Жаркой ночью в Москве...

Мы с ней встретились у подножия горы, куда она спустилась к роднику за водой. А я возвращался из ночного набега на казаков князя Воронцова. Я совершал набег в одиночку. Карданахи-Хан дал мне последнее испытание, чтобы, если я вернусь, передать мне род. Чтобы я правил им, пока последний русский не будет изгнан с нашей земли. Когда погасла последняя звезда и сон свалил часового, я сломал ему шею. После чего перерезал веревки палатки, а потом и горла шестерых казаков. Это было трудновато. Они копошились под брезентом, и нащупать шесть горл… Никому не пожелаю. Но однажды я промахнулся. Если пять раз после взмаха ножа раздавалось бульканье, то в шестой раздался вопль боли. Из-под брезента выкатился русский, держась окровавленными руками за яйца. Белые кальсоны на глазах краснели. А рубаха оставалась белой. И это сочетание резало мне глаза. Я нащупал его горло, услышал долгожданное бульканье… Теперь белье русского было ровного красного цвета.

И я вернулся из набега и взял Дани.

– Точно так и было, – прошептала она в телефонную трубку, – у тебя руки были в крови. Они тебе нос разбили. И я уже не знала, где моя кровь, где твоя. Наша кровь перемешалась.

Вот тебе и на. А я уж забыл, почему у меня нос хитро смотрит в левую сторону, если смотреть на меня. И в правую, если смотреть от меня.

– Дани, милая, приезжай ко мне, вспомним…

– Мишка, я не выхожу из дома. Я на коляске. Диабет. И не надо тебе видеть…

– Дани… Дани… Дани…

– Михаил Федорович, положите трубку. Нету Дани.

– Как нету? Только сейчас была – и уже нету?

– Это называется «в одночасье». Три дня как похоронили.

– А ты кто такой?

– Я?.. Я Герасим. Кот Герасим. Михаил Федорович, возьмите меня к себе. А то мне одному печально.

– Да зачем мне кот?.. Дани, Дани, Дани…

– Михаил Федорович, мы вместе должны…

– С чего вдруг? На хер мне посторонний кот?

– Мужик, я тебе не посторонний. Ты у нее был первый. А я с ней был последний.

Да, этого я не ожидал… Кота придется брать. Что ж я, зверь какой, оставить кота одного. Без никакой любви.

– Герасим, ты меня слышишь?!

Трубка молчала. А с дивана раздался голос:

– Да не орите вы так. Я не глухой.

На диване сидел Герасим. И как он у меня очутился, я решительно не знаю. Можно, конечно, прочитать эту главу с начала… А зачем?.. Что изменится? А кот – вот он, сидит у меня на диване. Память. О ком?.. Да какая разница! Захочет – скажет… А мне надо как-то плотски обеспечить нонешнюю ночь…

Вспомнил! Дани звали Ленкой.

И вновь листаю свою, пережившую трех генсеков и трех президентов, телефонную книжку. Куда, кому?.. Кто это?.. Что это?.. Только два слова: Христос Воскрес. Хоть имя есть. Чего-то, наверное, связанное с Пасхой…

– Ну-ка, нырни, – говорю себе.

– Куда нырять-то? – спрашиваю себя. – С пятого этажа?

– Именно!

– Чувак, ты забыл: мое имя не Христос, а Михаил. Ежели я нырну, то не воскресну.

– Но я-то останусь…

Вот извечный мучительный вопрос: когда я умираю, что происходит с моим вторым «Я»? А если следовать мозговым вывертам одного семитского мистика, то возникает проблема с местонахождением и третьего. А если немножко выпить (что я немедленно и делаю), то со всех сторон начинают выползать аватары, реинкарнации от болотного ужа до старухи Изергиль с бродячим сердцем Данко под старческой подмышкой. А какая, собственно, подмышка может быть у старой пророчащей телки с сомнительным именем? Ожившие размышления обо мне моих близких. Дальних и средних. Случайных людей, с которыми познакомился на кишиневском погроме. И в прошлой книге… Куда они все?.. Со мной? С пятого этажа? Или как?.. Теория без практики мертва!

Стакан. Окно и без того нараспашку. Как души и тела весенних девушек. Летите, голуби, летите!

Опустился во дворе храма Николы Обыденного на углу Третьего и Первого Обыденских переулков. Суббота. Не Шабат, учитывая мое иудейское былое, а Великая суббота, принимая во внимание мое православное настоящее. Потому как проникся!!! Шел дождь и свячение куличей. Вот откуда в моей книжке запись «Христос воскрес» без малейшего указания, куда звонить. Ну да ничего, по идее, а я – махровый безнадежный идеалист, тут-то все и должно разрешиться. А что «все», узнаем, когда это все и разрешится. Софизм, конечно. Но что делать, если рядовое примитивное дискурсивное мышление не срабатывает. Тут уж только и остается, что… Не пытайтесь, ребята, достучаться до смысла моих слов и понять смысл смысла. Лично мне это ни разу не удалось. Мой мозг создан для того, чтобы подкидывать своему носителю мелкие подлянки, из-за которых я ни секунды не могу жить спокойно. О Господи! Как мне хочется попасти коров…

Так вот, шел дождь и подготовка к свячению куличей. Дощатый стол был уставлен десятками куличей, как покупных, так и самопальных, мисками с пасхой и сотнями разноцветных яиц, офигенно красивых. (Такие красивые яйца я встречал только однажды. У одного чувака в реанимации больницы имени Кащенко. Какой-то неведомый художник здорово потрудился над ними. Ногами. Для веры в то, что радуга обретается не только на небесах.)

Ветер постоянно задувал огонь свечей у стоящих вокруг стола разномастных верующих, меня и молоденькой чувишки одесную. По ощущениям, для нее – это первый бал Наташи. И я ей постоянно зажигал свечу. Спичками. У нее спичек не было. А зачем они ей? В те года молоденьким чувишкам спички были не нужны. Это вы, ребята, бросьте…

И вот из храма после службы вышел отец Николай, с которым мне неоднократно приходилось после службы… Понемногу. А чего?.. «Его и монаси приемлют»… Ну да бог с ним. Короче, из храма вышел отец Николай, сияющий, как пасхальное яйцо. А как еще ему сиять, если завтра Пасха? Если на его морде (лике) эти пасхальные яйца и отражались.

Очень хочется для демонстрации эрудиции воткнуть сюда что-нибудь о теории отражения по Лейбницу, Дидро или Ленину, но смиряю гордыню. А почему? А потому, что у меня свеча горела, а у чувишки – нет. Никак. И никакие спички не могли помочь. Особенно если они кончились. И вот уже отец Николай приближается к нам, и вот уже глаза у чувишки на мокром месте… Но тут пламя моей свечи суверенно отклонилось к черному фитилю чувишкиной свечи, торчащей из маленького кулича с лежащим рядом одиноким яичком. Оно было не крашеное, а белое. (Уж не к Тиберию ли она намылилась? Чтобы сообщить, что Христос Воскрес?) И загорелась чувишкина свеча, и поднялось пламя к небу, в котором на мгновение появилось хитрованистое солнце.

А потом мы пошли по Кропоткинскому бульвару в сторону Арбата. Завернули в какой-то двор, вошли в какой-то подъезд, поднялись на второй этаж и попали в маленькую квартирку. И в еще меньшую комнатку. Два стула около стола. Напротив кровать, которую просто невозможно не проштамповать эпитетом «девичья». В углу – икона Ииуса. А спичек, чтобы зажечь свечки, у нас не было. Мы сели на два стула около стола. По-прежнему шел дождь, солнце никак не давало о себе знать. Потому что оно по Птолемеевой системе крутануло вокруг Земли в западные места. И светило уже немцам. А может, и французам. А чего?.. Немцы и французы тоже какие-никакие, а люди. Им тоже солнышко нужно. Мне не жалко. К тому же на фиг мне ночью солнце? Хотя вру, ночь еще не наступила. Потому что, когда я попытался взять чувишку за руку, Христос на иконе недовольно нахмурился. Усекли? Нет? Да Великий Пост еще не закончился!.. Вам-то оно, может, и все равно, а вот нам с Христом – нет. И не потому, что нельзя… А потому, что нехорошо как-то… Мол, «Я еще не воскрес, а вы тут…».

И мы продолжали сидеть на двух стульях около стола. Напротив девичьей кровати.

И вдруг свечки ярко вспыхнули, на мгновение осветив смутную улыбку на иконе, и тут же засветились ровным разрешающем все светом.

– Besame, besame, mucho…

– Lips me! Take me! Love me!

И вопль женщин всех времен:

– Мой милый!!!

А наутро в распахнутое окно вкатилось огромное солнце. Вспыхнули на посошок свечи. Улыбнулся сквозь пламя Христос. Вспыхнули два стула вокруг стола. Вместе с девичьей (будем называть ее так по старой светлой памяти) кроватью…

Я стоял во дворе. Позади меня не было никакого дома, никакого подъезда. Ничего не было. Кроме пыльного бутафорского сквера. И красного яичка в правой руке. Что с ним случилось потом, я не помню.

Второй звонок

Я посмотрел в телефонную книжку. Рядом с фразой «Христос Воскрес» появился телефон: [phone]. Я поднял трубку и набрал номер.

Мне ответил женский голос. Только что выпрыгнувший из девичества и балансирующий на краю несформировавшейся женственности. Она или не она?.. Слишком молодой голос… А собственно говоря, идентифицировать голос через пятнадцать, нет, двадцать, нет, двадцать пять лет, как раз в период третьего междуженья, по одному водопадному «Мой ми-и-и-илый!!!»… Смешно… Нет, грустно…

– Это ты?

– Я.

– Ну наконец-то. Ты, конечно, извини, что я не звонил, конечно, но телефон (что «телефон»?), который ты дала, конечно, куда-то… Ну вот… В тот раз я забыл спросить… (Что я забыл спросить?) Как ты?

– Да я пока не знаю… Ведь только-только… А ты уже ушел… А потом то ли пожар… то ли еще что-то… Скажи, Пасха уже закончилась?..

– Закончилась. (Чего-то у чувихи с мозгами… Какой-то прокол… Если что у нас… то надо будет ее Шмиловичу показать.) Прости, детка, провал в памяти, как тебя зовут?

– Не знаю. Меня никто никогда не звал. Так что откуда же мне знать…

Так. Точно крезанутая. Такой у меня еще не было. Разные были. Одноногая даже была. На гастролях в Благовещенске. Очень смешно: оглянешься – слева есть нога, а справа – нет. Правой ноги у нее не было… Или нет – левой. Конечно, левой. Потому что лицом ко мне – значит, все наоборот. Если слева от меня – то правая нога, а если справа – то левая. Которой-то как раз и не было. Вот я и запутался слегка. Вообще-то, как говорил Изя Блех, балетмейстер Большого театра, философ по душевному содержанию, ноги значения не имеют, они все равно в стороны идут.

Да это еще что! Как-то в семьдесят втором в два часа ночи шел я по Красной площади из «Националя» домой. Вообще-то домой мне в другую сторону, но я вот шел по Красной площади. А навстречу девица и что-то спрашивает на непонятном языке. Надо полагать, иностранка. Надо полагать, Кремлем интересуется. (Для тех, кто, может быть, неосведомлен, у нас очень красивый Кремль.) И я ей показываю Кремль. Снаружи, конечно. Внутрь тогда еще не пускали. Она бормочет что-то по-своему и отпивает прямо из горлышка трехзвездочный коньяк «Самтрест», который я прихватил из «Националя», чтобы до дома дойти. А как иначе ночью без коньяка до дома дойти, если на Красной площади иностранка Кремлем интересуется? И я, лежа на гостевой трибуне, объясняю ей про Спасскую башню, про библиотеку Ивана Грозного… А мимо идут курсанты Военно-политической Академии имени Дзержинского! Ур-р-ра! Овеянные славой танки гвардейской Кантемировской дивизии! Ур-р-ра! Защитившие небо над Москвой в грозном сорок первом зенитные комплексы ЗРК-4! Ур-р-ра! (Не было в сорок первом ЗРК-4.) И новейшая разработка наших ученых! Ур-ра! Как пиз…анет… лучше уж не говорить. Потому что со-вер-шен-но сек-рет-но.

Короче говоря, она глухонемой оказалась. Вот так вот… На Красной площади… Глухонемую… За квинту… А вы говорите, одноногая… Не говорите?.. Вот и молчите, если ничего сказать не можете… А чего у меня в руке телефонная трубка?

– Аллё! Я вас слушаю!..

– Это я тебя слушаю.

– Ой-ей-ей… (это я про себя) Понял, понял, понял… А как меня зовут, ты хоть знаешь?

– Конечно. Тебя зовут «Ми-и-и-илый!!!». Правильно?

Что-то мне стало как-то холодно… Жаркой ночью в Москве… И в горле пересохло так, что слова сказать нет никакой возможности. Быстро к холодильнику. Так. Лучше.

– Ты еще здесь?

– Я всегда здесь, ми-и-и-илый.

Я сейчас умру.

– Еще скажи…

– Что «еще»?

– Как меня зовут.

– Ми-и-и-и-лый.

Нет, я сейчас точно умру. А зачем больше?

– Скажи, пожалуйста, девочка, к тебе можно?

Куда «можно»? Ведь все же сгорело. Или нет?

Хуже. Когда я обернулся, не было ни дома, ни подъезда. Не было ничего. Кроме пыльного бутафорского сквера…

Я стоял напротив подъезда старого московского дома, что во дворе по левой стороне Кропоткинского бульвара, если идти к Арбату. Поднялся на второй этаж, открыл дверь, вошел в маленькую квартирку, оттуда в еще меньшую комнатку.

Два стула около стола напротив узкой девичьей кровати. Хотя уже нет, не девичьей. Она сидела на ней, спрятав руки между коленями, и кротко смотрела на меня.

– Ты пришел, ми-и-и-илый…

– Я пришел, девочка. Как я мог не прийти? Я тебе кое-что принес…

Я раскрыл ладонь и положил на стол красное яичко.

– Христос Воскрес, девочка.

– Да. Конечно.

Она, не вставая, наклонилась вперед, закрыла глаза и приоткрыла рот. (Механизм, что ли, такой у них?)

Я шагнул к ней и зацепил яичко рукавом. Яичко упало и разбилось.

В телефонной книжке не было ни слов «Христос Воскрес», ни телефона 2-228-81-22. А зачем в записной книжке телефон из восьми цифр? Абсурд, нонсенс, игра больного воображения. Наука знает не очень много гитик. А я тем более.

Жаркой ночью в Москве.

– Печально это все, – сказал говорящий кот Герасим. – Ну да ладно, это ваша жизнь. Кстати, мы не уговорились, как прикажете вас называть?

– Дани называла меня Мишкой. Так что по наследству можешь называть меня Мишкой…

Кот задумался:

– Нет, «Мишка» каким-то амикошонством отдает. Вы все-таки весьма взрослый человек.

– Что значит «весьма»? – поинтересовался я, с недавних пор интересовавшийся геронтологией.

– Понимаете, прямо ответить на этот вопрос затруднительно. Проще – в метафорической форме. Вы представляете себе, что такое метафора?

– В общих чертах. Достаточно, чтобы периодически на них зарабатывать.

– Тогда вы поймете. Вы мне напоминаете старую мягкую игрушку, которой играли в детстве и которую ваш выросший внук никак не соберется выкинуть.

(Клевая метафора. Жаль, что это кот, а не я ее придумал.)

– Так что можно я буду называть вас Михаилом Федоровичем?

– Да ради бога.

(И тут меня чуть не вырвало. Вот уже три месяца я ищу концы в системе МГТС, «Ростелеком», «Охрана-Телеком» и «Стрим» на предмет снятия моей квартиры с охранной сигнализации. Сигнализации два месяца нет, а сведений, что ее нет, нигде нет. И я не могу установить у себя Интернет-СТРИМ без сигнализации. На тысячи моих звонков я слышал один и тот же текст:

– Здравствуйте, это Ирина, Алла, Кира, Евгения, чем я могу быть вам полезна?

– Это телефон [phone].

– На кого зарегистрирован договор?

– На Липскерова Михаила Федоровича.

– Как лучше вас называть?

– Как «как»? Михаилом Федоровичем.

– Благодарю вас, Михаил Федорович, не кладите трубку, не более через минуту я вам сообщу ответ. – И через десять минут: – Михаил Федорович, у нас нет сведений по вашему вопросу. Я могу быть вам еще чем-то полезна?..

И это «Как лучше вас называть?» я слышал сотни раз. Наконец не выдержал и ответил:

– Себастьян Негорович.

– Как?! – ответило что-то на том конце провода. – А у меня записано «Михаил Федорович»…

Ну не… твою мать! (Что там с ними делают?..)

– Детонька, наш разговор записывается?

– Конечно. Для удобства обслуживания.

– Очень хорошо. Так вот: ваша организация самая гнусная и паскудная в этом гнусном и паскудном государстве. После трех ветвей власти, конечно.

– Так что, Герасим, Михаил Федорович я.

– Понял, – ответил Герасим. – Так, скажите, Михаил Федорович, интересно ли вам знать, откуда есть пошли на Руси говорящие коты?

– Отчего ж нет, – согласился я. – Дамы подождут. – И закурил.

Пора сделать передышку в звонках и попытаться выяснить природу кота Герасима, переправленного мне по телефонной связи МГТС. Вот он, лежит на моем диване и ждет вопросов. И это естественно – ждать вопросов. Представьте себе: вас неведомым путем зашвырнуло к одинокому коту. К тому же вы мяукаете, а не говорите, как это и подобает человеку в возрасте. И этот кот вправе ждать от вас подробного рассказа, откуда появились на Святой руси мяукающие люди.

Так и Герасим, не дожидаясь от меня скрыто-вопросительных взглядов, откашлялся и приступил к рассказу.

Откуда есть пошли на Руси говорящие коты

– Хозяйка моя, Елена Михайловна, которую вы изволили именовать Дани, и это ваше право, если Елена Михайловна на эту кличку отзывалась, тысячу раз рассказывала, как вы освободили ее от возможного насилия со стороны своих однокурсников, в благодарность за что она и подарила вам свой первый поцелуй со всеми сопутствующими деталями. О чем, разумеется, не мне вам рассказывать, потому что вы наверняка эти детали помните лучше меня (ох, как помню), а я их не знаю вовсе. Потому что Елена Михайловна начинала плакать. Но, я полагаю, вас интересуют не эти наверняка милые для вас детали, а каким образом у Елены Михайловны появился говорящий кот по имени Герасим.

Видите ли, я всегда был взрослым котом. С тех пор, как начал говорить. А говорю я по-человечески более семисот лет. Со дня своего рождения, который пришелся на день святого Герасима-водохлеба. В этот день православный люд праздновал чудесное освобождение городка Диканька от осады орд Сабудай-багатура. Тогда…

– А бекицер нельзя? – попросил я кота.

– Можно, – ответил кот, – но не думаю, что вы еще когда-нибудь от кого-нибудь узнаете о существовании на Святой Руси говорящих котов.

– Ладно, – согласился я, – продолжай.

– Да, кстати, я бы попросил вас не употреблять идиш всуе. Итак, городок Диканька был осажден ордами Сабудай-багатура… И налетели злые татарове на землю русичей, и села, и нивы их обрекли мечам и пожарам… хотя это не отсюда. А перед городком текла речка Выя, которая мешала злым татаровям броситься на штурм Диканьки. И пятый день идет осада, и шестой, и седьмой, и восьмой, и девятый, а дальше я считать не умею.

Истомились злые татарове, да и русичам поднадоело в осаде сидеть. И вот однажды – о чудо! – речка высохла. Дави не дави – капли не выжмешь. А это местный кузнец Вакула по имени Герасим, возвращаясь от Оксаны, которую он одарил черевичками, которые получил у царицы, которой на Святой Руси тогда не существовало, а черевички были – загадка природы, да и черт, на котором Вакула летал к несуществующей царице за черевичками для Оксаны, тоже загадка природы, однако ж было, и Оксане черевички так пришлись по ноге и душе, что она отблагодарила Вакулу чем могла, а могла много, так вот, поутру кузнец Вакула по имени Герасим, жаждою томим, выпил всю нехитрую речку Выю.

А тут и злые татарове проснулись. И увидели, что речка-то высохла. Дави не дави – капли не выжмешь. И бросились на штурм Диканьки. Но не учли басурмане, что кузнец Вакула по имени Герасим еще недалеко отошел от бывшей реки Выи. Услышав вопли злых татарове, он выплюнул обратно в речку Выю всю воду, вплоть до последней капли. И утопил в ней злых татарове. И освободил от них славный городок Диканьку. А сам умер от жажды. И прозвали его святым Герасимом-водохлебом.

Как раз в этот день народился я. Один. Что среди котов такая же редкость, как пятерня среди людей. И нарекли меня Герасимом. И был я жутко одинок.

Но в этот же день у сучки Гюльнары, любимой сучки Сабудай-багатура, родился щенок. Один. Что среди собак такая же редкость, как и среди котов. Или как пятерня среди людей. И его в честь утопления злых татарове последний утопший назвал Асланом. Какое отношение имеет утопление злых татарове к имени Аслан, мне невдомек. Но, Михаил Федорович, как было, так я и излагаю. И этот Аслан каким-то чутьем приполз к моей матушке и присосался к ней рядом со мной. (С этого момента зародился на Святой Руси институт приемных детей.)

Честно говоря, джентльмены, я уже порядочно забалдел от этой истории, которая пока не привела меня к разгадке говорящего кота. Но тут кот Герасим как будто почувствовал, что его, несмотря на богатое прошлое, могут выкинуть из квартиры, в которой он неплохо прижился, и сказал:

– Ну, отбросим подробности. Насытившись, мы со щенком решили пообщаться. Но не тут-то было. Я мяукал, а он лаял! Вавилонская башня в миниатюре в городке Диканьке. И тут явился Герасим-водохлеб в нимбовом сиянии и сказал: «Дети мои, я назначаю языком межродового общения язык человеческий! Говорите друг с другом, общайтесь меж собой на человеческом языке. А самое главное, ведите себя друг с другом по-людски».

И исчез. Мы с Асланом выросли, дороги наши разошлись. Но где бы мы ни встречались, мы рано или поздно находили общий язык.

А в речке Вые с той поры топли поляки, немцы, французы, опять немцы… А потом всяк человек сбрасывал в нее разную пакость. Но бьющие в верховье реки родники очищали воду и уносили ее дальше, и дальше, и дальше… В Яузу, притоком которой и является речка Выя.

Герасим закурил и, глядя сквозь картинку моего дружка Володи Зуйкова «Русалка с перекрученным хвостом» в далекое прошлое нашей с ним родины, произнес:

– Вот так вот и живу я на этой земле, говорящий кот Герасим. Живая история Отечества.

Канарейка Джим захлопал в крылья. Герасим печально посмотрел на нее и сказал:

– И про тебя я все знаю. Но об этом потом. А то Михаилу Федоровичу баба нужна.

Третий звонок

Так, в предыдущий раз я попал на восьмизначный номер. Это было неплохо, но томление не исчезло. Значит, чего-то мне не хватило… Чего? Надо пошастать в окрестностях думания, чтобы рациональные мысли не затоптали интуитивное познание истины. Мне хочется большой литературной любви в рамках одной жаркой ночи в Москве? Или среднестатистического секса (ненавижу это слово)? А русский термин, объемно характеризующий процесс, включен в обсценную лексику, которую в литературных условиях не позволяют себе употреблять интеллигентные писатели, кроме Юза Алешковского. И все это в пределах той же самой жаркой ночи в Москве? Не знаю… Не знаю… Не знаю… А, ткнем пальцем в любое имя в телефонной книжке и по имени выясним, какие поцелуи мне сейчас необходимы. Пусть мой палец поработает перстом судьбы. Открываем…!.. Закрываем глаза…!.. Так… Валерий Николаевич… Херовый у меня перст. И судьба такая же. Что делать? Судьбу не обманешь. Набираем: 771…

Женский голос:

– Я вас слушаю.

– Валерия Николаевича будьте любезны…

Женский голос спрашивает:

– Это ты, Мишка?

– Да, а Валерия Николаевича?..

Далее я не буду писать: «женский голос спрашивает, отвечает, говорит». Муторная, ничего не дающая информация. Один раз женский голос говорит. Второй раз женский голос говорит. И так далее, пока разговор не кончится. Совсем это не нужно. Мы же с вами в данный момент живем в жестких условиях литературной условности. Поэтому включаем воображение и делаем вид, что разговор идет по громкой связи. Те, у кого воображения нет, закрывают книгу и идут разогревать готовое блюдо – люля-кебаб с рисом. И это с моей стороны еще благородно. Другой на моем месте выколол бы им глаза, чтобы никогда не марали своим взглядом великую русскую литературу.

– Мишка, ты что, забыл?

Какой-то тут подвох… Что я забыл, я знаю: кто такой Валерий Николаевич. Что я помню: то, что две минуты назад я дал себе слово заняться… пока не уверен чем… по указанию перста судьбы…

– Простите, с кем имею честь?

Это такой речевой оборот. Интеллигента, претендующего на аристократизм. Смысл оборота темен.

– Мишка, это Лера! Ты что, не помнишь, что ли?..

– Я?!. Не помню?!. Да за кого ты меня принимаешь?! Конечно же Лера!

Кто такая? Почему Валерий Николаевич понятно. Валентин Сергеевич – Валюша, Орфей Никодимыч – Эвридика, Валерий Николаевич – Лера. Нормальная конспирация. Во избежание кто такая. Так все-таки кто такая?

– Все никак не мог собраться тебе позвонить.

Получить как можно больше информации.

– Где ты сейчас? Как муж? С детьми все в порядке? На работе все нормально?

– Так. Ты все забыл.

– Да ничего я не забыл! Просто столько времени прошло. За это время ты могла сто раз выйти замуж и сто раз развестись! Вот я на всякий случай и спросил: как муж?

Нападать.

– А ты можешь и не отвечать, если не хочешь.

Активнее. Тотальный футбол.

– Молчи, если не хочешь меня обидеть. Я не настаиваю. Это дело твое. Я из лучших побуждений. Стал бы я тебе звонить, если бы не думал о тебе. Как ты? Что ты? Нервничал. Вот и позвонил. В час ночи. Я тебя не разбудил?

– Нет. Не разбудил. Я с тех пор всегда в час ночи просыпаюсь.

Опять загадка. Делаем вид, что не обратил внимание.

– Конечно, конечно… А муж-то как?

Добавим неопределенности.

– Есть? Нет? Сошлись? Разбежались? Прошла любовь, здравствуй, лето жаркое? Волюшка, вольная воля?

Слава богу, рассмеялась… Сейчас, потихоньку-полегоньку… Может быть, и удастся заманить чувиху жаркой ночью в Москве… А там – как увижу, так вспомню…

– Что, детка, мы свободны?..

Бывают же такие люди: как начинают смеяться, так не остановить.

– Ну ладно, Лерк, хватит… Ты что сейчас делаешь?.. Не слышу!..

Мать твою… да она не смеется – она плачет… Что я сказал такого?.. Надо как-то выпутываться…

– Да ладно, Лерк, успокойся, с кем не бывает? Дети-то хоть остались?..

М-м-м… Опять мимо кассы… Это ж надо уметь так мимо… Она же криком кричит… На хрена мне это нужно… Бросаем трубку. Нас разъединили. А моего телефона она не знает. Чужие проблемы мне не нужны, во всяком случае сегодня и сейчас. Вообще-то я не то чтобы уж совсем глухой. Пальцев не хватит, скольким людям помог… Но эта ночь у меня не для того. А для чего? Для того, чтобы позвонить, договориться и – Ванюшка Манюшку… Стоп! Откуда у меня это выражение?.. Господи…

В семьдесят втором году я для честного беспринципного заработка подрядился переводить любовную сагу некоего акынствующего секретаря Бешбармакского райкома КПК (что означает Коммунистическая партия Казахстана). Для пробы мне дали подстрочник одной главы о любовной встрече молодого революционного чабана Турнабердина с дочкой местного контрреволюционного бая Баштан-Тюбе прекрасной Мамлакат в становище Уат-Терек-Нойон-Нун-К-Нас. За два дня под араку и лагман я отваял текст.

Читка состоялась в райкомовской юрте. Секретарь внимательно выслушал, взял в руки дутар, помнивший еще автора эпоса «Манас великодушный», пропел несколько фраз сначала по-бешбармакски, потом попробовал по-русски. Получилось как-то сомнительно. Ну не ложатся на дутар слова: «Солнце зашло над становищем Уат-Терек-Нойон-Нун-К-Нас. Молодой революционный чабан Турнабердин вошел в юрту контрреволюционного бая Баштан-Тюбе, ввалил ему по первое число, выгнал всех его трех жен под неторопливо мчащиеся по лунному небу облака, белогривые лошадки, и шесть раз подряд любил прекрасную Мамлакат».

Акынствующий секретарь снял тюбетейку, вытер бородой пот с лысины, налил нам араки и задумчиво посмотрел на меня.

– Может, под саксофон лучше будет?.. – с робкой безнадегой спросил я. Башли сделали ноги из моего кармана, даже не попытавшись войти в него.

– Подряд любил, – сказал акынствующий, – поэзий мала. Сапсем мала…

– Может, – вдохновился я, – сделаем так: «Он полюбил ее один эх раз. Потом еще раз, потом – много-много раз. Тра-та-та».

– Тра-та-та! – вызверился секретарь. – Это у вас Ванюшка Манюшку тра-та-та! У нас сапсем не так…

– А как у вас? – псевдооживился я. – Мне это будет чрезвычайно полезно при работе.

Акынствующий уселся поудобнее и прикрыл глаза, окунувшись в тонкости восточной любви. Тахир и Зухра, Тамара и Ханум…

– У нас юноша приходит в юрту, где живет прекрасная Гюзель. Он на нее не смотрит! Она на него не смотрит! Папа и мама предлагают ему шурпа, плов, кумыс… Он ест. На нее не смотрит! Она на него не смотрит! Не то что ваши Ванюшка с Манюшкой. Они с папа-мама говорят о верблюд… Об овца… О выборы в Верховный Совет Республика… О происки империализма… О калым… Он на нее не смотрит! Она на него не смотрит! Не то что ваши Ванюшка с Манюшкой. Приходит ночь. Папа ложится спать. Мама ложится спать. Он ложится спать. Она ложится спать. Он на нее не смотрит! Она на него не смотрит! Папа делает хр-р-р. Мама делает хр-р-р. И только тогда он хватает ее за ногу и тра-та-та. Как Ванюшка с Манюшкой.

Вот откуда у меня эти «Ванюшка с Манюшкой». Выпутались из паутины (нет, лучше – тенет)…из тенет памяти и засветились жаркой ночью в Москве. Ну что ж, попытаемся надыбать какую-нибудь Манюшку на тра-та-та-та.

Листаю телефонную книжку. Нина. Помню такую. Точнее, их было две. Нина и Лина. Однояйцевые. Я так и не знаю, какую из них. Скорее всего, Нину… Иначе с чего бы у меня был ее телефон. Если Лину, то и телефон был бы Лины. Вот он и есть. Ты гляди, и телефоны у них похожи. Да и какая разница… Ванюшка с Манюшкой тра-та-та…Так… 495-12-84… или 495-12-85… Первые шесть цифр набираем одинаково… Чего-то какая-то хрень получается. Вместо «4» палец тычет в «7». Еще раз… Хрень не меняется… Последний раз… Все цифры с ходу… 495-12-84. Или 495-12-85. Вдохнули-выдохнули, начали. 771-34-18… Мать твою… Это же… Судьба… И Леркин голос:

– Ну что ты еще от меня хочешь узнать?!

Какого… она на меня орет?! Я вообще не представляю, кто она такая! А может, это случайность?.. С телефоном… Как же! Случайно несколько раз попасть в одни и те же дырки на телефоне – это запросто. Просто-напросто палец у меня такой мудаковатый. Подряд – 771-34-18. Этому пальцу в старости цены бы не было. Ничего не поделаешь, надо как-то разбираться. А то позвонишь в ДЭЗ слесаря вызвать шторы повесить, а оттуда вместо «у нас услуги платные» – «ну что ты еще хочешь от меня узнать?!».

– Милая девушка, это, очевидно, какое-то недоразумение, но, возможно, я…

Срочно надо что-то придумывать.

– Понимаете, у меня семь лет назад была операция…

Какая операция?

– По отеку мозга.

Какого мозга? Лишь бы выкрутиться…

– Так что я многое забыл. Не могли бы вы…

– Мишка, какая операция, какие семь лет? Мы с тобой расстались пятнадцать лет назад.