на Колесника в изумлении и отшатнулся от него с ужасом, как от исчадия ада.
      4
      Всего в семи верстах от Марьяновки приютился Веселый Кут, маленькая слободка с большой помещичьей усадьбой на горе и крестьянскими хатами, которые, как на страже, выстроились в полукруг с одной стороны усадьбы и заглядывали в темные воды большого пруда. По другому склону горы сбегал густой сад и тянулся по всей долине вплоть до дремучего леса. Словно заколдованные рыцари, стояли в этом лесу столетние дубы, высоченные осокори, широколистые клены и темно-зеленые душистые липы, раскинув широкие ветви, одетые густой непроницаемой листвой. Между ними то там, то тут поднималась молодая поросль; тонкие и гибкие деревца ждали только простора и солнечного света, чтобы окрепнуть и самим устремиться ввысь, обгоняя своих старых дедов. На широких полянах кусты орешника и калины до самой земли опустили свои тонкие ветки. Повилика и хмель опутали их длинными своими плетями и, зорко глядя вверх на столетних рыцарей, искали только ветки, чтобы одним скачком ринуться вверх и взобраться по стволу до самой кудрявой шапки, где свили гнездо орлы и слышен был орлиный клекот.
      Дремучий, чудесный лес! Вокруг него и над ним ветер веет-повевает, сверху солнышко греет, а в самом лесу всегда тишина, всегда зеленый сумрак, прохлада и тень. Там, в чаще молодых ветвей, развелось множество птиц: звонко чирикают чижи да славки, грустно воркуют горлицы, перекликаются иволги, кукушка кукует, сколько лет кому жить, воробьи кричат как оглашенные, а соловьи на весь лес заливаются, свищут. Слышен издали клекот орла, аист стучит своим клювом, стонет, дико хохочет сова, каркает ворон, и кобчики носятся, как мотыльки, над ветвями и попискивают свою жалобную голодную песню... Птичий гомон стоит в лесу, поет лес, как живой, на тысячу ладов, на тысячу голосов.
      Веселое, чудное место! Лучше, удачней названия для него, чем Веселый Кут, и не придумаешь. Много князей было вскормлено здесь, много их вылетело отсюда в свет; но с волей стало княжеское гнездо скудеть, приходить в упадок. Старик Баратов, смежив уста и очи, оставил его на радость молодым сыновьям, которые пропадали в столицах. Да, видно, не манили молодых Баратовых мирный простор и невозмутимая тишина: похоронив отца, они скоро опять улетели прочь. Веселый Кут осиротел. Без присмотра, без надзора стал он приходить в упадок, скудеть. Мощенные камнем, посыпанные песочком дорожки заросли спорышом; перед дворцом, где прежде на чудных клумбах цвели цветы, разрослись бурьян и чернобыль и заглядывали в его наполовину разбитые зеркальные окна. От непогоды и дождей, от буйных ветров облупился и сам дворец; немой свидетель прежней роскоши и тяжкой неволи, стоял он на горе и страшным своим видом пугал слободских детей. Ночью сычи да совы кричали там на всю околицу, а народ говорил, что это черти, и из уст в уста переходили страшные рассказы про всякую нежить, про ведьм, вурдалаков и иную нечисть.
      Все это не испугало Колесника, когда он покупал у Баратовых Веселый Кут. Сказать по правде, его привлекал не роскошный дворец, а столетние дубы в лесу, которые он хотел пустить на земские нужды, чтобы окупить пятьсот десятин земли, прилегавшей к усадьбе. "Имение стоит тридцать тысяч,- думал он.- Земля там хорошая, жирная. Земля нынче в цене - по пятьдесят рублей десятину не купишь, а если даже по пятьдесят, так одна земля стоит двадцать пять тысяч. На лес и усадьбу остается пять тысяч. Если дворец разобрать, одного кирпича наберется тысячи на три, а ведь, кроме дворца, есть совсем еще новый дом управляющего, кухни, конюшни, теплицы, амбары, и все это каменное... Лес достанется даром. А за него, если продавать с умом, не двадцать тысяч выручишь. Имение обойдется в десять тысяч. Это по двадцать рублей десятина. Ах, черт возьми!" - крикнул на радостях Колесник и не побоялся заплатить Баратову за Веселый Кут земские деньги. Он боялся только одного, как бы не опутали его враги на земском съезде. Слухи об этой покупке распространились по всей округе. Все кричали: вон куда уплывают земские денежки. Колесника не раз брало тяжелое раздумье. Теперь, когда съезд прошел благополучно, когда благодаря обеду и Христе Лошаков и словом не обмолвился о покупке, Колесник снова ожил, будто белый свет опять увидал.
      - Моя пташечка-канареечка,- ласкался он к Христе.- Дождемся лета, и я завезу тебя в такую сторонку, какая тебе и во, сне не снилась. Ты только подумай: гора, на горе в густом саду дом, по одну сторону горы - пруд, по другую - лес. Лес - как бор, огромный, дремучий. Хоть в рубашке, хоть нагишом бегай по нему - никто тебя не увидит, разве только певчие птицы с тобой поздороваются.
      - А соловьи там есть? - ласково спросила Христя.
      - И соловьи, и кукушки, и чижики. Каких только птиц там нет!
      Христя вскочила и, хлопая в ладоши, стала бегать по комнатам как оглашенная.
      - Боже, боже! - кричала она.- Дай мне заснуть на всю осень и зиму, чтобы я оглянуться не успела, а уж весна идет. Чтобы проснулась - а на дворе весна. Или оберни осень в весну. А то ведь так еще долго ждать. Господи, как долго. Пойдут осенние дожди, грязь начнется, распутица. Туман окутает весь свет - дышать нечем. Сиди дома и пропадай с тоски. А там еще зима: снег, морозы. И опять сиди дома, носа ведь на улицу не высунешь, а то отморозишь. И тогда только весна. О господи, как долго!
      - Дурочка ты моя! Больше ждали - меньше ждать осталось.
      - Где же этот рай? Как он называется? - с беспокойством спросила Христя.
      - Веселый Кут называется.
      - Веселый Кут? Веселый Кут. Это около Марьяновки.
      - Он самый. Знаешь?
      - Слышала о нем. Там дворец есть. В Марьяновке про этот дворец такие страсти рассказывали.
      - Чего люди не выдумают. Дело известное, пустует усадьба. Рушится все без призора.
      - Ты меня и в Марьяновку повезешь?
      - Повезу, дочка.
      - Я в церковь туда поеду. Всех своих знакомых в церкви увижу. Они меня не узнают. А я всех узнаю. Вот будет радость! А что, если приедет туда твоя жена и накроет нас с тобой? Ах ты, скажет, такая-сякая? Да и острижет мне голову, эти шелковые кудри?
      - Выдумываешь бог знает что. Не приедет она без моего разрешения. Не посмеет. Заживем мы там с тобой, как первые люди жили. Знаешь, как Адам с Евой? Голенькие...- И у Колесника глаза загорелись, как угли.
      - Ах, старички, старички, все беды от вас! - лукаво погрозила ему Христя.
      Колесник привлек ее к себе и толстыми губами чмокнул в покрасневшую щечку...
      Настала осень: дожди, туманы, грязь невылазная. Христя всю осень не выходила из дому: сидела и от скуки вышивала сорочки. Навышивала и себе и Колеснику и хоть бы заглянул кто-нибудь, живым словом обмолвился. Как-то забежал к Колеснику по делу Проценко. Христя спряталась. Они долго о чем-то толковали. Проценко даже горячился.
      "Он как будто еще красивей стал",- думала Христя, заглядывая в дверную щель.
      Вечером к чаю вышла и Христя, сам Колесник позвал ее. Чай пили вместе. За чаем Проценко разошелся - все рассказывал смешные побасенки: Христя смеялась, а Колесник только мрачно на все поглядывал.
      - Ты что-то очень сегодня смеялась,- сказал он ей, когда Проценко ушел.
      - А что?
      - Ничего. Не захотелось ли старика на молодого сменить? Смотри мне!
      Христя ничего ему не сказала, только дала себе слово никогда не выходить, когда будет Проценко. Так она и сделала.
      Как-то Колесник сам это заметил, но она и на этот раз не вышла, отговорилась нездоровьем. Колесник был рад. "Видно, допекли ее молодчики", - думал он.
      Христя дождалась воскресенья, оделась понарядней и вышла из дому. Улицы кишмя кишат народом; как детва в улье, так и снует, так и кружит толпа.
      Христя надела черную шубку, отороченную серым каракулем, серую каракулевую шапочку. Мороз алой краской разрумянил ее и без того свежее личико, как художник, подрумянил пухлые щечки. Хороша, пышна и свежа Христя, будто красная ягодка в кистях белого цвета. Кто ни пройдет, на нее заглядится.
      - А это кто? Что это за незнакомка? - всякий раз слышала она, когда проходила в толпе.
      - Да ведь это содержанка Колесника.
      - Так это она? Ого-го! Хороша, черт побери!
      В толпе молодых дам и барышень она заметила Проценко. "Ну-ка, узнает или нет?" - подумала она и направилась прямо навстречу ему. Проценко шел посредине и что-то рассказывал, молодые барышни весело смеялись, и смех еще больше его подзадоривал. Христя подходила все ближе и ближе, уже десятки любопытных глаз уставились на нее из-под черных бровей. "Кто это?" донесся до нее тихий шепот. В это мгновение Проценко взглянул на нее. Кажется, если бы грянул гром, он бы так не испугался, не прервал бы так внезапно веселый разговор, как при этой неожиданной встрече. Его глаза скользнули по ней и мгновенно спрятались под ресницами.
      - Ты озябла? - обратился он к белокурой даме, которая шла под руку с ним.
      Та что-то пропищала, и они прошли мимо. Христя прогулялась вдоль по улице и, свернув в другую, медленно пошла домой. Смеркалось, мороз крепчал, в темно-зеленом небе загорались звезды, на улицах зажглись фонари. Шум понемногу стихал, слышны были только короткие возгласы прохожих, спешивших домой. Христя шла медленно, не торопясь. Ей было досадно. "Ишь, дома руки готов лизать, а на улице встретил - отвернулся. Как же: он с барышнями гуляет, а я кто!.. Содержанка Колесника, только и всего..." От тоски у нее сжалось сердце. Понуря голову, она, словно что-то потеряв, уныло брела домой. И вдруг:
      - Здравствуйте! Гуляете? - И перед ней как из-под земли вырос Проценко. Она молчала.
      - А Константин Петрович дома? - снова спросил Проценко.
      Христя гневно взглянула на него.
      - Чего вы лезете ко мне, когда я одна? Чего вам от меня надо? - резко сказала она.- Мало вам было моей девической чести?
      - Вы сердитесь, что я не поздоровался с вами на улице? Там была моя жена. А с вами мы невзначай встретились, я пока сообразил, что надо поздороваться,- мы уж разошлись.
      - Я одно хочу знать: зачем я вам нужна?
      Проценко стал что-то лепетать о прошедших днях, которые были так прекрасны и промелькнули так быстро.
      Христя рада была, что все это произошло неподалеку от квартиры. Она вбежала на крыльцо и изо всей силы дернула звонок. Дверь выбежал открыть сам Колесник.
      - Константину Петровичу нижайшее почтение! - любезно сказал Проценко.
      - А, это вы?
      - Проводил вот их,- сказал Проценко, показав на Христю, которая не пошла, а побежала по лестнице наверх.- А теперь иду домой. До свидания.
      - К черту! - буркнул Колесник, захлопнув перед носом у него дверь.
      - Где ты подхватила этого фертика? - строго спросил у Христи, войдя в комнату.
      - А разве я знаю, чего он за мной увязался? - не менее гневно ответила Христя.
      Колесник, сдвинув брови, посмотрел ей в лицо и проворчал:
      - Смотри мне! не очень вертись с этими фертиками, а то в два счета спущу с лестницы.
      Весь вечер Колесник был неласков и молчалив. Христя же молчала. Между ними пробежала черная кошка; мир, который царил между ними, вожделенный покой, которого давно уже не знала Христя и который, наконец, обрела, был нарушен. А она больше всего в жизни жаждала покоя и мира. Она вспомнила свое прошлое, вспомнила, как носило ее по свету, словно оторвавшийся от ветки листок,- и сердце у нее похолодело от угрозы Колесника.
      - Батенька! Ты сердишься на меня? Какой ты сердитый!- нежно заговорила она, когда потушили свет. И она рассказала ему все, что случилось в этот день. Как она встретилась с Проценко, как он не поклонился ей и потом снова встретил около квартиры.
      - Смотри, не ври! - ласково предостерег Колесник, прижимая ее к своему жирному телу.
      После этого Христя дала зарок не ходить больше на прогулки. Она сидела дома и ждала весны, когда земля украсится цветами, а деревья листвой.
      В тот год весна, как назло, задержалась. Уж и пасха не за горами, а снег все не тает, дни стоят такие солнечные и ясные, а морозы берут свое. Только после пасхи пошли дожди и стало тепло. За три дня весь снег как помелом смело, показались первые зеленые росточки - пролески, фиалочки. Эти первые весенние цветы так радуют сердце, так опьяняют душу. Объятая тоской, она уносится далеко-далеко, в те блаженные страны, в те чудесные края, которые рисуются ей только в мыслях и которых она никогда не увидит.
      Стала и Христя подумывать о своей поездке в Веселый Кут. Дом казался ей таким тесным и душным, город - пыльным и мрачным. Ей хотелось на приволье, в бескрайные поля, где только ветер гуляет и солнце золотит степной простор, на широкие луга, покрытые травою, как шелковым ковром, в темные кудрявые рощи, в еще более темные, непроходимые леса, которые издали кажутся такими синими. Там, на раздолье, она подышала бы чистым воздухом полей, погуляла бы, как вольная пташка, отдохнула бы в уютной тени зеленой рощи, набираясь сил для новой прогулки. А Марьяновка? Родная хата, где она выросла - что с нею сталось? А подруги, с которыми она делила и радости и горести,- куда они делись?.. У Христи дух захватывало в груди, когда она вспоминала об этом... "Боже,- молилась Христя и утром и вечером,- все перенесу, все перетерплю, только бы попасть поскорей в этот рай!"
      Дни проходили за днями, сперва теплые, ясные, потом жаркие, душные.
      - Батенька! когда же мы поедем?
      - Скоро, скоро,- отвечал он. Весной он совсем захлопотался со службой: то сидел в канцелярии, то рыскал по уездам. Христе случалось по неделе просиживать дома одной и пропадать от тоски.
      Выехать удалось только в мае. Колеснику надо было ехать в N-ский уезд чинить мосты и насыпать плотины. Стояла дождливая погода.
      - Хочешь, поедем?
      - Хочу, хочу! - весело закричала Христя. На следующий день утром они тронулись в путь. Как счастлива была Христя, когда после стольких лет увидала бескрайную степь, вдоль и поперек изрезанную долгими нивами, кудрявые рощицы, деревни; все такие одинаковые, такие похожие на ее Марьяновку, что Христя всякий раз спрашивала: не она ли это?
      - Еще далеко до нее! Надоест трястись, пока доберемся,- отвечал Колесник.
      Только на следующий день к вечеру добрались они до Марьяновки, да и то Христе не пришлось увидеть ее. Пока они проезжали село, утомленная Христя спала. Она проснулась совсем недалеко от Кута.
      - Вот и Кут сейчас будет,- сказал Колесник, показывая на ряд хаток, которые опоясали крутую гору.
      - А Марьяновка?
      - Что же ты спала? Проспала, милочка.
      - Почему же не разбудили меня? Господи! - жалела Христя.
      - Увидишь еще. Не за горами. Лучше вот на Кут полюбуйся.- И он показал рукою на гору.
      Солнце садилось, обливая из-за горы бывшую княжескую усадьбу багровым светом. На вершине горы краснел дворец, пылая розовым огнем, под горой белели хатки, а еще ниже пруд полыхал, как костер, отражая закатное пламя. От дворца по другому склону горы сбегал вниз сад, а за садом, по долине, далеко-далеко, насколько хватает глаз, простерся темный-темный лес, только вершины столетних деревьев уперлись на горизонте в край темно-синего неба. Дорога змеилась, поднимаясь все выше в гору. Усталые лошади и так шли шагом, а теперь еле тащили коляску. И чем выше они поднимались в гору, тем красивее становились картины, открывавшиеся перед Христиным взором. Солнце, как квашня, катилось над самой землей, заливая все вокруг червонным золотом своих лучей, казалось, земля горит и светлые языки огня, взметнувшись вверх, лижут небо. Овраги и долины, будто черные острова, поднимались на этом огненном озере, пруд, как зеркало, отражал в тихой воде всю гору со слободой, а справа темный лес-великан уже погружался в сон. Из слободы доносились человеческие голоса, рев скотины, а в лесу заливались, щелкали соловьи. Христя глаз не могла отвести от этой изумительной красоты. Ей казалось, что она медленно вступает в заколдованное царство.