"Не узнал",- подумала Христя, поворачивая к дому. Легкая досада закралась в ее сердце, защемило оно у девушки... "Неужели я обозналась? Нет, нет, это Федор, это - он. Только что же с ним сталось? Никогда я его таким, не видела... Осунулся, опустился!" Всю дорогу не оставляли ее мысли про Федора.
      Около дома, она встретила мать.
      - Вот это так! Пошла на часок, а проходила до вечера,- упрекнула ее мать.
      Христе стало еще грустней. "Что это я в самом деле, с ума сошла, что ли? - подумала она.- Приехала к матери, а полетела к чужим, подглядывала за незнакомыми хлопцами".
      - А Одарка ждала-ждала тебя... И Карпо приходил. Долго сидели, тебя, поджидали. Под вечер Одарка опять забегала... "Нету?" - "Нету",- говорю. "Вишь, говорит, какая нехорошая: к чужим, так на весь день убежала, а ко мне - хоть бы плюнула!"
      - Да я и сама не рада, что пошла,- печально, ответила Христя матери.
      В хате ей стало еще тоскливей. Мать все пыталась завести разговор, но разговор у них не клеился, обрывался; Христя то промолчит, то ответит матери невпопад... Подождав, пока совсем стемнело, она постелилась и легла спать.
      Христе не спалось: сон бежал ее изголовья... Сквозь маленькие оконца в хату пробивается сизый ночной сумрак; звезды, как искорки, мерцают в темноте. Тихо-тихо... Христя лежит и думает... Всякие мысли бродят у нее в голове. Чуднo ей, что она дома. Давно ли была в городе, а вот теперь дома! Она стала припоминать весь нынешний день, разговор с Горпиной. Много лишнего она ей наболтала. И зачем было, рассказывать? Что, если Горпина не утаит и разнесет по всей деревне? Нет, Горпина не такая: она никому не расскажет. А если расскажет? Ну, тогда Христя выдаст все тайны, которые подруга поверила ей... Кому? Кто ее в городе знает? Разве хозяйке?.. А что теперь хозяйка делает? Спит, наверно. Хотелось бы ей увидеть ее. Один только день ее не видала, а как соскучилась. А что, если хозяин вернулся и заругал хозяйку за то, что она отпустила ее домой? И ей чудилась эта ругань, крикливый голос, горящий взгляд... Господи! Что бы она дала, если б можно было, обернувшись мухой или птицей, перелететь в город!.. Не дано это человеку... Сердце, ее тревожно забилось. А тут Федор ей вспомнился - его исхудалое лицо, его унылый взгляд... До полуночи ворочалась Христя с боку на бок, пока сон не пришел и не успокоил ее разгоряченную голову.
      Заснула Христя с грустными мыслями, а те, что разбудили ее, были еще печальней... Ей как будто что-то снилось, но что, она не могла вспомнить. Нечто тайное и страшное заставляло сильнее биться ее сердце; смутное предчувствие неведомой беды охватывало ее душу. Она и умылась и оделась, а предчувствие все росло, все сильнее томило ее... Тесной и печальной кажется ей родная хата; приземистей, невзрачней стала как будто родная деревня; жизнь в ней замерла; словно пожар прошел и опустошил самые лучшие места. Она рада хоть сейчас покинуть ее и полететь назад, в город... А ведь сегодня только суббота, ей надо пробыть здесь до завтрашнего обеда... Такая тоска терзает ее, так ей тяжело и трудно!
      - Что ты грустишь, доченька? - спрашивает мать.- Ты бы сходила к Одарке.
      Христя собралась и пошла. Но и у Одарки не лучше... Детвора щебечет; Одарка здоровается с нею, расспрашивает, а она слова вымолвить не может: город не выходит у нее из головы. Скоро и мать приготовила обед и пришла. Разговаривает с Одаркой, а Христя сидит как воды в рот набрала, а вокруг сердца ее вьется змея, впилась в него, жалит, сосет.
      - Я, мама, пожалуй, сегодня пойду,- говорит Христя матери, вернувшись домой.
      - Что это ты, доченька, так торопишься?.. Отпросилась до понедельника, а торопишься сегодня. Разве прискучило тебе у родной матери?..
      - Я сама не знаю, что со мной... Так мне тяжело, так трудно!.. Сердце чего-то щемит... Мне все кажется, что хозяин вернулся.
      - Ну и что ж? Разве ты самовольно ушла?- тебя ведь отпустили... И не посидела я с тобой, и не наговорилась, и не нагляделась на тебя...- жалобно прибавила мать.
      Христя утерла горячую слезу, которая выкатилась у нее из глаз,- и ничего не ответила матери, только твердо решила про себя завтра чем свет отправиться в путь.
      Так она и сделала. На другой день встала еще затемно, собралась, попрощалась с матерью и - ушла. Приходила поговорить Одарка, Горпина прибегала, хотела взять Христю с собой на гулянку; забегали еще две-три знакомые девушки,- но застали в хате только заплаканную мать, Христя была уже далеко.
      - Что это она так скоро ушла? - спросила Горпина.- Говорила, до понедельника пробудет, а убежала сегодня.
      "Убежала... убежала!.. Прилетела, как на пожар, и пропала, как дым... Убежала..." - подумала мать, и старое лицо ее омочилось горькими слезами.
      6
      Когда из-за горы показалось красное солнышко и осветило беспредельные поля, покрытые, точно слезами, утренней росой, Христя уже была далеко от деревни. Перед нею расстилалась бескрайная степь; позади нее в сизом тумане пряталась деревня. Христя ни разу не обернулась, не поглядела на нее. Смутные, тяжелые предчувствия гнали ее вперед. Там, за этим морем яркого света, на краю беспредельных полей, в тумане широких просторов, среди чужих домов, стоит дом ее хозяев... "Все ли там благополучно? Вернулся ли хозяин с ярмарки? А что поделывает хозяйка? Что-то мое сердце так ноет, что-то оно так трудно бьется?.. Ах, скорей бы, скорей бы добраться!"
      И Христя все ускоряет и ускоряет шаг. Она не заметила, как миновала свои поля, как очутилась перед мостиком на Гнилом переходе! - он как раз на полдороге... Солнце повернуло на полдень, стояло над самой головой. "Еще рано,- думает Христя.- Дойду до Иосипенковых хуторов, зайду напьюсь воды, отдохну немного и Марью проведаю. Как-то она там?"
      Вспомнив про Марью, она на некоторое время отвлеклась от мыслей про город. Но ненадолго... Может, Марьи нету, может, она уже бросила своих ушла в город... "Город! опять город?! - подумала Христя, и у нее тревожно и горько заныло сердце.- Ну, чего это я?!" - успокаивала она сама себя, утирая набежавшую внезапно слезу. И снова ускорила шаг.
      Вот и Иосипенковы хутора. Посреди двора что-то виднеется; до нее доносятся крик и шум. "Видно, свекровь расходилась. Неудобно заходить",думает Христя, замедляя шаг. Она не ошиблась: это действительно Явдоха кричала на невзрачного мужика, сидевшего уныло на завалинке.
      - Говорила: учи шкуру! Бери палку и бей! Так тебе жалко было? Ну, вот и пожалел... Она вот что тебе показала,- и старуха, сложив сразу два кукиша, ткнула их в глаза мужику.
      Тот сидел, понуря голову, и молчал.
      - Молчишь? молчишь? - снова стала наскакивать Явдоха.- Ну что ты за муж? Треснул бы ее разок-другой по башке да так, чтобы она у нее на плечах не держалась, вот бы она тебя и уважала, вот бы она тебя и почитала! А ты тряпка! Совсем как покойный отец... Так того хоть я держала в руках... А ты что? - тьфу!.. Теперь вот сиди, надувшись, как сыч, пропадай с тоски да жди, пока она вернется... Дожидайся - как же, дождешься.
      - Ну, чего вы ко мне привязались? - с горечью произнес мужик.- Разве не вы грызли и грызли ее, пока совсем не выжили из дому?
      - Это я-то? Я? Мать?! Это так ты отблагодарил мать за то, что она тебя уму-разуму учила? Я ее грызла?! Да что я - собака, по-твоему? А?
      - Я не говорю, что вы собака, но только чего вы грызете? Дня не пройдет без грызни; ни минуты покоя нет!.. Только и жди: как будто бы тихо, нет, уже подняли бучу!.. Да разве можно жить в таком, прости господи, пекле? Каменный - и то не выдержит вашей грызни!
      - А что же я, по-твоему, должна молчать? Молчать - перед этой поганью, перед этой рванью? Да кто она такая? Что она, наживала, сундуки с собой привезла? В чужом доме, да еще верховодить будет? Нет, не дождется она этого со всем своим поганым родом! Мне-то, какая нужда, что она вздумала шляться? Экое горе - подумаешь!!! Не впервой ей шляться-то... С улицы, сдается, и взяли...
      - Так чего же вы беспокоитесь?
      - Чего? Чего? - наскакивала на сына старуха.- Ах ты дурак этакий! Чего я беспокоюсь? Того беспокоюсь, что надругалась она над нами, насмеялась над тобой, дураком! Где это видано, где это слыхано, чтобы жена жила розно с мужем? Я б ее, поганку такую-сякую через полицию домой вытребовала... Я б ее, как собаку, к столбу на целый месяц привязала... каждый бы день сыромятной плетью стегала!.. Я б из нее выбила городскую дурь! А он: беспокоитесь? Тьфу! дурак! - И она, плюнув, быстрым шагом пошла в хату. Мужик только руками развел и еще ниже опустил голову на грудь.
      "Нет, не стану я заходить,- подумала Христя, стоя за амбаром.- Зачем? Марьи нет дома, пойду-ка я лучше дальше",- решила она и повернула на дорогу.
      "Все-таки Марья поставила на своем,- лезли Христе в голову мысли,бросила... Это ее муж. Жалко его, жена бросила, а тут и мать бранится. Несчастный! Уж я бы на месте Марьи перетерпела... Ведь не два века старухе жить? А впрочем - бог его знает! - не от хорошей жизни бегут люди. Видно, уж очень допекла ее старуха..." И Христя стала сравнивать себя с Марьей, вспомнила, про свою горькую участь. И ее выжили из деревни, и ее оторвали от родного дома, на службу вытолкали, чужим людям на посмешище, а беспомощная мать осталась одна, плакать и тужить. Кто только на свете не плачет, не льет горьких слез? На что хозяйка,- в довольстве, в достатке,- а и та жалуется на свою долю, сетует... Жизнь, как колесо, катится: одного вниз несет, другого вверх подымает, чтобы снова в грязь втоптать... Где же он, талан твой, где же оно, счастье, что ждешь его не дождешься, а придет оно на минуту, так затем только, чтобы потом истомили тебя пустые надежды?
      Тяжело Христе такую думу думать одной посреди широкого поля; от тяжких предчувствий сердце у нее сжимается, ноет, щемит... "Хоть бы уж поскорее до города добраться!" - думает она, ускоряя шаг.
      Вон из-за горы блеснул на солнце крест городской церкви; вон и рощи виднеются, сизым поясом охватившие город. Еще три версты осталось. Христя сошла на обочину дороги, где на пригорке росла высокая ветвистая липа, и присела в тени отдохнуть. С этого места так хорошо видно все кругом. Змеею вьется-бежит с горы дорога, круто поворачивает то вправо, то влево; по обе стороны ее раскинулись поля, черные, желтые, зеленые, уперлись, краями в дорогу... Солнце, садясь, озаряет поля косыми лучами,- и горят они всеми цветами, струясь поверху золотым отблеском, утопая в синеющей дали, а по цветистому их ковру, словно неприметные облачка по чистому небу, тихо скользят, пробегают легкие тени... Чудесна эта игра света с вечерними тенями! Воздух теплый, дышится легко, так и клонит ко сну, так и долит дремота, а звонкая песня жаворонка тихо баюкает истомленную думами душу... Утихают боль и обида, немеют горе и мука; исчезают тревога и грусть, и вдруг так легко становится на душе. "Вот куда бы хозяйку,- вот бы где побывать ей, бедняжке! Тут позабыла бы она все на свете, все... Как приду, расскажу ей, расскажу, где и как ее вспоминала",- подумала Христя, поднялась, легко вздохнув, и зашагала дальше.
      Солнце совсем уже село, когда она ступила на широкую и людную улицу. Люди бежали отовсюду, сновали взад и вперед; крестьяне спешили на базар, на подторжье; крик и шум стояли вокруг.
      "Не вернулся ли хозяин?" - подумала Христя, взглянув на лавку Загнибеды, и обомлела: лавка была открыта... Холод пробежал у Христи по спине, ноги похолодели, руки похолодели; сердце так тяжело забилось в груди... Что же он ей теперь запоет?.. Она не прошла - промчалась через базар и кинулась в свою улицу.
      Вот и усадьба Загнибеды... Во дворе тихо, глухо, нигде ни живой души, только амбар белеет посреди двора. Христя торопится в дом; странно, что дверь в сени закрыта. Уж не больна ли хозяйка, а может, дома ее нет?.. Охваченная тревогой, Христя вбежала в сени.
      Через минуту она выскочила из дома, бледная, дрожащая и - опрометью бросилась со двора!..
      - О боже, боже!..- шептала она, пробегая по улице.
      Прохожие останавливались в изумлении. "Чего это девушка так испугалась? куда это она летит?" - спрашивали они друг у дружки и, ничего не узнав, проходили дальше.
      Христя побежала на базар к лавке - и только у самой двери заметила, что лавка закрыта.
      - Хозяина не видали? - обезумев, спрашивала она у приезжих.
      - Какого, хозяина? Поди ищи его!
      Христя, обегав весь базар, снова полетела домой. Солнце совсем село, вечерняя заря угасала; на город спускалась ночь; в окнах домов зажглись огни. Христя неслась, как сумасшедшая. Прибежала к воротам, постояла-постояла, тяжело вздохнула и снова побежала. Когда Христя вбежала в дом дьячка, супруги бранились. Дьячиха посинела от злости, ругая своего старика, который тихо копошился, забившись в угол.
      - Здравствуйте! - поздоровалась Христя.
      Ей никто не ответил, да она и не слушала. Как безумная, бросилась она к дьячихе.
      - Матушка! пойдемте к нам. С хозяйкой неладно.
      - С какой хозяйкой? - сурово спросила дьячиха.
      Христя только ломала руки и тряслась.
      - Пойдемте, ради бога.
      - Куда - к вам? - проворчала дьячиха.- Много вас тут найдется! Куда я на ночь глядя пойду?
      - Тут недалеко... совсем близко... к Загнибеде,- насилу нашлась Христя.
      - Да что у вас там?
      - Не знаю, матушка. Я дома была, в деревню ходила... Вернулась, а хозяйка лежит... такая страшная... Боже мой, боже! - и Христя залилась слезами.
      - Это он вчера вернулся... Погоди, я сейчас,- сказала дьячиха.
      Пока дьячиха одевалась, Христя выбежала в сени. Слезы душили ее, она вся тряслась от страха... Когда они вошли во двор, у Загнибеды уже горел свет.
      - Мне страшно. Я не пойду туда... Идите вы сами,- дрожа, говорит Христя.
      - Чего ты боишься? Маленькая, что ли! - прикрикнула на нее дьячиха и, как коршун, ринулась в дом. Христя - за нею.
      В кухне они застали Загнибеду. Заложив руки за спину, он мрачно ходил из угла в угол. Нагоревшая свеча на столе тускло освещала кухню.
      - И ты вернулась? - крикнул Загнибеда, бросив на Христю пронзительный взгляд. Та, остановившись на пороге, так и замерла от ужаса.
      - А где Олена Ивановна? - спросила дьячиха.
      - Зачем вам Олена Ивановна?
      - Нужна! - отрезала дьячиха и пошла в светлицу.
      Загнибеда взял было свечу, чтобы посветить, подержал в руках, но тут же поставил; снова схватил и, повернувшись к Христе, погрозил ей кулаком; затем - со свечой ушел в комнату.
      Когда Загнибеда вошел туда, свет упал на пожелтевшее лицо Олены Ивановны. Она лежала на спине, сложив на груди руки крестом, как складывают их покойникам. Глаза у нее были закрыты, под глазами - синие мешки; рот перекошен; дыхание тяжелое, хриплое... Все было ясно: шла последняя борьба между жизнью и смертью!
      - Олена Ивановна! Олена Ивановна! - шепотом позвала ее дьячиха.
      Олена Ивановна, не открывая глаз, тихо качнула головой.
      - Сам не знаю, что с нею,- говорил Загнибеда, поднимая свечу, чтобы лучше осветить больную.- Оставил здоровехонькую, а вернулся - вот, как видите!- И он положил свою руку на ее руки.- Холодные как лед!
      Больная открыла глаза, взглянула, на мужа - и заметалась на постели.
      - Не буду! Не буду! - пробормотал Загнибеда и отошел.
      - Вы бы за батюшкой послали,- посоветовала дьячиха.
      Загнибеда махнул рукой и, опустившись на лавку, склонился головой на стол.
      - О, какое несчастье, какое несчастье! - воскликнул он.
      В комнате воцарилась мертвая, тишина. Больная открывала глаза, поднимала руки, потягивалась...
      - Черный платок! Черный платок! - крикнула дьячиха.- Глаза закрыть!
      Христя бросилась в боковушку. Хозяйка металась на постели, кидалась, страшно поводила глазами. На шее у нее, на руках расплылись, как жабы, черные пятна; набухшие жилы дергались - бились, судорогой сводило руки и ноги; больная стонала... Дьячиха сорвала с себя платок и бросила ей на лицо... Еще минуту она билась под платком... затем послышался невнятный шепот, скрежет и все затихло...
      Немного погодя дьячиха сняла платок... Под ним лежала уже не Олена Ивановна, а бездыханный труп со страшно выкатившимися глазами...
      Загнибеда подошел к трупу, поглядел и, задрожав, произнес:
      -Ты меня покинула... покинула... Как же мне одному жить без тебя?
      Дьячиха взяла его за руку и увела в кухню.
      - А ты беги к соседям. Зови обмывать. Да и к моему старику забеги, пусть идет псалтырь читать,- велела дьячиха Христе.
      Та стояла как вкопанная.
      - Что же ты стоишь? Беги! - крикнула дьячиха.
      Христя побежала, не понимая куда и зачем она бежит.
      Через час сошлись женщины, старухи... Затопили печь, стали греть воду. Христя делала, что ей говорили: носила воду, таскала дрова, но ничего не помнила. Только когда обмывали покойницу, она заметила, что дьячиха все показывала пальцами на синие пятна и тихо шептала: "Вот она смерть, вот! Она-таки не ушла из его рук!" Бабы молча качали головами.
      Чуть не за полночь покойницу обрядили и положили на стол. Старый дьячок стал в головах перед аналоем и хриплым голосом читал псалмы. Люди, крестясь, входили, глядели на покойницу и тихо выходили, словно боясь ее разбудить. Всем не верилось, что она умерла.
      - Молодая такая,- жить бы да бога хвалить - так нет же...- шептали знакомые и незнакомые.
      На Христю точно нашло: потерянная, пришибленная, она металась в толпе, пока дьячиха не крикнула на нее:
      - Чего ты тут толчешься? Шла бы куда-нибудь!..
      Христя, как пьяная, вышла во двор и присела на крыльце. Мимо нее проходили люди, задевали ее; но она ничего не чувствовала, точно окаменела. Склонив голову, сидела она и слушала, как стучит, замирая, у нее сердце.
      - Это ты сидишь? - раздался над ее головой знакомый голос.
      Христя глянула - перед нею стоял Загнибеда.
      - Слышишь: только слово скажи - убью! - прошептал он и пошел со двора.
      Христя опрометью бросилась под амбар. Ночь была звездная, но темная, как бывают весенние ночи. Христя видит, в густом мраке тени снуют по двору, слышны человеческие голоса, а кто говорит - не поймешь. В переднем окне горит свет. Он больно режет глаза, точно камень тяжелый ложится от него на душу; но отвести глаза, оторвать их от этого света Христя не может. Наклонит голову, а свет станет над головой и жжет-жжет. Это восковая свеча горит в головах у покойницы; там лежит она, скрестив руки, закрыв глаза: не слышит, не видит... А давно ли она провожала Христю в деревню? Давно ли сидели они рядышком, вспоминали, как хорошо жить в деревне, среди лугов, на приволье...
      Идя в город, запомнила Христя то местечко под липой, откуда так хорошо все видно вокруг, чтобы рассказать хозяйке. А пришла - и что застала?..
      Холодный ужас пронизывает вдруг все ее тело, леденит сердце. Она вспомнила, как вернулась сюда. Вот она входит во двор... Пусто, дверь в сени закрыта. Она идет в кухню... Тихо, тоскливо, серый сумрак окутывает дом... Где же люди? Шагнула в светлицу - никого, дальше - в боковушку... На постели что-то чернеет... Христя подходит. Да ведь это - хозяйка... Лицо белое-белое, как из мела выточено. Одни глаза горят, будто тлеют раздутые угли... "Что это вы? - заболели?.." Она только головой качает и шепнет что-то, шевелит губами... Так шелестит осенью сухая трава... "Не было... не было... Ох, смерть моя!" - только и разобрала Христя из ее шепота. Потом она руки подняла, все в темных полосах, и сразу их опустила; отвернулась, вздохнула и - закрыла глаза... Дальше Христя ничего не помнит... Слышит гомон; как будто базар; слышит, кто-то бранится... Ходит дьячиха; покрывает больную платком... Земля ушла из-под ног у Христи, все поплыло у нее перед глазами...
      Бледный утренний свет озарял уже землю, когда Христя очнулась, пришла в себя. Вокруг никого не видно, только сизый туман колышется в воздухе. Во мгле мерцает искорка света: это желтое пятно от пламени свечи колеблется в окне. Христя сразу поняла, что это за свет и откуда он... Что же ей теперь делать? Куда деваться? Где перебыть эту тяжкую пору? А потом - что делать потом? Идти в деревню к матери? А как же тут бросить? Ведь Загнибеда ее из-под земли достанет!.. Она теперь как человек, который в степи заблудился: и туда ткнется - пусто, и сюда подастся - голо: кричи, зови, только твой голос разносится по безмолвной пустыне!
      Христя задумалась. По спине у нее пробегает озноб, голова горит-пылает, в глаза будто кто песку насыпал. Она попыталась подняться и сразу села, ноги у нее подкосились. Она сидела, печально склонив голову, и слушала, как звенит-гудит у нее в ушах, как тревожно бьется сердце.
      - А ты здесь спала? - услышала она подле себя. Это спрашивал Загнибеда.- Знаешь что? - продолжал он.- За то, что ты верно служила, усердно трудилась,- на вот тебе, и ступай себе с богом!- И он сунул ей в руки какую-то бумажку.
      Христя поглядела на бумажку - серая, новенькая,- она сроду такой не видала; помяла в руках - хрустит... "Деньги это или так, клочок бумаги?.." Долго она глядела на бумажку, долго ощупывала ее. "Надо показать... расспросить..." И она спрятала бумажку за пазуху. Глянула - а подле нее ни души... Она сидела как шальная и думала...
      Солнце поднялось над горизонтом; первые его лучи затрепетали над землей; туман редел, оседая на траву обильной росой; с улицы доносился говор и крик... Это люди спешили на базар.
      "И правда, чего мне тут сидеть? - подумала Христя.- Расчет получила... пойду на базар, может, кого из своих, деревенских, увижу,- попрошу, чтобы подвезли домой".
      И, поднявшись, она тихо пошла со двора. На улице на нее вдруг напал страх. А что, если Загнибеда бросится за нею и вернет назад? Скорее, скорее беги, Христя, домой!
      И глухими улицами, обходя базар, она ушла из города.
      7
      Уже целую неделю Христя живет в деревне, а страхи у нее не прошли. Мертвая хозяйка, как призрак, стоит у нее перед глазами... Когда она остается одна в хате, ей сразу начинает мерещиться желтое тело в черных синяках, измученное лицо со страшно выкатившимися глазами. Христя боится оставаться одна. Пойдет куда-нибудь мать, и она за нею, а наступит вечер ей и с матерью страшно. На улицу к девушкам - ни за что! Уж Горпина с подругами и так и этак к ней приступали - не идет. Слух прошел по деревне, что это неспроста. А тут еще Приське как-то деньги понадобились, и она попросила Карпа разменять бумажку, которую принесла Христя.
      - Да ведь это полсотни рублей! - воскликнул Карпо.
      - Полсотни?..- изумилась Приська.- Полсотни! Это ведь - большие деньги. Откуда Христе взять такие деньги? - И тяжелые мысли закрались в сердце старухи.
      - Где ты взяла эти деньги? - глядя в упор на дочь, спросила она у Христи.
      - Хозяин дал.- И Христя рассказала, как было дело.
      Приська держала кредитку, пристально глядя на дочь, и не замечала, как дрожит у нее в руках эта бумажка.
      - Ты врешь! - сурово крикнула она и еще пристальней поглядела в глаза дочери, словно хотела заглянуть ей в самую душу.
      Христя в лице изменилась. Что это - и мать не верит?!
      - Знаешь, сколько тут? - спрашивает Приська.
      - Почем же я знаю!- отвечает встревоженная Христя.
      - Пятьдесят рублей... Где ты их взяла? - пристает мать.
      Христя заплакала
      - Боже! И вы мне не верите! - воскликнула она.- Недаром эти проклятые деньги как огнем жгли меня, недаром я не хотела их брать... Сама не знаю, как они очутились в руках у меня.
      - Да я... верю... Я - верю... тебе, мое дитятко... только,- со слезами начала Приська,- такие деньги даром не достаются... Да тут еще - эта смерть... Не погуби, ты себя и меня с собой вместе! - заплакала мать.
      Христя не знала, что сказать матери, не понимала, на что та намекает.
      - Разрази меня бог, коли я украла! - только и ответила Христя.
      Приське жаль стало дочери: "Нет, она, не такая,- думалось ей.- И взбредет же такая глупость в голову? Ребенок, совсем ребенок,- жалела мать Христю, глядя, как она, плачет.- Скорее всего - хозяин ошибся. Разве мало у него было хлопот с покойницей? Наверно, ошибся. Не буду я менять эти деньги - спрячу. Может, он опомнится да спохватится, тогда и отдам ему. К чему нам такие деньги? Человек ошибся, а мы утаим... Бог с ним и с его деньгами! Хорошо и то, что Христю отпустил раньше срока".
      И Приська, хоть и нужда была в деньгах, не пошла менять бумажку, а спрятала ее подальше в сундук.
      Кажется, кому бы знать про эти деньги?
      Да вот беда: Карпо не выдержал и рассказал в шинке, какие, мол, в городе заработки хорошие. Люди тут же эту молву подхватили - и пошла она, как волна, гулять от хаты к хате, с одного конца деревни на другой.
      - Ведь вот поди ты с этой Христей Притыкой! За такое малое время такую уйму денег принесла! И старуха-то ведь только одну бумажку показала, а бог его знает,- их у нее, может, целый десяток, а то и побольше! Чуднo только, что уж очень легко они девке достались... Не было ни гроша, и вдруг сразу такая прорва денег! Что-то тут не так, что-то тут да есть,- судачили люди.
      - Что-то тут да есть! Знаем мы, что: украла, а нет... так там, в городе, до таких дебелых охотников много найдется,- говорил Супруненко.
      - А, пожалуй, дядько Грицько прав! - поддержали его мужики.
      - Значит, на легкие хлеба пошла? - спросил один.
      - Похоже на то,- прибавили бабы.- Недаром глаз не кажет. Звали девки гулять - не идет. Все что-то печалится, о покойной хозяйке убивается.
      - Да не помогла ли она ей упокоиться? - ухмыляясь, подливал масла в огонь Грицько.
      Всякая новая догадка, Грицька вызывала новые толки и пересуды. По деревне ходили страшные слухи. Одни говорили, что Христя продалась какому-то еврею; другие - что обокрала хозяев и сбежала; третьи - что связалась с самим хозяином и они вместе укокошили хозяйку, что домой она пришла только переждать, а там опять пойдет в город,- но уже не служить, а хозяйничать на добре покойницы... Где правда, где ложь - никто не знал... Слышали, что есть деньги, вот и доискивались, откуда могли они взяться...
      - Этого не утаишь! Это выйдет наружу! - говорили люди и сторонились Приськи. Уж на что Одарка, и та, не добившись у Приськи толком, где Христя взяла деньги стала ее сторониться. Бог его знает! может, и впрямь дело это нечисто - лучше подальше, а то как бы и самому не попасть в беду.
      Все эти толки и пересуды не доходили до Приськи и Христи. Христя только заметила, что девушки стали ее сторонится, никогда не заглянут к ней, а встретятся, то ли скажут словечко, то ли нет - и прочь бегут от нее!.. А Приська? Приська, та привыкла всегда быть одной, ей и невдомек. Одно только чуднo ей: что это Одарка не заходит? То, бывало, если не Одарка у нее, то она у Одарки; а тут и Одарка не идет, и ей как-то неловко навязываться.
      Прошла еще неделя. Кто-то побывал в городе и привез новость: Загнибеду посадили в тюрьму за то, что он задушил жену. Будто отрыли ее и нашли синяки на теле.
      Одарка передала эту новость и Приське, увидев ее как-то со своего огорода.
      - Слыхала? - спросила Приська у дочери, вернувшись домой, и рассказала все, что передала ей Одарка.
      Христя побледнела как полотно... "Так вот оно что; за то он и заплатил мне такие деньги, чтобы я молчала",- подумала Христя. Но матери ничего не сказала.
      Невеселые легли они спать. Христе не спалось; новость не выходила у нее из головы, от печальных и тяжелых предчувствий щемило сердце. Спала ли Приська? Бог его знает: темно - не видно, а Приська молчит.
      В этой невозмутимой тишине издали донесся вдруг глухой говор, послышался шум шагов. Вот он все явственней, ближе... Уже и собака залаяла во дворе; говор слышен возле хаты.
      - Эй, вы! Спите там! Отоприте!
      Христя услышала голос Грицька. Словно кто ножом полоснул ее по сердцу.
      - Кто там?
      - Вставайте. Зажгите свет да отоприте! - кричит Грицько.
      - Не пускайте, мама! Не пускайте...- в испуге говорит Христя.
      - Кто там, спрашиваю? - все еще кричит Приська.
      - Отопри - увидишь.
      - Не отопру, пока не скажете, кто вы такие,- говорит Приська.
      - От-творяй! а то хуже будет, если сами от-творим! - крикнул чей-то незнакомый голос.
      "Господи! Разбойники",- вся дрожа, подумала Приська.
      - Да отопри ты,- сказал Грицько.- Становой тут. С дочкой твоей пришел познакомиться,- прибавил он.
      У Приськи отнялись ноги и руки. Насилу зажгла она свет и отворила дверь.
      В хату вошло целых пять человек: становой, его писарь, Грицько, Кирило и Панько - другой сотский.
      - Где она? - спросил становой; обращаясь к Грицьку.
      - Да вот эта, молодая,- показал тот на Христю.
      - Ты Христина Притыкина? - спрашивает становой.
      Христя молчит, стоит перед становым ни жива ни мертва.
      - Она, она,- отвечает Грицько, сверкая глазами.
      - Ты служила в городе?
      - Служила, ваше благородие,- кланяясь в ноги, отвечает за Христю Приська.
      - Не тебя спрашивают!
      - Служила,- отвечает и Христя.
      - У кого?
      - У кого же я служила? У Загнибеды.
      - Ты не видела или не рассказывал ли кто тебе, как его жена умерла?
      - Я тут была...- робко начала Христя.- Хозяйка домой пустила мать проведать... Возвращаюсь в воскресенье под вечер - в доме никого не слышно. Я - в комнату: а там хозяйка уже без языка лежит.
      - Что же она - больна была?
      - Видно, больна, потому что не говорила.
      - Хм...- оглянувшись, хмыкнул становой.- Так она больна была, когда ты уходила домой?
      - Нет, здорова; а вернулась я и застала ее больную.
      - Она тебе ничего не говорила?
      - Ничего. Она и говорить не могла.
      - А денег тебе не давали никаких?
      - Нет, не давали.
      - А у, тебя деньги есть?
      - У матери...
      Приська полезла в сундук, вынула, дрожа, бумажку, которую ей отдала Христя, и подала становому.
      - Так... так...- глядя на бумажку, сказал становой.- Где ты ее взяла?
      - Хозяин дал.
      - О, да ты мастерица врать. А больше у тебя денег нет?
      - Нет.
      - Врешь, сволочь! - крикнул становой.
      - Ей-богу, нету! - со слезами ответила Христя.
      Приська, дрожа всем телом, глядела на дочь пылающими глазами...