Глава 13. Снова бант и ужин в Барн-Элмс

— Подожди здесь!

Уолсингем оставил Робина в саду и двинулся по липовой аллее к дворцу. Было девять утра, река кишела лодками и барками. У противоположного берега, со стороны Саррея85, стояла на якоре барка королевы. Робин нервничал ничуть не меньше, чем в тот день, когда королева вызвала его из рядов учеников в Итоне, но он мужественно старался выглядеть спокойным, насколько позволяло быстро колотящееся сердце, ибо жители Лондона наслаждались солнцем и воздухом в саду Уайтхолла, словно он был их собственным владением. Теперь Робин понял, как легко могло быть осуществлено преступление, задуманное Бейбингтоном. Дорога из Вестминстера86 проходила под открытой аркой напротив Вестминстер-Холла и вилась мимо арены для петушиных боев среди дворцовых пристроек. Сад с его лужайками, аллеями и клумбами, окруженными самшитом и майораном, был открыт для всех, а королева постоянно прогуливалась в нем со своим очередным фаворитом или одной из придворных дам. Сейчас она направлялась к Робину со стороны живой изгороди из розмарина в сопровождении фрейлины. Юноша приблизился к ней со шляпой в руке и опустился на одно колено.

— Малыш Робин! — воскликнула Елизавета, протягивая ему руку для поцелуя. — Ты принес мне назад мой бант!

Робин хранил бант в золотой шкатулке, украшенной рубинами. Открыв крышку, он протянул шкатулку Елизавете.

— Я бы теряла бант каждый день, если бы мне их столь изящно возвращали, — заметила королева, вынув бант из шкатулки и приложив его к рукаву. — Он уже вышел из моды. — На Елизавете было платье из белого шелка, расшитое жемчугом, и поблекший голубой бант явно к нему не подходил. — Все же я буду хранить его в память о моем преданном слуге, пока, надеюсь, он не потребует его снова.

Захлопнув крышку, она передала шкатулку фрейлине, распорядившись положить ее в розовое бюро в ее комнате.

— Прогуляйся со мной, малыш Робин, — сказала Елизавета и, когда они отошли на такое расстояние, что их не могли подслушать, продолжила: — Ты берешься за опасную и неблагодарную миссию. Я не смогу ни защитить тебя, когда ты будешь ее выполнять, ни устроить тебе торжественную встречу, когда все будет сделано.

Королева улыбалась, словно ей нравилось гулять с Робином, но в ее голосе слышалась жалость.

— И все же, ваше величество, ни за одну миссию я не взялся бы с большей радостью, ибо я послужу вам в важном деле, а потом послужу самому себе.

— Да, я слышала об этом от моего Мавра, иначе я бы послала его к дьяволу и велела бы подыскать кого-нибудь из осаждающей меня алчной толпы. — Она глубоко вздохнула, отчасти искренне, но в то же время стараясь внушить красивому юноше, что рядом с ним одинокая и несчастная женщина. — Если бы ты знал, как я устала от людской жадности! Каждый из них, подержав мне стремя, когда я сажусь на лошадь, уже уверен в праве требовать деньги, титулы и Бог знает что! А где же мне искать тех, кто будет служить ради любви ко мне, Робин? — И королева снова тяжко вздохнула, отчего сердце юноши наполнилось жалостью.

— Среди десяти тысяч тех, кто, подобно мне, хоть раз видел вас, ваше величество, и среди тысяч тех, кто не испытывал этого счастья! — горячо воскликнул Робин.

— Надеюсь, что это так, милый Робин, — с тоской промолвила Елизавета. — Я хотела приблизить тебя к себе, но благо королевства превыше всего. А когда ты с Божьей помощью возвратишься в добром здравии, то найдешь в своей королеве благодарную и любящую женщину.

Королева вновь обрела выражение царственного достоинства и вновь дала преклонившему колено Робину поцеловать ей руку. Затем она улыбнулась и потрепала его по щеке.

— Это мальчики отдают все и не требуют ничего, — на сей раз абсолютно непритворно вздохнула Елизавета, — и нам, увы, приходится только верить им на слово. Я бы оказала тебе какую-нибудь милость, чтобы ты хранил в своем сердце память обо мне, но, боюсь, что это лишь увеличит опасность, которой ты подвергаешься. Так что иди своим путем!

Робин вернулся к себе и, переодевшись в более скромное платье, отправился к Уолсингему в его дом у городской стены. Повидавшись там с сэром Джоном Хокинсом и двумя стряпчими, он подписал документы, дающие государственному секретарю право использовать его корабли в морском флоте королевы.

— Значит, твои дела в порядке, — заметил Уолсингем. — Если ты поужинаешь со мной завтра в Барн-Элмс, мы обсудим детали твоей миссии.

Во время приятного семейного ужина серьезные манеры и серьезные дела были на время отложены. Государственный секретарь повеселел, насколько позволяла присущая ему сдержанность, а его дочь, чей муж, сэр Филип Сидни, 87 тогда сражался в Нидерландах, тщательно скрывала свое беспокойство. Они изо всех сил старались, чтобы Робин чувствовал себя, как дома, но при этом напомнили Эбботс-Гэп и надежду, что Синтия когда-нибудь придаст ему красоту и блеск своим присутствием.

— Я обязательно вернусь! — внезапно воскликнул он, и Френсис Сидни понимающе взглянула на него, вернув ему твердость.

— Конечно вернетесь — как и мой дорогой супруг, — сказала она с небольшой испуганной паузой в середине фразы и ободряющей улыбкой в ее конце. — Поверьте взрослой замужней женщине, — ей было всего девятнадцать, — мы предпочитаем испытание нашей храбрости отсутствию причин для нее.

Следовательно, Френсис знала о Синтии, иначе она бы не произнесла этих слов. Робин густо покраснел, но был доволен. Он обернулся к сэру Френсису.

— Мистер Грегори из Лайма — весьма наблюдательный джентльмен, — заметил юноша.

Сэр Френсис тоже покраснел, хотя и не так густо, как Робин.

— Думаю, что мистер Грегори обладает природным даром наблюдательности, — согласился он.

— Он помогает ему узнавать содержание писем по надписям на них, — продолжал Робин.

Сэр Френсис едва не подавился, хотя в этот момент ничего не ел.

— Такие вещи называют вторым зрением, — буркнул он.

Робин улыбнулся.

— Счастлив узнать об этом, сэр, — с уважением произнес он. — Ибо иначе я бы назвал это первым зрением, так как мистер Грегори, кажется, узнает содержание писем даже раньше тех, кому они адресованы.

Френсис рассмеялась, и Уолсингем присоединился к ней, хотя его веселье было не вполне искренним. Леди Урсула, его жена, понятия не имела, о чем идет речь. Поднявшись, Уолсингем обратился к ней:

— Дорогая, мы с нашим гостем пройдем ко мне в комнату и, наверное, засидимся допоздна.

Робин простился с леди Урсулой и поднес к губам руку Френсис Сидни, которая вернула ему любезность ответным пожатием и блеснувшими в глазах слезами, но ничего не сказала, ибо слова не принесли бы никакой пользы им обоим. Френсис жила в ожидании страшного дня, который наступил через два месяца и лишил Елизавету драгоценнейшего бриллианта в ее короне. Робин отправлялся с опаснейшей миссией, не сулившей ему ни почестей, ни наград, и настолько секретной, что даже его возлюбленная не должна была знать, где он находится и что делает, пока все не будет кончено.

Робин последовал за сэром Френсисом в библиотеку.

— Приступим к делу.

Улыбнувшись, секретарь указал юноше на стул у большого квадратного стола. Пока Робин усаживался, он подошел к бюро в углу комнаты, отпер один из ящиков и вынул несколько документов и маленькую записную книжку. После этого он сел напротив Робина.

— Вот твой заграничный паспорт, — сказал Уолсингем, развернув пергамент с большой печатью и подписью лорда Берли внизу. — Ты можешь путешествовать с пятью лошадьми и двумя слугами. — Он протянул пергамент через стол.

— Зачем мне столько? — спросил Робин.

— Ты молодой состоятельный джентльмен, отправившийся в большое путешествие для расширения своего кругозора.

— Но мое состояние ушло, — печально заметил Робин.

— Оно на пути к восстановлению, — ответил Уолсингем. — А пока что вот кредитное письмо в парижский филиал банкирского дома Фуггера во Франкфурте и еще одно, генуэзскому банкиру Росполи.

Робин взглянул на письма, убедившись, что они в полном порядке.

— А это распоряжение сэру Томасу Гришему в Старой бирже выдать тебе сто фунтов золотом, которые ты получишь, прежде чем оставишь Лондон.

Робин сложил приказ и кредитные письма, поместив их поверх заграничного паспорта.

Сэр Френсис, просматривая документы, ставил на них подпись и протягивал через стол.

— Это письмо настолько важное, что если бы ты потерял его, то на следующий день мог бы возвращаться домой.

Робин прочитал письмо.

— Оно рекомендует меня Джованни Фильяцци из Палаццо Негро во Флоренции.

— Джованни Фильяцци, — объяснил Уолсингем, — посол герцога Тосканского88 при испанском дворе.

Робин нахмурился.

— Значит, он друг короля Филиппа?

— И в большой милости у него, — невозмутимо отозвался Уолсингем. — Но мне он еще более близкий друг.

Робин кивнул.

— Я доставлю письмо, как можно быстрее.

— Не сомневаюсь, — сказал Уолсингем, протягивая руку. — Во Франции ты будешь говорить, что приехал изучать сокровища французского искусства.

Он взял письмо к Фильяцци, сложил его, зажег свечу и запечатал послание кольцом с печатью. Когда он снова протянул его Робину, тот отпрянул.

— Вы забыли кое-что.

— Я?

— Да.

Уолсингем осмотрел письмо. Адрес был написан правильно.

— Что же я забыл?

— Знак виселицы, — ответил Робин.

Секретарь весело рассмеялся.

— Я приберегаю этот знак для своих друзей в Англии. Этот любезный намек в Италии может быть неверно понят.

Робин уложил рекомендательное письмо вместе с кредитными письмами, приказом сэру Томасу Гришему и заграничным паспортом в сумку, висевшую на поясе.

— Фильяцци тебя ожидает, — сообщил Уолсингем.

— Я постараюсь явиться к нему как можно скорее.

— Чем скорее, тем лучше. Филипп нанял в Генуе пять галеонов89 с итальянскими солдатами и матросами. Фильяцци занимается этими кораблями и отплывает на одном из них в Лиссабон90.

— В Лиссабон? — удивленно переспросил Робин.

— Это твой единственный путь в Мадрид. — В испанские порты прибывает много итальянских галеонов и галеасов91. Эти отправляются из вольных городов и Ливорно92 прямо в Лиссабон. Синьор Фильяцци должен поехать туда и проследить, чтобы все выполнялось должным образом, прежде чем ехать в Мадрид.

— Корабли собираются в Лиссабоне?

— Другие, из принадлежащего Филиппу Неаполитанского королевства и папистских государств встречаются в Кадисе93, где, я думаю, еще один сэр Френсис94 с более крепким телом, нежели у меня, может станцевать неплохую павану. — Он улыбнулся. — И мне кажется, Робин, что быстроходный корабль, недавно построенный в Пуле и именуемый «Экспедиция», сможет принять деятельное участие в этом танце.

На момент в мозгу Робина мелькнула безумная надежда, что он отплывет на «Экспедиции», высадится в Испании вместе с людьми Дрейка и после битвы отправится в Мадрид.

Уолсингем прочитал эту надежду в его глазах и покачал головой.

— Корабль сожжет порт и вернется назад. Кроме того. мне известно, что Лиссабон — центр подготовки к нападению на Англию. В каждой гавани на континенте, где строятся корабли, наняты лучшие рабочие. Везде, где только можно, заказаны орудия. И все отправляют в Лиссабон. Но это все, что я знаю. а мне нужно узнать название каждого корабля — галеона, галеаса или малого фрегата — его тоннаж, количество и калибр орудий, число солдат на его борту, его капитана. Это касается всех кораблей Непобедимой армады, как они именуют свой флот, — в его голосе прозвучала насмешка. — Если у нас будут эти сведения, мы сможем оказать испанцам сердечное гостеприимство.

Бледное лицо секретаря оживилось. Долгие годы сомнений, ожиданий, уверток, топтания на месте подходили к концу. Раскрытие заговора Бейбингтона должно сделать измену столь очевидной, что даже Елизавете не удастся теперь спасти голову Марии Шотландской. С ее устранением Филипп постарается сделать Англию новой провинцией Испании и спасти с помощью ее богатств свою империю от банкротства. Сцена была готова. Ни Уолсингем, ни другие преданные англичане не сомневались, какими будут кульминация и развязка пьесы. Господь им поможет. Но они должны быть во всеоружии, а для этого нужно знать даже каждую полукулеврину врага.

— Сначала в Лиссабон, — продолжал Уолсингем. — Ты отправишься в свите Фильяцци, как молодой итальянский дворянин, говорящий по-испански, разумеется, с итальянским акцентом.

Робин снова поинтересовался, забывает ли хоть что-нибудь этот человек.

— Спустя несколько месяцев Фильяцци отправится из Лиссабона в Мадрид. К тому времени твоя служба королевству должна быть выполнена, и ты снова поедешь в свите Фильяцци, чтобы заняться собственными делами.

— Я сделаю все, что смогу, — сказал Робин.

— Тебе понадобится итальянское имя.

Робин вздрогнул.

— Свое ты оставишь на границе Италии, — продолжал Уолсингем. — А новое имя не должно привлекать внимания.

— У меня оно есть, — усмехнулся Робин.

— Ну, давай послушаем.

— Карло Мануччи!

Это было имя персонажа пьесы, которого Робин когда-то играл.

Теперь ему придется играть другую роль, где также потребуются хитрость и коварство. С этой ролью он должен справиться лучше, так как в случае провала его ожидает костер. Но прежнее имя подойдет.

— Карло Мануччи, — повторил Уолсингем, записав имя в книжечке. — Ну, что же, звучит не хуже других.

Сэр Френсис Уолсингем в течение своей карьеры сделал немало ошибок. Он был не прав, когда хотел передать часть казны Елизаветы делегации Нидерландов, когда убеждал ее расходовать деньги на нищих и алчных шотландских лордов. Но, возможно, он никогда так не ошибался, как теперь, сказав Робину, что имя Карло Мануччи звучит не хуже других.

— Но ты не должен подписывать этим именем свои письма, — предупредил секретарь. — Ты будешь посылать их с посольской печатью во Флоренцию, адресованными мистеру Артуру Грегори в мой лондонский дом.

— Я запомню, — сказал Робин.

— А подписываться будешь «Д. 1».

— «Д. 1», — повторил Робин.

Сэр Френсис сделал паузу.

— Как правило, — снова заговорил он, — я не позволяю одним моим агентам знать других. Ради собственной безопасности они должны действовать абсолютно независимо. — Уолсингем не стал пускаться в объяснения, но все и так было ясно. На допросе арестованный может рассказать только то, что ему известно. — Но в Кадисе у Медины-Сидонии95 будет еще один мой человек. Фильяцци знает о нем, и, если понадобится, он вас познакомит.

Секретарь захлопнул книжечку и положил ее в ящик бюро. Робин поднялся. Беседа была окончена.

— Вы не дадите мне никаких дополнительных инструкций, сэр?

— Нет, — ответил Уолсингем, запирая ящик. — Хотя постой! Есть еще кое-что, но это настолько само собой разумеется, что едва ли нуждается в словах. — Стоя у бюро спиной к Робину, он бросил через плечо:

— Ты не скажешь ни единого слова о своей миссии ни одному человеку — ни мужчине, ни женщине, ни юноше, ни… — последовала небольшая пауза, во время которой он вынимал ключ из замка, — …девушке.

Немедленного ответа не прозвучало, хотя Уолсингем явно его ожидал, все еще стоя спиной к Робину и делая вид, что возится с бюро. В конце концов, он все-таки получил ответ и, весьма вероятно, как раз тот, который предвидел, хотя он едва ли соответствовал его желаниям.

— Это невозможно, сэр. Один человек должен знать обо всем.

Сэр Френсис тяжело вздохнул. Черт бы побрал все любовные истории!

— Я кое-что слыхал об этом человеке, — сказал он, поворачиваясь.

Уолсингему была нужна молодежь с ее смелостью, решимостью, энтузиазмом. Но вся беда заключалась в том, что молодости неизбежно сопутствует любовь. Единственной девушкой, которой секретарь мог бы доверить любую страшную тайну, была та, которая занимала английский престол и обладала ниспосланным свыше разумом, способным дать правильную оценку любому плану. Что касается остальных, то здесь обычная неверность в любви может все погубить. Если бы Синтия Норрис, о которой Уолсингему сообщил мистер Грегори из Лайма, не смогла бы из-за какого-нибудь насморка приехать в Хилбери-Мелкум, секретарю не пришлось бы сейчас пускаться в утомительную, но необходимую дискуссию.

— Эта юная леди — соседка Бэннетов?

— Совершенно верно.

— И обе семьи дружат?

— Это также справедливо.

— И если бы юная леди согласилась, то семьи объединила бы более тесная связь, нежели дружеская?

— Увы, это так, — сердито проворчал Робин.

— Тогда тебе не следует забывать, что Бэннеты — предатели, хотя ее величество в своем милосердии смотрит сквозь пальцы на их измену. Впрочем и я тоже, потому что сэру Роберту Бэннету время от времени приходят из Франции письма, содержание которых, благодаря нашему другу мистеру Грегори, мне удается узнавать первому. Но если мисс Синтия, на минуту утратив бдительность, намекнет кому-нибудь из Бэннетов о твоей миссии, Карло Мануччи отправится на костер.

— Она никогда этого не сделает!

— И вместе с ним старый нищий, сидящий на ступенях церкви Святой Девы Альмуденской — мой друг и твой отец, чей дом у моря ожидает его возвращения, — безжалостно закончил Уолсингем.

— Она будет молчать, — воскликнул Робин, и в его голосе послышалась мука, — как бы они ее не обхаживали!

— Каждую секунду ей придется следить за своей речью, даже просто за взглядом. К чему подвергать ее такому испытанию?

— Для нее было бы худшим испытанием, если бы я уехал, не сказав ни слова, думать, что я, словно ничтожный хлыщ, играл ее чувствами.

— А она может так подумать? — быстро осведомился Уолсингем.

В этом вопросе заключалась ловушка для Робина. Если Синтия может заподозрить его в столь недостойном поступке, должен ли он ценить ее так высоко? Если она способна сразу же вынести о нем неправильное суждение, имеет ли он право доверить ей хранить свою тайну? Если она ошибочно примет его за изменника, не может ли она точно также принять изменника за друга? Но Робин был честен, даже зная, что это пойдет не на пользу его доводам.

— Нет, не может, — ответил он.

— Ну, тогда… Полагаю, что эта юная леди — мисс Синтия Норрис?

— Не только полагаете, но и знаете, — уточнил Робин.

Уолсингем улыбнулся.

— Мистер Грегори писал о ней, давая самую высокую оценку, — признал он.

— Мистер Грегори, на мой взгляд, слишком часто сует нос в чужие дела! — сердито воскликнул Робин. — Думаю, он бы неплохо выглядел со знаком виселицы на шее, а не на своих письмах!

Сэр Френсис позволил себе усмехнуться.

— У Грегори, как ты мог заметить, Робин, отсутствует чувство юмора. Мне бы хотелось повторить ему твои слова, чтобы посмотреть при этом на его лицо, но он слишком ценный слуга, чтобы им злоупотреблять.

— И вместо этого вы злоупотребляете мной, сэр, — заметил Робин.

— Если я это и делаю, то для блага королевства! — воскликнул Уолсингем, охваченный внезапной вспышкой гнева. — Я ставлю его превыше всего, и поэтому стараюсь по мере своих слабых сил обеспечить твою безопасность! — Успокоившись, он добавил более мягко: — Не думай, что я не забочусь о тебе, Робин. Будь у меня другой, столь же надежный и подходящий агент, я бы поручил эту миссию ему, а тебе предоставил бы возможность прославить свое имя под рев труб и грохот барабанов. Но время требует своего. Послушай, эта девушка знает о твоих планах насчет Золотого флота?

— Да.

— Ну, так пускай думает, что ты отправился охотиться за ним!

— А как же нападение Дрейка на Кадис с «Экспедицией»в качестве одного из его кораблей?

— Мы изменим ее название.

— Но не ее экипаж. Она строилась в Пуле и укомплектована тамошними жителями. Синтия не может этого не знать. Когда ей станет известно, что корабль отплыл без меня, что она обо мне подумает? Что я хвастун и трус, который сбежал при виде опасности…

Но Уолсингем вновь резко прервал его:

— Она в самом деле так подумает?

И снова честность и уверенность в своей возлюбленной опровергли доводы Робина.

— Нет, — тихо ответил он, и улыбка смягчила твердую складку его губ. — Но если я уеду, не сказав ей ни слова, а она, несмотря ни на что, будет продолжать верить в меня, это причинит ей жестокие страдания.

Уолсингем не возразил ему ни словом, ни жестом. Вместо этого он с достоинством заговорил о себе и своей семье:

— Моя семья, как и все прочие, о которых я слышал, имела свою долю радости и горя. Но лишь в последние месяцы я стал восхищаться женской храбростью и терпеливостью. Этим вечером ты видел мою дочь Френсис. Ее бодрость и дружелюбие наполняют жизнью этот дом. Она совсем недавно вышла замуж за молодого человека, принадлежащего к цвету английского рыцарства. Они — прекрасная и любящая чета. Но в любой момент к этим дверям может прискакать вестник с сообщением, что Филип Сидни пал на поле брани. И тем не менее, мы можем догадаться о страданиях, испытываемых Френсис, только по изредка мелькающей в ее глазах боли и дрожи голоса, которые она не в силах сдержать, Так что же, по-твоему, Френсис предпочла бы, чтобы Филип цеплялся за ее юбку, а не исполнял свои долг до конца? Нет! А разве твоя Синтия хуже ее? Я хотя и не знаю ее, но уверен, что это так! Потому что я знаю тебя, Робин, и не сомневаюсь, что твое сердце сделало правильный выбор!

Аргумент был если и не вполне справедливый, то искренний, и он сделал свое дело. Мысли Робина устремились к тому дню, когда он будет стоять в холле Эбботс-Гэп рядом с отцом, забывшим о своих муках, и Синтией с сияющими глазами и улыбкой на устах.

— Пусть будет по-вашему, — сказал он. — Но если Божья воля не даст мне возвратиться, кто-то должен сообщить Синтии, почему и с какими мучениями и верой я оставил ее, не простившись.

— Клянусь в этом надеждой на спасение души, — ответил Уолсингем. — Моя дочь Френсис будет твоим вестником.

Глава 14. Господин и слуга

Огромный галеас «Регаццона» плыл по спокойным сапфировым волнам мимо бурых холмов Испании. Легкий ветерок надувал паруса на трех мачтах и бушприте96, а на нижней палубе, под бортовыми орудиями, тридцать длинных весел вспенивали темную воду. Наступал полдень, и хотя был конец сентября, солнце ярко сияло в безоблачном небе. На корме корабля возвышались две башни — передняя была выше задней, поэтому матросу на шкафуте97 они казались двумя огромными ступенями. Выступающий за форштевень98 бушприт отбрасывал на воде тень, похожую на гигантское копье, указывающее на корабль. Поросший лесом мыс Гата99, на котором теперь стоит маяк, вытянулся к правому борту корабля и обрывался, открывая вид на глубокий Альмерийский залив100.