Пока она размышляла в очередной раз на тему украшения, Серж подвез ее к весьма приличному кирпичному дому, стоящему недалеко от Садового кольца.

— Жить будешь здесь, — заявил он, выводя ее из машины. — Компания сняла тебе квартиру.

— Зачем? — опешила новоявленная певица, в планы которой вовсе не входило еще и жить под крылом мецената.

— Таковы правила, — тот даже удивился такому невежеству. — Ты же подписала договор. Ты его вообще читала?

Маша запоздало испугалась. Она подмахнула договор практически не глядя. А что, если там еще что-нибудь в этом роде? К примеру, «жить будешь здесь и со мной».

Серж заметил смятение на ее лице и огласил чистенький дворик зычным хохотом. Когда немного отдышался, прокомментировал:

— В жизни не видал такой дуры. Ах ты, зашуганная провинциалка!

— Прекратите обзываться. — Маша покраснела, понимая, что он прав как никогда. Все-таки нужно мозги держать в напряжении. А то снесло от небывалой удачи крышу. Теперь непонятно, во что это выльется.

Первые капли этого «чего-то» выступили тут же. Бобров хмыкнул и покровительственно похлопал ее по плечу:

— Дорогая Маша, в договор я включил пункт об общении. Теперь я имею право тебя ругать и называть всякими бранными эпитетами. Как то: глупая провинциалка, тундра, ломом подпоясанная и прочие термины, кои ты заслужишь своим поведением. Исключаются прямые матерные оскорбления.

— Я это подписала?!

— Как миленькая. — Серж хохотнул и распахнул перед ней дверь квартиры.

Маше показалось, что она попала в номер хорошей гостиницы. В таких квартирах ей ни бывать, ни тем более жить не приходилось. Такой интерьер она видела в журналах. Все было новенькое, опрятное и по виду очень дорогое. Она потрогала пластиковые рамы на окнах, вспомнив слово, с которым родители ее связывали понятие «благополучная жизнь», — «стеклопакет». Единственное, чего не было в квартире, так это человеческого присутствия, отчего две комнаты, кухня, прихожая и ванная напоминали уголки в мебельном магазине.

— Ничего, обживешься со временем, — прогудел Бобров, угадав ее мысли.

Маша открыла шкаф-купе с огромным зеркалом. Разумеется, он был пуст. Только в углу его покоился новенький пылесос.

— Да, — Серж потер переносицу. — Попрошу Никиту походить с тобой по магазинам. Нужно, чтобы ты купила себе несколько выходных шмоток, ну.., и что там тебе еще нужно.

Певица покраснела. Все происходящее смахивало на сказку. Однако это было лишь начало, а Маша с детства знала, что в сказках не может быть все только хорошо.

Она в удивлении уставилась на мецената.

— Глупая ты, — улыбнулся тот. — Черта с два я закидывал бы тебя шмотками, если бы мне это было не выгодно. Скоро начнется твоя раскрутка. Ты должна будешь выглядеть соответственно не только на сцене, но и в жизни, понимаешь? А на твои три рубля, которые ты привезла в Москву, ничего, кроме того красного платья с рынка, которое ты таскаешь с маниакальной настойчивостью, и черных туфель к нему, не купишь.

Маша почувствовала, что волосы на голове взмокли.

В груди ее словно печь разожгли.

— Вам не понравилась песня, которую я написала, вам не нравится мой наряд, в таком случае почему вы меня выбрали?

Меценат пожал плечами и ответил быстро, словно готовился к этому вопросу:

— Мне нравишься ты.

Ответ прозвучал просто и логично. Однако Машу он напугал. Ей бы больше понравились напыщенные объяснения о харизме, тембре голоса и оригинальной манере исполнения. Она застыла, как раз превратившись в того кролика перед удавом. Бобров, казалось, и это ее состояние разгадал. Он двинулся на нее медленно и уверенно.

Маша отступила на шаг, но уперлась спиной в треклятый шкаф-купе. Серж подошел к ней вплотную, положил руки на плечи и, заглянув в глаза, вдруг усмехнулся и отступил на шаг.

— Я что, такой противный? Ты бы ни за какие деньги не согласилась лечь со мной в постель?

Машу колотила крупная дрожь. Она проглотила ком в горле и потупила взгляд.

— Не понимаю… — задумчиво протянул он. — Многие начинающие певицы уверяют меня, что прыгнуть ко мне в койку — это единственная цель, ради которой они прутся в шоу-бизнес. Они, между прочим, убедили меня в том, что я венец творения на земле. Откуда такой ужас в ваших глазах, уважаемая? По-твоему, я монстр?

Маша упрямо смотрела в пол, не решаясь ответить.

Хотя на последний вопрос сейчас она могла бы, не задумываясь, произнести «да».

— Ладно, — он отвернулся и, подойдя к окну, откинул тяжелую гардину. — Да будет тебе известно, что я не сплю со своими подопечными. Вас у меня так много, что со всеми не переспишь. У меня под покровительством симфонический оркестр, к примеру. Играют — просто блеск. Но тащить каждого в койку — уж извини-подвинься!

Маша улыбнулась.

— К тому же личные отношения портят профессиональные. Трахнешь такую вот сопливую дуру, а потом носись с ней как с писаной торбой. Капризы начнутся незамедлительно. А мне от тебя работа нужна, понятно?

— Я очень рада, — искренне ответила Маша.

Он резко повернулся к ней и, усмехнувшись, весело проговорил:

— А зря! Я, между прочим, действительно венец творения. Особенно в постели. Ты многое теряешь. Я бы на твоем месте опечалился.

— А по договору я имею право говорить вам правду?

— Хм… — Он озадачился. — Такого пункта в договоре нет. Ну, то, что не запрещено, то разрешено. Валяй.

— Вы ошибаетесь насчет венца творения. Вас обманули. И печалиться мне не о чем.

— Эх, чем же ты еще можешь себя успокоить, коли не грубой клеветой, — и он фыркнул.

Таким образом, Маша поменяла место жительства.

Поменяла она и образ жизни. Вставала она теперь в восемь утра, мчалась на урок по вокалу. Строгий преподаватель — Игнат Робсон, неопрятный косматый мужик лет сорока, — спуску ей не давал. Выговаривал, что она полное ничтожество, петь совсем не умеет, а то, что умеет, пением не назовешь — так, вытье в подворотне. Уроки были странные — то она шипела от низов к самым верхним нотам, то «булькала» октавами, то выпевала музыкальные интервалы.

— Нужно расширить твой диапазон, — ворчал преподаватель. — Иначе ни одну песню тебе не подберешь.

Маша молча терпела, старательно выполняла его требования. Вечерами занималась еще и дома, повторяя по настоянию Игната утренний урок.

К середине дня ее ждал преподаватель по хореографии, который на первом же занятии потребовал называть себя Вовиком, и никак иначе. С ним Маша испытывала настоящие муки. Сначала она проходила с ним классический станок. В детстве, как всякая девочка из хорошей семьи, она занималась танцами, но то были занятия для удовольствия. Она и понятия не имела, что все эти батманы, плиссе и арабески могут так выматывать за считанные минуты. Вовик стоял рядом и периодически лупил ее палкой то по ногам, то по спине, требуя ровных линий.

— Тебе нравится бить людей? — однажды, не вытерпев, поинтересовалась она.

— Человеком станешь, когда научишься спину держать, — холодно ответил садист и, поддев палкой ее бедро, заставил поднять ногу. — Упражнение не закончено.

Давай работай, а не огрызайся.

Серж не появлялся на занятиях. Один раз заглянул в класс к хореографу, оглядел ее, вымученную, растрепанную, мокрую с ног до головы, хмыкнул:

— Потрясающе выглядишь.

И разочарованно обратился к Вовику:

— Смотрю, ты ее жалеешь.

Маша только головой покачала.

Вечером у нее был неизменный шейпинг в спортивном клубе, который заканчивался бассейном, массажем и солярием. А по субботам сауной.

Домой она приползала к десяти. Пела упражнения и плюхалась в кровать. На ужин сил не оставалось. Вот и вся жизнь.

Спустя неделю у Маши появился репертуар. Пока состоящий из одной песни. Выбор происходил в офисе Сержа.

— Нравится? — гордо вопросил он, когда они прослушали первую композицию в исполнении автора.

— Ну… — уклонилась от прямого ответа Маша, которой песня не очень понравилась.

— Ты что, она бешеных бабок стоит! Пять тыщ долларов! Автор — известный человек, — обиделся меценат.

— В общем-то, она не слишком интересна в музыкальном плане, — неожиданно поддержал певицу преподаватель по вокалу. — Голос показать не на чем.

— На нашей эстраде голос показывать не принято, — угрюмо заметил Серж. — Некоторые звезды вообще петь не умеют, и ничего. Была бы морда смазливая да раскрутка хорошая.

— Тогда почему я? — На сей раз Маша смело вскинула на него глаза. — Есть куча девиц куда смазливее меня.

— И то верно, — запальчиво ответил Бобров.

— Тайм-аут, — на манер рефери поднял руку Игнат. — Может быть, эта песня и хит, но не Машин.

Повисла тяжелая пауза. Бобров потер переносицу и недовольно пробубнил:

— Сам знаю. Ладно, есть у меня еще одна на примете.

Правда, автор никому не известен. Держал его про запас, думал, спихну, когда случай подвернется.

Он поставил другой диск. Музыка Маше понравилась, но вот исполнение… Голос у композитора был хриплым — слов не разберешь.

Нет, не умею я ждать,

Не умею просить,

Не умею прощать,

Но я умею любить…

Маша задумалась. Песня явно не про нее. Скорее ее Ирма могла бы спеть с чувством. Наверное, для нее она и предназначалась: для гордой женщины, лукавой, жестокой, сильной, как леди Макбет. Мужчины такой восхищаются на расстоянии, потому что подойти боятся. Такая всегда выбирает сама, но остается одинокой. Впрочем, про одиночество — это ей сейчас очень даже понятно. Но вот все остальное…

— И ты такой должна стать, — словно опять прочитав ее мысли, тихо произнес Бобров и накрыл своей ладонью ее.

Она вздрогнула. В который раз удивилась, как это ему удается видеть ее насквозь.

— Слушай, у тебя на лице все написано, — он усмехнулся. — Может, тебе преподавателя по актерскому мастерству найти? Чтобы маску научил носить. Негоже такой простушке петь арии роковых женщин. Машка, ты должна стать роковухой, понятно? Иначе наше дело — дрянь.

Роковухой, похоже, Серж Машу решил сделать незамедлительно. Для чего и потащил этой же ночью в модный клуб на закрытую вечеринку.

— Пора выводить тебя в свет, — буркнул он, впихнув ее в зал, набитый знаменитостями и богачами.

Таким образом Маша впервые появилась на публике официально, как «новый проект Боброва». И первое, что она сделала, — это растерялась. Меценат взял ее за руку, шепнул: «Вперед» — и поволок знакомиться. Отвечали ей приветливо. Мужчины целовали ручку, женщины с натянутой вежливостью улыбались. Но заговаривали только с самим Бобровым. Для всех она оставалась никем — глиной в руках мастера или бессловесной куклой. Во всяком случае, именно так к ней относились все эти люди.

— Вот, наконец-то тебя нашел! — как никогда обрадовался Серж, чуть ли не впихнув ее в объятия того самого голубоглазого высокого субъекта, с которым она видела мецената в ресторане и которого приняла за киллера.

Правда, как выяснилось на музыкальном вечере, он оказался вовсе не киллером, а английским аристократом, но от этого вид у него не исправился. Маша по-прежнему считала его довольно грозным типом.

— Сэр Александр Доудсен, — представил он аристократа и указал на певицу:

— А это наша Маша. Вернее, Мария Иванова — восходящая звезда российского шоу-бизнеса.

— Весьма польщен, — заверил ее лорд, на ее взгляд, куда искреннее остальных в этом зале. А может быть, он с детства тренировался скрывать свои истинные эмоции.

— Ну, пойду поговорю.., тут нужно мне.., в общем, отойти, — неожиданно смутившись, Бобров растворился в толпе, оставив ее наедине с сэром Доудсеном.

Маша тут же покраснела, не зная, что делать и что говорить. Как незадачливая школьница, стоящая у доски и начисто забывшая вызубренный накануне урок, замотала руками. Лорд ей еще раз поклонился, ободряюще улыбнулся, мол, расслабься.

— Александр? — пискнула Маша, теряя остатки самообладания. — Сэр Александр? Разве это английское имя?

— Скорее греческое, — тот жестом показал ей, что можно сесть за столик, и продолжил уже на пути к нему:

— Пожалуй, самый известный грек, носивший это имя, был Александр Великий — царь Македонии.

— Точно, — согласилась Маша, усаживаясь за столик. — Но все равно в Англии не так уж много Александров…

— Меньше, чем Джонов, но тоже встречаются. Александр Тунисский — известный полководец — был даже министром обороны в середине XX века.

— Похоже, вы все знаете о своем имени.

— И о вашем немножко, — улыбнулся он ей.

— Да? И что же?

— Гм… — Сэр Доудсен сделал вид, что задумался ненадолго. Ровно настолько, чтобы она поняла, что сморозила глупость. — Мария Богородица, или Дева Мария, известна как мать Иисуса Христа, не путать с Марией Магдалиной — наоборот, грешницей, правда, раскаявшейся Мария Стюарт — интриганка, участница многих заговоров. Вам не кажется, что Шиллер ее образ изрядно идеализировал? Мария Нагая тоже не слишком приятная особа.

Седьмая жена Ивана Грозного. Отличалась удивительным непостоянством: сначала признала Лжедмитрия I сыном, потом отреклась от него…

— Прошу вас, — взмолилась Маша, уже опять красная как рак. — Мне стыдно за мое имя.

— Не стоит, — поучительно заявил аристократ. — Одна Мария, породившая Христа, искупает грехи всех остальных.

— Вы прекрасно знаете историю.

— Я вас расстрою, если замечу, что неплохо знаком с литературой, юриспруденцией, географией, к сожалению, химией и свободно говорю на четырех языках?

— И еще вы здорово хвастаетесь, — засмеялась она.

— Что вы! Если бы я хвастался, сказал бы, что прекрасно танцую и читаю на тайском без словаря.

Он показался ей человеком очень приятным и легким в общении. Удивительно, как он, аристократ по рождению и воспитанию, умел быть простым парнем. Она не чувствовала его превосходства. Вернее, знала о нем, но Александр ни жестом, ни взглядом не давал ей понять, что едва терпит общество дурочки из провинции. Он был много проще в общении, чем вся та «богемная знать», которая их сейчас окружала.

«А может быть, аристократическое воспитание — это и есть умение быть проще, а не напускать на себя неприступный вид, как богатый простолюдин?» — подумала Маша.

Они болтали довольно долго. Александр рассказал Маше о своих предках, которые жили в России, о том, чем он занимается в Москве. Маша, в свою очередь, поведала, как она попала в столицу, как познакомилась с Бобровым. Когда дошли до музыкального вечера, она погрустнела.

— Да, я помню ту девушку. Ее зовут Анастасия. Кажется, она представила вас Сержу. Вам нужно ее поблагодарить.

— Ну… — Маша вздохнула. — Боюсь, это теперь невозможно.

— Вот как? — Он вскинул брови. — Она уехала? Где же она теперь? Хотя нет, я догадаюсь… Я не вижу на вечере еще одного постоянного завсегдатая, некоего Бориса.

Мне показалось, что в посольстве…

— Она погибла, — перебила его Маша и замолчала.

Больше всего на свете ей не хотелось заканчивать разговор с этим приятным молодым человеком на грустной ноте, но и слушать его догадки она была не в состоянии.

— Мне жаль, — с грустью сказал он, словно Ася была его близкой подругой. — Приношу свои соболезнования.

Как это случилось?

— Ее убили грабители в ее же квартире. Застрелили…

— Господи святы! — обескураженно выдохнул аристократ.

На Александра это сообщение подействовало как удар молнии. Он вспомнил ту хрупкую девушку с повадками подростка. Скорее от избытка эмоций, чем от желания выяснить правду, он порывисто спросил:

— Неужели они ворвались к ней ночью?

— Нет. — Маше очень не хотелось говорить об этом.

Она чувствовала, что тоска наваливается на нее, мешая дышать, а к горлу подступает горячий ком. Чужое участие наконец пробудило в ней дремавшую скорбь. — Она вернулась с репетиции слишком рано. Почему-то сама им открыла. Или у них были ключи, не знаю.

— Ужасно. — Сэр Доудсен сжал набалдашник трости в пальцах. — Просто отвратительно! Могу ли я вам чем-то помочь?

— Мне? — слабо удивилась Маша.

Он тут же почувствовал, что совершил промах, и быстро поправился:

— Ради бога, простите. Я не имел желания навязывать себя, но такие минуты пережить в одиночку очень трудно.

— Вы правы, — несколько ошарашенно согласилась она, — но у меня есть работа. Как бы жестоко это ни звучало, я стараюсь думать только о ней. Согласитесь послушать мою первую песню?

— Разумеется, — он грустно улыбнулся.

— Я кажусь вам гадкой?

— Это почему?! — озадачился Александр, изо всех сил пытаясь понять, какой же она ему кажется. Он посмотрел на нее. Нет, определенно не гадкой. Она казалась ему милой девушкой. Даже привлекательной. Чересчур тихой и застенчивой для шоу-бизнеса. Во всяком случае, из опыта общения с актрисами Лондона, которое было эпизодичным, он сделал вывод, что звезды сцены — это напористые, себялюбивые красотки. Они яркие. А девушка, сидящая сейчас рядом с ним, не в пример им старается быть как можно незаметнее.

— Я думаю не о том. Я пытаюсь отвести разговор от больной темы. Это нехорошо, я знаю…

— Милая Мария. Вы позволите вас так называть? — мягко улыбнувшись, обратился к ней молодой аристократ. — Вы чудесная девушка. И вы совершенно не походите на всех артисток, которых я когда-либо встречал. Те сказали бы: «Ах, как жаль, что она умерла… Не потанцуете ли со мной, мне так грустно».

— Мне действительно грустно.

Александр поднялся и, галантно поклонившись, предложил ей руку:

— Позвольте пригласить вас на танец.

— Вы думаете, что я бесчувственная артистка? — Она усмехнулась.

— Вы такая же бесчувственная артистка, как я великолепный танцор. Я готов говорить с вами о вашей подруге столько, сколько вам нужно. Но не сейчас. Сейчас вам стоит отвлечься. Идемте, а то вы расплачетесь, и все решат, что вы готовите себя не на эстраду, а в хор плакальщиц.

Общество жестоко.

— Вы все знаете об обществе? — Она поднялась, позволив ему увлечь себя на танцплощадку.

— Общество везде одинаково. Нет более бездушного человеческого сборища, чем свет. Уж поверьте мне.

Танцевал он не так плохо, как обещал. По крайней мере, он весьма уверенно вел партнершу и ни разу не наступил на ее новенькие, купленные в дорогом магазине туфли.

— Если вы и на тайском так же читаете… — шепнула ему Маша.

— Увы.

— Ах, ну вот ты где! — Бобров бесцеремонно налетел на них и прекратил танец. — Саша, ты мне страшно нужен. Я должен тебя кое-кому представить.

— Серж, — едва сдерживая возмущение, сухо заметил сэр Доудсен, — мы танцевали. Простите, Мария, — он поклонился ей.

— Да? — искренне удивился меценат и развел руками:

— Не заметил.

Он был явно не в себе. Взгляд его как-то ненормально пылал, щеки, и без того не бледные, теперь были похожи на половинки огромного помидора. Ко всему прочему он еще и нервно озирался.

— Маша, я уведу твоего кавалера. Уж прости, детка.

Он схватил аристократа за руку и поволок к барной стойке.

— Не стоит называть ее «детка», — не выдержал сэр Александр. — Она этого не заслуживает, как бы вы к…

— Да забудь ты на минуту о Маше! — нетерпеливо перебил его меценат и, резко остановившись, развернулся к нему.

Аристократ со всего маху налетел ему на грудь. — Бобров и этого, казалось, не заметил.

— Помнишь, я говорил тебе о ней! — перешел он на жаркий шепот.

— О Марии?

— Да черт с ней!

— Выбирайте выражения! — возмутился сэр Доудсен и, высвободив руку из его пальцев, отступил на шаг.

— Ладно, прости, — быстро согласился Серж. — Я говорил тебе о даме. Ну, вспомнил? О ТОЙ даме!

— Честно говоря, я предполагал, что вы говорили о Марии, — озадаченно промямлил Александр.

— Далась тебе эта Мария! Мария, Мария, — меценат закатил глаза. — Я тебя сейчас представлю.

Он опять схватил его за руку и поволок вперед.

— Вот, — он наконец остановился и, отступив в сторону, явил глазам сэра Доудсена красивую брюнетку с греческим профилем и гордо вскинутым подбородком, — Наталия Касальская.

— Весьма польщен, — Александр поклонился.

Где он уже слышал эту фамилию?

— Что будем пить? — засуетился пылкий влюбленный — Мартини, ты же знаешь, — грудным голосом произнесла красавица.

Александр взглянул на нее — ни дать ни взять роковая женщина. Таким на грудь нужно таблички вешать, как на кабинку с высоким напряжением: «Опасно для жизни».

Хотя зачем? Она сама — ходячая табличка. Дама была потрясающе красивая. Она находилась как раз в том возрасте, когда образ ее уже не портила девичья наивность, когда все черты, все линии тела уже оформились. Она выглядела совершенной и абсолютно неприступной. Наталия была высокой, чуть ниже самого Александра, и строй ной, но не хрупкой. Она царственным жестом приняла бокал с мартини, медленно, закрыв глаза, сделала небольшой глоток. Все ее движения дышали чувственностью, столь свойственной, что называется, дорогим женщинам.

Александр за свою жизнь таких перевидал немало. И тем не менее слегка ошалел от созерцания этой богини, словно для прогулки спустившейся к простым смертным. Он вырос среди подобных ей — высоко ценящих себя. Но в отличие от них она действительно была красавицей.

— Мы говорили о миниатюрах Тороса Рослина, — очень тихо сказала она. Настолько тихо, что окружающие должны были вслушиваться, затаив дыхание, чтобы разобрать слова. — Смешно.

— Что же смешного в миниатюрах Тороса Рослина? — удивляясь все больше и больше, спросил сэр Доудсен, который представить себе не мог, что Бобров способен рассуждать не только об этом редко произносимом в наши дни имени, но вообще о живописи. — Это, если мне не изменяет память, представитель киликийской школы?

— Смешно, что ни я, ни Серж понятия не имеем об этом Торосе. Я поясню: мне предложили купить часть его иллюстраций, вернее, две, к какому-то там Евангелию, но никто не может определить, подлинник это или дешевая подделка.

— Часть иллюстраций к Малатийскому евангелию?!

— Вот видите, вы знаете больше нас всех, вместе взятых, — она растянула тонкие губы в подобие улыбки.

— Знаю теоретически. Но купить эти иллюстрации невозможно. Они все — собственность музеев, монастырей и библиотек. Я знаю, четыре подписные работы хранятся в монастыре Святого Якова в Иерусалиме, еще слышал про США, Париж и Вену, в самой Армении…

— Пф… — пренебрежительно фыркнула Наталия. — Это не аргумент. Вы же догадываетесь, что большинство подлинников сейчас уже в руках частных коллекционеров. Я что-то не поняла про «саму Армению»?

— Торос Рослин — армянский художник, миниатюрист XIII века.

— Вот как, — разочаровалась она. — А такое европейское имя…

— Вы интересуетесь средневековой живописью? — поспешно задал вопрос Александр, чтобы скрыть неловкость момента.

— Абсолютно нет. Я вкладываю деньги.

— Тогда лучше не рискуйте. Хотя, кому взбредет в голову подделывать Тороса Рослина, ума не приложу. Подобные вещи создают только для сумасшедших коллекционеров, а наобум…

— Или для профанов вроде меня, — продолжила красавица. — Для тех, кто меряет живопись долларами.

— Наталия, ты к себе несправедлива, — сладким голосом запел меценат.

— Брось, — сморщила та царственный нос. — Я не склонна приписывать себе лишние достоинства. Мне хватает того, что у меня есть.

«Это точно, — подумал Александр. — Того, что есть, вполне достаточно, чтобы любого свести с ума».

Оставшись одна посреди танцевальной площадки, Маша огляделась. Никто на нее не обращал внимания.

Все присутствующие разделились на группки и весело болтали. Она нерешительно шагнула к бару. Там происходило захватывающее действо — молодой бармен жонглировал горящими бутылками, успевая при этом наливать из них в шейкер, смешивая замысловатый коктейль.

Проделывал он это, по всей видимости, для себя, потому что никто на него внимания не обращал. Маша облокотилась на стойку. Он, завидев ее, улыбнулся во все тридцать два зуба и подмигнул. Установив одну бутылку на голову, бойко спросил:

— Чего изволите?

— Вот этого, — она кивнула на шейкер.

— Это же «Кипучий яд»! — он притворно округлил глаза.

— Ничего кипучего не вижу, — она грустно усмехнулась.

Бармен поймал все бутылки, до этого летавшие по воздуху, поставил их на стойку и внимательно посмотрел на нее. Потом критически заметил:

— Н-да, вам действительно прописан «Кипучий яд».

Вам нужно взбодриться.

— Почему кипучий?

— Вот почему. — Он выхватил откуда-то длинную спичку, чиркнул ею и поджег содержимое открытого шейкера.

Жидкость вспыхнула.

— Ax! — Маша отпрянула в удивлении.

Бармен перелил часть горящего напитка в специальный бокал, сунул в него соломинку:

— Быстро пейте, а то и эта прогорит.

Она в ужасе переводила взгляд со стакана на бармена:

— Я это не могу. Оно же горит!

— А что вы хотели? Вы заказывали «Кипучий яд», он уже почти весь выкипел, пока вы тут капризничаете. Пейте, не пожалеете!

— А мне плохо не будет? — Она осторожно взяла бокал, на ощупь уже теплый.

— Обязательно будет. Я знаю свое дело.

— Ну и черт с ним! — с неожиданным ожесточением выдохнула Маша.

Ей вдруг стало ужасно себя жалко. Все ее бросили: и Бобров, притащивший ее сюда, и аристократ, поначалу прикинувшийся таким милым. И вообще, она чужая на этом празднике жизни. Никому не нужна! Ну и пусть она напьется, кому от этого будет хуже?!

Она закрыла глаза и с силой втянула в себя горькую маслянистую жидкость. Как ни странно, «Кипучий яд» не обжег горло, а, наоборот, обласкал его.

— Да вы умеете пить! — с восхищением воскликнул бармен.

— Н-не очень. — Маша поставила бокал на стойку, чувствуя, как тело ее наливается свинцовой тяжестью.

— Это «Кипучий яд», — не без гордости заметил бармен. — Сейчас растечется по жилам и отравит весь организм.

— Р-раньше нужбыло предупр.., предупрждть! — выдавила она из себя, с ужасом поняв, что язык ее не слушается. Впрочем, и ноги тоже. Колени ослабли, она повисла на высоком табурете.

— Эй, идите-ка на воздух, — посоветовал бармен. — Будет легче. Проветритесь, подходите еще.

— Всенепрменно! — заверила его Маша, с трудом продвигаясь к выходу.

Еще не хватало завалиться на чей-нибудь стол на первом своем светском рауте.

«Звезда хренова! — ругала себя Маша. — Пьяный ты заморыш, а не звезда!»

На холодном ветру ей стало куда лучше. И хотя ноги ее по-прежнему не держали, но дышать стало легче, да и тошнота отошла. Хотелось одного — спать.

«Веселая получилась вечеринка, даже и не ожидала, — грустно подумала про себя будущая знаменитость. — Надо предупредить Боброва и линять домой!»

Делая каждый шаг с предельной аккуратностью, она вернулась в гудящий зал. Там начались массовые танцы.

Латиноамериканский ритм колыхал густой, горячий воздух, отчего Маше опять стало нехорошо.

«Только бы добраться до Сержа», — взмолилась она, ч Словно в тумане, она увидела, что где-то далеко в левой стороне зала красивый голубоглазый аристократ улыбается какой-то греческой богине.

«Ну, все верно. Рыбак рыбака и тому подобное, — горько отметила она. — Две знатные особы нашли друг друга в пышной толпе».

Голова у нее пошла кругом. Она завернула за угол и, спрятавшись за огромным деревом в дубовой кадке, привалилась к стене. Чувство было такое, словно она умирает.

Словно ее и в самом деле отравили змеиным ядом. И теперь она прощается с шумным, кипящим жизнью миром своим угасающим сознанием.

— Черт возьми, я вижу тебя насквозь! — прорычал с другой стороны дерева знакомый голос.

Маша открыла глаза. Серж явно злился на собеседника.

— Иди ты! — огрызнулся незнакомый бас. — Кто ты такой, чтобы мне указывать!

Он двинулся было от него, но Бобров, схватив его за лацкан пиджака, с силой прижал к стене.

— Руки! — прошипел незнакомец.

— Я все знаю! Ты ее убил! Ты!

Маша вздрогнула и совсем по-деревенски закусила кулак.

— Да хватит прикидываться. Она мне обещала отдать кулон, понятно? Зачем мне было ее убивать? А вот тебя она послала!

— Хочешь на меня вину свалить! — прохрипел меценат.

— Или ты на меня?!

— Черт, куда она дела кулон, если не тебе сунула?

— Ха! Значит, напрасно девку кокнули, — зло съехидничал собеседник.

— И не смей смотреть в ее сторону. Понятно? — Серж часто задышал, видимо, едва сдерживаясь, чтобы не перейти к решительным действиям. — Я ее оберегаю.

И от тебя в первую очередь.

— Ага, убил, так еще захотелось?

— Слушай, прекрати кривляться, иначе я за себя не отвечаю. Пока она со мной, храни нейтралитет. Я — единственный близкий ей человек в этом городе!

— А если она не захочет твоего безраздельного покровительства? Не захочет, как Ирма?! — упрямо настаивал бас.

— Только подойди к ней, я тебя в порошок сотру!

— Ты? — неизвестный презрительно фыркнул. — Да кто ты есть-то! Думаешь, ты все еще крутой? Прошли твои времена, Серж. Ты не хорохорься-то без нужды, целее будешь!

— Ишь ты, как нос задрал, — не внял его увещеваниям Бобров. — Будто бы уже нашел камешек.

— Считай, что нашел! Теперь он на нейтральной полосе. Кто первым схватит, тот и победитель. И отпусти мой пиджак.

Маша услыхала возню, вжалась спиной в стенку, изо всех пытаясь остаться незамеченной.

— Пошел ты! — повторил то, с чего начал, незнакомец и, отпихнув мецената, быстро прошел мимо Маши.

Она с опаской посмотрела ему вслед. Это был высокий худой мужчина, брюнет с проседью. Двигался он уверенными, большими шагами сильного и волевого человека.

Больше она ничего не смогла разглядеть. Он ведь ни разу " даже не оглянулся.

Бобров ринулся в другую сторону, так ее и не увидев.

Маша схватилась за голову. Теперь к «Кипящему яду», блуждающему по ее организму, прибавился и панический страх. Ее лихорадило, кидая то в жар, то в холод. Перед глазами проплывали размытые пятна, а в ушах стояли слова, похожие по силе на громовые раскаты: «Убил, так еще захотелось!»