- Дочка, дочка, что ты наделала? - крикнула она.- Признавайся, если что-нибудь знаешь.
      Христя стояла как каменная.
      - Почему же ты не говоришь? Почему ты молчишь?.. Боже, боже! - ломая руки, простонала старуха.
      - Что же мне говорить, мама? - заплакала Христя.
      - Как что? Скажи, где деньги взяла,- снова спросил становой.
      - Хозяин дал.
      - За что он тебе дал их?
      - Я и сама не знаю. Сунул мне в руку, и все.
      Грицько захохотал.
      - Нечего сказать, совсем немного денежек сунул! - сказал он смеясь.
      - Теперь уже поздно,- расхаживая по хате, произнес становой.- Взять молодую в волость, а около старухи поставить сотских... И боже сохрани кого-нибудь пускать!.. Слышь? - повернулся он к Грицьку.
      - Слышу, ваше высокоблагородие.
      Становой с писарем вышли из хаты.
      - Ты, Кирило, тут оставайся,- начал распоряжаться Грицько,- а мы с Паньком отведем городскую красавицу туда, где ей давно следовало быть. Только слышал?- никого не пускать. Я знаю, вы с покойным того... Смотри мне! Пустишь кого - сядешь вместо них... Запри за нами дверь на засов, да, смотри мне, не спать. Другого пришлю на подмогу из волости.
      - Понятно,- угрюмо ответил Кирило.
      - А ты чего стоишь? чего не собираешься? - повернулся Грицько к Христе, которая стояла бледная как полотно и, казалось, никого не видела, ничего не слышала.
      - Слышишь? Кому говорю? - крикнул еще раз Грицько.- Ишь ты, как заробела, а людей умеешь душить?!
      Приська, которая стояла около печи как громом пришибленная, при этих словах Грицька вся затряслась.
      - Врешь! - не своим голосом крикнула она, подскочив к Супруненко. Лицо у нее побледнело, руки и ноги дрожали, глаза горели, как угли.
      - Хе-е! Еще говорит, что вру! - сказал Грицько, покачав головой.Видал! Нет, ты погоди, ты зубы тут не заговаривай. Мы все раскопаем, все разузнаем... И как вы людей с ума сводите, и как на тот свет отправляете... Все разнюхаем!
      - Вреш-шь! - зашипела Приська, снова подскочив к Грицьку. Лицо у нее посинело; глаза выкатились, горят, пылают... Страшна Приська, как дикий зверь.
      - Ну-ну!.. Завтра увидим. Завтра она все расскажет, все покажет,отступая от Приськи, бубнил Грицько. Ну-ка, Панько, бери эту барышню да пойдем.
      Панько, высокий белобрысый мужик, тихо подошел к Христе и, тронув ее за плечо, сказал:
      - Пойдем, девка.
      - Да ты свяжи ее, а то теперь ночь, еще, неровен час, убежит,- велел Грицько.
      Панько снял пояс и стал медленно скручивать Христе за спиной руки.
      Мертвая тишина воцарилась в хате... Прошла минута, другая... И вдруг кто-то покачнулся и грянулся оземь... Кирило оглянулся - посреди хаты, как куль, лежала Приська. Глаза закрыты, лицо черное, помертвелое...
      - Х-хе-хе! - хлопнул он руками об полы.- Вот тебе и на! - Не выдержала? Дай ей воды. Водой сбрызни,- оглянувшись, говорит Панько, затягивая узел. Кирило бросился в сени.
      - Не сдохнет! Оживет... Баба, что кошка: убей, переверни на другой бок - и встанет! - успокоил, выходя из хаты, Грицько.
      - Что же вы стали? Веди ее! - крикнул он с улицы через минуту.
      - Пойдем потихоньку,- сказал Панько, дернув за пояс.
      Христя покачнулась, как пьяная; сделала один шаг, другой и - исчезла в темных сенях. Вслед за нею вышел и Панько, одной рукой держась за пояс, а другой торопливо нахлобучивая шапку.
      Хата опустела. Каганец мигает на столе, отбрасывая на пол желтые пятна света. Одно из них ложится на страшную голову Приськи. Из раскрытых сеней, из печи, из углов врывается тьма, словно хочет погасить и без того тусклый огонек. В сенях слышен шорох: это Кирило ищет впотьмах кадку с водой. А со двора доносится вой собаки... Страшно, страшно! У Кирила волосы встали дыбом. Наконец он все-таки нашарил кадку, набрал полную кружку воды и, войдя в хату, плеснул прямо на Приську... Та даже не шевельнулась!.. Только отблеск света от каганца засверкал в брызгах воды, упавших на лицо старухи. Будто сноп огненных искр брызнул на это помертвелое лицо.
      - Вот оно какое наше житье! - буркнул Кирило, склонившись над Приськой.
      Прошла минута, другая. Лицо у Приськи дрогнуло; из стиснутых губ вырвался глухой вздох. Кирило опять опрометью бросился в сени,- опять набрал полную, кружку воды, и плеснул на Приську. Та раскрыла глаза.
      - Матушка! матушка! - наклоняясь к ней, произнес Кирило. Его добрые карие глаза светились жалостью, в ласковом голосе звучало сочувствие.
      - Матушка! - окликнул он еще раз, коснувшись ее руки.
      - О-ох! - простонала Приська. По ее мертвому лицу пробежала судорога; в померкших глазах засветилась скорбь.
      - Нет ее?..- поднимаясь, глухо спросила Приська.- Где же смерть моя? Где она ходит? - воскликнула старуха, сжав руками голову, и заголосила...
      Кирило стал утешать ее.
      - Да вы, матушка, не плачьте, не убивайтесь. Это все лихие люди наплели. Чего не наговорят злые языки?
      Приська не слушала его, голосила. Ее страшные, душераздирающие вопли разносились по хате, полные безысходной тоской, бились о стены.
      - Ну, что ты ей скажешь? Чем ее утешишь? - сказал, поднимаясь, Кирило и, махнув рукой, опустился на лавку.
      Приська вопила. Собака подошла под окно и стала подвывать ей. Страшный собачий вой сливался с хриплыми воплями матери. У Кирила сердце разрывалось.
      - О-о, проклятая служба! - крикнул он и, как безумный, выбежал из хаты.
      - Вон! вон! - кричал он во дворе на собаку.- А чтоб тебя, проклятую, разорвало! - В темноте упало что-то тяжелое. Это Кирило швырнул в собаку ком земли. Та, бросившись прочь, залаяла.
      - Лучше, уж лай, проклятая, только не вой! - выругался Кирило и опять вернулся в хату. Приська, припав головой к полу, все голосила.
      Кирилу тоскливо и страшно... Он то запрет дверь, ляжет на лавку и закроет голову свиткой, чтобы не слышать этих пронзительных воплей; то вскочит в беспамятстве, выбежит во двор, добежит до самых ворот, чтобы узнать, не идет ли кто, и, не дождавшись, возвращается, назад в хату.
      Но вот он выбежал опять и заметил в густом мраке, что кто-то входит во двор.
      - Кто там? - окликнул Кирило.
      - Я.
      -Ты, Панько?
      - Я. Иду к тебе. Ну как тут у тебя - спокойно?
      - Так спокойно, что в хате не усидишь.
      - Там, брат, то же самое. Думал, совсем одурею. И затихнет как будто на минуту, да как начнет опять - ну прямо за сердце берет!
      - Там хоть затихает, говоришь, а тут без передышки: а-а-а!.. Вот послушай.
      До их слуха донеслись глухие хриплые вопли.
      - Вот тебе и всенощная! - сказал Панько, прислушавшись.
      - И поп так не сумеет... А что это тебя прислали, разве никого другого не нашлось?
      - Сказали одному, да я сам вызвался. Думаю, хоть пройдусь.
      - А я думал, другого пришлют, посвежей. Он бы в хате посидел, а я бы хоть у ворот прикорнул.
      - Нет, уж лучше не спать. Вдвоем все-таки веселей.
      - Так ведь спать хочется - прямо носом клюешь! - И Кирило зевнул во весь рот.
      - В солому бы! - воскликнул Панько.
      - Да-а... хорошо в соломе!
      - Уж, верно, полночь? - спросил, помолчав, Панько.
      - Да наверно. Воз был посреди неба, а теперь - вон как низко спустился,- подняв глаза к небу, ответил Кирило.
      Они замолчали. Слышались только горькие вопли Приськи.
      - Чего же мы тут стоим? Пойдем в хату, а то как бы там чего не случилось,- проговорил Панько, направляясь к хате.
      - Пойдем. Послушай и ты! - нехотя согласился Кирило.
      - Добрый вечер! - поздоровался Панько, переступив порог.
      Приська, услышав чужой голос, умолкла.
      - Здравствуй, тетка! Что это ты на полу валяешься? Разве на постели нет места?
      - О-ох! нету...- вздохнула Приська и заплакала.
      - Вот тебе и на! Так ты все плачешь? А дочка тебе кланяется. "Передайте, говорит, матери: пусть не горюет, не убивается. Это все людской наговор!"
      - Разве ты ее видел? - поднявшись, спросила Приська.
      - Только что из волости.
      - Где же она, моя доченька?
      - Там - в волости.
      - Не плачет она, не убивается?.. О-ох! - И старуха невольно всхлипнула.- Господи! хоть бы мне еще разок увидать ее, спросить - за что на нас напасть такая?
      - За что напасть? Да разве она разбирает? Напасть, она не по лесу, по людям ходит,- утешает Панько.
      - О-ох, правда твоя, голубчик. Сам бог милосердный послал, видно, тебя... Я уж думала - ничего про нее больше не услышу...
      - Кланяется, кланяется... Говорила, чтоб не убивались...
      - Да что же там такое? Не слыхал ли ты, добрый человек, хоть стороною, за что нас господь карает?
      - Стороною?.. Разное говорят. Чего люди не наболтают.
      - Ох, болтают, голубчик, болтают!.. Да разве нам от этого легче?
      - Слыхал я,- начал Панько,- писарь станового рассказывал одному нашему человеку, будто кто-то видел, как Загнибеда жену душил. Его будто и в тюрьму уже посадили. Так он,- известно, каверзник, недаром в писарях служил,- начал крутить. "Я, говорит, ее не душил, а вот, может, кто другой. Работница, может, потому не стало тех денег, что я жене дал спрятать за день до ее смерти!.." Ну, понятное дело, бросились искать эти деньги...
      - Да ведь Христя клялась, что он сам ей дал эти деньги,- перебила его Приська.
      - Может, и сам; а теперь вишь, куда гнет!
      - Боже, боже! - качаясь, заговорила Приська.- Ты все видишь, все знаешь... Что же ты не отзовешься, не сжалишься над нами, несчастными? - и Приська снова заголосила.
      - Перестань, тетка, послушай лучше, что я тебе скажу. Будет тебе плакать да убиваться,- слезами горю не поможешь! Вставай-ка с пола, полезай на печь, ляг да лучше засни. Может, во сне осенит тебя господь, и ты узнаешь, как поступить, как повернуть все это дело.
      И - что за диво! - Приська подумала-подумала, утерла слезы, поднялась и поковыляла к постели.
      - Вот так оно лучше! - сказал Кирило не то Приське, не то сам себе, укладываясь на лавке.
      - Ну, а мне куда же? Разве головой к порогу?.. А что ты думаешь? Очень даже хорошо! - сказал Панько и растянулся посреди хаты.
      Все трое легли и примолкли, будто заснули. Только тяжелые вздохи Приськи время от времени давали знать, что она еще не спит. Но вот и Приська стала затихать: изредка только вздохнет, а там и совсем затихла.
      - Заснула? - спросил Кирило, подняв голову.
      - Наверно, что-то не слыхать.
      - Ты таки утешил ее.
      - Да уж наговорил...
      - А в самом деле, ты не слыхал, что там за оказия? Неужто все это за смерть Загнибедихи? Я не верю, чтобы Христя пошла на такое дело.
      - Да и я, знаешь, не верю. Только откуда взялись у нее эти проклятые деньги?! Ведь сколько! ни много ни мало - пятьдесят рублей,- ответил Панько.
      - Так ведь он как будто дал. Сам дал...
      - А кто его знает? Нас ведь там не было. Может, и сам дал... Только за что же такую прорву денег давать?
      Кирило стал было возражать, но его прервал неистовый горький вопль. В удивлении взглянул он на Панька. Панько тоже поглядел на него и почесал в затылке. А Приська как заголосила, так не смолкла, уже до рассвета.
      8
      "Где смерть моя ходит? куда она делась?" - голосила Приська, моля бога о вечном покое. Теперь она уже во всем изверилась, все ей опостылело. Одна была у нее надежда, одна утеха, которая держала ее на свете, красила, горькую жизнь, и та ее обманула, такой беды натворила, такое бесчестье нанесла... Ее кровинушка, родная кровинушка пошла на такое дело... загубила чужую душу!.. И люди так говорят, и становой у нее про то допытывался, когда все перешвырял и перерыл в хате, чтобы найти какой-нибудь след. Хоть ничего, кроме этих проклятых денег, у нее не нашли, да ведь откуда эти деньги взялись? Верно, тут что-то да есть... Христя говорит: хозяин дал. Если б не запретили ей видеться с дочкой, уж она бы дозналась, что это за деньги, откуда она их взяла. Она бы дочке так в глаза посмотрела, в самую душу ей заглянула бы, в самое сердце... А то?..
      Христю на другой день в город угнали, а с нее даже сняли надзор, потому что ничего не нашли такого, чтобы можно было сказать, что она причастна к этому делу, хоть Грицько и кричал: "Да и старуха не без греха! Верно, сама и подсунула зелья дочке, да, вишь, молчит, проклятая!"
      Приська молчала, слова не проронила. Что ей сказать? Она и словам перестала уж верить; как и люди, они не приносили ей никакой отрады - одно только горе. Теперь одна у нее отрада - могила, одно желание - поскорей умереть...
      - Боже! Где смерть моя ходит? Пошли ее поскорее! - поднимая руки, взывала она к богу и голосила не умолкая.
      Прошло три дня. Три дня воплей и слез; три дня безутешного горя и великой скорби... Приська не пила, не ела, три дня свету белого не видела. Что было вчера, то и сегодня, то же и завтра: ни сна, ни отдыха - одни горькие слезы... Встанет солнце красное, и зайдет, и снова встанет,- а Приська ничего не замечает. Как взобралась на постель, послушавшись Панька, как скорчилась после его разговора с Кирилом,- так и не слезла, спины не расправила!.. От слез свет в глазах у нее померк, от воплей голос пропал, уши заложило... Ничего она не видит, не слышит; даже своих хриплых нечеловеческих рыданий не слышит. Совсем как в могиле, в глухой тесной яме. Только что сердце бьется да мысль, что жива она, сверлит еще голову... А зачем? Если б могла, своими руками задушила бы она это сердце, чтобы оно навеки затихло... А мысль? мысль?.. Не властна она над нею! Если бы нож такой острый, чтобы полоснул - и сразу конец... или дыму бы, страшного чаду, чтобы мысль сама в этом дыму задохнулась... Так нет же!.. Скрипит от ветра дуплистое дерево! Совсем, кажется, сгнило: сердцевина иструхлявела, один ствол пустой остался, а оно не валится - скрипит. Так и Приська скрипела. За три дня ее не узнать: глаза ввалились, покраснели, запухли; худые щеки - еще больше впали; лицо почернело; губы потрескались; нерасчесанные волосы, как кукурузная метелка, свалялись и пожелтели; вся она скрючилась, согнулась в дугу... Не человек, на голых досках лежит сама смерть пугает людей страшной своею личиной!
      "Господи! что с нею сталось?" - подумала Одарка, придя через три дня проведать Приську. Она бы, может, и не пришла, да видела, что за три дня никто не показался около хаты Приськи, никто мимо не прошел, а дверь из сеней, как и в первый день, была отворена настежь... "Может, умерла Приська",- подумала Одарка и, дрожа от страха, пошла узнать.
      - Тетенька! Вы еще живы тут? - тихо спросила Одарка, подойдя к Приське.
      Оттого ли, что Приська целых три дня человеческой речи не слышала, оттого ли, что в голосе Одарки почудились ей нежность и ласка,- только Приська вздрогнула, словно обрадовалась, и раскрыла запухшие глаза. Она пыталась что-то сказать; шевелила губами, но, так ничего и не сказав, безнадежно махнула рукой.
      - А я насилу выбралась к вам. Так некогда, так некогда! Карпо в поле, пока управишься по хозяйству, смотришь, пора обед ему нести...оправдывалась Одарка перед Приськой.
      Приська молчала.
      - Как же вас господь бог милует? - снова начала Одарка.- Что это за напасть такая на вас?
      - Напасть? - глухо проговорила Приська.- Что это ты за слово сказала? Какая напасть? - И Приська безумным взглядом обвела хату.
      Мороз пробежал у Одарки по спине от этого голоса и от этого взгляда... Подождав, пока Приська успокоится, она спросила:
      - Тетенька! вы меня узнаете?
      - Тебя? Как же мне тебя не узнать! - со страшной усмешкой ответила Приська.
      - Кто ж я такая?
      Приська снова про себя усмехнулась.
      - Кто ты такая?..- прошептала старуха.- Человек! - с ударением произнесла она.
      Одарка перекрестилась и со вздохом промолвила:
      - Не узнает уже...
      - А зачем ты пришла? - немного погодя спросила Приська.
      - Как зачем? Проведать вас, узнать, как живете? Может, вам поесть сварить?
      - Поесть?.. Живем? То-то и горе, что живем,- сказала она, и лицо у нее перекосилось, задрожало. Послышался стон, глухой, сдавленный хрип - и слезы полились из глаз старухи.
      Глядя на мучения Приськи, сердце у Одарки эаныло, заболело.
      - Тетенька! Да я же ваша соседка... Одарка,- не зная, что сказать, назвала себя Одарка, склоняясь над старухой. Та снова затихла, снова подняла на нее заплаканные глаза. Теперь они у нее были налиты кровью, а зрачки словно туман застлал и заслонил их страшный нестерпимый блеск.
      - Я знаю, что ты Одарка,- успокоившись, сказала старуха.- По голосу узнаю... Спасибо, что не забыла.
      - Может, вам, тетенька, чего-нибудь нужно? - спросила обрадованная Одарка.
      - Чего же мне теперь нужно? Смерть мне нужна, так ты ведь ее не принесла и не принесешь.
      - Бог с вами, тетенька! Что это вы заладили: смерть да смерть...
      - Ну, а чего же мне нужно? Скажи - чего?
      - Чего? Вы ели что-нибудь?
      - Ела?.. Конечно, ела, ведь вот видишь, живу... Только в горле у меня что-то пересохло, губы запеклись...
      - Что же вам - попить дать?
      - Дай, пожалуйста.
      Одарка бросилась к кадке, а от нее уже затхлостью пахнет. Она поскорее вылила воду из кружки и опрометью бросилась к себе во двор. Мигом принесла она целое ведро холодной воды из колодца и подала старухе полную кружку. Приська, пошатываясь, приподнялась и с жадностью припала к кружке, так и не отняв губ, пока не выпила всю воду до капли.
      - Ох! будто я свет опять увидала! - со стоном сказала она и снова стала устраиваться на постели, укладываться.
      - Подождите, а вам постелю,- спохватилась Одарка и быстро положила подушку к стене, а постель застлала рядном. Старуха не перелезла перекатилась на это логово.
      - Спасибо тебе, Одарка,- поблагодарила Приська. укладываясь.- Ожила я от твоей воды... То у меня все болело, а то сразу занемело, застыло... Вот только тут,- и она показала на сердце,- не перестает.
      - Может, вы и в самом деле съели бы чего-нибудь? Скажите,- я сварю или из дому принесу... Может, борща и каши?..
      - Нет, не хочу...- И старуха задумалась, закрыла глаза.
      Сон ли одолевал ее, или глаза закрывались от слабости?.. Одарка, увидев, что старуха впадает в забытье, попрощалась и ушла.
      "Пусть поспит немного, отдохнет; может, и поправится... Слаба, слаба стала! Видно, недолго уж жить ей осталось",- думала она, возвращаясь домой.
      - Ну, как? Как она там? - спросил ее Карпо. - Как? Да хорошо, если три дня протянет. - Вот тебе и на! и попа позвать некому...
      Оба примолкли.
      - Напилась воды,- после долгого молчания стала рассказывать Одарка,повернулась на другой бок... Я постелила ей... и стала она забываться... Пускай отдохнет немного, а к вечеру я схожу узнаю.
      Солнце заходило, в небе стояло красное зарево заката. Оно не проникало в хату Приськи: окна хаты были обращены на восток. Вечерние тени, унылый сумрак встретили в хате Одарку; только в окнах дрожал желтый отблеск, словно кто сослепу мигал мутными глазами. Приська, желтая как воск, лежала на постели тихо-тихо, как будто не дышала. Одарка боязливо подошла к ней и нагнулась послушать - жива ли она. То ли глаза у Одарки такие, то ли черная тень от нее упала на Приську и разбудила ее?.. Приська пошевельнулась, раскрыла глаза.
      - Спали? - спросила Одарка.- А я иду и боюсь, как бы не разбудить.
      Приська поглядела на нее.
      - Это ты, Одарка?.. Сядь...- тихо произнесла она, показав пальцем место около себя.
      Одарка села.
      - О-ох! - со стоном еще тише заговорила Приська.- Я вот лежала, закрывши глаза... И так хорошо мне, так тихо... спокойно... Слышу, стынет у меня все внутри, холодеет... а хорошо... Не поверишь, Одарка, как мне жизнь опостылела!.. Хватит уж, всему есть конец!.. Я скоро умру. Может, и умерла бы уже, да тебя дожидалась... Ты одна еще добра ко мне... Такой сегодня целебной воды мне дала, что у меня от нее все сразу затихло... Спасибо тебе... О-ох! Все против меня, все... только ты одна... Господь заплатит тебе.
      Одарка пыталась что-то сказать.
      - Погоди...- перебила ее Приська.- Я хочу все тебе сказать... все... А то, может, в другой раз и не придется!.. Послушай... Я скоро умру... Коли... коли доведется тебе увидеть дочку... Христю... скажи ей... Скажи: я прощаю ей... Я не верю... что она на такое решилась... Благо... А это кто из-за спины у тебя выглядывает?..- в испуге крикнула Приська и вся затряслась... Судорога пробежала по ее лицу, рот перекосился, глаза раскрылись.
      Одарка видела, как угасает в них последняя искра жизни... Она бросилась было к старухе, но так и замерла!.. Желтый отблеск ворвался в хату, осветил на мгновение почернелое лицо старухи с холодными, померкшими глазами и погас... Все сразу покрыла черная непроницаемая тень... Или, может, это потемнело в глазах у Одарки?..
      Когда она пришла в себя, Приська лежала перед нею бездыханная, выкатив мутные, холодные глаза.
      Одарка сорвала поскорее платок с плеч и закрыла лицо старухи.
      - Ну, как? - снова спросил Карпо, когда она вернулась домой.
      - Умерла...- мрачно ответила Одарка.
      Карпо вытаращил глаза.
      - Что ты говоришь? - крикнул он, не зная, послышалось ли ему, или в самом деле Одарка это сказала.
      - Говорю тебе, умерла.
      Карпо опустил голову, развел руками.
      - Умерла...- прошептал он.- Ведь вот поди ты! Умерла... Дождалась-таки... Так ты говоришь - умерла?.. Гм... Что же теперь делать?
      - Что делать? Сходить за народом да хоронить... Вот что делать!
      - За народом? Гм... Кто же пойдет?
      - Да уж кто послушает, тот и пойдет, а не пойдет...- на полуслове оборвала свою речь Одарка.
      - Ну, а не пойдет, тогда что? - спросил Карпо.
      - Как что? Не лежать же ей, пока не истлеет!
      - Это я знаю, да кто будет хоронить, на какие деньги?
      Одарка молчала, Карпо тоже молчал.
      - Надо бы сперва в волость заявить,- немного погодя заговорил он.Пусть там, как знают... Да... Сходить в волость, сходить... Надо сходить,бормотал под нос себе Карпо, расхаживая по хате.
      - Так иди поскорее,- а то уже смеркается,- сказала печально Одарка, усевшись на постель и подперев рукою щеку.
      Карпо ушел. Одарка сидела грустная, невеселая, как будто под ноги себе глядела, а на самом деле никуда не глядела: устремила взгляд в одну точку и не смигнет, словно оцепенела... Детишки, услышав разговор матери с отцом, притихли, боязливо поглядывая на мать.
      - Умерля,- тихонько прошептала Оленка, обращаясь к брату.- Кто умерля?
      - Молчи... Видишь, мама горюет,- ответил тот сестре, и оба они снова примолкли.
      Надвигались сумерки. Тихая ночная тень поднимала свое черное крыло, сея повсюду тьму. На улице еще бледнело зарево угасшего солнца, а в хате было совсем темно. Одарка сидела впотьмах; тяжелые мысли роились у нее в голове... "Надо же так! И хоронить некому, и хоронить не на что... Хоть бы Христе как-нибудь передать... Так куда же ей передашь? Где она теперь? Может, уже за семью замками, так что и слух до нее не дойдет. Господи! Вот смерть,- врагу такой не пожелаешь! Уж лучше от руки злодея погибнуть... Нашлись бы люди, нашлись бы отзывчивые души - и похоронили как полагается... А тут? Все бегут, как от зачумленной. А чем она виновата? Дочка виновата, а мать в ответе... Да хоть бы в доме что-нибудь было, а то хоть шаром покати!.. Люди могилу не захотят рыть, поп даром хоронить не захочет... хоть так истлевай, без погребения!.." И Одарка вздрогнула.
      - Ведь этакая оказия! - войдя в хату, сказал Карпо.- Сейчас из волости наряд пришлют. Нельзя хоронить...
      - Почему? - в изумлении спросила Одарка.
      - Да все это проклятое дело... Старшина говорит: может, она наложила на себя руки. Надо становому писать. Пока становой не велит, ничего нельзя делать.
      - Ближний свет - к становому! Тридцать верст - немалый путь! Туда да назад - дня три пройдет. - Хоть бы и неделя,- все равно!
      Одарка только пожала плечами, поднялась и стала зажигать огонь.
      Как ни тяжко иной раз отзовется в душе чужое горе, а все своя забота ближе. Засуетилась и Одарка, когда зажгла свет... На дворе ночь, дети спать хотят, а у нее еще ужина нет. Кинулась Одарка туда-сюда: и за топливом и за мукой.
      - Подождите немного, деточки, я сейчас галушечек сварю,- бросается она к сонным детям.
      - Мама! - позвала ее Оленка, увидев, что мать засуетилась и лицо у нее немного посветлело.
      - Что, доченька?
      - Ты говорила: умерля... Кто умерля?
      - А ты не знаешь кто? Бабуся умерла.
      - Бабу-у-у-ся,- удивился Николка.
      - И не будет бабуси... Бабусю в яму - бух! - говорит Оленка, показывая кулачком, как бухнут бабусю в яму.
      - Бух! - с горькой улыбкой ответила Одарка.- Еще не скоро этот "бух" будет,- прибавила она, замешивая в миске галушки.
      - Ты тут поскорее ужин бухай,- сказал Карпо,- а я пойду узнаю, что там делается,- и вышел из хаты.
      Одарка только тогда вспомнила, что она без платка.
      - Карпо! слышишь? - крикнула она из сеней на улицу.
      - А? - откликнулся тот.
      - Не забудь платок взять.
      - Какой платок?
      - Мой. Надо же было глаза закрыть.
      - Ладно,- сказал Карпо.
      Одарка снова взялась за работу. Ребятишки сидели в углу на постели и смотрели, как суетится мать. Ей и в самом деле трудно приходилось. Сырая костра не столько горела, сколько трещала; чтобы поддержать огонь, Одарка то и дело подбегала к печи и подбрасывала сухой соломы. Вспыхнет пук соломы - яркий свет скользнет по хате, засверкает на темных окнах, осветит озабоченное лицо Одарки, отбросит от нее на стену длинную-предлинную тень, ходит, бегает эта тень, пока Одарка замешивает галушки; а сгорит солома, погаснет свет- и тень Одарки исчезнет, и сама она погрузится в темноту... Одарка снова бежит к печи, подбрасывает новый пук соломы... Снова хату озаряет свет, снова Одарка спешит к миске; снова ее фигура колышется и черная тень бегает по стене.
      - Глянь, глянь... Вон мамина рука... Вон - голова... нос,- говорит Николка Оленке, показывая пальцем на стену.
      Та глянула - и оба они засмеялись: чудно им показалось, что тень так бегает по хате. Одарка рада, что ребятишки хоть чем-нибудь занялись, торопится с ужином...
      Но вот и ужин поспел. Подавать бы, так нет Карпа. Чего он там задержался?
      - Посидите немного, деточки. Я сейчас отца позову,- сказала она и шмыгнула в дверь.
      В хате Притыки еле мерцает на печи маленький каганец; желтоватый свет падает от него из-под потолка. Вверху угрюмая обитель еще кое-как освещена, но снизу, от пола, встает и поднимается вверх непроницаемый мрак. Труп Приськи, покрытый черным платком Одарки, как куча трухлявой соломы, чернеет на постели. Изредка на него упадет бледная полоска света, пробежит поверху, как будто шевельнет платком, и - в испуге - кинется вверх... На лавке, у стены, в немом молчании, пришибленные, сидят Панько, Кирило и Карпо.
      - Ну, как тут у вас - благополучно? - войдя в хату в шапке и с трубкой в зубах, спрашивает Грицько.
      - А что ж тут?.. Вон покойница лежит,- отвечает Панько, показывая пальцем на постель.
      Грицько, выпуская изо рта дым, повернулся, поглядел.
      - Вот Карпо за платком пришел,- послышался голос Кирила.- Баба его старухе глаза закрыла, так он хочет взять теперь... Отдать, что ли?
      - А кто видел, как она глаза закрывала?
      - Мы не видели... Он говорит.
      - Нельзя. Пока становой не приедет - нельзя,- решил Грицько.
      - Свой да нельзя? - спросил Карпо.
      - Свой? - плюнув, проворчал Грицько.- А почем мы знаем, что он твой? повернулся он к Карпу.- Может, кто задушил старуху да прикрыл сверху платком...
      У Карпа от этих слов мороз пробежал по спине... "Вот тебе и на! Еще с этим платком беды не оберешься!- молотом застучало у него в голове.- Ведь из-за денег все началось!.." Тяжелое предчувствие пронизало душу Карпа.
      - Карпо! Карпо! - донеслось до него.
      Глядь - Одарка на пороге.
      - Иди домой ужинать!
      Карпо спохватился.
      - Да вот... нельзя, говорят, платок взять,- робко сказал он жене.
      - Как нельзя? Ведь это мой платок! - удивилась Одарка.
      - А так, нельзя, вот и все! - строго ответил Грицько.- Мы разве знаем, что он твой? - спросил он выпустив целый клуб дыма.
      - Так я знаю, что мой. Я им старухе глаза закрывала.
      - А мы разве были при этом? видели? - спрашивает Грицько.
      - Отчего же вас не было при этом? Где вас носило? - вскипев, говорит Одарка.- Обездолить человека, в гроб его вогнать - на это вы мастера, а закрыть глаза умирающему - это вам трудно!
      - Да ты не ершись! - окрысился Грицько.- Ты кто тут такая?
      - А ты кто? Вот покойница лежит,- показала рукой Одарка,- душа ее по хате летает, а ты стал над нею и дымишь!.. Хорош, нечего сказать,- отрезала Одарка.
      Грицько стоял, вылупив глаза, и не знал, что отвечать ей.
      - Пойдем, Карпо. Пусть платок тут остается. Может туда же пойдет, куда и два рубля покойницы пошли! - прибавила Одарка, выходя из хаты.
      Карпо поплелся за нею. Панько и Кирило, понуря головы, сидели на лавке. Один Грицько стоял как остолбенелый посреди хаты.
      - Ах, ты! - придя в себя, сказал он через некоторое время.- Черт бы тебя подрал! Гола, как бубен, а остра - как бритва! Вы смотрите мне, чтоб покойница тут не сбежала,- прибавил он, обращаясь к Паньку и Кирилу, и вышел вон из хаты.
      - Ишь, как отделала! - сказал Панько.
      - Так ему и надо! Распоясался - удержу нет! Еще староста заболел, пришлось ему и за старосту быть, так куда там! такой важный стал, приступу нет. Ишь командует: смотри да смотри!.. Сам смотри! - говорит Кирило.
      А что говорит Одарка?
      Ничего. Разгоряченная вернулась она домой, дала детям поужинать, а сама не притронулась к еде - вместо того чтобы сесть ужинать, постилала постели. Карпо тоже лег не ужинавши; он тихо лежал, но ему не спалось... "Что, если Грицько и впрямь взведет на них такую напраслину? А что ему стоит? Страха божьего в нем нет, греха не боится, жалости не знает... Да еще как вспомнит про землю",- подумал Карпо.
      - И надо же было тебе этим платком глаза ей прикрывать! - сказал он, услышав, как тяжело вздыхает Одарка.