Софья Моисеевна пожала плечами, как в театре "Ромэн":
      - Не знаю, я плохо вижу. Но моя дочь, как мне все-таки казалось, извините, не такая дура.
      - Мама! - виновато сказала Ленка. - Пожалуйста, не надо. Мы же не дома...
      - Не дома? - переломила теща обгоревшие спички бровей. - Почему? Ты мне все время рассказывала, что в Израиле мы будем у себя дома...
      - Ага! - уличил шеф. - Значит, это все-таки ваша дочь?
      - Молодой человек, - завела теща, - дай вам Бог в семьдесят лет точно отвечать на вопросы следователя. У меня плохое зрение, я уже сидела в тюрьме, когда ваши узники Сиона еще сидели на горшках ...
      - Ваши узники Сиона! - почему-то влез верзила Мики, до этого молча мерявший меня и мою мишпаху презрительным взглядом.
      - А вы-таки правы, молодой человек, - теще явно захотелось отдохнуть на безопасной теме. - Они наши. В Союзе они страдали за нас, а теперь мы страдаем за них. Вы ведь меня понимаете? О чем я говорю? А вы, наверное, из Марокко?
      - Ладно! - шеф явно начал нервничать. - Вы подтверждаете свое заявление, что собаку, принадлежавшую господину Бернштейну, отравила ваша мать?
      Ленка покраснела и кивнула.
      - Ну, Лена! - зажестикулировала теща. - Это же все-таки наша полиция.
      Посмотри на этих ребят - у них-таки интеллигентные лица и умные еврейские головы. Хоть тот и из Африки. Они же прекрасно видят и все понимают, что вы решили освободить от меня жилплощадь.
      - Вы отрицаете, что отравили собаку? - перебил шеф.
      Теща скорбно выслушала перевод, жадно, как в последний раз, затянулась и с театральным пафосом произнесла свою коронную реплику:
      - Начальник, меня уже капитан МГБ Гольдфельд в тысяча девятьсот пятдесят втором году пытался заставить сознаться в отравлениях, которых я не совершала... А ты пожиже будешь...
      - Зачем ваша мать отравила эту чертову собаку?! - заорал шеф. - Вы же не настолько богаты, чтобы позволять себе такое сафари!
      - Ну, мама боялась, что Боря останется без работы, - Ленка рефлекторно подошла поближе ко мне и взглядом искала поддержки. - Боря рассказывал дома, что сидит тут целыми днями без всякого дела, на компьютере играет... И мама придумала такое преступление, которое стыдно будет расследовать настоящему полицейскому... вы не думайте, мы маму очень отговаривали. Но вы же видите, какой она человек...
      - Слава Богу, что Хаим не дожил! - сказала теща в пространство.
      Ленка тут же заткнулась.
      - Борис, изложи-ка нам свою версию гибели собаки, - ласково начал шеф, уже достаточно дошедший.
      - Самоубийство! - ответил я, преданно глядя на шефа.
      Мики выслушал перевод моей версии, подскочил, потом посмотрел на Ленку,
      Софью Моисеевну, переводчицу и шефа, махнул рукой и сел на место.
      - Ну что ж, - тускло сказал шеф. - Страх потерять работу - это хоть какой-то мотив... Собака - это на недельку. Но и одного трупа тебе хватило бы надолго. Зачем понадобился второй? И ведь знал, что оставляешь улики. Может быть, ты маньяк?
      Ленка, увидев, что на меня вешают трупы, как серьги, стала орать, а теща аккомпанировала ей саркастическим хохотом, пока обеих не вывели.
      - Теперь понятно зачем он созвал корреспондентов, - поделился шеф с Мики осенившей его догадкой. - Мы думали, он просто придурок, а он рассчитывал закрепиться за этим делом, - шеф повернулся ко мне. - Ты надеялся, газеты разнесут, что ты расследуешь это убийство?
      Вспомнив, что пока я еще еврей, я ответил вопросом на вопрос:
      - Мужики, а там, где вас учили на полицейских, вам ничего не рассказывали о презумпции невиновности?
      Ментальность - ментальностью, а профессионализм - рофессионализмом.
      Похоже, что слова "презумпция невиновности" на полицейских всех стран времен и народов действуют одинаково. Мики, набычив кучерявые голову и спину, пошел на мою фразу-мулету, канюча:
      - Шеф, ну можно? Ну, пожалуйста! Ну всего один раз!
      Мне стало страшно. Если совсем уж честно. А когда мне страшно, я действую и выражаюсь нелепо. Короче, я схватил хлипкий пластмассовый стул и, потрясая им, как мой дедушка зонтиком, завопил:
      - Но-но! Я буду жаловаться в малый Синедрион!
      К счастью, израильские полицейские - не румынские пограничники. Шеф сохранил меня для тюряги полностью укомплектованным зубами и ребрами.
      - Мики, Мики, - мягко пожурил он. - Тебе мало записи в личном деле "не допускать к работе с арабами"? Если тебя нельзя будет допускать и к работе с олим, то цена тебе будет полставки.
      Хорошо все-таки жить в правовом государстве...
      ...А теперь повторю то же самое без иронии. Хорошо жить в правовом государстве. Без иронии. С болью.
      До конца дня шеф изнурял нашу семью персональными и перекрестными допросами. Он перешел с пива на пилюли. Даже Мики в углу притомился. Одна теща, натренированная на гэбистских "конвейерах", была болезненно оживлена и явно рассчитывала на ночную смену. Но ее звездным часам не суждено было превратиться в звездные сутки.
      В конце дня принесли какую-то бумагу, шеф долго и грустно ее читал, еще дольше тер лоб и виски, наконец спросил:
      - Какие еще родственники у вас есть в стране?
      - Начальник, - искренне вздохнула теща. - Неужели ты не видишь, что с третьим таким родственником я уже была бы в могиле...
      ...Так я узнал о Маришиной смерти от тещиного яда. Никогда не страдал ясновидением, но тут мне стало страшно. И больно. Эта смерть была на мне. И если бы это сделала не дряхлая сумасшедшая старуха, а здоровый мужик, я нашел бы утешение в мести. Хотя бы попытался найти.
      Шеф почему-то счел Маришину смерть достаточным алиби. Хотя очевидно, что яд может действовать и в отсутствии отравителя.
      Шеф извинился перед каждым из нас, а передо мной еще и за то, что не может сразу вернуть пистолет, так как его куда-то сдали. Не веря, что меня реабилитировали не только как гражданина, но и как полицейского, я тупо спросил, должен ли выходить завтра на работу?
      Шеф покивал, сказал, что понимает, как я измотан и разрешил отдыхать до обеда.
      НЕ СТРЕЛЯЙТЕСЬ НА ШКОЛЬНОМ ПОРОГЕ
      "До обеда" - это значило, что мне нужно пережить еще ужин и завтрак. За ужином я решительно отказался обмыть чудесное избавление бутылкой "Голды", початой еще по случаю моего устройства на работу. На это Софья Моисеевна ласково сказала:
      - Боря, кому суждено быть повешенным, тот не утонет...
      Ночью я не спал. Давно был уверен, что мне нечего терять, кроме сына. А последнее было неизбежно и близко - Левик уже вступал в возраст, когда детям становится не до родителей... Но с потерей этой женщины я примириться никак не мог: я только сейчас врубился, что всего за несколько мимолетных, в общем-то, встреч наши отношения умудрились подняться над постелью, хоть мы с нее почти не поднимались... Теперь-то я понял в чем дело - она во мне видела прежде всего личность. Ей было интересно не сколько я зарабатываю, а что думаю. Не как у меня с женой, а как у меня на работе... Ее экстравагантная женственность скрывала и одновременно подчеркивала ум, как какая-нибудь юбка с разрезом... Под утро я отупел и перестал понимать то ли мне действительно так жалко Маришу, то ли себя, скотика, у которого женщины такого класса может уже не быть никогда.
      Мозг отключался, я уже стал надеяться на сон, но тут врубился желудок, и я прошлепал на кухню. Рука было потянулась к консервам, но приступ отвращения к себе заставил вытащить супчик и хлебать эту холодную отраву.
      А тут и Софья Моисеевна пожаловали - в ночной рубашке, но при челюстях.
      То ли жизни меня поучить, то ли на мою агонию посмотреть.
      - Боря,- сказала она грустно.- Клянусь жизнью Леночки... Я отравила только собаку... Я яд-то не выкинула, потому что боялась - вдруг кто отравится... И мне говорили, тут крысы...
      С логикой у Софьи Моисеевны была, конечно, полная лажа. Потому-то я ей и поверил. Врет она всегда крайне продуманно.
      - А кто же?- тупо спросил я.
      Теща пожала плечами:
      - Я не знаю, как принято здесь и сейчас, но я за свою жизнь видела несколько отравительниц и ни одного отравителя... Я уловила сегодня, что ты знал кого-то из убитых... Подумай, кто тебя здесь может так сильно ненавидеть?
      Я честно подумал:
      - Здесь я жил мирно, вы же знаете.
      - А твои старые враги? Были среди них кто-нибудь с чем-нибудь еврейским?
      Я не стал хамить, хотя очень хотелось, а просто красноречиво посмотрел на тещу. Но мой очень старый и очень кашерный враг тупо разглаживал на коленях ночную рубашку, словно надеясь, что на ткани выступит имя убийцы.
      - Ну конечно,- сказал я.- Что еще везти из Союза, как не старые счеты?!
      Каждый мечтает начать новую жизнь со сведения старых счетов! А, главное, у олим других дел, кроме мести, нет...
      Но тут старая боевая лошадь встрепенулась и закивала:
      - Действительно, как я не подумала! Это же надо быть каким идиотом, чтобы везти в Израиль старые счеты! - и она триумфально ткнула в стенку, где в деревянной раме лаково поблескивали "костяшки" советского компьютера, который я, вместе с тремя дюжинами граненых стаканов, вывез на сувениры, но прикипел к ним душой.
      Достойный ответ не подворачивался, и я решил компенсировать остроумие профессионализмом:
      - Ладно, Софья Моисеевна, яд-то откуда?
      - С шука[15], конечно, там дешевле...
      - У кого?
      - У торговца.
      - Смертью?
      - Перестань, Боря. Там в конце среднего ряда сидел очень приличный старик.
      Он, между прочим, тут уже сорок лет. А родом из Франции. Пережил там оккупацию...
      - Как вы, однако, на иврите разговорились... или у вас гувернанткафранцуженка...
      - Боря, ты же, все-таки, еврей. Я понимаю, что среди евреев тоже бывают дураки, и еще какие! Но и они знают, что существует идиш...
      x x x
      После утренней чашечки кофе типа "чифирь" (две капли убивают любую собаку), я удивился тому, что нахожусь во власти сильной эмоции. Я жаждал мести. До этого мне так сильно хотелось только возвращаться домой - из Афгана в Союз, а из Совка в Израиль... Как ни крути, но кто-то очень оперативно ликвидировал мои внебрачные связи. Две из двух возможных... В такие совпадения я не верю. Значит, убийце я очень не безразличен. По всему должна быть теща. Но это не она. Ленка? Невозможно... Непрофессионально рассуждаю. Каждая из них вполне может быть убийцей. Мало ли, что зять или муж убийцы убежден в их невиновности. Так и должно быть. А если тебе так не хочется в это верить, придумай альтернативную версию. А не можешь воспользуйся чужой. Тем более, что идея родилась в кругу семьи, между плитой и холодильником... Итак, кто же это с чем-то еврейским меня в Совке так люто ненавидел?..
      Ой, много кто. В доизраильском воплощении уж этого-то добра хватало - и убить грозили, и жену, и сына... Вот только тещу ни одна сволочь не предлагала - ни враги, ни друзья... И друзей было не меньше. Это здесь слиха[16], бэвакаша[17], и никому ты на фиг не нужен. Накидывай в супермаркетную тележку что можешь и катись в свой пинат-охель утилизовывать. Зато и мне по фигу. Впрочем, по фигу было и там.
      Ладно. Кто из моих врагов попадает под закон о репатриации? Судя по фамилиям, человека три. А там - черт их знает. И кто из них в Израиле? Надо дать объявление в газету: "Ищу своих врагов. Звонить с утра до вечера, кроме Субботы." Только не примут у меня объявление в русскоязычных газетах - не простят "пресс-конференции". А мы с врагами, как назло, в иностранных языках не сильны. Впрочем, наконец-то я в совершенстве знаю хоть один иностранный язык. А Левик уже на иврите чешет. А на русском еще без акцента, но уже с интонациями... Что-то у нас с ним в последнее время отношения осложнились... Та-ак... А почему это я решил, что меня теща "пасет"? Я ведь с самого начала понимал, что не та у нее крейсерская скорость. А у Левика - та самая... Начать мог просто из интереса, любопытно же, как папа в полиции работает. И увидел, как папа работает. Скажем, через окно. Ведь из окна Маришиной спальни видны лестничные пролеты соседнего дома. И у Анат мы, кажется, окна не закрывали... А он так привязан к матери, да еще Ленкой на "шестидесятчине" взращен. На Окуджаве... "Поднявший меч на наш союз достоин будет худшей кары..."
      Сознание совершенно обоснованно отвергало эту экзотическую чушь. Но в подсознании уже сместились пласты какой-то мерзости и пустили волну такого первобытного ужаса, что я, даже не вспомнив о своих принципах, метнулся к Левику на мирпесет[18] и учинил там тотальный шмон. Дневник я чуть не пропустил - он вел его в учебнике по математике. Накануне убийства Фриды буквы сменялись цифрами.
      "Спокойно, - сказал я себе.- Тут может быть совпадение. Я в его возрасте тоже придумывал шифры." И тут я вспомнил, о чем была одна из моих шифровок.
      У нас появилась тогда молодая классная руководительница. Сексапильная, как написал бы Левик. Отец пару раз заходил в школу и общался с ней не так, как с прежней старой классной дамой. И не так, как с мамой. А я уже перестал считать, что моя мама самая красивая. По малолетству я был не в состоянии осознать, насколько все было невинно и естественно. Я зверел от их непристойных улыбок, прокручивал сценарий с брошенной больной мамой и мачехой-классной, и готов был убить то ли их обоих, то ли все-таки ее одну, чтобы не делать маму вдовой... А если бы я увидел их в постели?!...
      Нет, Левик мягче меня... Не мог он убить человека, рука не поднимется. Тем более женщин... Убить-то рука не поднимется, а яд сыпануть... Как подметила теща - не мужское дело. Для женщин. Для женщин и детей...
      Я судорожно переписывал Левикины шифровки, боясь не успеть до конца уроков. Успел и пошел в эту самую школу, разбираться с Левикиной посещаемостью. В конце-концов, все, что у нас было с Маришей, было до обеда.
      В школе мне обрадовались - а то они уже стали волноваться, почему Левик не ходит на занятия...
      По кодексу офицерской чести надлежало, не сходя со школьных ступенек, пустить пулю в лоб. В крайнем случае, щадя детей, сделать это за оградой. И я был очень не прочь. Но пистолет затерялся в бюрократическом лабиринте, тещин, то есть семейный яд конфисковали, и пока я придумывал альтернативу, инстинкт самосохранения вел свою подлую работу. Сначала напирал на то, что самоубийство это большой грех, а, придав мыслям должную религиозную направленность, ткнул носом в письмо "Совета по Чистоте и Вере". Уж я-то знаю, что я этого письма не писал. А Левик не мог энать про ее исчезнувшую подругу. Если я дома не сболтнул. Но не такой же я дурак, чтобы болтать о женщине, с которой... Но я же тогда с ней еще не...
      Кто, кроме соседей и полиции, мог знать, что у Анат пропала подруга? Эх, найти бы среди соседей какого-нибудь "черного"[19] советника по чистоте и вере!
      НЕКРОФИЛ
      Дома на сваях тянулись шеренгой серых слонов. Растрепаные пальмы.
      Сплошные Сочи в конце сезона...
      Тот сезон кончился быстрее денег. И мы с Пашей сжигали их, как самолет с заклинившим шасси - керосин. В каждом из нас что-то заклинило - у Паши еще в
      Афгане, а у меня уже здесь, в Сочах. Два года Паша вспоминал о Сочи, и мы мечтали, как приедем к нему в гости в конце сезона... Приехали... Что может быть омерзительней сбывшейся мечты? После трехдневной пьянки мы уже совсем было "сели на брюхо". "Чайная" в гостинице только открылась, и мы считали мелочь. И я по пьяной сентиментальности надеялся, что останется копеек 15 на игральный автомат. Мне захотелось подарить их славной малышке, которую мамуля лишила счастья выпустить несколько торпед по кораблику. Не осталось у нас 15 копеек, поэтому мы пили не закусывая. К концу бутылки малышка выстрадала монетку и купила нам с Пашей пачку печенья.
      - Нате, дядя, закусите.
      - А ты говоришь - все сволочи!- укорил я Пашу.
      - И особенно ее папа-алкаш,- ответил он сумрачно.
      x x x
      Три старушки сидели в бессменном карауле, похоже - в том же порядке и одежде.
      - Что ж вы, мамаши, за Анат-то не доглядели?- спросил я.
      - А я так и знала, что это не ты ее убил!- обрадовалась мне "корненная". - А эти-то,- кивнула она на потупившихся "пристяжных",обрадовались, видно молодость вспомнили, побежали в миштару фоторобот твой составлять... Так кто ж ее все-таки?
      - Ясно кто. Тот, кто после меня приходил.
      - А кто после тебя приходил?!- затаила дыхание "тройка".
      - Да, вот кто после меня приходил?!- затаил дыхание я.
      - Да в том-то и дело, что никто!- пожаловалась "коренная".- Кроме тебя вроде бы и некому.
      - Ну как же некому,- начал я ломать старческие стереотипы.- Что значит некому? Я же вас не про бандюгу татуированного спрашиваю. Убийцей кто угодно мог быть. Меня все интересуют - от десятилетнего пацана до раввина.
      - А!- опомнилась первой правая "пристяжная".- Так были! Из одиннадцатой наш сосед вскоре пришел. Он хоть и не раввин, но такой, сильно дати[20]. Спокойный, вежливый. И пацан чужой прибегал, такой, олимовский. Постарше десяти.
      - Так,- сказал я.- Так. И что, этот мальчик к Анат приходил?
      - Это мы не знаем,- с неохотой признала профессиональный промах левая.Это ты у местных спроси. Вон, на крыше сидят, ровно вороны!
      - Вороны и есть,- подтвердила "коренная".- Сидят, следят за всеми сверху, а с нами не сядут. Все пролеты лестничные просматривают. Ты их спроси. Только потом нам расскажешь, ладно?
      На крыше меня постигло разочарование. Старушки не воспринимали мой иврит. Не сразу я понял, что они обходятся без государственного языка, перебиваясь с идиша на румынский.
      Мой единственный шанс жил в одиннадцатой квартире. И я был готов на все, чтобы его не упустить.
      x x x
      Божий человек, как и предписано, "не лжесвидетельствовал", не не лжесвидетельствовал столь изобретательно, что голова трещала, как после доброго партсобрания. Только и разницы, что всю дорогу со стены улыбался не Ильич, не Эдмундович, а Любавичский ребе. И как ему было не улыбаться, когда на вопрос что вы можете сказать об убийстве жившего с вами по-соседству человека, хасид чистосердечно признается, что на самом деле убито было не более, чем полчеловека. И не потому, что он женщин за людей не считает. А потому, что каждый еврей, сам по себе, является лишь половиной целого... Нет, господин полицейский ошибается, что это неважно. Это как раз очень важно! Ведь как на иврите пишется "половина"? "Мэм", "хэт", "цади", "йот", "тав". Вы понимаете, что получается?! "Цади" в середине слова - намек на "цадика" - "праведника". А "цадик", господин полицейский, это промежуточный уровень, через который материальный мир черпает свою жизненную энергию из мира духовного. И те, кто духовно близки к "цадику", духовно связаны с ним, соответствуют соседним буквам - "хэт" и "йот", которые образуют слово "хай" - "живой". Те же, кто далек от "цадика", соотносятся с буквами "мэм" и "тав", составляющими слово "мэт" - "мертвый", в соответствии с тем, что сказано в Талмуде: "Грешники и при жизни своей назывются мертвыми". А покойница, если уж честно вам сказать, была совсем не безгрешна. Поэтому о каком убийстве может идти речь?!
      Так я оказался некрофилом.
      Однако, мое ангельское терпение, проистекавшее из кровной заинтересованности, позволило мне вышелушить несколько фактов. Очень интересных фактов.
      Во-первых: эта подружка Анат, как ее... Кира Бойко, сразу по приезде явилась к этому хаббаднику выяснять, как ей быстренько принять гиюр[21]. И была очень недовольна, услышав, что это можно сделать не раньше чем через год, и только через его труп, потому что порядочнвя женщина с Анат не дружила бы!
      Во-вторых: хоть он и отрицал, что знает что-либо о "Совете по Чистоте и
      Вере", но его отсыревший русский образца 1950 года вполне соответствовал стилю так испугавшего Анат письма.
      В-третьих: он утверждал, что, когда проходил в вечер убийства мимо двери
      Анат, слышал, как "исчезнувшая" Кира кричала: "Плевать мне на тебя, я сегодня вообще отсюда исчезаю! И уж теперь-то я буду счастлива!"
      Было ясно: или эта бойкая Бойко действительно явилась и отравила подругу, или "пингвин"[22] очень хочет, чтобы я так считал, а, следовательно, сам, как он выражается, "если уж честно вам сказать, был совсем не безгрешен". И то и другое меня, как отца, вполне устраивало.
      А что меня совершенно не устраивало, так это то, что у меня "на хвосте" с левантийской небрежностью "висел" Мики.
      ЖИВОЙ СИМВОЛ ИЗРАИЛЬСКОЙ ДЕМОКРАТИИ
      Теща доказывала, что надо идти на шук в пятницу перед закрытием, когда все дешевле. Но я живо представил, как она меня навьючит, и отстоял свое полицейское достоинство.
      Ненавижу шуки, рынки и базары. И вообще все места, где больше торгуются, чем торгуют. Мерзостность их усугубляется с каждым часом, а вот ранним утром они еще ничего. Пока торговцы не вопят, как мартовские коты, а отара покупателей не вошла в загоны. И можно ходить с высоко поднятой головой, не боясь наступить на какую-нибудь рыночную "медузу".
      ...Кроме яда старик торговал специями, крашенными под кораллы и бирюзу бусами, мезузами[23], кипами[24], тюбетейками, мышеловками, птичьим и рыбьим кормом и так далее. И на свой товар, и на покупателей он смотрел с одинаковой брезгливостью. Минут десять я хладнокровно наблюдал, как теща и старик хихикали и перемигивались. В соседнем ряду Мики столь же хладнокровно изучал свиной окорок. Наконец, Софья Моисеевна вспомнила и обо мне:
      - Ты представляешь, Боря, у нас нашлись общие знакомые!
      - А они тоже покупали у него яд?- деликатно намекнул я.
      - Нет, Боря, они уже покойники,- с энтузиазмом ответила она.- Не делай такое лицо, они уже были покойники, когда Израиля еще не было.
      Не прошло и получаса, как моя переводчица доложила, что "примерно вместе с ней" этот же яд купила молодая религиозная женщина, причем явно не для крыс.
      О религиозности свидетельствовал парик, а о том, что яд не для крыс большой жизненный опыт продавца. Мне пообещали, что через полвека я тоже смогу знать, что собирается делать с купленным у меня ядом молодая женщина...
      Лелея хрупкий образ религиозной дамочки с ядом, уносил я ноги с шука. Теща тоже уносила ноги. Свиные. Мики смотрел на них так, что хотелось пригласить его на холодец.
      Мою шею все еще стягивали галстуком события последних дней, но, похоже, тройной узел убийств чуть ослабел. Во всяком случае, дышалось легче. Надежда, что убийца не живет со мной в одной схар-дире[25], подпиталась хоть каким-то фактом.
      Говоря простым милицейским языком, план оперативно-розыскных мероприятий ясен и ежу. Установить, с каким бабами этот хаббадник связан; оттащить их фотографии на шук для опознания; колоть гада, пока не сдаст свою изуверскую секту по чистоте и вере; и если в ней окажется хоть кто-то из моих прежних "клиентов", то Мариша - это его месть. Почему бы пресловутому мстителю из Союза не действовать через организацию религиозных фанатиков? Не худший способ отвести от себя подозрения. Правда, есть еще третий труп, в смысле - который был первым. Но он как-нибудь приложится.
      Но тут чуть не приложился четвертый. У озиравшегося типа с саддамовскими усами вывалился огромный кухонный нож и звякнул об асфальт. Карман прорезал.
      Я и араб замерли, а Мики взвился "соколом-орлом", а потом коршуном кинулся на пискнувшего террориста.
      Дальнейшее было вполне общечеловеческим. Вокруг "арены" столпились, теща оказалась в "партере".
      Террорист произносил какой-то страстный восточный монолог. Блистал глазами и русским матом, сволочь. И так грамотно, кстати, матерился, что было совершенно ясно - не меньше пятилетки оттрубил он в советских вузах. Мики, правда, тоже пытался вставить что-то русское непечатное, но это выглядело жалкой пародией.
      Коллега мой, подбадриваемый базарным людом, зверел прямо на глазах. К счастью для террориста, мне хватило иврита напомнить коллеге о том, что в его личном деле записано: "Не допускать к работе с арабами". Расширив ноздри и зрачки, Мики долго смотрел на меня, потом процедил:
      - Он не араб. Он шиит. Я арабский знаю. А это персидский. Он иранский террорист.
      Но теща, как всегда, не дала мне договорить с человеком.
      - Боря!- радостно объявила она.- Это не араб! Он - наш! Я точно такую рубашку перед отъездом в универмаге видела!
      - Я не араб!- судорожно подтвердил террорист почти без акцента.- Я ваш!
      Я - свой! Из Самарканда! Он мне руку сломал! Сам террорист! Как я с одной рукой на стройке буду?! Тут больничный дают?
      - Мики, Мики,- мягко пожурил я, используя лексику шефа,- теперь тебе цена полставки. Смотри, ты сломал руку оле-йегуди[26]. Тебя перестанут допускать и к работе с олим. Даже следить за мной тебе теперь не доверят.
      Мики хватило еще на то, чтобы потребовать теудат-зеут[27]. Но, получив теудат-оле, он побледнел и скис. Очаровательное это было зрелище - белый Мики с голубым теудатом - "кахоль вэ лаван"[28], живой символ израильской демократии в действии.
      - Зачем он носит этот нож?!- сокрушался Мики.
      - Зачем ты таскал нож?- спросил я потерпевшего.
      - Тут террористы,- объяснил он.
      Извинения Мики оказали на брата-оле целебное воздействие. Наконец он крякнул, словно стакан водки хватил, и выдохнул:
      - Слушай, земляк... А ведь здесь - свобода. Тут, я думаю, нельзя руки просто так выламывать. Ну-ка, как его зовут? Я на него в суд подам!
      Это сообщение Мики принял покорно:
      - Я теперь с ним до смерти не расплачусь. Особенно, если у него будет хороший адвокат...
      - Переведи!- потребовал террорист.
      - Он советует тебе найти хорошего адвоката,- охотно перевел я.
      - Это ж дорого!- поскучнел террорист.- А! Правды нигде нет...
      - Переведи,- робко попросил Мики.
      - Переводить мне сложно,- честно признался я.- Мне проще советы давать.
      Я ведь из страны Советов.
      И я посоветовал ему выписать чек на названную потерпевшим сумму.
      Потерпевший брякнул: "Сто!" Я при переводе добавил от себя нолик, и они разошлись, довольные друг другом.
      Растроганный Мики, восстановивший средиземноморский оттенок, отвез тещу и свиные ноги домой на своей машине.
      - Тода раба! Елэд тов![29]- оценила теща его тимуровский поступок.
      Потом мы поехали в нашу полицию. За квартал до миштары он смущенно попросил меня выйти и тихо покатил за мной.
      x x x
      ..."Майор Пронин сидел на телеграфном столбе и делал вид, что читает газету". Так и не дослужившийся до майора Бренер сидел на своем рабочем месте в израильской полиции и делал вид, что читает русскую газету. И даже конспектирует ее, как ленинскую "Искру". На самом же деле, бывший капитан МВД, а ныне - трудящийся Востока считал, сколько раз встречается каждая из тридцати трех букв русского алфавита в произвольно взятых текстах. Не то, чтобы я совсем свихнулся от своей абсорбции по-голливудски, а просто до этого я уже проделал аналогичное с сыновними шифровками.
      Занимаясь тупой работой, я понял, что мне не стоит заниматься тупой умственной работой - она снимает самоконтороль. Это как учитель выходит из класса. В голову лезли мимолетные, но такие пронзительные подробности наших отношений с Маришей, что я уже не мог понять - то ли это действительно подробности, то ли я начал художественное редактирование своих "мемуаров"...
      Ставшие здесь милыми чисто советские ее проявления: где еще врач будет декламировать вам Петрарку в подлиннике и в нескольких переводах, но испугается шутки по поводу густоты шерсти на моей груди: "У меня с Афгана прогрессирующий гипертрихоз"; "А ты уверен, что это не заразно?"; "К моей шерсти у некоторых бывает аллергия."; "Аллергия у меня только на собак. И сильная. Так что если ты кобель, лучше признайся сразу..." А ее аристократическая небрежность в обращении с собственной дочкой, словно многие поколения предков не обходились без кормилицы и няни - вот так воспитывается независимость! А Левик до двух лет ходил с соской и, по крайней мере, до десяти - с Софьей Моисеевной...
      ...Наконец гигантский труд был завершен - я расположил цифры из шифра и буквы из газеты по частоте использования, напротив друг друга. "Перевел" цифры в буквы и приготовился собрать плоды своего труда. Но шифровка не плодоносила - вышла полная абракадабра. Горькую пилюлю напрасной работы золотила гордость, что сын мой оказался умнее, чем я предполагал.
      Рабочий день давно закончился, и впустую. Уже больше часа Мики недовольно косился на меня. Я захлопнул тетрадь, и мы поехали домой.
      КАТОЛИК
      После ужина в семейном кругу (Мики от трапезы отказался), я взял фото
      Левика и побрел к дому Анат. Только надо это было сделать до ужина "тройка" уже закончила вечернее заседание, предъявлять сына для опознания было некому.
      Номерами квартир старушек я сразу не поинтересовался, а ходить из диры[30] в диру не было куража. И я решил покурить во дворе - влруг кто-то да выглянет.
      Выглянул хасид. В темноте и в "гражданке" он меня не признал, но озирался здорово. Как будто к бабе шел. Как гимназист перед борделем. Это мог быть тот самый счастливый случай, без которого ни одно расследование не идет. И я "упал ему на хвост".
      Шли мы недолго, пришли к асимметричной многоэтажке. Фасад был залатан дюжиной вывесок. Что за конторы, было не видно, а если бы и видно - не понятно.
      Стали ждать.
      И оба дождались своего. Вернее - свою! Юную, стройную, эффектную. Я бы, конечно, предпочел увидеть что-нибудь поскромнее - в чулочках, парике и с прикрытыми локтями и коленками (почему именно эти суставы так богопротивны?)... А, может, это - четвертый труп?
      Красотка процокала под большим домом на сваях и устремилась куда-то по скрывавшейся в глубине квартала тихой улочке. И все стало напоминать пародию на пародию.
      Большие южные звезды. Разносортица вилл. Впереди юная красавица и явно очередная жертва. За ней семенит из одной тени в другую религиозный изувер.
      Черная шляпа, черный просторный, как сутана, пиджак - напоминают о патере
      Брауне. Третьим крадется, профессионально проскакивая освещенное окнами вилл пространство, бывший капитан МВД, по-прежнему, как ни крути, подозреваемый в убийстве. А уж за ним, ни от кого не скрываясь, прожигает казенный бензин настоящий израильский полицейский сабра[31] Мики - колючий снаружи и сладкий внутри, если верить прочитанной и обсчитанной сегодня русской газете...