Вскоре после отъезда комбрига поступила команда: уничтожить транспорт в порту Ялта. В воздух поднялась четверка во главе с Андреевым. Экипажи Алексеева, Дулькина и мой летели ведомыми. Погода была благоприятная редкие облака, хорошая видимость до самой цели. На траверзе Керченского пролива самолет Дулькина стал отставать, забарахлил мотор. Летчик был вынужден вернуться на свой аэродром, освободившись от бомб над морем.
      При подходе к Ялте Прилуцкий несколько раз тщательно замерил ветер, скрупулезно определил снос. Цель единичная, требует особой точности.
      Самолеты растянулись в цепочку, обеспечивающую свободу маневра. Зашли с моря, легли на боевой курс. Гитлеровцы открыли интенсивный огонь, мы продирались, как сквозь паутину.
      - Командир, прошит фюзеляж! - докладывал Панов.
      - Терпенье, друзья, терпенье!
      Прилуцкий нажал на кнопку. Освободившись от груза, самолет будто вздохнул, как живой. Резко отворачиваю, увеличиваю скорость, пристраиваюсь к ведущему. У Прилуцкого хмурое лицо. Очевидно, неудача.
      - Николай! На каком расстоянии от транспорта легли бомбы?
      - Черт их знает...
      - А все-таки?
      - Метрах в десяти - двадцати... Одна у самого борта. Надо было зайти под углом...
      - Ну, если в десяти... Мне кажется, пароход не стоял на месте, двигался в сторону рейда.
      - Возможно. И все-таки неплохо бы влепить ему прямо в брюхо...
      - Многого хочешь! А как отбомбились остальные?
      - Примерно так же.
      До самого аэродрома Николай молчал, нахохлившись.
      А через некоторое время в полк пришло разведдонесение: транспорт водоизмещением две тысячи тонн после удара авиации с серьезными повреждениями выбросился на берег и был полностью разрушен налетевшим штормом.
      - Ну вот, а ты скучал! - напомнил я Прилуцкому.
      Николай смущенно улыбнулся:
      - Шторм помог...
      12 октября пять экипажей в бомбардировочном варианте заступили на боевое дежурство. Старший группы - командир второй эскадрильи майор Стародуб.
      Василий Иванович Стародуб к тому времени был уже опытным командиром, с успехом водившим на задания большие группы самолетов. Под его руководством эскадрилья бомбила переправы на Дону, железнодорожные узлы на Кубани, порты Керчь, Мариуполь, Ялту, Феодосию, фашистские войска под Новороссийском, Туапсе, на Керченском полуострове, на перевалах Главного Кавказского хребта. Под стать командиру был и штурман эскадрильи капитан Кордонский, непревзойденный мастер бомбометания.
      Вообще эскадрилья была боевая. Начальник связи старший лейтенант Тележкин еще в финскую совершил в качестве штурмана более тридцати вылетов, в одном из воздушных боёв лично сбил самолет противника. Отличалась не только опытные бойцы. Штурманом в одном из экипажей был сержант Сергиенко, комсорг эскадрильи. Молодой, но очень способный. Веселый, цыгановатый, с копной густых черных волос, Гриша был неутомим. Даже после самого напряженного дня его можно было видеть с гитарой. Энергии этого парня хватало на все, он был и отличным специалистом, и душой коллектива. Впоследствии в течение четырех месяцев мне пришлось летать с ним, и я был всегда доволен своим штурманом.
      Перед обедом получили приказ: уничтожить плавсредства противника в порту Балаклава. Погода не благоприятствовала полету, добрую половину маршрута прошли в низких дождевых облаках. Кордонский точно вывел группу на порт, фашисты открыли яростный огонь, но плохая видимость мешала и зенитчикам, снаряды рвались ниже нас метров на пятьсот. Майор Стародуб вывел свой самолет на боевой курс - бомбили по сигналу ведущего. Разрывы наблюдались вблизи транспортов и на причале, но прямых попаданий не было. Только бомбы, сброшенные штурманом Александром Сергеевым из экипажа Каванчука, угодили в зенитную батарею.
      - Как впечатление? - спросил Прилуцкого, когда вышли из зоны огня.
      - Надо было бомбить не группой, а самостоятельно. Отбомбились бы эффективнее, наверняка!
      - Ну да, все условия были. Скажи на разборе.
      Между мысом Форос и Ялтой обнаружили две шхуны, а на траверзе Феодосии - перископ подводной лодки. Немедленно сообщили на землю.
      В столовой нас ждал сюрприз. Еще на подходе услышали необычный шум. В зале было людно. Наши ребята сидели вперемежку с летчиками 40-го бомбардировочного и 6-то гвардейского истребительного авиаполков.
      Первый, кого я узнал из гостей, был Володя Клюков. Бросились навстречу друг другу, обнялись.
      - Ого! - кивнул я на орден Красного Знамени, блестевший на его новеньком кителе.
      - Ну, так ведь с самого начала, считай. Шестьдесят штурмовок, десятки воздушных боев...
      - К нам-то каким ветром?
      - Прибыли на переформирование. Завтра полетим в местечко, где поуютней, получим новенькие "яки" и снова на фронт!
      Подошел Жора Москаленко, тоже однокашник. Над карманом его кителя сияла Золотая Звезда.
      - Рассказывай! - потребовал я.
      - Да что рассказывать... Приехал к нам в эскадрилью командующий авиацией флота генерал Ермаченков, знаете. "Кто, - говорит, - у вас самый глазастый?" Оказалось, по личному приказу Гитлера переброшена под Севастополь восьмисотмиллиметровая пушка "Дора". Надо непременно ее разыскать. Я посмотрел на комэска, капитана Спирова, тот - на меня. Делать нечего, выхожу: "Товарищ генерал, мы с лейтенантом Петровым готовы выполнить ваше задание". - "Это у вас самый глазастый?" - уточняет генерал у комэска. "Самый". - "Тогда пусть готовится".
      О "Доре" я ничего не знал. Потом выяснилось, что эта "Дора" весит полторы тысячи тонн, ствол - тридцать метров, высота больше десяти, бьет на сорок километров. Ничего себе дура! Предполагалось, что укрыта где-то в лесной чаще в Мекензиевых горах. Полетели с ведомым моим, Петровым. Линию фронта пересекли на большой высоте, потом снизились до бреющего. Зенитки колотят, как бешеные... Маневрируем, сверлим глазами каждый квадратный метр - заросли там, ущелья. Ходили, ходили - ни фига. Вдруг огонь так усилился - деться некуда! Ну, думаю, если не здесь... И точно, блеснул под лучом металл вроде. Присмотрелся - маскировочная сетка. Зашли еще раз она! Вернулись, доложили. Навел я шестерку "илов" на то место, замолчала "Дора". Вот в все. А сейчас выписался из госпиталя...
      - Из-за "Доры" попал?
      - Да нет, уже после подшибли меня. Спустился на парашюте между нашими и фрицами. Спасибо матушке-пехоте, выручила. Целое сражение из-за меня устроили...
      К столику подошел еще один наш товарищ, Иван Филатов, капитан. Он летал на "пешке", как любовно называли пикирующий бомбардировщик Пе-2. Штурманом у майора Корзунова.
      - Замечательный командир! Век бы с ним воевать! - восхищался Иван. Из каких только переплетов ни выходили...
      Как раз в это время из комнаты старшего комсостава вышел наш командир полка и с ним еще два майора.
      - С Золотой Звездой - Михаил Авдеев. А второй - он, Корзунов Иван Егорович. Видишь, прихрамывает В одном из боев перебило сухожилия... Летает! Да еще как, дай бог каждому! Собирается пикировать девятками. Представляешь, какой шум будет!
      Мог ли я предполагать в тот вечер, что через два десятилетия мне доведется служить вместе с генералом Корзуновым. Иван Егорович командовал авиацией Краснознаменного Северного флота, а я был его первым заместителем и возглавлял штаб авиации флота...
      14 октября меня вызвал командир полка.
      - Минаков, сколько раз ты перегонял самолеты с Дальнего Востока?
      - Дважды, товарищ майор.
      - Ну вот и отлично! Сутки на подготовку. Послезавтра полетишь в Москву с начальником политуправления флота дивкомиссаром Арсением Львовичем Расскиным. С ним и назад вернешься. Ясно? Готовься. Со штурманом разберите подробно маршрут. Машину заправить до пробки. Задание ответственное, сам понимаешь...
      Да, задание непростое. Необходимо обеспечить максимальную безопасность пассажиров.
      Прикидывая варианты маршрута, штурман полка капитан Тимонин советовал нам лететь сначала на восток, затем по восточному берегу Каспийского моря и далее вдоль Волги. Нам с Прилуцким не очень понравился такой путь, ведь немцы были уже в Сталинграде. Предложили свой вариант: обогнув восточный берег Каспия, идти вдоль Заволжья. Эта трасса была более безопасна. С нашими доводами согласились, и мы принялись склеивать карты, производить расчеты, прокладывать маршрут.
      Тем временем Варварычев со своими помощниками готовил самолет, Панов хлопотал об указаниях по связи.
      В конце дня я направился к старшему лейтенанту Осипову, временно исполнявшему обязанности командира эскадрильи. По дороге встретил Тимонина.
      - Ты куда, Минаков?
      - Докладывать о готовности к вылету. - А вы что, проверить хотите?
      - Нет, пока. Только что звонили сверху, передали, что вместо Прилуцкого с тобой полетит флаг-штурман ВВС ЧФ подполковник Васильев.
      - Почему?
      Тимонин пожал плечами.
      - Пути начальства неисповедимы...
      - Доложите командиру полка, что я хочу лететь с Прилуцким. Мы уже слетались, отлично понимаем друг друга.
      - Торгуешься? Это же приказание командующего.
      - Время есть. Прошу довести мою просьбу до командования.
      Тимонин поморщился, как от зубной боли.
      - Хорошо, доложу. Только вряд ли что изменится. После окончательного решения жди в гости, приду с инженером и начальником связи "копать".
      На том и расстались. На другой день подошел Осипов, отозвал меня в сторону.
      - Твой полет в Москву отменяется. Полетит Казанчук.
      - Ну что ж, сверху виднее...
      - Да ты не унывай, на войне всяко бывает, - в свою очередь поговоркой утешил он меня.
      Через несколько дней мы узнали печальную новость: Казанчук потерпел катастрофу. На обратном пути по маршруту Москва - Сухуми, в районе Гори, экипаж встретился со сложной метеорологической обстановкой: низкая облачность, дождь, плохая видимость. При развороте в горах самолет задел стабилизатором за дерево. В дальнейшем от вибрации он постепенно стал разрушаться в воздухе и, пролетев пятнадцать километров, упал и сгорел. Погибли все, и экипаж, и пассажиры...
      Опять разведка
      К вылетам на дальнюю разведку в море мы готовились с особой тщательностью. Едва светало, уже хлопотали у своей машины. Прилуцкий с Пановым проверяли фотоаппаратуру, навигационные приборы, прицелы, Лубинец аварийную оснастку, пулеметы, боезапас. Я замерял бензин и масло, осматривал моторы, шасси, крылья, фюзеляж, рулевое устройство, рассчитывал центровку...
      15 октября задолго до рассвета ушел в разведывательный полет экипаж Андреева. Наш самолет остался на аэродроме в качестве запасного дежурного разведчика.
      Мы продолжали хлопотать у машины. Невдалеке майор Пересада попыхивал своей неразлучной трубкой. Исключительный случай, обычно он сразу же исчезал, проводив самолет в воздух. Не было в полку хлопотней должности, чем у Григория Степановича.
      Я подошел, доложил о готовности к вылету.
      Сжатые губы его тронула легонькая улыбка.
      - Ну-ка давай проверю, как вы понимаете задачу. Задав каждому несколько вопросов и убедившись, что задачу мы понимаем в основном правильно, пояснил:
      - Месяц назад главной целью воздушной разведки было обнаружение и фотографирование десантных средств противника в базах и на переходе. Теперь - обнаружение транспортов и конвоев, определение их состава, ордера, координат и элементов движения - курса, скорости. Опыта у нас еще маловато. Путаем классы и типы кораблей и судов, эсминцы со сторожевиками, транспорты с самоходными баржами. Надо по фотоснимкам изучать силуэты, использовать справочники. Разведданные должны быть точными, от них зависит успех. Вообще дело, за которое берешься, надо знать досконально!
      - Муторное это дело, Григорий Степанович, лучше на бомбежки летать. Там работа налицо! Вы уж нас периодически сменяйте.
      - Вот я и говорю, не понимаете, что такое разведка! Разведка - один из важнейших элементов боевых действий. И ведется для всех наших сил, действующих на Черном море. От ее результатов зависит планирование и успех больших операций. Морских, воздушных, сухопутных...
      Я понял, что задел больное место Григория Степановича. Уже и не рад был, что ляпнул некстати. Начальник штаба сел на своего любимого конька.
      - Вот вам пример. В ноябре сорокового года английская воздушная разведка сфотографировала итальянскую военно-морскую базу Торонто. Проявили снимки - крупные силы итальянского флота! Авианосцы нанесли массированный удар - и плакали фашисты. А вот обратный случай - бой у мыса Мотопан в марте сорок первого. Те же англичане из-за плохой воздушной разведки упустили главные силы итальянцев во главе с линкором "Витторио Венето". Я бы вам таких примеров знаете сколько привел? По сути дела, любой бой, любое сражение - иллюстрация к нашему разговору. Жаль, говорить некогда. Готовьтесь как следует. И своевременно доносите обо всем, что обнаружите.
      - Наш радист не подведет!
      - Знаю, Панов - отличный специалист. С ним связь всегда надежная.
      Григорий Степанович взглянул на часы, пыхнул трубкой и заторопился к штабу.
      В середине дня одно из наших звеньев вылетело на уничтожение четырех торпедных катеров, обнаруженных в бухте Киик-Атлама, маневренной стоянке небольших кораблей противника. Однако опоздали, катеров и след простыл. Видимо, гитлеровцы засекли наш самолет-разведчик и вовремя сманеврировали. Делать нечего, экипажи отбомбились по складам на берегу, подожгли шесть объектов. Но от огня зенитной артиллерии сильно пострадал и один из наших самолетов. На обратном пути обнаружили торпедные катера, они на предельной скорости спешили к Феодосии. Но бомбы были уже израсходованы.
      После посадки летчики и штурманы шумно обсуждали неудачу.
      - Сориентировались фрицы! А мы вынуждены были бомбить какие-то склады...
      - Нужно назначать запасные цели!
      - И разведку вести более скрытно...
      - Если бы запасной целью были плавсредства в Феодосии, тогда бы и катера накрыли...
      Да. Вообще с каждым днем становилось заметней, что рядовые летчики и штурманы начинают думать не только о своих конкретных обязанностях, но и об успехе группового полета, о задачах эскадрильи, полка.
      В тот же день экипаж Андреева произвел разведку портов Ак-Мечеть, Евпатория и линии коммуникации Евпатория - Севастополь. В Ак-Мечети штурман Колесов обнаружил у берега пять шхун, в южной части бухты Сасык - транспорт водоизмещением пять тысяч тонн, на аэродроме Саки - пятнадцать самолетов противника. Все цели были зафиксированы плановой и перспективной съемкой.
      Экипаж был доволен результатом разведки. Однако на разборе выяснилось, что из пяти радиограмм, переданных с самолета, ни одна не была принята на КП полка. Стрелок-радист Евгений Никифоров работал не на той волне, градуировка передатчика оказалась сбитой.
      - Элементарная халатность! - ругался майор Переезда. - Как вы готовились к вылету? Разведчики! Случай был разобран со всеми радистами полка.
      Вечером из штаба ВВС поступило приказание: к утру 16 октября иметь в пятнадцатиминутной готовности самолет для ведения разведки у западного побережья Крыма. Подвесить десяток стокилограммовых фугасных бомб.
      Затемно мы уже были на аэродроме, с рассветом вылетели на это не совсем обычное задание - разведку, совмещенную с бомбежкой. Накануне всем экипажем тщательно изучили район, места возможных встреч с истребителями противника, нанесли на карты предполагаемые маршруты движения кораблей.
      Как и предсказали метеорологи, погода выдалась неважная - видимость ограничена дымкой, многоярусная облачность.
      Давно скрылись из виду родные берега, вокруг безбрежный морской простор. Чтобы побороть чувство одиночества, штурман то и дело докладывает о местонахождении самолета. Одиночество обманчиво, врага можно встретить в любую минуту. До района разведки лететь еще порядочно, набираю высоту, пробиваю облачность. Яркое солнце прогоняет наплывающую по временам сонную одурь, вместо однообразной водной пустыни под крылом сказочные замки, снежные города...
      - Командир, вправо пять по компасу! Приближаемся к Севастополю, направляет Прилуцкий.
      - Подготовить фотоаппараты!
      Снижаюсь, пробиваю облачность, выхожу на мыс Херсонес. Бухты Севастополя. Кораблей в них нет. Только в Казачьей стоит одинокая шхуна. Зенитки молчат, наше появление из облаков - полная неожиданность. А мы уже снова в море, курс на Евпаторию. Там-то уж встретят, служба оповещения сработает. Резко разворачиваюсь на юг, ухожу дальше в море с расчетом выйти к Каркинитскому заливу с запада. Выходим на Ак-Мечеть. В порту - транспорт водоизмещением две тысячи тонн, несколько мелких посудин. Сфотографировав их, продолжаем полет к Евпатории. На ее рейде восемь шхун. Зенитки и здесь не успела, маневр удался. Под крылом - Саки. На аэродроме более сорока бомбардировщиков и истребителей. Разворачиваемся вправо, обнаруживаем в море четыре транспорта в кильватерном строю.
      - Командир, бомбы?
      - Давай, выводи на боевой!
      Прилуцкий уточняет скорость, корректирует курс, прилипает к прицелу. Противник подозрительно молчит.
      - Пошли пять штук! Маневрируют, гады! Действительно, два транспорта начали циркуляцию вправо, два - влево.
      - А ты думал, они будут подставляться под твои бомбы?
      - Давай еще заход! - Прилуцкий не на шутку разозлился.
      - Уточни снос!
      Начинаю разворот, приказываю Панову сообщить об обнаруженных транспортах. Пока штурман вносит поправки, с земли приходит ответная радиограмма: сфотографировать транспорты.
      - Командир, боевой!
      Изо всех сил стараюсь вести самолет по струнке. Противник не стреляет. Видимо, на судах нет зенитного вооружения.
      - Пошли!
      Через несколько секунд слышу ругань Николая. Бомбы опять не попали в цель, легли у носа переднего транспорта.
      - Ругайся, не ругайся, - говорю Прилуцкому, - одного желания мало. Нужно учиться бомбить маневренные цели, угадывать замысел противника, брать упреждение...
      Николай не отвечает. В шлемофоне слышно, как он сопит. Досадно, конечно.
      - Не огорчайся, штурман, - успокаивает Панов. - Подучишься - врежешь прямо в трубу.
      - Пошел ты к черту!
      На обратном пути Панов заметил на горизонте точку.
      - Командир, по курсу транспорт! Приблизились - сторожевой катер.
      - Двойка тебе, Панов, не умеешь распознавать корабли по силуэту. Учит, учит вас начальник штаба...
      Я тоже зол и несправедлив. Будто мог он, Панов, на таком расстоянии различить силуэт. Хорошо, что хоть обнаружил.
      - Командир, это опасная посудина. Наверняка, караулит наши лодки. Разреши, я ему из пулемета...
      - Давай!
      Снижаюсь до пятидесяти метров, прохожу рядом с катером. Стрелки бьют из пулеметов. В ответ с катера тянутся нитки пунктиров.
      - Огрызаются, собаки!
      - Передай его координаты на берег! - напоминаю радисту.
      - Ну что, снайпер, врезал? - в свою очередь подначивает Прилуцкий. Со стороны каждый - стратег!
      - Пулька не бомба, разрыва не видно, - меланхолично парирует Панов.
      Длительный разведывательный полет подходит к концу.
      Сколько раз приходилось нам возвращаться из дальних полетов к родным берегам. И почти всегда - с радостью, с сознанием исполненного долга. Сегодня летели молча. Грызла досада, чувство вины.
      На земле нас встретил Григорий Степанович Пересада. Усталый, с воспаленными от бессонной ночи глазами. Выслушав подробный доклад и сделав записи в блокноте, неожиданно улыбнулся:
      - Молодцы! От имени командира полка объявляю вам благодарность!
      - Служим Советскому Союзу! Вот тебе и неудачный полет!
      - Поняли значение разведки? - пожимая нам руки, спрашивал майор. - По вашим данным уже посланы самолеты. К транспортам направлены подводные лодки. Что же касается бомбометания... Перехитрил вас противник. Учиться нужно! Ну, ничего, научитесь.
      На следующий день вышел боевой листок:
      "16.10.42 г, летчик Минаков, штурман Прилуцкий, стрелок-радист Панов и воздушный стрелок Лубинец произвели воздушную разведку в море длительностью 6 часов 40 минут. Задание выполнено отлично. В районе Ак-Мечеть, Евпатория, Севастополь экипажем обнаружено и сфотографировано пять транспортов и других плавсредств противника. О целях было сообщено командованию сразу же после обнаружения. Однополчане, берите пример с экипажа летчика Минакова!"
      "Главное - не растеряться!"
      Так начинал и так заключал свои сверхпрограммные политбеседы наш комиссар эскадрильи Ермак - под "табачным навесом", где коротали мы часы вынужденного, из-за погодных условий, отдыха или же ожидали команды на взлет. Разные эпизоды рассказывались под этим девизом, порой неправдоподобно курьезные, порой захватывающе увлекательные, но непременно подлинные и всегда бьющие в одну цель. Откуда их добывал комиссар, было его профессиональным секретом, неразрешимой для нас загадкой: из эскадрильи он, как и мы, дальше штаба полка и столовой не отлучался и переписки со всей авиацией флота вести, как понятно, не мог.
      Ни наши шахматы, ни домино Николаю Григорьевичу не мешали, даже и помогали - оценить собственную работу, которая, по его мнению, лишь тогда и результативна, когда заинтересован в ней не столько он, сколько его слушатели - мы, то есть. "Главное - не растеряться", - слова эти были условным сигналом, некими позывными, заслышав их, мы замолкали на полуслове, откладывали очередной ход, даже если могли насадить зазевавшегося партнера на "вилку" или "защучить" его ферзя, самонадеянно вышедшего на середину доски в дебюте.
      - Если не растеряться, - начал неторопливо и эту историю комиссар, то и на парашюте можно подняться...
      - Спуститься, товарищ старший политрук, - услужливо поправил сержант Одиноков.
      - Подняться, - настойчиво повторил Ермак и даже ткнул пальцем в небо, не оставляя сомнений в сказанном.
      - Ага, - догадался Колесов. - Восходящий поток? Спрыгнул над территорией противника, а его подняло и вынесло к своим...
      - Вариант возможный, - согласился комиссар. - Но с Барановым было не так. Ему со дна моря пришлось подниматься.
      На Колесова зашикали, чья-то рука с занесенным конем неподвижно повисла над шахматной доской, доминошники беззвучно сложили на стол костяшки.
      - Случай недавний, - начал Ермак. - В сентябре это было, в одном из авиаполков нашего флота. Замкомэск старший лейтенант Филипп Баранов возвращался на своем Ил-2 с боевого задания. Летел над морем. Вдруг "мессеры". Со стороны солнца зашли незаметно, одной из первых очередей повредили мотор. Уклоняться от их атак Баранову стало трудно. Он вел машину над самыми гребнями волн, защищаясь огнем и маневром. Это был еще старый "ил", без кабины воздушного стрелка и крупнокалиберного пулемета в хвосте. Бой, конечно, неравный. Очередной вражеский снаряд окончательно вывел из строя мотор, грузный штурмовик "провалился", сел на воду. Баранов принялся открывать фонарь, но он не поддавался - заклинило. В кабине потемнело, самолет ушел под воду. Он погружался все глубже и глубже, надежд на спасение не оставалось. Однако герметизированная кабина не наполнялась водой, и летчик в кромешной тьме, задыхаясь, не оставлял попыток открыть фонарь...
      Наконец самолет вздрогнул, стукнулся о каменистое дно моря. В тот же момент огромным давлением фонарь сорвало, на уже терявшего сознание летчика обрушилась масса воды, страшная сила вырвала его из кабины и понесла наверх. Кроме давления, помог парашют. Воздух, сохранившийся в складках шелковой ткани, вынес летчика на поверхность. Баранов быстро овладел собой, наполнил газом спасательный пояс. Около часа продержался на воде. Потом подошел наш катер и подобрал его...
      Комиссар закончил, завязался разговор. Как оценить этот случай?
      - Но все-таки он же спасал себя, - говорили одни. - А настоящий подвиг - когда человек идет на самопожертвование, на смертельный риск. И мог бы не идти, а идет, чтобы уничтожить врага, выручить товарища...
      Другие возражали. Если проявил недюжинную храбрость, самообладание в критической обстановке, значит - подвиг.
      - Конечно, есть разница, - переждав спор, подвел итог комиссар. - Но и спасая себя, человек сохраняет для будущих боев одного воина. А это уже немало. Разные бывают подвиги. Только за последний месяц на нашем фронте их совершено десятки. О таране Мухина слышали? Вот тот пример, когда мог бы и не идти...
      Об этом таране, двенадцатом по счету на Черном море мы уже слышали, но попросили рассказать подробно.
      Это случилось в сентябре.
      Одна из наших береговых батарей изо дня в день била по фашистским войскам из района Геленджика. Громила живую силу и технику врага, не давала ему покоя. Фашисты решили уничтожить ее с помощью своей дальнобойной артиллерии. Расстояние до нашей батареи было большое, поэтому гитлеровцы подняли в воздух "Фокке-Вульф-189", чтобы с него корректировать огонь.
      Бронированная, двухмоторная, двухфюзеляжная "рама" висела над огневой позицией батареи. Вражеские снаряды ложились все ближе к орудиям. Надо было во что бы то ни стало избавиться от наблюдателя. Эта задача была поставлена перед летчиками Мухиным и Масловым. Взлетев на самолетах ЛаГГ-3, они достигли высоты, на которой летал "фокке-вульф" и пошли на сближение. Мухин устремился в атаку, а Маслов, маневрируя вокруг вражеского самолета, отвлекал его огонь на себя. Фашисты бросили корректировку и всю силу огня обрушили на наши "лаги". Искусно маневрируя, Мухин и Маслов взяли противника в клещи и стали обстреливать его. После очередной пулеметной очереди Мухина "рама", отстреливаясь из двух пулеметов, пошла в сторону моря. Очевидно, на свой аэродром.
      Проскочив вниз, Мухин вплотную подошел сзади к корректировщику, нажал гашетку, но оружие молчало - вышел боезапас. Тогда мужественный летчик решил пойти на таран. "Лаг" врезался винтом в левый фюзеляж вражеского самолета, в тот же миг своей плоскостью ударил и по правому фюзеляжу. Раздался сильный треск, и оба самолета, потеряв управление, стали беспорядочно падать.
      Мухин отстегнул ремни, его выбросило из кабины истребителя. Через несколько секунд он раскрыл парашют и начал спускаться в районе бухты.
      Но на этом не кончилось. Два вражеских летчика, покинув свой самолет, тоже спускались на парашютах, находясь ниже Мухина. В бессильной злобе, охваченные отчаянием и безнадежностью, фашисты открыли по нему огонь из пистолетов.
      Мухин принял вызов. Не размышляя, скользнул на своем парашюте, приблизился к врагам на сорок-пятьдесят метров, выхватил пистолет и открыл ответный огонь. Сумел застрелить обоих фашистов, а сам благополучно приводнился в бухте. Вскоре наш катер доставил Мухина на берег, где он был радостно встречен боевыми друзьями, наблюдавшими за его мужественной борьбой.
      - Да, в воздушном бою, если сложится безнадежная обстановка, единственный выход - это таран, - подхватил кто-то из молодых летчиков. Погибать, так с музыкой!
      - Хорошо, если есть такой выход, - возразил комиссар.
      - Ну, таран-то...
      - И таран не всегда возможен. Но выход настоящий летчик найдет всегда. Решит, как поступить в последнюю минуту...
      И рассказал поистине фантастический случай. Однако действительный произошел он совсем недавно, в октябре, и героем его был летчик Военно-воздушных сил нашего, Черноморского флота.
      Ивану Кораблеву шел девятнадцатый год и летал он на У-2, возил почту. Никто не верил, что этот парень с золотистым пушком на щеках и мальчишечьим озорным взглядом - уже почти готовый боевой летчик, способный драться с фашистскими асами, пикировать, бомбить, прошивать меткими очередями вражеские машины, штурмовать неприятельскую пехоту. Дай ему только боевой самолет. Но ему не давали. И приходилось летать из тыла на фронт и вдоль фронта с письмами, газетами, оперативными документами. На его "уточке" не было никакого вооружения.
      Однажды, доставив почту, Кораблев возвращался на свой аэродром. Дело было днем, шел низко, над самым берегом. И вдруг, в районе Сочи, крылом к крылу пристроился к нему "мессершмитт". Гитлеровские асы, вылетающие на "свободную охоту", любили нападать на такие безоружные самолеты - и риска никакого, и боевой счет растет. "Мессер" с выпущенным шасси и закрылками для уравнивания скорости с тихоходной машиной Кораблева - был на расстоянии нескольких метров. Гитлеровец не торопясь открыл фонарь, поднял средний и указательный пальцы вверх, а большим ткнул вниз, что могло означать лишь одно: на втором заходе тебе, сосунок, будет крышка!
      "К чему второй заход? - подумал Кораблев за фрица. - Чуть приотстать и нажать гашетку..."
      Но гитлеровец, должно быть, не мог отстать на своей скоростной машине. Исчерпал все резервы ее в этом смысле. И на заход не торопился. Продлевал удовольствие, играл, как с мышонком кот. Любовался своим мастерством, держась, как привязанный, в пяти метрах от Кораблева и вместе с ним повторяя неровности берега, как бы обчерчивая его рельеф. Вот сволочь!
      И вдруг Кораблев вспомнил: пистолет!
      Незаметно отвел назад руку, вынул из кобуры "ТТ" и выстрелил прямо в красную, ухмыляющуюся физиономию аса. Тот вскинул руку, как бы защищаясь, и сразу обмяк. "Мессер" накренился, черкнул крылом по земле, кувыркнулся и взорвался в двадцати метрах позади машины Кораблева...
      Так летчик Иван Кораблев открыл свой боевой счет. И бой этот, так неудачно начавшийся для него, принес, вероятно, самую легкую в его фронтовой жизни победу.
      Героический десант
      О первых числах октября в большом зале школы, где мы жили, была размещена парашютно-десантная рота, сформированная из моряков. Командовал ею волевой, энергичный капитан Орлов. Борьба, рукопашный бой, приемы самбо, метание гранат, стрельба из всех положений, снятие часовых, прыжки с парашютом, подрывное дело - вот далеко не полный перечень того, чем ежедневно занимались наши соседи. В свободные минуты мы с интересом наблюдали за ними.
      - Работают ребята! - восхитился Панов. - И днем, и ночью. Не каждый выдержит такую нагрузку!
      - Замечательные парни! - согласился и Лубинец.
      Старшина роты Соловьев следил, как снаряжались его десантники. На огромном брезентовом полотне были разложены кучками самые разнообразные предметы.