Глава 11

Женская тюрьма Теколото состояла из нескольких бетонных зданий, построенных на двухсотакровом плато, которое возвышалось над Долиной Оленей. Бежать отсюда было некуда. В долине – полной противоположности той, что соседствовала с Башней, – росли чахлые деревья. Ближайший город находился на расстоянии пяти – десяти миль. Если когда-то фермеры и пытались возделать твердую как камень почву, на которую редко проливался дождь, то они давно оставили это неблагодарное занятие. Асфальтированная дорога кончалась у ворот тюрьмы, будто строители решили, что с них хватит, бросили инструменты и в изнеможении разошлись по домам.

В административном корпусе Куинн сказал дежурной, что хочет повидать Альберту Хейвуд, и предъявил лицензию сыщика, выданную в Неваде. Полчаса он отвечал на вопросы, после чего его провели через асфальтированный двор в комнату на первом этаже трехэтажной постройки. Комната выглядела так, словно когда-то ее начали приводить в порядок, но не кончили. Занавески были только народном окне, на стене висело несколько пейзажей, написанных маслом, сидеть можно было на двух-трех стульях в ситцевых чехлах или на деревянных скамейках, напомнивших ему столовую в Башне.

Кроме него в комнате находились другие люди: испуганная пожилая чета, стоящая у двери, женщина, чья внешность была скрыта – или потеряна – под слоями косметики, мужчина того же возраста, что и Куинн, с пустым взглядом и в щегольском костюме, три женщины в синих форменных платьях с жизнерадостными улыбками социальных работников, мужчина с сыном-подростком, избегавшие смотреть друг на друга, как после долгого и незаконченного спора, седая женщина, державшая в руках надорванный бумажный пакет с яблоками.

Их вызывали одного за другим, и в конце концов в комнате остались только отец с сыном и Куинн.

– Веди себя как следует, слышишь? – тихо и настойчиво заговорил отец. – Нечего губы дуть. Она твоя родная мать.

– Мне об этом каждый день напоминают в школе.

– Перестань! Поставь себя на ее место. Она скучает, ждет не дождется, когда ты приедешь. Тебе что, жалко улыбнуться и сказать, что мы ее любим и помним?

– Не могу. У меня не получится, потому что это вранье.

– Ты думаешь, мне легко? Или ей? Одному тебе плохо? Думаешь, ей нравится сидеть в клетке?

– Ничего я не думаю, – упрямо сказал мальчик. – Не хочу я ничего думать.

– Майк, все и так плохо, не делай еще хуже! Я ведь не железный.

Появилась охранница.

– Идемте, мистер Уильяме. Как дела, Майк? Все такой же отличник?

Сын не ответил.

– Он молодчина, – сказал отец. – Первый ученик в классе. Я в его годы был другим. Это мать у нас умная, он в нее пошел. Мог бы хоть за это быть ей благодарным.

– Мне от нее ничего не нужно.

Они скрылись за дверью.

Куинну пришлось ждать еще минут пятнадцать. Он изучил картины на стенах, чехлы на стульях и вид из окна – такое же трехэтажное здание, как и то, где он находился. Глядя на него, Куинн думал, многие ли его обитательницы выйдут на волю преображенными. Люди, делавшие космические корабли, чтобы долететь до Луны, посылали себе подобных в места наказания, не менявшиеся веками. На семерых космонавтов денег тратилось больше, чем на двести пятьдесят тысяч человек, сидевших по тюрьмам.

В комнату вошла коренастая женщина в синей форме.

– Мистер Куинн?

– Да.

– Вашего имени нет в списке посетителей мисс Хейвуд.

– Я уже объяснялся по этому поводу в административном корпусе.

– Знаю. Если мисс Хейвуд захочет, то будет с вами говорить, если нет, то нет. Идите за мной.

В зале свиданий стоял многоголосый шум. Почти все кабинки были заняты. В одной из них за проволочной сеткой сидела Альберта Хейвуд. Ее маленькие руки спокойно лежали на столе, голубые глаза смотрели внимательно и дружелюбно. Казалось, она не в тюрьме, а у себя в банке. Куинн не удивился бы, если бы она вдруг сказала: "Будем рады открыть вам счет..."

Вместо этого она произнесла:

– Какой у вас затравленный вид! Вы первый раз в тюрьме?

– Нет.

– Мне сказали, что вас зовут Куинн. Я знала нескольких Куиннов и думала, что вы один из них, но теперь вижу, что ошиблась. Мы ведь раньше не встречались?

– Нет, мисс Хейвуд.

– Тогда почему вы здесь?

– Я – частный сыщик, – сказал Куинн.

– Вот как! Наверное, это интересно. И чем же занимаются частные сыщики?

– Работой, за которую им платят.

– Разумеется, – сказала она с оттенком раздражения. – Но из вашего объяснения неясно, зачем вы приехали. Я последние годы живу замкнуто.

– Мне поручили найти Патрика О'Гормана.

Куинн не был готов к тому, что последовало за его словами. Ее лицо исказила ярость, она задохнулась и сжала руки в кулаки.

– Так найдите его! Не тратьте попусту время, пойдите и разыщите его! А когда найдете, пусть он получит сполна!

– Вы, должно быть, его хорошо знали, если так неравнодушны к его судьбе, мисс Хейвуд.

– Его судьба меня не волнует, я его почти не знала. Мне больно за свою судьбу.

– Какое он имеет отношение к вашей судьбе?

– Если бы он не исчез тогда, меня бы тут не было. Целый месяц в городе не говорили ни о чем, кроме О'Гормана. О'Горман то, О'Горман се, почему, как, кто, когда – до бесконечности! Если бы не этот ажиотаж, я бы не сделала той глупой ошибки. Но не могла же я жить, заткнув уши! Я нервничала, отвлекалась на разговоры. Господи, сколько было шума вокруг одного ничтожного человека! Естественно, я стала невнимательной. А моя работа требовала сосредоточенности и тщательного планирования.

– Не сомневаюсь, – сказал Куинн.

– Какому-то дураку вздумалось убежать из дома, а в тюрьму попал посторонний, ни в чем не виноватый человек – я!

Она говорила так искренне, что Куинну было непонятно, всегда ли она считала себя посторонним, ни в чем не виноватым человеком или годы, проведенные в Теколото, томительные часы ожидания и скуки помутили ее рассудок. О'Горман был злодеем, она жертвой. Черное и белое.

Альберта смотрела на него сквозь металлическую сетку сузившимися от ярости глазами.

– Скажите, разве это справедливо?

– Я слишком мало знаю обстоятельства дела, чтобы судить об этом.

– О'Горман посадил меня за решетку – вот вам и все обстоятельства. Не исключено, что он сделал это намеренно.

– Ну что вы, мисс Хейвуд! Не мог же он предусмотреть, как его исчезновение отразится на вашей работоспособности, если вы были едва знакомы!

– Я с ним здоровалась, – сказала она, морщась. Видимо, ей было неприятно вспоминать даже о столь незначительных знаках внимания, которые она оказывала человеку, повинному в ее бедах. – Но когда наши пути вновь пересекутся, я отомщу беспощадно! Я его уничтожу, как змею!

– Не думаю, что ваши пути вновь пересекутся, мисс Хейвуд.

– Почему? Я отсюда выйду.

– Да, но О'Гормана, скорее всего, нет в живых. Многие считают, что его убили.

– Кому понадобилось убивать О'Гормана? Разве что другому несчастному, с которым он обошелся как со мной?

– У него не было врагов.

– Тем более никто его не убивал. Он жив. Он не может быть мертвым!

– Почему?

Она даже привстала, будто хотела убежать от вопроса, но, заметив, что охранница наблюдает за ней, снова села.

– Потому что мне тогда некого будет винить. Я останусь одна. А я не виновата, что оказалась здесь, виноват кто-то другой. И этот другой – О'Горман. Он засадил меня сюда, потому что считал, что я с ним высокомерна, или потому что Джордж его уволил. Он меня ненавидел!

– То, что случилось с О'Горманом, не должно было отразиться на вас, мисс Хейвуд.

– Но отразилось же!

– Я уверен, что О'Горман не хотел вам зла, – сказал Куинн.

– Они мне это тоже говорят, только не знают всего, – ответила Альберта.

Она не пояснила, кто такие "они". Скорее всего, тюремные психологи или Джордж, решил Куинн.

– Ваш брат Джордж часто навещает вас, мисс Хейвуд?

– Каждый месяц. – Она сжала пальцами виски, как если бы у нее внезапно заболела голова. – Это так печально! Он говорит о доме, о старых друзьях, а я не должна позволять себе думать о них, иначе я сойду с... превращусь в истеричку. Или он строит планы на будущее, что еще хуже. Здесь, хотя и знаешь, что будущее настанет, его нельзя ощутить, потому что все дни похожи друг на друга. По моим подсчетам, – продолжала она, горько улыбаясь, – мне сейчас примерно тысяча восемьсот семьдесят пять лет, а в таком возрасте глупо мечтать о будущем. Я им этого, конечно, не говорю. Они называют это депрессией, меланхолией. Они употребляют много слов, чтобы избежать одного – "тюрьма". Оно им не нравится. Они предпочитают говорить "пенитенциарное заведение" или "исправительный комплекс". Кого они обманывают? Я заключенная, сижу в тюрьме, и мне невыносимо слушать, как Джордж болтает о поездке в Европу или о том, что я буду у него работать. Как может представить себе Европу человек, который сидит в камере и нигде дальше столовой за последние пять лет не бывал? Почему я здесь? Почему мы все здесь? Они должны придумать что-то другое, лучшее. Если обществу нужно нам отомстить, почему нас не секут у городской стены? Почему не казнят? Почему заставляют бессмысленно гнить здесь, когда мы можем делать что-то полезное? Мы – как овощи, только овощи растут, и их едят, а нам даже в этом отказано. Мы не годимся даже в пищу животным. – Она вытянула руки. – Бросьте меня в мясорубку, накормите мной хотя бы усталую собаку или голодную кошку!

Альберта почти кричала. Люди из соседних кабинок смотрели на нее, вытягивая шеи над перегородками.

– Я хочу быть полезной! Разрубите меня на куски! Послушайте! Неужели вы не хотите, чтобы нами накормили голодных животных?

К Альберте спешила дежурная. На ее синем бедре звякали ключи.

– В чем дело, мисс Хейвуд?

– В тюрьме. Я здесь, а животные голодают.

– Тише, успокойтесь. Они не голодают.

– Вам они безразличны!

– Меня больше интересуете вы, – мягко сказала дежурная. – Пойдемте, я отведу вас в вашу комнату.

– В камеру. Я заключенная и живу не в комнате, а в камере.

– Называйте как хотите, только не надо шуметь. Будьте умницей, идемте.

– Я не умница, – раздельно сказала Альберта. – Я преступница, которая живет в камере, в тюрьме.

– Тихо, тихо!

– И выбирайте выражения!

Дежурная крепко взяла Альберту за локоть и повела прочь. Люди вокруг заговорили снова, но голоса их звучали приглушенно, и когда Куинн поднялся, чтобы уйти, на него устремились взгляды, в которых читался укор: "Вы не ответили на ее вопрос, мистер. Почему мы здесь?"

Куинн вернулся в административный корпус и после очередных проволочек получил разрешение встретиться с тюремным психиатром, работавшим с заключенными, чьи дела должны были слушаться вторично.

Миссис Браунинг была молодой серьезной особой.

– Конечно, сейчас у нее трудный период. И все же я очень удивлена. Мисс Хейвуд – и такая сцена! Хотя, с другой стороны, я не слишком хорошо ее знаю. – Она поправила очки, как будто пыталась рассмотреть отсутствующую Альберту. – В таком заведении, как наше, медицинского персонала, конечно, мало, здесь в первую очередь смазывают скрипучие колеса – у нас их предостаточно, – а до таких, вроде мисс Хейвуд, руки не доходят.

– Она не доставляет вам беспокойства?

– Никогда. Мисс Хейвуд хорошо работает – в тюремной библиотеке, – а кроме того, ведет занятия по бухгалтерскому учету.

Последнее показалось Куинну забавным, но миссис Браунинг была невозмутима.

– У нее прекрасная память на цифры.

– Да, я так и предполагал.

– Я давно заметила, что женщинам с хорошими математическими способностями часто недостает теплоты и чувствительности. Мисс Хейвуд здесь уважают, но не любят, у нее нет близких друзей. Видимо, так к ней относились и прежде, потому что единственный, кто ее навещает, это брат. Чьи посещения, кстати, не приносят ей радости.

– Она не хочет его видеть?

– Да нет, вроде бы хочет, ждет его, но когда он уезжает, она долгое время сама не своя. Конечно, она никогда не ведет себя так, как сегодня, – напротив, молчит и полностью уходит в себя. Она молчит так, будто боится, что, начав говорить, скажет слишком много.

– Что, если она заговорила сегодня?

– Может быть. – Миссис Браунинг пристально смотрела на карандаш, который вертела в руке. – У мисс Хейвуд есть еще одна странность, на мой взгляд во всяком случае. Ей почти сорок лет, она отбывает наказание, у нее нет ни мужа, ни семьи, которая ее ждет, она никогда не получит работу, которую привыкла выполнять. Другими словами, ее будущее безрадостно, и сама она твердит, что живет в ожидании смерти. И в то же время она заботится о себе самым тщательным образом. Придерживается диеты – а при той грубой пище, которой здесь кормят, это совсем непросто. Делает каждый день зарядку, полчаса утром и полчаса вечером, и те восемнадцать долларов, которые заключенный имеет право тратить каждый месяц – деньги ей дает брат, – у нее уходят на витамины, а не на сигареты и жвачку. Из этого я делаю вывод, что если мисс Хейвуд ждет смерти, то хочет умереть здоровой.

Глава 12

Куинн переночевал в Сан-Феличе и к следующему полудню вернулся в Чикото. Ни погода, ни город за время его отсутствия лучше не стали. Чикото по-прежнему жарился на солнце, изнывая от благополучия. Город нефти, которому не хватало воды.

Куинн решил остановиться в том же мотеле. Фрисби, сидевший у стойки с ключами, посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Это опять вы, мистер Куинн?

– Да.

– Рад, что не держите на нас зла. Я предупредил отца, чтобы он был впредь осторожнее, и того, что случилось на прошлой неделе, больше не повторится.

– Я тоже так думаю.

– Узнали что-нибудь новое об О'Гормане?

– Пока нет.

Фрисби перегнулся через стойку.

– Между нами и не для шерифа, он мой друг. Полиция тогда дело О'Гормана замяла.

– Почему?

– Кому охота выносить сор из избы? Лучше делать вид, что у нас нет подростковой преступности. А она есть, и еще похуже, чем в больших городах. Если хотите знать мое мнение, то случилось вот что: О'Горман ехал на работу, а за ним неслась компания юнцов, решивших немного поразвлечься. Они заставили О'Гормана остановиться и выйти из машины. За год до этого то же самое произошло со мной, но я отделался канавой и двумя сломанными ребрами. Они были совсем мальчишки и не знали, куда себя девать. Местные ребята, особенно с ранчо, уже в десять – одиннадцать лет умеют водить машину, а к шестнадцати знают о ней все, кроме того, как себя вести за рулем. Конечно, мне повезло больше, чем О'Горману. Меня сбросили в канаву, а не в ручей.

– Были какие-нибудь доказательства, что О'Гормана пытались насильно остановить?

– Большая вмятина на левой стороне бампера.

– Неужели шериф ее не заметил?

– Как же! – сказал Фрисби. – Я сам ему показал. Я был там, когда вытаскивали машину, и первым делом посмотрел, нет ли на ней тех же следов, которые остались на моей машине. Вмятина находилась в том же самом месте, что и у меня, и на ней были следы темно-зеленой краски. Не знаю, достаточно ли для экспертизы, но, если приглядеться как следует, ее любой мог увидеть.

По мере рассказа лицо Фрисби все больше и больше краснело и даже как будто увеличивалось в размере, пока не стало походить на ярко-розовый шар, вот-вот готовый лопнуть. Однако под конец шар начал опадать и принял прежнюю окраску.

– Все подтверждало мою теорию, – сказал Фрисби и неожиданно вздохнул, – все, кроме одного.

– Чего именно?

– Показаний Марты О'Горман.

Имя резануло слух Куинна, как скрип тормозов при внезапной остановке.

– А при чем здесь миссис О'Горман?

– Только не подумайте, что я сомневаюсь в ее словах. Она симпатичная молодая женщина и скромная, не то что размалеванные вертихвостки, которых вокруг полно.

– Что миссис О'Горман сказала по поводу вмятины на бампере?

– Что это ее рук дело. Якобы за неделю до того она задела фонарь, когда ставила машину на левой стороне улицы с односторонним движением. Какой фонарь и на какой улице, она не вспомнила, но ей поверили все.

– Кроме вас.

– Мне было странно, что она напрочь это забыла. – Фрисби покосился в окно, будто за ним мог притаиться шериф. – Представьте на минуту, что я был прав и что О'Гормана остановили – но не банда юнцов, а кто-то, кто его ненавидел и желал ему смерти. В таком случае показания Марты О'Горман – отличное прикрытие.

– Кого же она прикрывала? Себя?

– Или, например, друга.

– Вы имеете в виду друга сердца?

– А что, такое редко бывает? – с вызовом спросил Фрисби. – Если она ни в чем не повинна, то я буду только рад. Но что, если она виновна? Подумайте об этой вмятине, мистер Куинн. Почему миссис О'Горман не вспомнила, где ее получила, чтобы можно было проверить?

– Справедливости ради вы должны были сказать, что все фонари в Чикото темно-зеленые.

– Такого же цвета были пятнадцать процентов машин в тот год.

– Откуда вы знаете?

– Подсчитал, – ответил Фрисби. – Я месяц следил, какие машины у нас останавливаются. Из пятисот около семидесяти были темно-зелеными.

– Вы не жалели сил, чтобы укрепить свои сомнения в словах Марты О'Горман.

Круглое, мягкое лицо Фрисби вновь набухло и порозовело.

– Я не пытался никого убедить, что она лжет. Мне хотелось узнать правду. Я даже объездил улицы с односторонним движением и осмотрел фонари.

– Ну и что?

– Они чуть ли не все оказались побитыми. Их ставили слишком близко к бровке тротуаров. Конечно, теперешние машины о них стукаются, они раза в два длиннее прежних.

– Так вы ничего не доказали?

– Я доказал, – злобно ответил Фрисби, – что пятнадцать процентов машин в тот год были темно-зелеными.

Из закусочной Куинн позвонил в больницу, где работала Марта О'Горман, и ему сказали, что она заболела. Когда он позвонил домой, сын ответил, что у мамы мигрень и она к телефону не подходит.

– Ты ей можешь кое-что передать?

– Конечно.

– Когда маме станет лучше, скажи, что приехал Джо Куинн и остановился в мотеле Фрисби. Пусть она позвонит мне, если захочет.

"Она не захочет, – думал он, вешая трубку. – О'Горман для нее реальней, чем я. Она все еще ждет, что он вернется. Или нет?"

"Или нет?" Короткий вопрос, ответ на который много для него значил, еще долго звучал у Куинна в голове.

– Кто звонил? – спросила Марта О'Горман из спальни. – И не кричи, окна открыты, Ричард. Иди сюда.

Ричард подошел к ее постели. Занавески были задернуты, в комнате стоял полумрак, и отчетливо была видна лишь простыня, которой укрывалась мать.

– Он сказал, что его зовут Джо Куинн, и просил передать, что остановился в мотеле Фрисби.

– Ты... ты правильно запомнил имя?

– Да.

Последовало долгое молчание. Мать не шевелилась, но Ричард почувствовал, что она напряглась.

– Что случилось, мам?

– Ничего.

– Ты какая-то странная последние дни. У нас опять нет денег?

– Ну что ты, деньги есть, – ответила Марта, стараясь, чтобы ее голос звучал весело, и села, перебросив ноги через спинку кровати. От резкого движения всю левую сторону ее головы пронзила боль. Прижав к шее руку, чтобы легче было терпеть, она продолжала с той же наигранной бодростью: – А знаешь, мне гораздо лучше! Давай что-нибудь устроим – например, праздник исцеления.

– Давай!

– На работу идти уже поздно, завтра я выходная, послезавтра воскресенье. Что, если нам отправиться в поход?

– Ой, мам, как здорово!

– Тогда вынимай спальные мешки и скажи Салли, чтобы она приготовила бутерброды. Я соберу консервы.

Ей стоило невероятных усилий подняться, но она знала, что должна как можно скорее уехать из города. Лучше было терпеть физическую боль, чем отвечать на вопросы Куинна.

После обеда Куинн поехал в контору Хейвуда. Эрл Перкинс разговаривал по телефону, и по выражению страдания на его лице Куинн заключил, что либо у него опять болит живот, либо клиент на другом конце провода слишком многого хочет.

Вилли Кинг сидела за столом, спокойная и элегантная, в зеленом шелковом сарафане, идеально подчеркивавшем цвет ее глаз. Куинна она приветствовала без всякого удовольствия.

– Что вы здесь снова делаете?

– Я без ума от вашего маленького городка.

– Чушь. Нормальному человеку здесь трудно находиться.

– Что же вас держит? Джордж Хейвуд?

Она попыталась рассердиться, но как-то вяло.

– Перестаньте. Разве вы не знаете обо мне и Эрле Перкинсе? Я в него страстно влюблена. Скоро мы поженимся и заживем втроем Эрл, – я и его язва.

– Прекрасное будущее, – сказал Куинн. – Для язвы.

Она слегка покраснела и перевела взгляд на свои руки.

Большие и сильные, они были такими же, как у Сестры Благодать, только у той ногти не были выкрашены оранжевым лаком.

– Пожалуйста, оставьте меня в покое и уходите. У меня болит голова.

– Сегодня, как я понимаю, у женской половины Чикото – день головной боли.

– Мне не до шуток. Уходите. Я не хочу с вами говорить. Сама не пойму, как я влезла в эту... пакость.

– Какую пакость, Вилли?

– Такую! – Руки ее дергались, словно она была не в состоянии ими управлять. – Вы когда-нибудь слышали о законе Дженкинсона? Он утверждает, что все сумасшедшие. Добавьте сюда, если хотите, закон Вилли Кинг. Всё вокруг – пакость.

– А исключения?

– Мне их отсюда не видно.

– Пересядьте, – посоветовал Куинн.

– Не могу. Поздно.

– Из-за чего вы впали в отчаяние, Вилли?

– Не знаю. Может, из-за жары. Или из-за Чикото.

– Жара стоит все лето, да и в городе вы живете давно.

– Мне надо отдохнуть. Поеду куда-нибудь, где холодно, туман и каждый день идет дождь. Пару лет назад я отправилась в Сиэтл, думая, что лучшего места не найду. И знаете, что было? Когда я туда приехала, в Сиэтле стояла жара и засуха, какой никто не помнил.

– Что еще раз подтверждает закон Вилли Кинг?

Она беспокойно задвигалась в кресле, будто решила наконец внять совету Куинна и пересесть.

– Вы никогда не отвечаете на вопросы просто и без шуток?

– Нет. Следую закону Куинна.

– Отступите от него разок и скажите, зачем вы вернулись?

– Чтобы поговорить с Джорджем Хейвудом.

– О чем?

– О его визитах в тюрьму Теколото к Альберте Хейвуд.

– Что за глупости? – недоуменно спросила она. – Вы отлично знаете, что Джордж прекратил отношения с Альбертой много лет назад. Я вам говорила.

– То, что вы мне говорите, не всегда бывает правдой.

– Ну хорошо, я привираю иногда, но в тот раз сказала правду.

– Если так, – заметил Куинн, – то у вас неточные сведения, Вилли. Джордж навещает сестру каждый месяц.

– Я вам не верю. Какой ему смысл притворяться?

– Это один из тех вопросов, которые я собираюсь задать Джорджу сегодня, если уговорю его встретиться со мной.

– Не уговорите.

– Почему?

Она прижала руки к животу и согнулась, словно превозмогая острую боль или спазм.

– Его нет. Он позавчера уехал.

– Куда?

– На Гавайи. У него последние месяцы было обострение астмы, и врач посоветовал переменить климат.

– Когда он вернется?

– Не знаю. Все произошло неожиданно. Три дня назад он вошел сюда и заявил, что следующим утром отправляется отдыхать на Гавайи.

– Он попросил вас заказать ему билет?

– Нет. Сказал, что все сделал сам. – Вилли достала из кармана платок и приложила его ко лбу. – Это был гром среди ясного неба. Я столько месяцев носилась с идеей – или, если хотите, мечтала, – как мы будем отдыхать в этом году вместе! А тут – нате вам. Гавайи. Без меня. И неизвестно на сколько.

– Вот почему вы впали в отчаяние?

– Но сказать-то он по крайней мере мог? Какой-нибудь пустяк: жаль, что я еду без тебя, Вилли, или еще что-нибудь. А он и этого не сказал. Мне страшно. Я боюсь, что это конец.

– Вы преувеличиваете, Вилли.

– Нет. Я бы рада была с вами согласиться, но не могу. Джордж изменился. Это другой человек. Прежний Джордж – мой Джордж – всегда планировал отдых заранее, у него все было расписано: куда едет, на сколько, где остановится, чем будет заниматься... А позавчера он сказал мне только, что утром улетает. Теперь вы видите, что я не зря дергаюсь? Я не могу отделаться от мысли, что он не вернется. Мне все время вспоминается О'Горман.

– Почему О'Горман?

Она снова приложила платок ко лбу.

– Как внезапно все кончилось. Я должна была уговорить его взять меня с собой. Тогда, если бы самолет разбился, мы бы погибли вместе.

– Зачем так мрачно, Вилли? Позавчера авиационных катастроф не было, и в данный момент Джордж скорее всего пьет мартини, а загорелые аборигенки исполняют перед ним хула-хула.

Вилли посмотрела на него ледяным взглядом.

– Если вы считаете, что такая картина меня может развеселить, то ошибаетесь. Загорелых аборигенок еще не хватало!

– С орхидеями в волосах.

– Орхидеи растут у меня на клумбе. Загар не проблема, и хула-хула я тоже станцую, если надо.

– Я бы с удовольствием посмотрел, как вы это делаете.

– Да?

– Да.

– Бросьте, Куинн. – Она с досадой махнула рукой. – Вы не мой тип, а я – не ваш. Мне нравятся мужчины постарше и поувереннее, не те, которые знают, куда идут, а те, которые уже пришли. Рай в шалаше у меня был. Благодарю покорно. Теперь я хочу надежности. А вы до сих пор толком не знаете, чего хотите.

– Ошибаетесь, знаю. Во всяком случае, догадываюсь.

– И давно?

– С тех пор, как меня пару недель назад перевернуло и подбросило.

– Сильно расшиблись?

– Прилично. Но я уже встал на четвереньки. Вы когда-нибудь слышали о Башне Духа?

– У меня была набожная тетка, которая питала пристрастие к подобным выражениям.

– Это не выражение, а реально существующее место в горах недалеко от Сан-Феличе. Я был там дважды и обещал наведаться в третий раз. Кстати, у вас в детстве были угри?

Ее аккуратно выщипанные брови поползли вверх.

– С вами все в порядке?

– Не знаю. Но я хотел бы получить ответ на свой вопрос.

– У меня угрей не было, – она говорила медленно и раздельно, как с идиотом, – они были у моей младшей сестры, и она избавилась от них, протирая лицо по семь раз на дню нортоновским лосьоном. Кроме того, она не ела сладкого и жирного. Вы удовлетворены?

– Да. Спасибо, Вилли.

– Если я спрошу, почему вас это интересует, вы, конечно, не...

– Я, конечно, не...

– Странный вы человек, – задумчиво сказала Вилли. – И наверняка слышите это не в первый раз.

– Разумеется. Таких идеальных, как Джордж, мало.

– Я не говорила, что он идеальный, – резко сказала она, словно увидала вдруг Джорджа в окружении загорелых аборигенок. – Для начала, он невероятно упрямый. Весь в мамашу. Если Джордж что-то решил, то действует напролом, совершенно не задумываясь, что я... что думают другие.

– Например, ни с того ни с сего улетает на Гавайи.

– Вот именно.

– Вы уверены, что он отправился на Гавайи?

– Разумеется. А что?

– Вы его видели перед отъездом?

– Естественно.

– Где?

– Он приходил ко мне попрощаться, – сказала Вилли. – Собирался доехать до Сан-Феличе, оттуда лететь в Лос-Анджелес, а там пересесть на самолет до Гонолулу.

– Машину он оставил в аэропорту Сан-Феличе?

– Да.

– Там нет гаража.

– Значит, есть где-то поблизости, – неуверенно сказала она.

– Наверное. Какая у него машина?

– Зеленый "понтиак". Почему вы задаете столько вопросов? Мне страшно. Вы подозреваете, что Джордж не улетел на Гавайи?

– Я хочу удостовериться, что он именно там.

– У меня не было никаких сомнений, пока не появились вы со своими намеками! – с обидой сказала она. – Или вы специально хотите нас поссорить, по своим соображениям?

– А что, между вами не было ссор?

Она сжала зубы, в одну секунду сделавшись старше и сильнее.

– Я умею с ним ладить. Если бы не мамаша...

– Понимаю, – сказал Куинн. – Я тут на днях узнал кое-что о Джордже из источника, который считаю надежным.

– Меня это не интересует. Человек, занимающий такое положение, как Джордж, особенно после истории с Альбертой, неизбежно делается объектом сплетен. И он отвечает на них единственно возможным способом – живет достойно. Поскольку вы с Джорджем незнакомы, то не знаете о нем одной важной вещи: он очень храбрый человек. На его месте любой другой уехал бы из города после скандала с сестрой, а он остался.

– Почему?

– Я вам объяснила: он храбрый человек.

– А может, его удерживает здесь что-то другое?

– Вы имеете в виду его мать? Или меня?

– Нет, – сказал Куинн. – Я имею в виду Марту О'Горман.

Ему показалось, что Вилли сейчас развалится у него на глазах, но, видимо, сила воли у нее была недюжинная, потому что она спокойно сказала "Какая чушь!", хотя и дрожала всем телом.