Тюрьма и воля

Мои сознательные воспоминания начинаются лет с 10–12. Когда у отца уже было в подчинении довольно много людей. То есть я его хорошо помню уже с периода, когда у него был крупный банк и уже начинался ЮКОС. И вот с тех пор, как я себя по-настоящему помню, и до 2003 года, когда его арестовали, он, как мне кажется, не очень изменился.

Все, кто знает Ходорковского, уверены, что он сделал бы отличную карьеру и в «совке». Во всяком случае его комсомольский стартап был довольно убедительным: он возглавил сначала факультетский комитет комсомола, потом стал заместителем секретаря институтского комитета ВЛКСМ. Оставаясь на комсомольской работе, вступил в партию. Похоже, в этом была и прагматика – он автоматически попадал в номенклатуру, в число избранных, возникали так называемые партийные связи, которые в СССР были важнее денег. Но была и романтика, как мне показалось, непритворная.

МБХ: Я как секретарь факультетского комитета отказывался исключать из комсомола отчисляемых из института, так как был убежден: не всякий комсомолец может быть способен к учебе. А вот обратное на оборонном факультете казалось мне абсолютно справедливым. Ведь мы должны при необходимости отдать жизнь за Родину даже в мирное время, а как это можно потребовать с некомсомольца или некоммуниста? Не шучу, не утрирую. Ровно так и думал[32].

Если бы судьба свела меня с Ходорковским в те годы, то, скорее всего, постаралась бы держаться от него подальше, как и от любого иного комсомольского активиста. Они всегда вызывали у меня удивление и недоверие. Мне казалось, что люди, которые выбирают «партийную стезю», – просто карьеристы. Кстати, в присущей мне гуманитарной сфере довольно часто так и бывало. Мне хотелось от них защититься, чтобы они не лезли в мою жизнь со своими правилами, дисциплиной и прочей партийной демагогией. Когда я говорила на эту тему с отцом, который был членом компартии, он улыбался и лишь советовал не кричать об этом на каждом углу и не обсуждать эту тему по телефону.

МБХ: Комсомол тогда в МХТИ был другим, чем в гуманитарных вузах. Совсем другим. Никто от нас «идеологической правоверности» не требовал. У нас историю КПСС вела замечательная старая еврейка, которая потом уехала в Израиль. И никакого скандала не было. В нас воспитывали иное: патриотизм, готовность работать для защиты своей страны. Военной защиты, если нападут. И ведь получилось! Конечно, нас тоже обманывали. Нападать-то на нас никто не собирался. Наши проблемы были не из-за «происков врагов», а из-за собственной дурости, бесхозяйственности, неумения работать, обусловленного дурацкой политико-экономической ситуацией. Но до этого надо было «дойти». Я – «дошел». Постепенно. К 1993–1994 годам, возможно.

Этого его комсомольского прошлого Ходорковскому «в народе» не прощают до сих пор. Ему ставят в вину комсомольское прошлое и капиталистическое будущее одновременно. То есть или комсомолец, или капиталист. Но как раз с молодежного бизнеса во многом и начался капитализм в России.

Леонид Невзлин: Передо мной сидел человек, который мог состояться по комсомольско-партийно-административной линии, который уже был секретарем комсомола огромного, по-моему, шеститысячного института – Менделеевки – и который имел до этого некий выбор, куда идти.

Он хотел стать директором научно-производственного объединения, чтобы был свой завод, свой научно-исследовательский институт и чтобы он там был полноценным хозяином. Вот это была его советская мечта. Это была его мечта на момент моего прихода в Центр научно-технического творчества молодежи, и он двигал организацию в этом направлении. И мне было это интересно, потому что он знал и умел то, чего не знал и не умел я, он был вкручен в ту систему. Он мог прийти, там, к председателю райисполкома, первому секретарю райкома, второму, третьему – без вопросов, он их всех знал, он мог войти в Моссовет и пройти там по комсомольской или партийной линии к кому угодно. Он был для меня небожителем в той системе координат, советской тогда еще. Поэтому я каким-то образом поверил в него. В нем чувствовалась такая зажатая пружина, потенциал на развитие. И это подтвердилось очень быстро.

Дикое, сумасшедшее и голодное время

До 1988 года я жила с сыном в Восточной Европе. Когда я сказала родителям, что возвращаюсь в Россию, отец аккуратно заметил: «Интересно, что ты будешь делать, когда порвутся твои последние джинсы?» Мама была более конкретна: «Купи ребенку одежду на вырост». Зайдя в первый раз после приезда в Москву в продовольственный магазин, я от изумления присвистнула. «Не свисти, – строго сказала продавщица, – денег не будет». Я невесело улыбнулась: деньги были не нужны, покупать было нечего. В буквальном смысле слова. Только что отъехали два автобуса с людьми, которые приехали в сытую, как считалось, Москву из голодной провинции, и все скупили. Продавщица, в сущности, была избыточной деталью. Любой супермаркет в Праге или Софии на фоне пустых полок московского гастронома казался продуктовым раем, местом невероятного изобилия.

Я скосила глаза на своего семилетнего сына. Он нетерпеливо дергал меня за руку. «Мама, ну покупай уже и пошли. И сыр не забудь», – канючил он. «Забыли про сыр, малыш», – ответила я ему. Он не понял.

Зато начиналась «гласность». А также некое подобие рыночных отношений. Например, открывались кооперативные рестораны и кафе, где на мытье стаканов вполне можно было заработать за пять дней месячную зарплату журналиста – 150 рублей. А потом с этими деньгами отправиться на рынок и купить у частников все, что позволит карман.

Как работала советская экономика, всегда было для меня загадкой. После падения цен на нефть к концу 1980-х и началу 1990-х стало очевидно, что она просто не работает. Результат был катастрофическим. Егор Гайдар в своей книге «Гибель империи» цитирует письмо советского школьника, отправленное 14 февраля 1991 года: «На прошлой неделе я стоял в ужасной очереди за мясом. Вы знаете, сколько я там стоял? Мне страшно Вам сказать, но я стоял там пять с половиной часов. У нас были очереди (как вы знаете), но они не были такими большими и мы не стояли в них за всем. Но теперь у нас очереди за всем, начиная от мяса и ботинок и кончая спичками и солью. Мы стоим за рисом, за сахаром, за маслом… И это бесконечный перечень… Раньше я никогда не плакал – у меня сильный характер, но сейчас я плачу часто. Мы стали похожи на животных. Если бы Вы видели наших диких, сумасшедших и голодных людей в ужасных, диких очередях, Вы были бы в шоке. Каждая страна помогает нам. Мы уже попросили открыто о помощи и охотно приняли ее. Мы забыли об одном хорошем слове – гордость. Мне стыдно за мою страну». Гайдар справедливо замечает, что подобного рода травмы, пережитые в детстве, не проходят, как правило, бесследно. «Не хотелось бы верить, – пишет Гайдар, – что автор этих строк сегодня мечтает о восстановлении имперского величия».

Почти уверена, что так оно и есть. Это было время, когда закладывалось неприятие, чтобы не сказать, ненависть, вот этих самых «диких, сумасшедших и голодных людей» к предприимчивым типа Михаила Ходорковского. Есть огромный пласт людей, которые по разным причинам не вписались в изменившиеся обстоятельства, не нашли своего места, просто не понимали до конца, что происходит, чувствовали себя обманутыми и преданными (и не без основания), не решились рискнуть и поменять жизнь, или не имели возможности этого сделать из-за возраста, или не хотели, не желали смириться с фактом, что той страны, в которой они родились и выросли, больше нет.

Не стало огромной, угрожающей советской империи. Страна, считавшая себя победительницей в Великой Отечественной войне, привыкшая быть большой, сильной и опасной, вдруг оказалась разрушенной, слабой, голодной. И это болезненно затронуло и быт, и бытие – культивировавшуюся в людях десятилетиями гордость за свое отечество, какую бы цену им ни приходилось за это платить. Была бы картошка и водка – выстоим. Ничего, бабы новых нарожают. Такое отношение к жизни и к потерям было и, увы, во многом остается нормальным среди массы обычных людей. «Жила бы страна родная, и нету других забот…» – пелось в песне.

И вдруг все посыпалось. Осмелевшие газеты и журналы, а потом и телевидение уничтожали иллюзии относительно героического прошлого – а еще там кроме побед были чудовищные жертвы сталинизма, кошмарные и бессмысленные иногда жертвы в войне с фашизмом. Потом последовало крушение КПСС, шокирующие открытия о деятельности КГБ. И все это на фоне инфляции, экономического кризиса и полного разрушения привычной модели жизни. Невероятный стресс для общества. Такое не проходит бесследно, и психологические последствия не исчерпываются одним поколением.

Для людей, которым перестройка принесла страдания, реформаторы и «новые русские» (это клише изобретено газетой «Коммерсантъ») стали и остаются врагами, отнявшими у них социалистический «рай». Аргументы о том, что советская экономика превратила их в «голодных зверей», что советская система никогда не была справедливой, потому что обычные люди никогда не жили так, как жила номенклатура, что даже колбаса, которая стала каким-то нарицательным символом той эпохи, была для партийных бонз – одна, а для простых граждан – другая, – все эти аргументы не работают. Люди любят свое прошлое и многое ему прощают.

Горбачев ослабил вожжи

Этого не может быть, потому что не может быть никогда: Михаил Горбачев позвонил академику Сахарову, сосланному в Горький, и пригласил вернуться в Москву. Это произошло в 3 часа дня 16 декабря 1986 года. С момента, когда я поняла, что это правда, то есть с возвращения академика в Москву, у меня возникла надежда на перемены. Будем считать, что для меня начало перестройки датировано этой датой. И меня, конечно, в первую очередь интересовали политические реформы. Начиналось самое невероятное и счастливое время для журналистов – гласность.

И не менее невероятное – для предприимчивых, которых во внерыночном СССР (с некоторым подобием рынка в теневой экономике) оказалось все же некоторое количество. Они занялись как раз тем, на что я практически не обращала внимания, захваченная бурными политическими процессами. Они стали делать деньги.

Жизнь Ходорковского начала меняться после 13 марта 1987 года, когда было подписано правительственно-комсомольское постановление о создании при райкомах комсомола «единой общегосударственной системы научно-технического творчества молодежи» – центров НТТМ.

Мне приходилось читать, что перевод безналичных денег в наличные – изобретение Ходорковского. Это вряд ли. Идея лежала на поверхности, но не было легального способа ее реализовать.

Фишка была в том, что государственные предприятия располагали безналичными фондами, бюджетами на хоздоговорную деятельность. Если они их не тратили, то на следующий год им эти бюджеты срезали. Эти фонды невозможно было накапливать, поэтому их расходовали довольно часто совершенно нерационально, лишь бы потратить, чтобы столько же получить в будущем. В то же время фонды заработной платы на предприятиях нормировались, и нанять людей выполнить какой-то заказ для предприятия за неограниченную зарплату было невозможно. Да и исполнителям заказа работать за копейки не хотелось. И в СССР не существовало никакой предпринимательской единицы, не было субъекта, с которым можно заключить договор. И тут появляются НТТМ, вполне легальная структура, на которую не распространяются государственные нормативы по оплате труда – сколько хочу, столько и плачу.

Центры НТТМ стали, в сущности, насосом по перекачиванию безналичных денег, мертвым грузом лежавших на счетах предприятий, в наличные, живые, из которых можно было платить зарплаты, на которые можно было что-то купить, которые можно было пустить дальше в дело. Схема выглядела, например, так: есть заказчик, скажем завод, который нуждался в каком-то усовершенствовании или нет, но которому надо использовать выделенные ему на это фонды. И есть исполнитель, например конструкторское бюро, которое могло выполнить заказ: предложить и внедрить на заводе свой «модернизационный» проект или программу. И есть центр НТТМ, через который заказчик теперь может заключить хозяйственный договор с исполнителем и выплатить ему за это какие-то адекватные деньги. Таким образом, это было выгодно исполнителю – он получал уже не копейки, а вполне серьезные деньги. Это было выгодно заказчику, потому что он реализовывал имеющиеся у него фонды и получал от государства новые. И наконец, это было выгодно НТТМ, который зарабатывал на этом свой процент за посредничество – примерно 50 %.

МБХ: Миф о моих «связях в перестройку» слишком прочен, чтобы с ним бороться. Однако если говорить «по правде», то моя должность заместителя секретаря комитета комсомола института им. Менделеева никак не соответствует легенде. По статусу она равнялась должности заместителя декана факультета. Причем, когда 1987 году я решил уйти в НТТМ, должность директора центра была совсем не почетна. Ее предложил мне мой знакомый, назначенный секретарем райкома комсомола. К слову, он впоследствии, когда комсомол развалился, стал одним из моих заместителей. Прочие связи и контакты возникли отнюдь не благодаря каким-то «родственным» отношениям, а исключительно по причине, что тогда было очень мало людей, столь быстро адаптировавшихся к обстановке, и это вызвало пусть опасливый, но интерес к моей персоне.

Работа в НТТМ уводила Ходорковского от профессиональной партийной работы в сторону предпринимательства. В сущности, это была менеджерская работа. И возможность иного уровня заработка. Раньше, чтобы заработать более или менее серьезные деньги (а у него все же довольно рано образовалась семья), Ходорковский ездил в стройотряды, организовывал поездки, обеспечивал, как тогда говорили, фронт работ и вкалывал так каждое лето. Платили за это наличными, и довольно прилично.

Леонид Невзлин: Что хорошо работало в Советском Союзе? «Шарашка», стройотряды и бригадный подряд. НТТМ – из этой же области, но более продуманный технологически уровень. Это следующий шаг в том же самом направлении. Вот это постановление о НТТМ – первый, наверное, системный «выброс», который позволил идею стройотрядов или там бригадных подрядов перевести в область инженерных, научно-технических работников, конструкторов, программистов…

Борис Ходорковский: Они тогда только начинали с этими молодежными центрами, бараны… Ну а кто они после института? Бараны баранами. Мишка пришел и говорит: вот мы такое организовали, у нас есть специалисты, опытные чертежники, дай нам подработать через завод… То есть заказ. Я, прекрасно понимая, какие они опытные чертежники, тем не менее решил, что, если люди заинтересовались, им надо помочь. Ладно, говорю, давай мне вот это спроектируй. Пошел к главному инженеру и говорю: слушай, ребята хотят подработать, а у меня сейчас завал с работой, давай испытаем. Он говорит: давай, под твою ответственность. Дал я им работенку, сроки назначил. Через некоторое время принесли они мне свою работу. Мы, естественно, расплатились, как полагается. Я как глянул на их чертежи: е-мое… ой-ой-ой. Ну совсем не то. Но я же отвечал за этот заказ. Вот всю ночь напролет переделывал. Ну а как? Деньги заплатили, значит, работа должна быть выполнена. Смеялись потом. Но со временем они научились…

Родителей беспокоило, что все начавшиеся перемены – временные, как НЭП в большевистской России. У них сработала поколенческая память, которой у сына как раз не было.

Марина Ходорковская: И я тебе скажу почему. Мне родители рассказывали. Когда НЭП начался, разрешили частное предпринимательство. И мама говорит, после голодных лет вдруг на базаре появились забытые продукты. Клубника в корзиночках… Еще же были живы предприниматели, и все это тогда очень быстро развернулось. Мама говорит: я пришла на рынок, и яичек десяток стоил какие-то гроши. Она купила, пришла домой и зажарила яичницу из всех купленных яиц, и они с отцом съели. Это был забытый вкус. Впервые за долгое время они наелись. А потом всех этих предпринимателей посадили и расстреляли. И вот это мне вбилось в голову. И когда вот это все началось (кооперативы, все) и Мишка стал этим заниматься, и у меня первый вопрос был: «А если все снова плохо кончится?» Он отмахивался: времена не те. А мне все казалось, что все вернется к прежнему…

К началу 1990-х таких центров НТТМ было 600, и их общий оборот, по официальным данным, на 1989 год составил 1,5 млрд рублей. Предполагалось, что система хозрасчета стимулирует производство.

Экономист Егор Гайдар, исполнявший обязанности премьер-министра после распада СССР, считал иначе – что горбачевские реформы способствовали наращиванию денежного навеса, а при диком дефиците товаров это разгоняло инфляцию и ускоряло гибель экономики. Многие эксперты считают, что Горбачев не понимал, какой механизм он запустил, не был достаточно экономически грамотен, чтобы просчитать риски.

Кирилл Рогов, эксперт Института экономики переходного периода: Я не специалист по конкретным схемам, которые использовались в то время. Мне понятнее макроэкономический аспект происходившего. Он заключался в том, что в стране была подавленная инфляция. Если открытая инфляция – это рост цен, то подавленная инфляция – это дефицит товаров. Тебе не разрешают поднимать цены, но тогда по этим ценам будет продаваться меньше товаров. Еще были разные курсы. Был безналичный рубль – это фонды, которые государство выдавало промышленности. Безналичный рубль был более доступен, но с ним не пойдешь на черный рынок. А вот если превратить его в наличный, то на него уже можно что-то купить. Государство разрешало иногда и кому-то превращать безналичные рубли в наличные. Это была сверхдоходная операция. Вредны экономике были не эти центры как таковые, а вся эта ситуация с множеством курсов. Центры (как и тогдашние кооперативы) превращали скрытую инфляцию в открытую. При этом, так как все это делалось на основе индивидуальных разрешений, те, кто их получал, зарабатывали очень много. Это было, конечно, вторжение рынка в советскую жизнь. Но рынок этот был сопряжен со сверхдоходными и квазилегальными операциями. И эта привычка, этот паттерн надолго (навсегда) сохранился. Потом те же люди так же точно зарабатывали на инфляции и постоянном росте курса доллара к рублю. Если у тебя есть деньги и ты знаешь, что доллар будет стоить через месяц на 20 % больше, то ты вложишь их в доллар. В результате у всех через месяц их рубли обесценятся на 20 %, а ты получишь на 20 % рублей больше, то есть останешься при своих. Но по отношению ко всем остальным, обедневшим на 20 %, ты окажешься более богатым.

Команда

В то время, когда начали появляться НТТМ, Платон Лебедев, Леонид Невзлин и Михаил Брудно (будущие акционеры ЮКОСа) работали в объединении «Зарубежгеология». Все они оказались там в 1981–1982 годах. Платон – экономист, выпускник Московского института народного хозяйства им. Плеханова. Невзлин и Брудно – программисты. Невзлин закончил Институт нефти и газа им. Губкина. Брудно – Калининский политехнический институт. Обоим в 1981 году было по 22 года. Платон на три года старше.

Примечания

1

За период с 2007 по 2011 год Ходорковкому не дали ни одного полноценного свидания с семьей. Были только краткосрочные – по телефону и через стекло. – Прим. ред.

2

Наталья Ворожейкина, «Ведомости», 21.07.2010.

3

Игорь Сечин родился 7 сентября 1960 г. – Прим. ред.

4

FT. 21.06.10.

5

Колесников А. Владимир Путин: Даю честное партийное слово // Коммерсант, № 158, 30.08.2010.

6

«Новая газета», 08.09.2010.

7

23 мая 2012 г. Игорь Сечин был назначен президентом компании «Роснефть». – Прим. ред

8

Радио «Свобода», 31.05.2005.

9

«Интерфакс», 31.03.2009

10

Глава написана во время второго процесса.

11

Делали операцию. – Здесь и далее примечания автора – Наталии Геворкян (НГ).

12

Владимир Путин взял острое интервью у олигархов // Коммерсантъ, № 30, 20.02.2003.

13

«Новая газета», № 49, 2008.

14

Геворкян Н., Тимакова Н., Колесников А. От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным. – М.: Вагриус, 2000. Книга вышла незадолго до избрания Путина президентом России.

15

Браун Дж. Больше, чем бизнес. – М.: Альпина Бизнес Букс, 2011.

16

Средняя зарплата в СССР в то время была 195,80 рублей. – НГ.

17

Позднее – телесценарист. – НГ.

18

Владелец контрольного пакета акций группы компаний «Боско ди Чильеджи». – НГ.

19

Основной владелец концерна «Тракторные заводы». – НГ.

20

Ректор МХТИ. – НГ.

21

Центры научно-технического творчества молодежи созданы постановлением советского правительства, профсоюзом и комсомолом в 1987 году. Центры создавались при районных комитетах комсомола. – НГ.

22

Артем Тарасов – один из первых кооператоров, первый легальный миллионер в СССР, в конце 1990-х эмигрировал в Лондон, с 2003 года живет в России. – НГ.

23

1987 год, закон предоставлял большую экономическую самостоятельность предприятиям, которые получали право реализовать часть продукции по свободным ценам. – НГ.

24

В то время секретарь ЦК компартии, курировавший идеологию, информацию и культуру. – НГ.

25

1985–1990 годы – председатель Совета министров СССР. – НГ.

26

1986–1989 годы – первый заместитель министра финансов СССР. – НГ.

27

В СССР группа «А» – производство товаров промышленного назначения, группа «Б» – потребительских товаров. – НГ.

28

Алексей Косыгин – председатель Совета министров СССР, 1964–1980 годы. Предлагал децентрализацию народного хозяйства и увеличение самостоятельности предприятий. – НГ.

29

Институт высоких температур АН СССР. – НГ.

30

Все перечисленные – из советской партийной номенклатуры. – НГ.

31

Руководитель РУБОП, затем министр внутренних дел. Управление создано в конце 1980-х, официальное название получило в 1993 году. – НГ.

32

Из диалога с писательницей Людмилой Улицкой, «Знамя», № 10, 2009 год.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.