Захват Московии

Когда я вернулся, Виталик и Настя были уже дома, лихорадочно куда-то звонили и со мной в Эрмитаж идти не могли. Виталик объяснил, что у них фирма-однодневка, надо сидеть на телефоне, отзваниваться. Внимательно осмотрел меня и вздохнул:

– Да, выглядишь очень не по-нашему как-то… Эти бачки, волосы как-то глупо лежат, пиджак в клетку… Нет, не пойдет! – И предложил мне свою студенческую робу, чтобы в кассах Эрмитажа меня приняли за местного, а то иностранцев заставляют платить за вход втрое дороже, чем своих. – Почему? А потому, что у нас каждый умник – иностранец, а каждый иностранец – умник… Вот пусть и платит. Ты надень робу, капюшон накинь. Не брейся сегодня, не улыбайся, говори сквозь зубы, смотри волком…

– Но зачем волк? – удивлялся я.

– Не зачемкай, так надо. Страна такая… Так лучше понимают…

Потом Виталик стал предупреждать, что ходить по улицам надо осторожно и ни с кем разговоров не заводить, сейчас много разного мусора шляется – и левые, и правые, и наци, и скины, и милитари, и лимоновцы:

– Ты, это, на улицах в балабол не вступай… И ни в коем случае не трынди, что из Прибалтики, – сейчас прибалтов больше не любят, лучше уж фашист, чем прибалт… Если что – кричи: я дипломат, дайте позвонить в посольство… Хотя для отморозков что дипломат, что папа римский… А так много всяких экзотов развелось. Готы, месси… Зацеперы… Йоганутые… Кришнаиты… Харадзюки… Сектанты… Нацболы… Просто болваны…

Настя волнистым движением руки откинула с лица водоросли волос:

– Даже вампиры есть, сестра рассказывала. Соберутся на квартире, пригласят какого-нибудь здоровяка-спортсмена, за 200—300 долларов спустят у него крови литра полтора и давай её пить!..

– Зачем? – не поняли мы с Виталиком.

– А так, организм требует, вроде мела… Выпьют по стаканяке и кто куда разбегаются по своим делам.

Мы покачали головами. Виталик, шмыгая туда-сюда глазами по столу, сообщил, что недавно в универе познакомился с парнем из новой партии – граммар-наци, это значит: «партия национал-лингвистов», этот парень на экономическом учится, но в философии сильно сечёт. И главный лозунг у них ништяк: «Чем больше убитых безграмотных, тем вольнее дышать».

– Хвалился, что недавно в прессе заметка была, как их радикальное крыло в Москве акцию сделало, кого-то избило… Сейчас декрет об отмене глаголов готовят…

Я удивился:

– Не может… Какая это глупость? Как можно… глаголы?

– А междометиями заменить: вместо «нырять» – «бултых», вместо купаться – «чупи-чупи», вместо «включить» – «щёлк», вместо «целовать» – «чмок», вместо «трахаться» – «шпок» или «чих-пых»!..

– А что, клёво! – весело всполошилась Настя. – Давай «чмоки-шпоки» делать! Чихи-пыхи!

Виталик тоже развеселился:

– Ну, такие вот черти. Я, кстати, с ними должен встретиться, просили софт им сделать, а у меня брат дока… Если интересно, пошли вместе.

– Да, хочу. Национал-лингвисты!.. – Отмена русских глаголов! Было бы очень хорошо!

– Они сейчас деньги собирают, хотят место в Думе купить, чтобы потом там шороху навести, всех депутатов на чистоту языка проверить…

До Эрмитажа пешком идти было далеко, на метро я не умел. Какой-то старичок повёз меня на злокачественном для экологии «опеле», каких в Германии уже давно нет.

Но женщина в кассах Эрмитаже тут же поняла, что я иностранец. А когда я не поленился спросить, как она узнала, услышал, что в очереди я не суетился, стоял смирно, и взгляд у меня чересчур спокойный.

– А у других какой? – спросил я. – Сутулый?.. Сугрюмый?

– Да уж не такой, как у вас.

Это меня так удивило, что в музее я смотрел больше на глаза людей, чем на стены. И, скоро устав от картин и жары, вышел наружу, стал ходить по улицам.

На Невском скорая толпа шелестела мимо. И все говорили по-русски!… Это была русская река! Она шевелилась и жила, я понимал смысл фраз – вот, пожалуйста: «я ему сказала, что он в корне…», «ну, у них так принято…», «чего в натуре старое полоскать…». И я чувствовал единение с этой рекой!…

Много кокетливых женских лиц. Молодые милиционеры переминаются с ноги на ногу, помахивают жезлами. У входа в магазины – водовороты, диффузия. Около витрины сидит черный ньюфаундленд, похожий на огромного спаниеля, и смотрит не отрываясь, на хозяина, а хозяин закутан в шарф и громко говорит в никуда:

– Ничего!.. Напьются на том свете смолы, закусят угольями!.. Для всех уже сковороды приготовлены, котлы начищены!.. Скоро буди сие, скоро, скоро буди!..

Монах?.. Мормон?..

Как будто кто-то включил над городом слабый неон – за каждым домом, особняком, дворцом – низкое, плотное, словно на крупнозернистом холсте, отечное, одутловатое небо. Напряженно стоят чугунные львы, недоверчиво щупают лапами ядра земных шаров, проверяя их на прочность. На задворках старушка приличного вида в шляпке украдкой ворошит зонтиком мусор в баке, чёрные джипы аккуратно объезжают её.

Гуляя по каналам, я думал о том, что заставило царя Петра Большого предпринять такое строительство. Почему на самом углу империи?.. Ведь опасно?.. Почему на болотах?.. Ведь трудно строить, когда нет почвы?.. Через каких-нибудь пятьсот лет город может исчезнуть, как Венеция. Наверно, все тираны лишены здравого смысла, иначе бы не строили городовна воде и пирамид в пустыне, забывая, что люди – не рыбы и не жуки. Но зато потомкам есть чем любоваться.

Покупая на Невском мороженое, я спросил румяного пожилого продавца:

– Здравствуйте. Мое имя Манфред, можно Фредя. Я турист. Нравится город. Но почему Петр Большой строил город тут, где сыро, мокро, газы?… Разве сухое не хорошо?..

Продавец – в колпаке и белом переднике с медвежонком – вопросу не удивился:

– А на сухом месте воды нет, потому.

– Ну не надо!

– Это вам не надо, а ему надо было. Стоит же Амстердам?.. Ну и Петербург будет стоять – мы что, хуже?.. Вот что он думал.

– Но ведь волнения воды?.. Колдунцы смотрели-посмотрели череп, где змея… Сказали, что плохо, опасно?

Продавец усмехнулся:

– Колдунцы!… Тут одним черепом не обошлось… Кто знает, что этот инквизитор думал… Кому он отчеты давал?.. Может, доказать хотел Европе, что и мы можем, не хуже их… Пломбир? «Магнум»? – уточнил он у девочки, дал ей брикетик. – Вы голландец, немец?

– Да, зарубежец. – (Язык не повернулся сказать, что немец.)

Продавец навел порядок на лотке:

– Вы нашей жизни не знаете. Так повелось, что наш царь был хозяин всей земли, а весь народ эту землю у него как бы арендовал. Царь делал что хотел. Потом Сталин делал что хотел. А куда денешься?.. Всё это из Византии пришло, – заключил продавец, передавая толстому мальчику два пломбира. – Не только двуглавого орла, купола и иконы, а всю систему переняли…

– Византия? Бизанц? А вы откуда… так хорошо?.. – удивился я (у нас продавцы мороженого не знают, как соседний городок называется).

– Как же не знать?.. Я учитель истории. На пенсию вышел, вот подрабатываю… – («Работать-подработать-подрабатывать, работать-переработать-перерабатывать», – застучал в голове мотор, который иногда целыми днями не даёт покоя.) – Сыну ремонт нужно делать, а цены кусаются, надо как-то вертеться, – искренне ответил он. – Каждый день всё дорожает. У вас в Европе тоже после кризиса цены так повысились?

Когда я объяснил, что у нас после кризиса цены по-снизились и не кусают, он не поверил:

– Как же так?.. Что же это? Всюду дешевеет, а у нас дорожает! Есть кризис – дорожает. Нет кризиса – дорожает еще больше!..

– А почему говорите про Петра – Инквизитор? Он же хорошее для России делал-сделал? Романов-царь?

Продавец вытер руки о фартук, достал портсигар, подмигнул мне:

– Трофейный! Отец с войны привёз, – закурил и объяснил, что назвал он его Инквизитором потому, что Петр с бухты-барахты скинул русский народ с насиженного места, заставил его чему-то подражать, что-то копировать, копошиться не в своей тарелке, а после царя всё окончательно стало плохо, хуже некуда:

– Верхи оказались в раю, стали жить, есть, пить и говорить по-другому, слушать другую музыку, одеваться по-европейски, а низы попали к ним в полное рабство. И реформы все пошли крахом. Даже флот его хвалёный сгнил, из-за которого он пол-России сгноил… Такая страна… И что вообще осталось от Романовых? Только Петербург. Да и никаких Романовых на самом деле нет, были Захарьины-Юрьевы…

– Как?

Он не успел ответить – к лотку подошли туристы, и я, забрав ещё один «Магнум», отправился дальше, думая о том, что все произносят эту магическую формулу – «такая страна»… И как это – нет Романовых?.. А кто есть?.. И кто такие эти Юрьены?..

Я ходил по городу, а стыд грыз меня. Петербург – это молчаливый позорный срамный шрам на лице Германии (которой и помимо этого есть за что стыдиться). Я антифашист, мы объездили все концлагеря. Когда я стоял в Аушвице перед черными печами, мне было до бешенства стыдно, что я принадлежу к этому преступному племени. И я поклялся перед печами, что буду полной противоположностью своих предков… Надо целовать камни этого блокадного города, как это сделал Раскольников, о котором Вы нам рассказывали с такой теплотой…Конечно, не в центре, чтобы не повели в милицию… Лучше всего в садике или на кладбище… Есть, говорят, специальное…

И что вообще нам было надо в России?.. Неужели ни один генерал не осмелился развернуть перед Гитлером карту и сказать, что да, мой фюрер, до Урала мы еще кое-как доберёмся, людей и бараньих тулупов хватит, но за Уралом открывается сибирская бездна. И воевать в России можно только с мая по октябрь. А зимы?.. А провиант, логистика, подвоз снарядов по бездорожью в тундру?.. А плачевный опыт Наполеона, Чингисхана, Карла и прочих?.. Ничего нельзя сделать со страной, которая сама с собой ничего сделать не может!.. Анархия лежит в сердцевине русской души, её не подавить порядком… Поэтому, мой фюрер, не лучше ли заняться тем, что поблизости, под рукой, и оставить Московию в покое?.. Есть же Польша, Чехия, Прибалтика… Посылал же геноссе граф Шуленбург из Москвы отчаянные телеграммы о том, что вторжение в Россию будет гибельным и губительным для Рейха, приводил четыре пункта доказательств: безграничные просторы, неисчерпаемые ресурсы, мощь Красной армии и стойкость советского народа?.. Говорил же фон Риббентроп, что Кремль лучше держать в сторонниках, нужно только поласковее обращаться с ним, не дразнить, а задабривать уступками и дарами, как других восточных владык?.. Не лучше ли, великий фюрер, начать прополку с нашей картошки, а звезды оставить в покое?.. Ведь Московия – это недосягаемая звезда, смутный мираж, мутный миф без конца и начала… Разве миф можно победить? Разве мираж подвластен разуму?

И поделом было нам потом, после войны. Отец рассказывал, как в поствоенной Европе, узнав, что немец, – плевали, били газетами, а то и кулаками по лицу, пинками изгоняли из кафе, из отелей, отнимали деньги и кошельки; отец сносил всё, но думал про себя: «Я же ничего не сделал, я, лично… меня за что?..» Обида, унижение, покорность… Заслуженно.

Кое-как добравшись на такси до Виталика, я застал их на диване – они в четыре мобильных телефона звонили по каким-то фиктивным номерам. Подушки валялись на полу, в комнате крепко пахло потом и чем-то сладковатым. Я открыл окно и угостил их пивом, купленным в ларьке возле дома, о чем и предупредил, но Виталик махнул рукой:

– Пиво закрытое, баночное, авось не подделано… Или только если у вас в Германии не заёршили… где-нибудь в Карлсруэ… Помнишь, мы смеялись на семинаре, как правильно говорить – Клалсруэ или Сралс-клуэ?.. Ну, как в Эрмитаже было? Узнали, что не наш?.. Ну да, у них глаз-алмаз… Вот покажи, как ты будешь брать билеты на поезд в Москву, – там, кажется, такая же история, для иностранцев дороже! Что будешь говорить?.. Вот подошел к кассе, говори!

Я сосредоточился:

– Добрый день, будьте уже добры, пожалуйста, одна карта 2-й класс до Москвы, на одну сторону… – на что Виталик стал смеяться, а Настя проделала волнообразные движения:

– Нет, дружок, такие сопли не канают. Скажешь без всяких прибамбасов: «Один до столицы». И цыкнешь так… зубом… Как мужики после мяса делают… И хватит.

Потом мы начали заниматься мелкими делами – Виталик и Настя вернулись к телефонам, а мне надо было зарядить мобильник, переложить кое-что в багаже, записать впечатления, диалоги и новые слова. Да и полежать неплохо – ноги нудели после прогулок…

Настя не могла куда-то дозвониться, волнообразно, словно под водой, грозила кому-то трубкой, Виталик допил со мной пиво, спрашивая, что я видел и с кем говорил. Я отвечал, что с таксистами: они все говорят про бабло и ругают власти и дороги, и у нас в Германии тоже таксисты всё ругают, на что Виталик заметил, что «вам до нас далеко, тут бабло пилится безжалостно, до крови», и вспомнил притчу, которую мы вместе с ним учили на Вашем семинаре по сакралу о квазиумном мужике, который – вместо того, чтобы убрать огромный камень, который лежал посреди площади и мешал езде по городу, – предложил выкопать рядом с камнем большую яму и свалить камень туда, с глаз (сглаз?) долой, закопать. И все были поражены его смекалкой, кричали: «Знай наших! Можем, если захотим!» Тут же первым делом устроили пир на весь мир, наградились медалями, три дня плясали и пели, мужика посадили на высокое крыльцо, выдали туесок монет, бурдюк водки и фамилию Умнов. Но скоро пошли дожди, земля над похороненным камнем начала мокнуть, мякнуть, мяукать под шагами, проседать и мешать теперь уже не только езде, но и ходьбе по городу. И надо было снова раскапывать землю, вытаскивать камень… А где этот мужик Умнов?.. А он к тому времени свой бурдюк опустошил и в ус не дует – что с него взять?.. Наказали тем, что высекли и переиначили в Тупицына, потом нашли другого умника и начали пилить бабло по новой…

Потом Виталик сказал, что он должен сегодня встретиться с граммар-наци в 10 часов на Невском и мне при желании можно будет познакомиться с этими людьми, а в 12 часов уехать в Москву на последнем поезде. Так и решили. Виталик с Настей заперлись в ванной, а я уложился на лежачий матрас и затих на пару часов.

В кафе на ул. Рубинштейна Виталик направился в угол, где сидели два молодых человека. На голове у одного – фуражка, из-под которой вызмеивался конский хвостик, другой – с бритым черепом. На столе – два бокала: один – с желтым соком, другой – с бесцветной жидкостью.

Пока шли, Виталик коротко пояснил:

– Этот, в фуражке – у них главный, а другой – писарь или типа того…

Около стола он дружественно сказал:

– Хайль! Вот, привел вам еще одного члена, интернационального! Манфред Боммель, германец! – Так я был представлен типу в фуражке, с недвижным холодным лицом в родинках, одет в плащ-накидку без рукавов, но с нашивкой:

Высунув из прорези плаща руку, он подал влажную длинную ладонь и буркнул, высокомерно приоткрыв векастые глаза:

– Многим благодарны. Исидор Пещеристый, регионный гауляйтер, прошу покорно садиться.

Писарь с узкими губами, оставив бумаги, воткнулся в меня глазами:

– Мы хорошим людям рады, тем более германцам! Читать-писать по-русски умеем?

Виталик, опередив меня, поспешил заверить:

– Еще бы! Магистр! Бакалавр! По-русски так шпарит – нам не угнаться.

Писарь покивал:

– Грамматик махт фрай!.. Я Фрол Ванюкин, штурмбанн. – У него были белесые глаза и какой-то переплюснутый, слоистый, узкий лоб. Рядом на стуле строго разложены пачки бумаг. – К нам вступать будешь?

– Это да. Виталик говорил-сказал, вы глаголы… это… ликвидовать… – Я растерялся, вдруг не понимая, всерьез это всё или так, шутка, и хотел для верности еще добавить, что мой предок Генрих фон Штаден служил у Грозного в опричниках, а потом сбежал и написал книгу «Записки о Московии» (о чём я знал со слов мамы, а та – от своей бабушки), но решил воздержаться пока от этого.

Исидор подергал плечами, поправляя всякие хлястики с железными пуговицами (пальцы у него были длинные, аккуратные), снисходительно спросил:

– Откуда вам известен наш великий язык?

– От бабушки… Бабаня… В гимназии учил… Потом еще учил… От ученья светло…

– Ученье – свет! – поправил Фрол, но Исидор остановил его:

– Не мешай, боец, тут кадр интересный…

– А, кадр, вот и сказали!.. «Кадр» – это разве русское слово?.. – довольно заулыбался Фрол, а нам объяснил: – Мы поклялись чужестранные слова не говорить, не то плати подать! – с чем Исидор соизволил согласиться:

– Ну ладно, виноват, сорвалось… Экземпляр… Хм… Тип?.. Субъект?.. Нет, тоже оттуда… из-за бугра… Черт, куда ни сунься, чужие словеса. – (Фрол с некоторым злорадством следил за начальником.) – А, вот, нашел – «существо»! Или «личность»! Лады, с меня стольник в кассу… А дай-ка нашему магистру письменный испыт, пусть напишет диктовку…

– Диктат? – уточнил я.

Исидор внимательно, почти угрожающе посмотрел на меня:

– Нет, диктант! Диктат – это из другой оперы, этим мы потом займемся… – а Фрол пододвинул мне лист:

– Ну, мил-человек, бери, пиши… Готов?.. – и стал очень напористо читать: – Ти-шэ… шээ… мы-шы… шыы… кот… кот… на кры… шы…

Я автоматически начал писать, от волнения вдруг позабыв все правила – так со мной бывает: когда волнуюсь, вдруг оказываюсь в ступоре – ничего не могу вспомнить: белый лист тёмным покрыт… как скатерть-самооборонка… И слова в голове двоятся на слоги, не поймать… Хорошо, что наша учительница фрау Фриш заставляла нас в гимназии писать со слуха, говоря, что это вводит детей в транс… А всё равно правильно говорить «диктат»…

А Фрол долбил дальше:

– …а ко-ко… тя-тя…та… ешш…ешшо… вы-ы-шэ-э…

Я сумел кое-как написать это предложение. И дальше, про объёмистую свинью, которая съела под елью съедобные объёмные объедки съестного, и про жирных ежей и мышей, которые с раннего утра шуршат в тихой глуши, возле межи, где камыши и ужи…

Исидор, тихо поговорив по делу с Виталиком (краем уха я отметил, что разговор состоял только из запрещенных слов – «плата», «карта», «мемори-диск», «интензо», «корпус»), теперь, брезгливо прикрыв один глаз, следил за мной, тихо напевая:

– М-м-м… Разряди заряды гнева, заряди наряды ласки… чтобы сразу, без указки… словно в сказке…

– Гимн для партии сочиняет, – шепотнул мне Виталик.

Но когда Фрол начал диктовать: «Пачка чёрного чая упала чисто реально нечаянно навзничь» – Исидор, открыв второй глаз, сквозь зубы спросил:

– А ты уверен в этом предложении, боец? – на что Фрол бодро откликнулся:

– А чего?.. Эти, как их… наречия проверяем, оптом, скопом!

– Ну-ну… м-м-м… заряди заряды риска… чтоб потом из списка…

Когда я закончил, Исидор развернул к себе бумагу, прошёлся по ней взглядом, кое-что исправил, но был в целом доволен:

– Ничего, сойдёт… Это же надо – немец, а так хорошо пишете! Весьма похвально! Вас надо на акции брать, чтобы ущербные чурки видели пример…

А Фрол решил проверить меня еще и устно:

– Ну-ка, разгадай-ка загадку, кто это: «Идёт в баню чёрен, а выходит красен»?

Я решил, что это – русский мужик: жизнь заела до черноты, идёт в баню, выпьет крепко – и выходит красен. Виталик предположил, что это может быть какой-нибудь депутат: во власть идёт с чёрным налом, а обратно выходит с красным капиталом.

– Какой же это красный капитал? – ехидно спросил Фрол. – С кровью, что ли?

– Ну, народное добро, красное…

– Глубоко копаешь. – Исидор улыбнулся поощрительно, углами губ, как паралитик, и решил мне помочь: – Ну, не угадали?.. Что люди с пивом любят?

Я растерялся:

– Что?.. Солёные брецели[2]… то есть пруники… нет, куржики… бубулики…

– Это у вас там, в Европиях. А у нас?

– Водка?

– Это само собой…

– Ну, такое, с большими лапами, по реке ползает, – подсунулся Фрол, чем привел меня в полный испуг:

– По воде ползает?.. Только Езус Кристус… Христос… Христоса с пивом любят? Поэтому «дай бог» говорят? – (Я вспомнил какой-то русский фильм, где всё время на берегу реки чокались стаканами и говорили: «дай бог», «не дай бог», «с богом», «под богом», «перед богом» – и дальше, по всей парадигме.)

Исидор колыхнулся, приподнял фуражку, вытер рукой волосы (черно-золотая кокарда блеснула и погасла), сказал Фролу:

– Видишь, где недоработки у тебя, боец?.. Надо сказать «по дну реки»… И какие у рака, скажи на милость, лапы?.. А?..

– Это я так сказал, чтобы иностранцу понятнее было, «клешни» он знать не может…

– Ага, Фролушка, как раз он понял – зверь с лапами по реке ползает… Ты еще ему Афанасия Никитина процитируй, про землю Ебипет, где в Нильской реке крокобилы злючи, горбаты и зубаты, он сразу поймет…

«О, Фролушка! Исидорушка!» – умилился я суффиксам и вспомнил:

– Вот Виталик… Вы декреты, чтобы глаголы… решить?..

Исидор согласно кивнул:

– Да, хотим переделать кое-что…

– Еще можно вот про суффиксы… декрет, чтобы свободу, совсем…

Исидор почему-то насупился:

– Это какие же суффиксы имеются в виду?

– Ну, всякие… стеклянный-оловянный-деревянный… всякие – нька, – онька, – ушка, – юшка… Я их обожаюсь… Я от них млею… или мелею?… омлеты…

– Так они ж и так свободны, насколько мне известно?

– Нет – чтобы совсем, до конца! – Я не знал, какой пример привести, но тут осенило: – Ну… Ну, например, нельзя же сказать «Исидорочка»…

Исидор мрачно усмехнулся, а Фрол льстиво произнес:

– Сказать-то можно, да вот говорить никому не советую…

– Вот! Это я хотел! Чтоб свобода! Декрет! Это даст краски… О, я люблю русского языка!.. Такие суффиксов нигде в мире!.. Я специально осмотрел… – разволновался я.

Исидор что-то записал поверх моего диктанта:

– А что, можно подумать, идея здравая… Чем больше свободы – тем лучше!

Я с воодушевлением поддержал его:

– Да. Полно свободы! Свободище! – и стал доказывать, что всегда должно быть место для импровизации, а то сейчас что выходит: если ты муттершпрахлер[3], тебе всё позволено, у тебя есть право говорить, как ты хочешь, а если ты иностранец, то должен говорить «правильно», «по правилам», а где грань между ошибкой и импровизацией?.. Всё время слышно: «Так нельзя сказать-говорить», – а если мне так больше нравится и если я считаю, что мои когнитивные процессы так будут выражены в полном объеме?..

– Во чешет! – покачал Фрол уважительно головой. – Молоток! – а Виталик приосанился:

– Я же говорил, кентяра мой – магистр! Скоро бакалавр!

– Вот, кентяра, суффикс «ара-яра»! – обрадовался я, а Фрол повторил:

– А, бычара, котяра… Понятно!

Чтобы сделать приятное Исидору, я напоследок сообщил, что древнее имя Исидор восходит к богине земледелия Исиде, на что он удовлетворенно поправил фуражку:

– Конечно, это тот, кто ниву пашет, почву возделывает. Землепашец!

– Нивопашец! – подтвердил я.

– А по-нашему Сидор, – некстати вставил Фрол. – Взял сидор – да и пошел!

Исидор окатил его брызгами неприязненного взгляда:

– Но-но!.. А что, сильно! Нивопашец! – и стал напевать: – Пашет ниву языка… Видит всё издалека… В плен берет «языка»… Нет, два раза слово «язык» плохо, хоть и с кавычками второй раз… Да, Фролушка, с кавычками, точками с запятой и прочей дребеденью тоже бы разобраться следовало… Кстати, за отсутствие тире наши радикалы в Москве одного так отделали, что три месяца в больнице провалялся…

– Чурку? – Виталик не удивился. – Чебурека?

– Да нет, в том-то и дело, что не чурку, а своего, русского нациста, представь себе… Он на стене написал «россия для русских», а наш патруль его застукал и отмутузил за милую душу за то, что «Россия» с маленькой буквы написал, тире в составном сказуемом не поставил и восклицательный знак забыл. Так что эти точки-тире дорогого могут стоить… Нам всё равно, кто безграмотен, – всех на плаху уложить надо!.. Ну да ладно, дел много еще впереди!.. С вами, господин магистр, всё ясно – приняты в ряды граммар-наци! Прошу заплатить сто долларов, годовой взнос, и получить мандат и памятки!

Сто долларов!.. Я в растерянности посмотрел на Виталика, но он только как-то повёл плечами. Видя мое замешательство, Фрол начал меня успокаивать:

– Да эти деньги не пропащие, за них будешь корочку путёвую и новые вести от нас иметь, в курсах будешь, что к чему… на наш веб-сайт ходить, вот – www.grammar-nazi.ru, тут пин-код, чтоб тайные страницы смотреть…

– Вебсайт? Пин-код? – вдруг окрысился на него Исидор.

Фрол сдал назад:

– Извини, с языка слетело… страница в Сети… тайное слово… Вот еще листовки, памятки, устав, призывы, списки запрещенных слов… – Он стал брать из пачек по листу и складывать в плотный коричневый конверт. – Вот значки, нашивка на куртку, – он подвинул мне очередного орла со свастичным пауком:

Делать нечего. Я вытащил из бумажника пятьдесят долларов:

– Вот, больше с собой нету.

Фрол схватил купюру:

– Отлично, остальное потом отдадите. Теперь мы вместе! – а Исидор поинтересовался:

– Вы куда теперь?

– Я?.. В Москву.

– А, в столицу… И мы скоро там будем… там дела завариваются, акции… действа… Где жить будете?..

Я, помня о Вашем совете никому ничего конкретно не говорить, помялся:

– Точно не помню… не памятую… – но Виталик счел должным помочь мне:

– Ты говорил – гостиница «Центральная», – и мне ничего не оставалось, как кивнуть.

В кафе прибавилось народу, шум нарастал. Исидор с Фролом заспорили: можно ли делать скидки, если ошибки в диктанте допускает иностранец, или все, кто гадит язык, должны быть наказаны. «Все!» – считал Фрол, но Исидор качал головой:

– Несправедливо! Должны быть скидки… Есть смягчающие и отягчающие обстоятельства… Например, отягчающие – серийность ошибок, упорство в ереси, отказ от признания вины… А смягчающие – признание, раскаяние или если ошибки допущены в сложных словах…

Через штрафы решать, если словесных шприцрутенов не хватит…

– Чего? Рутенов? – вылупился на него Фрол.

Исидор искоса посмотрел на него:

– Это слово специальное… то есть особое… Такие палки, чем наказывают! Достоевского били… Вот, умные немцы выдумали! Они на такие вещи мастаки!

Мне было очень неприятно, что немцы опять выходят фашистами, но я всё-таки объяснил, что это слово значит «палочная дорога», от Spiess – копье, и Rute – путь, что раньше в прусской армии солдата, кто виноват, гнали-гоняли, а другие должны его бить-ударять…

Исидор внимательно выслушал:

– Это типа «крестный путь» выходит?.. Понятно… В любом случае штрафы для партии лучше… Как же без податей?

Копаясь с бумагами, я незаметно включил в кармане диктофон, чтобы потом проанализировать их дебаты, которые становились все жарче: Фрол горячился в том плане, что уничтожать надо всех неучей, рубить невежество в зародыше, как учил гроссадмирал Ломоносов, а Исидор надменно водил головой:

– Не язынь… Рано еще… Не время… Не окрепли мы… Пока маскироваться… До столетия… До 17-го года само созреет… А пока брать на заметку, составлять списки… Зарядить заряды гнева… Потом враз накроем… Пойдём в полный отвяз…

Нет, настаивал Фрол, надо делать акции, громкие и крепкие – вот после московского погрома около двух сотен новых членов вписалось, – но Исидор был твёрд – сотни и тысячи будут потом, пока рано для большого, пока надо подготовиться, задача стоит шире – надо всю голову отрубить сразу, а не гадить по мелочам, как нацболы, которые не дают людям спокойно жить, а после их идиотских акций менты активничают, хватают всех подряд… нет, надо всё разом, одним ударом поднять на воздух, а пока хачиков чихвостить да азеров трясти – так, для тренировки, это рутина, каждодневка, быт…

Я шепотом спросил у Виталика:

– Они что взрывать? Кремль? Мавзолей? – но тот отмахнулся:

– Да нет… Так, разговоры, базары… чурок прессовать хотят…

Тут Исидор, закончив беседу («ладно, это всё потом, в рабочем порядке»), обратился ко мне:

– Скажите, господин магистр, как будет правильно – «die Grammatik macht frei» или просто «Grammatik macht frei», без die… не знаю даже, как по-русски слово «артикль»…

Я воодушевился – это-то я знаю! И объяснил, что слово «артикль» произошло от латинского «artus», что значит «сустав», где кости вместе сходятся, есть даже болезнь – «артрит».

– А, знаю, конечно, у моей бабушки… артрит или артроз… Значит, можно употреблять без сустава?.. А то мы спорили вчера, один читака утверждал, что надо обязательно с «die».

– Читака? Это много читает? Какое хорошее! – понравилось мне. – Видите, продуктивный суффикс «ака»! Можно еще читальщик, читулька…

Это всех развеселило, стали предлагать версии: «Читайка! Читаец! Читайчонок!» – так что с других столов уже стали посматривать на наш чирикающий стол.

Стало еще веселее, когда Исидор сказал, что этот его знакомый читака ругался на артикли и говорил, что лично он плевать хотел на все эти «der-die-das», что это просто глупые довески, которые засоряют речь, можно прекрасно обходиться без них, поэтому он положил на артикли с большим прибором.

– Как глупые подвески? Большой пробор? Артикли – это как по-русски концы слов, они слова свяживают так-так, zusammen[4], – показал я руками, забыв от возмущения русское слово. – У вас сколько их?.. Всегда окончания! Никто помнить не может… В школу, в школе, обо школе, в школой…

– Ну и ты положи с прибором на эти окончания, не переживай, – успокоил меня Фрол, но я не успокаивался:

– Без артикля сказать-говорить – это лингвистичное неряхство, да… Если эта читайка так положила свои подвески, то я тоже… ложить-положить-покласть…

Тут в зале появились ребята с нашивками «GN», подошли к нам, обступили, стали что-то шептать на ухо Исидору, передали мятые деньги, тут же исчезнувшие под плащом. У одного парня рука была обмотана платком в крови, на куртке другого я заметил пару свежих блестящих неприятных пятен. От ребят пахло то ли пылью, то ли асфальтом.