Время прощать

Миа Марч

Время прощать

©Mia March, 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Время прощать

Памяти Грега

Возможно, в отличие от меня он знал, что Земля создана круглой, чтобы мы не слишком далеко видели путь впереди.

Карен Бликсен, которую Мэрил Стрип сыграла в фильме «Из Африки»

Киновечера с Мэрил Стрип

«Мосты округа Мэдисон»

«Дьявол носит „Прада“»

«Мамма миа!»

«Ревность»

«Защищая твою жизнь»

«Крамер против Крамера»

«Открытки с края бездны»

«Простые сложности»

«Из Африки»

Почетное упоминание: «Джули и Джулия»

Пролог

Лолли Уэллер

Пятнадцать лет назад

Новый год, 2.30 утра

Гостиница «Три капитана»,

Бутбей-Харбор, штат Мэн

Шел фильм «Силквуд» с участием любимых актрис Лолли – Мэрил Стрип с прической, напоминающей шлем, какая была у Лолли в подростковом возрасте, и Шер – ее Лолли считала волнующе страстной. Словом «страстная» называли и Лолли. Обычно это делала ее сестра. Но Лолли не считала себя такой. Поскольку знала правду. Будь она католичкой, то каждый день или дважды в день исповедовалась бы.

Когда телефон зазвонил в ту ночь первый раз, Лолли сделала то, что мучило ее потом до конца жизни, то, чего она себе так и не простила. Первый звонок раздался сразу после двух часов ночи. Ее сестра Элли, подвыпившая по случаю Нового года, со смехом рассказала по телефону, что ее муж танцует, как Джон Траволта в «Криминальном чтиве», в центре роскошного вестибюля отеля «Бутбей резорт».

– Мы оба выпили по четыре или пять бокалов шампанского, представляешь! Лолли, дорогая, забери нас отсюда. Мы всего в пяти минутах езды.

Пять минут туда. Затем пять минут, чтобы доехать до их квартиры и благополучно доставить домой этих весельчаков. Еще пять минут – назад до гостиницы. Таким образом Лолли лишалась пятнадцати драгоценных минут. Поэтому она разбудила Теда, который обругал вполголоса проклятых пьяниц, но надел поверх пижамы парку и поехал за Нэшами.

Лолли быстро заглянула к девочкам. Поскольку ее с Тедом новогодние планы не простирались дальше обеспечения гостей «Трех капитанов» дуделками и шампанским за счет заведения, они согласились оставить у себя на ночь племянниц. Стараясь не шуметь, Лолли спустилась по лестнице с третьего этажа гостиницы на второй и тихо открыла дверь хозяйственной комнаты, где держала пылесос и принадлежности для уборки.

Шестнадцатилетняя Изабел Нэш затащила в подсобку, как делала всякий раз, приезжая к ним, свой матрас, подушку и одеяло и крепко спала. Ее красивое лицо дышало таким спокойствием, что невозможно было представить, какие крики и ругательства могли слетать с этих розовых губ. Всего час назад, в половине второго, Изабел тайком пробралась в гостиницу, несмотря на строгий приказ матери возвращаться в праздники не позже половины двенадцатого. Последовала страшная ссора, после чего все провели вечер по своему усмотрению.

Лолли натянула пуховое стеганое одеяло на плечо Изабел и заметила свежий засос у нее на шее. Хорошо, что отец не видел.

Вернувшись наверх, Лолли проверила другую племянницу, тринадцатилетнюю Джун Нэш, которую на эту ночь поместили в комнату дочери Лолли. В комнатке напротив спальни Лолли и Теда с трудом хватало места для одной кровати, а туда втиснули еще две раскладушки для Изабел и Джун. Что поделать: под Новый год все номера в «Трех капитанах» были заняты. На груди Джун лежала раскрытая «Джейн Эйр», маленький фонарик светил красным светом в подбородок девочке. Лолли выключила фонарик и положила его с книжкой на прикроватный столик, убрала с лица Джун густую прядь кудрявых рыжеватых волос. «Замечательная девочка, – подумала Лолли. – Никаких неприятностей от нее».

В другом углу комнаты спала Кэт Уэллер, десятилетняя дочка Лолли. Кэт проснулась, когда отец спустился вниз, и в одну секунду надела пальто, шапку и рукавички, умоляя взять ее с собой.

– Пожалуйста, папа, можно и мне? Завтра же нет занятий.

Но было слишком поздно и очень холодно, а на дорогах полно пьяных водителей, поэтому Тед уложил ее обратно в постель.

Кэт снова уснула, так и не сняв фиолетовые рукавички и зажав под мышкой игрушку – ослика Иа-Иа. Лолли на цыпочках подошла, радуясь, что дочка лежит лицом к стене. Если бы, войдя, Лолли увидела это милое лицо, так похожее на лицо отца, у нее, наверное, заныло бы сердце, как часто бывало в последнее время. Она осторожно стянула рукавички, и Кэт шевельнулась во сне. С чувством вины Лолли прикусила губу и крадучись вышла.

«У меня есть минут десять», – подумала Лолли.

Она кинулась наверх в свою комнату, закрыла дверь и улеглась, положив на живот телевизионный пульт и телефон. Лолли переключила канал. «Силквуд», конечно, очень ей нравился, но она смотрела его раз десять. Пощелкав каналы, наткнулась на «Когда Гарри встретил Салли», прибавила громкость ровно настолько, чтобы заглушить свой голос, и набрала номер.

Пока они говорили, сердце, как обычно, екало у Лолли в груди, напоминая о привычной мечте. Она шептала, но достаточно громко, чтобы ее не заглушал Билли Кристал, объясняющий Мэг Райан, в чем ее ошибка.

Тридцать или сорок минут спустя – Лолли потеряла счет времени – на линию вклинилась телефонистка со срочным вызовом. Лолли резко села.

– Да, я отвечу.

Звонили из полиции Бутбей-Харбора. Они выражали соболезнование.

Из той ночи Лолли навсегда запомнила, как уронила телефон и, застыв, не дыша, в ужасе уставилась на лицо Билли Кристала. Через много лет она по-прежнему не могла смотреть ни один фильм с Билли Кристалом, не выносила его вида, не могла слышать его голос. По замечанию ее дорогой подруги Перл, хорошо, что Лолли не стала смотреть «Силквуд». А то никогда уже не смогла бы снова взглянуть на Мэрил Стрип.

Глава 1

Изабел Нэш Макнил

Изабел любила своего мужа с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать. План по спасению брака состоял из трех частей: старинного итальянского рецепта равиолей с тремя сырами, воспоминаний обо всем хорошем и клятвы никогда больше не упоминать о том, что разъединяет ее и Эдварда. Она стояла у кухонного стола. Нацарапанный черными чернилами спасительный рецепт лежал рядом с бугристым серым комом теста для пасты, которое она замесила сама.

«Неужели тесто должно выглядеть так?» – вздохнула Изабел.

Изабел сняла с полки над столом кулинарную книгу «Итальянская кухня каждый день» Джады де Лаурентис и открыла на разделе «Тесто для пасты». Ее тесто не имело ничего общего с тестом Джады.

«Сделаю снова. У меня есть пять дней, чтобы освоить рецепт».

Десятая годовщина их свадьбы выпадала на вторник, и Изабел преисполнилась решимости воссоздать атмосферу последнего вечера их медового месяца в Риме. В тот день они с Эдвардом, влюбленные друг в друга, набрели за углом у фонтана Треви, где бросали монетки и загадывали желания, на крохотный потрясающий ресторанчик со столиками на улице и открытый допоздна.

Дивным, беззаботным августовским вечером они уселись за круглый столик. В небе висел ярко-желтый серп луны, откуда-то доносились негромкие звуки итальянской оперы. Эдвард признался, что загадал, чтобы жизнь всегда была такой, как сейчас, чтобы Изабел стала его жизнью. Изабел загадала то же самое. За равиоли с тремя сырами, которые они объявили неземными, Эдвард пообещал всегда ее любить, а затем встал, потянул Изабел за руку и привлек к себе в долгом страстном поцелуе, очаровав тем самым владельца ресторана, который подарил им рецепт равиолей.

В старой кухне ресторана находилась старушка мать, немного похожая на колдунью крючковатым носом и строгим, длинным черным платьем. Тяжелый пучок черных волос у нее на затылке шевелился, когда она помешивала еду в больших закопченных кастрюлях на плите. Но им она улыбнулась и расцеловала в обе щеки, затем написала рецепт по-итальянски, а ее сын написал перевод.

– Моя мать говорит, этот рецепт обладает волшебными свойствами и обеспечит долгое и счастливое супружество, – пояснил он.

Все эти годы Изабел хранила сложенный клочок бумаги в портмоне и сначала планировала готовить равиоли на каждую годовщину, но по той или иной причине они с Эдвардом шли в ресторан или уезжали отдыхать. Кроме того, тарелка равиолей, съеденная ими в тот медовый месяц, все эти годы оказывала свое волшебное действие, и Изабел не требовалось гарантий долгого и счастливого супружества, оно у нее было именно таким. До недавнего времени.

До того момента, когда их брак превратился в холодную войну. Изабел стала желать то, чего ей вроде бы не полагалось, и не требовалось, хоть и с пугающей горячностью, возбуждающей, заставляющей как никогда чувствовать себя живой. Она плакала в душе, супермаркете, в машине и поздно ночью в постели, потому что ее желание так и останется просто мечтой.

Изабел выбросила тесто, сунула в пакет с мукой мерную чашку и услышала шорох у входной двери. Отклонившись назад, Изабел посмотрела в коридор: под дверь подсунули конверт.

«Странно».

Изабел вытерла о фартук руки и пошла в прихожую, стуча каблуками по отполированному мраморному полу.

Конверт, как и письмо внутри, напечатанное на листе простой белой бумаги, были без адреса и подписи.

У вашего мужа роман на стороне. Не знаю, известно ли вам об этом и хотите ли вы об этом знать. Вы однажды отнеслись ко мне по-доброму, а в нашем городке это говорит о многом. Я бы хотела, чтобы мне кто-то сказал… Что-то мне подсказывает, что вы тоже захотели бы. Дом 56 на Хемингуэй-стрит. Черный «мерседес» всегда стоит на заднем дворе около 18 часов. Простите.

Изабел ахнула и выронила письмо. Подняла и перечитала.

«У Эдварда? Роман?»

Она покачала головой. Колени подгибались. Изабел села на мягкую скамеечку у двери.

«Это, должно быть, ошибка… Это должна быть ошибка… Да… ошибка, – решила она. „Простите“ доставила письмо не в тот дом. Вероятно, оно предназначалось соседке Саше Финтон, чей белый дом в колониальном стиле, с красной дверью, черными ставнями и каменной дорожкой, обсаженной бальзаминами, – копия нашего дома».

Муж Саши открыто флиртовал на обедах у соседей и днях рождения малышей.

Изабел от всего сердца сочувствовала Саше. Та всегда держалась вежливо и даже сегодня утром с натянутой улыбкой помахала Изабел, хотя явно была расстроена, провожая своего мрачного мужа до машины.

«До черного „мерседеса“, да? В точности, как у Эдварда», – мелькнула мысль.

Втянув сквозь зубы воздух, Изабел кинулась в гостиную и отодвинула тяжелую штору на дальнем окне. Если постараться, можно разглядеть за белым кованым забором подъездную дорожку Финтонов. Сейчас там стоял только Сашин серебристый «БМВ». Но Изабел была уверена, что «мерседес» Дарина Финтона черного цвета. Она посмотрела на часы: начало седьмого. Возможно, автомобиля Дарина нет на подъездной дорожке, потому что он припаркован позади дома № 56 по Хемингуэй-стрит.

Она отнесла письмо и конверт на кухню и положила на рабочий стол. Затем придавила помидором, как пресс-папье, мечтая, чтобы анонимка исчезла: поднялась бы в небо и улетела прочь. Но тогда ужасное послание опустилось бы у порога другой женщины; той, что знает про ее семейный разлад, который длится уже давно, возникнув задолго до начала их холодной войны.

«Но роман? У Эдварда? Нет», – убеждала себя мысленно Изабел.

Сморгнув слезы, она высыпала три мерные чашки муки на деревянную разделочную доску. Сделала в муке углубление и разбила туда четыре яйца, стараясь вливать их осторожно и смешивать с мукой медленно. Как только начала замешивать тесто, оно пошло комками – никакой эластичности и однородности.

«Что-то я делаю не так», – вздохнула в который раз Изабел.

Возможно, эта часть спасения брака – напоминание о том хорошем, что было в прошлом, – нелепа, но Изабел полагала, что если воспроизведет тот вечер, ту последнюю ночь в Риме, когда все у них с Эдвардом было волшебно, то заденет супруга за живое, всколыхнет у него в душе забытые романтические чувства. Смесь рикотты и сладкого соуса маринара вызовет в его воображении залитый лунным светом столик в итальянском ресторанчике и напомнит мужу о чувствах, которые он когда-то к ней испытывал, о прежних отношениях. Она планировала надеть одно из тех милых старых хлопчатобумажных платьев, которые носила во время медового месяца, и накрыть на заднем дворе столик, как в кафе, под луной и звездами. Воссоздать тот вечер если не географически, то эмоционально. Вернуть их к началу. К первым девяти годам супружества, когда все было хорошо, когда она чувствовала себя в абсолютной безопасности.

За последний год ситуация изменилась, но у Изабел имелся план и на этот счет: ни в коем случае не упоминать о том, что их разъединяет, что вбито между ними как клин. И о том, чего хочет Изабел и не желает Эдвард.

Изабел взяла помидор и перечитала записку.

Черный «мерседес» всегда стоит на заднем дворе около 18 часов.

«Да, у Эдварда черный „мерседес“. Но такой же у Дарина Финтона, и у Кармайклов через дорогу, и у большинства соседей…»

Она услышала, как на подъездной дорожке у Финтонов остановился автомобиль. Изабел снова помчалась к окну. Дарин Финтон выходил из своего темно-серого «мерседеса». Не черного. Ощущая спиной неприятный холодок, Изабел медленно вернулась к окнам на другой стороне гостиной и сквозь тонкие занавески всмотрелась в подъездную дорожку Хейверхиллов.

«Пусть у них будет черный „мерседес“», – подумала она.

Затем поняла, что желает Виктории Хейверхилл неверного мужа, и мысленно попросила у нее прощения. Обе машины Хейверхиллов стояли на месте – одна из них темно-синий «мерседес».

Боясь вздохнуть и пошевелиться, Изабел стояла рядом с кабинетным роялем.

Вы однажды отнеслись ко мне по-доброму, а в нашем городке это говорит о многом…

В целом Изабел была доброй. У Саши Финтон случались всякие настроения. Виктория Хейверхилл – злюка.

«Неужели письмо предназначено мне?»

Пока она возвращалась в кухню, в ушах отдавался стук каблуков.

«Но ведь мы с Эдвардом так старались… Обещали постараться…»

– Простите меня, миссис Изабел, но тесто не должно так выглядеть.

Мэрией, домработница, убирала свои вещи в кухонный чулан. Голос ее звучал доброжелательно. Сколько Изабел ни просила Мэрией называть ее по имени, та качала головой и с улыбкой отвечала: «Нет, миссис».

– Я останусь и сделаю его для вас, – предложила Мэрией. – У вас с мистером Эдвардом будет отличный ужин.

За пять лет, что они живут в огромном доме в Уэстпорте, штат Коннектикут, Мэрией дважды в неделю приходила помогать по хозяйству и порой готовила. Дом был слишком велик для двух человек. Мэрией лукаво улыбалась и замечала, что одна из четырех спален наверху стала бы идеальной детской с ее стеклянными дверями от пола до потолка и арочными окнами.

– Словно в сказке, – говорила она.

Часто Изабел поднималась наверх, в сказочную комнату – гостевую, где никогда не жили гости, – и представляла изящную белую детскую кроватку, бледно-желтое постельное белье, тихо звонящий мобильный, крохотных утят, которых по ее заказу нарисует вдоль потолочных плинтусов художник. И младенца, Эллисон Макнил, коротко Элли – в честь матери Изабел, или Маркуса Макнила – в честь отца Эдварда.

Но младенца не будет. Вместо него есть договор, о котором Эдвард напоминал всякий раз, когда Изабел заговаривала о ребенке. Договор, выполнение которого разбивало ей сердце.

«Поэтому, – в который раз пыталась она себя убедить, – письмо доставлено все же не по адресу. Романа нет. В договоре не предусмотрены отношения на стороне». Хотя, если задуматься, брачный обет сам по себе договор. И постоянно нарушается.

Она вымученно улыбнулась домработнице.

– Спасибо, Мэрией, но я просто учусь готовить это тесто. Для нашей годовщины на следующей неделе. Десять лет.

– Вы с мистером Эдвардом такая приятная пара, – улыбнулась горничная Мэрией. – Надеюсь, ради вашей годовщины ему удастся приехать домой до восьми часов. Этот человек так много работает.

Дом 56 на Хемингуэй-стрит. Черный «мерседес» всегда стоит на заднем дворе около 18 часов. Простите.

Изабел нащупала в сумочке ключи от машины.

В шестнадцать лет Изабел выглядела как угодно, только не милой. Именно тогда она познакомилась с Эдвардом Макнилом в Бутбейском региональном центре для детей, переживших утрату. Он был ее куратором-подростком. Пятью годами ранее Эдвард сам потерял родителей в авиакатастрофе. Каждую среду после школы он добровольно работал в центре. Когда через два дня после автокатастрофы Лолли, тетя Изабел, отвела ее туда вместе с родной и двоюродной сестрами, у девушки состоялась беседа со взрослым консультантом и с Эдвардом. В первый же день он поразил ее сочувственным взглядом темно-карих глаз. Изабел даже на секунду забыла, где находится, забыла, что ее мать и отец погибли, пока она спала в новогоднюю ночь.

Говорить о родителях она не хотела. И о ссоре с матерью в тот последний вечер. Не желала разговаривать о своей сестре Джун, которая все время плакала, и делиться мыслями о переезде в старомодную гостиницу тети Лолли, где жила ее маленькая кузина Кэт, потерявшая отца, потому что он поехал за родителями Изабел и Джун, напившимися на новогодней пирушке.

Она попросила Эдварда рассказать о том, как он узнал о гибели родителей. Эдвадр признался, что долго находился в шоковом состоянии, так что у него запоздала реакция на реальность потери. Когда добрых полгода спустя шок наконец прошел, он несколько месяцев плакал. Плакал везде: в школе, под одеялом ночью, в церкви, посещение которой его старшего брата по отцу могло как-то помочь и действительно помогло, на время.

– А однажды, – сказал Эдвард, – ты понимаешь в разгар какого-то дела, что не думаешь об этом, и с той минуты начинаешь чувствовать себя лучше. Это становится частью тебя, а не захватывает целиком.

Ко второй среде их знакомства Изабел влюбилась в Эдварда Макнила. Как и ее сестра. Хотя у Джун скорее проявилась очарованность старшим мальчиком. Какое-то время сестры Нэш, никогда не ладившие, сосредоточились на этом, а не на своем горе, срывая зло друг на друге.

– Ты нравишься ему только потому, что ты шлюха! – кричала Джун.

– Нет, я нравлюсь ему, потому что я – это я! – кричала в ответ Изабел. – Кем ты никогда не будешь, мисс подхалимка-паинька.

В те дни они наговорили друг другу много ужасного. Когда Изабел рассказала Эдварду об их яростных спорах, он заметил:

– Знаешь, Иззи, если девяносто девять процентов того, что говорит о тебе Джун, не имеет ничего общего с правдой, то же самое верно и в отношении твоих слов в ее адрес. Подумай об этом.

Изабель прислушалась к его словам. Но затем они с сестрой вернулись к ссорам, и однажды Джун сказала такое… Изабел побелела от ее слов и задрожала так сильно, что Джун пришлось побежать за тетей Лолли.

Не прошло и дня, как ссоры возобновились: Джун настаивала, что тринадцать лет – совсем немало, чтобы встречаться с мальчиком – шестнадцатилетним мальчиком. Отчаянно старалась привлечь внимание Эдварда, набивая лифчик ватой, чтобы увеличить грудь, и подкрашивая губы блеском с ароматом персика. Тетя Лолли вынуждена была перевести Джун к четырнадцатилетнему куратору женского пола по имени Сара, которую Джун в итоге тоже принялась обожать. Но пропасть между Изабел и Джун увеличилась, они так и не сумели ее преодолеть. Каждый раз, когда к Изабел приходило осознание, что для восстановления мира с сестрой ей нужно всего-то перестать реагировать, она тут же реагировала. Очень сильно. И бежала к Эдварду.

В ту страшную зиму они были неразлучны. Долгие прогулки от причала до причала в Бутбейском порту… Они закутаны по случаю морозной погоды, сильные руки Эдварда обнимают ее, пока они сидят, глядя на суда в доках. Изабел прижимается спиной к темно-синему пуховику, Эдвард согревает ей лицо ладонями в перчатках. Они намотали не одну милю, гуляя по гавани, потягивая купленный навынос горячий шоколад. Чем дальше от гостиницы уходила Изабел, тем менее несчастной себя чувствовала. Однажды вечером в конце весны они с Эдвардом лежали под дубом на заднем дворе гостиницы, держась за руки и разглядывая звезды, которые мерцали, намекая на возможности и наполняя Изабел надеждой.

– Нам надо заключить договор, – произнес Эдвард, не отрывая взгляда от звезд. – Ты и я, навсегда вместе. Только вдвоем.

Она сжала его ладонь.

– Только вдвоем. Вместе навсегда.

– И никаких детей. Никаких детей, которые могут превратиться в переживших утрату, потерянных сирот, как мы.

Изабел повернулась к нему, благоговея перед правотой Эдварда. Всего шестнадцать лет, а какая мудрость…

– Никаких детей.

– Значит, договорились. – Эдвард кивнул. – Никаких детей. Только ты и я. Навсегда.

Они крепко сжали руки и смотрели на звезды, пока тетя Лолли не позвала Изабел в дом.

На много лет она забыла об этом договоре.

Но теперь им по тридцать одному году. Их браку десять лет. Они живут в Уэстпорте, красивом городке в штате Коннектикут, населенном молодыми семьями с детьми. Изабел крепче сжала ключи от машины, уставившись на бугристый ком теста для пасты, вспоминая, как год назад поймала себя на том, что вглядывается в маленькие личики в детских колясках, и странное волнение заставляло ее останавливаться, просыпаться по ночам, думать о том, что, возможно, они ошиблись, перестраховываясь.

До двадцати восьми лет Изабел была довольна жизнью. Никакого материнского инстинкта не чувствовала. Но по мере того как Эдвард стал отдаляться, уходить в себя, все дольше задерживаться на работе, рассказывать что-то о делах, а потом говорить: «Да ладно, ты все равно не поймешь», Изабел стала ощущать неосознанную потребность.

Затем настал день, уже больше года назад, когда она консультировала одну семью в больнице, где добровольно работала консультантом по ситуациям, связанным с потерей близких. Это была молодая вдова с семимесячным младенцем и чудесной, заботливой многочисленной родней. Кто-то из них попросил Изабел на минутку подержать малышку.

От приятной, необременительной тяжести в своих руках Изабел ахнула. Она сразу поняла, что хочет ребенка, а договор, который она заключила страдающим подростком, больше не имеет отношения к ее жизни. Кроха, которую она держала, потеряла отца. Но это не означало, что она лишится любви, что жизнь ее будет ужасной.

Изабел хотела ребенка. И проверила свои чувства. Долго все обдумывала, пока не убедилась настолько, что готова была забеременеть в ту же минуту.

Несколько месяцев назад она заснула, представляя, как будет выглядеть их ребенок – унаследует ли он или она рыжевато-каштановые волосы и римский профиль Эдварда или ее зеленоватые глаза и лицо сердечком.

Она проснулась среди ночи.

– Эдвард, ты не спишь?

Он что-то пробормотал. Она сделала вдох и сказала, что последнее время много думала о том, что им надо родить ребенка. Муж молчал. Изабел решила, что он уснул и не услышал ее, но потом Эдвард произнес:

– Мы заключили договор, Из.

Наутро он напомнил, почему они заключили договор. Сначала мягко. Потом жестче.

– А если я передумала? – спросила она.

– Что ж, тогда мы зашли в тупик, верно? – последовал ответ.

Изабел попыталась объяснить, что они больше не перепуганные подростки, нет нужды придерживаться правил, придуманных для общения с миром с позиций печали и страха.

Он со злостью посмотрел на нее:

– Я не хочу детей, Изабел. Конец истории. Мы заключили договор. – Он ушел, хлопнув дверью.

После нескольких месяцев разговоров об одном и том же они начали избегать друг друга. Изабел больше времени проводила в больнице, помогая людям, потерявшим близких. Когда в ее услугах не нуждались, что случалось нечасто, она стояла перед окном детского отделения, глядя на малышей. А потом закрывала глаза, чувствуя, как сжимается сердце, и разрешала себе помечтать о ребенке. Непримиримость Эдварда раздражала Изабел, но она сдерживалась. Со временем он отдалился еще больше: избегал находиться с Изабел в одной комнате. И перестал спать с ней. По утрам Изабел обнаруживала Эдварда спящим на диване в гостиной или на слишком маленьком для него диванчике в его кабинете. В те редкие случаи, когда он завтракал с ней, Изабел ощущала себя бесконечно одинокой, хотя Эдвард сидел по другую сторону стола.

– Эдвард, нам нужно поговорить. Нам нужно это уладить, – повторяла она вновь и вновь за завтраком, в письмах по электронной почте, по телефону, среди ночи, когда просыпалась и понимала, что одна, и шла вниз, где он смотрел в записи бейсбольный матч с участием команды «Ред соке» или просто сидел, обхватив голову руками. Тогда Изабел останавливалась. В испуге. Внезапно утратив представление, как достучаться до человека, которого знала половину своей жизни.

Поэтому несколько месяцев назад Изабел перестала подниматься в лифте на третий этаж, где находилось детское отделение. Перестала засыпать в мечтах о крохотных римских носиках и зеленоватых глазах, о лице, в котором сочетались черты ее и мужа.

«Я заключила договор, – твердила она себе. – Я вышла замуж, согласилась на договор. И я его выполню. Эдвард спас меня, а теперь я спасу нас. Спасу наш брак. Ведь мы девять лет жили душа в душу!»

Она помнила, как Эдвард входил в дом, хватал ее в объятия и целовал, как во время медового месяца. Они занимались любовью и, лежа в постели, смотрели старые фильмы и ели китайские блюда. Муж слушал печальные рассказы Изабел о больнице и нежно гладил ее по плечам. Иногда в праздники они из чувства долга навещали ее родных в Мэне. Изабел очень быстро уставала от гостиницы и споров с сестрой. Тогда они с Эдвардом уходили гулять в гавань, как раньше, держась за руки, и все налаживалось.

Ты и я навсегда вместе, только мы вдвоем…

Эдвард Макнил был для нее всем. Поэтому уже несколько месяцев она боролась за свой брак. Боролась упорно.

Поначалу он откликался на ее искреннюю улыбку, на взгляд, полный любви, а не обиды. Она шла за ним и массировала его сильные плечи, вдыхая мужской, с ароматом мыла запах, который так давно любила, и он поворачивался к ней и целовал крепко, страстно и уводил наверх. Но потом Изабел стала замечать что-то почти неуловимое в языке его тела.

Это случилось, вероятно, раньше, чем она стала говорить о ребенке. Что-то было утрачено безвозвратно. Ни улыбка, ни секс, ни даже время вернуть это не могли.

Она ждала. И старалась. Старалась так сильно, что даже расплакалась, когда они занимались любовью. Эдвард покачал головой, прервался и ушел из дома. Вернулся только через несколько часов.

– Ты можешь лгать, но себе ты лгать не можешь, – всегда говорила тетя Лолли.

Изабел утроила усилия. В прошлом месяце она заверила Эдварда, что примирилась с их договором.

«Да, мне тридцать один год, я замужем десять лет и передумала иметь ребенка, – убеждала она себя мысленно. – В глубине души я считаю, что стала бы хорошей и любящей матерью. Но супружество для меня – главное в жизни. Заведем двух собак, как хочет Эдвард, больших, например, родезийских риджбеков или борзых. Попутешествуем по Италии, Индии и по американскому Западу – я давно хотела там побывать. Еще съездить в Африку на сафари… Нам будет приятно вдвоем. Только вдвоем. Пусть отношения в браке изменились, но я люблю мужа, мы выдержали это испытание».

Иногда ночью она вспоминала слова сестры в прошлое Рождество в гостинице в разгар их обычного спора, когда Изабел согласилась с мужем в какой-то мелочи.

– Боже, Изабел, ты хоть знаешь, какая ты без Эдварда? – воскликнула Джун.

Изабел действительно очень изменилась после гибели родителей. И теперь она начинала желать то, чего прежде у нее не было, – больших, изменяющих жизнь событий. Может, она была сильно напугана и потому позволила Эдварду одержать верх. Вот что из этого вышло. Ребенка не будет. Не будет топота маленьких ножек по дому. Глубоко в душе Изабел посчитала достаточным просто желать ребенка. Это показывало ее с хорошей стороны.

Ключи от машины врезались в ладонь. Изабел в который раз упрекнула себя: «Как я могла поверить, что все налаживается, если этим утром он сказал, что не поедет со мной в Мэн».

Эдвард никогда не упускал возможности поехать в Мэн навестить брата с женой и ее тетю Лолли, которую просто обожал. Но когда Изабел рассказала о странном звонке Лолли несколько дней назад о намерении тетки сделать важное сообщение, но не по телефону, а чтобы Изабел, ее сестра Джун и их кузина Кэт собрались за ужином в гостинице в пятницу вечером, Эдвард заявил, что поехать с ней не сможет. Встречи. Ужины с клиентами. Еще деловые встречи. В выходные.

– Я не могу завтра поехать, Изабел, – сообщил он утром. – Поезжай повидаться с родными. Ты ведь, кажется, давно у них не была. Оставайся на выходные или даже подольше.

«В последний раз я видела Лолли, Джун и Кэт минувшим Рождеством, – сообразила Изабел. – А сейчас август. Похоже, наша четверка может выдержать не больше двух встреч в год – на День благодарения и на Рождество. Эдвард сказал: „Оставайся на выходные… даже подольше…“ Он что, забыл, что во вторник у нас десятая годовщина?»

– Напомни, о чем таком важном собирается объявить Лолли? – спросил Эдвард, не глядя на Изабел.

Он больше ее не слушал. Изабел беспокоилась все время после звонка тетки. Та просила Изабел, ее сестру Джун и их кузину Кэт собраться в гостинице. Изабел решила, что тетя продает гостиницу «Три капитана». А если три девочки выросли в ней – Изабел с шестнадцати лет, – Лолли, самый несентиментальный человек на земле, возможно, посчитала, что объявить об этом нужно лично. Лолли сделает заявление тем же тоном, каким сказала бы, что сирень этим летом особенно душистая. Затем они все четверо займутся каждая своим делом: Лолли исчезнет в гостиной, где состоится киновечер для постояльцев, Джун усядется строить башни из «Лего» на заднем дворе вместе со своим сыном Чарли, чтобы избежать встреч со знакомыми в городе. А Кэт станет избегать… Изабел.

Изабел надеялась, что тетя продает свое заведение. Никаких счастливых воспоминаний ни для одной из них оно не хранило.

«Услышь меня. Прояви заботу. Посмотри на меня», – мысленно умоляла она Эдварда. Но внимание ее мужа сосредоточилось на айфоне.

– Лолли не сказала, – ответила Изабел. – Но могу поспорить, она собирается сообщить нам, что продает гостиницу.

Он рассеянно кивнул и посмотрел на часы, потом подхватил кейс и поднялся.

«Вот так? Никакого замечания? Никакой ностальгии по месту, где мы провели столько вечеров, лежа на просторном заднем дворе между вековыми дубами, глядя на звезды? Строя планы о том, сколько еще детей у нас… не будет… Никакого замечания. Ничего».

Изабел глянула на анонимное письмо, торчащее из ее сумочки. Перечла его. Затем положила обратно в конверт.

«Хотела ли я об этом знать? Некоторые жены смотрят на подобные „шалости“ сквозь пальцы. Но это могло быть ошибкой… „Мерседес“ прошлогодней модели. Кто-то, похожий на Эдварда, проскальзывающий в заднюю дверь. А если я точно узнаю – Эдвард меня обманывает, что тогда? Он станет просить прощения? Мы переживем это? Поклянется, что это была связь на одну ночь, что он любит меня? Только, похоже, он действительно охладел ко мне. И довольно давно. И может, даже не станет лгать по этому поводу».

Изабел могла смять письмо и сделать вид, будто не получала его или что оно предназначалось кому-то другому. Изабел закрыла глаза и опустилась на стул – ноги не держали.

«Не важно, что я сделаю, я должна знать!»

Время приближается к 18.30.

Изабел кинула прощальный взгляд на тесто для равиолей на деревянной доске, затолкала письмо в сумочку и через три минуты въехала на Хемингуэй-стрит. Дом 56 оказался последним – в греческом стиле, с монументальными пилонами. Изабел припомнила, что была здесь пару лет назад на собрании. Там обсуждали какой-то городской референдум.

«Кто же здесь живет?» Она пыталась это вспомнить, пока парковалась, не доезжая несколько домов, а потом торопливо шла вдоль этого строения к заднему двору. Сердце у Изабел колотилось как бешеное, дыхание вырывалось судорожными всхлипами.

«О Господи, вот он, навес для автомобилей, его просто невозможно увидеть с улицы. Только бы там не стоял черный „мерседес“», – молилась она про себя.

Но он там стоял.

Изабел резко выдохнула.

«О, Эдвард! Какой же ты негодяй!» – хотелось закричать.

Ярость, такая острая, что свело желудок, сменилась через несколько секунд печалью, какой Изабел не испытывала с того утра, когда проснулась и узнала, что родители погибли. Она прислонилась к стене здания, радуясь, что можно спрятаться за величественными вечнозелеными растениями.

«Как хорошо, что они скрывают Эдварда и его „мерседес“ от соседок. Кроме одной, разумеется».

Над раздвижными стеклянными дверями висела изъеденная дождями и ветром деревянная табличка с разноцветной надписью «Ченоуиты». «Ах да. Развязная Кэролайн Ченоуит и ее муж… Как его имя – не помню. Им за тридцать, у них ребенок – девочка трех или четырех лет, а при ней девятнадцатилетняя няня-ирландка с огромной грудью, тонкой талией и теплой, яркой улыбкой. Какая банальность. Эдвард трахает горячую ирландскую девицу, которая изучает английский язык, проживает в семье и нянчит за это ребенка хозяев».

Она закрыла глаза, сдерживая жгучие слезы.

«Поехать домой и делать вид, будто ничего не знаю, пока не решу, как быть? Прямо сейчас позвонить Кэролайн Ченоуит и сказать, что няня ее дочери спит с моим мужем и, вероятно, с мужем Кэролайн? Или ворваться в дом и застать их с поличным?»

На ватных ногах Изабел преодолела ведущие на террасу ступеньки, подошла к раздвижным стеклянным дверям и толкнула задвижку. Дверь открылась. Изабел шагнула внутрь и прислушалась. Приглушенные голоса. Доносятся сверху. Затаив дыхание, Изабел стала подниматься по устланной белым ковром лестнице, тяжело опираясь на перила. Сердце стучало так громко, что она удивилась, как это никто не выскочил из спален.

И в тот момент, когда она ступила на верхнюю площадку лестницы, из какой-то комнаты вышел Эдвард Макнил. На нем не было ничего, кроме расстегнутой рубашки.

С открытым ртом уставившись на Изабел, Эдвард побледнел. Ей показалось, он потеряет сознание. Попятившись, Эдвард ухватился за косяк.

– Какого…

– Милый, что случилось? – послышался женский голос. Без ирландского акцента.

Кэролайн Ченоуит голая вышла из той же комнаты, увидев в коридоре Изабел, побелела. На мгновение она словно застыла, потом убежала и возвратилась, завернутая в простыню. Теперь лицо у нее пылало.

– Изабел, я… – начала Кэролайн. Ее глаза были… полны сочувствия.

Эдвард выставил вперед ладонь и смотрел на Изабел умоляюще.

– Из… Я… О Боже, прости, Изабел.

Изабел стояла как истукан, не в состоянии действовать, не в состоянии думать.

– У тебя… – Изабел попыталась произнести эти слова: «У тебя роман. И с Кэролайн Ченоуит? Матерью!»

Она окинула их пристальным взглядом, потом сбежала по устланной белым ковром лестнице и выскочила на улицу.

Глава 2

Джун Нэш

Джун всегда надеялась, что если когда-нибудь снова увидит Полину Олтмен, та будет на сорок килограммов тяжелее и с возрастными прыщами. Но ничего подобного: по-прежнему блондинка, такая же стройная, с красивым, немножко лошадиным лицом, Полина стояла, перелистывая путеводитель по Перу в отделе путешествий магазина «Букс бразерс». Джун собиралась вернуть на полку путеводитель «По Парижу задешево», который кто-то оставил на столике в кафе, но, увидев Полину, метнулась в проход с изданиями о достопримечательностях штата Мэн и шепнула продавщице, что на минутку отлучится в офис.

Когда за ней закрылась дверь, Джун перевела дыхание.

Когда они последний раз виделись с Полиной, Джун была на восьмом месяце беременности и работала продавцом в «Букс бразерс» в Бутбей-Харборе, своем родном городе. Полина, которую Джун обошла, удостоившись чести произнести речь на школьном выпускном вечере, подошла к кассе с руководством к вступительному тесту юридического факультета и разинула рот.

– О Боже, Джуни! Ты беременна? И на сносях. Полагаю, в Колумбийский университет уже не вернешься.

«Полагаю, нет», – подумала Джун, желая исчезнуть за только что доставленными коробками с новыми книгами.

Она сожалела, что не попадает на последний курс, зато теперь она не чувствует потерянности и одиночества, как в Нью-Йорке во время предыдущего семестра. Забеременела Джун в ноябре, но не знала об этом, пока не начался весенний семестр. А как только узнала, все, кроме беременности и поисков отца ребенка, вылетело у нее из головы.

Ликуя, Полина смотрела на левую руку Джун, на которой не было кольца.

– Не могу поверить, что именно ты забеременела. А я-то думала, наша Джун-отличница попала на потрясающую практику в журнале или в издательстве и строит карьеру в «Нью-Йоркере».

Подошел покупатель, поэтому Полина опустила свою книгу в сумку.

– Поразительно, как даже самые умные люди совершают самые дурацкие ошибки, – широко улыбнулась Полина.

Затем она, со своим плоским животом и в толстовке с обрезанными рукавами и надписью «YALE» на заднице, ушла, шлепая сандалиями.

Джун пришлось попросить десятиминутный перерыв – в те дни ее добрый начальник давал их столько, сколько требовалось. Она сидела в туалете и приходила в себя.

«Никакая это не дурацкая ошибка, – зло твердила она. – Даже если все вокруг придерживаются этого мнения».

И вот теперь, семь лет спустя, Джун снова прячется в подсобке, хотя портлендский магазин «Букс бразерс» располагал гораздо большим офисом, чем крохотный магазинчик в Бутбей-Харборе, куда Джун по ряду причин приезжала редко. Но в основном потому, что в маленьком городе полно было подобных Полине Олтмен, которые помнили выступление Джун на выпускном вечере. Она говорила о больших мечтах по завоеванию издательского мира Нью-Йорка, но из-за связи, продолжавшейся всего-то два дня, выбыла из игры и семь лет прожила матерью-одиночкой, работая в книжном магазине.

Теперь она хотя бы менеджер и зарабатывает в самый раз, чтобы оплачивать счета и каждый месяц откладывать немного денег на непредвиденные расходы. К счастью, фонд для учебы Чарли в колледже она создала.

«У меня есть Чарли – вот что важно. К черту Полину и ее мнение. К черту сожаления о том, что могло быть. Это моя жизнь, и она – хорошая…

Нет, отличная! Отличный ребенок, отличные друзья, любимая работа…»

Джун собрала свои длинные золотисто-каштановые кудри в свободный узел на затылке и скрепила ручкой. Затем села за стол в своем кабинетике и написала памятку: «Не забыть купить перекус для сегодняшней встречи Чарли с его другом. Любимые сырные палочки, зеленый виноград и, может, мини-кексы с карамельной крошкой».

Она улыбнулась, представляя, как мальчики сидят в комнате Чарли на ковре с узором в виде луны и звезд, собирают роботов из деталей «Лего», разворачивают сырные палочки и ахают над кексиками.

– О, Джун, вот ты где. – Джаспер Букс вышел из своего кабинета, который находился рядом с кабинетом Джун и был размером поменьше, поскольку в магазин Джаспер приходил всего два раза в неделю.

Высокий и щеголеватый, в фирменных подтяжках, тридцати с небольшим лет, Джаспер владел двумя магазинами «Букс бразерс» (вместе с братом-близнецом Генри, который управлял магазином в Бутбее), и Джун очень многим была ему обязана. Им обоим.

Джаспер взял ее в портлендский магазин, когда ей нужно было выбраться из Бутбей-Харбора, подальше от взглядов и замечаний типа «О, надо же, у тебя были перспективы, а теперь…».

Будто она ограбила банк и отправляется в тюрьму и подальше от… неодобрения тетки, если это верное слово. Джун была благодарна за частично оплачиваемую квартиру с двумя спальнями над магазином на оживленной Биржевой улице в Старом порту Портленда, где среди необычных лавок, великолепных ресторанчиков и кофеен пристроился их книжный магазин. В этой квартире она растила сына, получив такую возможность благодаря Джасперу и своей доброй соседке, любящей бабушке, которая нянчилась с Чарли.

Джун любила «Букс бразерс», обожала запах книг Ей нравилось помогать покупателям с выбором подарка или поиском чего-то для себя. Она с радостью оформляла рекламные карточки с рекомендуемыми ею книгами, которые прикреплялись к полкам. Она любила истертые деревянные полы, круглые, обшитые тесьмой коврики и мягкие диваны, на которые посетители могли сесть и почитать книгу.

– Привет, Джаспер. Снова занимался финансовыми документами?

За последние несколько месяцев Джаспер неоднократно упоминал, что продажи падают, и он беспокоится, поэтому Джун придумала несколько ходов, чтобы оживить торговлю. Выступления местных, из штата Мэн, литераторов и двух авторов бестселлеров. Три книжных клуба. Кофейный прилавок и три кофейных столика. И час сказки в отделе детской литературы. Дела поправились.

Джаспер несколько секунд смотрел на нее, потом сел на стул, втиснутый между столом Джун и стеной.

– Джун, мне очень неприятно это говорить, но мы с Генри решили… закрыть портлендский магазин.

Джун вскочила.

– Что? Закрыть магазин?

– Через несколько месяцев мы не сможем позволить себе арендную плату и оплату квартиры наверху. Приходится считаться с фактами и сворачивать дело. Может, у нас получится расширить бутбейский магазин. Там дела идут прекрасно, потому что здание наше и это один из двух книжных магазинов в городе. Конечно, это детище Генри, и он, похоже, великолепно им управляет со своего катера, но я уверен, он возьмет тебя менеджером. Так просто мы тебя не оставим, знаешь ли.

«О нет. Нет. Нет. Нет. Закрыть „Букс бразерс“ в Портленде, неотъемлемую часть Биржевой улицы? Мой любимый магазин? Стать менеджером в бутбейском магазине? Мне и так придется завтра вечером ехать в Бутбей-Харбор на семейный ужин…» Тетя Лолли позвонила несколько дней назад и сказала, что у нее есть какое-то объявление. Сообщила, что приедет Изабел. Мысль о встрече с богатой сестрой и высокомерным Эдвардом, все замечающей кузиной Кэт и молчаливой Лолли, которая будет заниматься своими делами, словно племянниц нет рядом, и проведет вечер за просмотром фильмов с постояльцами вместо общения с родственницами, была невыносима. А известие о том, что она потеряла работу, окончательно портило ей настроение.

– Три года в Лиге плюща, а ты по-прежнему расставляешь книги, Джун? – не раз и не два высказался во время последней рождественской встречи Задвард (так она про себя называла Заносчивого Эдварда). – Ты могла бы стать редактором в региональном журнале, например, в «Портленде» или «На востоке».

«Конечно, очень „легко“ получить работу редактора после раскладывания книг на полках», – злилась про себя Джун.

Теперь это осталось мечтой, от которой она отказалась ради постоянной, надежной работы, зарплаты и квартиры, чтобы растить Чарли.

– В любом случае я не клерк. Я менеджер.

– О, прости, менеджер, – насмешливо произносил Задвард.

Джун уже не верилось, что когда-то, в тринадцать лет, она часами думала о лице Эдварда, длине его ресниц, линии носа, темно-карих глазах. Не понимала, с какой стати злилась и убивалась по нему как по несбыточной мечте до того несчастного случая, который изменил жизнь ее, Изабел, двоюродной сестры Кэт и тети Лолли.

Как только Джун уехала в Колумбийский университет, мечты вернулись. Она оторвалась от тети Лолли, от старомодной гостиницы, которую туристы, похоже, считали «настоящим шиком рыбацкой деревни», и обрела себя. До того дня на каменной скамейке в Центральном парке, когда ее обманули, и жизнь опять изменилась.

«Возвращаться в этот городишко, где меня так часто называли бедной Джуни, что я ждала этих слов даже от незнакомых людей? Нет», – мысленно паниковала Джун.

– Но, Джаспер, от Портленда до Бутбей-Харбора полтора часа езды. Я не смогу ежедневно ездить так далеко туда и обратно. Да и в любом случае не могу туда вернуться. Просто найду что-нибудь здесь. Может, библиотеку…

Он сжал ее плечо.

– Милая, не знаю, как сказать, но… Когда закроем магазин, то отдадим и две квартиры. Они – часть договора аренды и стоят гораздо ниже рыночной стоимости.

Джун плюхнулась на стул.

«О нет…» Джаспер вздохнул.

– Ты найдешь, куда перебраться, Джун, старушка. И новую работу найдешь, и новый дом. Ты всегда приземляешься на ноги.

«Тогда почему у меня такое чувство, будто ноги ватные?»

Джун стояла у стола в маленькой кухне, где Чарли съел первую полную ложку арахисового масла, где она нескончаемое число раз играла с ним за столом в «Рыбалку» и часами сидела за полночь, когда не могла заснуть, с чашкой чая и единственным оставшимся от родителей фотоальбомом.

Она обвела взглядом старые шкафчики и потертый черно-белый виниловый пол, понимая, что квартира довольно убога, не то что дом ее сестры Изабел в Коннектикуте, словно сошедший со страниц журнала «Архитектурный дайджест». Но это было ее жилье, и Джун покрасила стены в приятный бледно-желтый цвет, положила на пол разноцветные дешевые турецкие коврики, провела достойную работу с чехлами для мебели, диванными подушками и шторами, и квартирка на оживленной улице стала уютным домом для нее и Чарли.

«Не плачь», – приказала она себе, повернувшись спиной к столу, за которым сидели Чарли в плаще с капюшоном Бэтмена, присланном ему двоюродной сестрой Кэт на семь лет, и его новый друг Паркер. Они разложили папки, принесенные домой из лагеря. Мальчики были разительно непохожи: Чарли с тонкими темными волосами и зелеными глазами (унаследованными не от нее), и ангельски-голубоглазый Паркер с копной светлых кудрей.

Джун достала из холодильника две сырные палочки, налила в пластиковые стаканчики с изображением Бэтмена яблочный сок и поставила на стол. Днем она зашла в булочную за мини-кексами и, нуждаясь в чем-нибудь для поднятия духа, например, в шоколадном пироге с прослойкой из арахисового масла, купила его для себя.

«Мальчиков порадую кексами попозже», – решила Джун.

– Знаешь что? – прошептал Чарли, обращаясь к Паркеру и придвигая поближе свой стул. – Я даже не могу выполнить задание по нашему проекту, которое дали в лагере, потому что у меня нет папы.

Джун втянула сквозь зубы воздух.

«О чем это он?»

– Почему у тебя нет папы? – спросил Паркер.

– Просто нет. – Чарли пожал худенькими плечами.

Паркер тоже пожал плечами:

– Я думал, папа есть у всех.

– А у меня нет. – Чарли покачал головой.

Оба мальчика повернулись к Джун.

На нее нахлынули страх и ужас, как бывало, когда Чарли спрашивал, где его отец. Ни один ответ не годился. Если Джун видела матерей и отцов вместе на школьных мероприятиях или слышала, как дети говорят о своих отцах в присутствии Чарли, она ощущала печаль, которая мешала ей спать, когда Чарли был младенцем, хотя это было кстати для ночных кормлений.

Джун позволяла себе пофантазировать, как встретилась с Джоном на скамейке тем холодным ноябрьским днем и они вместе пережили известие о беременности. Решение сохранить ребенка было обоюдным, они поженились, чудом нашли большую квартиру в Нью-Йорке, где Джун доучилась последний год в университете и стала редактором в журнале «Нью-йоркер», а Джон… прервал свой академический отпуск, в котором, по его словам, находился, и они трое жили долго и счастливо полной семьей. В этой фантазии у Чарли присутствовал отец. В действительности его не было.

Со вздохом Джун опустилась на колени между стульями мальчиков.

– Что за проект? – спросила она, внимательно разглядывая папки.

– Это праздник в честь окончания смены в лагере. Приедут все родители, – вздохнул Чарли. – Мы делаем огромное дерево, высотой в десять человек, и прикрепляем на него свои фамильные древа. Ты знаешь, мама, что такое фамильное древо? – Он вытащил из папки лист зеленой бумаги.

– Знаю, Чарли, – ответила Джун.

Она смотрела на листок, где было нарисовано дерево с ветвями и белыми овалами для имен. Прадедушки и прабабушки. Дедушки и бабушки. Родители. Ты. Братья и сестры. Впиши имена, а под ними напиши три прилагательных (слова, которые описывают) к своим родителям, дедушкам и бабушкам.

«О, Чарли», – с болью в сердце вздохнула про себя она.

Джун с легкостью могла заполнить одну сторону древа – родословную Нэшей. Хотя и придется поставить букву «У» – «умер» – там, где должны быть имена деда и бабки с материнской стороны и двоюродного деда. А вот о другой стороне, начиная с отца и дальше, ей ничего не известно. Разумеется, имя отца Чарли она знала, слава Богу. А три прилагательных? Разве что «высокий, темноволосый, зеленоглазый». Потому что остальное по результатам двух свиданий, во всяком случае, стерлось в памяти. Все, что осталось от Джона Смита, – лицо, которое она никогда не забудет, лицо, которое она каждый день видела, глядя на Чарли.

– Мама, мы можем поговорить в другой комнате? – Чарли отчаянно старался не заплакать в присутствии друга.

– Паркер, мы сейчас вернемся, хорошо? Угощайся сырными палочками и яблочным соком, – сказала Джун.

Они ушли в маленькую комнату Чарли, недавно оформленную по мотивам историй о Гарри Поттере. Чарли взял со стола волшебную палочку, в глазах у него стояли слезы.

– Мама, почему у меня нет папы?

Она села на кровать, усадила Чарли к себе на колени и обняла. Они много раз говорили об этом, но когда мальчику требовалось повторить, она повторяла.

– У тебя есть папа, Чарли, но он не живет с нами. Он не знал, что я была беременна тобой, и я не успела сообщить об этом до его отъезда. И хотя я его искала, найти не смогла. – Она обняла Чарли и прижалась щекой к тонким волосам. – Если бы он узнал о тебе, если бы с тобой познакомился, то жил бы с нами. Он полюбил бы тебя, я знаю.

– Но как мне заполнить это древо? – спросил Чарли.

У Джун сжалось сердце. Она понимала: настанет день, когда ее объяснений будет недостаточно. Нужно что-то сделать, что-то придумать. «Чарли заслуживает знать о своем отце больше, чем имя и скудную информацию о двух встречах со мной», – рассуждала Джун.

– Послушай меня, родной. Я попытаюсь разузнать что-нибудь о нем для древа, ладно? И о его родителях, а еще о бабушке и дедушке.

Чарли мгновенно просиял.

– Ладно.

Она понятия не имела, как разыщет Джона Смита спустя столько лет, учитывая, что все ее усилия тогда оказались бесплодными. Но делать нечего. Может, Изабел или Эдвард знают кого-нибудь, юриста или частного детектива. Изабел никогда никуда не ездила без Эдварда, поэтому Джун была уверена, что увидится с ним в гостинице по случаю таинственного объявления тети Лолли, назначенного на завтрашний вечер.

«Может, она продает свое заведение?» – подумала Джун.

В «Трех капитанах» Джун провела самое грустное время своей жизни, но там бывало и хорошо. Естественно, Лолли велела привезти Чарли, а Бутбей-Харбор в августе – рай для ребенка. Тем не менее для Джун гостиница всегда будет местом, куда ей пришлось перебраться, когда она потеряла родителей… а затем, образно говоря, и сестру. А если прибавить воспоминания о страхе перед беременностью в двадцать один год и о том, как пялились на нее бывшие одноклассники, приехавшие на лето домой, едва ли она воспринимала Бутбей-Харбор как дом.

Джун не сгорала от нетерпения узнать, что будет на завтрашней встрече. Ей необходимо составить план жизни, нужно время и место подумать. В гостинице «Три капитана» этого не получить. В Бутбей-Харборе тоже, каким бы красивым и безмятежным он ни был.

«Ну, хотя бы загляну к Генри в книжный магазин. Генри будет рад увидеть Чарли», – подумала она.

Джун обрадовалась, когда ее милый мальчик обнял ее и бегом вернулся к другу в гостиную, с легкостью сменив «подковку» на улыбку.

Глава 3

Кэт Уэлпер

Вооружившись кондитерским мешком с белым кремом, приготовленным на сливочном масле, Кэт вывела по краю немецкого шоколадного торта, который она испекла для вечернего семейного ужина, шесть инициалов: «Л» – Лолли, «И» – Изабел, «Э» – Эдвард, «Д» – Джун, «Ч» – Чарли и «К» – Кэт. Немецкий шоколадный торт с тягучей карамелью, сладким кокосом и хрустящей начинкой из пекана был любимым лакомством ее маленького двоюродного племянника. Давно она не видела очаровашку Чарли, как и его мать Джун. Изабел тоже давненько здесь не появлялась. Нельзя сказать, что они были близки, но даже до того, как выучилась на пекаря, Кэт к каждому семейному ужину в гостинице пекла торт с инициалами. Она считала, что таким образом вносит свой вклад в налаживание отношений.

Кэт посмотрела на часы, сняла обсыпанный мукой и заляпанный глазурью фартук и бросила его в плетеную корзину. Еще почти час до приезда двоюродных сестер.

«У тебя все нормально? – сбросил двадцать минут назад эсэмэску Оливер. – Знаю, ты волнуешься насчет сегодняшнего вечера. Позвони, когда сможешь. О».

«Он прав. Я волнуюсь. Мать вызвала сюда своих племянниц».

Несколько лет назад Изабел не приехала на очередное Рождество, потому что никто ее специально не пригласил. Лолли пробормотала:

– О, Бога ради. С этого дня мы будем проводить День благодарения и Рождество вместе, несмотря ни на что. Никаких приглашений не будет, это просто нужно понять.

Поэтому каждый День благодарения и Рождество Изабел с Эдвардом приезжали из Коннектикута на своем черном «мерседесе», Джун и Чарли – из Портленда на древнем, оливкового цвета «субару-аутбек», а Кэт присоединялась, спустившись по лестнице, так как жила в гостинице. Всегда жила.

Но ни по какому другому поводу ее мать не приглашала домой двоюродных сестер Кэт. Лолли Уэллер упомянула об этом между делом утром, когда разбивала яйца для завтрака постояльцев.

– Да, Кэт, может, испечешь на сегодня торт с инициалами? Девочки приедут на ужин. Я попросила их собраться у нас для важного объявления.

Как гром среди ясного неба.

«Объявление?»

Лолли Уэллер, с ее длинной, седеющей косой, спортивными шлепанцами и коричневой юбкой из марлевки никогда не была формалисткой. Если ей было что сказать, а такое случалось редко, она имела обыкновение это озвучить прямо, а не ходить вокруг да около, как Лолли называла любую шумиху.

«Она продает гостиницу… выходит замуж… переезжает на Таити…»

Кэт попыталась угадать, о чем хочет сообщить мать, если даже пригласила «девочек» домой, хотя обе «девочки» ненавидели Бутбей-Харбор и не слишком жаловали одна другую. И Кэт.

Кэт собрала солнцезащитные очки, завалившиеся за диванные подушки, карты, оставленные в столовой, и айфон, забытый под полотенцем в шезлонге. Сложила их в корзину «Забытых вещей». Затем подготовила номер «Альбатрос» для новых гостей.

«Что же затеяла мать?»

Кэт не думала, что Лолли когда-нибудь продаст «Трех капитанов». Побег в Лас-Вегас с внезапно возникшим женихом не выдерживал критики, так как со времени гибели отца Кэт пятнадцать лет назад у матери не было ни друга, ни поклонника. И думать нечего о переезде на Таити или в Канаду. Лолли Уэллер никогда не покидала Бутбей-Харбор, штат Мэн – даже во время своего медового месяца.

Кэт попыталась выведать что-нибудь у Перл, немолодой помощницы матери, которая приходила несколько раз в неделю, чтобы сложить постельное белье и полотенца да полить растения, поделившись своим удивлением по поводу приезда двоюродных сестер на ужин этим вечером. Ведь сегодня не День благодарения. И не Рождество. Обычная пятница в августе.

Но от Перл она услышала только:

– Разве это не прекрасно, дорогая? Возможно, мы увидим всех троих девочек в киноклубе сегодня вечером. Лолли сказала, мы будем смотреть «Мосты округа Мэдисон» с Мэрил Стрип и Клинтом Иствудом.

Кэт вздохнула с облегчением. Если Лолли не отменила еженедельный киновечер в гостинице, значит, объявление будет не слишком шокирующим. С другой стороны, никогда Кэт не видела свою тихую, серьезную мать более счастливой, чем во время просмотра фильмов в гостиной вместе с постояльцами и Перл. Никакая причина не заставит Лолли отменить свой киноклуб.

На плите звякнул таймер, и Кэт проверила кексы с лимонным заварным кремом, которые пекла для киновечера. Аромат божественный! Кэт достала противни из духовки и поставила на решетку для охлаждения перед окном, глянув на залив вдалеке.

Гостиница «Три капитана» располагалась не в центре Бутбей-Харбора, где обосновалось большинство популярных отелей, но номера никогда не пустовали в голубом, как яйцо малиновки, доме Викторианской эпохи на Харбор-Хилл-роуд, за две извилистые улицы от гавани. Отель расположился на холме, вдали от портовой суеты. С холла открывался вид на летнюю толчею, на длинные причалы и мириады доков, на суда-китобои и великолепные парусники. А еще из отеля просматривались магазины и рестораны.

Внутри гостиница, отделанная в рыбацком стиле – корабельные штурвалы, буи и рыболовные сети, – не выглядела современной, как другие местные отели, но гостям, похоже, нравилась. Они называли ее настоящей Новой Англией с настоящей владелицей – жителем штата Мэн, которая редко улыбалась или болтала по пустякам, зато комнаты были уютными, а завтраки – невероятными. Родители Кэт унаследовали гостиницу «Три капитана» от семьи Лолли (три брата, морские капитаны, построили ее в начале девятнадцатого века), так что поколение за поколением вырастало в этом отеле, предоставляющем постель и завтрак.

Над распашными кухонными дверями брякнул колокольчик. Пришла подруга Кэт – клиентка – Лиззи Хэмм, сверкая кольцом с бриллиантом в два карата.

– М-м-м, пахнет и выглядит изумительно, – оценила Лиззи.

Она улыбнулась, глянув на торт, как всегда делали люди при виде творений Кэт, с причудливыми украшениями в виде крохотных птичек, раковин, веточек или цветов, из которых складывались имя или инициалы. Лиззи рассмотрела буквы.

– Не могу дождаться, – вздохнула она, – о чем объявит твоя мама. Позвони мне потом, расскажешь, даже если будет поздно. О, постой-ка. Ты подстриглась! И челка классная.

– Спасибо. Мне нужны перемены. – Кэт улыбнулась.

Она укоротила светлые волосы, и теперь они едва касались плеч. И впервые в жизни сделала челку, этакую бахрому, которая заставляла ее чувствовать себя… по-другому. Ощущение, за которым Кэт в последнее время гонялась, как и за желанием выглядеть старше своих двадцати пяти лет, что на самом деле не такой уж и юный возраст.

Лиззи положила на стул свою громадную сумку.

– До смерти хочу увидеть рисунки, которые ты для меня сделала!

Кэт подвела ее к маленькому письменному столу под окном, выходящим на обширнейший задний двор, где за столиком для пикника Лолли и Перл играли во что-то, похожее на покер, используя вместо фишек маленькие кусочки испеченного Кэт печенья «Блонди». Это вызвало у Кэт улыбку, и на минуту она забыла, что через несколько часов в гостиницу вернется атмосфера того времени, когда Кэт здесь росла. Атмосфера клаустрофобии. Злобы.

«Как мы уживемся в доме, где в коридорах и общих комнатах полно гостей?»

Когда сестры Нэш переехали к ним, Лолли превратила просторное мансардное помещение с его романтическим балконом, служившее супружеской спальней, в спальню для трех девочек, а сама заняла маленькую комнату Кэт напротив. Жизнь в одной комнате с тринадцатилетней тогда Джун и шестнадцатилетней Изабел стала откровением для десятилетней Кэт. Джун и Изабел были классическим сочетанием хорошей и плохой сестры, и Кэт попала между ними. Не слишком хорошая и не слишком плохая. Точно посередине. Во всем. Дерзкая Изабел и умная Джун, с их яркими индивидуальностями и активной жизнью, заставляли Кэт держаться тихо. Она наблюдала за сестрами с близкого расстояния, однако не понимала то, что видела и слышала. Или чувствовала. За исключением жгучей боли в душе, напоминающей, что, если бы не родители Изабел и Джун, ее отец – ее добрый, надежный отец, который никогда не пил, не танцевал, как дурак, на семейных вечеринках, не перехватывал «немного денег» до зарплаты, – был бы жив.

Изредка двоюродные сестры с их способностью высасывать из помещения жизнь, даже добрая Джун, настолько доводили Кэт, что она кричала, что ненавидит их, видеть не может, что ее от них тошнит, это их родители виноваты в том, что у нее нет отца, что они вынуждены жить вместе.

Тогда Джун, прежде чем убежать в слезах, тихо произносила:

– У тебя по крайней мере есть мать.

Но от вида Изабел, всегда внушавшей Кэт страх, которая стояла, неожиданно пристально глядя на кузину с виной и печалью в глазах, Кэт делалось еще хуже.

Пятнадцать лет они избегали друг друга, и теперь двоюродные сестры приезжают ради некого объявления, которое может быть посвящено чему угодно.

Кэт передала Лиззи рисунки и выполненные на компьютере трехмерные изображения, которые сделала для свадебного торта подруги. Лиззи выходила замуж в мае будущего года и пригласила сто двадцать человек. И к счастью, попросила Кэт, которая выпечкой отмечала все грустное, плохое и хорошее, что было между ними с тех пор, как они познакомились в средней школе, испечь свадебный торт. Лиззи и слышать не хотела о том, чтобы принять торт в подарок, за что Кэт была очень ей благодарна.

«Еще немного, и я смогу открыть собственную пекарню „Торты и сладости от Кэт“, а не использовать это название на самодельных наклейках, украшающих абрикосового цвета коробки с выпечкой».

– О-о-о, а можно мне один, пока посмотрю рисунки? – попросила Лиззи, пожирая взглядом противень кексов с лимонным заварным кремом. – Мне все равно, даже если заляпаю платье. Ну, дай один.

Кэт засмеялась. Она любила свою подругу Лиззи. И сожалела, что не так уверена в жизни, как Лиззи.

Кэт полила глазурью один все еще слишком горячий кекс, и Лиззи проглотила его. Потом посмотрела на верхний рисунок и ахнула.

– О, Кэт, я даже не буду смотреть остальные. Он идеален.

Кэт знала, что Лиззи выберет этот эскиз. Пятиярусный торт в форме морских раковин, с нежным растительным узором по нижнему ярусу. Идеально для ее семейного дома на Пикс-Айленд.

– Я возьму их с собой и покажу на фирме, которая занимается нашим приемом, – заявила Лиззи, опуская рисунки в свою большую сумку. – Ладно, ты лучше расскажи, как дела с Оливером.

Лиззи любила Оливера, любила их «историю» и желала, чтобы они поженились. Все желали.

Кэт не понимала до конца, чего хочет от отношений с Оливером. Они стали пленниками своей «истории». Иногда Кэт казалось, что их «история», о которой она думала не иначе как в больших кавычках, гораздо больше их чувств друг к другу.

Родившись двадцать пять лет назад с разницей в два месяца, Кэтрин Уэллер и Оливер Тейт выросли по соседству. Их дома отделяла полоса вечнозеленого кустарника, где Кэт и Оливер в детстве секретничали даже во время снегопадов. Они были неразлучны с младенчества, радуя своих родителей.

– Ждем не дождемся потанцевать на вашей свадьбе, – говорили они.

Кэт и Оливер закатывали глаза и убегали.

Кэт четко помнила момент, когда Оливер стал для нее всем: холодное новогоднее утро, когда ей было десять лет и мать сообщила ей и ее двоюродным сестрам, что произошла авария, родители кузин и отец Кэт погибли. Кэт покачала головой, закричала, босиком выбежала на снег и стала продираться сквозь заросли кустарника. Ветки царапались. Девочка колотила в дверь дома Оливера, пока его мать не впустила ее. Оливер дал ей свои ботинки, куртку и рукавицы, и они поспешно уединились под деревьями. Он сидел с ней на лютом холоде, баюкал и плакал, без конца повторяя: «Мне так жаль, Кэт…»

В последующие дни, недели и месяцы, когда чувствовала себя притесняемой двоюродными сестрами и горем матери, Кэт еще больше привязалась к Оливеру. Она заполучила его, значит, с ней все в порядке. «Оливер» равнялось «все в порядке».

Один из последних ее разговоров с отцом, накануне того страшного Нового года, касался Оливера. В тот вечер отец пришел подоткнуть ей перед сном одеяло и спросил, чего она решила добиться в новом году. Кэт ответила:

– Только одного – подружиться и с девочками.

Единственным другом Кэт был Оливер, с матерью у нее не складывались такие же доверительные отношения, как с отцом. Ей ужасно хотелось иметь лучшую подругу-девочку как многие одноклассницы. Папа кивнул и сказал, что это отличная цель, но Оливер преданный друг, и если есть всего один друг и этот друг – настоящий, у тебя всё есть.

Оливер не раз доказывал ей свою преданность: и в пять лет, когда большинство мальчишек задиры, и в десять, когда большинство мальчиков внушают девочкам ужас. И теперь, в двадцать пять, когда большинство парней хотят переспать с как можно большим числом женщин, прежде чем жениться на девушке, которую им практически просватали с колыбели, не было парня преданнее Оливера.

– Мы… встречаемся, – пробормотала Кэт. – Проводим вместе время… Но я не знаю. Оливер… мой лучший друг. Думаю, пусть им и остается.

Порой Кэт испытывала к Оливеру иные чувства. И не понимала, что это – любовь, привязанность или большая благодарность. Ей казалось иногда, что и с ее стороны дружба переросла в нечто большее, но… едва она начинала мечтать, что хорошо бы им быть вместе, как ее охватывало нечто похожее на страх и отторжение. Другими словами, странное, необъяснимое странное чувство.

– Я знаю, к Оливеру у тебя двойственное чувство, – согласилась Лиззи. – Но он – золото, Кэт Не упускай парня из-за страха.

– Я не боюсь, – возразила Кэт. – Я знаю Оливера всю жизнь. Я его не боюсь.

«Или боюсь?»

Она до сих пор помнила тот единственный случай (им с Оливером было по тринадцать лет), когда все между ними снова изменилось, отдалив их друг от друга. Сегодня он был прежним угловатым Оливером, с рыжеватыми волосами, темно-голубыми глазами и ямочкой на подбородке, а на следующий день Кэт поймала себя на том, что внимательно его разглядывает. Не так, как раньше. Гадая, а как это будет, если его поцеловать. Ее новые чувства к нему стали единственным секретом Кэт от Оливера, и это одновременно пугало и воодушевляло. На одной из первых пятничных вечеринок с участием и мальчиков, и девочек, во время игры «в бутылочку», когда пришла очередь Оливера крутить ее, горлышко указало на Кэт. Она помнила накрывшую ее жаркую волну.

«Наверное, покраснела как рак», – вспоминала сейчас Кэт.

Больше всего на свете ей хотелось поцеловаться с Оливером Тейтом. Но в то же время охватило то странное чувство.

– Я не могу поцеловать тебя, Оливер, – выпалила она. – Мы же лучшие друзья.

Он наблюдал за ней.

«Хочет увидеть, как я поступлю», – поняла Кэт. И поскольку она знала Оливера Тейта, как себя, то заметила промелькнувшее в его глазах разочарование.

«Еще бы. Я сказала ему практически перед всем классом, что мы просто друзья. Что я не хочу его целовать», – переживала Кэт.

И Вероника Миллер, рыжеволосая зеленоглазая красотка нагло заявила: «Тогда я беру этот поцелуй вместо нее» – и ухватилась за Оливера. Вероника обладала многим, чего так сильно желала Кэт: например, смелостью и необходимостью носить настоящий лифчик первого размера. Она стала первой из многочисленных подружек Оливера в школе и в колледже, и Кэт уже не приходилось волноваться из-за поцелуев с Оливером.

Тема поцелуев с Оливером Тейтом никогда больше не поднималась. До этой зимы.

Холодным снежным февральским утром они шли по Таунсенд-авеню к коттеджу Оливера, когда он остановился посреди тротуара.

– Я так тебя люблю, – произнес он, вздохнув.

– Ты преувеличиваешь, – ответила Кэт со смехом.

– Нет, Кэт. Я хочу сказать, что люблю тебя. Я тебя люблю, Кэт! – крикнул он.

Прохожие обернулись к ним. Две девчонки захихикали и захлопали в ладоши.

– Я тебя люблю. Всегда тебя любил. – Оливер нежно дотронулся до ее лица.

Кэт не могла понять, что с ней происходит. Все то же странное ощущение, дошедшее от кончиков пальцев ног вверх и до каждого нерва. Она отступила от Оливера и уставилась себе под ноги, не в силах вымолвить ни слова.

– Я знаю, помню, ты не можешь меня поцеловать. «Мы же лучшие друзья», – повторил он. В его глазах, кроме нежности, читалось что-то, чего она не могла прочесть. – Но я серьезно, Кэт. Я всегда тебя любил. Можешь ли ты положа руку на сердце сказать, что мы не принадлежим друг другу?

– Не знаю, – ответила она.

Иногда ей казалось, что действительно они принадлежат друг другу. А порой думала, что где-то есть мужчина, с которым она не встретилась, потому что никогда не покидала Бутбей-Харбор. А еще бывали моменты, когда Кэт осознавала: если они с Оливером Тейтом займутся любовью, она взорвется.

Лиззи часто говорила, что не понимает этого высказывания.

– Взорвешься? Как это? – искренне удивлялась она.

Но двоюродные сестры Кэт могли понять. Только с ними Кэт поговорить не может. Никогда не могла. А уж о разговоре с матерью вообще надо забыть. По пальцам можно перечесть, сколько раз Лолли Уэллер улыбалась с тех пор, как пятнадцать лет назад овдовела, потеряла сестру и вырастила одна трех ссорящихся, переживающих горе девочек. Лолли вообще мало рассуждала о сердечных делах. До автокатастрофы у нее был прекрасный брак с отцом Кэт. Она была счастлива, ну, во всяком случае, более счастлива. Но потом притихла, оставив девочек самостоятельно разбираться со своими вопросами. А они не обращались друг к другу за ответами.

Удивительно, но Кэт осталась именно здесь, в Бутбей-Харборе, в «Трех капитанах», не смея даже подумать об отъезде.

Во-первых, она нужна матери. И еще Кэт боялась, что, уехав, может никогда не вернуться. Ей нравилось жить здесь. Убирать в гостинице она не любила, но обожала печь для гостей, и оба эти занятия приносили больше чем достаточно, чтобы оплачивать красивую комнату в мансарде, которая летом могла стоить до двухсот долларов за ночь, хотя мать никогда не брала с дочери денег за проживание.

Еще максимум полгода, и у нее будет достаточно средств, чтобы снять помещение на первом этаже с выходом на улицу, закупить оборудование и открыть «Торты и сладости от Кэт». Даже если позволит себе крохотную лавочку на боковой улице, она будет принадлежать ей.

Деньги поступали от продажи свадебных тортов и от клиентов в городе – гурмэ продуктовых магазинов и кафе, торгующих ее кексами и лепешками. Кроме того, она была городской палочкой-выручалочкой по тортам ко дню рождения. Одна мамаша четырехлетнего ребенка позвонила ей в панике утром в прошлую субботу и заплатила сто долларов за торт с Максом и Руби к четырем часам дня. Сто долларов за торт! Кэт не только выполнила работу, но и получила пять звонков с заказами на торты к детским дням рождения на следующую неделю.

– Кэт, если ты его упустишь, он женится на другой, – нахмурилась Лиззи. Ее бриллиантовое кольцо переливалось в лучах вечернего солнца. – Дружба, которую ты защищаешь все эти годы, изменится, как только у него появится жена. Ты потеряешь Оливера. Не боишься? Боишься. Поэтому вполне можешь попробовать сблизиться с ним.

– Лиззи, я… – Кэт вскинула руки вверх.

Она понятия не имела о своих чувствах к Оливеру.

«Боюсь? Просто не интересуюсь им? Почему я не знаю, что в действительности чувствую?» – мысленно задавала себе вопросы Кэт.

– Во всяком случае, я пробую. Мы встречаемся, – забормотала она.

Лиззи фыркнула.

– Вы встречаетесь полгода, а он еще не видел тебя голой. Это не свидания, Кэт, это дружба. – Лиззи встала и повесила свою огромную сумку на плечо. – Желаю тебе быть такой же счастливой, как я, милая. Кексик на дорожку?

Кэт рассмеялась, полила глазурью еще один кекс и поцеловала Лиззи на прощание. Глянув на часы, она поняла, что у нее всего двадцать минут до приезда Изабел и Джун. И до объявления матери. Кэт глубоко вздохнула, черпая силы в аромате кексов, что всегда срабатывало, даже если она и не знала, что вот-вот должно случиться. Самая нелюбимая для Кэт ситуация.

Глава 4

Изабел

Изабел сидела в гостиной «Трех капитанов», уставившись прямо перед собой на строгий портрет ее прапрадеда и двух его братьев, морских капитанов, построивших эту гостиницу в начале девятнадцатого века. Изабел приехала десять минут назад и нашла свою тетку Лолли на кухне, где та перекладывала из дуршлага в сервировочную миску дымящиеся фарфалле. В знак приветствия Лолли коснулась предплечья Изабел – ее вариант объятия, – отказалась от помощи с ужином или сервировкой стола и велела племяннице чувствовать себя как дома: отдохнуть в гостиной, на заднем дворе или на веранде. Вот и все. Никаких «Как дела? Где Эдвард?» или «Я так рада тебя видеть». Только обычная чопорность.

Лолли едва взглянула на Изабел. Та даже обрадовалась, потому что глаза у нее покраснели от слез. Накануне вечером, узнав, что анонимная записка не только предназначалась ей, но и до ужаса соответствовала реальности, Изабел вернулась домой, уложила два чемодана одежды и туалетных принадлежностей, а затем несколько часов провела за рулем, пока ей не пришлось остановиться, чтобы дать выход мучительным рыданиям, которые душили ее всю дорогу через Род-Айленд, Массачусетс и Нью-Хемпшир. Она находилась на юге штата Мэн, в районе городков Огунквит или Кеннебанкпорт. Нашла мотель, плюхнулась на кровать и заплакала так громко, что даже удивилась, как это никто не вызвал портье.

Она проигнорировала двадцать с лишним телефонных звонков от Эдварда, поступивших за прошедшую ночь и этот день. Слушала, как звонит и звонит айфон, и испытывала странно успокаивающее чувство, что ему не все равно. И он скорее всего звонил, чтобы умолять о прощении.

Во всяком случае, так она думала, пока наконец не ответила на звонок мужа полчаса назад – почти через сутки после того, как застала его с той женщиной. Изабел как раз проехала мимо Вискассета. До Бутбей-Харбора оставалось пятнадцать минут. Знакомые приметы местности – киоски, торгующие черникой, ферма Чендлеров со стадами голландских быков, чьи продолговатые черно-белые шерстистые тела резко выделялись на фоне зеленого леса, – сгладили чувство одиночества. Она остановилась у белого забора и ответила на звонок.

Изабел слушала Эдварда, слова, которые он говорил, и ощутила себя словно в вакууме. Во рту пересохло. Она снова расплакалась, хотя думала, что уже выплакала все слезы. Она пыталась сосредоточиться на быках за оградой, на двух гусях, прошествовавших мимо рыжего кота, который уже отвлекся и преследовал переносимый ветерком листок. Изабел уронила телефон на колени.

– Изабел? Ты меня слышишь? – спросил Эдварда.

Она дала отбой и сидела, разглядывая гусей, кота, быков, в состоянии шока. В реальность ее вернул стук по окну автомобиля. Средних лет женщина в зеленых резиновых сапогах и комбинезоне с логотипом фермы Чендлеров спросила, не заблудилась ли Изабел.

– Вам показать дорогу? – поинтересовалась добрая женщина.

Не выходя из автомобиля, Изабел купила фунт черники, а фермерша нарвала для Изабел полевых цветов.

– Примите с наилучшими пожеланиями. Надеюсь, они сделают ваш день более ярким.

Вот такие они, жители штата Мэн. Добрые.

– Так откуда вы? – спросила у Изабел молодая женщина, сидящая напротив нее в гостиной.

Постоялица. Темный загар, огромные, жемчужно-белые солнцезащитные очки подняты на макушку, на коленях журнал «Пипл». Минуту назад ее здесь не было. Изабел настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила появления незнакомки. Она позавидовала непринужденности женщины, аромату масла какао, исходящему от ее солнцезащитного крема, способности читать журнал о знаменитостях.

– Я здесь не гостья. – Изабел пристальнее взглянула на картину. – В смысле, я нездешняя, хотя в какой-то мере отсюда. Но теперь я здесь не живу. Я в гостях.

«Толком и не знаю, кто я и что я», – подумала Изабел.

– Мне послышалось, что вы не гостья здесь, – уточнила женщина, сморщив в недоумении веснушчатый нос. – Я из Нью-Йорка. Завтра еду домой и жалею, что не могу остаться здесь навсегда.

Изабел кивнула. Сил для светской беседы не осталось. И пойти некуда. На веранде какая-то парочка потягивала вино. Лолли хозяйничала на кухне. А Кэт находилась повсюду.

Естественно, Кэт возникла перед ней с тарелкой сыра, крекеров и фруктов и поставила ее, улыбнувшись.

– Угощайтесь, – обратилась она к кузине и постоялице.

Гостья болтала с Кэт о количестве маяков, видных из Бутбей-Харбора.

– Я смогла насчитать только пять, а их, кажется, семь? Я должна увидеть все семь до отъезда. – щебетала она.

Изабел, прислушиваясь вполуха, таращилась на куски гауды и бри, на простые и с кунжутом крекеры, разложенные на тарелке с узором из мелких цветочков.

«Не плачь, – уговаривала она себя мысленно. – Смотри на маленький нож для сыра. Разглядывай картину. Сосредоточься на одном из двоюродных прадедов, на его жесткой бороде. Не расклеивайся в этой гостиной с обитой ситцем мебелью».

– Ты хорошо себя чувствуешь, Изабел? – спросила, приглядываясь к ней, Кэт.

Изабел выдавила улыбку.

– Все нормально. Рада видеть тебя, Кэт.

«Подстригла волосы», – отметила Изабел, хотя не видела Кэт с прошлого декабря.

Кэт не изменила своим привычкам в одежде: носила джинсы «Ливайс» на бедрах и вышитые майки из ворсистого хлопка. По-прежнему – ни следа косметики на лице. Прическа – прямые светлые волосы до плеч и челка – делала ее старше, придавала более искушенный вид.

– Эдвард с тобой? – поинтересовалась Кэт, выглядывая в окне знакомый черный «мерседес», которым супруг Изабел любил пользоваться для длительных поездок.

Его там не было. Только серебристая «тойота-приус» Изабел.

– Он не смог приехать. – Изабел отвела взгляд.

Воспоминание об Эдварде в одной расстегнутой рубашке снова настигло ее.

«Как он мог? Как мог?» – мысленно убивалась она.

«Мы заключили договор, Изабел…»

А затем он взял и нарушил основной договор, который они заключили. С женщиной, которая была матерью. Кем так страстно хотела стать Изабел. Что и отдалило их друг от друга, отдалило Эдварда. В этом не было смысла.

Кэт кивнула, а потом постоялица забросала ее вопросами и увела в коридор, где стоял старинный сервант с картами и брошюрами. Изабел заметила, что Кэт оглянулась на нее, словно хотела сказать что-то еще, но Изабел отвернулась к окну. Они с Кэт не умели поддержать беседу. У них была разница в шесть лет, и когда они поселились в одной комнате, Кэт было десять, а Изабел – шестнадцать. Молчаливость Кэт, привычка этой худенькой, бледной, всегда босоногой девочки внезапно появляться нервировала Изабел, заставляла прерывать разговор.

Кэт вернулась с подносом – графин чая со льдом, где плавали ломтики лимона, два стакана. Она налила чаю Изабел и себе, села на диванчик для двоих, стоящий под прямым углом к креслу, в котором сидела Изабел.

– Джун приехала за десять минут до тебя, но повела Чарли в «Букс бразерс», чтобы Генри присмотрел за ним пару часов. – Кэт наклонилась к Изабел. – Вообще-то мама сказала Джун, что, наверное, лучше, если Чарли не будет присутствовать при объявлении.

«Объявление. Совсем о нем забыла», – подумала Изабел.

– Не присутствовать здесь? Почему? О чем она объявит?

Кэт взяла свой стакан и помяла ложкой треугольник лимона.

– Понятия не имею. За последние полчаса я трижды спрашивала, но она не говорит, просто велит подавать закуски.

– Как думаешь, она продает гостиницу?

– С чего бы это?

Изабел могла назвать не одну причину. Но понимала, что обидит Кэт, а у нее совсем не осталось сил, чтобы с этим справиться.

– Схожу на минутку в ванную, – вздохнула Изабел.

Ей просто нужно было закрыться где-нибудь, чтобы перевести дух. Ванная комната на первом этаже была занята, поэтому Изабел поднялась наверх. Она уже собралась войти в крохотный дамский туалет на втором этаже, когда увидела, что дверь в комнатку, служащую Чуланом уединения, приоткрыта. Она толкнула дверь и увидела Чулан уединения таким, каким его помнила. Старый диван, где можно было сесть только вдвоем, выцветший, вытертый круглый коврик, маленький стол со старой лампой и небольшая книжная полка с книгами и журналами. Изабел как наяву увидела себя шестнадцатилетнюю, убежавшую сюда в канун того Нового года после ссоры с матерью и яростно двигающую большой тяжелый пылесос к двери без замка.

Чулан уединения, где она провела так много времени из тех двух лет, что прожила в гостинице «Три капитана». Когда три девочки внезапно оказались вместе в одной большой комнате в гостинице, Лолли превратила хозяйственную кладовку на втором этаже в Чулан уединения и повесила на дверь табличку, которую можно было поворачивать: «ЗАНЯТО» или «СВОБОДНО». Если одной из девочек требовалось немного пространства, место, где она могла побыть одна внутри кипящей жизнью гостиницы, она отправлялась в Чулан уединения.

Изабел глянула в круглое зеркало на стене. С удивлением отметила, что выглядит по-прежнему, хотя ее жизнь изменилась, – темно-русые мелированные волосы до плеч, длинные пряди лежат идеально, легкий макияж, слегка чересчур парадная, как обычно, одежда и высокие каблуки… Только вот ее красивые зеленоватые глаза… В них поселилась печаль. Но краснота почти прошла по сравнению с тем, когда Изабел посмотрела на себя в зеркало заднего вида, чтобы выйти из машины и подняться на крыльцо гостиницы.

Изабел собралась с духом и спустилась вниз. Теперь в гостиной сидели Джун и Кэт. Кэт держала крекер, а Джун – стакан чая с льдом и казалась глубоко погруженной в свои мысли.

– Значит, Эдвард не смог вырваться? – Кэт взяла еще крекер, явно чтобы занять себя.

Изабел заметила, что ее щеки покраснели, словно та поняла, что уже задавала этот вопрос десять минут назад.

Изабел хотела уже сказать, что он уехал по делам, но просто покачала головой и взяла кубик чеддера. Ее сестра в традиционной своей одежде – джинсы, белая блузка на пуговицах и винного цвета сабо от «Данско», брошка из кусочков головоломки, которую Чарли сделал единственным ее украшением, – сидела на диване. Она вытащила карандаш из свободного пучка волос на затылке и снова закрутила свои непослушные рыжевато-каштановые волосы в пучок.

– Привет, Джун, – слабо улыбнулась Изабел, не вполне уверенная, заметила ли ее сестра.

Джун поставила стакан и встала.

– Я даже не увидела тебя, прости. – Она неловко обняла Изабел, снова села на диван. – Эдвард на улице затеял с кем-то из гостей разговор о «Ред соке»? – поинтересовалась Джун.

– Он не смог приехать. – Изабел стиснула кубик сыра.

В открытых дверях гостиной появилась Лолли.

– Ужин готов.

«Спасена, – подумала Изабел. – Хотя бы на некоторое время».

– Ты так хорошо выглядишь, тетя Лолли, – проговорила Джун.

Действительно, хлопчатобумажную майку, юбку из марлевки и шлепанцы Лолли сменила на персикового цвета хлопковое платье и темно-серые туфли-балетки. Тронутые сединой светлые волосы вместо обычной длинной косы она уложила в аккуратный пучок на затылке. Еще подкрасила губы. Лолли никогда не красила губы.

– Вот это да! В честь чего? – спросила Кэт, пока они шли следом за Лолли по коридору в большую, деревенского типа кухню, где Лолли, отказавшаяся от непрерывных предложений помощи, полностью накрыла стол – овощной салат, паста «примавера» в соусе песто, тарелка сыра, красивая круглая буханка португальского хлеба, белое вино и букет полевых цветов, которые привезла Изабел.

– Ой, я забыла пармезан, – всплеснула руками Лолли.

Она словно не обратила внимания на вопрос дочери. Затем вспомнила про заправку. И сливочное масло. Она садилась и вставала раз десять.

О чем же это важное объявление? – размышляла Кэт. О чем-то, что явно заставляло Лолли нервничать. И о чем-то, что не предназначено для детских ушей.

Когда все уселись за прямоугольный фермерский стол, расправив на коленях салфетки, и по кругу пошла миска с фарфалле, Кэт, Джун и Изабел минут пять сидели, вопросительно переглядываясь и пожимая плечами. Наконец Кэт не выдержала:

– Ну, мам, о чем ты хочешь объявить?

– Давайте сначала поедим, – предложила Лолли, затем глотнула вина.

Изабел взглянула на тетку. Тарелка Лолли была пуста. Она всегда ждала, пока все наполнят тарелки, прежде чем положить себе. Но даже когда тарелки наполнились, Лолли взяла только кусочек хлеба и налила четверть бокала вина.

Ужин стал повторением сидения в гостиной. Обычно можно было рассчитывать, что Лолли заполнит паузы, расскажет пару скучных историй о городском референдуме или о ком-то из бывших постояльцев, но она сидела молча. Джун гоняла по тарелке политые песто фарфалле. Кэт украдкой бросала на мать встревоженные взгляды. А Изабел старалась не пустить в сознание образ Эдварда. Но здесь, в гостинице, где он был такой существенной частью ее жизни, только о нем она и думала.

– И как там Эдвард? – спросила Джун, отпивая вина.

– Отлично, – ответила Изабел, накалывая помидорку-черри.

«Интересно, – усмехнулась про себя Изабел, – удивится ли кто-нибудь, если я встану и скажу: „Знаете что? Ничего не отлично. У него роман, я застала его с поличным и понятия не имею, как жить дальше. Я понятия не имею, кто я без Эдварда, в точности как ты, Джун, сказала“».

Никто из сидящих за этим столом Эдварда особо не жаловал. Когда-то, конечно, было не так. Но Изабел, похоже, единственная не заметила, как сильно он изменился. Или это она изменилась?..

Никто не донимал Лолли вопросами о заявлении. С возрастом они привыкли, что когда Лолли, самый скрытный на свете человек, готова будет что-то сказать, она скажет. Когда вилки наконец улеглись на тарелках – на самом деле всего через десять минут, потому что все ели мало, – Лолли встала, явно взволнованная, затем опять села.

– Мама? – подала голос Кэт – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Нет, – ответила Лолли, глядя в свою тарелку Она на мгновение закрыла глаза, открыла их, обвела взглядом присутствующих. – Мне нужно кое-что сказать. Это трудные слова. Несколько дней назад я… узнала, что у меня рак поджелудочной железы.

– Что? Что? – Кэт вскочила, опрокинув свой бокал.

Лолли подняла бокал, затем накрыла рукой руку Кэт.

– Я знаю, это потрясение, и это трудно слушать. – Она сделала глубокий вдох. – И выглядит не слишком приятно.

У Изабел до горечи пересохло в горле, в глазах остро защипало от вернувшихся слез. «Этого не может быть», – мелькнула мысль.

– Разумеется, я собираюсь лечиться, хотя дело зашло далеко. Химиотерапия сможет справиться с симптомами, замедлить развитие, но… – Она посмотрела на Кэт, потом на Изабел и Джун. – Эти негодяи умудрились дотянуть до четвертой стадии, пока поставили диагноз. Пятой стадии не существует.

Изабел почувствовала, как в желудке расползается пустота. Ей хотелось встать, подойти к Лолли, Кэт, которая закрыла лицо руками. Но Лолли поднялась, сообщила, что сейчас вернется, и ушла в дальнюю часть кухни.

– Этого не может быть, – прошептала Изабел, обращаясь к Кэт и Джун, которые обе сидели с ошеломленным видом, бледные.

Лолли вернулась с немецким шоколадным тортом с инициалами и поставила его в центре стола.

– Я еще раньше увидела торт на кухне, когда он остывал. Стояла, глядя на него, и расплакалась. А вы знаете, плачу я редко. Я еще раз поняла, что правильно сделала, попросив вас приехать сегодня. Не хотела сообщать вам двоим по телефону, – сказала она племянницам. – А тебе, Кэт, не хотела говорить одной. Мы много лет не собирались вместе. По-настоящему мы никогда и не были единым целым, верно?

«Вместе».

Изабел салфеткой промокнула глаза. Посмотрела на тетку. Ей всего пятьдесят два года, она кажется сильной, как всегда. Голубые глаза искрятся, щеки розовые. Выглядит абсолютно здоровой.

Изабел и Джун забросали Лолли вопросами, но она выставила вперед ладони, и сестры замолчали.

– Изабел и Джун, – начала Лолли, нарезая торт, – не могли бы вы обе ненадолго здесь остаться, хотя бы на выходные или на неделю? В понедельник у меня начинается химиотерапия, и мне понадобится помощь. Все места в гостинице давно забронированы на уик-энд Дня труда и на большую часть осени.

– Я могу остаться на неделю и дольше, если вы захотите, – сказала Изабел. Девушки удивленно уставились на нее. Джун метнула на сестру такой же недоверчивый взгляд, что и Кэт, потом повернулась к Лолли.

– Я тоже, – улыбнулась Джун.

Лолли кивнула:

– Хорошо. Спасибо вам. Правда, я только что сообразила… Диагноз настолько выбил меня из колеи, что я не обращала внимания и подтверждала заявки на эти выходные и на неделю и, конечно, на уик-энд Дня труда, а теперь для одной из вас у меня даже нет комнаты. Я подумала, Джун и Чарли могут поселиться в старой комнате Кэт, а для Изабел, если это не слишком тесно, может, мы поставим раскладушку в Чулане уединения.

– Или Изабел и Джун могут спать в моей комнате со мной, а Чарли поместим в мою старую комнату напротив, – сказала Кэт, затем плотно сжала губы, словно не могла поверить, что предложила свое убежище.

– Ты точно не против? – уточнила Джун. – Чарли спит очень чутко, поэтому будет здорово, если ты отдашь ему свою старую комнату.

– Я не против, – ответила Кэт – А ты, Изабел?

Все взгляды устремились на нее, единственную, от кого все ожидали услышать: «Нет, я возражаю». Она кивнула, не совсем уверенная, хорошая ли это идея, но немного утешилась мыслью о том, что не останется в комнате одна со своими мыслями.

– Значит, решено, – подвела итог Лолли. – Да, и сегодня вечером, в девять, Перл и двое наших гостей придут на киновечер. Сейчас месяц Мэрил Стрип. Может, и вы трое присоединитесь к нам? Мы будем смотреть «Мосты округа Мэдисон», один из моих любимых. Фильм, который заставит меня отключиться от действительности. Это то, что надо.

Все за столом серьезно покивали. Можно было разобрать слова: «Конечно, мы останемся и, конечно, придем сегодня вечером смотреть кино и вообще сделаем все, что еще вам понадобится».

Краем глаза Изабел увидела, как Джун слегка двинула рукой, будто желая взять сестру за руку, но Изабел опоздала, и Джун руку убрала. Изабел закрыла глаза, вспомнив, когда в последний раз Джун потянулась рукой к ее руке. В очень похожий на этот день, когда Лолли усадила трех девочек на старый красный диван в гостиной и сообщила, что произошла автокатастрофа, их родители погибли, отец Кэт погиб. Тогда сестру за руку взяла Изабел, и они сидели, сжимая руки, молча, и по щекам катились слезы. А Кэт зарыдала и бросилась из комнаты. У них у всех осталась одна Лолли.

А теперь и она могла уйти.

С тремя мисками в руках Изабел стояла позади Кэт, которая встряхивала на плите большую кастрюлю с поп-корном. Лолли не признавала попкорн из пакетика, приготовляемый в микроволновке. Для киновечера годились только горячее растительное масло, кукурузные зерна с фермерского рынка, несколько встряхиваний и щедрая щепоть соли.

Пока Джун укладывала Чарли в старой комнатке Кэт на третьем этаже, Изабел занималась мелкими делами: искала нужное растительное масло для поп-корна в огромном буфете Лолли – масло канола, как сказала Кэт, – помогала покрывать глазурью лимонные кексы. Только сосредоточенность на всем этом – равномерно покрыть каждый желтый кекс, приготовленный Кэт, лимонной глазурью, найти три большие керамические миски для поп-корна, расставить стулья в гостиной – помогала Изабел держаться на ногах.

«Мой муж. С другой женщиной. Моя тетя. Больна раком. Я. Здесь…»

Кэт начала изо всех сил встряхивать кастрюлю. Изабел ждала, что девушка в любую секунду швырнет кастрюлю в стену и разрыдается. По едва заметным движениям узких плеч Изабел поняла, что Кэт плачет. Посмотрела на Джун, вернувшуюся на кухню: глаза блестели от слез и у нее.

– Дай я, – сказала Изабел, берясь за ручку Кэт отступила в сторону, по щекам текли слезы.

Изабел встряхнула кастрюлю, у нее у самой заслезились глаза. Тетя Лолли всегда казалась такой здоровой, как тот самый бык из поговорки. Она почти не простужалась. И вот…

– Она могла бы прожить столько лет, – еле слышно проговорила Джун. – Она сильная.

– Она сильная, – согласилась, обернувшись, Изабел. – Всегда была и сейчас такая.

– Да что, черт возьми, вы обе знаете о моей матери? – вскрикнула Кэт. – Когда вы последний раз были здесь? Хоть одна из вас! На прошлое Рождество? Сейчас август.

Изабел потрясенно смотрела на сестру. Кэт закрыла лицо руками и упала на колени перед плитой, рыдая. Изабел и Джун опустились на колени рядом с ней.

– Кэт, мы тоже переживаем. – Изабел заправила прядь светлых волос Кэт за ухо. – У нас никого нет, кроме твоей матери.

Кэт вскочила и выбежала из кухни.

– О Боже, – вздохнула Джун. – Что делать?

Побежать за ней? Оставить в покое?

Изабел посмотрела в кухонное окно – не на улице ли Кэт? Сидит в шезлонге или на большом камне в дальнем конце громадного двора? Но не увидела ее. Изабел и самой хотелось убежать. И остаться.

– Не знаю. Не надо было говорить то, что я сказала. Я всегда говорю Кэт не то.

– Лолли действительно все, что у нас есть, – сказала Джун. – Я знаю, ты говорила искренне, Изабел. Но и Кэт тоже. Просто она вне себя. Мы это преодолеем. И с Лолли все будет хорошо.

Изабел перевела дух, обнаружив, что все это время задерживала дыхание. Она кивнула, не в силах что-либо сказать.

Задняя дверь отворилась, вошла Кэт с красными от слез глазами.

– Простите. Я просто… не в себе.

– Мы знаем, – отозвалась Изабел и погладила кузину по руке.

Кэт не отпрянула. Минуту они смотрела в пол.

– Чарли хорошо устроился? – обернулась она к Джун. – Я могу принести вентилятор, если в комнатушке чересчур жарко.

– С ним все в порядке, – ответила Джун, заплетая свои длинные волосы в косу на боку – Я еще дверь не успела за собой закрыть, а он уже спал. До этого они с Генри ездили собирать моллюсков во время отлива и…

– Девочки, все готово, – позвала Перл, просунув свою седую голову в распашные двери кухни. – Я возьму кексы. – Она вошла и взяла круглый поднос, помедлив, чтобы глянуть на сестер. – На пару часов кино отвлечет вас от самих себя. Кино умеет это делать. Идемте, дорогие.

Изабел насыпала в три большие миски горячий поп-корн и вручила одну Кэт, другую – Джун, сама взяла третью.

– Поговорим после кино, ладно? – обратилась она к Кэт.

Кэт, не глядя на Изабел, изобразила что-то вроде кивка и возглавила переход до гостиной, где Лолли, выглядящая, будто все прекрасно, словно это вечер обычной пятницы, вставляла диск в DVD-плейер.

– Все готовы для Мэрил и Клинта? – спросила Лолли. – Этой паре нет равных.

Никто не спросил, почему Лолли Уэллер захотела посмотреть фильм, хоть с любимой актрисой, хоть с какой другой, в такой вечер, когда только что сообщила дочери и племянницам, что у нее рак, что прогноз надежд не вселяет. Подрастая, они слышали рассказы о том, как Лолли, всего восемнадцати лет и с разбитым сердцем из-за гибели друга – несчастный случай на воде, – пошла на фильм «Охотник на оленей», потому что прочитала в газете статью о Мэрил Стрип, которую на самом деле зовут Мэри Луиз, совсем как Лолли, и ее женихе, известном актере, рано умершем от рака. Позднее до них доходили слухи о том, как Лолли пережила первый год вдовства и воспитания дочери и сирот-племянниц, забываясь в самых слезных мелодрамах с участием Мэрил, а когда наконец смогла посмотреть комедию, то взяла в прокате «Защищая свою жизнь» и улыбнулась, даже засмеялась, кажется, впервые со дня той новогодней трагедии.

Киновечера проходили не одно десятилетие и стали традицией гостиницы. В начале девяностых кто-то из женщин-постоялиц спросил, нет ли у Лолли видеомагнитофона, чтобы взять напрокат киноверсию книги, которую та только что дочитала – «Выбор Софи». Лолли этот фильм видела, и он настолько ее потряс, что стал одним из немногих, а может, и единственным фильмом с Мэрил Стрип, который, по ее глубокому убеждению, она никогда не найдет в себе силы посмотреть снова.

Видеомагнитофон она женщине дала, но затем купила для гостиной, большой, уютной комнаты с видом на гавань, видеомагнитофон последней модели, заменив старый девятнадцатидюймовый телевизор на тридцатидвухдюймовый, набила шкафчик своими любимыми фильмами и вместе с Перл назначила вечера пятниц киновечерами. Поначалу каждая из них выбирала какой-то фильм, но потом они решили устраивать тематические просмотры. Месяц фильмов сороковых годов. Месяц Роберта де Ниро. Месяц фильмов о еде. Месяц зарубежного кино. Месяц романтических комедий. Месяц фильмов с участием Сисси Спейсек. Последний месяц был посвящен Джону Траволте.

Месяц Мэрил Стрип прошел всего девять месяцев назад, и Изабел, изредка заглядывающая на киновечера во время праздников, была покорена фильмом «Джули и Джулия» в минувшее Рождество. Обсуждение просмотренных фильмов происходило редко, Перл частенько засыпала через полчаса после начала. Но пятничный киновечер оставался незыблемой традицией в гостинице «Три капитана».

Задняя стена гостиной была отведена под черно-белые глянцевые, в старинных рамках фотографии любимых актеров и актрис Лолли. Там имелись три снимка Мэрил Стрип разного возраста. Клинт Иствуд. Аль Пачино. Сисси Спейсек, еще одна любимица Лолли. Томми Ли Джонс. Шер. Брэд Питт. Сьюзан Сарандон. Кейт Уинслет Киану Ривз, которого Лолли считала сексуальным. Рэйчел Макадаме и Эмма Стоун, молодые актрисы, в которых, по мнению Лолли, «что-то есть».

Теперь Изабел поняла, почему тетя решила снова устроить месяц Мэрил Стрип. Лолли всегда говорила, что фильм с участием Мэрил Стрип действует не хуже куриного бульона, лучшей подруги, психоаналитика и крепкого напитка.

«Если бы он еще и рак мог вылечить», – подумала Изабел, усаживаясь с сестрой на удобный диванчик для двоих, где под спинами лежали мягкие подушки, и поставила миску с поп-корном на тахту перед собой.

Лолли и Перл сидели на белом диване – чай со льдом, вино, кексы и поп-корн расставлены на старом пароходном кофре, якобы найденном на дне Атлантики и служившем кофейным столиком. Кэт, вязавшая узлы из длинной красной веревки «Твиззлерса», который, как помнила Изабел, с детства был любимым киноперекусом кузины, села на большой в цветочек виниловый пуф у ног матери. А Кэрри, гостья тридцати с небольшим лет, а не та болтушка, что была здесь раньше, упомянула, что ее муж смотрит наверху бейсбол, выбрала мягкий стул с высокой спинкой и поставила тарелку с кексом и поп-корном на колени.

Кэт вскочила и выбежала из гостиной, Лолли положила пульт и вышла за ней. Изабел кинула взгляд на Джун: в глазах сестры, как и в ее собственных, стояли слезы. Через несколько минут Лолли и Кэт вернулись. Лицо у девушки было мрачное, но она села и вновь принялась вязать узлы из «Твиззлерса».

Лолли выключила свет и нажала «play» на пульте DVD-плейера, который Лолли обновила несколько лет назад вместе с телевизором. Сначала Изабел хотела сбежать к себе в комнату, пока не вспомнила, что все номера заняты и она спит в одной комнате с Кэт. И с Джун тоже. Хотя бы здесь, в гостиной, она добрых два часа проведет в темноте, и никто не станет задавать вопросы насчет отсутствия Эдварда.

В любом случае теперь никому не придется спрашивать, что случилось. У ее тетки рак.

Пока экран заполнялся персонажами, Изабел почти не проявляла интереса. Когда же она поняла, что смотрит на взрослых детей только что умершей матери, слезы выступили у нее на глазах. Брат и сестра, немного за сорок, разбирали вещи своей матери в фермерском доме в Айове. Из письма, оставленного им матерью, они узнали, что в ее жизни был другой мужчина.

Внезапно они оказались в прошлом вместе с Мэрил Стрип, домохозяйкой из Айовы, приехавшей сюда из Италии. Она – красивое лицо и длинные каштановые волосы, итальянский акцент – прощалась с мужем и детьми-подростками, на четыре дня уезжающими на сельскохозяйственную выставку. И появился Клинт Иствуд, фотограф, разыскивающий определенный крытый мост, который Мэрил будет рада ему показать, поскольку найти его нелегко.

Затем через незначительные жесты, простейшие вопросы героиня Мэрил безумно влюбилась в мужчину, ведь он напомнил ей о женщине, которой она могла бы стать, о жизни, какую могла бы вести. Когда Клинт предложил ей оставить мужа, детей и уехать с ним, отправиться в путь, чтобы не отказаться от единственной в жизни любви, ее первой реакцией было согласие.

Затем она отказалась: не могла разрушить жизнь мужа и детей. Или их с Клинтом любовь. Своим уходом с ним.

Испытание пришло в день отъезда Клинта. Позади его грузовичка встали на красный свет Мэрил и ее муж в их старом пикапе. Мэрил сжала ручку дверцы. Если ехать с Клинтом – это ее шанс. Она должна сделать это сейчас, когда ей дается возможность поменять один грузовик на другой, одну жизнь на другую. Ей нужно только открыть эту дверцу и поехать. Изабел затаила дыхание, наблюдая, как Мэрил Стрип крепче сжимает ручку, раздираемая эмоциями.

«Она не поедет, – подумала Изабел. – Не поедет».

Когда так и случилось, Изабел глубоко вздохнула.

Пока шли титры, Перл встала и принялась собирать пустые тарелки.

– Какой чудесный фильм! Я уже, наверное, третий раз его смотрю, и каждый раз как первый, хотя я и знаю, чем все кончится.

– Мэрил Стрип великолепная актриса, – кивнула гостья Кэрри. – По-моему, в «Мостах округа Мэдисон» она красивее всего.

– Она потрясающая, – согласилась Кэт.

Изабел и Джун кивнули.

Лолли встала и, нажав кнопку на пульте, извлекла диск и убрала его в коробку.

– Это один из моих любимых фильмов на все времена. Я тоже видела его три раза, Перл, и каждый раз я вижу и слышу больше. – Лолли посмотрела на дочь, потом на племянниц: – Я рада, что вы, девочки, приехали. День был такой, что я, пожалуй, пойду спать. Увидимся завтра с утра пораньше – в шесть тридцать за завтраком на кухне.

Лолли и Перл направились к двери, но Джун воскликнула:

– А как же обсуждение? Я сижу как пришибленная, настолько меня поразил выбор Франчески.

– Поразил ее выбор? В смысле, что она осталась с семьей? – уточнила Изабел, пока Лолли садилась рядом с ней.

Все попрощались с Перл – за ней приехал муж.

– Она предала себя. – Джун взяла кекс, откусила.

Изабел уставилась на сестру.

– Предала себя? Значит, если бы она уехала, то не предала бы своего мужа и детей? Свои обеты? Да уже то плохо, что она вообще поддалась влечению к другому мужчине.

– А я полностью понимаю, почему она это сделала. – Кэт встала с пуфа, чтобы размяться, затем села на диван. – Клинт вернул ей часть ее самой. И мне нравится, что она пригласила его на ужин только после того, как он произнес ключевые слова: «Я точно знаю, что вы чувствуете». Людям только это и нужно. Кто-то, кто их понимает.

– Именно этого все хотят, но иногда этого просто не может быть, – подала голос Лолли, глядя в окно.

Изабел стало интересно, о чем тетка думает, но Лолли ничего больше не сказала.

Изабел откинулась на подушки.

«Эдвард явно считал, что я его не понимаю. Может, я не могла его понять, потому что сама изменилась. Точно так же, как он не может меня понять».

Но именно это и означает работу над отношениями в браке. Супружество – тяжкий труд. Нельзя просто отдаться чувствам, проявить недостаток ответственности. Героиня Мэрил влюбилась в бродячего фотографа в ту минуту, когда он сказал, что знает, откуда она, что он был там. Потому что глубоко внутри она была связана с городом Бари.

Изабел почувствовала, что сейчас опять расплачется.

«Кэролайн Ченоуит связана с Эдвардом Макнилом на самом глубинном уровне? Как такое возможно? Ведь это я родом оттуда, откуда и он. Это я, как и он, потеряла родителей, месяцами плакала по ночам. Я пятнадцать лет была рядом с ним, с тех пор как нам исполнилось по шестнадцать. Как могла Кэролайн вытеснить это? Как?» – не переставала она изумляться.

– Если это то, что человек ищет, – высказалась Кэт. – То, что ему необходимо в конкретный момент. Вы помните, как Мэрил не могла даже вспомнить, сколько лет она замужем, когда Клинт спросил ее об этом? Она считала на пальцах и даже не могла вспомнить. Потому что была замужем целую вечность и потеряла себя. И тут Клинт напомнил, что она была кем-то. Кем-то еще, когда-то. И Клинт оказался тем мужчиной, который увидел ту женщину, какой она была.

Изабел задрожала.

«Что чувствовал Эдвард в присутствии Кэролайн? Чувствовал себя тем, кем он стал? Тем, кто не знал, кем когда-то был? Может, он хотел противоположного…»

– Знаете, – покачала головой Изабел, – кто еще видел ту женщину, какой она была? Ее муж. Она познакомилась со своим мужем в Италии, когда он был солдатом. Ее муж полюбил ее. Значит, он тоже знал, кем она была.

– Но сейчас… – перебила ее Джун.

– Она четыре дня спала с другим мужчиной, – горячо возразила Изабел, – пока муж и дети были в отъезде. Она изменила. Нарушила обет. А затем попрощалась со своим романом, понимая, что он все равно не вечен, и ее привычная жизнь продолжается, будто она не совершила ничего ужасного и дважды чуть не уехала.

Джун смотрела на нее во все глаза.

– Ничего себе! А мы один и тот же фильм смотрели? Мэрил отказалась от себя, когда вышла замуж за фермера из Айовы. Выходя за него и уезжая в Америку, она ожидала чего-то другого, но не фермы в Айове. Помните, когда она сказала: «Не об этом я мечтала девочкой». За четыре дня с Клинтом она вновь обрела себя. Но отказалась от собственного счастья ради правильного поступка. И это ошибка. По-моему.

– Понимаю, что ты имеешь в виду – Кэт дырявила бумажную формочку своего кекса. – Я бы не хотела, чтобы она уехала с Клинтом и бросила семью. Но и не хочется, чтобы предавала себя.

Изабел вытаращилась на Кэт.

– Предавала себя? А как насчет ее мужа?

– Согласна, – встряла Кэрри. – Она вышла за него, зная, на что идет, точно так же, как я выбрала то, что получаю. Угадайте, кто с трудом прогулялся сегодня со мной по городу? Угадайте, кто сидит наверху и смотрит матч с «Ред соке» по айпаду? Она выбрала свою жизнь, как я выбрала свою.

– Она не знала… не совсем знала, – заметила Джун. – Помните, она сказала, что мечтала только об Америке? Ей хотелось приключений. А вместо этого девушка оказалась на сельскохозяйственной ферме в Айове.

– Все же я думаю, ты знаешь, что получаешь, – проговорила Лолли, глядя в окно. – Каким энергичным мог быть ее муж, когда она с ним познакомилась? Какой показал характер и напористость? Полагаю, он просто олицетворял для нее приключение. Тогда ей было достаточно уже одного того, что он – иностранец.

Кэт задумчиво посмотрела на мать.

– И как сказала Мэрил: «Мы – тот выбор, который мы сделали». – Кэт вздохнула. – «Совершишь ошибку и…»

– Интересно, а действительно ли она совершила ошибку? – воскликнула Кэрри. – У нее есть дети, да. И ферма красивая. Но она эмоционально одинока. Это высокая цена.

Все кивнули, соглашаясь. Изабел посмотрела за окно, на маяки в гавани.

«Я уже много месяцев эмоционально одинока. Гораздо дольше, если позволю себе вспомнить», – размышляла она.

– Мой любимый эпизод, – призналась Джун, – когда Клинт и Мэрил лежат на полу перед камином после того, как спали вместе, и она плачет и просит увезти ее куда-нибудь, где он был, куда-нибудь на другой конец света…

Кэт кивнула:

– И он увозит Франческу в ее родной город. Маленький город в Италии, где Клинт побывал, потому что тот показался ему красивым.

– Думаю, именно тогда Мэрил окончательно в него влюбилась, – вздохнула Джун. – Он вернул ей ее, вернул женщину, которой она чувствовала себя в душе, которую никто не видел – ни муж, ни дети.

– И она заставила его тоже снова испытать потребность – в ней, – добавила Лолли.

Изабел пристально посмотрела на тетку. Разлучница Кэролайн обладала чем-то, что стало важнее шестнадцати лет семейной жизни Эдварда и Изабел.

«Заставила ли она Эдварда нуждаться в ней? Что это была за потребность? Может, что-то другое. Возбуждение… Крутой новый секс…»

– Все равно их роман продолжался бы недолго, – пробормотала Изабел, хотя сама не очень в это верила. – А может, и долго. Но девяносто девять процентов – что нет, именно по той причине, которую назвала Мэрил. Она обиделась бы на Клинта за все, от чего он ее увез. Когда он сказал, что «такая уверенность приходит только раз в жизни», Мэрил поняла, что он мог говорить о ее уверенности, касающейся всего: ее самой, счастья ее семьи, о мире вокруг них.

«Интересно, как долго продлится роман Эдварда с Кэролайн? Несколько недель теперь, когда ему не нужно крадучись пробираться туда в шесть вечера?»

Эдвард сказал сегодня по телефону, что муж бросил Кэролайн несколько месяцев назад ради другой женщины. Изабел всегда считала, что незаконные отношения поддерживаются этой самой незаконностью, драматичностью ситуации, а не подлинным чувством. Но роман Мэрил и Клинта касался чувства.

– Меня глубоко задела одна из причин, по которой Мэрил осталась, – отметила Кэрри. – Она беспокоилась, как ее уход скажется на дочери. Ей ведь шестнадцать лет, она вот-вот впервые должна узнать, что такое любовь и отношения. И чему научила жизнь ее матери, полная тихого отчаяния?

Дочь в конце концов двадцать лет прожила в неудачном браке. Так, может, оставшись, она не совершила героический поступок?

– Мне очень нравится то, что она пишет в письме детям, – сказала Лолли. – Делайте, что должны, чтобы быть счастливыми. Это индивидуально. Думаю, героиня Мэрил была счастлива и несчастна, оставшись, как была бы счастлива и несчастна, уехав. В любом случае она попадала в ловушку и сделала честный выбор исходя из верных побуждений.

«Значит, вот что чувствовал Эдвард? Что он в ловушке? Что любит другую женщину, но в плену у жены, в плену обещаний?»

– Я считаю, ей следовало уехать, – печально проговорила Кэт. – Жизнь слишком коротка, разве не так все говорят? И разве теперь это не ясно?

– Слишком коротка, чтобы обижать людей, которых ты, по твоему заявлению, любишь, – возразила Изабел.

Кэт с удивлением на нее посмотрела, и Изабел захотелось извиниться. Но Кэт отвернулась, и Изабел не знала толком, что сказать.

– Однозначного ответа тут нет, – заметила Джун.

Слова «Мы – тот выбор, который мы сделали» снова и снова звучали в голове Изабел.

«Это правда, – поняла она. – Я выбрала перемену. Сделала выбор, разрешив разгореться в своем сердце крохотному огоньку желания ребенка. Решила поделиться этим с мужем, а не хранить в тайне. Сделав выбор, я нарушила договор».

– Думаю, Мэрил поступила правильно. – Лолли встала и начала собирать пустые бумажные формочки от кексов и просыпавшиеся зерна поп-корна. – Почему ее счастье должно быть важнее счастья мужа или детей? Почему ее счастье важнее, чем переживания детей от ухода матери? А как это непростое событие скажется на их жизни?

– Не могу согласиться, – не уступала Джун и поднялась, чтобы собрать стаканы. – Несчастье тоже накладывает отпечаток на жизнь. Дочь тому доказательство, не так ли? Я не говорю, что она могла просто убежать с Клинтом и повернуть жизнь на сто восемьдесят градусов. Но предать себя, вот так разбить свое сердце…

«Не надо было вообще изменять мужу, – захотела крикнуть Изабел. – Если бы она не позволила себе влюбиться в Клинта…»

Но Изабел понимала, почему Мэрил это сделала. Изабел расплакалась.

– Изабел? – позвала Лолли.

– Я застала Эдварда с другой женщиной.

– Эдварда? – Джун ахнула.

– Мне очень жаль, Изабел. – Кэт погладила Изабел по руке.

– О нет, я не верю! – всплеснула руками Лолли.

Изабел рассказала про вчерашний день. О письме. О дурацком тесте для пасты и их годовщине. О том, как поднималась по тем белым ступенькам. О выражении лица Эдварда.

– И когда я наконец ответила сегодня на его звонок, он сказал, что дело там не просто в сексе. Это не просто роман. Он полюбил эту женщину, любил много месяцев, прежде чем позволил себе… – Изабел не смогла договорить до конца.

– О, Иззи, мне так жаль, – пробормотала Джун. – Мне теперь неловко от того, что я защищала их любовный роман в фильме.

Изабел посмотрела на сестру.

– Но разве его можно защищать? Потому что он якобы полюбил, это нормально? Он не предал меня и наши обеты? Все хорошо, потому что он полюбил?

Думаю, важно, чтобы ты знала: я ее люблю, Изабел. Дело тут не просто в сексе, это не просто жгучая страсть. Так я с тобой не поступил бы.

«Как мило с его стороны. Он поступил со мной так ради настоящего чувства».

Уверенность такого рода приходит только разв жизни…

«Очевидно, не один раз. Когда-то Эдвард был точно также уверен во мне. Теперь уверен в нахальной Кэролайн Ченоуит. По крайней мере пока».

Изабел подтянула колени к подбородку, обхватила их руками. Она уже не была той Изабел, которая в шестнадцать лет влюбилась в Эдварда. Она больше не была той напуганной девочкой, считавшей себя ужасной. Она больше не знала точно, кто она. В свой дом в Коннектикуте она не вернется – разве только собрать вещи и поделить содержимое большого дома. Можно подумать, ей хочется забрать мягкий и уютный плед, всегда напоминавший им с Эдвардом о Мэне. Или картины, которые они выбирали вместе во время медового месяца или на отдыхе.

«Что делать? Остаться в гостинице с теткой и оказывать необходимую помощь», – сказала она себе, поскольку нуждалась в надежном плане действий.

– Я рада, что ты с нами. – Лолли взяла ее за руку.

Изабел дала волю слезам. Лолли сильнее сжала ее руку, и на мгновение Изабел почудилось, будто за руки ее держит мать. Ничто не могло ей дать большего утешения.

Глава 5

Джун

После киновечера посуда была вымыта, в гостиной не осталось и следа поп-корна, а быстрый просмотр в Интернете материалов на тему «рак поджелудочной железы» и подбодрил, и напугал Джун, Изабел и Кэт, так что углубляться в исследования этим вечером они не стали. Джун сидела на балконе в комнате Кэт, глядя на гавань, на катера, на едва различимые белые и красные маяки. Перл оказалась права насчет того, насколько фильм может перенести в другую жизнь на пару часов.

«Мосты округа Мэдисон» так глубоко тронули Джун, что она еще не один час могла говорить о фильме. Но не о танце Мэрил Стрип и Клинта Иствуда под итальянскую оперу думала она сейчас. Думала она об этой сволочи Эдварде.

В тринадцать лет Джун понадобилось всего несколько месяцев, чтобы понять: «парень ее мечты», тот, о котором она разгадывала тесты в журнале «Семнадцать», тот, кого увела у нее более красивая и сексуальная старшая сестра, скорее парень-кошмар и ничтожество. Слова «Эдвард говорит» стали у шестнадцатилетней Изабел новым способом начинать предложения.

«Эдвард говорит, что сквернословие неприлично. Эдвард говорит, что от хлопьев в сахарной глазури, например, „Лаки чармс“, испортятся зубы и снизятся шансы попасть в Лигу плюща. Эдвард говорит, что каждый скорбит по-своему и не надо ему мешать…»

Последнее было единственным верным высказыванием из всего, что когда-либо изрекал Эдвард Макнил. О скорби он мог говорить как никто другой, умел заставить тебя почувствовать умиротворение, ощутить себя обвитым коконом понимания настолько, что ты почти забывал, зачем вообще пришел в Центр для детей, перенесших утрату. Во всяком случае, на несколько минут. Поэтому Джун понимала, почему Изабел так сильно на него запала. С Джун это тоже случилось и длилось несколько недель, пока не началось «Эдвард говорит» и Изабел не стала радикально меняться.

– Она изменяется к лучшему, – убеждала Лолли, когда Джун, в смущении от того, что случилось с ее резкой, эгоистичной, таскающей сигареты, пробующей травку распущенной старшей сестрой, ходила по пятам за вытирающей пыль и полирующей мебель теткой.

– Но она вдруг превратилась в паиньку… вроде меня, – хныкала Джун. – Она говорит пожалуйста и спасибо!

– А разве это плохо? – удивилась Лолли.

В носу у Джун защекотало от запаха лимонной полироли.

– Она теперь странный робот, – объяснила Джун.

Ей не хотелось, чтобы вернулась прежняя злая сестра, но и новая точно не нравилась. Эта контролируемая… контролируемая словами «Эдвард говорит».

Только много позже, через несколько лет, Джун поняла, что контролировал Изабел не Эдвард, а горе. А Эдвард хорошо умел справляться с горем.

– Пусть лучше она ходит в школу, нормально питается и говорит «пожалуйста», чем ведет себя вызывающе, – говорила Лолли. – Не будь к ней строга. Пусть превращается в то, что ей нужно именно сейчас. Она никого не обижает, помни об этом. Изабел себя найдет. Люди всегда себя находят.

Эти слова надолго остались с Джун.

«Люди всегда себя находят…» «В самом деле? Нашла ли себя Лолли после гибели мужа, сестры и зятя и превращения в тихую женщину, которая разговаривала, только если к ней обращались?»

Когда к ней обращались, Лолли говорила много. Но если не разыскать и не спросить о чем-нибудь, она не начнет первой разговор. Не спросит, как дела с домашним заданием, пригласил ли тебя в школе кто-нибудь на танец или почему ты сидишь с таким печальным видом.

Однажды Джун не выдержала и закричала:

– Тебе даже наплевать, что я сижу здесь с таким лицом, будто сейчас заплачу!

– Мне не наплевать, Джун, – ответила Лолли. – Но я предпочитаю дать тебе для этого пространство.

Джун не считала, что в те дни ей так уж нужно было пространство. Хотя нельзя сказать, что лишнее пространство у нее имелось, когда приходилось делить одну большую комнату с сестрой, рядом с которой не хватало воздуха, и тихой кузиной, которая не сводила с них глаз. Если Джун чувствовала на себе взгляд, она понимала, что рядом Кэт.

Когда они втроем находились в помещении, все равно в каком, одна или две из них всегда покидали его. Ничего удивительного.

Джун вгляделась в небо, где зажглось всего несколько звездочек, и сосредоточилась на одной, надеясь, что та не окажется самолетом. Звезда требовалась, чтобы не отвлекаться. Новость Изабел потрясла ее. Эдвард, может, и негодяй, но он был рядом – всегда. Однажды, несколько лет назад, во время встречи на День благодарения, Эдвард сделал замечание Джун, что-то насчет того, что она дала Чарли плавленый сыр, а не более здоровый, например швейцарский или чеддер. И разве ей не все равно, чем она питает его растущие мозги и тело? Впечатлительную Джун очень задели его слова.

– Боже, как хорошо, что у меня с Эдвардом ничего не вышло, – прошептала она Изабел.

Изабел поморщилась, и Джун сразу пожалела о своих словах – во всяком случае, что сказала это сестре.

Но затем Изабел огрызнулась:

– Можно подумать, у тебя была возможность. А твой единственный большой роман сколько длился? Два дня? Не говори о том, о чем понятия не имеешь.

К тому моменту, когда были проглочены последние пироги с разными начинками и с тыквой, Изабел и Джун даже не смотрели друг на друга. Они вежливо избегали одна другую до следующего семейного сбора, на Рождество. А в промежутке обменивались обязательными поздравительными открытками ко дню рождения.

Но с другой стороны, Изабел и Эдвард каждый год приезжали на день рождения Чарли – пятичасовая поездка в один конец, невзирая на место проведения праздника – в детском спортивном зале, на детской площадке или в маленькой квартирке Джун над книжным магазином. Изабел привозила большой, красиво упакованный подарок, что-нибудь удивительное, чего Джун никогда не смогла бы себе позволить: красный детский пластмассовый велосипед «Пласма Кар» или комплект «Лего» для строительства города Индианы Джонса. Чарли волновался, бегал кругами и хлопал в ладоши. Джун чувствовала, как вся ее злость на сестру испаряется. Затем, через десять минут, Изабел или Эдвард портили все дело, сказав какую-нибудь гадость про бесплатные средние школы Портленда или о том, что Джун едва сводит концы с концами.

Джун жалела, что у нее не получается общаться с сестрой так же, как с Кэт. Вежливо. Никаких поспешных замечаний… Ну может, за исключением сегодняшнего вечера. Они с Кэт всегда разговаривали как знакомые коллеги на корпоративной вечеринке. Никакой глубины, зато ничьи чувства не задеты.

– Джун, помоги вытащить кровать. Кажется, она застряла.

Джун заглянула в комнату, где Кэт сражалась с раздвижной кроватью, пытаясь выкатить ее низкую часть. Она рванула, потом пнула ее и села на верхний матрас.

Джун пристроилась рядом.

– Твоя мама сможет одолеть болезнь. Она ее одолеет.

Кэт испустила глубокий вздох.

– Давай вытащим кровать, хорошо?

Джун смотрела на кузину, жалея, что они не так близки и у нее нет слов. Но диагноз Лолли напугал всех, и, вероятно, ничего лучшего, как бояться вдвоем, они сделать не могли.

Через несколько минут они наконец справились с кроватью. Джун подкатила ее к балкону, чтобы, если лечь на живот и головой к балкону, можно было видеть звезды и гавань. В течение нескольких минут они застелили обе постели, взяв легкие летние покрывала. Хотя стоял конец августа, редко бывало жарко настолько, чтобы терпеть шум вентилятора, но в углу у Кэт на всякий случай стоял один – старинный, бронзовый. Джун бросила взгляд на кровать, на которой ей предстояло спать в обозримом будущем. Мягкие полинявшие наволочки и старое покрывало с узором из морских звезд выглядели настолько соблазнительно, что Джун представила, как засыпает через две секунды.

Дверь в ванную комнату открылась, выпустив облако пара, и появилась Изабел в розовой майке и серых спортивных штанах. Ее влажные длинные волосы, каштановые, красиво мелированные, рассыпались по плечам.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Изабел? – спросила Джун.

«Глупый вопрос, – тут же сообразила она. – Конечно, Изабел чувствует себя плохо».

И сестра посмотрела на свои ноги с блестящим розовым педикюром.

– Нет.

Джун глянула на Кэт. Видимо, ни одна из них не ожидала откровенности даже после признания в гостиной.

– Я очень тебе сочувствую, Изабел.

Кэт села на свою кровать, скрестив ноги, потом согнула их в коленях, обхватила руками, словно хотела сказать что-то еще, но не знала что.

Джун тоже устроилась на своей кровати.

– Как думаешь, что теперь будет? Эдвард переболеет своей пассией, и вы оба это преодолеете?

Изабел подошла к балкону и встала там, глядя на улицу. Взгляд Джун остановился на кольцах Изабел – круглом бриллианте в два карата, давно заменившем мелкий камешек на первом кольце, подаренном на помолвку, и усыпанном бриллиантиками золотом обручальном кольце.

– Так это происходит? – спросила Кэт. – В смысле, как вы это преодолеваете?

– Именно поэтому в «Мостах округа Мэдисон» героиня Мэрил Стрип осталась, – проговорила Изабел, по-прежнему глядя в ночь. – Она понимала: муж, дети никогда не смогут это преодолеть. Наверное, Эдварду было просто все равно, смогу ли я, преодолею или нет.

Она расплакалась. Джун и Кэт снова переглянулись, вскочили, подбежали к ней, Кэт коснулась ее руки, а Джун облегченно вздохнула.

– Это глупо, но роман Эдварда, то, как ты о нем узнала, напоминает мои чувства, когда Лолли сообщила нам об автокатастрофе, – проговорила Джун. – Когда случается что-то, чего никогда не представляла, не могла представить, ты на время погружаешься в такой шок, что не воспринимаешь это.

Если только это было шоком для Изабел. Джун знала: порой жены слепы, а иногда они в курсе, но умудряются не признавать очевидное. Она понятия не имела об истинном положении дел в семье сестры.

– Я была именно в таком состоянии, пока ехала сюда, – призналась Изабел. – В полном шоке. Только поэтому и могла вести машину. Но когда до меня дошло, что это действительно случилось, анонимное письмо, Эдвард, выходящий из спальни той женщины, выражение его лица… и какими были наши отношения в последнее время, да и не только в последнее, наверное… Все это на меня навалилось, и я сломалась. Остановилась в каком-то мотеле и проплакала всю ночь и большую часть следующего дня, пока уже не нужно было ехать сюда.

– И как будто мало того, что на тебя свалилось – ба-бах, – заметила Кэт, – объявление моей матери.

Изабел на мгновение закрыла лицо руками.

– Даже не знаю, на чем остановиться. Каждый раз, когда думаю об Эдварде, я вдруг начинаю думать о Лолли. А потом снова об Эдварде, потом – о Лолли. – Она глубоко вздохнула, заплетая и расплетая свои длинные волосы. – В любом случае он не просит меня принять это. Он сказал, что любит эту женщину. Уверена, Эдвард сказал бы, что подаст на развод, но я отключилась, прежде чем он успел это сделать.

Кэт вернулась на свою кровать.

– Не могу поверить. Джун верно сказала: это полный шок. Вы с Эдвардом были вместе с тех пор, как мне исполнилось десять лет.

– Через неделю после нашего переезда в гостиницу, – кивнула Джун.

– А теперь тетя Лолли… Я знаю, мы с Лолли не были особенно близки. Но, Кэт, твоя мать… – Изабел глубоко вздохнула. – Она очень много для меня значит.

– Для меня тоже, – добавила Джун. – Она и на маму очень похожа, правда, Из?

Изабел промолчала. Может, упоминание об их матери было сейчас не к месту. Джун всегда думала, что одной из причин, по которой Изабел держалась подальше от гостиницы – от Лолли, Джун и Кэт, – было то, что она наговорила матери в тот вечер, когда видела ее в самый последний раз. Джун знала, Изабел так себя и не простила. Ссора произошла здесь, в гостинице, в коридоре на первом этаже. Джун знала, как все это витает здесь в воздухе. Боль. Скорбь. Чувство потери, длящееся годы.

Кэт подошла к письменному столу, села на стул и, откинувшись, уставилась в потолок.

– Не могу в это поверить. Не могу.

Несколько минут они молчали, слушая звуки с лужайки перед домом, пение сверчков и цикад, голоса людей, возвращающихся из гавани.

– Итак, завтра мы распределим между собой обязанности Лолли, – решительно произнесла Изабел и пошла к кровати под мансардным окном. – Химиотерапия может вызвать у нее слабость и тошноту, и вряд ли она сможет чем-то заниматься.

Джун кивнула:

– Поразительно, как Лолли разговорилась после фильма. И только подумать, она уже почти ушла после него. Мне кажется, я никогда не слышала, чтобы она так высказывалась.

– Я тоже удивилась, – подала голос Кэт. – То есть она может быть упрямой, но просмотр фильма, обсуждение, разные точки зрения и то, к чему это привело, – добавила Кэт, с сочувствием взглянув на Изабел. – Она по-настоящему разоткровенничалась. Надеюсь, на этом не остановится.

– Спорим, не остановится, – тряхнула головой Изабел. – Мэрил Стрип – ее любимая актриса, и Лолли видела все эти фильмы. Они должны иметь для нее какое-то значение… олицетворять разные периоды ее жизни. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление: я видела, как она иногда отворачивалась или смотрела в окно.

– Непростая она, да? – заметила Кэт.

Джун улыбнулась.

– Непростая и сильная. – Джун посмотрела на Изабел. – А тебе по силам будет взять на себя обязанности Лолли?

– Потому что я не работаю? – Изабел возмущенно глянула на сестру.

Щеки Джун запылали. Да, именно это она имела в виду, но не хотела говорить, не хотела обидеть. Только не сейчас.

– Я просто хочу сказать, ни одна из нас, включая Кэт, не привыкла вести хозяйство гостиницы и обслуживать гостей. Помните ту неприятную семью в последнее Рождество? Они звонили в колокольчик! «Еще чая. У вас есть полотенца помягче? Можно что-нибудь сделать с запахом океана? Так воняет рыбой. Знаете, он поднимается сюда».

Кэт засмеялась:

– Я пережила их выкрутасы только потому, что они были без ума от моей выпечки. Одна из них, та, что даже в долгие пешие прогулки отправлялась на каблуках, сказала мне, что я должна начать свой кондитерский бизнес, и она будет делать большие заказы. Те дамы были невыносимы, но они придали мне уверенности. Тем не менее я хотела отобрать у них колокольчик и спустить его в унитаз.

Джун попыталась представить Изабел Нэш Макнил на коленях перед унитазом со щеткой и моющим средством. У сестры была домработница, которая не только дважды в неделю убирала дом площадью четыре тысячи с чем-то квадратных метров, но и готовила большую часть еды и замораживала ее с этикетками и инструкциями по размораживанию и разогреву.

– Уверена, я сумею сделать то, что необходимо, – надула губы Изабел.

Джун поняла, что сестру уязвило ее замечание. Но Изабел действительно не привыкла обслуживать других, в том числе Эдварда, поскольку он предпочитал платить за это прислуге. С другой стороны, Джун знала, что Изабел регулярно работала волонтером-консультантом по ситуациям, связанным с потерей близких. Если слова и выражение лица Изабел способны были успокоить женщину, только что потерявшую мужа, с которым прожила тридцать лет, наверняка сестра справится с несколькими постояльцами на отдыхе. Какими бы невнимательными или противными они ни были.

– Думаю, ты сможешь перейти в маленькую комнату, когда Джун и Чарли вернутся в Портленд, – обратилась к Изабел Кэт. – Или я могу туда уйти. Пожалуй, мне будет даже приятно пожить в моей старой детской. До того, как все изменилось, понимаешь?

– Я, наверное, тоже должна сказать вам, – начала Джун, вытаскивая из чемодана спортивные штаны и футболку. – Я остаюсь по меньшей мере на несколько недель. Портлендский магазин «Букс бразерс» закрывается. Вместе с ним уходит и квартира. Безработная и бездомная.

«Безработная и бездомная, когда надо растить ребенка. Жалкое зрелище», – пожалела себя Джун.

– Ты не бездомная, Джун, – возразила Кэт. – Это твой дом.

Джун встала и вернулась к балкону, устремила взгляд на гавань, следя за полуночным круизным судном, двигающимся по темной воде. Гостиница «Три капитана» – не дом. Джун уже жила здесь, в этой комнате, пять лет, и ощущения родного домашнего очага не испытывала. Но признаваться в этом не собиралась.

– Я та еще суперзвезда, да? Второй раз я прибегаю сюда с поджатым хвостом. Мне придется принять предложение Генри пойти на работу в «Букс бразерс». Я на том же месте, что и семь лет назад.

– На том же месте, возможно, – сказала Кэт – Но ты совершенно точно другой человек. Ты живешь в Портленде. Самостоятельно воспитываешь ребенка. И для Чарли ты суперзвезда.

Джун со вздохом посмотрела на звезды. Она никогда не забывала, как стояла здесь в двадцать один год, беременная, отец ребенка неизвестно где, любимые родители погибли, старшая сестра за сотни миль отсюда. Правда, к Изабел она все равно тогда не обратилась бы.

– Джун, когда ты забеременела, у тебя были мысли не оставлять ребенка? – спросила Изабел.

Джун круто развернулась к сестре.

– Что это значит? Мне не следовало рожать Чарли? Я должна была отказаться от него? Это было безответственно с моей стороны тогда, а сейчас тем более, когда у меня нет работы и своего дома?

Изабел покраснела.

– Нет, Боже, Джун, я совсем не то имела в виду Просто спросила, потому что… – Изабел закусила губу.

– Потому что… – Джун зло глянула на сестру.

– Не будем об этом. Нам всем нужно поспать.

– Потому что почему? – не унималась Джун.

Изабел посмотрела на свое обручальное кольцо, повернула его.

– Потому что я всегда думала, что никогда не узнаю, что такое быть матерью… чьей-то матерью. Мне интересно, переживала ты об этом, когда узнала о беременности?

– О… – Гнев и старое ощущение стыда испарились у Джун. – Конечно, переживала. Двадцать один год, последний курс колледжа. От заботы всего лишь о курсовой по «Миддлмарчу» я перешла к ответственности за ребенка. В одиночку. Но знаешь что? Даже тогда я не сомневалась, что буду хорошей матерью. Все дело в любви и заботе о малыше и выполнении того, что должен. Я знала, что все это сделаю. Мне просто было страшно.

Непродолжительное время выжить ей помогла надежда, что Джон Смит приедет за ней. Семь лет назад, когда Джун только вернулась в Бутбей-Харбор, беременная, с постоянным пакетиком каких-нибудь соленостей, она сидела здесь на балконе и грезила, как Джон идет по мощенной булыжником дорожке, опускается на одно колено и просит ее выйти за него замуж при лунном свете. Но он так и не пришел. Куда бы он ни уехал, независимый, ищущий, странствующий парень, он не захотел, чтобы Джун стала частью его жизни, не предложил ей отправиться вместе с ним, как предложил герой Клинта Иствуда Мэрил Стрип. Потому что «Мосты округа Мэдисон» – это кино, романтический фильм, а не настоящая жизнь.

Кроме тех четырех дней. В этом Джун видела правду. Она по уши влюбилась в Джона за два дня.

– Я пытаюсь сейчас представить, что у меня ребенок, а мне двадцать пять, на четыре года старше, чем была ты, Джун, – сказала Кэт. – Я не готова к этому. Так что отдаю тебе должное.

– Я тоже, – кивнула Изабел.

Джун посмотрела на сестер, тронутая их словами. Она достала из сумки лосьон для тела, и комната наполнилась ароматом сирени, пока Джун втирала крем в сухие локти и колени. Потом она юркнула под мягкое покрывало и улеглась на живот, чтобы видеть гавань.

– Я просто думала, как тяжело тебе, наверное, было, – проговорила Изабел, укладываясь. – Знаю-знаю, ты, вероятно, скажешь, что это звучит легко мысленно и не от души. Но я просто хочу сказать, что теперь понимаю, насколько ты чувствовала себя одинокой. Я не сравниваю жизнь молодой матери-одиночки с… Ты знаешь, что я хочу сказать, да? Прости… прости, что я совсем не помогла тебе тогда, Джун.

Джун смотрела на сестру, которая разглядывала потолок. Она действительно обычно обвиняла Изабел в легкомыслии и пренебрежении.

– Я рада, что ты здесь сейчас.

Изабел неловко улыбнулась и выключила лампу на прикроватном столике.

– Что ж, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – откликнулась Кэт, выключая верхний свет.

– Я только проверю Чарли, – сказала Джун, выбираясь из кровати.

Только оказавшись в тускло освещенном коридоре, она осознала, что у нее опять перехватило дыхание.

Джун, Чарли, Лолли, Изабел и Кэт сидели за большим столом на кухне. Свет раннего солнца заливал помещение. Было шесть тридцать. Лолли еще накануне вечером напомнила Джун и Изабел, что столовая открыта для завтрака гостей с семи до восьми тридцати, поэтому хозяевам нужно поесть раньше… и не упоминать при Чарли о болезни на букву «р», пока Лолли и Джун не решат, когда и как ему сказать.

Джун с тяжелым сердцем отрезала ломтик бекона и намазала сливочным маслом свежеиспеченный кукурузный маффин для Чарли.

«У него так мало родни, а теперь он может потерять и двоюродную бабушку».

– Знаете что? – подал голос Чарли, оглядывая сидящих за столом, его зеленые глаза весело сияли. – Мама собирается найти моего папу, дедушку и бабушку, чтобы я заполнил свое фамильное древо! Это для проекта в дневном лагере, и нужно к среде.

Все уставились на Джун.

– Мам, а ты сможешь узнать что-нибудь к среде? Это же всего четыре дня.

У Джун засосало под ложечкой.

– Мой дорогой, возможно, я не смогу найти сведения о родственниках с отцовской стороны к среде, но мы точно заполним мою сторону фамильного древа и напишем воспитателю объяснение, что над другой стороной мы работаем.

«И что ты не будешь посещать лагерь на последней неделе. Об этом мы поговорим в выходные», – добавила она про себя.

– И мне зачтут проект? – спросил Чарли, не донеся до рта бекон.

К глазам Джун подступили слезы.

– Во-первых, в лагере оценки не ставят, – подала голос Изабел. – Лагерь не школа. А во-вторых, все семьи разные, Чарли, – добавила она, ласково глядя на племянника. – Понятно? В отношении фамильного древа не может быть неправильных ответов. В некоторых семьях много родных, а в других – совсем мало. Но тебе повезло, потому что у тебя есть все мы, кто находится в этой комнате.

«Спасибо, Изабел», – молча улыбнулась Джун, поймав взгляд сестры.

– Правильно, – подхватила Кэт. – У тебя есть мы. И все мы тебя любим.

Чарли улыбнулся и пересчитал сидящих за столом.

– У меня есть двоюродная бабушка Лолли, тетя Изабел и кузина Кэт… и моя мама. Это четыре разных родственника, которых можно поместить на древо! – Собака гавкнула, и Чарли вздрогнул. – Это, наверное, Элвис хочет, чтобы я побросал ему палку. Можно я пойду, мама?

Элвис, соседский добрый Лабрадор, был еще щенком, когда Джун поселилась в гостинице пятнадцать лет назад. Теперь он стал почтенным, по собачьим меркам, псом и еще подобрел. И по-прежнему любил приносить палки.

– Убедись, что это Элвис, а не бродячий пес, который приходил на задний двор вчера вечером, – предостерегла Изабел. – Я вышла подышать свежим воздухом, и ко мне подбежала белая с черными ушами дворняжка и положила морду мне на ногу. Вид у нее был приветливый, но…

Чарли подбежал к двери и отдернул штору.

– Нет, это Элвис.

– Тогда иди, милый, – разрешила Джун. – Только не уходи со двора, хорошо? И помни: сейчас очень рано, поэтому не слишком шуми.

– Он становится таким большим, – произнесла Лолли, когда за ним закрылась дверь.

Сказала она это так быстро, что Джун поняла: тетя не хочет вопросов о своем диагнозе. Или о своем самочувствии. Сегодня Лолли больше походила на себя в мягкой черной майке, юбке из белой марлевки до щиколоток, в красных шлепанцах с узором из крабов, с заплетенными в обычную косу шелковистыми, до плеч, светлыми волосами с проседью.

– И с каждым днем все симпатичнее. – Кэт поняла намек матери. – Он такой хороший, приятный мальчик. Куколка.

– Копия своего отца. – Джун смотрела в тарелку, по которой последние пять минут гоняла яичницу, с того момента, как Чарли напомнил об отце. – Как я найду человека по имени Джон Смит спустя семь лет, если не сумела найти его тогда?

– Все, что ты можешь, это попытаться. – Лолли глотнула апельсинового сока. – Остановись на том, что ты можешь. Если не найдешь, Чарли придется с этим смириться.

Джун недовольно пожала плечами.

«Опять одно и то же, – подумала она. – Смириться. Смириться. Смириться».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.