Ее слова, похоже, задели больное место, потому что смуглое лицо Филиппа потемнело от гнева.

– Хватит! – сказал он резко. – Твоя пустая болтовня мне наскучила. – Он посмотрел на нее с неприязнью. – Поднимайся! – приказал он.

Поскольку Габби не шевельнулась, Филип схватил ее за руку и резко поднял на ноги. Он прищурился, пристально разглядывая ее с головы до ног.

– Похоже, что ты совсем поправилась, – сказал он. – Видно, Марсель заботился о твоем здоровье.

Он с силой прижал ее к себе, его пальцы погрузились в мягкий шелк ее волос на затылке, и он впился в нее жадными губами. Она не могла пошевелиться и едва дышала под еле сдерживаемым напором его страсти. Габби чувствовала биение его сердца, чувствовала его твердое тело рядом с собой, несгибаемое, как он сам. Свободной рукой он провел по ее спине, бедру. Она оставалась зажатой и неподвижной под этим яростным натиском, пока он наконец не отшвырнул ее со злобой, придя в бешенство от ее напряженного, неподатливого тела.

– Так тебе больше нравятся нежные прикосновения твоего любовника, чем мои? – произнес Филип ледяным тоном.

Гнев побудил Габби ответить: «Вполне возможно!» Она немедленно пожалела о своей дерзости, потому что сразу же очутилась на кровати, а тяжелое тело Филиппа нависло над ней. Он проворно раздел ее, а ее сопротивление только разжигало его. Когда она лежала перед ним полностью обнаженная, он молча с мрачным видом разделся сам. Габби увидела, что он уже возбужден, и отвернулась, чтобы не смотреть на это сильное, мускулистое тело, которое странно волновало ее. Он иронически засмеялся, перехватив ее взгляд.

– Ну и как я по сравнению с твоими любовниками? Не может быть, чтобы ты так быстро забыла силу моей страсти.

Возмущенная его насмешками, Габби попыталась ударить его, но ее руки оказались заведены за голову и прижаты к постели. Филип лег на нее, сдавливая ее груди своим массивным торсом. Высвободив одну руку, Габби инстинктивно нацелилась ногтями в глаза Филиппа. Он откинул голову, и ее пальцы скользнули по его шее, где сразу выступила кровь.

В его серых глазах засверкали одновременно гнев и страсть.

– Не дерись, моя дикая кошечка, – произнес он грозно. – Я твой хозяин. Ты моя. Я могу брать тебя, когда захочу. Это закон.

Он схватил ее руку, прижал и завел ей за голову. Она с непонятной завороженностью смотрела, как кровь из его царапины капала ей на грудь. Филип яростно впился в ее дрожащие губы, а свободной рукой стал ласкать ее тело. От сознания своей беспомощности у Габби слезы выступили на глазах, но Филиппа это не остановило. Потом в нем произошла перемена, его тело стало менее напряженным, и он почти нежно прикасался языком к ее влажным векам, изгибу щеки, к ямочке на ее шее. Его участившееся дыхание обжигало ее кожу, вызывая в ней непреодолимый трепет.

Габби невольно издала гортанный стон, и глаза Филиппа при этом загорелись злорадным удовлетворением. Габби так давно не предавалась любви, что, как только Филип разбудил в ней дремлющую страсть, она не смогла совладать со своими эмоциями. Напряженные мускулы его бедер врезались в ее мягкое тело, и его руки распоряжались ее плотью с настойчивостью, которой она не могла противиться. Когда он вонзился в нее, она закричала от боли, но когда он начал движения внутри ее, она испытала растущую слабость, первобытное желание уступить.

Тело Габби, как бы независимо от нее самой, стало ритмично двигаться навстречу толчкам Филиппа. Почувствовав, что она более не сопротивляется, Филип отпустил ее руки, которые немедленно обвились вокруг его шеи, побуждая его все глубже проникать внутрь. Габби никак не могла теперь бороться с ним, не могла отказать ему или себе. Стон вырвался из ее груди, и вдруг они оба погрузились в океан блаженства.

Когда Филип наконец отодвинулся от Габби, она повернулась к нему спиной, чтобы он не увидел ее слез. Она с горечью думала о том, как Филип изменил ей с Амали, о его несправедливых обвинениях и ненавидела свое тело, уступившее этому человеку, почти так же сильно, как его самого. Услышав ее всхлипывания, Филип приподнялся на локте, и теперь, когда он рассматривал ее, его лицо уже не казалось холодной маской. Он повернул Габби к себе.

– Почему ты плачешь? – просил он ее с насмешливой заботливостью. – Разве тебе не нравится быть шлюхой с собственным мужем? – Его язвительная усмешка пронзила ее, как острый кинжал, и слова ранили так больно, как будто он поворачивал клинок в ее груди. – Я прошу у тебя не больше, чем получают твои любовники.

– Филип, послушай меня, пожалуйста! – закричала возмущенно Габби, пытаясь разуверить мужа в его заблуждении. – Между мной и Марселем...

– Хватит! – воскликнул Филип, пресекая ее протесты. – С этого дня чтобы ни одно мужское имя не слетало с твоих уст. Запомни, ты не будешь принадлежать никому, кроме меня. Ты будешь в моем распоряжении и зависеть от моей милости.

– Когда мы вернемся на Мартинику, ничего не изменится? – спросила Габби, борясь с подступавшей тошнотой.

– Ничего, – спокойно ответил Филип.

– А как насчет Амали? Я должна делить с ней твое внимание?

Лицо Филиппа потемнело, и Габби внутренне содрогнулась, увидев, как он разъярен.

– Как я поступаю с Амали, тебя не касается! – проревел он.

– Тогда желаю тебе с ней всяческих удовольствий, – горько сказала Габби. – Она даже может родить тебе внебрачного ребенка, но только я могу дать тебе наследника. – Какое-то время она хотела рассказать Филиппу о той ночи, когда по приказу Амали ее вытащили из постели и отнесли на алтарь Дамбаллы, но она сразу отказалась от этой

мысли, поняв, что в таком настроении Филип ей не поверит. Тяжело вздохнув, она отвернулась.

Но Филип был еще не готов предоставить ей передышку. Прижав ее к себе, он стал ласкать ее тело с холодной и методичной страстью, от которой она застыла. Ожесточившись против ощущений, которые вызвали в ней его ледяные пальцы, Габби смогла сохранить безучастность, пока он с жестоким удовольствием терзал ее плоть. Позднее она долго удивлялась тому, с какой нежностью он выкрикнул ее имя, достигнув пика блаженства.

Утолив свое желание, Филип поразил Габби тем, что резко вскочил и быстро стал одеваться, как будто ему не терпелось отделаться от нее. Габби не догадывалась, что Филип был потрясен и огорчен тем, что не смог совладать со своими желаниями и чувствами. Ее хрупкая незащищенность тронула его больше, чем он хотел признаться. Стараясь освободиться от противоречивых ощущений, которые бушевали в нем, Филип выскочил из каюты, по дороге собрав всю одежду Габби и унеся ее с собой. Затем она услышала звук проворачиваемого ключа в замке. Филип ее запер.

Габби кипела от ярости. Ее унизили и растоптали. Ей тошно было думать, что ее используют исключительно как орудие для телесных удовольствий. В последующие дни Филип периодически приходил, чтобы принести ей еду, а также использовать ее в постели, когда ему этого хотелось. Жене он заявил, что держит ее взаперти, потому что не доверяет ей. Как только корабль выйдет в море, она получит одежду и сможет свободно гулять по палубе, но только в том случае, если будет хорошо себя вести и не устраивать истерик на виду у членов команды. Во время так называемых любовных атак Филиппа Габби оставалась безучастной, но ее продолжающееся сопротивление, вероятно, делало ее еще более желанной для Филиппа. Ее горькие слова и холодное тело побуждали его вести себя более грубо, чем он хотел, и часто, покидая ее, он сердился на себя больше, чем на жену.

Габби мрачно наблюдала в иллюминатор, как «Стремительный» выходил в Мексиканский залив. Несмотря на то, что Габби закуталась в одеяло, она вся дрожала, потому что Филип до сих пор не вернул ей одежду и холодный воздух пронизывал ее до самых костей. Она постоянно спрашивала себя, почему муж не хочет отказаться от нее и отпустить навсегда. Наверняка найдется женщина, которая будет достаточно покорной, чтобы угодить ему.

С суровой решимостью Филип старался сломить дух Габби, но по непонятной причине он не мог решиться порвать с ней. Каждый раз, когда он смотрел в ее непокорные глаза цвета фиалки, два противоположных чувства разрывали его изнутри: временами ему хотелось заключить ее в объятия и окружить любовью и нежностью, в другой раз ее холодное, безответное тело и дерзкие слова приводили его в бешенство. Но, хотела того Габби или нет, Филип был полон решимости насладиться ее близостью. В такие минуты ему все равно было, отвечает она ему взаимностью или нет. Никогда больше он не позволит себе видеть в ней что-либо, кроме предмета своего вожделения. Никогда больше не обнажит своей души перед женщиной и не доверится ей сердцем!

Поскольку Габби не проявляла никакой покорности, Филип в качестве наказания по-прежнему оставлял ее без одежды. Он надеялся, что унижение, на которое он ее обрек, заставит ее прибегнуть к мольбам, но ошибся. Габби стала угрюмой и молчаливой. Хотя Филиппу неприятно было в этом признаться, он скучал по ее пылкости, по страстному отклику на свои любовные порывы. Из-за его грубости ее тело покрылось синяками, но она не поддавалась, и Филип решил переменить тактику.

Незадолго до того, как «Стремительный» прибыл в Чарльстон, Филип вернул ей одежду и разрешил гулять по палубе сколько угодно. Она подозрительно посмотрела на Филиппа, но, не теряя времени, стала одеваться, вновь ощутив некоторое достоинство. Хотя Филиппу она больше нравилась без одежды, он галантно укутал ее плащом и открыл дверь, чтобы она могла выйти на свежий воздух.

Она с наслаждением вдыхала соленый морской воздух, чувствуя себя узницей, выпущенной из тюрьмы. Филип не мог не улыбнуться при виде ее радости. На какое-то мгновение у него стеснилось дыхание в груди, когда он увидел, как она обольстительно выглядит на ветру, который развевал ее серебристые волосы и хлопал пышными юбками по ее стройным ногам. В это мгновение Филип желал ее, как никогда прежде.

Без всякого предупреждения Филип взял Габби за локоть и повел ее к двери каюты. Явно разочарованная столь короткой прогулкой, Габби не протестовала. Когда они зашли в каюту, Габби удивила Филиппа первым искренним проявлением дружелюбия, начиная с того дня, когда он привел ее на «Стремительный».

– Спасибо, Филип, – улыбнулась она робко. – Я надеюсь, что в следующий раз смогу погулять на палубе подольше.

Стараясь не поддаваться на ее женские уловки, он хрипло приказал:

– Раздевайся!

– Что?

– Ты слышала!

– Но почему? Ты только что сам вернул мне одежду, – жалобно проговорила Габби. – Что я сделала?

– Ты ничего не сделала и скоро опять получишь свою одежду, – пообещал Филип, и его глаза затуманились желанием. Габби не могла ошибиться в его намерениях. С печальным вздохом она сняла одежду, аккуратно сложив ее на стуле. Филип тоже разделся и сразу подхватил ее на руки и положил на кровать. Она сначала напряглась недовольно, но потом вспомнила, как хорошо быть одетой и гулять, пользуясь относительной свободой, и расслабилась в его объятиях, позволив ему постепенно воспламенить в ней желание, как в те времена, когда его губа – ми и руками руководила любовь. Даже теперь он мог довести ее до вершин страсти, и на этот раз, не – смотря на сильное собственное возбуждение, он позаботился о том, чтобы и она испытала радость от их соития. Мгновение, когда он проник в нее, было исполнено такой нежности, что Габби невольно застонала от наслаждения и прижала его сильнее к себе.

– Боже мой, ты колдунья! – простонал Филип, утопая в море желания.

На какое-то время для Габби все утратило значение, кроме мужчины, который довел ее до блаженства. Не было Амали, не было Марселя, был только мир, взорвавшийся наслаждением, в котором один Филип обладал над ней властью. Содрогаясь от восторга, она улыбнулась Филиппу, но улыбка замерла у нее на губах, когда она увидела презрительно-самодовольную ухмылку на его лице.

– Вот так-то лучше, милая, – сказал он, поглаживая ее живот. – Я знал, что ты не сможешь сопротивляться бесконечно. Я-то хорошо знаю, на что способно твое восхитительное тело, потому что многому тебя научил. Надеюсь, что остальные оценили мою школу, – добавил он с жестокой насмешкой.

Габби ахнула, в глазах у нее потемнело от гнева, и, прежде чем Филип смог остановить ее, она с размаху ударила его по щеке. Непроизвольно он ответил ударом на удар, и его огромная ручища причинила больше вреда, чем маленькая ручка Габби.

У Габби закружилась голова и кровь потекла изо рта, а испуганные глаза в немом изумлении смотрели на Филиппа. Пристыженный тем, что наделал, Филип вскочил с кровати, смочил полотенце в кувшине с водой и осторожно вытер кровь с лица Габби. Весь гнев его испарился в раскаянии, но он не мог заставить себя попросить прощения вслух. Потом он обнял ее и баюкал, пока она не заснула в слезах у него на груди.

Габби не только получила одежду назад, но и полную свободу на борту судна. С того дня, когда Филип ударил ее, он занимался с ней любовью только ночью. Тогда под покровом темноты он наслаждался ею иногда нежно, иногда неистово, но всегда молча. Тело Габби невольно отзывалось, хотя ее суть противилась такому обращению.

К огромному изумлению Габби, в Чарльстоне Филип взял ее на берег и покатал по городу в наемном кабриолете, показывая достопримечательности. Хотя день был холодным, зимнее солнце ярко светило, и Габби получила огромную радость от прогулки. Витрины магазинов были уставлены товарами к Рождеству, до которого оставалась неделя, и Габби с грустью подумала об унылом празднике, ждавшем ее на «Стремительном».

С того дня, когда Габби спровоцировала Филиппа и он ударил ее, Филип старался усмирить свое влечение к ней, но стоило ему представить обольстительное тело Габби и большие фиалковые глаза, горящие желанием, как его охватывала страсть, которая была сильнее его воли. По какой-то причине Габби была так же необходима ему, как вода и питье, это было нечто похожее на болезнь. Можно было предположить, что после той боли, которую она ему причинила, он не пожелает иметь с ней никакого дела, и тем не менее Филип не хотел отпускать ее. Габби принадлежала ему, и никогда больше ни один мужчина не предъявит права на нее. Филип решил, что будет спать с ней, даже унижать ее, если это понадобится, но подчинит ее волю, а потом он заберет ее в Бельфонтен.

Рождество наступило без праздничных приготовлений. Филип отказался взять Габби на берег, несмотря на ее мольбы. Ей хотелось купить фигурки Святого семейства и Младенца в яслях, которые продавались в лавках в канун Рождества, – хоть что-нибудь, что напоминало бы о смысле этого дня, каким бы грустным он ни был для Габби. Филип пошел на берег один после того, как снова отобрал одежду у Габби. Он собирался весь день провести на берегу, занимаясь делами, а доверять Габби в свое отсутствие он не мог... даже когда она сидела под замком. Правда, в этот раз он предусмотрительно оставил в каюте небольшую печку и достаточно одеял, чтобы она смогла закутаться в них.

– Почему ты продолжаешь унижать меня, Филип? – спросила она, когда он собирался уходить. – Если ты так меня ненавидишь, то почему держишь рядом с собой?

– Я никогда не отпущу тебя, Габби, – сказал он, сдерживая волнение. – Ты моя. Ни один мужчина больше тебя не получит. – И он вышел прежде, чем увидел слезы боли и обиды в ее глазах.

Проходили часы, у Габби слюнки текли от вкусных запахов, доносившихся с камбуза. Но с каждым часом она все больше убеждалась, что Филип просто забыл заказать для нее обед, и она злилась на такое пренебрежение, тем более в день Рождества. Стемнело, запас дров для печки иссяк. Габби забралась в постель, чтобы спрятаться от холода. Она заснула, но не раньше, чем опять дала себе клятву уйти от Филиппа при первой возможности.

Уже почти светало, когда вернулся Филип, но Габби спала так крепко, что не слышала, как он нетвердым шагом ходил по каюте и тихо чертыхался, натыкаясь на мебель. Прошло некоторое время, прежде чем он забрался в постель и прижал Габби к себе, впитывая ее тепло. Неожиданное соприкосновение с его холодным телом разбудило ее. Она почувствовала сильный запах виски, а потом уловила аромат мускусных духов. Габби отбивалась от Филиппа, но он был намного сильнее ее.

– Хочу тебя, – неразборчиво пробормотал он, трогая ее за грудь.

– Ты пьян! – возмутилась она. – И ты... ты был с другой женщиной!

– Нужна мне, – пьяным голосом повторял Филип.

– Уходи, откуда пришел! – злобно воскликнула Габби.

– Хочу только тебя, – повторил он, забираясь на нее. – Люби меня, Габби. Покажи, отчего все мужчины хотят тебя.

– Ты мне противен, Филип!

– Зато я никак не могу тобой насытиться. – В доказательство своих слов он резко вошел в нее, так что она вскрикнула от боли, а потом расслабилась и постаралась отвлечься. Наконец он закончил свою пьяную атаку, и Габби глубоко вздохнула, когда перестала ощущать его тяжесть. Филип заснул почти сразу. Габби же долго не могла уснуть, свернувшись в маленький клубочек.

Хотя Филип мало спал этой ночью, тем не менее проснулся первым. Габби спала рядом. Филип внимательно всматривался в ее лицо. Оно было необычным, запоминающимся и манящим, исполненным чистоты и доброты, что не соответствовало ее истинной природе. Чертыхнувшись, он встал из теплой постели, быстро оделся и вышел из каюты, но прежде убедился, что все, что он приготовил ночью, в порядке.

Габби просыпалась медленно, лениво потягиваясь. Она открыла глаза, села, и ее фиалковые глаза широко распахнулись, когда она увидела, что на морском сундуке Филиппа расставлены фигурки, изображавшие Младенца в яслях, Святое семейство и других рождественских персонажей. Рядом лежала маленькая коробочка, завернутая в яркую бумагу и завязанная огромным бантом. Габби вскочила и подбежала к сундуку и стала по очереди брать миниатюрные резные фигурки, любуясь искусной работой. Только после того, как она налюбовалась на Святое семейство, она позволила себе взять коробочку. Она аккуратно снимала оберточную бумагу слой за слоем и наконец открыла крышку и замерла, потрясенная увиденным. На бархатной подушечке лежала пара аметистовых сережек, цвет которых полностью совпадал с цветом ее глаз. Как может Филип так обижать ее и в то же время покупать такой дорогой подарок? Никогда она не поймет странного мужчину, за которого вышла замуж.

Настойчивый стук прервал ее размышления.

– Кто там? – рассеянно отозвалась она.

– Матрос Лавиль, мадам Сент-Сир, – ответил голос за дверью. – – Можно войти? Ваш муж распорядился принести сюда сундук с вашей одеждой.

– Входите, – сказала Габби и удивилась, что дверь просто распахнулась. Неужели Филип забыл запереть ее? Или он затеял еще какую-нибудь игру?

Если матрос Лавиль и удивился, что Габби стояла, закутанная в одеяло, то виду не подал, как и два моряка, которые внесли сундук. Поставив сундук в ногах кровати и пожелав ей счастливого Рождества, они удалились и аккуратно закрыли за собой дверь. Как Габби ни прислушивалась, но звука вставленного или проворачиваемого в замке ключа не было.

С радостным криком Габби открыла крышку сундука и увидела, что вся одежда, которую она привезла с Мартиники, цела. Отложив летние платья, не подходящие к северному климату, она выбрала не очень плотное шерстяное платье сиреневого оттенка, который ей так шел. Выбрав кружевное белье и лиловые туфли под цвет платья, она отложила их и стала умываться ледяной водой из кувшина, стоявшего на умывальнике. Быстро одевшись, чтобы не так мерзнуть, она взяла щетку, оправленную в серебро, и стала расчесывать серебристые волосы, пока они не стали гладкими и блестящими. Последним штрихом были аметистовые серьги. Едва она закончила, как вошел Филип с большим подносом. От блюд, накрытых льняными салфетками, шли такие соблазнительные ароматы, что у Габби слюнки потекли.

– Тебе очень идет, – сказал Филип, скользнув цепким взглядом по ее фигуре, – но без одежды ты не хуже. – Тут он заметил, что Габби надела серьги, подаренные им.

Перехватив его взгляд, Габби машинально тронула одну из сережек.

– Спасибо тебе, Филип, они очаровательны. На мгновение его лицо смягчилось.

– И фигурки Святого семейства мне тоже очень понравились. Но у меня нет никакого подарка для тебя.

– Рождество должно быть радостным временем, как бы то ни было, – пробормотал Филип смущенно. Потом, взяв ее за руку, он подвел ее к столу, на котором он старательно разложил праздничный завтрак, и стал уговаривать ее есть поскорее, пока все не остыло.

Габби с жадностью набросилась на еду, а у Филиппа, который наблюдал за женой, не отводя глаз, было время поразмышлять над причинами своего великодушия. Накануне ночью он вообще чуть не остался на берегу. Когда дела были закончены, Филип пытался распрощаться с Гордоном Блейком, коммерсантом, который покупал у него табак. Но Блейк настоял, чтобы Филип провел рождественский ужин в кругу семьи Блейка. Филип не смог отказаться. За ужином, кроме Блейка и его жены, были двое их сыновей с женами и их хорошенькая черноглазая дочка Ли Энн, которая весь вечер кидала в сторону Филиппа довольно кокетливые взгляды.

Время было позднее, и Филип позволил уговорить себя остаться на ночь у Блейков. Блеск в глазах Ли Энн обещал больше, чем просто хороший отдых. Оставшись в спальне, Филип разделся, забрался в постель и немедленно провалился в пьяный сон, так как бренди, выпитое за ужином, опьянило его. Проснулся он в растерянности и замешательстве от шороха одежды. Он попытался встать, но головокружение заставило его снова свалиться на подушку. Гладкое, шелковистое тело прижалось к нему, и он невольно протянул руки, чтобы прижать гибкую, податливую Ли Энн к себе покрепче.

Она застонала, и он прильнул к ней губами. От опьянения не осталось и следа, когда ее губы раскрылись, сначала податливые, потом требовательные. Она вела себя как дикая кошка, царапалась, кусалась, пожирала его ртом и всем телом. Но хотя тело Филиппа отзывалось на ее страсть, мысли устремились к Габби, которая сидела взаперти в холодной и темной комнате, одинокая и отчаявшаяся из-за бессмысленной жестокости Филиппа.

Однако Ли Энн не дала ему возможности думать о Габби. Она с криком удовольствия помогла ему вонзиться в свою горячую плоть, приветствуя его грубый, жестокий натиск, поощряя его тихими возгласами одобрения. По какой-то неясной ему самому причине Филиппу хотелось наказать Ли Энн за то, что она не та женщина, которая была ему нужна в постели, но чем больше он старался причинить ей боль, тем громче были ее возгласы одобрения. Ли Энн показалось, что все кончилось слишком быстро, когда Филип отпрянул от нее с недовольным ворчаньем, которое она приняла за звук удовлетворения. Почти сразу же ее ровное, спокойное дыхание показало, что она заснула.

Все еще страдая от излишка выпитого, Филип больше всего хотел вернуться на «Стремительный», к Габби. Какая-то внутренняя сила подтолкнула его встать с кровати и одеться. Он бесшумно выскользнул из дома и, невзирая на поздний час, отправился в ближайшую ювелирную лавку, где принялся громко стучать в дверь. Наконец недовольный, сонный владелец лавки впустил его, но, как только он понял, что Филип собирается купить одно из самых дорогих изделий, гнев ювелира сразу прошел.

Сейчас Филип молча наблюдал, как Габби поглощала завтрак, и вспоминал со смягчившимся взглядом тот день, когда ему впервые удалось зажечь в ней страсть. Габби долго сопротивлялась его посягательствам на ее тело, пока бушующий шторм и пыл Филиппа не зажгли наконец в ней ответный огонь и выпустили на волю ее природную пылкость. Филип с удивлением признался себе, что ему приятнее, когда она принимает его с радостью, и он с тоской вспомнил о том, какой любящей она была раньше.

Габби откинулась в кресле, отодвинула свою пустую тарелку и довольно вздохнула.

– Не помню, когда я ела столько вкусного, – сказала она, улыбаясь, как кошка, которая только что съела блюдечко сметаны.

– А я не помню, чтобы ты столько когда-нибудь ела, малышка, – ответил Филип, и улыбка озарила его лицо, – разве только... – Вдруг он замолчал и стал пристально вглядываться в ее лицо, а потом перевел взгляд на стройную, как тростинка, фигуру. Он резко поднялся и вышел из каюты, аккуратно закрыв зверь, но не запирая ее.

Днем Габби храбро открыла дверь и вышла на палубу, гордо подняв голову, как бы бросая вызов тем, кто попробует остановить ее. К своему удивлению, она заметила, что судно почти опустело, а потом сообразила, что члены команды, наверно, пошли на берег праздновать Рождество. Хотя день был холодным, солнце светило ярко, и Габби повернула лицо к солнечным лучам. Внезапно рядом с ней появился Филип.

– Смотри не простудись на холодном ветру, дорогая, – сказал он и опять удивил Габби своим переменчивым настроением.

– А тебе это небезразлично, Филип? – спросила она, повернувшись – к нему.

– Да, конечно, моя маленькая, – ответил он. – Куда ты будешь годиться, если заболеешь? Слабое тело меня не привлекает.

Габби побледнела и ухватилась за бортик. И когда она перестанет реагировать на жестокость Филиппа? – подумала Габби и сглотнула. Повернувшись, она намеренно отошла прочь, но он шел за ней по пятам, пока они оба не оказались в каюте.

– Мы отплываем из Чарльстона завтра, – сказал он с напускным безразличием.

– И возвращаемся на Мартинику?

– Нет, наш следующий порт захода Норфолк.

– Значит, мы будем в море еще много недель, – сказала Габби грустно.

– Да, – холодно ответил Филип. – Может быть, в ближайшие недели ты поймешь наконец, что значит верность.

– И ты тоже, – сказала Габби и усмехнулась, заметив встревоженный вид Филиппа.