Как он похож на ангела

– То есть он решил, что пора сматывать удочки, а старушка будет ему обузой?

– Нет. Я думаю, он хотел, чтобы мы забрали ее отсюда и поместили в больницу. За ней нужен специальный уход.

– Значит, ваш Учитель хотел, чтобы все было как лучше? – спросил Ласситер. – Впрочем, это не важно: здесь произошло убийство, а скорее всего два, к тому же они бросили старуху на произвол судьбы.

– Он никогда не оставил бы ее тут из чисто эгоистических соображений.

– Опять вы за свое!

– Я вас не слышу! – раздраженно вмешалась Мать Пуреса. – Говорите громче! Какой смысл в беседе, если собеседники не слышат друг друга?

– Успокойте ее, ради Бога, пусть помолчит, а то я сейчас сам с ума сойду, – сказал Ласситер.

Билл, обходивший Башню, спустился с сообщением, что в ней никого нет.

– У меня бабушка такая, – сказал он, сочувственно глядя на Мать Пуресу.

– Что вы делаете, чтобы она молчала?

– Даем леденец.

– Так дай ей леденец, ради всего святого! Есть он у тебя?

– Да. Пойдем, бабуля, посидим в тени, у меня для тебя кое-что есть.

– Вы хороший собеседник? – спросила Мать Пуреса, хмурясь. – Можете читать наизусть стихи?

– А то! Вот, например: "Если хочешь съесть конфетку, протяни мне руку, детка". Нравится?

– Никогда прежде не слыхала! Кто автор?

– Шекспир.

– Подумайте! Наверное, он написал это в веселую минуту.

– Точно.

– А истории вы умеете рассказывать?

– Сколько угодно.

– Расскажите, как все жили долго и счастливо.

– Давай вместе.

Глаза Матери Пуресы заискрились, она весело захлопала в ладоши.

– Хорошо! Жила-была однажды женщина... Теперь вы.

– Жила-была однажды женщина, – повторил Билл.

– И звали ее Мария Алиса Фезерстоун.

– И звали ее Мария Алиса Фезерстоун.

– Она жила долго и счастливо.

Ласситер смотрел им вслед, вытирая пот с лица рукавом рубашки.

– Отвезем ее в центральную больницу Сан-Феличе. Как же они могли бросить старую женщину одну?

В этот момент Мать Пуреса была для них более серьезной проблемой, чем труп, казавшийся лишь частью декорации, на фоне которой разыгрывалась драма живых людей.

– Здесь есть другие постройки?

– Хлев, умывальные, кладовая.

– Взгляните на них, а я дам радиограмму в Чикото, пусть высылают перевозку.

Сначала Куинн зашел в хлев. Там никого не было, кроме козы, которую сосал козленок. Грузовик и зеленый "понтиак" исчезли. В умывальных тоже было пусто, и если бы не кусок серого мыла, таявший в миске с водой, можно было подумать, что сюда давно никто не входил.

Шерстяные тряпки, служившие полотенцами, были сухими, и это подтверждало предположение Куинна, что члены общины покинули ее вскоре после его отъезда. Они задержались, только чтобы вымыть кухню, сжечь улики и накрыть тело Хейвуда, а потом уехали.

Но куда – вот что было непонятно. Где бы они ни появились, их одежда и бритые головы Братьев немедленно привлекут к себе внимание окружающих. Чтобы избежать этого, им нужно было переодеться, и, скорее всего, они использовали ту одежду, в которой появились когда-то в Башне. Не в традициях общины было что-либо выбрасывать.

Куинн быстро зашагал к кладовой. В закутке, где он ночевал, ничего не изменилось. Железную кровать по-прежнему покрывали два одеяла, и из-под них Куинн достал книгу о динозаврах, которую с такой предосторожностью выдала ему Сестра Благодать. Окно было все так же открыто, а замки на дверях, ведущих в соседние клетушки, так же заперты. Впрочем, он скоро убедился, что ошибается. Одну из дверей, видимо, закрывали впопыхах, и замок на ней не защелкнулся. Куинн снял его и вошел внутрь.

Это была маленькая квадратная комната без окон, в которой пахло плесенью. Когда его глаза привыкли к темноте, Куинн увидал, что она вся заставлена картонными коробками разной величины. Некоторые были с крышками, некоторые без, одни пустые, из других торчали книги, сумочки, шляпы, одежда, связки писем, ручные зеркала, бумажник, щетки для волос, коробочки с лекарствами. Куинн разглядел веер из павлиньих перьев, старомодный фонограф, модель каноэ, склеенную из спичек, красную бархатную подушку, побитую молью, морскую раковину, коньки, лампу с выцветшим абажуром из шелка, куклу без головы и огромных размеров чашку с надписью: "Папа". На каждой коробке была наклейка с именем владельца.

Одна, из-под стирального порошка, который появился в магазинах недавно, выглядела совсем новой. На ней было написано: "Брат Ангельское Терпение". Куинн отнес ее на кровать в своей бывшей "спальне" и снял крышку.

Мягкая серая шляпа была такой же, как та, в которой он видел Хейвуда, направлявшегося на свидание с Вилли Кинг. И шляпа и темно-серый костюм были куплены в магазине "Хедли и сын", Чикото, Калифорния. На белой рубашке, майке, трусах и двух носовых платках была метка прачечной ХЕ1 389Х. Черные туфли и синий галстук в полоску изготовлены фирмой, имевшей магазины по всей стране. Ни бумажника, ни документов Куинн не нашел.

Когда он укладывал вещи обратно, на пороге появился Ласситер.

– Нашли что-нибудь? – спросил он.

– Тут, кажется, одежда Хейвуда.

– Дайте посмотреть.

Ласситер внимательно разглядел все вещи, поворачивая их к свету.

– И много там таких коробок?

– Десятки.

– Давайте вынесем остальные.

Первой они открыли коробку Сестры Благодать, крышку которой покрывал толстый слой пыли. Черная шерстяная кофта, форма медсестры, цветастое крепдешиновое платье, белье, две пары фирменных больничных туфель, кожаная сумочка, кое-что из бижутерии, мужские золотые часы с цепочкой, пакет с письмами – одни, очень старые, были подписаны: "Твой любящий муж Фрэнк", другие, более поздние, – "Чарли". Последнее письмо было датировано декабрем:

"Дорогая мама, в очередной раз желаю тебе веселого Рождества и передаю привет от Флоренс и мальчиков. Надеюсь, оно в самом деле будет для тебя весельем, и жду, когда ты придешь в себя и бросишь этих людей. В жизни хватает неприятностей, и нечего причинять их себе сознательно и без всяких причин. Если все-таки передумаешь и решишь жить с нами, место тебе всегда найдется.

Фло и мальчики в прошлом месяце болели, но теперь все в порядке. Прилагаю двадцать долларов. Потрать их, спрячь, разорви, но, Бога ради, не отдавай этому фанатику, который тебя погубил.

Будь здорова.

Чарли".

Ни в самих строчках, ни между ними Куинн не увидел даже намека на любовь или сострадание. Чарли был раздражен, когда писал, и если он действительно хотел, чтобы мать поселилась у него, то не смог выразить этого по-человечески. А хватило бы всего трех слов: "Ты нам нужна".

– Некогда сейчас письма читать, – раздраженно заметил Ласситер.

– И все же взгляните. Это от ее сына, Чарли.

– Ну?

– Вам, наверное, придется позвонить ему.

– Всю жизнь мечтал! "Привет, Чарли, твою мать только что укокошили!" – Взяв у Куинна письмо, он сунул его в карман. – Ладно, посмотрим остальное барахло. Неохота торчать тут до ночи.

Коньки принадлежали Брату Свет Вечности, морская раковина – Брату Узри Видение, лампа и чашка – Сестре Смирение. С фонографом пришлось расстаться Брату Верное Сердце, с каноэ из спичек – Брату Голос Пророков, а Карма оставила в общине куклу без головы и бархатную подушку.

Под подушкой Куинн обнаружил несколько листов бумаги, покрытых с двух сторон машинописными строчками через один интервал. Кто-то учился печатать на машинке с высыхающей лентой. Листы заполняли предложения, обрывки фраз, числа, буквы алфавита в прямом и обратном порядке, знаки препинания. То там, то здесь мелькало имя Карма, и правда смешивалась с фантазиями подростка.

"Меня зовут Карма; ну и что.

Меня прячут в заколдованном замке потому что я слишком красивая чересчур красивая, бедная принцесса.

Квин сказал, что принесет волшебную мазь для лица, но я не верю.

Сегодня я сказала черт черт черт три раза вслух.

Принцесса заплела длинные волосы в косу и задушила ей всех своих врагов и убежала в свое царство".

– Что это? – спросил Ласситер.

– Карма упражнялась на машинке.

– Но машинки тут нет.

– Значит, хозяин захватил ее с собой.

Что было логично.

Коробка "Брат Терновый Венец" не содержала никаких предметов, свидетельствовавших о сентиментальных привязанностях. В ней лежал твидовый костюм и свитер, изъеденные молью, несколько рубашек, пара туфель и шерстяные носки с огромным количеством дыр. Видно было, что эти вещи давно никто не трогал.

– Одну минуту! – сказал вдруг Куинн.

– Что такое?

– Возьмите рубашку и приложите к груди, будто прикидываете на себя.

Ласситер повиновался.

– Почти впору.

– Какой у вас размер?

– Сорок второй.

– А теперь примерьте пиджак.

– Чего это вы задумали, Куинн? Не люблю я чужих вещей.

Тем не менее пиджак он надел.

– В плечах узкий, а рукава длинны. Теперь, надо полагать, свитер?

– Если ничего не имеете против.

Рукава свитера тоже были длинны Ласситеру.

– Ну что, объясните теперь, в чем дело? – спросил он, стягивая свитер и швыряя его в коробку.

– Это не вещи Брата Терновый Венец. Он невысокого роста и худой.

– Наверняка он тут сбросил несколько килограммов.

– Но руки и ноги у него не усохли.

– Значит, наклейки перепутали или еще что-нибудь.

– Да, но мне хотелось бы знать, что именно.

Взяв рубашку, свитер и костюм, Куинн подошел к двери и принялся рассматривать их при солнечном свете. Ни на свитере, ни на пиджаке не было фирменного знака, но на внутренней стороне воротничка у рубашки была нашивка "Арроу, 41 см, 100 % хлопок, Пибоди и Пибоди", а чуть ниже – едва различимая метка прачечной.

– У вас есть увеличительное стекло, шериф?

– Нет, но у меня глаз – алмаз.

– Попробуйте разобрать эту метку.

– Начинается вроде бы с X, – сказал Ласситер, щурясь. – ХВ. Или нет, ХЕ. Да, точно, ХЕ. ХЕ Т.

– Или ХЕ 1.

– Может быть. Значит, ХЕ 1. Потом 3 не то 8, потом точно 8...

– ХЕ 1 389Х, – сказал Куинн.

Ласситер чихнул, то ли от раздражения, то ли от пыли.

– Если вы и так знаете, зачем спрашивали?

– Хотел знать точно.

– А в чем дело-то?

– Это метка вещей Джорджа Хейвуда.

– Вот те на! – Ласситер опять чихнул. – Но видно же, что они тут лежат давным-давно! Как вы это объясните?

– Когда Брат Венец появился в общине, на нем были вещи Джорджа Хейвуда.

– Почему? И откуда он их взял?

Куинн знал ответ, хотя и не был абсолютно уверен, что прав. Он вспомнил, как прошлой ночью Вилли Кинг рассказывала о Джордже: "Я была с ним в палате, когда он приходил в себя после наркоза... Он считал, что рядом Альберта, и говорил, что я впавшая в идиотизм старая дева, которой надо бы понимать... Злился страшно... Она отдала его старую одежду нищему, который проходил мимо их дома... Он называл ее доверчивой, слезливой кретинкой... Если Альберта действительно отдала вещи Джорджа какому-то нищему, у нее были на то причины. Хейвуды – не добрые самаритяне".

Куинн одновременно ощутил боль и триумфальную радость. Связь между Альбертой Хейвуд и убийством Патрика О'Гормана наконец-то стала проясняться. Нищий, которому Альберта отдала одежду Джорджа, бродяга, которого О'Горман посадил в машину, и автор письма Марте О'Горман был один и тот же человек – Брат Терновый Венец.

Но его уже одолевали новые вопросы. Где сейчас Брат Венец? Как он смог убедить общину бежать, чтобы спасти его от ареста? Было ли внезапное появление Хейвуда причиной гибели Сестры Благодать? Почему Альберта отдала вещи Джорджа нищему? И был ли он просто нищим? Что, если Альберта, отворившая дверь незнакомому человеку, разглядела в нем то же непомерное отчаяние, что носила в себе, и дала ему денег, чтобы он убил Патрика О'Гормана?

О'Горман мог каким-то образом узнать о воровстве Альберты. Трудно было представить его шантажистом, но, возможно, он пытался уговорить ее... "Разве можно так поступать, мисс Хейвуд? Верните деньги, пока не поздно. Вы ставите меня в трудное положение. Если я буду молчать, то превращусь в соучастника..."

Альберта была такой кроткой и тихой особой, что О'Горман никогда бы не поверил, что она способна на убийство. Все сходится, думал Куинн. Альберта и по сей день винит в своем несчастье О'Гормана, а ее отказ верить в его гибель всего лишь нежелание признать свою вину. Но как в эту картину вписывается Джордж? Подозревал ли он, что его сестра виновна в гибели О'Гормана? Что стояло за его регулярными поездками в тюрьму: стремление узнать правду или желание ее скрыть?

– Надо увезти коробки с собой, – сказал Ласситер. – А то, не ровен час, кто-нибудь из Братьев вернется за своим добром.

– Не думаю, чтобы они вернулись.

– Я тоже. Но береженого Бог бережет. Как вы думаете, куда они отправились?

– На юг, наверное. Раньше община жила в горах Сан-Габриэль.

Ласситер закурил и, переломив спичку пополам, швырнул ее за порог.

– Если бы я был на месте Учителя – тьфу-тьфу-тьфу, – это последнее, что бы я сделал. Даже если они и переоделись в нормальную одежду, двадцать пять человек в автомобиле и грузовике обязательно привлекут к себе внимание.

– Так что бы вы сделали?

– Довез бы всех до ближайшего большого города – Лос-Анджелеса – и распустил бы по одному. В горах им не выжить.

– В большом городе тоже, – сказал Куинн. – У них нет денег.

* * *

Убаюканная ездой, Мать Пуреса заснула на заднем сиденье, посасывая леденец. С ногами, подтянутыми к животу, и подбородком, упершимся в грудь, она напоминала дряхлый человеческий зародыш.

Ласситер сидел впереди. Когда они выехали на шоссе, он повернулся к Куинну.

– Вы говорили, тут рядом ранчо?

– Да. Мили через две будет поворот.

– Надо заехать, попросить помочь.

– В чем?

– Сразу видно, что вы городской, – усмехнулся Ласситер. – За скотиной-то приглядеть надо! Коровы сами не доятся. Ума не приложу, как они могли бросить животных?

– Грузовик и машина с трудом вместили людей.

– Не могу отделаться от мысли, что они спрятались где-то поблизости и ночью придут за скотом. Вы городской и не понимаете, насколько эта община зависит от животных. Они, кстати, отлично выглядят, чувствуется хороший уход.

– Вы правы, – сказал Куинн, вспоминая, с каким чувством Брат Свет говорил об овцах, козах, коровах. Где бы он сейчас ни находился, поблизости или в горах Сан-Габриэль, Куинн знал, о чем он будет думать перед сном.

Поворот к ранчо Арида был обозначен деревянной стрелой, украшенной подковами. Проехав с полмили, они увидели, что навстречу им едет джип. Кроме шофера в нем были два колли, отчаянно лаявшие и махавшие хвостами.

Поравнявшись с машиной шерифа, джип остановился, и водитель вышел на дорогу.

– Что случилось, шериф?

– Привет, Ньюхаузер, – сказал Куинн.

Ньюхаузер нагнулся и заглянул в машину:

– С ума сойти, это ты, Куинн!

– Я.

– Почему до сих пор не в Рино?

– Задержался немного.

– Знаешь, я рад, что ты в порядке. Меня, признаться, грызла совесть, что я тебя бросил одного на дороге. Никогда ведь не знаешь, как все обернется.

Эта ничего не значащая фраза вдруг подействовала на Куинна как откровение. Волна воспоминаний вновь обрушилась на него, и на гребне ее он увидел Сестру Благодать. "Добро пожаловать, незнакомец... Мы не отказываем в приюте бедным, потому что бедны сами".

– Никогда не знаешь, – тихо повторил он.

Глава 20

В девять часов вечера Куинн сидел в кабинете шерифа, и они ждали, чтобы оператор соединил их с Чарли Фезерстоуном. Когда телефон наконец зазвонил, Ласситер сказал:

– Я в таких разговорах не мастак. Давайте вы.

– Но это не моя обязанность.

– Вы знали его мать, а я нет. Возьмите трубку.

– Хорошо, – сказал Куинн. – Но тогда выйдите.

– Это мой кабинет.

– И ваш телефон.

– О Господи! – произнес Ласситер и вышел, хлопнув дверью.

Куинн снял трубку.

– Алло.

– Да.

– Мистер Фезерстоун?

– Да. С кем я говорю?

– Моя фамилия Куинн. Я звоню вам из Сан-Феличе, Калифорния.

– Слушаю вас.

– Боюсь, у меня плохие новости, мистер Фезерстоун.

– Неудивительно, – произнес Фезерстоун с плаксивой интонацией нытика. – Хороших новостей я из Калифорнии не получаю.

– Ваша мать умерла сегодня.

Ответа не было долгое время.

– Я ее предостерегал, – сказал Фезерстоун наконец, – я говорил ей, что нельзя так бездарно тратить силы и здоровье. Она же за собой совсем не следила!

– Ваша мать была здорова, мистер Фезерстоун. Ее отравили.

– Что? Что вы говорите?! Отравили? Мою мать? Как? Кто это сделал?

– Подробности мне пока неизвестны.

– Если в этом виноват их мерзавец Учитель, я разорву его собственными руками!

– Он к отравлению непричастен.

– Он ко всему причастен! – Фезерстоун кричал, переводя, сам того не замечая, горе в ярость. – Если бы не он с его бредовыми идеями, она жила бы сейчас среди приличных людей!

– Ваша мать делала то, что хотела, мистер Фезерстоун. Служила людям.

– И они были настолько признательны, что отравили ее? Впрочем, из того, что я об этой общине знаю, ничего удивительного! Да, ничего удивительного! Почему я ничего не предпринял, когда получил ее последнее письмо? Я должен был заподозрить, я...

Он наконец разрыдался. Куинн слышал, как его утешает женщина: "Чарли, пожалуйста, не терзай себя, ты сделал все, что мог, ты ее умолял! Чарли, прошу тебя..."

– Мистер Фезерстоун! – сказал Куинн через некоторое время. – Вы меня слушаете?

– Да. Я... продолжайте.

– Она перед смертью назвала ваше имя. Наверное, вам нужно это знать.

– Нет! Не хочу я ничего знать!

– Простите.

– Она была моей матерью. Я хотел ей помочь, но ничего не мог сделать, этот сумасшедший задурил ей голову. У других женщин тоже умирают мужья, но они все-таки продолжают ходить в туфлях!

– А когда вы получили от нее письмо?

– Их было два. На прошлой неделе, – сказал Фезерстоун. – Одно – от нее, очень короткое, что все в порядке. Другое – в заклеенном конверте, и его она просила отправить из Эванстоуна.

– Она как-то объясняла свою просьбу?

– Это письмо якобы должно было кому-то помочь. Я думал, в нем какая-нибудь религиозная галиматья, и сделал как она просила. Письмо было адресовано женщине по имени Марта О'Горман, адрес – Чикото, Калифорния.

– Конверт был надписан вашей матерью?

– Нет. Похоже было, что писал ребенок, подросток. Или взрослый, но не той рукой.

– Как это?

– Ну, когда левша пишет правой или наоборот. Еще у малограмотных бывает такой почерк.

"Конечно, – подумал Куинн. – Брату Венец наверняка стоило большого труда написать письмо. Почему он это сделал? Боялся смерти? Но он здоров. И если им двигал не страх смерти, то что? Или кто?"

Куинн вспомнил свой второй приезд в Башню, когда Сестра Благодать находилась в Уединении. Он просил ее помочь Марте О'Горман. "У него славная жена... Жаль, что она до сих пор ничего не знает... Помогите ей, Сестра, вы благородная женщина". Ему казалось, что она его не слышит, но, как видно, он ошибся. Сестра Благодать потребовала, чтобы Брат Венец написал Марте и признался в убийстве О'Гормана. Она была сильной женщиной, и Брат Венец ее послушался.

Наверное, так оно и было, однако Куинн не мог себе этого реально представить. Сестру Благодать в такой роли он видел, а Брата Венец – нет. Брат Венец относился к Сестре Благодать с откровенной неприязнью, он не зависел от нее, как другие. Он был упрям и самодоволен. Не мог такой человек признаться в преступлении одной женщине по настоянию другой. "Нет, – думал Куинн, – я выбрал не то действующее лицо. Сестра Благодать могла потребовать признания от Брата Венец, но Брат Венец ей бы не уступил. Из них двоих сильнее был он".

Фезерстоун между тем вернулся к своей излюбленной теме: его мать обманул, как ребенка, опасный маньяк, теперь его надо арестовать, членов общины сдать в сумасшедший дом, а Башню сжечь дотла.

– Я понимаю ваши чувства, мистер Фезерстоун, – прервал его Куинн.

– Да бросьте! Она не была вашей матерью. Вы не представляете, что значит наблюдать, как близкий человек у тебя на глазах заражается безумием и бросает семью ради существования, недостойного собаки!

– Жаль, что у вас не было возможности увидеть ее. Она была гораздо счастливее, чем вы полагаете, и если жертвовала чем-то, то не напрасно. Она говорила, что нашла свое место в мире и никогда его не покинет.

– Это он через нее говорил!

– Тем не менее я слышал это от нее, и она говорила без всякой экзальтации.

– Ненормальная! Бедная, ненормальная старуха.

– Нет, мистер Фезерстоун, вы ошибаетесь.

– А вы защищаете этого подлеца!

– Тогда уж вашу мать, мистер Фезерстоун.

На другом конце провода раздался стон, затем женский голос сказал:

– Простите, муж не может больше говорить, он слишком расстроен. Похоронами буду заниматься я. Наверное, потребуется... вскрытие?

– Да.

– Когда тело можно будет переправить к нам, вы сообщите?

– Обязательно.

– Что ж, тогда, наверное, все... И пожалуйста... не сердитесь на Чарли.

– Что вы, миссис Фезерстоун. До свидания.

Куинн положил трубку. Руки его дрожали, и, хотя в комнате было прохладно, рубашка на спине взмокла от пота. Он вышел в коридор.

Ласситер стоял за дверью и разговаривал с серьезным молодым человеком в форме сержанта.

– Как Чарли? – спросил он.

– Как положено.

– Одной заботой меньше. Спасибо вам. Это сержант Кастилло. Он обследовал те коробки, что мы привезли. Расскажи ему, сержант.

– Слушаюсь, сэр. Одежда из первой коробки, на которой написано "Брат Ангельское Терпение", лежит там недолго, неделю, а то и меньше.

– Это мы знаем, – нетерпеливо произнес Ласситер. – Дальше!

– Содержимое коробки "Брат Терновый Венец" находится там значительно дольше, по моим подсчетам, около шести лет. Я увлекаюсь энтомологией и, если хотите, расскажу, как определить возраст вещи по характеру повреждений, нанесенных ей насекомыми. Каждый вид насекомых в одном поколении...

– Это необязательно. Мы тебе верим на слово. Шесть так шесть.

– Еще мне показалась интересной наклейка на той же коробке. Она была приклеена совсем недавно. Когда я ее снял, то заметил след от другой, недавно сорванной. Маленький кусочек бумаги.

– Вы на ней никаких букв не разглядели?

– Нет.

– Все. Спасибо. – Ласситер подождал, пока сержант отойдет. – Значит, шесть лет. Что из этого следует, Куинн?

– Что эти вещи не принадлежали Брату Терновый Венец. Он вступил в общину три года назад.

– Откуда вы знаете?

– Карма сказала, старшая дочь кухарки, Сестры Смирение.

– Значит, Брат, да не тот, – произнес Ласситер. – Хотя какая разница? Все равно их никого нет. Пропали без следа, а мне оставили десяток коров, два десятка овец, пять коз и кур без счета. Как вам это нравится?

Куинн не мог ответить честно, что в определенном смысле ему это очень нравится, поэтому спросил:

– Теперь я могу идти?

– Куда?

– В ресторан – поесть, потом в мотель – поспать.

– Какие у вас дальнейшие планы?

– Не знаю. Надо искать работу. Может, уеду в Лос-Анджелес.

– А может, нет? – спросил Ласситер. – Почему бы вам у нас не задержаться?

– Это приказ?

– Сан-Феличе хороший город. Парки, пляжи, океан.

– А работа?

– С работой непросто, но скоро должны открыть большой хладокомбинат. Попробуйте обратиться туда.

– Это приказ? – повторил Куинн. – Надеюсь, что нет, шериф. Меня ждут в Чикото. Кстати, кто-нибудь сообщил о смерти Хейвуда его матери?

– Я звонил тамошнему начальнику полиции. Он, должно быть, ей уже сказал.

– Остается еще Альберта – ей, я думаю, придется ответить еще на несколько вопросов.

– Каких именно?

– Почему она наняла одного из Братьев убить О'Гормана и как давно Джордж знал об этом?

Глава 21

Альберта Хейвуд лежала на спине, глядя сквозь черные мысли на белый потолок. Это был необычный потолок. Иногда он поднимался так далеко, что становился небом, а иногда опускался совсем низко, касаясь мягкой, шелковистой поверхностью ее лица, будто крышка гроба. Но и в гробу она, как в тюрьме, была лишена спасительного одиночества. Кругом сновали люди, которые трогали ей грудь и спину, совали в нос трубки, а в руки иголки, разговаривали. Если то, что они спрашивали, было интересно, Альберта отвечала. Если нет – делала вид, что не слышит.

Иногда она сама задавала вопросы:

– Где Джордж?

– Мы уже говорили вам, мисс Хейвуд. Несколько дней назад ваш брат Джордж умер.

– Вот как? Но ему нужен отдельный гроб. Мы тут вдвоем не поместимся.

Голоса сливались в общий гул. "Она по-прежнему бредит... Но с легкими уже все в порядке, взгляните на анализы... Почти неделя... Продолжать глюкозу... Если бы у нас были нормальные рентгеновские снимки... Она все время выдергивает из носа трубку... Апатия... Истерия... Бред..."

Голоса приближались и удалялись. Она вынимала из носа трубку, и ее вставляли вновь. Она сбрасывала одеяло, но его поднимали. Она боролась и всякий раз терпела поражение.

– Мисс Хейвуд, этот человек хочет вас кое о чем спросить.

– Скажите, чтобы он ушел.

Но человек не уходил. Он стоял у постели и печально смотрел на нее.

– Вы нанимали кого-нибудь для убийства О'Гормана, мисс Хейвуд?

– Нет.

– Вы отдавали вещи своего брата нищему, зашедшему к вам в дом?

– Нет.

Что было правдой. Она не делала ни того, ни другого. Задавать такие вопросы мог только дурак.

– Кто вы?

– Джо Куинн.

– Вы дурак, Джо Куинн.

– Видимо, да.

– Я не открываю дверь нищим и уж тем более не замышляю убийств. Спросите Джорджа.

– Я не могу спросить Джорджа. Его убили шесть дней назад.

– Конечно!

– Почему вы говорите "конечно", мисс Хейвуд?

– Джордж мешал людям жить. Конечно, его кто-то убил!

– Вам он тоже мешал?

– Каждый приезд он терзал меня вопросами. Ему не надо было этого делать. – Альберте стало жаль себя и брата, слезы навернулись ей на глаза и полились из-под плотно сжатых век. – Зачем он это делал? Почему не мог оставить нас в покое?

– Кого?

– Нас.

– Кого "нас"?

– Нас, других людей, всех людей мира.

По воцарившейся вдруг тишине она поняла, что совершила серьезную ошибку. Чтобы отвлечь от нее внимание, Альберта подняла руку и выдернула из носа трубку. Ее вставили обратно. Альберта сбросила одеяло, но его подняли. Даже во сне она боролась и даже во сне терпела поражение.

* * *

Вилли Кинг впервые после похорон Джорджа пришла на работу. Кругом все было как прежде. На тех же местах стояли столы, стулья, корзины для бумаг. На стене Вашингтон все так же форсировал Делавэр, все так же загадочно улыбался Линкольн. И оттого, что ничего не изменилось, Вилли охватило негодование. Ей захотелось схватить первое, что попадется под руку, и разнести комнату в щепки, чтобы снаружи все было таким же, как у нее внутри.

Эрл Перкинс повесил пиджак на вешалку и испуганно улыбнулся.

– Привет, Вилли. Как ты?

– Спасибо, хорошо. Даже замечательно.

– Прости... О Господи, что же мне сказать-то?

– Лучше помолчи. – Она взглянула на стопку бумаг у Эрла на столе. – Как бизнес?

– Как обычно. Миссис Хейвуд велела ничего не менять.

– Смешно. Она смешная женщина. Я, когда о ней думаю, хохочу как безумная.

– Вилли, не заводись.

– Почему?

– Потому что без толку. И кто знает, может, по-своему, она не так уж плоха.

– Она гораздо хуже, чем ты думаешь.

– Ладно, она хуже всех, – покорно согласился Эрл, – но с этим ничего не поделаешь.

– Да? – Вилли подошла к своему столу и сняла трубку с телефона. – А вот я сейчас сделаю то, чего не могла себе позволить при жизни Джорджа.

– Ну зачем, Вилли?

– Все эти дни я представляла, как позвоню ей и скажу: "Старая крыса. Слушай, ты, равнодушная, эгоистичная, пустая старуха. Хочешь знать, кто убил Джорджа? Ты. И не на прошлой неделе или месяц назад, а давным-давно. Ты выдавливала из него воздух, глоток за глотком, своими мерзкими пальцами".

– Дай сюда телефон, – сказал Эрл.

– Еще чего!

– Дай, я тебе говорю!

Но она, упрямо качнув головой, набрала номер. Ей было все равно, что сейчас произойдет, будущего больше не существовало.

– Алло!

– Миссис Хейвуд?

– Да, это я.

"Какой у нее старческий голос, – с удивлением подумала Вилли, – старческий и измученный".

– Это Вилли, миссис Хейвуд. Простите, что не позвонила раньше. Как вы себя чувствуете?

– Благодарю, сообразно обстоятельствам.

– Хотите, я заеду как-нибудь на днях? Мы могли бы поддержать друг друга. Мне тоже очень одиноко.

– Вот как? А я со своим одиночеством справляюсь.

– Если вы передумаете, пожалуйста, дайте мне знать.

Повесив трубку, Вилли внимательно взглянула на Эрла. Прежде она его почти не замечала. Он был всего лишь мальчиком с больным желудком, который сидел с ней в одном кабинете. Да, он, конечно, молод, но у него приятная внешность. И если его кормить диетической пищей...