Спецназ ГРУ - Умный выстрел

Тот был непреклонен и не баловал нас словарным разнообразием:

– Здесь тебе не бар.

– Я тебе вот что скажу: от тебя недавно ушла жена или по крайней мере она виляет от тебя на сторону в поисках нового содержания, форм и ощущений.

– Чего?!

Его глаза забегали по моему лицу. Как говорил прокурор в одном советском фильме, лицо многое может рассказать о человеке. Мое лицо, например, через пару минут могло сказать, что от меня только что отвалил двухметровый оперативник с кухонным ножом и скалкой.

Я пропустил начальные слова Аннинской, но не стал перебивать ее.

– …выходные провели на Волге, прихватив вечер пятницы и утро понедельника. Прогуливались по мокрой палубе, скрывались в каюте от дождя. Все было так романтично… И я пожалела: почему каждый день не может быть таким? Я не знаю, что со мной приключилось, Паша. Вернулась я совсем другим человеком.

Слова Аннинской послужили мне вокабулярием – кратким словарем к книге. Она называла слово, а я открывал нужную страницу. Я изучил четные страницы – это мои взаимоотношения с Аннинским, нечетные принадлежали только ей и ему. У меня никогда не возникало желания влезать в их личную жизнь. Что ж, видимо, мне придется перекинуться на эти нечетные страницы…

Я спросил ее прямо:

– Это ты убила Виталия?

Анна посмотрела на меня в упор:

– Кроме тебя мне никого не хотелось убить.

Я принял этот туманный ответ, и мне он был дороже кристального воздуха.

Совершенно четко я представил картину с одним или двумя неизвестными. Кто-то стреляет в Аннинского, и, возможно, это происходит на глазах у его жены. Дальше ей в руки суют дробовик. Все – на этом грозном оружии остаются ее отпечатки пальцев. Есть много способов запугать человека, тем более что человек этот – женщина. Убийцы ни перед чем не остановятся, рано или поздно убьют ее, если она не возьмет убийство мужа на себя. Часто бывает так, что угрозы звучат более убедительно от знакомого человека. Почему преступник не убил и Аннинскую тоже? Ответ очень прост: чтобы исключить другие версии и чтобы его не искали. Это известный и зачастую действенный прием.

Анна дала мне подсказку, и мне нужно было отработать ее доверие. Невозможно забыть ее взгляд. Во мне она видела последнюю надежду. Ее крепко подставили и запугали. Кто? Поиски нужно было начинать на берегу Волги. В противном случае она дала бы мне другую подсказку. Она была женой опера. Почему в таком случае не открылась сослуживцам Виталия? Не замешан ли кто-нибудь из них в преступлении?

Я перебрал в голове и другие причины, по которым Аннинская сделала ставку на меня. Я был одиночкой по сути и не связан ни служебными, ни какими-либо другими отношениями с сослуживцами Аннинского. Второе – у меня за плечами была школа под названием Следственный комитет военной разведки.

На улице я отыскал Белоногова в компании человека лет тридцати: с массивной челюстью и глазами чуть навыкате, которые могли сказать о напористости его характера, с легкомысленной эспаньолкой, одетого в кожанку и джинсы. Я поблагодарил Белоногова – все-таки он много сделал для меня, для Аннинской, дав ей возможность позвонить мне. Белоногов улыбнулся своими тонкими губами, которые буквально шли вразрез с его полным лицом.

– Не за что. Сочтемся.

Он отошел в сторону. Я остался один на один с оперативником Даниловского ОВД. По горячим следам расследовать было нечего, и тот, вручив мне свою визитку, попросил прийти в отдел в половине второго.

– Время неудобное, – поморщился я, прочитав на его карточке имя: Игорь Васильевич Михайлов. – Ни утро, ни вечер. Обычно я с часу до двух клюю носом.

– Вот вместе мы и поклюем, – остался непреклонным Михайлов и направился к машине – 200-сильному «Чероки», открыл дверцу и взял с сиденья планшет. Я подошел ближе и похлопал рукой по крыше джипа:

– АБС, электрозеркала, кондиционер, бортовой компьютер, парктроник…

– Ага, – подтвердил Михайлов, глянув в мои завистливые глаза. – Вижу, разбираешься в машинах.

– Так, статейки почитываю да картинки скачиваю. Кстати, ты первым приехал на вызов?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Твой джип зажат спереди и сзади. Так плотно воткнуться между двух машин – не поможет никакой парктроник. Если только сверху опуститься.

Михайлов посмотрел мне под ноги и сморщился, как будто мои ботинки были куплены в секонд-хенде и на них еще остался копеечный ценник.

– Ты ведь частный детектив, да? Да еще друг убитого. Везет же мне.

– Да, ты выглядишь счастливым.

Майор продолжил, как будто не расслышал моей реплики:

– Сделай так, чтобы наши интересы не пересекались. Знаешь, чем больше перекрестков, тем больше шансов не доехать.

Я не привык бросаться обещаниями, но и расстраивать этого толкового, судя по всему, опера с моей стороны было неразумно. Наши интересы непременно пересекутся, если я окажусь чуть расторопнее всех этих людей в штатском и форме. Работать наравне с ними, подстраиваясь под их ритм и логику, – это не по мне, и что толку в такой работе? Я был военным разведчиком по сути, а сейчас еще и одиночкой, этакой мобильной единицей, и мне не у кого было спрашивать разрешения – вызвать огонь на себя или там взять «языка».

«Чем больше перекрестков, тем больше шансов не доехать», – сказал Михайлов. Чем напомнил мне «одноименный» фильм «Перекресток Миллера». Америка 30-х годов. Суровое время сухого закона. Передел сфер влияния за контроль над поставками нелегального алкоголя. Роковая женщина. Главный герой фильма – исключительный эгоист и подлец, но умница и авторитет среди гангстеров. Зовут его Томми Рейган. У него дар ввязываться в крутые разборки и выходить сухим из воды, одно это вызывает неподдельные симпатии к этому «абсолютно аморальному типу». Если говорить о его миссии или предназначении, то она непроста: банды на пороге войны, и ему нужно удержать их от кровопролития. Разумеется, мэр города и шеф местной полиции крайне недовольны началом этого противостояния. Среди недовольных и босс ирландской мафии, фактический хозяин города, подругу которого трахнул Томми Рейган. И у него возникает, казалось бы, неразрешимая проблема… В фильме много угроз, смертей, обезображенных трупов, таинственных исчезновений, тонны пуль калибра пять и шесть миллиметра.

«Перекресток Миллера», в моем случае – «Перекресток Михайлова». Нетрудно запомнить это предостережение.

– До завтра, – попрощался я с майором. И пошел прочь, чувствуя на спине по крайней мере два взгляда: Белоногова и этого Михайлова.

И только вернувшись домой, я прочувствовал смысл слова, которому раньше не придавал особого внимания: утрата. Я сдержал слезы. Но никто не мог знать, каких усилий мне это стоило.

Мне нужно было оставаться самим собой, иначе эмоции захлестнут меня и я не смогу расследовать это дело.

Я не заметил, как уснул. А проснулся с мыслью, что сегодня – как раз тот день, когда мне было нужно заплатить букмекеру за аренду помещения. Заранее отсчитав деньги, я положил их в наспех сооруженный из листа бумаги конверт. Он в этот раз получился кривым и больше походил на бумажный самолетик. Похоже, это заметил и букмекер – лет пятидесяти пяти верзила с устрашающими складками на затылке. Пересчитав деньги и поместив их в лоток кассы, Страшнов запустил конверт в воздух, и тот, покувыркавшись на одном крыле, приземлился в центре полупустого зала. Сегодня был откровенно «неспортивный» день: то есть мало спортивных состязаний и спортивных событий вообще. И я в этой связи решил попросить у букмекера совета.

– Вот ты, Андрей, встретился с женщиной – ну с такой, о которой поет Брайан Ферри – «Девушка моего лучшего друга». Она хочет сказать тебе что-то конкретное, но в силу объективных причин объясняется с тобой только намеками. Из этого ты делаешь вывод: она делает ставку на тебя. Ты начинаешь понимать, что ты единственный человек, который способен ей помочь. Для нее ты – последняя надежда.

– Что же, – отозвался букмекер, закрывая лоток кассы на ключ, и облокотился на отполированный локтями бесчисленных посетителей барьер конторки. – Ты обратился по адресу, и его легко запомнить: он у нас один. Мы сосуществуем под одной крышей, – Страшнов боднул головой вверх. – Спрашиваешь, что бы сделал я, если бы ставку на меня сделала девушка моего лучшего друга? Я бы заржал. Но к финишу пришел бы первым, опережая остальных на целый корпус.

Букмекер вдохновил меня своими простыми словами и своим бесхитростным чувством юмора. К финишу мне нужно прийти первым. И я спросил этого мудрого человека, непроизвольно бросив взгляд на его кольцо: не оставил ли гравер на ней какой-нибудь глубокой надписи, не пора ли снизить ставку по аренде. Он ответил, затягиваясь ароматным дымом дорогой сигареты:

– А что поет по этому поводу Брайан Ферри?

Ответ вертелся на моем языке: Smoke Gets in Your Eyes («Дым застит твои глаза»). Но мне понравилась точка, которую поставил в нашем разговоре Страшнов. Последнее слово осталось за ним.

Время идти к Михайлову. И этот день, с оперативной точки зрения, пропал даром. Но я, говоря языком мудрого, как удав из «Маугли», букмекера, сделал ставку на завтрашний день. Мне предстояло преодолеть те 170 километров пути и постараться не сойти с ума в Клину… Назавтра была запланирована вылазка в Тверь.

Глава 3

Перекресток Полякова

Старый дебаркадер показался мне плавучим бараком… По обе стороны от него протянулись боны с множеством «пауков» с расчаленными в них катерами. Другие катера, которым не хватило места на воде, были натурально припаркованы на берегу. Одни – безжалостно вытащены на сушу, другие – с бережливостью, отнявшей, несомненно, время у лодочников. Для этого нужно было прикрепить к бортам катера колеса и вытянуть его на берег при помощи лебедки.

Насколько я сумел выяснить, частная охранная система не проникла на эту лодочную стоянку, именуемую яхт-клубом. Дежурство осуществлялось владельцами катеров и яхт, и график дежурств находился у шкипера и директора клуба. Дирекция также владела служебно-разъездным катером со стационарным двигателем и пассажирским дизельным судном типа «ПС» и «осуществляла прокат немоторных лодок, водяных мотоциклов с ножным приводом». И никаких там надувных лодок. И эта политика безопасности на воде была полностью оправданной.

Я как будто бросал вызов этой системе, подплывая к дебаркадеру с подветренной и наименее освещенной стороны – со стороны фарватера. Два весла, одна банка-скамейка, одна помпа и один швартов – вот и все оснащение этой надувной и на удивление шустрой лодки, которую я взял напрокат на соседней лодочной станции. Я быстро приноровился к ее строптивому характеру (греб я ровно, но ее постоянно уводило влево) и доплыл до дебаркадера в темпе парализованного байдарочника.

Лодка мягко ткнулась в надводную часть допотопного дебаркадера. О времени его постройки говорили дощечки, выложенные на фасадной части в виде цифр 65–66 и выкрашенные в белый цвет. Удивительно, что этот плавучий лепрозорий не сгнил ни изнутри, ни снаружи. «Инфекция инфекцию не берет?» – подумалось мне.

Я отыскал на борту металлическую скобу, воспользовавшись китайским фонариком модели «свободные руки»: посредством резиновой упряжи он удобно и надежно крепился на голове. Продев в скобу швартов, я привязал лодку, подтянув ее как можно ближе к осклизлому и ржавому борту. Еще одну скобу я обнаружил чуть выше другой, вбитой уже в деревянную часть плавучей пристани, и они послужили мне ступеньками. Но прежде чем подняться на борт однопалубного дебаркадера, я превратился в акустическое сито, просеивая каждый звук. Плеск волн в массив дебаркадера и берег, тихое радио в одной из кают, приглушенные голоса в другой части, более четкий говор – за пределами плавучей станции. Скорее всего, беседу вели два человека, на манер караульных совершавшие обход охраняемой территории. Кто это мог быть? Разные люди оставляли здесь свои катера: бизнесмены, управленцы, рабочие, пенсионеры. Что искренне удивило меня – я не услышал здесь музыки, этого грохота сабвуферов, как будто «бухалки» были запрещены правилами клуба или же здесь действительно ценили и уважали тишину… Также я различил скрип снастей, которыми были расчалены лодки, скрип мостков, легкий (что также было удивительно) скрежет «сочленений» бонов.

Перемахнув через ограждение и загодя выключив фонарик, но не снимая его с головы, я затаился и снова прислушался, уже с новой позиции, что для меня, бывшего армейского разведчика, было важно. Только потом, удерживая в голове план этого сооружения, я выдвинулся на новую позицию, уже с противоположного борта. Путь мой лежал к шкиперской, вдоль довольно высоко расположенных окон; иллюминаторы я заметил только в трюмном уровне, и выходили они на обе стороны. По пути мне встретилась пара скамеек – точь-в-точь парковые, они придали этому дебаркадеру, дремлющему под яркими звездами, вид старого круизного судна. Отчасти так и было: дети и жены обслуживающего персонала отдыхали здесь и занимали довольно комфортабельные каюты, нимало не беспокоясь о приступах морской болезни и одностороннем пейзаже за окном каюты. На берег можно было сойти в любой момент, сесть на велосипед или дойти пешком до ближайшего поселка. Впрочем, и до города было рукой подать.

Здесь не было каюты капитана. Шкипер и есть главное лицо на несамоходных судах, и его каюта считалась номером один. А шкиперскую, предназначенную для хранения судового инвентаря, спортивный директор лодочной станции сдавал Виталию Аннинскому. В нее было два входа. Первый – с палубы, второй – непосредственно из каюты шкипера. Я живо представил себе коммуналку, комнаты которой сообщались между собой дверями, порой двойными и, как правило, заклеенными обоями. Слышимость на уровне обычных кают на круизном лайнере. Но что еще нужно для отдыха на воде? В таких условиях люди становятся терпимее друг к другу.

Я прижался к брусу, который служил опорой для ограждения, услышав скрип мостков под чьей-то медленной поступью. Караульный? Похоже, да. Этакий гражданский коп (citizen of patrol). Он включил фонарик, и тонкий луч его пробежался по катерам и яхтам, отразился от ветроотбойных стекол. Караульный прошел в нескольких метрах от меня, и я подумал было, что он направит свет на дебаркадер. Но позже сообразил, что яркий луч света в окнах кают радости их обитателям не доставит, а визуально этот барак превратится в концлагерь. Хотя плафоны, забранные решеткой и горевшие вполнакала над каждой дверью, создавали гнетущую атмосферу и еще больше старили этот барак лет этак на тридцать, и я представил другие цифры на его фасаде – 37.

Караульный ушел. Я точно определил его местонахождение, даже не глядя ему вслед: он примкнул к товарищам на конце бона, голоса которых стали заметно громче.

Дверь каюты шкипера. Низко пригнувшись, держась в тени ограждения, я шагнул к следующей двери. Дежурный свет над ней помог мне определиться с замком. Для меня не было ничего проще взломать эту английскую личину. Набор отмычек, сработанный под швейцарский перочинный нож, всегда был со мной. Еще и потому, что в этом универсальном инструменте сохранился клинок – острый, как бритва, который я научился раскрывать одним пальцем, вынимая руку из кармана, а также шильце и отвертка. Прежде чем открыть этот цилиндрический замок, я изучил дверь на предмет «флажков», а это мог быть волос, нитка, спичка. И я действительно нашел спичку на верхнем бруске отвязки двери. Случайно она оказалась в широкой щели, я обязательно верну ее на место. А пока положил в задний карман джинсов. Повернул нужную мне отмычку в месте ее крепления с ручкой и вставил ее в личину замка. Подпружиненная пластинка отмычки надавила на цилиндрики с пружинками в личине, исполняя роль бороздок на ключе, и когда пластина поджала нужные цилиндрики, я смог повернуть ключ и открыть ригель на один оборот, потом еще на один. Готово. Но я не торопился открыть дверь – она могла выдать меня скрипом. Смазка в крохотном аэрозольном баллончике, похожем на пробник в парфюмерном бутике, помогла решить этот вопрос.

Я открывал дверь неторопливо, по сантиметру – любой предмет, приставленный к ней извне, мог упасть и наделать шума. Нет, я не перестраховывался, а автоматически уделял внимание мелочам. По-другому для меня в делах такого рода мелочей не существовало. Я протиснулся внутрь помещения и, плотно закрыв за собой дверь, повернул головку замка. Затаив дыхание, прислушался к этой глуховатой среде, в которой очутился, и знакомые уже звуки извне мне показались помехами – как в телефонной трубке. Затем в работу включилось мое обоняние, я вдруг учуял винный запах – но не резкий или устоявшийся, а невесомый, как будто на столе осталась открытая бутылка вина, а рядом с ней – засохший букетик цветов. Этакий бальзамический запах. И я не удивился бы, обнаружив на кровати труп.

Свет с улицы просачивался только вверху – между дверной коробкой и самой дверью. Нащупав на крючке слева полотенце, я прикрыл им щель. Теперь можно включить фонарик, иначе можно наткнуться на что-нибудь в темноте и наделать шума. В первую очередь мне требовалось удостовериться, что в каюте шкипера никого нет (я очень, хотя и беспочвенно, на это рассчитывал). Я подошел к двери; узкая, она давно не открывалась. Вплотную к ней примыкал винный столик. На нем-то и стояла бутылка вина и действительно увядшие гортензии. Своему тонкому обонянию я выставил высший балл. Хотя мой сломанный боксерский нос, казалось бы, мог распознать разве что запах крови. Я вынул из кармана кусок резиновой трубки. Один ее конец я вставил в ухо, другой – приложил к двери. Таким образом можно уловить не только храп, но и обычное дыхание спящего в соседней каюте человека… Смежное помещение пустовало, и я мог сказать, что в этом плане мне чертовски повезло: повышенные меры безопасности отнимают много сил и выматывают нервы…

Неделю назад здесь все было по-другому. Цветы только-только срезаны с куста, бутылка только что открыта. В каюте только двое – он и она. Я прервал свои фантазии, подумав о своих друзьях как о клиентах, за которыми установил слежку. Но если бы от моего натренированного воображения зависел исход дела, я бы представил любую интимную сцену в деталях.

Я тронул букет, и засохшие розовые лепестки гортензии упали на столик, прямо к подножию вазы. Взял в руки бутылку. Вино в ней отнюдь не простое, не молдавское каберне, которое мы с Виталиком порой разводили минералкой и пили, чтобы утолить жажду, – это была дорогая марка токайского венецианского розлива. И я покачал головой: «Ничего себе!»

Беглый осмотр каюты уже дал пищу для ума, мне же предстоял тщательный обыск. Что я найду здесь? Или – что я должен найти здесь?

Я открыл шкаф. На вешалке висел зачехленный мужской костюм. Расстегнув на прозрачном чехле молнию, я снял с вешалки брюки и приложил к себе, определяя размер: 48, рост – 4. Я обыскал карманы брюк – пусто, ни одного ржаного зернышка. А вот в кармане пиджака я обнаружил чек с автозаправочной станции на сумму четыреста рублей. Также в чеке было указано время того злополучного дня, когда был убит Аннинский: 11.06. Плюс марка бензина, фискальный режим и даже номер «горячей линии». «Заправлялся на солидной АЗС», – рассеянно подумал я. На других плечиках висели рубашки. Внизу стояли туфли, на подошве которых красовались цифры: 43. Какой-то звук заставил меня насторожиться, выключив фонарик, я весь превратился в слух.

Прошло несколько секунд, прежде чем я сообразил: настороживший меня звук был локального происхождения и не выходил за пределы этой каюты; глуховатый и, в общем, лишенный других оттенков. Я снова поднял туфли и опустил их, услышав тот самый глухой звук. Воображение нарисовало передо мной двойное дно, а интуиция подставила под ним резолюцию: «Услышанному верить». На помощь мне пришел мой универсальный нож. Я поддел тонким, но прочным лезвием дно шкафа, ухватил за край и приподнял его. Я был готов к тому, что увижу в тайнике… наполовину. Это был кейс, и принадлежал он Виталию Аннинскому. Трудно было представить себе, что в каюте, некогда принадлежащей Аннинскому, в тайнике хранится чужой кейс той же модели и расцветки: кожаный, черный, без плечевого ремня, с кодовым замком. Внизу справа я обнаружил приметную особенность: след от сигареты. Помню, Аннинский сетовал: мол, нужно было купить кейс из полиэстера, термопластика по сути. Я не знал кода, но попробовал угадать, набрав цифру 62. Исходя из того, что на крышке бензобака аннинской нивы была установлена именно такая комбинация. Когда мне случалось ездить с ним в качестве пассажира, почти всегда его авто на АЗС заправлял я, зачастую на свои деньги. Я не ошибся, и сначала один, а потом и второй замки дипломата открылись. Я откинул крышку, перебрал в руках пачки банкнот – их было десять, по сто тысячных купюр в каждой. Миллион рублей. И много, и мало. Если честно, меня бы удовлетворил миллион в долларах или евро. «Во что же ты вляпался, Виталик», – покачал я головой, не зная, что и думать.

Решение пришло неожиданно, я закрыл крышку, щелкнул замками и отставил дипломат в сторону. Поставив на место нижнюю полку и затворив дверцу шкафа, огляделся: все ли я оставил в прежнем виде?.. Вроде бы не упустил ни одной мелочи.

Утлое суденышко, к которому я успел приноровиться, быстро доставило меня на другой берег. Сонный диспетчер пункта проката лодок вернул мне залог в виде ключей от моей машины, припаркованной на стоянке, и хлопнул окошком. Я не собирался снимать номер в гостинице и вернулся в Москву на своей «Ауди». Спустя шесть часов, относительно отдохнувший, я снова сел за руль видавшей виды немецкой «сотки».

Половина второго. То самое нелюбимое мною время для деловых встреч, оно же – послеобеденное время для испанцев и латиноамериканцев. И неважно, жаркий день или дождливый, как сегодня. Мостки под моими ногами мокрые от моросящего дождя; от него, кажется, нет спасения даже под зонтом: изморось проникает через ткань и, скапливаясь на внутренней стороне зонта, стекает мне на голову и за воротник куртки. Можно сравнить себя с овощем, а атмосферные осадки – с капельным поливом.

Я обернулся и глянул на водное такси. Это была старая «Сарепта» с 50-сильным японским двигателем. Водитель отчалил от берега, надежно укрывшись от дождя под сдвижным тентом. Вернуться обратно на другой берег для меня проблем не составляло. Я знал расписание пээски и до семнадцати тридцати (это последний рейс) рассчитывал уладить все дела на станции. Хотя гораздо проще было возвратиться на обычном такси – по лесной дороге, по улице Пржевальского и Маяковский мост, оставляя справа кладбище Неопалимой Купины. На берегу возле своих лодочных ящиков возились несколько человек. Не больше двадцати я насчитал на бону, у расчаленных в пауках лодок. У них не было своих ящиков, и они свое имущество были вынуждены хранить и возить с собой в лодке. Имея выгоду в водном паркинге, они теряли в другом. Сейчас все они суетились по одной причине: приближался конец навигации…

Бросив взгляд на дверь каюты шкипера (она была чуть приоткрыта), я окликнул человека среднего роста и среднего телосложения, в штормовке и тяжелых, с округлыми мысками ботинках.

– Эй, приятель! Можно тебя на минутку?

Он остановился и откинул капюшон на спину, как успокоившаяся кобра, и как будто дал себя рассмотреть. У него были рыжеватые «моржовые» усы и крутая залысина. Виски ровные, как будто он только что вышел из парикмахерской. На вид ему было не больше сорока. Он молча ждал продолжения.

– Я первый раз здесь, – сказал я, приближаясь к нему. – Не подскажешь, где мне найти шкипера?

– Здесь, – ответил он. – Шкипер – это я.

Он протянул мне руку и назвал свое имя: Клим.

Рукопожатие у мужчины было крепким, но не показным. «Руки у него сильные», – подумал я, отмечая сильные и слабые стороны вероятного противника. Нас так учили. Идешь по улице и оцениваешь каждого встречного: его походку, манеру держаться и так далее. Шкипер пробежался взглядом по моему лицу, считывая с него информацию: сколько носов я своротил, сколько водки выпил и сколько женских зубов покусывали мне губы. Осмотром он остался доволен, и губы его, вытянувшись, выразили удовлетворение.

Я тоже представился и назвал имя Аннинского.

– Мы служили вместе.

– Это было давно, да?

– Не так давно. Но до последнего дня мы поддерживали дружеские отношения.

– Мне жаль вашего друга.

– Не будем о плохом. Где мы можем поговорить о хорошем?

– В моей каюте.

Шкипер провел меня в помещение, которое я вчера, уподобившись врачу, внимательно прослушал и не нашел в нем ни шумов, ни хрипов.

– Аннинский был вашим соседом.

– Вот эта дверь ведет в его каюту, – Клим указал рукой. – Присаживайтесь.

Я принял приглашение и сел на стул с высокой спинкой.

– Вы с ним служили в армии. Работали тоже вместе?

– Нет, у меня свое дело.

Я не знал, насколько далеко зашли отношения Аннинского и шкипера. Возможно, Виталий сказал что-нибудь обо мне невзначай и Клим буквально в курсе моей сыскной деятельности. Чтобы не дать зародиться большому подозрению, я сказал правду:

– Я частный детектив. Не тесно вам тут? – указал я на дверь, возле которой, как и в соседней, стоял винный столик.

– Ваш друг был идеальным соседом: появлялся редко и перед появлением всегда звонил.

– Последний раз он предупредил, что приедет не один? – уверенно спросил я.

– Да, он приехал с женой.

– Они ссорились?

– Я не слышал. Когда они приехали, я перебрался на свой баркас.

Я видел эту самоходку, выкрашенную в несуразный, на мой взгляд, синий цвет. Насколько я мог судить, это был баркас для перевозки пассажиров – с мостиком, застекленной каютой и тентованной кормой, в нем могло разместиться до пятидесяти пассажиров. Ночевать там одному, покачиваясь на волнах, как в люльке, было одно удовольствие.

– На баркасе вы перевозите пассажиров с одного берега на другой?

– Когда ПС стоит на ремонте или есть выгодное предложение.

– Например, корпоратив на природе?

– Что-то вроде того.

Я резко сменил тему, чтобы понаблюдать реакцию моего собеседника:

– Кстати, я встречался с ней.

– С кем?

– С Аннинской. Еще до того, как ее поместили под домашний арест.

Шкипер пожал плечами, выражение его лица говорило: мне по барабану. И при этом не пытался продемонстрировать занятость: посмотреть на часы, вынуть мобильник и сымитировать звонок.

– Собственно, я здесь по ее просьбе, – продолжил я. – Анна просила забрать вещи, оставленные в каюте.

– Честно говоря, я не заходил в каюту и не знаю, оставили они там что-то или нет. О каких вещах идет речь?

– Синий в полоску костюм в «блистерной упаковке», туфли, пара сорочек.

– Посидите здесь, я схожу за ключами. Они у меня в каюте на баркасе. Чтобы вы не скучали… – Клим одним пультом включил телевизор, другим – спутниковый ресивер. Тактично дождался, когда загрузится приложение и на экране появится картинка. Со словами «все в порядке» он вышел из каюты и прикрыл за собой дверь.

У меня появилась возможность осмотреть его каюту, она была зеркальным отражением другой и могла принадлежать аскету: природа за окном, рыбалка, свежие новости по спутнику – что еще нужно одинокому человеку для счастья?.. Две нижние мягкие полки, платяной шкаф, умывальник (он не был огорожен), туалетная кабинка. Я заглянул туда: чисто, но намек на запах общественного туалета пробивался сквозь искусственный аромат жасминового освежителя воздуха. В холодильнике минеральная вода, пиво, копченое свиное сало, распространяющее аппетитный чесночный дух. В шкафу висела только мужская одежда, в том числе и новая рабочая с логотипом водоканала на спине куртки. Мимо моего внимания не могла пройти нижняя фанерная полка. Когда я поднял и опустил на нее ботинки шкипера, я услышал такой же звук, который в соседней каюте натолкнул меня на мысль о двойном дне. В этом шкафу тоже было двойное дно, но оно не было приспособлено под тайник, об этом я мог судить по шляпкам гвоздей, при помощи которых была прибита полка: их забили еще на мебельной фабрике и с той поры ни разу не вынимали. Я был уверен, что все каюты дебаркадера сохранили дух советской эпохи, и это в равной мере касалось и сделанной на века мебели.

Шкипер застал меня возле шкафа, но дверь его я успел закрыть.

– Сделано на века, – произнес я. – Кажется, дверь сейчас откроется, и из шкафа вылезет Буратино.

– Я принес ключ, – с порога поторопил меня Клим, пультами выключая технику.

«Значит, сюда он вернется нескоро», – подумал я.

Шкипер открывал соседнюю дверь «родным» ключом, а мне представлялось: в руках он держит отмычку – настолько свежи были воспоминания о прошедшей ночи. Он первым вошел внутрь, я шагнул следом. Сразу же обратил внимание Клима на недопитую бутылку вина:

– Что думаешь по этому поводу?

– Ничего. – Он пожал широкими плечами. И продолжил выкать: – А вы пришли к какому-то определенному выводу?

– У меня только одна версия: по телевизору президент объявил о незамедлительном сухом законе. Столько добра по России пропало…

Шкипер отказался комментировать мою версию и, распахнув дверцу шкафа, спросил:

– Этот костюм?

– Он самый, – ответил я. – Можно забрать?

– Да. – Клим снова пожал плечами.

Я вынул из кармана куртки сложенный в несколько раз черный мешок для мусора, на котором еще сохранился ценник, и развернул его. Шкипер решил мне помочь. Я держал пакет, он же, сложив костюм вчетверо, укладывал его. И даже не высказал недоумения: на кой черт Аннинской понадобился этот костюм? Ее муж убит, сама она в таком положении, что думать о костюме покойного мужа по крайней мере смешно. В этот же пакет уместились рубашки, а ботинки – в другой.

Я был готов попрощаться с Климом, но он вдруг сделал мне предложение, от которого невозможно было отказаться.

– Через полчаса на набережной у меня встреча с клиентом. Так что если вы не против прогулки на баркасе…

– Ни разу не плавал на баркасе, – дал я согласие. – Заодно сэкономлю на такси.

Баркас оказался внушительных размеров, я подумал о рабах на галерах: тут их могло разместиться по двадцать с каждого борта и еще столько же надсмотрщиков с плетьми.