Глава 10

К девяти утра солнце выжгло туман над морем, и оно, лежащее почти неподвижно, было испещрено разными цветами: небесно-голубым на горизонте, коричневым в местах, где росли водоросли, и серо-зеленым в бухте. Воздух был теплым и неподвижным. Двое крошечных ребятишек сидели в паруснике величиной с ладонь, терпеливо дожидаясь ветра.

Куинн пересек песчаный пляж и направился к молу. Контора Тома Юргенсена была заперта, но сам Юргенсен сидел на бетонной стене и разговаривал с седым человеком в морской фуражке, синем кителе и белоснежных брюках. Когда Куинн был совсем близко, морской волк сорвался с места и сердито зашагал к причалу.

– Ты вернулся или не уезжал? – угрюмо спросил Юргенсен.

– Вернулся.

– Я же просил тебя подождать неделю-другую, а не день-другой.

– Мне захотелось с тобой поболтать, – сказал Куинн. – Я не за деньгами. Кто этот моряк?

– Один тип из Ньюпорт-Бич. Не отличает компаса от метлы, но у него восьмидесятифутовая яхта, и он считает себя адмиралом флота и повелителем ветров... Сколько у тебя денег, Куинн?

– Я тебе вчера сказал – ни гроша.

– Хочешь подработать?

– Где?

– У этого адмирала. Ему нужен сторож, – сказал Юргенсен. – Он разводится с женой и из кожи вон лезет, чтобы ей насолить. Вчера, например, его осенила гениальная идея: перенести все, что лежит в сейфах, на борт "Красы морей", пока нет решения суда о разделе совместно нажитого. Но, с другой стороны, ему страшно, что жена узнает, где теперь сокровище, и высадит на яхту десант.

– Я в яхтах не разбираюсь.

– И не надо. "Краса морей" простоит на приколе до тех пор, пока не будет сильного прибоя – в штиль она через перекаты не пройдет. Дней пять-шесть тебе обеспечены. Сиди себе на палубе и отгоняй хищных блондинок.

– Сколько он готов платить?

– Требуй семьдесят пять долларов в день, он в панике.

– Его зовут адмирал Нельсон?

– Альбан Конноли. Он женат на бывшей голливудской старлетке. В Голливуде все женщины моложе тридцати – старлетки. – Юргенсен закурил. – Решай. Шезлонг в тени, пиво, карты. Адмирал готов играть от восхода до заката.

– Это хорошо, – сказал Куинн. – Особенно если ему не всегда везет.

– С десятью миллионами везенье не обязательно. Так что, пойти, сделать тебе рекламу?

– Подработать не мешает.

– Заметано. Я пошел. Начнешь работать прямо сейчас?

– А почему бы и нет? – сказал Куинн, подумав: "Куда мне, собственно, спешить? О'Горман в аду, Сестра Благодать в Уединении, Альберта Хейвуд в тюрьме. Дней пять у меня действительно есть".

– Ты многих рыбаков здесь знаешь? – спросил он Юргенсена.

– В лицо всех, по имени – почти всех.

– Что ты можешь сказать о человеке по фамилии Агила?

– Фрэнк Агила? У него баркас "Руфь". Вон он стоит, у дальнего причала, сразу за шлюпкой с синей полосой на борту. Видишь?

– Вроде бы да.

– Почему тебя интересует Агила?

– Он шесть лет назад женился на Руфи Хейвуд. Не знаешь, как они живут?

– Очень неплохо, – сказал Юргенсен. – Я ее часто вижу. Она помогает Фрэнку чинить сети, баркас у них как игрушка. Люди они симпатичные, тихие, живут сами по себе... Пойдем, отведу тебя в контору. Жди меня там, пока я буду обхаживать Конноли. Напечатай на машинке пару рекомендательных писем, доставь адмиралу удовольствие. Но особо не старайся, к двенадцати он обычно так надирается, что читать не может.

Когда Юргенсен ушел, Куинн полистал телефонный справочник, набрал номер Агила, и женщина, назвавшаяся приходящей няней, сообщила, что мистер и миссис Агила уехали на несколько дней в Сан-Педро.

Подходя к "Красе морей", Куинн наблюдал, как человек в комбинезоне закрашивает название на борту, а перегнувшийся через перила Конноли кричит, чтобы тот поторапливался.

– Мистер Конноли? – спросил Куинн.

– Куинн?

– Да.

– Вы опоздали.

– Мне нужно было расплатиться в мотеле и отвести машину на стоянку.

– Не торчите там внизу, – сказал Конноли. – Никто вас на руках сюда не поднимет.

Идя вверх по трапу, Куинн уже не сомневался, что работа будет не такой приятной, как расписывал Юргенсен.

– Садись, Куинн, – сказал Конноли. – Этот, как его, который лодками торгует, объяснил тебе, в чем дело?

– Да.

– Женщины знают только, как яхта называется, больше они ничего не замечают, вот я и решил изменить название. Неплохо придумано, а?

– Тянет на Нобелевскую премию.

Конноли закинул ногу на ногу и почесал большой красный нос.

– Значит, ты из тех остряков, которые вякают, когда надо и не надо?

– Да, я из тех.

– Запомни, Куинн, здесь шучу я. И каждый раз, когда я шучу, все смеются.

– За живот хвататься надо?

– Ой не нравишься ты мне, ой не нравишься... Но несколько дней я тебе, так и быть, даю.

– Справедливое решение.

– А я справедливый человек. Очень справедливый, вот чего не понимает эта сука Элси! Если бы она не хапала, я бы ей сам отдал, если бы она не вопила, что я погубил ее карьеру, я бы ей карьеру на блюдечке принес, как мороженое!.. Этот тип сказал, что ты играешь в карты.

– Да.

– На деньги?

– На деньги.

– Тогда пошли в каюту.

Все последующие дни протекали так же, как этот. Утром Конноли был относительно трезв и говорил о том, какой он хороший человек и как плохо к нему относится Элси. Днем они с Куинном играли в кункен, пока Конноли не засыпал за столом, и тогда Куинн клал его на кушетку, а сам поднимался с биноклем на палубу и смотрел, не появились ли на борту "Руфи" хозяева. Вечером Конноли начинал пить и говорил, какая хорошая женщина Элси и как он плохо к ней относится. У Куинна создалось впечатление, что есть два Конноли и две Элси. Утреннему, хорошему Конноли следовало бы жениться на вечерней, хорошей Элси, и они бы отлично ужились.

На четвертый день, когда Конноли храпел на кушетке, Куинн поднялся на палубу и увидел, что капитан по имени Макбрайд и двое матросов, которых он раньше не замечал, готовятся к отплытию.

– В полночь снимаемся, – сказал Макбрайд Куинну. – Идет хорошая волна. Где Нельсон?

– Спит.

– Значит, можно поработать. Останешься с нами, Куинн?

– А куда вы направляетесь?

– Секрет. Нельсон уходит от противника. К тому же у него есть милая привычка в последний момент отменять приказ.

– Мне нужно знать, куда я еду.

– Зачем? Прокатишься, да и все.

– Откуда вдруг прилив нежности ко мне, капитан?

– Ненавижу кункен, – ответил Макбрайд. – Когда с ним играешь ты, я свободен.

Куинн навел бинокль на "Руфь". Там он по-прежнему никого не увидел, но к баркасу был привязан ялик, которого не было накануне. Минут через десять на палубе появилась женщина в джинсах и майке. Она повесила на поручень что-то вроде одеяла и скрылась.

Куинн подошел к Макбрайду.

– Если Конноли проснется, скажи, что у меня дело на берегу.

– Я его только что видел. Его и смерч не разбудит.

– Прекрасно.

Он зашел к Юргенсену, взял у него лодку и поплыл к "Руфи". Женщина развешивала на палубе простыни и одеяла проветрить.

– Миссис Агила? – спросил Куинн.

Она подозрительно посмотрела на него, как смотрит любая хозяйка на стоящего у порога продавца.

– Да, – ответила она, поправляя выгоревшие на солнце волосы. – Чего вы хотите?

– Я Джо Куинн. Можно мне поговорить с вами несколько минут?

– О чем?

– О вашей сестре.

На ее лице мелькнуло и исчезло удивление.

– Нет, – спокойно ответила она. – Я не говорю о своей сестре с журналистами.

– Я не журналист. И не официальное лицо. Я просто человек, которого интересует дело вашей сестры. Скоро его опять будут слушать, и, насколько мне известно, вашу сестру вряд ли отпустят.

– Почему? Она уже достаточно наказана! В тюрьме ею довольны. Почему ее не отпустят? И как вы меня нашли? Откуда вы знаете, кто я?

– Если вы разрешите мне подняться, я все объясню.

– У меня мало времени, – недружелюбно сказала она. – И много дел.

– Я вас долго не задержу.

Миссис Агила смотрела, как он привязывает лодку к бую и неуклюже поднимается по лесенке. Баркас ничем не напоминал лощеную "Красу морей", но Куинн чувствовал себя на нем гораздо уместнее. Это было рабочее судно, а не безделушка, палуба блестела не от лака, а от рыбьей чешуи, и никакая сила не заставила бы Элси и адмирала войти в маленький, прокопченный камбуз.

– Вашу теперешнюю фамилию и адрес назвала мне миссис Кинг, помощница вашего брата. Я был вчера в Чикото и разговаривал с ней и с другими людьми. Вы помните Марту О'Горман?

– Мы не были знакомы.

– А с ее мужем?

– В чем дело? – резко спросила миссис Агила. – Мне казалось, вы хотите поговорить об Альберте. О'Горманы меня не интересуют. Если я могу чем-то помочь Альберте, то, конечно, все сделаю. Но при чем тут О'Горманы? Он и Альберта всего лишь жили в одном городе.

– Альберта была бухгалтером. О'Горман, в известном смысле, тоже.

– И еще несколько сот человек.

– Однако с этими сотнями ничего из ряда вон выходящего не произошло, – сказал Куинн. – А судьбы Альберты и О'Гормана в один и тот же месяц изменились весьма круто.

– В один месяц? – повторила миссис Агила. – Нет, мистер Куинн, судьба Альберты изменилась намного раньше, когда она стала делать приписки. Если называть вещи своими именами, она крала еще до того, как Патрик О'Горман поселился в Чикото. Одному Богу известно, зачем она это делала. У нее было все – за исключением разве что мужа и ребенка, но она никогда не жаловалась, не тосковала. Я часто вспоминаю, как мы жили вчетвером – Альберта, Джордж, мама и я, – как ели вместе, как разговаривали по вечерам... самая обыкновенная семья. И за все эти годы у нас ни разу не возникло подозрения, что с Альбертой творится неладное. Когда разразился скандал, я уже была замужем за Фрэнком и жила здесь, в Сан-Феличе. Достала однажды из почтового ящика газету и увидела на первой странице фотографию Альберты...

Она отвернулась, будто воспоминания об этом дне были по-прежнему слишком тяжелы.

– Вы дружили с сестрой, миссис Агила?

– Да. Многие считали Альберту холодной и замкнутой, но к Джорджу и ко мне она относилась замечательно, покупала нам подарки, устраивала сюрпризы. Конечно, теперь я понимаю, что деньги, которые она тратила, принадлежали не ей и что она пыталась купить то, чего у нее не было – любовь. Бедная Альберта, одной рукой она тянулась к любви, а другой ее отталкивала.

– Она была в кого-нибудь влюблена?

– По-настоящему? Нет. Какие-то мужчины время от времени появлялись, но Альберта их отпугивала. Обычно первым свиданием все и заканчивалось.

– Что она делала в свободное время?

– Занималась благотворительностью, ходила в кино, на концерты, на лекции.

– Одна?

– Чаще всего да. Она к этому относилась совершенно спокойно, хотя мама просто из себя выходила. Мама считала личным оскорблением, что у Альберты нет друзей, нет своей компании. А ей не нужна была компания.

– Вы уверены?

– Я не помню, чтобы она хандрила или отчаивалась. Напротив, в тот последний год, что я жила дома, она была какой-то довольной, успокоившейся. Не счастливой, а именно довольной. Думаю, она поняла, что останется старой девой, и вздохнула с облегчением.

– Сколько ей было тогда?

– Тридцать два.

– В таком возрасте рано ставить на себе крест.

– Альберта всегда смотрела на вещи трезво. Она никогда не мечтала, как я, об идеальном возлюбленном, который приедет на красном "мерседесе". – Миссис Агила смущенно засмеялась и указала на стену камбуза движением одновременно гордым и снисходительным. – Никогда не думала, что буду счастлива в старой посудине, где пахнет рыбой и плесенью.

Она замолчала, ожидая возражений, и Куинн, не кривя душой, сказал, что "Руфь" – превосходный баркас.

– Но если вернуться к Альберте, миссис Агила, то я не могу согласиться с вашим утверждением, что она всегда смотрела на вещи трезво. Почему тогда ваша сестра брала деньги? Неужели она не думала, что ее рано или поздно поймают? Почему не остановилась, когда могла еще покрыть недостачу? Почему не сбежала, пока была возможность?

– Наверное, она хотела быть наказанной. Понимаю, что это звучит дико, но у Альберты очень развито чувство справедливости, она человек обязательный и совестливый. Если она когда-то кому-то давала обещания, то выполняла их, чего бы ей это ни стоило. В детстве Альберта всегда первой признавала вину и не боялась наказания. Она была гораздо храбрее меня. Она и сейчас храбрее.

– Сейчас? – переспросил Куинн. – Значит, вы навещаете ее в тюрьме?

– Когда могу. Часто не получается, но раз семь или восемь я у нее была.

– Вы ей пишете?

– Раз в месяц.

– И она отвечает?

– Да.

– У вас есть ее письма, миссис Агила?

– Нет, – ответила она, покраснев, – я их не храню. Дети еще не умеют читать, но у них есть старшие друзья. Кроме того, к нам приходят родственники Фрэнка, няня... Я не стыжусь Альберты, но ради Фрэнка и детей не афиширую, что она моя сестра. Тем более что ей это не поможет.

– Какие письма она пишет?

– Короткие, дружеские, вежливые. Только такие она и могла бы писать. Настроение у нее бодрое, и единственный, на кого она жалуется, это Джордж.

– Потому что он отвернулся от нее?

Руфь Агила взглянула на Куинна, приоткрыв от изумления рот.

– Почему вы так думаете?

– Насколько я понимаю, Джордж по настоянию матери прекратил отношения с Альбертой.

– Кто вам это сказал?

– Джон Ронда, редактор "Чикото ньюз", и миссис Кинг, помощница Джорджа.

– Поскольку я с ними незнакома, то не могу назвать их лжецами. Но подобной чуши я в жизни не слыхала! Джордж совершенно неспособен "отвернуться" от члена своей семьи! Он обожает Альберту. Для него она не женщина, совершившая тяжкое преступление, которой скоро исполнится сорок, а младшая сестренка, которую надо защищать. Я тоже его младшая сестренка, но меня есть кому защитить, я замужем, и за меня он спокоен. Почему эти двое вам солгали?

– Я уверен, – сказал Куинн, – что они оба искренне верили в то, что говорят.

– Но почему? Кто мог им такое сказать?

– Очевидно, ваш брат. Они оба его друзья, особенно миссис Кинг.

– Это бред! – в сердцах воскликнула Руфь Агила. – Зачем Джорджу изображать из себя негодяя, когда на самом деле он для Альберты в лепешку готов расшибиться! Он слишком ее жалеет! Вот на что она жалуется в письмах. Джордж приезжает к ней каждый месяц и так страдает, что заставляет страдать ее. Он все время пытается ей помочь, а она отказывается. Альберта считает себя достаточно взрослой, чтобы отвечать за свои проступки, и оттого, что Джордж мучается, ей только хуже. Она много раз говорила, чтобы он приезжал пореже, но он не слушает.

– Обычно заключенные радуются, когда их навещают.

– Я еще раз говорю: Альберта смотрит на вещи трезво. Если ей хуже оттого, что Джордж страдает, значит, ему следует навещать ее реже.

– В таком объяснении есть смысл, – сказал Куинн. – Если, конечно, оно не скрывает истинной причины.

– А какая, по-вашему, истинная причина?

– Не знаю. Может, она боится, что Джордж разрушит систему защиты, которая помогла ей приспособиться к тюрьме. Вы сказали, что она настроена бодро. Это правда, миссис Агила, или вам так хочется думать?

– И то и другое.

– Тем не менее она говорит, что страдает. Разве существует на свете бодрое, счастливое страдание?

– Да. Если человек хотел быть наказанным и его наказали. Или если он знает, что в конце его ожидает что-то хорошее.

– Как, например, большая сумма денег.

Она взглянула на темную, в разводах от мазута волну, плескавшуюся о борт "Руфи".

– Денег давно нет, мистер Куинн. Часть она раздала, часть – проиграла. Альберта писала мне, что почти все уик-энды проводила в Лас-Вегасе, а мама и Джордж думали, что она в Сан-Франциско или Лос-Анджелесе ходит по магазинам и театрам. Смешно, правда? Никогда в жизни не подумала бы, что Альберта играет.

– В Лас-Вегасе – тысячи женщин, о которых никто бы и никогда такого не подумал.

– Удивительное пристрастие, особенно если раз за разом проигрываешь.

– Когда раз за разом проигрываешь, – сказал Куинн, – остановиться особенно трудно.

Миссис Агила грустно покачала головой.

– Подумать только! Год за годом, рискуя, воровать деньги, а потом выбрасывать их на ветер. У меня это не укладывается в голове, мистер Куинн. Альберта никогда не действовала импульсивно. Она свою жизнь планировала – методично, минуту за минутой. У нее все было продумано, начиная от суммы, которую она могла потратить на новое платье, и кончая маршрутом, которым она ездила на работу. Она даже в кино ходила, предварительно рассчитав каждую секунду. Если фильм начинался в половине восьмого, то ужин подавали ровно в шесть, а к семи посуда уже была вымыта. С ней невозможно было нигде бывать: я все время ощущала, как, делая одно, она в то же время планирует следующий шаг.

"Интересно, какой шаг она планирует сейчас, сидя в тюрьме? Если Ронда прав, она оттуда не скоро выйдет", – подумал Куинн.

– Насколько я понял, Альберта попалась на очень незначительной ошибке, – сказал он.

– Да.

– Другой человек тоже совершил незначительную ошибку, последствия которой были еще тяжелее.

– Какой человек?

– В тот вечер, когда О'Горман исчез, он торопился на работу – исправить ошибку, которую сделал днем. Двое бухгалтеров, две незначительные ошибки, две изломанные судьбы в одном маленьком городе в течение одного месяца. Добавьте к этому тот факт, что О'Горман работал в свое время у Джорджа Хейвуда и что он наверняка знал Альберту хотя бы в лицо. Добавьте и тот факт, что, когда я появился в Чикото и стал задавать вопросы об О'Гормане, вашему брату стало так интересно, что он забрался в мой номер в мотеле и обыскал его.

– Если бы вы знали Джорджа, то не стали бы этого говорить.

– Я пытаюсь с ним познакомиться. Пока – безрезультатно.

– А что касается ваших подозрений, то вы забываете, что, когда О'Горман исчез, полиция проверила все варианты. В Чикото, по-моему, допросили каждого. Джордж посылал мне "Чикото ньюз".

– Зачем?

– Думал, мне будет интересно, раз я из Чикото и немного знала О'Гормана.

– Немного?

– Видела его в банке. Красивый мужчина, но в нем было что-то отталкивающее, женственное. Может, я к нему слишком сурова, но из-за этой женственности он мне был неприятен.

– Некоторым женщинам такие мужчины нравятся, – сказал Куинн. – Вы говорили, что не были знакомы с Мартой О'Горман?

– Мне ее однажды показали на улице.

– Кто показал?

Она мгновение поколебалась.

– Джордж. Она ему нравилась, и он не понимал, зачем ей такой нескладный муж, как О'Горман.

Несмотря на все, что рассказывала ему о своем браке Марта, Куинн был полностью согласен с Джорджем.

– И серьезно она ему нравилась?

– Если бы она не была замужем, он бы увлекся ею всерьез. Жаль, что этого не случилось. Джорджу нужна жена. Он овдовел, когда ему исполнилось всего тридцать лет. Чем дольше он ждет, тем дольше живет дома с мамой и тем труднее ему будет уйти. Я знаю, я уходила. Осталась – погибла бы.

"Тут за каждым углом – Джордж Хейвуд", – думал Куинн. Неужели связью между двумя историями, которую он заподозрил с самого начала, была не Альберта Хейвуд, как он думал, а Джордж? Джордж и Марта, солидный бизнесмен и безутешная вдова. Что, если Марта ждет, когда Джордж решится уйти из-под материнской опеки, и поэтому не выходит замуж? "Тогда их двое, – думал Куинн, – Вилли Кинг и Марта О'Горман. Бедная Вилли, у нее нет шансов".

– Вы сказали, что Джордж был очень привязан к Альберте. Она отвечала ему взаимностью?

– Даже чересчур.

– Что?

На щеках у Руфи выступили маленькие алые пятна, она крепко держалась за поручень, словно боялась упасть.

– Наверное, не стоило так говорить. Я не психолог, и нечего мне копаться в чужих душах. Только... я уверена, что Джордж ошибся, когда вернулся после смерти жены к маме. Джордж был отзывчивым, деликатным человеком, способным любить и отвечать на любовь – я имею в виду настоящую любовь, а не тот невроз, которым страдают мама и Альберта. Да, я плохой человек, если так о них говорю, но они возненавидели меня из-за Фрэнка. Вот какой длинный ответ на короткий вопрос.

– Ничего страшного, миссис Агила.

– А если по существу – да, Альберта очень любила Джорджа. Если бы его не было все время рядом, ее жизнь сложилась бы по-другому, более удачно, и ей не пришлось бы искать отдушину в Лас-Вегасе. Вышла бы замуж, как другие женщины. Я думаю, Джордж это понимает, вот почему он к ней ездит, он чувствует себя виноватым, и они оба мучаются, глядя друг на друга... Господи, какая тоска! Не хочу об этом думать! Наверное, все, что я вам наговорила, означает одно: я их терпеть не могу! Всех троих! И не желаю, чтобы Фрэнку или детям хоть как-то пришлось иметь с ними дело!

Куинн опешил, настолько сильным был этот взрыв ненависти, но и Руфь сразу пришла в себя и виновато оглянулась, боясь, что кто-то ее услыхал. Затем она робко улыбнулась Куинну.

– Фрэнк говорит, так всегда бывает, когда речь заходит о моей семье: сначала я веду себя очень сдержанно, а кончаю истерикой.

– Дай Бог, чтобы все истерики, которые мне приходилось наблюдать, были бы такими спокойными.

– Понимаете, мне от моей семьи нужно одно: чтобы меня оставили в покое. Когда я смотрела, как вы поднимаетесь сюда, чтобы говорить об Альберте, я чуть не столкнула вас в воду.

– Хорошо, что удержались, – сказал Куинн. – Это мой единственный костюм.

Когда он вернулся на "Красу морей", было пять часов. Адмирал, одетый в белоснежный китель, нервно расхаживал по палубе, и лицо его кривила злобная гримаса.

– Куда ты, гад, запропастился? Ты должен быть здесь двадцать четыре часа в сутки!

– На волнорезе загорала потрясающая блондинка, очень похожая на Элси. Я решил проверить, и это действительно оказалась Элси...

– Что ж ты болтаешь, мать твою! Зови капитана! Немедленно снимаемся!

– ...Элси Дулитл из Спокана. Классная девица!

– Ах ты дрянь, – сказал Конноли. – Все шутишь, да? За мой счет, да? Зубы тебе пересчитать надо.

– Испачкаете костюмчик.

– Был бы я на двадцать лет моложе...

– Двадцать лет назад ты был все тем же безмозглым пьянчугой, который и болонки обставить не мог, если не передергивал.

– Я не передергивал! – заорал Конноли. – Я в жизни никого не обманывал! Извинись сию минуту, или я подам на тебя в суд за клевету!

Куинн хмыкнул.

– Я тебя засек еще во время первой игры. Ты или бросай жульничать, или бери уроки.

– Но ты выигрывал! Как же ты выигрывал, если я жульничал?

– Я брал уроки.