Отбомбились удачно, но машина получила повреждение. Израненный самолет кренился, вздрагивал, плохо слушался рулей.
      - Пробито остекление штурманской кабаны, - доложил Димыч. - Осколок прошел рядом с головой Варварычева!
      - В рубашке родился!
      - Не рано ли поздравлять?
      Действительно вскоре стрелки доложили:
      - "Худой" слева, командир!
      "Худой" - Ме-109. Так его прозвали за тонкий фюзеляж.
      Раздался треск пулеметных очередей, но наши истребители моментально зажали хищника в клещи, и он еде сумел убраться. Пролетая: Лазаревскую, мы стали очевидцами ожесточенного боя наших истребителей с Ю-88, которые пытались бомбить аэродром, и сопровождавшими их "мессерами". На земле рвались бомбы, бушевали пожары, над ней проносились двухмоторные "юнкерсы". А выше крутилась огромная карусель. На максимальных оборотах взвывали моторы, вспарывали воздух трассы скорострельных пушек и пулеметов. Вот один из "мессеров" вывалился из круга, подыхая, пошел вниз. Через минуту "юнкерс", оставляя за собой шлейф черного дыма, потянул к земле.
      - Молодцы ребята! - ликовали наши стрелки. - Так их!
      Пришлось остудить.
      - Смотрите за воздухом! В такой свалке нас могут прошить и свои и чужие.
      Самолет хоть и слушается рулей, но идет тяжело, на пределе. Но вот и родной аэродром. Выпустил щитки и с первого захода посадил машину.
      - Ну как впечатление? - спросил Варварычева.
      Но тот уже обходил самолет, сосредоточенно считая пробоины.
      - Не меньше двадцати. Опять латать всю ночку...
      - Ну теперь жаловаться не на кого. Сам летал, сам чини, - подковырнул Никифоров.
      - Каждый раз теперь будем тебя брать, как поставишь новые свечи, - не удержался и Димыч.
      Это была, кажется, первая его шутка за весь полет. Что-то он начал в последнее время скисать, мой штурман. Побледнел, осунулся, глаза неестественно блестят.
      - Ты не болен? - спросил я, когда все отошли.
      - Ничего, знобит немножко... Сейчас вот приму свои-то...
      Но фронтовые сто граммов не помогли. Полковой врач тоже обратил внимание на нездоровый вид штурмана, пригласил к себе, осмотрел.
      - Ну, что? - я ждал Димыча у крыльца.
      - Направляет в санчасть. Говорит, нервное истощение. Конечно, никаких нервов не хватит каждый раз переживать, чтобы ты не сошел с боевого курса.
      И тут во обошелся без подначки. Вот черт! Даже и моя переживания себе присвоил.
      Прощаться, однако, было грустно. Постояли, поглядели на небо, где сгущались мрачноватые сумерки.
      - Дождь будет, должно быть.
      - Возможно, сентябрь.
      - Ну, сентябрь для Кавказа еще не осень...
      "Выручил" комиссар полка Свиногеев:
      - Ага, вот они, голубчики! Тебе кто, Минаков, разрешил брать техника в воздух? Ну-ка пойдем, пойдем...
      Я пожал плечами. Димыч тоже: иди, мол, получай.
      - Подлечись там как следует... Не торопись.
      - Постараюсь подольше не видеть ваших физиономий.
      - Ну-ну. Не такие уж они противные. В общее, ждем. Возвращайся скорей!
      Должно быть, сцена прощания тронула комиссара. Взбучка была сравнительно мягкой.
      - В следующий раз, Минаков, со иной посоветуйся, прежде чем внедрять новые методы воспитания. Даже если и смысл в них есть...
      На следующий день спросил комэска, кто из штурманов будет летать со мной.
      - А ты кого предлагаешь?
      - Соколова!
      - А кто с Андреевым будет?
      - Лисечко.
      - Не пойдет, - отрезал Балин. - Лисечко уже слетался с Осиновым. Чехарду в эскадрилье устраивать не буду. Через три дня из санчасти выйдет Колосов. Вот тогда и дам тебе Соколова. А до этого ищи штурмана сам. Вернусь с задания - доложишь, что надумал.
      - Есть!
      Жаль было, что не удался маневр с Соколовым. Отличный штурман, участник обороны Севастополя в Одессы. К тому же прекрасный товарищ, любимец всей эскадрильи. О таком штурмане мечтает каждый летчик. Может быть, стоило попросить понастойчивее? Если бы я мог знать, что случится с Жорой Соколовым через несколько часов...
      Звено под командой майора Стародуба вылетело на бомбежку автоколонны противника, движущейся от Гайдука на Новороссийск. Для его прикрытия было выделено звено ЛаГГ-3, но в районе встречи истребители вступили в бой с налетевшими "мессершмиттами", и бомбардировщики пошли к цели без сопровождения. К тому же у старшего лейтенанта Казанчука забарахлил мотор, и он вынужден был вернуться на аэродром. За Новороссийском Стародуб и Андреев попали в зону сильного зенитного огня, тек не менее разыскали цель и удачно отбомбились. Стали разворачиваться на обратный курс. В это время один из снарядов разорвался в непосредственной близости от самолета Андреева, в правой плоскости образовалась большая дыра.
      Летчик сумел справиться с машиной, однако на этом не кончилось. У Мысхако на пару бомбардировщиков набросилось звено Ме-109. Завязался тяжелый воздушный бой. Четыре "мессера" беспрерывно атаковали, в результате им удалось прошить уже поврежденную снарядом плоскость машины Андреева. Враг не остался безнаказанным. Меткая очередь стрелка Сидоренко настигла один из "мессеров", он задымил и потянул в сторону берега. Бой еще более ожесточился. Особенно доставалось израненной машине. Появились новые пробоины в плоскостях и фюзеляже, очередь прошила маслобак. Осколками тяжело ранило штурмана Соколова. В жаркой схватке, резко маневрируя, уходя от перекрестных трасс, Андреев потерял из виду ведущего. Пока машина слушалась рулей, ему еще удавалось держаться. Но вот снаряд угодил в один мотор, вскоре был поврежден и второй. Машина стала резко терять высоту. Стрелок-радист Сидоренко был ранен, его пулемет заклинило. "Мессеры" зашли в хвост и стали в упор расстреливать беспомощную машину. Пулеметные очереди стучали по бронеспинке пилота, пробивали фюзеляж, крылья, хвостовое оперение...
      В районе Туапсе немцы прекратили преследование, израсходовав боезапас и заметив наших истребителей, прикрывавших порт.
      Самолет Андреева держался в воздухе буквально на честном слове. Температура единственного работающего с перебоями мотора возросла до двухсот сорока градусов, машину трясло, высота неумолимо уменьшалась. О том, чтобы дотянуть до своего аэродрома, не могло быть и речи. Садиться в море нельзя: на борту двое раненых. Андреев решил приземлиться в Лазаревской. С первого захода не получалось - зашел с перелетом. Пошел на второй круг. Но скорости нет, тяга падает из-за перегрева мотора. На развороте самолет, свалился со скольжением на крыло, зацепился за верхушки деревьев, рухнул в лес, загорелся. Раненый и обожженный стрелок Сидоров первым выкарабкался из обломков, помог Андрееву выбраться из разбитой кабины. Жору Соколова спасти не удалось, при ударе о землю он погиб и сгорел вместе с машиной...
      Говорят, что на фронте люди привыкают к гибели товарищей. Не знаю. Может быть, кто-то и привыкал...
      На другой день, 9 сентября, пятерка, ведомая Баянным, совместно с группой майора Чумичева из 5-го гвардейского авиаполка нанесла удар по кораблям противника в Ялте. Налет оказался внезапным, бомбардировщики зашли со стороны моря, умело использовав густую дымку. Отправились на дно два торпедных катера врага, сгорел танкер, получил повреждение тральщик.
      - Это им за Жору Соколова! - сказал, возвратившись, комэск.
      Двое в море
      Особым уважением у нас пользовался экипаж старшего лейтенанта Осипова. Штурманом у него был младший лейтенант Прилуцкий, стрелком-радистом краснофлотец Андреев, воздушным стрелком младший сержант Воинов. Мы удивлялись выносливости этих; ребят. Осипов, как правило, назначался ведущим группы, а это не только накладывало особую ответственность на него лично, но и влекло за собой дополнительную нагрузку на весь экипаж.
      10 сентября, во второй половине дня, была поставлена боевая задача: уничтожить скопление гитлеровских войск в предместье Новороссийска Мефодяевском. В воздух поднялись три самолета - Стародуба, Пашуна и Осипова. Осипов на этот раз летел ведомым, командовал звеном майор Стародуб. Вместо заболевшего Прилуцкого с Осиновым полетел начальник минно-торпедной службы эскадрильи старший лейтенант Лисечко, тоже хороший штурман, имевший немалый боевой опыт.
      Для прикрытия звена было выделено четыре ЛаГГ-3. Предусмотрительность нелишняя: вдоль Черноморского побережья рыскали "мессеры", за день до этого вашим бомбардировщикам пришлось вести с ними бой.
      На этот раз обстановка сложилась еще тяжелее. Подробности мы узнали лишь через месяц, когда Степан Осипов возвратился из госпиталя. Вот что он рассказал:
      "...Подходим к цели. Противник почему-то не открывает огня. Это насторожило. Приказал стрелкам внимательнее следить за воздухом. Через минуту Андреев докладывает:
      - Командир, шесть "мессеров" справа! Вот это понятно.
      - Приготовиться к отражению атаки!
      "Мессеров" перехватили наши истребители, закрутилась обычная карусель. Но вскоре мы поняли, что эта атака - только демонстрация. Со стороны солнца появились еще четыре Ме-109, набросились непосредственно на вас.
      Атаки следовали одна за другой. Стрелки отбивались, но гитлеровцы, разделившись попарно, наседали сверху и снизу. Как минимум хотели вынудить нас сбросить бомбы куда попало. А мы пробивались к цели.
      В плоскостях уже появились пробоины. Спрашиваю штурмана:
      - Скоро сброс?
      - Еще чуточку, идем на боевом курсе. Вдруг Андреев кричит:
      - Командир, горим! Взгляните на левое крыло!
      Да, вся плоскость охвачена огнем. Видимо, пробит бензобак.
      К счастью, штурман докладывает:
      - Бомбы сбросил по цели!
      Пытаюсь сбить пламя резким скольжением. Не удается. Должно быть, до аэродрома не дотянуть.
      Снизившись на скольжении, мы потеряли зрительную связь со своим звеном, летим в одиночку над Новороссийском.
      - Будем прыгать? - спрашивает Лисечко.
      - Придется.
      Передаю остальным ребятам:
      - Приготовьтесь прыгать, как только дотянем до Цемесской бухты. На город нельзя, попадем еще в лапы к фашистам...
      "Мессершмитты" не отстают, продолжают расстреливать горящий самолет. Наши пулеметы огрызаются. Задымил и один из "мессеров", быстренько отвадил. Остальные продолжают нас поливать, но близко уже не суются.
      Вдруг Андреев кричит;
      - Командир, тяжело ранен Воинов!
      Держитесь! Скоро прыгать. Поможешь ему покинуть машину...
      Но не проходит и полминуты, снова доклад:
      - Я тоже равен!
      На этом связь со стрелками прекращается, замолкают и пулеметы. А пламя уже добирается до кабины, обжигает нам со штурманом руки, лицо. "Мессершмитты" расстреливают нас в упор. Меня тоже ранило в обе ноги. Левая плоскость от перегрева начинает с треском загибаться вверх.
      Подаю команду:
      - Экипажу покинуть самолет!
      Лисечко выпрыгнул первым, через открытый им люк поток воздуха хлынул в кабину, пламя раздулось, все окутало дымом. Стрелки, по моим расчетам, тоже должны были вывалиться. Пора и мне, еще минута, и будет поздно.
      Отстегнув привязные ремни, рванул на себя колпак - на счастье, он не был заклинен, - резко отдал штурвал и оказался снаружи.
      Парашют раскрывать не тороплюсь, а то попаду под обломки своего самолета, да и "мессеры" расстреляют.
      Наконец раскрываю, осматриваюсь. Подо мной два купола. А где третий? Значит, кто-то не смог покинуть машину...
      Прикидываю: приводнимся метрах в восьмистах от Мысхако, туда и придется добираться, до противоположного берега много дальше.
      Мысли перебивает рев "мессера", рядом проносится трасса. Перевожу взгляд вниз - товарищей тоже расстреливают стервятники.
      "Мессершмитт" снова заходит на меня. Подтягиваю стропы, начинаю скользить и раскачиваться, чтобы сбить у него прицел.
      Чем бы это закончилось, гадать не стоит, но вдруг появился спаситель наш "лаг".
      А тут и вода. Лямки уже подготовлены для сброса.
      Вынырнул, освободившись от парашюта. Теперь вся надежда на спасательный жилет. Порошок сработал мгновенно, жилет наполнился газом, но так же быстро и выпустил его. Оказывается, прогорел.
      Сбрасываю бесполезный жилет. Заодно и шлемофон, кожаный реглан, ботинки, комбинезон. Осматриваюсь. Вижу, ко мне плывет Лисечко. Третьего не видно. Значит, расстрелян в воздухе...
      Подплывает штурман:
      - Держись за меня! Ты что, ранен? Ничего, доплывем, отремонтируют в госпитале...
      Плывем. На берегу появляются люди на мотоциклах. Неужели фашисты?
      Доносится дробь автоматов. Точно, они!
      Пули до нас не долетают, шлепаются метрах в двухстах. Немцы прекращают стрельбу, совещаются. Потом два мотоцикла: срываются с места. Минут через пятнадцать, смотрим, гитлеровцы подкатывают к берегу... противотанковую пушку.
      - Ну, теперь достанут! Все же решили доконать нас, - вздыхает Лисечко.
      - Ничего, Вася, - утешаю без особой уверенности, - не так-то легко им будет попасть. Цель-то ведь точечная.
      Снаряды начинают бурунить воду.
      - Слушай, штурман, давай рассредоточимся! Усложним задачу фашистам.
      - Ты же ранен и без жилета. Возьми тогда мой!
      - Не надо! - отказываюсь, зная, что Лисечко пловец не очень важный. Отваливай метров на триста.
      Лисечко отплыл. Гитлеровцы стали обстреливать нас поочередно: несколько снарядов по штурману, столько же - по мне.
      Добились своего гады! Рядом с Лисечко разорвался снаряд, Василий ушел под воду и больше не появился.
      Остался я один. Поплыл в сторону противоположного берега. Боль в ногах часто заставляла отдыхать на спине. Не обращал внимания на снаряды. Кружилась голова, в ушах - звон. Подташнивало. Видимо, от потери крови. Главное - не потерять сознание, продержаться до темноты. А там подберут моряки, видели ведь, как мы спускались...
      Фашисты не унимаются, бьют и бьют. Более пяти часов продержался. А в сумерках подобрал меня наш торпедный катер..."
      Одиссея одного экипажа
      О подвиге экипажа Осипова много говорили в полку. Восхищались стойкостью и взаимовыручкой отважных ребят; вспоминали подобные эпизоды. Особенно запомнился рассказ штурмана Алексея Зимницкого о случае, происшедшем в самом начале войны.
      Утром 25 июня 1941 года с аэродрома поднялось дежурное звено ДБ-3ф 2-го минно-торпедного полка 63-й авиабригады. Экипажам поставили задачу нанести: первый удар по складам и нефтехранилищам в румынском порту Констанца. Зимницкий был штурманом на машине, пилотируемой лейтенантом Мизаиром Абасовым. В полете неожиданно отказал мотор, новый, который поставлен был накануне.
      Самолет стал терять скорость, высоту. Товарищи уходили все дальше и дальше. А на горизонте, подернутом легкой дымкой, уже просматривался румынский берег.
      - Штурман, сколько до цели? - спросил Абасов.
      - Километров шестьдесят - семьдесят.
      - Пойдем на одном моторе со снижением, после бомбежки сядем в Измаиле. Дотянем?
      - Попробуем.
      Пилот до максимума увеличил обороты левого мотора. Он натужно взревел, работая с перегрузкой.
      Тут же в наушниках раздался возглас стрелка-радиста Виктора Щекина:
      - С задней полусферы "мессер"!
      Очереди пулемета бомбардировщика и нападавшего врага прозвучали одновременно. Точно горохом обсыпало правое крыло, в нескольких местах продырявило капот. Самолет тряхнуло, и второй мотор захлебнулся. Наступила оглушающая тишина. Блеснув желтым брюхом, пронесся "мессер", разворачиваясь для повторной атаки. Щекин поймал момент и влепил в него меткую очередь. Фашист свалился на крыло я, волоча за собой черный хвост, рухнул в море.
      Тяжело нагруженный бомбардировщик также быстро терял высоту. До катастрофы оставались считанные минуты.
      - Сбрасывай бомбы по-аварийному! - приказал командир
      Штурман рванул рукоятку, бомбы понеслись к морю. Но это только немного оттягивало развязку.
      - Что будем делать, штурман?
      - Тяни, сколько можешь, к своим берегам и садись на воду. Иного выхода нет.
      - Хорошо! Готовьтесь к посадке!
      Теперь они жалели, что столько времени тянули к цели на одном моторе. Летчик развернулся и стал планировать, стараясь сохранить высоту как можно дольше.
      - Ребята, - напомнил Зимницкий стрелкам, - готовьте шлюпку, бортпаек, анкерок не забудьте! Как только сядем, сразу выбирайтесь на крыло. Машина продержится на воде пару минут, не больше!
      Когда до воды осталось метров двести, Абасов довернул против ветра и пошел на посадку. Состояние моря позволяло посадить самолет "на брюхо", навстречу бежали небольшие зеленые волны.
      - Держитесь, ребята!
      Самолет затрясло, как на ухабах, все скрылось в белой пене брызг. Попрыгав на волнах, машина замерла. В наступившей тишине отчетливо послышалось журчание десятков ручейков: сквозь щели в фюзеляж устремилась вода...
      Когда штурман с командиром выбрались на крыло, стрелки уже возились со шлюпкой. Рядом плавал ящик с бортпайком и анкерок. Сообща присоединили к шлюпке мех, несколько раз качнули. Остальное пришлось доделывать на плаву.
      - Скорей отходите от самолета! - предупредил Зимницкий, вспомнив, что от тонущего корабля моряки отплывают подальше, чтобы не затянуло в воронку.
      Абасов, лежа на спине, торопливо работал мехом, штурман поплыл за бортпайком, который уже отнесло метров на двадцать. Самолет высоко задрал хвост и ушел под воду. Осталась безбрежная гладь моря, маленькая резиновая посудина и на ней четыре человека, тесно прижавшиеся друг к другу...
      Когда проверили, что удалось взять с собой с тонущей машины, то обнаружился ряд серьезнейших промахов. Никто из экипажа не был знаком с морем, кроме Зимницкого, которому приходилось ходить на шлюпке во время учений в 1935 году на Балтике и затем в Николаевском военном училище морских летчиков.
      - А где весла? - спросил он у стрелков. Весел не было. Проверили анкерок и только сейчас обнаружили, что в нем нет ни капли воды.
      - А парашют зачем взяли? Собираетесь к Нептуну на нем спускаться?
      Стрелки смущенно улыбнулись.
      - По привычке...
      Делать нечего, пустой анкерок выбросили в море, а парашют оставили, может пригодится на что-нибудь. Измученный и огорченный экипаж угомонился, притих. Бесконечная морская равнина подавляла, заставляла осознать свою беспомощность. В маленькой шлюпке, рассчитанной на троих, четверым в меховых комбинезонах было тесно. На несколько минут каждый ушел в свои мысли. Самым большим несчастьем было отсутствие питьевой воды. Для людей, не привычных к морю, это казалось каким-то бессмысленным парадоксом: вокруг миллионы кубометров воды, а приходится тосковать о незаполненном анкерке в несколько литров. Положение было отчаянное, помочь мог только случай.
      Старшим по возрасту в экипаже был штурман Зимницкий. Все комсомольцы, он - коммунист.
      - Ну, что ж, друзья, - обратился он к остальным. - Еще не все потеряно. Мы живы, у нас отличная посудина, на такой можно плавать долго. Давайте-ка разберемся, для начала, что у кого в карманах,
      Самой ценной находкой оказались три бутылки нарзана, которые штурман купил перед самым вылетом в военторговской автолавке и передал стрелкам. Выпить не успели, засунули в комбинезоны и забыли о них. Проверили оружие два пистолета, два нагана и ракетница с подмокшими ракетами. Кроме того, было найдено две пачки галет, две банки консервов, восемь плиток шоколада.
      - Ну что ж, жить можно. Нарзан будем пить по норме - глоток в день.
      Унты и два мокрых комбинезона выбросили в море, оставили два сухих, шлемы и, конечно, спасательные жилеты.
      Подходил к концу первый день плавания. Солнце опустилось к горизонту, стало прохладно. Ветер усиливался, волны росли на глазах, обдавали лицо солеными брызгами. Зимницкий распорядился, чтобы все привязались парашютными стропами к шлюпке: сонных могло смыть за борт. Однако никто в эту ночь, не мог уснуть. Ждали утра, как надежды на спасение. К рассвету ветер задул еще сильнее, нагнал сплошную облачность. К счастью, шлюпка вела себя великолепно, легко взлетала на волну, плавно соскальзывала с нее, не черпая воду бортами. Экипаж привык к качке и опасался лишь дальнейшего усиления шторма: у резиновой шлюпки есть предел прочности. Волны и ветер гнали легкое суденышко неизвестно куда. Только к полудню, когда в прореженных облаках на миг обозначилось светлое пятно, стало понятно, что шлюпка дрейфует куда-то на юг или юго-запад. Если ветер не изменит направление, ее вынесет к берегам Турции или Болгарии. Об этом открытии штурман, понятно, умолчал. К счастью, к вечеру стало стихать, волна улеглась. Измученный экипаж забылся тяжелым сном.
      Проснулись с восходом солнца. Полный штиль, море играет тысячами слепящих зайчиков, блещет, искрится. Но неподвижность вскоре начала раздражать. Надо что-то предпринимать, действовать. На глаза штурману попался ящик с бортпайком.
      - А ну, ребята, разбирайте ящик!
      Сняли крышку, к двум дощечкам привязали половинки третьей, получилось два коротких весла.
      По очереди работая изо всех сил, кое-как двигались вперед, по направлению к своему берегу. По крайней мере, это отвлекало от мыслей о безнадежности положения.
      Солнце начало припекать, усилилась жажда. Осталось две бутылки нарзана.
      Через час заметили на поверхности моря какой-то предмет. Подплыли. Это оказался щит из трехметровых досок. В результате дружных усилий удалось оторвать от него три доски с гвоздями. Из двух сбили мачту, третья пошла на руль. Вот когда пригодился бесполезный, казалось бы, парашют. Он послужил парусом. Основание мачты приходилось держать, прижимая спиной к носовой части борта.
      Все готово. Теперь дело за ветром. Но его, как назло, долго не было. Только после полудня зеркальная поверхность моря чуть зарябилась. Постепенно ветер начал крепчать, он дул в сторону севера. Команда ликовала. Штурман вступил в права капитана парусника, обучил управлению шлюпкой Щекина. Остальные удерживали мачту. Зимницкий прикинул: при благоприятных обстоятельствах шлюпка причалит к родным берегам дня через два-три. Команда встретила это сообщение дружным "Ура!". Пошли шутки, смех, разговоры. За шумом не сразу услышали нарастающий гул моторов. На малой высоте на них шли две летающие лодки.
      - МБР-два! - определил воздушный стрелок Кузнецов.
      Все закричали, замахали руками. Но когда самолеты развернулись, стало ясно: "дорнье"!
      - Прячьте нашивки! - крикнул Абасов.
      - Сейчас полоснут из пулеметов, и все, - почти равнодушно проговорил Кузнецов.
      Все невольно сжались.
      Но самолеты без единого выстрела ушли. Это было совершенно непонятно. Если приняли за своих, то должны были бы подобрать, за чужих - расстрелять. Но ни произошло ни того, ни другого.
      - Черт их поймет! - выругался Абасов, распрямляясь. - Никакой логики!
      - Может, еще вернутся, - задумчиво глядя в ту сторону, куда ушли "дорнье", предположил Зимницкий.
      Часа через два снова услышали рокот моторов. Моментально убрали парус, притаились. Это были те же "дорнье". Пролетев в стороне, они сделали два крута, очевидно, разыскивая шлюпку. Не обнаружив, снова улетели.
      Экипаж продолжал свой путь. Все сильнее мучила жажда. Нарзана оставалось совсем немного. Попробовали полоскать рот морской водой, но это лишь вызвало тошноту. Близились сумерки. Парус сняли. Ночью решили поспать, чтобы сберечь силы на день.
      На рассвете 28 июня, когда приготовились ставить парус, опять услышали звук самолета. Немецкий "хеншель" прошел в стороне, ничего не заметив.
      - Счастье, что не успели поставить парус, - порадовался Зимницкий. Этот бы сделал из нас окрошку!
      За ночь ветер не изменил направления, и шлюпка ходко шла к родным берегам. На большой высоте стали часто пролетать и свои, и немецкие самолеты. Признак, что берег не так далек. Посоветовавшись, решили идти и ночью. Вахту несли по двое: один на руле, второй держал мачту. Прошли еще сутки. Жажда не давала покоя даже во сне.
      Наступило 30 июня. Днем дожевали последний шоколад, запили глотком воды. Ее осталось еще полбутылки. После обеда Саша Кузнецов, устраиваясь на очередную вахту у мачты, вдруг заметил на горизонте тонкий крест, торчавший из воды. Постепенно выросла рубка, затем и корпус корабля. Он казался огромным, спокойно стоящим в лучах предвечернего солнца. Но затем у форштевня появились белые бурунчики - корабль шел в сторону шлюпки. Свои или враги?
      - Приготовиться к бою! - скомандовал Абасов. - Живыми не дадимся! Допьем воду, это прибавит сил.
      Бутылка пошла по рукам. Затем достали наганы, пистолеты. Несколько минут напряженно вглядывались в выраставший на глазах корабль.
      - Ура! Наши! - обнимая друг друга, закричали вдруг разом.
      В воздух полетели шлемы. На мачте морского охотника развевался советский флаг.
      Катер подошел на большой скорости, лихо застопорил ход, с борта на шлюпку уставился крупнокалиберный пулемет.
      - Кто такие? - раздался зычный, усиленный мегафоном голос.
      - Свои! Свои! Советские!
      И вновь гремит мегафон:
      - Подойдите к борту!
      Через несколько минут счастливых авиаторов подняли на борт крепкие матросские руки.
      Это произошло на шестой день их одиссеи, в двадцати километрах юго-восточнее Тендровского маяка.
      Над перевалами
      В середине августа 1942 года горнострелковые части 49-го корпуса вермахта захватили важнейшие перевалы Центрального Кавказа - Санчаро, Клухорский, Марухский, - а также несколько перевалов Эльбрусской горной гряды. Нависла угроза над Сухуми и Кутаиси. Благодаря срочно принятым мерам враг был остановлен. Дальнейшие усилия наших войск направлялись на то, чтобы отбросить противника обратно за перевалы.
      Военный совет Закавказского фронта поставил перед авиацией Черноморского флота задачу систематическими бомбардировочными ударами воспрепятствовать закреплению гитлеровцев, не допустить переброску подкреплений их прорвавшимся частям. Командующий 46-й армией генерал-майор Леселидзе специальным приказом определил способы обозначения наших войск, целеуказания, опознавательные сигналы.
      Резко пересеченная лесистая местность и прерывистая линия фронта сильно затрудняли действия авиации. Личный состав нашего полка опыта ведения боевых действий в горах вообще не имел. Потребовалась дополнительная подготовка летчиков и штурманов в ходе боевых действий. Перед каждым вылетом полк получал от штаба армии задачу с конкретным указанием целей, основных ориентиров, начертания линии фронта. Получив эти данные, штурманы тщательно изучали по карте район удара, маршрут. Объекты ударов находились на высоте шестьсот - две тысячи восемьсот метров над уровнем моря. Бомбежка осуществлялась с нескольких заходов. Первый заход пристрелка, остальные - на поражение.
      7 сентября было приказано нанести удар по живой силе и технике врага в селении Псху. Экипажи 36, 40 и 5-го гвардейского авиаполков совершили сорок самолетовылетов. В результате было уничтожено не менее четырехсот солдат и офицеров противника, взорван склад боеприпасов, разрушены оборонительные сооружения. Вслед за бомбовым ударом наши наземные войска освободили это селение.
      По отзывам командования 46-й армии, действия авиации в этот период решали успех сухопутных войск. Стоит отметить хотя бы психологическое воздействие наших ударов на гитлеровцев. При бомбежке фугасными бомбами 9 горах поднимался немыслимый грохот, который длился двадцать - тридцать минут. Обвалившиеся скалы загромождали дороги, камня обрушивались на головы оглушенных фашистов...
      Однажды мы заступили на боевое дежурство. Предполагалась разведка в море, но задания не поступало, и несколько экипажей, собравшись у нашей "семерки", вела оживленную беседу. Особенно разговорчивым был молодой штурман Сержант Евгений Джинчелашвили, а попросту Джан. Он сегодня летел со мной, в свой первый боевой вылет, вместо заболевшего Никитина. Джан был в ударе и забавлял нас, рассказывая смешные история, расхваливая на все лады свою солнечную родину.
      - Па-а-сматри, какая красота вокруг! А воздух? Его же пить можно, есть! Одним воздухом можно питаться! Верь слову!
      - Значит, с завтрашнего дня ты будешь передавать свой паек мне, послышался сзади знакомый голос.
      - Коля? Панов! - раздалось сразу несколько голосов.
      - Что, не узнали?
      - Как тебя не узнать! По одному трепу...
      - Ну, в трепачах у вас, кажется, и без меня недостатка нету.
      Поздравив стрелка с возвращением, я предложил ему отдохнуть.
      - Нет, командир, хватит, наотдыхался! Чуть с тоски не помер. Разрешите лететь!
      - Ну что ж, готовься!
      Немного погодя подошел командир полка:
      - Разведка отменяется. Летим бомбить минометную батарею и мортиры на Санчарском перевале. Я, вы и Балин. На подготовку сорок минут.
      Техсостав принялся за подвеску бомб, мы со штурманами разобрали предстоящий вылет, установили порядок бомбежки.
      - Джан, со сбросом не спеши, - предупредил я. - Осмотрись, выбери наиболее важную цель...
      - Будет порядок, товарищ командир! Не беспокойтесь!
      Это, конечно, хорошо, что он так в себе уверен. Но еще лучше бы было, если бы в нем был уверен я. Первый боевой вылет, а цель, считай, точечная...
      - На маршруте будем вписываться в рельеф местности, проинструктировал нас майор Ефремов. - Удар наносить с трех заходов, посамолетно, с малой высоты. Для подавления цели использовать и пулеметы...
      После взлета командир полка затягивает первый разворот, и мы с Балиным успеваем пристроиться к нему. С набором высоты летим вдоль побережья на Гудауту. Чтобы ввести в заблуждение посты наблюдения противника, заходим к перевалу Санчаро не с юга, а с севера. Миновали Сухуми. Я лечу с принижением на интервале двадцать - тридцать метров от ведущего. Вдруг замечаю под фюзеляжем машины Ефремова разноцветные светлячки. Скользя, они подбираются к бомбам на внешних подвесках. Никак не могу сообразить, что это такое...
      Слышу доклад Панова:
      - Командир! К нам пристроился "И-шестнадцать" и обстреливает ведущего!
      Черт возьми, пулеметные трассы! Поворачиваю голову вправо - в самом деле "ишак" врезался в наш строй.
      - Разрешите, чесану по нему, чтобы опомнился!
      - Только не по мотору! Дай впереди заградительную очередь.