Иллюзионист

Но как только это стало ясно, появилась темнота. Если бы не было темноты, было бы неясно, что есть свет.

Итак, были свет и темнота.

Свет создал темноту, чтобы было ясно, что есть свет.

Но тогда были уже три вещи, а не две. Свет, темнота и Мысль. Потому что темнота появилась благодаря Мысли, порожденной светом.

Таким образом, Мысль была первым творцом. Все созданное впоследствии было создано Мыслью.

Мысль порождалась светом и тяготела к темноте, которую создала. Она стремилась к свету, так как происходила от него, но также стремилась к темноте, так как сама ее создала. Из непрерывной борьбы этих стремлений родилось время, и время создало мироздание, а Мысль наполнила мироздание формами.

Мысль видела все эти творения и любила их, так как они были созданы ею, и чуралась их, поскольку они не происходили от света.

Так как она любила их, она хотела рассмотреть их. Она двинулась к самому краю света, чтобы рассмотреть вещи, ею созданные.

Она достигла самого края и потянулась к ним.

Они увидели ее над собой и преисполнились стремлением к ее красоте. Они потянулись к ней.

Она упала в темноту.

Она пыталась вернуться к свету, но густая темнота не давала ей взлететь, а формы толпились вокруг нее, мешая освободиться. Они заключили ее в тело, подобное их собственным, в вязкую ячейку, подверженную времени, изменению и распаду. Так как они не были способны понять ее красоту, а лишь форму, в которой она была заключена, они оскорбляли эту форму и заставляли ее страдать. Она переходила из одной формы в другую, терпя гонения и унижения, пока почти полностью не забыла свою истинную природу. В конце концов она подверглась самому ужасному вырождению, какое только возможно.

В теле блудницы Дух Божий ждет ее искупителя.

Деметрий заметил, что мужчина, который не говорил, а лишь хрюкал и булькал, и мальчик, у которого не было лба, привязаны друг к другу. Они заботились друг о друге, насколько это было возможно. Когда приносили еду — чуть теплую серую массу из бобов и ячменя, — мальчик съедал свою порцию, а мужчина отдавал ему часть своей. Мальчик понимал звуки, издаваемые мужчиной, и разговаривал с ним. Однажды, когда тюремщик пнул его товарища, мальчик яростно бросился того защищать. Тюремщик был так удивлен, что не нанес ответного удара.

Деметрий подумал, не приходятся ли они друг другу отцом и сыном, но с содроганием отмел эту мысль.

Сидя или лежа в зловонном подземелье в компании калеки, урода и безумца, Деметрий проводил время в раздумьях о своей жизни. Ему казалось, что над ним сыграли непонятную злую шутку. Он никогда не был хозяином своей судьбы даже в той степени, в какой ими были эти два урода, делившие с ним камеру. А все из-за того, что он родился рабом.

Это предопределило все события его жизни. Однако была еще одна движущая сила. Время от времени перед ним брезжило подобие свободы, но, как только он приближался к ней, она ускользала. Сам того не осознавая, он стремился к свободе, которая не положила бы конец его рабству — для беглого невольника не было прощения, — но сделала бы рабство несущественным. Он осмелился мечтать о том, чтобы владеть чем-то, чего был лишен его хозяин. Но его попытки понять, что представляет собой эта непостижимая вещь, и найти ей применение всегда заканчивались неудачей. Судьба смеялась над ним. Он раб и должен знать свое место.

Он осознал, что никому не дано убежать от себя. Любая попытка сделать это приводила к еще большей зависимости. Если бы он не забыл, кто он такой, и не присоединился бы к паломникам, отправившимся посмотреть на чудо, до которого ему не было дела…

— Тебе не следовало ходить туда, — сказал мальчик, у которого не было лба.

Деметрий вздрогнул от неожиданности. Мальчик смотрел на него ясными живыми глазами.

— Не следовало ходить куда? — спросил Деметрий с опаской.

— Туда, где они тебя схватили.

— Откуда ты знаешь, что я думал об этом?

Мальчик нахмурился и стал похож на демона.

— Иногда я могу читать мысли людей, если они испытывают сильные чувства.

Деметрий сел, прислонившись спиной к стене, и задумался. Подумав немного, он решил, что понял, в чем дело. Указав на взрослого грабителя, он спросил:

— Таким образом, ты понимаешь, что он говорит?

— Да. И потому что он мой друг. — Мальчик нерешительно улыбнулся. — Они прогнали меня из моей деревни за то, что я могу читать чужие мысли. Они думали, в меня вселился демон.

Конечно, подумал Деметрий, как же иначе. Впервые в жизни он понял, что единственное, что имеет значение, — это доброта. Он стал размышлять об этом и задумался, почему добрые люди оказываются в тюрьме, а злые управляют провинциями.

— Разумно предположить, — изрек зелот, глядя в потолок, — что никому из нас не следовало быть там, где нас арестовали, иначе нас бы не арестовали.

Он впервые проявил какой-то интерес к обитателям камеры. Деметрий с благодарностью повернулся к нему.

— Вы полагаете, — сказал он с надеждой наладить диалог, — что главное в жизни — оказаться в нужном месте?

— Десница божья настигнет тебя в любом месте, — напыщенно сказал зелот. Затем, вероятно почувствовав разочарование Деметрия, добавил: — Главное в жизни — знать, где ты находишься.

— Или кто ты, — тихо сказал Деметрий.

— Я знаю, где я нахожусь, — неожиданно сказал слабоумный.

Взрослый грабитель засмеялся, — по крайней мере, Деметрий принял это за смех. У него тряслись плечи, и он фыркал, словно подавился. Мальчик обнял его и тоже стал смеяться.

Деметрий смотрел на них и чувствовал боль в глубине души. Он подумал, что они не родились разбойниками. Они не знали, для чего они родились, как и он не знал своего предназначения. Люди рождались, скитались какое-то время и умирали.

Он подумал, как глупо они будут выглядеть распятыми на кресте.

Симон Волхв бродил по дорогам Иудеи и Самарии и дошел до Финикийского побережья. Он странствовал не один, с ним была женщина по имени Елена. Он говорил, что она Дух Святой. Другие говорили, что она проститутка.

Он проповедовал везде, где бывал. Везде, где он проповедовал, собирались толпы людей, которые слушали его с изумлением и негодованием. Однако почти везде находились люди, которые принимали его слова всерьез. Они задавали ему вопросы и приглашали его и его спутницу к себе домой, а после его ухода пытались применить на практике то, чему он их учил.

Симон проповедовал следующее.

Человек — это искра огня, запутавшаяся в паутине тьмы. Как это произошло — тайна, неведомая даже самому Творцу мироздания, ослепленному своей бесконечной властью и полагающему, что другого Бога нет. Мы можем предположить, что изначально существовало два мира: света и тьмы, или духа и материи; а потом произошла катастрофа, в результате которой семена света стали пленниками тьмы.

Поэтому в человеке есть две стороны — темная и светлая. Тьма, понимая, как прекрасен ее пленник, не отпускает его на свободу. Мир находится в полной власти сил тьмы, главная из которых — безумный архидемон, почитаемый евреями. Ненавидя и боясь своих пленников, этот тиран изобрел лабиринт лжи, чтобы держать нас в неведении об истинном положении дел. Самая большая ложь — это то, что он является нашим Создателем и что мы обязаны ему повиноваться. Но мы не принадлежим ему, будучи лишь его заложниками, а мир нам чужд. Мы не обязаны ему ничем, кроме обманчивой и тленной плоти, в которую он нас облек и которая является путами и бичом для духа.

То, что мечется внутри нас, то, что тоскует и безутешно страдает в чуждом для него мире, — это живая искра далекого огня. Мы мечтаем возвратиться к этому огню, так же как он мечтает о нас, поскольку без нас он неполон. Вернуться к нему трудно: в материальном мире повсюду расставлены ловушки и западни обмана и ложных надежд. Но выход есть, и он для тех немногих, кто имеет смелость.

Освободить дух можно лишь с помощью той стихии, которая родственна духу и враждебна тьме: это стихия огня. Паутину невозможно распутать, ее нужно сжечь. Поскольку дух нематериален и не может сам бороться с плотью, он вынужден взять в союзники тот элемент плоти, который был бы родствен ему самому. Мир материи может быть побежден с помощью телесного огня вожделения.

Совокупление, изобретенное силами тьмы, чтобы сбить человека с толку, можно применить для борьбы с ними, если использовать половой акт не для потворства своим слабостям, а как оружие. Его необходимо освободить от всех наложенных на него силами тьмы ограничений, иначе оно будет лишь очередным кирпичиком в тюрьме духа. Поэтому совокупляться надо любыми запретными способами, с любыми запретными партнерами и при любых запретных обстоятельствах. Только так половой акт может стать чистым и отвечать поставленной ему задаче. Задача же — ни больше ни меньше чем искупление Мироздания: восстановление связи Духа, блудницы и святой, с ее источником в Боге.

VI. Спасенные

Ставни были закрыты, и окно задрапировано, исключая малейшую возможность что-либо подсмотреть. Единственным источником света служила раскаленная жаровня в дальнем углу. Комната была просторной и обычно весьма роскошной, но сейчас всю мебель вынесли и вдоль стен расставили кушетки. Жаровня источала сладкий душноватый аромат, тяжелый воздух кружил голову.

В комнате было тридцать человек. В центре стоял Учитель, рядом с ним — молодая женщина. Оба были одеты в белое. Вокруг них стояло четырнадцать мужчин и четырнадцать женщин, все обнаженные.

Учитель говорил:

— Да будет наш обряд священным, да снизойдет на него милость.

Стоящие в круге мужчины и женщины повторили в унисон:

— Да снизойдет на него милость.

Наступила тишина. Стоящие в круге взялись за руки. Учитель повернулся к жаровне и простер к ней руки, потом, не опуская рук, стал медленно поворачиваться, останавливаясь по очереди напротив каждого участника круга. Поворачиваясь, он снова заговорил:

— Сеятель вышел сеять. Он уронил семя, и оно попало на разную землю. Оно проросло, и из его семени выросло новое семя. Теперь имя этого семени — свет, имя земли — тьма. Имеющие разум да поймут.

Когда круг был завершен, двадцать восемь мужчин и женщин постояли некоторое время молча, взявшись за руки, а потом разделились на пары — мужчина и стоявшая от него слева женщина. Парами они пошли к кушеткам, стоящим вдоль стен. Каждый мужчина поцеловал свою партнершу в губы, положил на кушетку и без дальнейших прелюдий стал совершать половой акт.

Учитель взял за руку стоящую подле него молодую женщину и повел ее к кушетке, стоявшей рядом с жаровней. Он медленно снял с нее облачение, потом разделся сам. Встал перед ней на колени и с благоговением раздвинул рукой ее бедра. Когда он вынул руку, на ней была кровь.

Молодая женщина легла на кушетку, и он вошел в нее одним сильным движением.

Воздух в комнате становился все тяжелее. Неровный свет от раскаленных углей в жаровне отблескивал на разгоряченной коже.

Одна за другой пары достигали кульминации первой стадии обряда и отдыхали, лежа рядом на кушетках. Спустя некоторое время пары вновь образовали круг, а Учитель и его партнерша вновь заняли свои места в центре.

— Это совершенная любовь, — сказал Учитель.

— Это совершенная любовь, — вторили ученики.

— Имя семени — свет, — сказал Учитель, — имя плоти — тьма. Имя духа — свет.

— Имя Закона — тьма, — отвечали ученики.

— Как закон несет смерть, так нарушение закона несет жизнь. Мужские тела соединяются с женскими, пока существует мироздание, но духу неведомо разделение на мужское и женское, потому что дух — это жизнь.

— Имя духа — жизнь, — вторили ученики.

Снова наступила пауза, люди в круге стояли молча, взявшись за руки. Потом по знаку Учителя каждый мужчина повернулся к одному из двух стоящих поблизости мужчин, а каждая женщина — к одной из стоящих поблизости женщин. Затем парами, мужчина с мужчиной, женщина с женщиной, они направились к кушеткам и предались сексуальным ласкам, но не приступая к выполнению акта.

Учитель, стоя по-прежнему в центре, взял в руки свой член и довел его по полной эрекции.

Наконец по команде Учителя пары поднялись с кушеток и образовали две линии, встав друг к другу лицом. Мужчины, взяв в руки свои пенисы, довели себя до эякуляции и собрали сперму в ладони. Медленно и торжественно они подняли руки вверх.

— Это святой дар совершенного Сына, — сказал Учитель.

— Это плоть Духа, — отвечали ученики.

— Отче, мы преподносим его Тебе.

Мужчины сделали шаг вперед и предложили свои сложенные лодочкой ладони стоявшим перед ними женщинам. Женщины слизали с их ладоней часть спермы и проглотили ее. Затем мужчины проглотили оставшееся.

— Тлен поражает только плоть, — сказал Учитель.

— Дух не ведает тлена, — отозвались ученики.

Учитель вновь встал на колени перед молодой женщиной и ввел в ее влагалище палец правой руки. Он вынул палец, покрытый темной кровью. Слизнул кровь кончиком языка.

— Это святой дар Матери, — сказал он.

— Это тело Духа, — отозвались ученики.

— Отче, мы преподносим его Тебе.

Учитель по очереди обошел всех учеников, и каждый лизнул кровь кончиком языка. Когда все причастились, он вернулся на свое место.

— Мы причастились огня мужчины и огня женщины, — сказал Учитель. — Весь огонь — это один огонь. Имеющие разум да поймут.

— Помоги нам понять, Господи, — молились ученики.

Перед заключительной стадией ритуала наступила продолжительная пауза. Учитель подошел к кушетке, на которой лежало его белое облачение, и надел его. Он повернулся лицом к жаровне, а ученики встали за ним полукругом.

— Благодарю тебя, Господи, — начал он, и ученики присоединились к молитве. — Благодарю тебя, Господи, избавившего меня от тления и скотства в моей жизни, показавшего мне себя и открывшего мне мою природу; избавившего меня от тления и посчитавшего меня достойным нетления; показавшего мне путь к самому себе и научившего меня понимать, кем я был и куда пришел, с тем чтобы я смог снова стать, кем я был: тем, кого я не знал, но ты нашел меня как заблудшую овцу; тем, кого я не могу забыть, однажды узнав.

Учитель сделал шаг назад и, воздев руки, прокричал:

— Приди, Всевышний и Всемилосердный. Приди, Мать Жизни, ты, которая есть тайна. Приди, Святой Дух, ты, который раскрывает тайны. Спаси нас своим пылающим огнем. Своими страданиями во плоти спаси нас. Спаси нас, как мы спасли тебя нашим обрядом.

Какое-то время царила тишина. Ученики стояли, склонив головы. Потом Учитель взял свечу и зажег ее от жаровни. На стене заплясали тени.

— Огонь Един и Свет Един, — сказал он.

— Пусть все будет единым, — отозвались ученики.

Каждый из присутствующих зажег свечу от жаровни, и с каждой новой свечой теней на стене становилось меньше.

Учитель повернулся лицом к ученикам. Его голос стал зычным.

— Я есть ты, а ты есть я, речет Дух. Повсюду я рассеян, и где бы ты ни собирался, ты собираешься во Мне, а собирая Меня, ты собираешь Себя.

Он помолчал.

— Дай тем, у кого есть разум, понять эту тайну.

В свете тридцати свечей дым, поднимающийся из жаровни, стал лиловым.

Прокуратор Фадий, избавивший страну от разбойников, а заодно и от некоторых провидцев, был смещен. По мнению императора, новый губернатор как нельзя лучше подходил для этой должности, так как, хоть и будучи иммигрантом, происходил из того же народа, которым был послан править. Однако для населения провинции такое назначение было более чем оскорбительно. Тиберий Александр был изменником. Поступив на государственную службу, он предал религию своих праотцов.

Лишь одно деяние этого губернатора осталось в истории. Чтобы понять его, необходимо вернуться к событиям сорокалетней давности, когда царство, созданное при Ироде Тиране, разделилось и на одной из его территорий было введено прямое правление. Одним из первых распоряжений тогдашней центральной администрации было проведение переписи.

Оказалось, жителям провинции противна сама мысль о том, что их пересчитают. В их священных книгах говорилось о большом несчастье, обрушившемся на них из-за того, что такая перепись была проведена. Тот факт, что бедствие приключилось тридцать поколений назад, не имело для них никакого значения: в этой странной стране прошлое было таким же реальным, как и настоящее, а также более понятным. Их тревога сменилась негодованием, после того как бродячий учитель Закона объяснил им, что за переписью непременно последует увеличение налогов.

Никому не нравится платить налоги. Однако для народа этой провинции, оккупированной иностранной державой, для народа, который по разным причинам не мог провести грань между своей страной и своим Богом, налоги, выплачиваемые захватчику, были чем-то большим, чем просто финансовое бремя. Учитель Закона начал проповедовать неповиновение, и его слова упали на благодатную почву.

Однако бунт закончился, не начавшись. Верховный священнослужитель отговорил потенциальных бунтовщиков от их замысла. Что стало с учителем, не известно, хотя, по некоторым данным, он был убит.

Несмотря на то что инцидент ничем не закончился, он не был забыт. Это была первая незначительная вспышка гнева, направленная не на марионеточных царей-обманщиков, а на истинных господ, стоящих за ними. Шестьдесят лет спустя тлеющие угли этого огня разгорятся в большой пожар.

Тиберий Александр видел тлеющие угли и был уверен, что сможет их загасить. Сыновья бродячего учителя были все еще живы. Он распял их на кресте.

Был прилив, и течения вокруг рифов могли быть опасными. Кефа наблюдал за тем, как идет под парусом одинокая рыбацкая лодка. Небо было в тучах, и ветер с запада и северо-запада, который не стихал весь день, усиливался. Сам бы он не вышел в море в такую погоду, по крайней мере не у такого побережья. Но он не знал фарватера; возможно, рифы были не так опасны, как казались.

Он и сам не знал, что привело его в Иоппию, просто крестьянин из Ашдода, везущий туда свой товар, предложил подвезти его на своей тележке. Кефа почти всегда принимал неожиданные предложения помощи: любое из них могло оказаться знаком. Однако, бродя по улицам города, он ничего не почувствовал. Более того, он ощущал тревогу. В этом городе были люди, которых он знал и с которыми он не хотел встречаться.

Это было сильным преувеличением. Он испытывал сердечное тепло по отношению к ним, к нескольким семьям и к отдельным людям, которым он проповедовал и с которыми беседовал, к тихому внимательному мужчине, в чьем доме он останавливался и чье имя стерлось из памяти, хотя он помнил его профессию — кожевенник. Если бы он не ощущал разницы между тем, каким он был теперь, и тем, каким они его представляли, он бы с удовольствием с ними пообщался. Они ожидали от него определенных слов, а он не мог им их сказать.

Лодка шла к берегу против ветра, рискованно приближаясь к клочьям белой пены. Она низко сидела в воде: на борту был богатый улов. Кефа подумал, что это сознательный риск. Если бы сети вытащили чуть позже, хотя бы на час, риск был бы неоправдан. Но тогда кто бы мог сказать, оправдан риск или нет? Риск оценивают задним числом.

Лодка была в проходе между ближайшими рифами. Кефа не мог еще рассмотреть лица рыбака, но мысленно его представил: застывшее от напряжения, взгляд постоянно переходит от бушующих волн к рифам и неровной береговой линии, с хладнокровием оценивая расстояние, оценивая течение. Такими он видел своих друзей, таким он был сам в моменты большой опасности, когда сделано все возможное и остается лишь ждать. Его захлестнуло братское чувство к этому незнакомому рыбаку, и он ощутил, будто сам направляет лодку в безопасное место силой своей любви.

Неожиданная волна ударила в корпус лодки, подняла ее, накренила и с бешеной силой понесла на скалы. Кефа стал страстно молиться. Если она не разобьется, то, когда волна схлынет, наверняка опрокинется. Он закрыл глаза.

Когда он снова открыл глаза, лодка миновала проход и была в безопасности. Он смотрел на нее, пока она не приблизилась к берегу, потом отвернулся и пошел обратно в город.

Он задержался на полном толчеи базаре, пытаясь решить, что ему делать дальше. Нужно было найти ночлег. Для этого у него были деньги, но он считал отвратительным платить за крышу над головой, когда в прошлом он всегда останавливался у друзей. В прошлом всегда и везде находился дом, где жили друзья. Он сам отказался от этой удобной, семейной системы. И хотя он мог в любой момент переменить свое решение, подойти к дому и назвать себя, он не мог этого сделать, так как тогда бы он называл имя чужого человека.

Возможно, у него не было друзей.

В этот момент он увидел кожевенника, в доме которого когда-то останавливался. Мужчина, пытавшийся сбить цену на комплект ножей, поднял голову и встретился взглядом с Кефой. Он сразу узнал Кефу, но потом, к его удивлению, испугался. В полном смятении мужчина положил ножи на место и поспешно скрылся в толпе.

Кефа долго смотрел ему вслед.

Зелот снова ораторствовал.

— Затем я увидел глубокую долину, вход в нее был широкий. И я увидел карающих ангелов, которые жили там и готовили инструменты Врага рода человеческого. И он сказал: «Они готовятся для земных царей и правителей, которые будут с их помощью уничтожены».

Его голос поднялся до крика. Удивительно, насколько он был все еще силен.

— Если вы будете продолжать в таком же духе, — сказал Деметрий, — вас опять станут пытать.

Зелота пытали дважды после казни грабителей и освобождения слабоумного, когда в камере осталось только двое заключенных. В первый раз солдаты высекли его плетьми, концы которых были утяжелены кусками металла. Во второй раз они держали его ноги над жаровней. Им были нужны имена его друзей-заговорщиков, и всякий раз, когда ему велели назвать имена, он перечислял ангелов. В последний раз он дошел до Галгалиэля, прежде чем лишился чувств.

Зелот с трудом оперся на локоть. Большую часть времени он был вынужден проводить лежа на боку.

— Сын мой, меня будут пытать в любом случае. Им не нужен предлог.

— Но это ужасно! — сказал Деметрий. Мысль о том, что из этого измученного тела будут продолжать отдирать, выжигать или вырывать куски, заставила его передернуться от жалости и отвращения.

Зелот внимательно посмотрел на него.

— Типично греческое замечание, — сказал он.

Деметрий покраснел.

— Ничего, — сказал зелот, — никто и не ожидал, что ты поймешь.

Это правда, подумал Деметрий. Он никогда не понимал и вряд ли поймет. Существовали вещи, которые невозможно понять, размышляя о них. Все зависело от происхождения. Он не чувствовал в своей крови того, что чувствовал зелот, — печали родной земли.

— Вы не хотите, чтобы вас понимали, — с раздражением сказал он.

— Ты прав, — сказал зелот. — Мы хотим, чтобы нас оставили в покое. У нас свое предназначение. И раз у нас есть Бог, зачем нам нужны другие люди?

— А как насчет мира и покоя? — поинтересовался Деметрий.

— Только не теперь. Слишком высока плата.

Деметрий вздохнул. Героизм также относился к вещам, которые нельзя было понять, если их не ощущаешь.

— Поэтому вы предпочитаете умереть?

— Если бы ты не годился мне во внуки, я бы воспринял твой вопрос как оскорбление.

— Но это бессмысленно! — с возмущением сказал Деметрий. — Чего вы добьетесь? Как можно бороться с империей? Вас раздавят, как… как…

— Виноград в давильном прессе, — закончил фразу зелот и улыбнулся.

Деметрий узнал эту улыбку: он видел ее на самых разных лицах, но она была неизменной. В ней было что-то сугубо личное, она свидетельствовала об обладании сокровищем, недоступным для непосвященных, и означала, что продолжать спор бессмысленно.

Он промолчал. Молчание затянулось, преобразилось в спокойствие. Он увидел, что зелот уснул.

Город Птолемей уютно расположился в северном конце вытянутой мелководной бухты, прорезавшей неприступное побережье. Чтобы сделать естественную гавань глубоководной, были построены два мола, идущие на юг и восток от берега. Птолемей был римским портом и играл роль торгового центра для плодородной равнины, простирающейся за ним. Давно забытый египетский царь дал городу название, а оставшийся в памяти царь Иудеи подарил ему отличный спортивный зал. Симон Волхв принес в город свою новую религию, используя для новых целей свои знания древней магии.

Прогуливаясь однажды утром по набережной спустя несколько дней после своего приезда, он обратил внимание на странную круглую башню, стоящую на одном из молов ближе к берегу. Башня была около тридцати футов высотой и десяти футов в диаметре и построена из больших блоков песчаника, с квадратными амбразурами, расположенными по спирали. Заинтересовавшись, Симон подошел ближе. Над входом была надпись на латыни, посвященная богине фортуны, и патроним «Феликс». Внутри башни обнаружилась винтовая каменная лестница, упирающаяся в открытое небо.

Симон отошел подальше и стал внимательно изучать строение. Оно явно не предназначалось для оборонительных целей: амбразуры были слишком широкими и представляли собой скорее окна, чем бойницы. Но для чего еще могла служить башня, было не ясно.

Он навел справки в городе и узнал, что она была построена зажиточным горожанином в честь фортуны, которая была к нему незаслуженно благосклонна. Он завещал башню жителям его родного города, сопроводив дар пророчеством, согласно которому человек, нашедший для нее подходящее применение, будет считаться самым умным человеком в городе и, как следствие этого, плохо кончит. Озадаченные сограждане провели в башне несколько не очень удачных вечеринок и оставили ее в покое, не испытывая большого желания плохо кончить. Каменная кладка начала деформироваться, так как у башни не было крыши, и со временем все сооружение должно было неминуемо рухнуть как доказательство веры Феликса в бессмысленность жизни.

Симона развеселила эта история. Он вернулся к башне и снова осмотрел ее. Бессмысленное сооружение, ничего не содержащая оболочка, посвященная слепому случаю, без крыши, но со множеством окон… Оно задело его воображение. Он долго глядел на башню и увидел в ней смысл.

Он сообщил, что если горожане соберутся у башни на следующий вечер через час после наступления темноты, они получат ответ на загадку Феликса и станут свидетелями таинства, которое затмит все загадки.

На следующий вечер лавочники закрыли свои лавки пораньше, театр и таверны опустели. Возбужденная толпа заполнила набережную. Группа молодых остроумцев устроилась на верху башни с кувшином вина. Симон предложил им остаться, если они желали стать частью магического эксперимента, и они быстро спустились вниз.

С большим трудом удалось уговорить зрителей образовать вокруг башни круп многие были уверены, что главное зрелище будет совершаться у входа, и отказывались куда бы то ни было сдвигаться. Когда в конце концов зрители расположились вокруг башни так, чтобы каждому было видно как минимум два окна, Симон жестом вызвал из толпы Елену. На ней была темная накидка, лицо скрыто под вуалью. Она прошла с Симоном внутрь башни и поднялась наверх по лестнице. Симон держал большой факел, который позаимствовал у одного из зрителей.

Когда они дошли до конца лестницы и вышли на небольшую платформу на самом верху башни, Симон снял вуаль с Елены, и ее длинные волосы рассыпались по спине. Он снял с нее накидку, и толпа ахнула при виде платья из прозрачной серебристой материи, казавшейся в свете факела почти белой.

— Вскоре вы станете свидетелями чуда, — сказал Симон, обращаясь к толпе внизу. — Вы увидите нечто невероятное. Смотрите внимательно на окна и не сходите со своих мест.

Симон и Елена исчезли. То, что произошло после этого, горячо обсуждалось в городе еще несколько лет. Каждый стоящий вокруг башни одновременно увидел в каждом окне одно и то же. Из двенадцати окон круглой башни одновременно выглядывала женщина с длинными волосами, сверкающими в лунном свете, и держала в руке факел, освещающий старую каменную кладку и пораженные лица собравшихся зрителей.

Толпа затихла, потом раздались возбужденные голоса.

— Что происходит? Я вижу ее в трех окнах!

— Она и там тоже.

— В башне зеркало.

— Зеркало? Да их там десяток.

— При чем тут зеркало, придурок, если мы видим ее лицо.

Снова появился Симон, один, наверху башни, и видение исчезло. Он поднял руку, тщетно призывая толпу к тишине.

— То, что вы видели, — кричал он, — не было фокусом с зеркалами. Здесь нет никаких зеркал. Войдите и проверьте. То, что вы видели, одновременно и иллюзия, и правда. Если вас интересует объяснение загадки, как свет от одного источника может рассеиваться во многих местах сразу, приходите завтра утром на набережную. Я объясню вам смысл того, что вы видели, и расскажу вам о вас самих.

Путь из Иоппии в Кесарию пешком занимал полтора дня. Поскольку ослик, на котором Кефа ехал верхом, должен был передвигаться со скоростью человека, который шел рядом с верблюдом, путь и занял полтора дня и был не менее утомительным, чем если бы Кефа шел пешком. Ослик был костлявым, и тело Кефы, привыкшее к морской качке, никак не могло приспособиться к ритму движения, состоявшему главным образом из неравномерной череды толчков в копчик. Верблюд плохо переносил присутствие ослика и время от времени начинал лягаться. В такие моменты ослик, проявляя чудеса неожиданной резвости, отпрыгивал в сторону, описывал полукруг и пытался укусить верблюда за заднюю ногу. Погонщик верблюда с невероятной ловкостью хлестал кнутом верблюда по боку, осла — по морде, и путешествие продолжалось.

Когда все повторилось в пятый раз, Кефа начал подумывать, не совершил ли он ошибку, согласившись на это путешествие. Он полагал, что оказывает услугу погонщику верблюда: тот утверждал, что одному человеку с такими строптивыми животными не одолеть тридцати миль пути до Кесарии. Вдобавок жаркое обсуждение этой темы, случайно подслушанное на базаре, донеслось до него так отчетливо и настолько не согласовывалось с его собственными мыслями, что он воспринял его как нечто предназначенное для него специально. Что поделаешь, есть знаки и есть ошибки. Что касается помощи погонщику верблюда, то единственное, что Кефе удалось сделать, — это поспособствовать дальнейшему ухудшению характера осла.