– Господи! Как ты смогла все это выдержать? – воскликнул он, снедаемый угрызениями совести, и прижал Габби к себе.

С глубокой тоской он вспоминал время, когда они оба были влюблены и счастливы, когда радостно ждали рождения ребенка. Их чувства по-прежнему были глубокими и сильными, но теперь к ним примешивалось недоверие. Возможно ли вновь обрести то, что они испытывали друг к другу?

Габби пошевелилась в объятиях Филиппа, медленно открыла глаза и в замешательстве огляделась вокруг.

– Боже мой! – воскликнула она горестно. – Почему у меня так страшно болит голова?

Она посмотрела на Филиппа с удивлением, вспоминая свой побег со «Стремительного», то, как она проснулась в заведении Дейзи Уилсон, но дальше память отказывалась ей служить. Ее мысли как бы кружились в черной пустоте, откуда выплывали лишь смутные обрывки туманных воспоминаний, слишком чудовищных, чтобы воспринимать их как реальность.

– Как ты разыскал меня? – спросила она наконец, почувствовав пристальный взгляд серых глаз Филиппа. – Разве Дейзи?..

Филип осторожно наблюдал за Габби и, убедившись, что она ничего не помнит о прошлой ночи, ответил:

– Один из моряков со «Стремительного» узнал тебя, когда тебя вносили в дом Дейзи, и предупредил меня. Когда я прибыл туда и объяснил, что я твой муж, Дейзи ничего не оставалось, как отдать тебя мне.

– Я... я ничего не помню, – со стоном сказала Габби. – Ты уверен, что все было так? – Габби осторожно пошевелила руками и ногами, удивляясь тому, что у нее все болит. – А мой ребенок! – Это был не вопрос, а крик отчаяния, и она дотронулась руками до живота.

– Все в порядке, малышка, – ответил Филип. – Ребенок в безопасности. Ты не помнишь, как Дейзи дала тебе снотворного?

Габби вздохнула с облегчением, и все было ничего, пока она не увидела, что вся в синяках, царапинах и укусах. Даже кожа на голове болела, как будто кто-то таскал ее за волосы.

– Что ты сделал со мной, Филип? – закричала она гневно. – Почему ты воспользовался мной, когда я была без сознания и не могла защитить себя? Если из-за твоей жестокости я потеряю ребенка, я тебе никогда этого не прощу!

Филип побледнел. До этой секунды он не задумывался, что скажет Габби, когда она увидит синяки, оставленные Рафом. Раз Филип не хочет, чтобы Габби узнала, что произошло на самом деле – а он поклялся себе никогда не открывать ей правду, – ему ничего не оставалось, как принять вину на себя.

– Твой ребенок в безопасности, – заверил ее Филип. – А насчет того, чтобы причинить тебе боль, я... я... – Он не знал, что сказать.

– Не оправдывайся, Филип! – закричала Габби в гневе. – Достаточно взглянуть на меня, чтобы увидеть, как жестоко ты со мной обошелся! – Только теперь она сообразила, что все еще лежит в его объятиях, и отодвинулась, бросив на него взгляд, полный отвращения. Чтобы скрыть бушевавшие в нем чувства, он встал с постели и начал одеваться.

Габби тоже попыталась встать, но немедленно откинулась назад, застонала и обхватила голову руками. Филип тотчас оказался подле нее.

– Ложись, малышка, – сказал он мягко, – отдохни. Я не буду тебя беспокоить. – Он заботливо взбил ей подушки, но Габби наблюдала за ним настороженно. Только когда он вышел из комнаты, она расслабилась и поддалась дурноте, которую ощущала во всем теле.

Габби была в постели, когда Филип принес завтрак. Ее фиалковые глаза светились на изможденном лице, она лежала дрожащая, больная и несчастная. Филип понимал, что риск потерять ребенка велик. Ему ничего не оставалось, как держать ее в постели и заботиться о ней.

– Я принес тебе завтрак, дорогая, – сказал он бодрым голосом и подал ей поднос.

– Я... я не могу есть, – ответила Габби слабым голосом.

– Ты должна, – уговаривал Филип, – если не ради себя, то ради ребенка.

Его ласковые слова не могли успокоить Габби. «Почему он вдруг стал таким добрым и заботливым? – печально спрашивала она себя. – Уж не изобрел ли он новый способ наказания?» Она настороженно смотрела, как он взял ложечку и стал кормить ее, как ребенка. Габби была так поражена его непривычной добротой, что непроизвольно открывала рот. Когда почти вся еда была съедена и Габби заявила, что больше не может проглотить ни кусочка, Филип отставил поднос и несколько минут смотрел на нее молча. Наконец он заговорил:

– Габби, не знаю, заметила ли ты, но «Стремительный» уже в открытом море. Мы отплыли из Норфолка вчера вечером. – Габби молчала. – Наш порт назначения – Мартиника. Я... я считаю, что тебя нужно показать врачу. Лучше всего тебе будет на Мартинике.

– Почему ты об этом беспокоишься, Филип? Ведь ребенок ничего для тебя не значит?

– Ты все еще моя жена, – слабым голосом ответил Филип. – Когда мы прибудем на Мартинику, ты вольна поступать как хочешь. Я... я не буду заставлять тебя возвращаться в Бельфонтен со мной или возобновлять супружеские отношения. Захочешь ты быть мне настоящей женой или нет, будет зависеть только от тебя.

– Ты собираешься развестись со мной, Филип? – спросила Габби.

– Нет! – пылко возразил Филип. Потом уже тише: – Я никогда не соглашусь на развод.

– Тогда что ты имеешь в виду? Я не понимаю, Филип. Какую новую жестокость ты замыслил?

– Я много размышлял с тех пор, как отыскал тебя у Дейзи Уилсон, и пришел к выводу, что, если я заставлю тебя вернуться в Бельфонтен и жить с собой, мы вновь начнем воевать. И тому две причины: первая – этот ребенок постоянно будет вставать между нами. А вторая – я совершенно уверен, что не смогу находиться с тобой в одном доме и не заниматься с тобой любовью. Ты слишком обольстительна, чтобы я мог оставить тебя в покое. – Он замолчал и прокашлялся, как будто ему больно было говорить дальше.

Габби слушала внимательно, но не могла поверить словам мужа и в то же время боялась спросить, как он намеревается освободить ее. Все время, пока он говорил, его лицо оставалось непроницаемым, взгляд неподвижным, и только чуть подрагивала левая щека, выдавая волнение.

– Когда мы прибудем на Мартинику, – продолжал Филип, как будто прочитав ее мысли, – ты сможешь выбирать, где и как ты будешь жить. Ты можешь вернуться со мной в Бельфонтен и быть мне женой, можешь остаться в моем городском доме в Сен-Пьере или... или... уйти к Дювалю, если ты этого действительно хочешь. Я не буду тебе препятствовать.

Габби была ошеломлена. Неужели Филип действительно говорит серьезно? Неужели он действительно позволит ей открыто жить с Марселем, не давая развода? По понятным причинам жить с Филиппом в Бельфонтене она не может. В городском доме, где до нее в любой момент могут добраться Филип или Амали, ей тоже жить не хочется. Она должна думать о будущем ребенке Филиппа; охранять его от Амали и от самого Филиппа. Габби чувствовала, что Марсель с радостью примет ее и даже будет любить ее ребенка. Но хочется ли ей этого? В конце концов Марсель не ограничится дружбой, и в данных обстоятельствах его ожидания будут вполне оправданными. Габби знала, что Марсель влюблен в нее. Как долго влюбленный мужчина сможет удовлетворяться целомудренными поцелуями и братскими объятиями? После рождения ребенка Марсель захочет стать ее любовником, и из чувства благодарности Габби не сможет отказать ему. Может быть, размышляла Габби, может быть, когда-нибудь она сможет полюбить его так, как когда-то любила Филиппа.

Филип сквозь полуприкрытые веки наблюдал за Габби, которая, размышляя, пыталась определить свое будущее.

Наконец Габби устремила на него свои фиалковые глаза, их взгляд проникал в его душу. Прежде чем принять окончательное решение, Габби хотела объясниться с ним относительно его отцовства.

– Если я вернусь в Бельфонтен твоей женой, хватит ли у тебя сердца признать и любить этого ребенка как своего?

Длинные, пушистые ресницы были опущены. Габби, затаив дыхание, ждала слов Филиппа, его ответ мог изменить всю ее жизнь.

– Да простит меня Господь, не могу! – закричал Филип, задыхаясь.

– Я вынашиваю твоего ребенка, Филип, – тихо и печально сказала Габби. – Иначе и быть не могло. Ты отец этого ребенка, так же как и того младенца, которого мы потеряли. До тех пор, пока ты считаешь, что я тебе изменяла, я не могу вернуться с тобой в Бельфонтен и жить как твоя жена.

– Значит, поедешь к Дювалю, – печально проговорил Филип.

До этого самого момента Габби вовсе не была уверена, что пойдет к Марселю. Но неумолимое и мрачное выражение лица Филиппа решило за нее.

– Если Марсель согласится принять меня, я поеду к нему, – сказала она, отводя взгляд от лица мужа.

– Ну разумеется, он тебя примет, – сказал Филип едко. – Как же он может тебя не принять, ведь ребенку нужен отец, правда, малышка?

Габби лишь молча взглянула на него. Неужели это тот самый мужчина, который клялся, что никогда ее не отпустит? Его жестокие слова подкрепили ее решимость принять предложенную свободу и устроить собственную жизнь и жизнь ребенка.

– Пусть будет так, – произнесла она еле слышно.

– Прежде чем я позволю тебе идти своей дорогой, – продолжал Филип с каменным лицом, – я попрошу у тебя только две вещи. – По-прежнему недоверчивая, Габби не отвечала и угрюмо смотрела на него. – Первое: как только мы приедем на Мартинику, я настаиваю, чтобы тебя осмотрел доктор Рено. – Габби не возразила, и он продолжал: – И второе: пока мы с тобой женаты, я буду продолжать содержать тебя. Я дам распоряжения своему банку, чтобы ты могла брать оттуда деньги, когда тебе понадобится. Я не позволю Дювалю содержать мою жену.

Его предложение было ей по душе. Она не имела ничего против визита к доктору Рено, а что касается ее содержания, это было совершенно справедливо. Она станет меньше зависеть от Марселя, и ребенок Филиппа ни в чем не будет нуждаться. Я согласна, Филип, – сказала она устало, удивленная, с какой легкостью досталась ей свобода.

– Тогда нам больше нечего обсуждать, дорогая. Возможно, мы не увидимся до конца путешествия. Матрос Лавиль будет выполнять все твои поручения. Я хочу только, чтобы ты отдохнула, восстановила силы и... и... – Он не смог продолжать. Резко повернувшись, он вышел из каюты. Габби посмотрела ему вслед, обиженная, растерянная, смущенная, и почему-то почувствовала себя покинутой.

Верный своему слову, Филип не пытался увидеться с Габби в последующие недели. Она понятия не имела, где он спал, и ей это было безразлично. По крайней мере, он не мучил ее, как раньше, постоянными занятиями любовью и не требовал больше, чем она могла ему дать. Она последовала его совету – проводила долгие часы в постели, восстанавливая силы во время этого однообразного путешествия, и ела очень много, так что даже матрос Лавиль, хлопотавший вокруг нее, был доволен.

Чем дальше на юг, тем становилось теплее, и Габби стала выходить на палубу, чтобы подышать свежим воздухом и поменять обстановку. Прогуливаясь по палубе, она иногда чувствовала, что за ней наблюдают, и, когда оборачивалась, ловила взгляд Филиппа, пристальный и загадочный. Он кивал ей издали, здороваясь, и тут же отворачивался.

Так проходили дни за днями. Хотя Габби много спала, ела и гуляла, она оставалась по-прежнему худой. Она не была больна, но ощущала себя как-то странно – как будто что-то подрывало ее внутренние силы. Ее не только мучила тревога, что с ней и ребенком не все в порядке, но помимо того она ощущала безотчетное чувство тревоги, как будто жизнь ее была лишена света.

В последнюю ночь плавания Габби решила лечь в постель сразу после ужина. Она хотела пораньше встать утром, чтобы увидеть, как покажется вулкан Монтань-Пеле и белые песчаные пляжи Мартиники. Габби уже считала Мартинику своим домом и радовалась, что возвращается.

Она рассеянно начала готовиться ко сну. Вздохнув, она сняла через голову сорочку и рассматривала в зеркале на ночном столике свой слегка округлившийся живот, прикидывая, как она будет выглядеть через несколько месяцев.

Внезапно дверь отворилась, и вошел Филип. Увидев такую сокровенную сцену, он смутился, так же как и Габби. Вид ее тела заворожил его.

– Прелестно, дорогая, – протянул он лениво, и в его глазах появился огонек желания.

– Филип! Что ты здесь делаешь? – ахнула Габби и лихорадочно заметалась по маленькой каюте в поисках халата.

– Я пришел собрать свои вещи, – сказал он хриплым от желания голосом, – но когда я увидел тебя... Боже мой, я всего лишь человек!

Габби попятилась под его взглядом, обжигаемая страстью, которую источало его тело. Она бессознательно прикрыла свой живот, как бы защищая дитя от его вожделения. Он мгновенно очутился рядом с ней и обнял ее.

– Габби, дорогая, я так хочу тебя. Позволь мне любить тебя в последний раз.

В ушах Габби его призыв раздался как вопль утопающего. Это был уже не тот человек, который безжалостно, раз за разом, брал ее силой, унижал и оскорблял. Этот незнакомец вел себя так, как будто она действительно была нужна ему. «Что за коварство он замыслил на этот раз?» – подумала она, но при этом испытывая невольное желание.

Филип больше не медлил, а, подойдя к Габби, поднял ее на руки и отнес на кровать. Затем торопливо сбросил с себя одежду. Через несколько секунд его губы впились в ее губы необузданно и вместе с тем нежно. Его язык следовал за нежным изгибом ее губ, как бы стараясь запомнить их очертания, а потом проник в ее сладостный рот. Она почувствовала его жажду и была захвачена ею, а потом ощутила ответную жажду внутри себя. Она напряглась, когда он целовал ее затвердевшие соски, а руки осторожно, любовно гладили выпуклость, ее живота. Габби чувствовала, как его восставшая плоть уперлась в нее, и она застонала от восторга, когда приятная теплота разлилась по ее телу вместе с волной страсти.

– Сейчас, моя милая, сейчас, – шептал ей Филип. – Хочу ласкать каждый дюйм твоего тела.

И он делал это. Ни один дюйм ее тела не остался без его внимания. Хотя она была готова принять его, Филип не желал спешить. Когда он находил особенно чувствительное место, Габби вскрикивала и стонала, но он продолжал свои ласки. Потом его губы впились туда, куда он стремился, и Габби выгнулась ему навстречу, прижимая его к себе, обвивая ногами, пока он дразнил, смаковал, вкушал своим голодным языком ее медовую сладость.

– Давай, Филип! – крикнула Габби, не помня себя.

Подгоняемый ее словами, Филип погрузился в ее бархатистую влагу, опасаясь причинить ей боль и в то же время не в силах больше сдерживаться. К его удивлению, Габби плотно прижалась к нему, ошеломив его страстью, которую он разбудил в ней.

Габби хотела его целиком, и как бы для того, чтобы доказать это, она обвила руками и ногами его тело, крепко сжимая его. Утопая в мягких изгибах ее тела, Филип совершал медленные движения, наслаждаясь ее желанной плотью. У Габби кровь вскипела, потоки расплавленной лавы текли по ее жилам, и она прижимала Филиппа все крепче. Почувствовав ее страсть, Филип погружался глубже и глубже в ее медовую бархатистость. Наконец их стоны слились в один...

Лежа рядом и тяжело дыша, они медленно спускались с вершины страсти, на которой только что побывали вместе. Когда Филип заговорил, его голос звучал печально:

– Подходящее прощание, моя дорогая. Я его никогда не забуду.

Тяжело вздохнув, Габби подумала, что их прощание ясно показало, что ее любовь к Филиппу не окончательно умерла... и тем не менее было слишком поздно... слишком поздно.

Услышав ее вздох, Филип испытал запоздалое чувство вины и угрызений совести, решив, что он опять воспользовался положением, чтобы утолить свое вожделение, свою потребность в ней, которая будет мучить его всю оставшуюся жизнь. Поэтому, чтобы больше не огорчать Габби, он осторожно поднялся с кровати и стал одеваться.

– Я буду сопровождать тебя на берег, когда мы пристанем, – сказал Филип, застегивая пуговицы своей рубашки из тонкого полотна и стараясь не смотреть на ее восхитительное тело, столь желанное, несмотря на беременность.

– А зачем? Все равно все скоро узнают, что мы расстались.

– Может быть, и нет, – загадочно произнес Филип.

Одевшись, Филип наконец набрался смелости взглянуть Габби в глаза. Ему хотелось опять заняться с ней любовью и силой вытравить из ее мыслей и чувств образ Дюваля. Но тут его взгляд упал на округлый живот Габби, и он ожесточился. По всем законам, божеским и человеческим, это должен был быть его ребенок, а не ребенок Дюваля. Его рука непроизвольно потянулась к ее округлости. Габби вздрогнула, ожидая, что он скажет. Филип с проклятием отвернулся и выскочил из каюты.

На следующее утро, когда Габби вышла из каюты с бледным, осунувшимся лицом, Филип ждал ее на палубе. С показной невозмутимостью, которая противоречила его подлинным чувствам, он подал ей руку и помог спуститься по трапу.

Габби сразу же захватили звуки и краски острова. Она жадно всматривалась в открывающиеся взору красоты, не заметив, что Филип уже нанял экипаж. Он подал ей руку, приглашая садиться.

– Куда мы едем, Филип? – спросила она. – Ты, кажется, говорил...

– Успокойся, Габби, ты скоро увидишь своего ненаглядного Марселя. Но сначала мы поедем к доктору Рено. Я могу задержаться в Сен-Пьере только на несколько дней, прежде чем поеду на плантацию.

Доктор Рено закончил осмотр и вышел побеседовать с Филиппом, пока Габби одевалась.

– Как моя жена, доктор? – спросил Филип с серьезным и озабоченным видом. – Мне она кажется более хрупкой, чем во время предыдущей беременности.

– Я не могу этого понять, месье Сент-Сир, – начал доктор, качая седовласой головой. – Физически с вашей женой все в порядке, и тем не менее... ваше предположение правильно. Что-то неуловимое подтачивает ее здоровье. Если мы хотим, чтобы она благополучно родила, мы должны внимательно следить за ней.

– Этого я и боялся, – пробормотал Филип. – Доктор, во время беременности моей жены произошли осложнения, о которых вам неизвестно. – Он помолчал, решая, насколько он может от крыть правду доброму доктору. – То, что я вам расскажу, должно остаться между нами.

– У меня нет привычки обсуждать с кем-либо моих пациентов, – обиженно сказал доктор Рено.

– Я не сомневаюсь в вашей порядочности, – поспешно заверил его Филип. – Позвольте мне объяснить. Когда «Стремительный» стоял в Норфолке, моя жена решилась в одиночку отправиться на берег, хотя я ей это запретил. Она заблудилась, к ней привязался простой моряк, который чуть ее не изнасиловал. В довершение всего ее спас человек, поставлявший живой товар для борделя, ей дали снотворное, чтобы перевезти туда, а позднее двойную дозу возбуждающего средства, чтобы подчинить ее своей воле.

– Черт побери! – воскликнул доктор с гневом и отвращением.

– К счастью, – ровным голосом солгал Филип, – я разыскал ее, прежде чем ей был причинен какой-либо вред, и привез обратно на корабль.

– Бедное дитя! Какое потрясение для ее организма, особенно в ее деликатном положении, – причитал добрый доктор, мысленно перебирая названия возбуждающих средств, которые могли подсыпать Габби в публичном доме.

– Доктор! – сказал Филип, понизив голос. – Моя жена не помнит о выпавшем ей испытании, и я предпочитаю, чтоб так было и дальше.

– Это очень разумно, – согласился доктор Рено, кивнув. Про себя он решил, что ему не все сказали, что в Норфолке с мадам Сент-Сир случилось нечто худшее.

– Я прежде всего беспокоюсь о здоровье Габби и ребенка. Возможно ли, что плод пострадал из-за снадобий, что дали моей жене?

– Друг мой! – ответил доктор. – Я не знаю, какое именно средство выпила ваша жена, поэтому трудно предсказать, что может случиться. Нам остается ждать, наблюдать и молиться. Конечно, в свете того, что вы мне только что рассказали, я буду настаивать, чтобы ваша жена осталась в Сен-Пьере под моим наблюдением. Бельфонтен слишком удаленное место.

– Я тоже так считаю, доктор, – быстро согласился Филип. – Но, к сожалению, я не смогу остаться в Сен-Пьере. Мне необходимо вернуться на плантацию.

– При данных обстоятельствах я не считаю правильным, если мадам Сент-Сир останется в вашем городском доме одна со слугами.

– Я так и полагал, доктор, – кивнул Филип. – Вот почему я договорился, что мой... друг... Марсель Дюваль будет заботиться о Габби. Он почти все время живет в Сен-Пьере, а его великолепный управляющий вполне справляется с ведением дел в Ле Шато. Габби будет жить в его городском доме, под его покровительством, пока не родится ребенок. – Филип не мог не заметить встревоженного вида доктора.

– Э... ведь это довольно необычно, месье Сент-Сир? Несомненно, такая... договоренность возбудит много сплетен.

– Я уверен, что вы не позволите распространиться таким слухам, доктор, – сказал Филип, и его глаза превратились в щелочки. – Моя жена остается в Сен-Пьере по вашей рекомендации, и место ее проживания выбрано с моего полного одобрения. Зная это, вам не трудно будет опровергнуть злонамеренные слухи, порочащие ее репутацию.

– Можете быть уверены, друг мой, – сказал доктор и приосанился, – в моем присутствии не будет произнесено ни одного слова против вашей прелестной жены. Ей слишком много пришлось вынести, чтобы теперь еще стать жертвой досужих сплетников. И я уверен, что Дюваль с честью выполнит свои обязательства по отношению к такому другу, как вы.

Филип вздохнул. Он, как мог, разрядил сомнительную ситуацию. Он считал, что хотя бы это обязан был сделать для нее. Доктор Рено позаботится о ее здоровье и репутации, по крайней мере, пока не родится ребенок. Внезапно он вспомнил, что не задал самый важный вопрос.

– А когда родится ребенок, доктор?

– Трудно предсказать дату с точностью, но, судя по моим подсчетам, вы станете отцом в конце августа или в первой половине сентября.

Быстро произведя в уме вычисления, Филип решил, что он может быть отцом, только если ребенок родится после первого сентября. Любой более ранний срок рождения покажет, что, как он и подозревал, отцом ребенка является Марсель.

В этот момент в комнату вошла Габби, усталая и встревоженная.

– Ну, доктор, – спросила она, – довольны ли вы моим здоровьем?

– Я не нахожу ничего такого, мадам Сент-Сир, что не может поправить обильная пища и мягкий климат Мартиники, – ответил доктор с наигранной бодростью.

– А мне почему-то кажется, – сказала Габби тихим голосом, избегая встречаться глазами с Филиппом, – что эта моя беременность идет не совсем так, как надо. – Филип дернулся, расслышав обвиняющие нотки в голосе Габби.

– Глупости, моя милая. Вы действительно чересчур худенькая, но ребенок развивается нормально. Тем не менее ради вашей безопасности вам лучше остаться в Сен-Пьере, где я смогу постоянно за вами наблюдать, и ваш муж вполне с этим согласен.

Габби искоса посмотрела на Филиппа и хотела что-то сказать, но Филип не дал ей времени задать вопрос. Он немедленно поднялся, поблагодарил доктора, взял Габби за руку повелительным жестом и вывел ее из приемной.

– Ты сказал доктору? – спросила Габби, как только они вышли на улицу.

– Что сказал, дорогая?

– Насчет того, что мы расстались. Он же все равно узнает раньше или позже.

– Не совсем, – чуть виновато ответил Филип. – Я сказал ему, что не могу остаться в Сен-Пьере с тобой, пертому что у меня срочные дела в Бельфонтене, и что мой добрый друг Марсель Дюваль пригласил тебя пожить в его доме до рождения ребенка.

Габби поразили слова Филиппа.

– Почему? Зачем ты это сделал?

– Чтобы защитить тебя от клеветы, – сказал он холодно. – Мне не все равно, что о тебе скажут, даже если тебе все безразлично.

Габби пытливо вглядывалась в него, но лицо Филиппа было непроницаемым. Наконец она поняла.

– Ты беспокоишься только о себе! Ты просто не хочешь, чтобы трепали твое имя.

– Ну если ты так считаешь... – сухо отозвался он и подсадил ее в наемный экипаж.

Усадив Габби, Филип закрыл дверцу кареты и сказал:

– Я не поеду с тобой в дом Дюваля, так что можем попрощаться теперь. Имей в виду: если я тебе буду нужен, я пробуду в городском доме еще два дня. Я дал указания доставить тебе твои сундуки. Если тебе что-нибудь понадобится с плантации, я тебе вышлю. Может быть, детское приданое, которое ты приготовила для нашего ребенка?

Лицо Габби покрылось смертельной бледностью.

– Я тебе сообщу, – пробормотала она, пораженная явным бессердечием Филиппа. – Прощай, Филип, – прошептала она печально. – Да хранит тебя Господь.

При этих прощальных словах лицо Филиппа смягчилось, серые глаза затуманились. Против своей воли он потянулся к ней, притянул ее к окну и поцеловал в губы, нежно, ласково, с тоской. Поцелуй становился все более глубоким, долгим, а потом Филип отпустил ее.

– Прощай, милая! – сказал он, быстро отойдя, а Габби была в смятении от чувства, которое

сквозило в его поцелуе.

– Прощай, Филип! – прошептала она в пустоту кареты с тяжестью в сердце.