— Не суетись, — одернул его Бобров. — Это наш парень.

— Наш парень? — прищурился Иван Петрович, от чего его глаза совсем потерялись в мясистых щеках. — Наш парень не будет задавать дурацких вопросов.

— Не думаю, что мои вопросы можно назвать дурацкими, — опротестовал Александр. — Скорее конструктивными.

— Ха!

— Зря я свел вас так рано, — буркнул меценат, поняв, что, не желая того, стал арбитром чужого и бессмысленного спора.

— Может быть, тебе и улыбка моя не по душе? — перешел на «ты» человек от политики.

— Ваша улыбка не будит во мне ничего радужного, — заверил его потомок аристократического рода. — Но мне решительно все равно, с какой гримасой вы собираетесь предстать пред очи своих избирателей. В конце концов, это ваше дело. Но что касается моего транспорта, я хотел бы выяснить…

— Эй! — Карпов схватил со стола графин с водкой, который до сего момента столь регулярно опустошал. — Этот хмырь назвал мою улыбку гримасой!

— Хм.., в общем-то, не так уж далеко он ушел от истины, — тихо заметил Бобров, однако взял себя в руки и обратился к спорщикам:

— Саша, Ванька, уймитесь, я сказал!

— Нет, ты слышал?! — взревел Иван Петрович, и лицо его побагровело. — Ты-то знаешь, сколько денег мне стоило научиться улыбаться. Я же пластику на лице сделал, урод!

С этими гневными словами он схватил графин и плеснул его содержимым в лицо потомку аристократического рода.

Александр порывисто вскочил со словами:

— Сэр, вы нанесли мне оскорбление!

Карпов тоже вскочил, плотнее сжав горлышко графина в кулаке:

— И страшно этому рад, прыщ недорощенный!

Вокруг их столика как из-под земли выросли двое официантов и метрдотель. Все они наперебой начали уговаривать спорщиков утихомириться. Музыка на эстраде стихла.

— Я прошу вас выбрать оружие, — холодным тоном произнес сэр Доудсен.

— Да я уже выбрал, недоносок! — насупился кандидат в Думу от Ивановской области и красноречиво потряс графином.

— Перестаньте паясничать, — Александр не моргая глядел ему в глаза. — Мне все равно, что это будет: пистолет, сабля или охотничий нож. Нужно уметь отвечать за свои слова.

— А ну сядьте, кому сказал! — ревел Бобров, пытаясь затолкать то одного, то другого за стол, но те лишь скидывали его руки с плеч.

— А я и отвечу! — рыкнул Карпов.

— Смотри, ща вдарит! — крикнул кто-то в другом конце зала.

— Хрена вдарит! — ответили ему.

— Спорим?

— На сто баксов!

Александр с удовлетворением отметил, что и в России живет столь милый его сердцу спортивный дух. Ставки — это самое лучшее достижение человеческого разума, считал он. Если бы доисторическая обезьяна, вместо того чтобы бессмысленно схватить первую попавшуюся ей палку вслед за вожаком, поспорила бы с другой обезьяной на то, собьет вожак этой палкой банан или нет, человечество давно бы уже умело летать в другие галактики.

И тут Карпов позволил кому-то заработать сто долларов США, он замахнулся, желая опровергнуть общее мнение, что ссора пошла на убыль. Александр молниеносно отразил удар. Другой рукой, сжатой в кулак, он саданул противника в огромный нос.

— Еж твою двадцать! — взревел Карпов, выронив графин и схватившись за лицо.

— Допрыгался! — не без злорадства заметил Бобров и одобрительно покосился на сэра Доудсена.

В этот момент что-то на мгновение осветило их лица, тонувшие в полумраке обеденного зала ресторана.

— Твою мать! — крикнул меценат и, руша все на своем пути, ринулся в сторону вспышки. — Кто пустил в зал репортера! А ну дай сюда свою проклятущую щелкалку.

Завязалась общая каша. Бобров споткнулся о ножку стула и повалился на какую-то даму в дорогих шелках. Ее кавалер, разгоряченный зрелищем чужой баталии, тут же решил принять участие в потасовке. А потому стукнул по затылку поднимавшегося мецената.

— Сволочь, я же принес свои извинения! — обиженно промямлил тот и молниеносно вцепился в горло противника бульдожьей хваткой.

— Ты мне нос разбил, скотина, — проныл Карпов и кинулся на Александра.

— Господа, господа, — взмолились метрдотель и официанты, — пожалуйста, перестаньте!

Где там! К двухочаговой драке неожиданно подключились все дееспособные посетители ресторана. И вскоре Александр с удивлением заметил, что ему приходится отражать нападки не только будущего депутата, но и людей, ему доселе не представленных.

Бобров бился в другом конце ресторана. За окнами завывала милицейская сирена. И никто уже не вспоминал о причине конфликта. Лишь изредка в глаза как нападавшим, так и обороняющимся били яркие вспышки фотокамер.

Утро английского аристократа началось ужасно. Боль сверлила виски, расползалась по голове и сжимала горло страшными сухими судорогами. Однако более всего терзали Александра вовсе не физические, а душевные страдания. Он смутно помнил отвратительную драку в ресторане, которая закончилась постыдным бегством. Бобров за шкирку вытащил его на улицу и затолкал в свой джип.

Сэр Доудсен все еще молотил кулаками воздух, выкрикивая страшные проклятия отвратительному политику Карпову, которому, по его мнению, больше подошли бы тюремные нары, нежели депутатское кресло. Почему при наличии трех охранников и водителя Серж сам оказался за рулем автомобиля, Александр уже не мог вспомнить.

А вот ту поездку по ночной Москве он при всем желании выкинуть из головы не мог. Хотел бы забыть, как многое случившееся за вечер, да не мог. Джип петлял по дороге, редко попадая на положенную полосу. Ехали все больше по встречной. Машины гудели, Бобров же, воодушевленный таким вниманием, распевал во весь голос:

«Ехали на тройке с бубенцами…» — и все из того вытекающее: «Дорогой длинною, да ночкой лунною…» — ну и так далее. Александра мутило. Он с горечью пенял себе, что не должен был пить. Так ведь как тут откажешься, когда Бобров чуть ли не с ножом к горлу: «Ладно, меня не уважаешь, но почему ты Карпова не уважаешь? Ты же его не знаешь совсем, а уже, значит, не уважаешь?!» Вот так и напоил до драки. Никогда еще Александр не позволял себе подобного в общественных местах. Да что там в общественных, он вообще никогда себе подобных грязных выходок не позволял. Когда они выехали на набережную (стыд-то какой, прямо возле Кремлевской стены), их остановил сотрудник ГАИ. Бобров едва не задавил блюстителя порядка. Открыл дверь, вывалился в руки закона (в прямом смысле, потому как еле держался на ногах).

Спиртным от него разило соответственно, то есть на всю набережную. Гаишник даже закашлялся.

— Ну, что.., будем в трубочку дуть или так права отдадите? — елейным голоском осведомился он.

— Я? Права?! — Серж проморгался и с искренним удивлением уставился на него.

— Так вы же мертвецки пьяны! — счел нужным пояснить страж, пытаясь придать телу водителя вертикальное положение. Это ему никак не удавалось сделать, Серж все норовил прилечь ему на плечо и отчаянно шатался.

— Деньгмвзмшь? — заплетающимся языком предложил нарушитель.

Представитель закона закатил глаза и обреченно вздохнул:

— Не могу. Куда ж я тебя такого на дорогу выпущу. Ты же полстолицы передавишь. А мне потом отвечать.

— Пследний раз предлагаю… — туманно намекнул Бобров.

— Нет, права, и вызывай таксиста, — стоял на своем гаишник.

— Тогда звни в отделение.

— Чего?

— Звни, звни, грю! Я ж Бобров.

— Да по мне хоть Выхухолев, — заупрямился блюститель порядка. — Давай права.

— Звни, а то пжалеешь! Бушь птом раслю.., расхлю… рассс, тьфу ты леший, звни, пока я еще гврю, как челвек!

Гаишник решил, что спорить в подобной ситуации не стоит. Во-первых, все равно наряд вызывать, так как уже понятно, что без боя этот тип свои права не отдаст, а во-вторых, ну мало ли кто, в самом деле, шляется на джипе мимо Кремля. Может, и лучше отпустить его подобру-поздорову. Да еще и приплатить, чтобы тихо укатил.

— Алло! Диспетчер? Это Васильев говорит! — прокричал он в трубку. — Я тут задержал пьяного. Некий Бобров. Говорит, чтобы я его отпустил немедленно.

— Сергей Валентинович? — послышалось из трубки.

— Ты Валентинович? — переспросил у Сержа представитель закона.

— Он, — согласно кивнул тот.

— Он, — повторил гаишник.

— Какого черта! Мать твою! — вдруг заругались на другом конце провода. — Ты что, совсем офонарел? Это же Бобров! Бобров!

— Так он же пьяный!

— Он кого-то задавил?

— Пока нет вроде бы, — растерялся гаишник.

— Ну так и пускай себе едет!

— Он же непременно кого-нибудь задавит. Или сам разобьется! — в отчаянии крикнул в трубку страж правопорядка.

— А это уже не наше дело. Мы его не задерживаем, и баста. Все, Васильев. Отпускай его.

Васильев пожал плечами и, отключив телефон, с мольбой взглянул в глаза Сержа:

— Может быть, я вас довезу?

Тот возложил ему руку на плечо, отчасти потому, что иначе устоять на ногах не мог, и пробасил не без гордости:

— Когда я пью, я всегда сам сижу за.., на.., у.., около.., а хрен с ним. Я веду машину, и все! Такие вот у меня правила.

— Может, такси вызвать, а, господин Бобров? — с надеждой вопросил гаишник.

— Нет! — мотнул головой пьяный герой.

— А можно мне такси? — робко поинтересовался Александр, высунув голову из машины. Пять минут назад, еще до того, как джип остановили, он мысленно уже попрощался с жизнью и теперь неожиданно узрел надежду на спасение.

— Сидеть! — рявкнул ему Серж и, неуклюже забираясь в машину, к ужасу своего пассажира, начал пояснять:

— Подрался в рестране… Я растащил, должен отвезти дмой.

Лорд ведь все-таки англицкий. Аристократ, мать его!

— А… — понимающе протянул Васильев, осторожно подталкивая Боброва. — Ну, езжайте. С богом.

Серж изо всей силы вжал педаль газа в пол. Машина взвизгнула и рванулась с места. Но не прямо, а почему-то вправо. Пролетев по газону, она молниеносно закончила забег, налетев на фонарный столб.

— Ox! — Гаишник Васильев дернулся всем телом и присел.

Александр вжался в спинку сиденья. Бобров упал лбом на руль.

— Как вы? — После секундного шока сэр Доудсен ринулся к водителю, ожидая увидеть самое худшее. Удар был не сильным, но мало ли что…

— Вот дьявол! — к великому облегчению потомка английских аристократов, хрипло выругался тот. — Теперь действительно придется на такси.

Вспоминая эту часть прошедшей ночи, Александр чуть было малодушно не разрыдался, до того ему стало стыдно. Но жестокая судьба еще не закончила свои издевательства. Телефонный звонок, казалось, разорвал его мозги в клочья. Он снял трубку и угрюмо ответил:

— Алло!

— Александр! Ты меня хорошо слышишь? Я бы хотела с тобой серьезно поговорить.

Голос тети Алисы Александр узнал бы в любом состоянии. Раскаты майского грома по сравнению с этим густым басом любительницы лисьей охоты казались задушевным шепотом. Тетя Алиса с юности тренировала связки, оглашая леса и поля Англии криками. Даже видавшие виды загонщики вжимали головы, когда слышали ее заливистое «ату», даже гончие припадали к земле, изо всех своих собачьих сил желая стать как можно незаметнее.

В гневе же тетя Алиса была страшнее разбушевавшегося вулкана. А сейчас она находилась именно в таком состоянии. Ко всему прочему по ряду причин (в том числе и из-за памятных случаев с ее кошкой, у которой, как все считали, Александр в каждый свой визит выдирал по усу) тетя Алиса не слишком жаловала племянника и с радостью журила его по любому, даже незначительному, поводу. Одним словом, темперамент и предвзятое отношение сделало ее в глазах Александра сущим драконом, и никак иначе.

— Александр! — прогремело в трубке. — Ты должен немедленно вернуться в Лондон!

— Что? — сэр Доудсен подскочил и сел на кровати, ошалело хлопая глазами.

— Я серьезно говорю, — отчеканила тетушка. — Ты и двух недель не пробыл в этой варварской стране, а уже успел стать позором нашего рода.

— Что?!

— Перестань постоянно повторять свое дурацкое «что»!

Ты не попугай! Хотя мне кажется, что мозгов у этой глупой птицы куда больше, чем у моего тупоголового племянника!

— Что?! Простите, тетя Алиса, я постараюсь больше не повторяться. Но я крайне удивлен!

— Ах, он крайне удивлен, — басом передразнила его родственница. — Он удивлен! Ты бы лучше поинтересовался, как пережила удивление твоя несчастная мать! Хотя я всегда ей говорила, что ты себя еще покажешь. За этим ликом тихого благородства непонятно какие демоны скрываются. Не мои ли это были слова? Мои! Так что я не удивлена!

— Да в чем дело, собственно? Что с мамой?!

— Она всего лишь раскрыла сегодняшнюю «Тайме».

И ее завтрак превратился в кошмар!

— Я не понимаю…

— Еще бы! Трудно ожидать понимания от человека, который даже не задумывается над тем, какую боль он может причинить родным своими гнусными выходками!

— Тетя Алиса, я был бы очень признателен, если бы вы перестали говорить загадками и объяснили, в чем дело!

Сэр Доудсен почувствовал, как волосы у него на голове пришли в движение. И не безосновательно.

— Объяснить? Ты еще требуешь объяснений? Ты подрался вчера в ресторане с уважаемым политиком. И не говори мне, что тебя втянули в драку. Я просто уверена, что это ты виноват. Тебе в сегодняшней газете посвящена целая страница! Бедняжка Белла слегла и не встает с постели! Я не знаю, как мне теперь смотреть в глаза нашим друзьям. А что я скажу на собрании комитета общества «Благотворительность в искусстве»? Как мне объяснить твой поступок?

— Не уверен, что именно мой поступок занимает умы столь благородных леди, — проворчал Александр. — На их шеях полно пьющих художников.

— Твоя мать говорит, что Матчингем осаждают журналисты. Они хотят все знать о тебе.

— Могу себе представить, — без энтузиазма промямлил потомок английской аристократии.

— Я в тебе страшно разочарована! Я полагаю, что твой дядя, а мой муж Реджинальд совершил непростительную ошибку, отправив тебя в дикую страну. С таким необузданным нравом лучше сидеть дома, мой дорогой. И я всегда говорила, что тебе просто необходимо жениться! Виолетта была твоим спасением. Подумай над этим. Насколько я знаю, она все еще тебя любит. Хотя лично мне совершенно непонятно, за что! — закончила свою речь тетя Алиса и отключилась.

Александру еще минут пять казалось, что в голове у него гудит набат. «Жениться на Виолетте!» Его невольно передернуло. Девушки, своим видом напоминающие окружающим не слишком привлекательную цаплю, никогда не были в его вкусе. А если девушки с такой внешностью еще и удались характером в свою крестную тетю Алису, то Александр уж лучше готов согласиться стать извечным персонажем скандальной хроники, нежели спасти себя женитьбой на этой особе!

Не успел он как следует отдышаться и подумать о своем печальном положении, как телефон зазвонил снова.

— Алло, — печально ответил сэр Доудсен.

— Наслышан о твоих.., гм.., приключениях, — прогнусавил в трубку дядя Реджинальд Блэр.

Сердце Александра ухнуло в коленки и там робко затрепыхалось. Наверняка тетя Алиса успела втолковать мужу, что племянника для его же блага необходимо срочно водворить в родные пенаты и там женить. Такого последствия ночных событий молодой аристократ никак не предполагал. Предполагал бы — сидел в квартире безвылазно. А от Боброва бежал бы, как от чумы.

— Твоя тетя вне себя, — запоздало сообщил сэр Реджинальд. — Распекает тебя на чем свет стоит. Кажется, она опять задалась идеей женить тебя на своей крестнице. Бррр! Скажу по секрету, жуткая девица! Опять всучила мне книжку какого-то прощелыги «Закаляющийся бизнесмен». Ты знаешь, что советует этот тип в первой главе? Ни за что не догадаешься. Отказаться от алкоголя и бегать по утрам! Ха! Я — и бег по утрам! Какой бред! Как ей только в голову пришло такое! И бег — это еще детские шалости. Но просить меня отказаться от рюмочки портвейна перед сном? Слушай, мне думается, что этой самой Виолетте необходимо изрядно прочистить мозги.

— Н-да… — понимающе протянул Александр.

— Ну, так как ты считаешь, эта драка может сослужить нашей компании хорошую службу?

— Что?! — Во второй раз за утро сэр Доудсен подскочил на кровати.

— Я имею в виду в плане рекламы, — сконфуженно поправился дядя. — Не знаю, как в Москве, а в клубе «Пеликан» ты просто герой. Сегодня все утро только о тебе и говорят.

— Неужели? — Что-то подсказало Александру, что шеф не собирается его увольнять, И это обстоятельство его несказанно обрадовало.

— Я давно хотел тебе сказать, что ты чересчур уж сдержан. Не то чтобы я тебя осуждал, но в твоем возрасте мы с твоим отцом кутили на полную катушку. И, видимо, годы все-таки берут свое, а?

— Значит, вы не намерены возвращать меня домой? — с дрожью в голосе решил уточнить директор московского филиала.

— Чтобы тебя тут женили на этой цаплеобразной особе с нравом необузданного жеребца? Еще чего! Я думаю, что теперь дела наладятся. Раз уж ты начал драться в публичных местах с политиками, а это в России принято, значит, ты пропитался местным духом коммерции. Разумеется, я не имею право тебя хвалить, я же как-никак твой дядя, но как начальник подчиненному скажу: я тобой весьма доволен. Заказы появились?

— Ну… — Александру не хотелось расстраивать поддержавшего его в трудную минуту родственника, а потому он туманно изрек:

— Кое-какие наметки…

— Отлично! — обрадованно воскликнул тот. — Я в тебе не сомневался! Я тут тоже работаю. Знаешь, там-сям…

После разговора с дядей Александр испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он был рад, что остался на прежней должности и, кажется, даже добился похвалы начальства, но вот с другой стороны.., он сомневался, что разрекламированная им «кое-какая сделка» вообще состоится после драки с тем, с кем сэр Доудсен должен был ее заключить.

Он встал с кровати и потер виски. Телефон зазвонил в третий раз.

«Скорее всего, еще какой-нибудь родственник…» — отстраненно подумал потомок английских аристократов И взял трубку.

— Хорошо погуляли, — прохрипел ему в ухо Бобров. — Давно так не веселился.

— Что было, то было, — скупо ответил ему Александр, не к месту вспомнив момент столкновения джипа с фонарным столбом под стенами Кремля.

— Я и не подозревал, что Карпов-то наш такой вояка. — Серж хохотнул. — Ну и ты, конечно, не отстал. Ниндзя хренов. Хорошо, хоть не прибил на хрен будущего депутата.

— По возможности принесите ему мои извинения, — сэр Доудсен густо покраснел. — Я должен вам это сказать.

Потому что плохо, если вы, как.., гм… — Он пытался подобрать правильные слова, чтобы определить место Сержа в предвыборной инициативе Карпова. Наконец нашелся:

— Участник кампании Ивана Петровича, а значит, лицо заинтересованное, узнаете о случившемся от других лиц…

— Что, ты поехал к нему домой и прибил все-таки? — отчего-то радостно предположил собеседник.

— Да господь с вами! — испугался аристократ. — Наши фотографии напечатали в «Тайме». Вышла немалая статья. Мне недавно звонили из Лондона.

— Да ты чо! — неожиданно воодушевился меценат. — Не врешь?!

— Не имею такой привычки.

— А у нас? У нас пропечатали?

— Сие мне неизвестно.

— Вот бы и у нас! Нет, ну каковы англикашки! Прости, ничего личного! Но как подсуетились! От же профи!

— Зачем вам столь сомнительная слава?

— Да что ты, мальчик! В нашем деле любая слава — это слава с большой буквы С! Побольше бы таких драк, Карпов бы вмиг стал популярным.

— Сомневаюсь…

— И зря! Ты ему такую рекламу устроил, он же тебе денег должен больше, чем своим учителям за ту хренову гримасу, которую он наивно считает улыбкой. Знаешь, а ты подал мне хорошую идею. Слушай, считай, что контракт у тебя в кармане. Ты, надеюсь, не против?

Сэр Доудсен был очень даже против работы с таким несдержанным и даже буйным типом, как политик Карпов, но другого выхода у него не было. Контора не имеет ни одного заказа. А он уже пообещал дядюшке «кое-что».

Александр скрипнул зубами и холодно ответил:

— Разумеется. Если, конечно, господин Карпов согласится.

— Покочевряжится для приличия. Я его знаю. Но я надавлю. Да и потом, это ж я дурак. Свести вас в таком месте. Нужно было башкой думать. Ладно, я тут мозгами раскину, как бы вас второй раз столкнуть…

— Советую на наш поединок продать все билеты, — ухмыльнулся аристократ.

— Заметано. У меня есть одна мыслишка…

Коля поморщился, еще раз внимательно оглядел кисть в руке, потом перевел взгляд на мольберт и снова поморщился. Этюд ему не нравился. Маша свернулась комочком в огромном, заляпанном пятнами краски старом кресле и исподтишка наблюдала за ним, дожидаясь момента, когда можно завести разговор, ради которого она притащилась к нему через всю Москву. В квартире художника было холодно — он открыл окно, чтобы слегка выветрить густой табачный дым. Дышать все равно было невозможно, у Маши даже в горле пересохло. Только теперь еще и холодно стало. В щеку ее кольнула снежинка.

— Ты изверг, — недовольно прохрипела Катька. — Забыл, что я голая?

— А? — отстраненно протянул Колька.

— Окно закрой, сволочуга! По мне мурашки стаями бегают.

— Чего?

— Чего-чего. — Катька вскочила с полосатого дивана и, подлетев к окну, с треском его захлопнула. — Я тут воспаление легких схвачу, пока твою хренову Данаю из себя корчу.

Маша усмехнулась. Катька действительно была абсолютно голой. Странно, но ее нагота в комнате художника не воспринималась как нечто недостойное или, упаси боже, непотребное. Просто люди работают. Колька пишет этюд. Пытается успеть к конкурсу, на который работы нужно сдать, кажется, в декабре. На дворе ноябрь. Подходящей натурщицы он так и не нашел. Уговорил Катьку ему позировать. Хочет создать что-то умопомрачительное: не то Даная на шляпке ядерного гриба, как символ спасения человечества от катастрофы, не то еще что-то в том же духе. Он часто рассказывает про эту эпохальную картину, но каждый раз меняет и место действия, и смысл.

Так что пока никто не понял, что он собирается написать. Работа идет давно, говорят, с весны. Многих девушек он уже пытался изобразить, получается все не то. Неудачные экземпляры с успехом продаются на рынке, что рядом с ЦДХ на Крымском валу. На эти доходы он в основном и существует. Катька на сегодняшний день его единственная надежда. Колька в последнее время жутко нервничает, близится день сдачи работы, а у него даже этюда пока нет. Маша вздохнула. Не стоит его отвлекать.

Вот пройдет конкурс, тогда — пожалуйста. А сейчас…

— Все равно сегодня уже ничего не получится! — прорычал художник и отшвырнул кисть в угол. — Черт бы побрал!

Катька запахнулась в Колькин халат и блаженно улыбнулась:

— Еще немного, и я возненавижу живопись.

— Слушай, не нравится — выхрюнделивайся! — тут же вспылил маэстро кисти и красок.

— А кого ты писать будешь? — натурщица склонила голову набок, разбросав по плечам рыжие кудри. — Местную дворничиху? Кажется, ее одну ты еще и не малевал.

— Вот, любуйтесь на нее! — Колька указал на бунтовщицу обеими руками. — Звезда, блин, на пустом месте!

— Н-да… — Катька метнула томный взгляд в большое зеркало и наконец обратила внимание на Машу. — Кстати, твоя песня мне очень помогает тут лежать.

— Не лежать, а позировать, — скрупулезно поправил ее художник.

— Я ее часто врубаю.

— Я и забыла, что оставила здесь диск, — вымученно улыбнулась Маша. — У меня теперь совсем другой репертуар.

— Ну, не всегда же тебе петь Пресли, — Катька сморщила носик. — Придет еще твое время.

— Спасибо…

Хорошо, что есть друзья, которые полюбили тебя просто так. Просто за то, что ты приехала покорять большой город с их родины. Странно все-таки. Неужели, если б Маша прикатила откуда-нибудь из Твери или из Ижевска, Катька, Коля, да и вся их северная братия на нее даже и не взглянули бы?

— Слушай, а ты чего пришла-то? — Катька плюхнулась на подлокотник ее кресла и протянула ей кружку с горячим глинтвейном. Сама отхлебнула из второй. Уж что-что, а глинтвейн она готовить умела. Нигде лучше Маше пить не приходилось. Еще бы, Катька до того, как устроилась певицей в стрип-баре, два года торчала за стойкой в шикарном заведении «Розмарин» на Пушкинской площади. Там бармены умеют делать все, что пьют в мире.

— Ну, я.., собственно…

— Что у тебя стряслось? — Колька сел на другой подлокотник кресла и, метнув недобрый взгляд в сторону натурщицы, ласково погладил гостью по голове. — Машунечка, разве у тебя неприятности?

— Не то чтобы…

На самом деле у нее огромные неприятности. Она и пришла сюда, к друзьям, чтобы рассказать, что не спит ночами и иногда даже думает, не отправиться ли обратно в свой тихий городок, до того ей страшно. Она очень хотела рассказать, что ежедневная дорога от квартиры до кафе «Фламинго» превратилась в пытку, а когда она поет, у нее дрожат колени. Но как все это расскажешь, если даже ребята из группы не могут в это поверить. Просто гогочут, хлопают ее по плечу и советуют пить побольше валерьянки. Говорят: «Это у тебя головокружение от успеха».

— Ты бледная… — вдруг заметил Колька. — Ты хорошо ешь? У тебя деньги есть?

— Нет, дело не в этом. — Маша побыстрее пресекла никчемные разговоры о доходах. Еще не хватало, чтобы они начали предлагать ей материальную помощь.

— А что тогда? — вскинула брови Катька.

— Это даже не совсем проблема… — Маша покраснела, понимая, что сейчас ей придется делать то, что она делать не любила, то есть врать. Историю она придумала задолго до того, как пришла сюда, а потому выпалила без запинки:

— Я хотела с тобой, Коль, проконсультироваться как со знатоком…

Тот расправил плечи. Катька фыркнула.

— Видишь ли.., мне всучил один тип в клубе. Поклонник, в общем. Говорит, любит. Я его отшиваю каждый вечер. А он все цветы таскал да вино бутылками присылал.

Теперь вот прислал это. Я хотела ему вернуть, а его и след простыл. Третий день уже не появляется, наверное, боится, что я ему отдам.

— Что подарил-то? — не вытерпел Колька.

— Он симпатичный? — одномоментно с ним поинтересовалась подруга.

— Я бы не стала так говорить… Он потрясающий, — Маша вздохнула. — Единственное, что меня пугает, так это то, что, мне кажется, он очень дорогой. Как-то не слишком хорошо для первого подарка, правда?

— Тьфу ты! — разочаровалась Катька. — Я же тебя о мужике спрашивала.

— А, мужик… Ну, мужик как мужик…

— Опиши!

— Да подожди ты с мужиками! — взревел Колька, не желая расставаться с ролью эксперта. — Маш, что он тебе подарил?

Маша еще раз вздохнула и, выудив из кармана кулон Ирмы, разложила его на ладони.

В комнате воцарилась долгая тишина. Все зачарованно разглядывали удивительно красивый камень. У Маши по спине пробежал холодок. Ей казалось, что это сокровище не имеет цены. Или имеет, но если ее назвать, то звезды померкнут в тот же миг так, как если бы огласили все имена бога. Она долго не решалась достать украшение из шкафа, терзалась неизвестностью. А ну как кулон действительно жуть какой дорогой. Тогда нужно как-то его вернуть. Присвоить чужую побрякушку — это ужасно, но все-таки не так, как присвоить целое состояние.

Кроме Николая, знакомых знатоков от искусства у нее не было. Теперь она с надеждой воззрилась на своего «эксперта». Тот хлопал глазами, разглядывая ее сокровище.

Наконец тронул камень дрожащим пальцем, словно тот мог ударить током. Окончательно осмелел только спустя минут пять. Взял его в руки, повертел, посмотрел на свет, поднес к глазам, опять повертел… Наконец вернул, пожевал губы и проговорил с достоинством:

— Вещица недешевая. Но и не драгоценность. Вернее, видишь ли… Золото — да, хорошей пробы… Но камень…

Скорее всего, хрусталь, стекляшка. Красивый дьявольски. И производит впечатление — этого у него не отнять.

Это «Своровски». Думаю, заказной вариант. Тыщи на три-четыре… Может, чуть больше…

— Долларов? — Маша округлила глаза.

— Скорее евро. «Своровски» же в Европе.

— Вот черт! — Катька выхватила у него кулон и принялась вертеть его, как известная мартышка очки, примеряя к себе: то к груди, то к уху, то ко лбу. — Офигеть, какая классная штуковина! Хорошие у тя, Маш, поклонники завелись.

— Надо вернуть, — с уверенностью сказала та, продолжая развивать легенду.

— Жалко… — проныла Катерина. — Ты лучше с ним переспи.

— С ума сошла! — возмутилась певица.

— Знаешь, такие вещицы просто так не дарят, — проговорил художник. — Замуж не звал?

— Нет.

— Значит, позовет.

— А ты и не раздумывай. Сколько на свете мужиков, способных подарить эксклюзивную вещь от «Своровски» за красивые глаза? Пять? Шесть? Принц Монако — не в счет, — бормотала Катька, продолжая любоваться украшением. — Вот везет же на дурку! Без году неделя в Москве, а уже такие подношения. Тут вертишься как белка в колесе, а в лучшем случае какая-нибудь пьяная скотина пытается десять баксов в лифчик засунуть…

Она вдруг скинула халат, нацепила кулон и прыгнула на полосатый диван.

Оттуда крикнула:

— И как я вам?

— Здорово… — без энтузиазма протянула Маша.

А Коля, словно в забытьи, медленно поднялся, не сводя глаз с натурщицы.

— Коль, — позвала она, — чего молчишь?

— Тес, — прошелестел он, шагнув к мольберту. — Тес… не двигайся, а то уйдет.

— Что? — не поняла Маша.

— Вдохновение, — тихо проговорила Катька осипшим голосом. Глаза у нее стали большие-пребольшие, а зрачки просто огромные. Маша удивилась, глядя на них. Оба они словно узрели друг в друге что-то, чего простым смертным видеть не дано.

Удивительна все-таки жизнь! До чего же странны, нелогичны и непредсказуемы ее повороты. Маша осторожно ступила на белую дорожку, разостланную от самых чугунных ворот в витых завитушках, до дома, залитого огнями и изнутри, и снаружи, а оттого похожего на сказочный дворец. Она чувствовала себя Золушкой. Даже исподтишка бросила взгляд на свою туфлю — уж не хрустальная ли…